Уходили и другие корабли. Интернировался во Францию эсминец «Хосе Луис Диес». Эсминец «Сискар» был потоплен при прорыве Гибралтара и попытке пройти в Картахену. Наиболее активной, мобилизующей и действующей силой была коммунистическая партия под руководством генерального секретаря Долорес Ибаррури, которой в то время было 42 года. Вспомним, что в 1936 году в кортесы было выбрано 17 коммунистов (правда, было еще 88 социалистов и 159 республиканцев). Партия составляла немалую силу, но еще не имела большого опыта. Создалась она в 1920 году после Великой Октябрьской социалистической революции в России. Было в ней тогда 300 тысяч человек. Многие тысячи коммунистов отдали свои жизни в борьбе против диктатора Франко. Многие были брошены в тюрьмы, обречены на изгнание. Единственным на руководящей должности в республиканском флоте находился коммунист Педро Прадо, активный организатор подавления мятежа на кораблях; он был членом Центрального комитета флота, впоследствии назначен начальником Главного военно-морского штаба. Но, к сожалению, слишком поздно. Это был преданный и верный боец с фашизмом. Высокого роста, стройный, он постоянно курил одну сигарету за другой. Горячая южно-испанская натура заставляла его постоянно общаться и оповещать собеседника обо всем происходящем вокруг, о делах и решениях в республиканском флоте. Он знал свое дело.
Война — слишком серьезная вещь, чтобы ее можно было полностью доверять генералам, ранее служившим свергнутому революцией режиму. Гражданская война — тем более. Морским и авиационным министром в Испании был социалист . Он пользовался большим авторитетом, имел достаточный опыт в политических и дипломатических общениях и делах. Он никогда раньше не соприкасался с авиацией и флотом, но опирался на хороших советников и подчинял стратегию военного дела политике. В этом был резон, но жизнь говорила и о том, что политическая игра все-таки в нем преобладала. Так, в сентября 1936 года он послал весь республиканский флот на север страны. Цель — обеспечение своего престижа на очередных выборах. Не советуясь с командующим флотом, неожиданно направил боевые корабли из Картахены в Барселону. Опять же, чтобы укрепить свои политические позиции. В происходящей в Испании борьбе много было нерациональных решений. Хочу обратиться и к противоположной стороне этой борьбы. Кроме большого военного преимущества на стороне Франко и так называемой «пятой колонны», название которой родилось со слов одного из фашистских генералов при штурме Мадрида, фашистские организаторы не только жестоко расправлялись с противником, но и применяли многочисленные террористические действия против активных республиканских борцов и, в первую очередь, коммунистов. Организовывались провокационные поджоги церквей и монастырей. Обвинялись безбожники-марксисты и другие деятели республиканской стороны. У меня на подводной лодке случались неповиновения и странное поведение офицеров, штурмана, торпедиста, боцмана; были и диверсионные взрывы, поджоги, порча оборудования, аккумуляторной батареи, было запланировано покушение на меня. Уже десятые сутки мы находились вдали от берегов Испании. Погода стояла чудесная. Днем ослепительно светило южное солнце, приятной прохладой ласкал легкий океанский ветер. Подводная лодка все время находилась в надводном положении, так как ремонт горизонтальных рулей возможен был только в порту. С погодой нам везло, но нельзя было исключить возможность шторма. Хихон молчал, и что там происходило — нам было неизвестно. А ведь наше прибытие в порт могло бы внести кое-какое успокоение в напряженную обстановку, сложившуюся в борьбе с наступающим противником. В случае необходимости мы могли бы взять на борт людей, руководящих обороной города.
В один из дней радист сообщил мне, что связь с Хихоном восстановлена и дон Валентине одобряет наше возвращение в порт. Срочно изменили курс и пошли к Хихону. Мысли разные: как ремонтироваться, как говорить с командующим по поводу последних событий. Вдруг, а было уже темно, мне докладывает сигнальщик: «Вижу подводную лодку!» Даю срочную команду по уклонению. Предполагаю, что это немецкая лодка, а по предписанию я не имею права применять оружие. Противник же совершил несколько мгновенных и быстрых атак. Скорость, как мне показалось, была у лодки большой, и, в конце концов, мы установили, что это быстроходный катер, вооруженный тяжелой артиллерией. Что делать? Уклоняться в надводном положении, хотя скорость у нас немалая — 16 узлов — не так-то просто. Настойчивость катера начинала раздражать. Дал команду на погружение. Меняя плавучесть лодки за счет откачки или приема воды в среднюю группу цистерн и уравнительную, мы пробыли под водой длительное время. В отсеках лодки стало душно. Пора было всплывать. Бывалым подводникам хорошо знакомо необычное чувство, охватывающее при открытии рубочного люка и выходе на мостик. Прохладный и свежий морской воздух заполняет легкие, голова слегка кружится, появляется радость освобождения от железных границ и от охватывающей со всех сторон толщи воды. Небо все в звездах, тишина, и никого вокруг. Но трудности ждали нас впереди. Чтобы прорваться к Хихону, нужно было преодолеть вражескую морскую блокаду и минированную зону при входе в порт. А у нас повреждены рули, разболтаны механизмы. Нужно ремонтироваться, нужно показать всем, что единственная подводная лодка — наша и она боеспособна и продолжает бороться против фашизма.
Мой помощник и штурман убедительно советовали мне уйти подальше в море, сославшись на то, что противник оповещен о нашем месте пребывания. Команда да и мои энергичные помощники Вальдес и Паоло, измотанные нашим болтанием на поверхности без дела, заметно приуныли. Я решил, как командир боевого корабля, срочно идти к Хихону под покровом ночи. Мое решение было встречено молча, без энтузиазма. Но приказ командира есть руководство к действию. Я решил прорываться в подводном положении, всплывая каждые 40 минут. Напряженность последних дней и большая трудность управления кораблем с неисправными горизонтальными рулями под водой сильно действовали на нервы. Я не спал двое суток и был изрядно измотан. Случались моменты, когда перед глазами появлялась розово-серая пелена. Сон старался взять верх и притормаживал мысли и сознание. Приходилось сражаться с собой изо всех сил. В надводном положении нам опять не повезло. Несколько раз мы подверглись атаке торпедных катеров. Погрузились у самого Хихона, пошли на глубине 30 метров. Вдруг прибежал вахтенный офицер и доложил, что за бортом лодки раздается неприятный металлический скрежет. Я понял, что мы слышим шум от стальных минрепов — тросов, на которых держатся мины. Волнение страшное, но надо держаться. Спокойно говорю, что, мол, очевидно размотался наш швартовый трос. Мне казалось, что минное заграждение должно было появиться не ранее, чем через полтора часа. Наступили томительные минуты молчания и тишины на корабле. Сам я находился в рубке. Рядом маленький иллюминатор с толстым стеклом. Вдруг резкий удар лодки обо что-то жесткое выбросил меня на палубу. В чем дело? Оказалось — просчеты во времени и пути. Мы коснулись грунта у берегов порта. Глубина — 26 метров. Я с легкостью поднялся, радуясь случившемуся. Наконец-то мы пришли, и все злоключения остались позади. Немедленно подаю команду о всплытии. Подводная лодка всплыла в четырехстах метрах от уже наведенных на нас пушек береговой батареи. Хорошо, что Паоло не растерялся и стал размахивать на мостике лилово-желто-красным флагом республики.
Мы вернулись в Хихон 15 октября 1937 года. Положение было тяжелым. Противник вплотную подошел к городу, не хватало патронов и снарядов для отражения натиска, и только благодаря горстке храбрецов сдерживались яростные атаки. По улицам и в порту много народу. Изможденные заполняли улицы и дороги. Наша задача была — срочный ремонт корабля. Однако шла война, и частые налеты вражеской авиации заставляли нас отражать атаки трехдюймовой зенитной пушкой, а части команды приходилось прятаться в бомбоубежище. Авиации не хватало на все разрозненные участки боевых действий. Ранним утром 17 октября я встретил Паоло. Вид его не радовал. Глаза воспаленные, осунувшееся и утомленное лицо. Мы упорно работали в тревожной обстановке и старались поскорее наладить все на корабле. Но как назло в небе опять показались «юнкерсы». Паоло бросился к нашей маломощной зенитке. На этот раз нам не повезло, две бомбы взорвались между пирсом и бортом лодки и кораблю был нанесен смертельный удар. Прочный корпус был поврежден. Механизмы сорваны со своих мест, аккумуляторная батарея полностью разрушена, дизель сместился с фундамента. Да и все остальное уже никуда не годилось. Так произошло смертельное ранение последнего на северном флоте подводного корабля республики. Нужно было окончательно решить его судьбу и постараться, чтобы корабль не оказался в плену у фашистов. По законам республики я не мог затопить корабль без его осмотра специальной комиссией и признания его негодности к плаванию. Это нужно было срочно доложить командующему и решительно действовать. Бои шли в окрестностях Хихона. Ночью я с трудом раздобыл машину и поехал к дону Валентино. Ехать нужно было около 20 километров по извилистой и поврежденной дороге. Мой шофер, лихой и экспансивный парень, под непрестанным воем сирены мчался на большой скорости. Несколько раз мы застревали в ямах, с ревом выбирались на дорогу. Вот, наконец, штаб. Командующий встретил меня в халате, заспанный и недовольный. Излагая суть дела, я настаиваю на затоплении корабля. Он говорит, что не собирается нарушать законы республики, что сейчас все спят и нужно ждать до завтра. Я почувствовал, что он боится взять на себя какую-либо ответственность. Приглашаю его для осмотра корабля, но он, вспомнив ужас бомбежки, которая яростнее в порту, чем здесь, дает мне понять, что я должен уйти. Я понял, что ничего не добьюсь, и мы помчались обратно в порт. С утра опять продолжалась бомбардировка города, порта и кораблей. Летчики опускались совсем низко и вели интенсивную пулеметную стрельбу. Начались пожары, дым покрывал всю территорию порта.
Связи со штабом не было. Не было и ожидаемой комиссии. Поехал я опять в штаб, собрал комиссию и привел на корабль. Акт о непригодности корабля составили сразу, но без подписи командующего он недействителен. Опять стою перед доном Валентино. Прочитав акт, он возвращает его мне, садится в кресло и говорит, что без уведомления министра он не может подписать. В сердцах оставляю на столе акт и молча ухожу. В создавшихся условиях разговоры и доказательства ни к чему. Мое чувство ответственности за подводную лодку категорически не позволяет, чтобы поврежденная лодка досталась противнику. Вечером командующий флотом послал телеграмму министру с просьбой разрешить затопить в море подводную лодку С6. Поздно вечером министр прислал разрешение. Эта ночь на 21 октября была последней до взятия Хихона. В 23.30 после снятия с корабля пушки мы вместе с семью верными матросами, комиссаром и Вальдесом вывели подводную лодку малым буксиром в море на глубину — 100 метров. Весь порт пылал. Горящая нефть распространялась по воде. С моря были видны черные развалины строений и береговых сооружений. С нами шел небольшой катер. Мы отошли от Хихона уже более 3 миль. На мостике подводной лодки находился я один, группа из семи человек была в отсеках корабля. Дал команду: «Открыть кингстоны и клапана вентиляции». Все уже на катере, а я стою на тонущем корабле и думаю, что погибать плохо, а не на советском корабле еще хуже. Командир по нашему корабельному уставу должен уходить с тонущего корабля последним. Выдерживаю еще некоторое время. Мне уже кричат. Корма лодки под водой, смотрю под ноги — вода приближается к открытому рубочному люку. Улучив момент, прыгаю на катер. Через несколько секунд лодка проваливается на глубину, оставляя на поверхности небольшой пенящийся бурун. Мы делаем три круга вокруг этого места, и в прощальной тишине я крикнул: — Viva Republica! 81 В ответ на мои слова три раза прозвучало торжественное и громкое: — Viva Republica! Так мы расстались с нашим боевым кораблем, с последней республиканской подводной лодкой.
Впоследствии я в справочнике (он у меня сохранился и до настоящего времени) прочитал: «С6 sunk at Gijion» («С6 потоплена в Хихоне»). Так я оказался без корабля в осажденном порту, и мне необходимо было подумать о команде и о себе. Наши советники уже улетели из Хихона. Я прибыл к дону Валентино и обратился по поводу судьбы своего бывшего экипажа. Он был весьма удивлен — его не интересовала участь матросов. После моих настойчивых уговоров он все же обратился к губернатору с просьбой о посадке команды на британский пароход. В три часа ночи я распрощался с матросами и офицерами бывшего корабля и с горячими борцами за Республику — комиссаром Паоло и Вальдесом, которые стали мне родными. Проводил их на пароход, а сам с Аркадием Васильевичем Крученых, будущим контр-адмиралом, преподавателем Академии Генерального штаба, на спортивном самолете улетел во Францию. Прощай, Испания, прощайте верные и преданные республике борцы! После я узнал, что британский пароход с беженцами был захвачен крейсером «Альмиранте Сервера» и отведен к порту Ривадетусельа. Войти в порт не было возможности, так как был отлив. Стали ждать прилива. На пароходе начались беспорядки, слышались выстрелы. С «Альмиранте Серверы» расстреливали плывущих с парохода республиканцев. Мои моряки при выходе корабля в море заменили многих членов команды и капитана, которые приняли изрядные дозы спиртного и заснули. Радио на корабле не было, и после похмелья капитан не смог сообщить о пленении в эфир. Но, к счастью, случилось так, что к порту случайно подошел британский крейсер и потребовал, под угрозой обстрела, освободить пароход. Таким образом, все для моих моряков-подводников обошлось хорошо, и они, попав в Бордо, вернулись в районы республиканской Испании.
Командующий вновь отозван из отпуска, на флотилию прибыла высокая комиссия под руководством адмирала , помощника министра обороны по морской части. В составе комиссии контр-адмирал Корбан. Беседует со мной, Приваловым и обоими командирами лично. О нашем трагическом «контакте» в 1965 году (о чем я описал в главе «Оголтелость»), по обоюдному молчаливому согласию, ни слова. Пишем объяснительные. Зашел к Привалову на ПКЗ, давай, мол, оговорим детали, чтоб не было разнотыка. Однако нарвался на неожиданность: — Пиши, как знаешь, я буду писать, как знаю сам. Ну, что ж, понятно, я старший по должности — с меня и спрос! В этом ключе и все расследование ЧП. На общем разборе жесткие вопросы: — Был ли инструктаж? Был ли он в плане? В каком документе зафиксирован и его суть? (Привалов инструктаж отрицал.) — Почему не прервал погружение, когда прервалась ЗПС? — Почему не продлил район? — Почему вышел за кромку района? И, наконец: — Кто, по-вашему, виноват? Последняя беседа с Амелько. В тесной каюте на ПКЗ Громов, Авдохин, Привалов и я. Вопрос Амелько ко всем: «Итак, что вы об этом ЧП думаете и что думаете вообще о непрекращающихся на флотах чрезвычайных происшествиях? Давайте по порядку с командующего».
Все в обтекаемых выражениях коснулись меня, себя, кое-что о флотах. Я, конечно, опять покаялся в своей личной вине и вдруг брякнул: — А о причинах непрекращающихся ЧП думаю вот что. Мол, нарушаются часто существующие организационные приказы, например, в части выдерживания межпоходовых сроков из-за отсутствия или несвоевременного обеспечения ЗИПом, ремонтом и другим материальным обслуживанием, отсюда гонка и цейтнот непосредственно перед выходом на БС. Далее организационная «нестыкуха»: КВФ должна выделять корабль обеспечения на глубоководные погружения, особенно в условиях сложной гидрологии корабля с опускаемой под слой скачка ГАС — не выделяет, управы нет. Далее, наставления и инструкции зачастую противоречат друг другу, поэтому исполнители поступают по своему разумению и т. д. Амелько молча, как мне казалось, удовлетворенно кивает, а потом подытоживает: — У Вас-то основная причина в головокружении от успехов, уверовали в то, что личные успехи в службе дают Вам право нарушать все и вся: нет инструктажа — и не надо, нет связи — и не надо, кромка района — ну и хрен с ней! Вам все можно, все сойдет с рук! Не сошло. Будете строго наказаны. Вышли. Думаю, пожалуй, он прав, хотя я-то хотел, как лучше для дела. Уже в кабинете у командующего: — Ты чего разоткровенничался?! Ты его еще не знаешь! Я, конечно, его не знал, хотя и инструктировался им лично перед выходом в автономку в 1967 году. Я действительно тогда не знал подковерных интриг на высших этажах власти. Когда узнал о приказе МО СССР о снятии меня с должности и направлении в распоряжение ГК ВМФ, полетел в Москву, надеясь попасть на прием к Горшкову, хотел просить, чтобы направил на научную работу в НИИ. Только ступил на порог приемной, адъютант замахал руками: «Иди! Иди! Сказал, чтоб твою фамилию и вслух не произносить. Иди! Иди! И докладывать не буду». Раз уже в Москве, зашел к отцу, пожалился о своем фиаско.
— Сам виноват, осмотрительнее следовало быть. Теперь все, а с Амелько чистый прокол, скользкий тип. Еще в академии генштаба, у меня не спросясь, использовал мои материалы по Корейской войне. Цапались мы. — При чем тут ты, у меня-то с ним все нормально было. Выписку из приказа МО ждал долго. Фактически был не у дел, хотя успели услать в Приморье руководить погрузкой ракет на одну из наших лодок, вышедшую из ремонта. Вроде все подчиняются, как всегда, но в глазах читаю: «Сожалеем, но ты-то уже никто». Тяжко. Новое назначение пришло зимой, командиром в 438 ОДАСС КВФ. Четырнадцать вымпелов: от кораблей-спасателей подводных лодок «СС-83», «СС-38», до рейдовых водолазных ботов. Хотя отдельные суда и на БС ходили, ПЖК в Камрань. Ну что ж, как писал известный писатель-маринист В.Конецкий: «В аварийно-спасательной службе служат только порядочные люди». А с Приваловым я много лет не разговаривал, с той его реплики в каюте. Только много лет спустя по телефону, когда и он уже был на пенсии, да и не о том давнем деле, перебросились мы несколькими фразами, и опять молчок. А я ведь уже давно знал, что если б не то ЧП, лежать бы мне на Серафимовском кладбище рядом со Спиридоновым. Это как-то, поведал мне спустя много лет Борис Иванович Громов. Оказывается, в ту осень Спиридонов (он уже стал командующим ТОФ) планировал назначить меня командующим эскадрой лодок в Улиссе, а значит, быть бы мне в том злополучном самолете, что взорвался на взлете в Пулково. Не судьба! И давно я уже знал и о той интриге, что разыгралась на основании моего откровения между Амелько и Горшковым. Оказывается, Амелько, как говорится, копал под Горшкова, пытаясь выхватить из-под него стратегические лодки, а мои откровения ему оказались в тему. И хотя у него ничего не вышло, но зуб на меня у главкома вырос что надо! С главкомом я потом на спасательной операции ПЛАРК «К-429» встречался неоднократно, встречал его и рапортовал у трапа. Ни разу он не только не подал руки, что обычно принято, но даже слова не промолвил. И, казалось, благодарить бы Привалова надо, ан нет. Да и он через год после нашего ЧП оказался снятым, опять «поцеловался», всплывая, но уже с надводным кораблем, благо в районе БП рядом с базой. Я уже в должности командира ОДАСС выходил спасать этот тральщик. Судьба! Короче, служба в подводных силах страны закончилась, двадцать пять лет, считая с года преобразования 1-го Балтийского в училище подводного плавания. Впереди было еще 11 лет службы в составе КВФ в АСС и ВиС, в Петродворце в ЦНИИ ВМФ, т. е. в надводном и «наземном» флоте, а я и сейчас считаю себя профессиональным подводником.
МОЖНО ПОДЫТОЖИТЬ ПО «КУРСКУ»?
Вчера обменялся суждениями о причинах гибели «Курска» с Георгием Пименовичем Корсаковым, бывшим гендиректором НПО «Уран» (бывшее объединение ЦНИИ «Гидроприбор» и завода «Двигатель»), знакомым мне еще с момента поступления в институт (мы с ним частенько, встречаясь на территории предприятия, беседуем о флотских проблемах). Так вот, он мне поведал, что Спасский все-таки склонился к версии, согласно которой основной, губительный взрыв торпедного боезапаса лодки произошел от сильного удара лодки носом о грунт, а совсем недавно в официальной бумаге настаивал, что стеллажные торпеды в 1-м отсеке взорвались от сильного пожара в отсеке от взрыва энергоотсека крупногабаритной практической торпеды в торпедном аппарате, в результате которого вышибло переднюю и заднюю крышки ТА, а в отсек влетел форс пламени и, несмотря на аварийное поступление воды в отсек через разгерметизированный ТА, вызвал объемный пожар. Я читал эту бумагу. Тут же высказал свое суждение Тихонову, начальнику отделения (ему поручено было заниматься темой «Курск» в нашем институте), что форс пламени и пожар не успел бы разогреть боевые зарядные отделения (БЗО) стеллажных торпед, так как немедленно вслед за форсом пламени в отсек стала поступать под забортным давлением холодная морская вода и торпедный отсек за считанные секунды заполнился. Время заполнения отсека можно подсчитать... Секунд 30-40 — не больше. Горячий газовый пузырь при этом локализуется в кормовой части отсека, где нет БЗО, так как поступившая вода в те же считанные секунды создаст дифферентующий момент порядка 25 000-30 000 т/м, лодка «клюет» носом и градусов под 30 через 25-30 секунд врезается в грунт.
И все же вопрос: от чего взорвался энергоотсек с перекисью водорода практической торпеды? Специалисты говорят, что без внешнего воздействия это событие невероятно. Версия может быть представлена и в таком виде: лодка, выполнив некоторое боевое упражнение по плану флотского учения, всплыв в позиционное положение (т.е. продув только среднюю группу цистерн главного балласта для экономии ВВД), в сопровождении корабля охранения (возможно, МПК) переходила в очередную позицию для выполнения следующего упражнения (возможно, для торпедной стрельбы по надводной цели). Как правило, при ходе в позиционном положении выдвижные устройства ПЛ подняты, на ходовом мостике ограниченное количество людей (командир и сигнальщик). Вдруг в носовую часть лодки, в оживальный обтекатель легкого корпуса, куда из прочного корпуса лодки выдвинуты на 2/3 трубы торпедных аппаратов, врезается «инородное тело», пробивает ТА и энергоотсек 650-мм торпеды... Взрыв... Лодка «клюет» носом и уходит под воду. Что за «инородное тело»? А хоть практическая ПКР типа «Гранит»! Масса около семи тонн на сверхзвуковой скорости! Запросто прошибет насквозь! Ракета ли? Но ходят же слухи, что и сопровождавший лодку МПК отстреливался всем, чем мог, от летящей на него ракеты! Откуда ракета? Ну, это вопрос уже к руководству флота. Во всяком случае, этими ракетами вооружен и «Петр Великий», а он тоже был в море. Ну, не «Петр Великий», так кто-то другой? Несогласовка действий участников учений? Такое тоже бывает. Случаев попадания практических самонаводящихся ракет в боевые, вспомогательные и гражданские суда за историю современного флота было уже несколько. Так, на ТОФе в 1980-х годах поразили ракетный катер, погибли люди, погиб и один из руководителей стрельб. Может подобная трагедия и в случае с «Курском»? Кстати, сразу было ясно, что командование флота завралось. Начали плести ахинею про иностранную лодку, пробоину метр на два между первым и вторым отсеком...
Какая пробоина метр на два? Хотя и пробоина действительно есть, но там всего носа нет, нет всей верхней части первого отсека! Плели ахинею, что наши спасательные аппараты не осматривали аварийную лодку, а, мол, сразу бросились стыковаться со спасательным люком девятого отсека. Нет сомнений в том, что страшную картину разрушений в носовой части лодки наши спасатели увидели в первый же момент, как только она попала в свет прожекторов спасательного аппарата (СПА). Еще несколько соображений по ходу развития катастрофы последней версии. Затопление первого отсека быстро частично ликвидировало положительную плавучесть позиционного положения и, кроме того, я предполагаю, что в момент удара «инородного тела» по носу, когда лодка стала зарываться носом в волну, командир мог скомандовать: «Все вниз! Срочное погружение!», прыгнуть в люк и задраить его. Так принято на лодках, когда внезапно лодка зарывается носом в волну. Тем временем в центральном посту по этой команде увеличили ход и переложили горизонтальные рули на погружение. Так тоже принято. Эти действия совпали с поступлением воды в первый отсек, дифферент на нос вырос до 30 градусов, а может, и больше. «Инородное тело», пронзив носовую оконечность лодки, разрушило прочные внутренние конструкции, и при ударе о грунт произошло дальнейшее разрушение конструкций, искореживание труб торпедных аппаратов, боевых зарядных отделений торпед, запальных стаканов и детонаторов... И, наконец, через 135 с — катастрофический взрыв. Если б командир скомандовал не «срочное погружение», а «срочно аварийно продуть главный балласт!», может быть, лодка и не погибла. Может быть! Но и в этом случае люди первого отсека были обречены. Возможно, некоторое время после катастрофы лодка стояла на грунте с большим дифферентом на нос, так как больше половины внутреннего объема лодки было не затоплено и в целом кормовая оконечность имела нулевую или даже небольшую положительную плавучесть. Такое состояние могло быть сутки или больше и, если бы к месту аварии подошел хотя бы ВМ пр. 535, то, может быть, удалось бы спасти «мокрым способом» через спасательный водолазный колокол кого-то из подводников девятого отсека. Люк девятого отсека в это время находился на глубине 40—50 метров. Но, видимо, флот и его аварийно-спасательная служба к 2000 году развалились настолько, что такую задачу уже не способны были решать. Итак, кто же тогда виноват? Можно начать издалека, цепь причинно-следственной связи бесконечна, уходит в прошлое. С какого же звена начать? Стоит ли? Погибших не вернуть. Предотвратить бы будущие жертвы! Сделают ли правильные выводы те, кому положено, способны ли? Вот в чем вопрос.
А может первопричина взрыва «толстой» практической торпеды другая? И мои фантазии неуместны? Тем более что мои домыслы базируются на недостаточной информации. Подождем подъема лодки.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Постоянное общение с командой, походы в подводном и надводном положении, атаки, дела по обеспечению работоспособности корабельного оборудования и просто беседы сдружили меня с матросами. Личный состав команды стал с большей симпатией относиться ко мне. Мы говорили на разных языках, но цель была единой — борьба за свободу и демократию против фашизма. Это нас объединяло. Трагедия, переживаемая испанским народом, стала и моей. Команда это почувствовала и способствовала созданию единого коллектива корабля. В то время стремление организации анархистов в Испании к самостоятельности и их нежелание во всем подчиняться центральному правительству вносили серьезный разлад в обеспечение снабжения из Каталонии и ведение целенаправленной борьбы. К тому же родиной мирового анархизма была Барселона, находившаяся в Каталонии. Наша четверка, как я потом узнал, составляла боевую ячейку, которая была на каждом военном корабле и подчинялась анархистскому центру и штабу, находящимся в Хихоне. Их целью было подготовить восстание и захватить военные корабли, чтобы уйти во Францию с огромными запасами золота и ценностей. Мы находились в боевом походе, когда поздно ночью ко мне явился взволнованный Паоло. Он подслушал разговоры анархистов о спрятанном на подводной лодке огнестрельном оружии, захвате корабля и аресте командира. Что было делать? Я решил вооружить верных людей и с глазу на глаз поговорить с анархистами. Они ничего не подозревали, так как всегда старались быть исполнительными и работали с большим усердием. В углу кают-компании, где мы собрались, стоял в решительной позе Паоло. Я подошел к ним поближе, спокойно и твердо заявил, что нам известны все их планы, а также известно, где спрятаны запасы оружия. Это известие и мое поведение их сильно встревожило. Я сообщил им, что если команда узнает об их террористических замыслах, то немедленно выбросит всех за борт. Моя уверенность так повлияла на молодых и ершистых ребят, что они стали подавленными, испуг появился на их лицах. Они сознались во всем, рассказали о планах хихонской организации анархистов, сообщили пароль и шифр. Принесли четыре автомата (ручных пулемета), револьверы, гранаты. С Паоло мы решили этот инцидент сохранить от команды в тайне. Наши анархисты после этого затихли и не вызывали больше каких-либо подозрений. Лодка продолжала нести боевую дозорную службу.
Из Сантандера
Обстановка на севере Испании усложнялась. Противник прорвал фронт и стремился захватить провинцию Астурия, где находился Сантандер. В порту из боевых кораблей были два эсминца («Хосе Луис Диес» и «Сискар») и три подводные лодки, в том числе и наша. Частые авиационные бомбежки, стрельба, толпа мечущихся людей на пирсе — все это создавало паническую атмосферу. Фашисты проявляли активность и нагло действовали у всех на глазах. Фронт подходил к окраинам порта, Сантандер в конце концов оказался отрезанным и окруженным со стороны суши. Кольцо сжималось. Командующий Северным флотом дон Валентино Фуэнтес, словоохотливый и гостеприимный человек невысокого роста, худощавый, мало разбирался в политических делах республики. Его предшественник дон Наварро бежал во Францию, когда сражался не сдавшийся еще Бильбао. Он прихватил с собой большую часть государственного золота. Впопыхах он оставил у себя в каюте объемный чемодан с драгоценностями. Нового командующего спросили, что делать с этими кольцами, браслетами и другими украшениями. Тот ответил, что это личные вещи офицера и необходимо чемодан отправить по адресу во Францию. С трудом удалось уговорить дона Валентино не делать этого. Его политическая беспринципность и нерешительность много раз потом сказывались отрицательно.
В тот же день, когда порт был отрезан от суши, вечером командующий отдал приказ командирам кораблей ночью оставить Сантандер. Я узнал, что в окруженном городе находится наш русский генералитет, состоящий из десяти человек и руководивший обороной порта до последней минуты. Аэродрома в Сантандере не было, и можно было улететь на наших самолетах только из Хихона, куда мы и отправлялись. Связавшись с русскими, мы решили, что подводная лодка, вопреки приказу командующего, останется у пирса до 2 часов ночи. Как назло, дон Валентино, не очень-то доверявший командирам-испанцам, решил уходить на нашей подводной лодке. Он надеялся на русского командира. Находясь в кают-компании, он настоятельно требовал срочного выхода. Я отнекивался, придумывая разные причины. Вдруг в небе послышался нарастающий шум вражеских . Началась интенсивная бомбардировка города и прежде всего порта и кораблей. Наша зенитная пушка стала интенсивно отстреливаться. Находилась она непосредственно над кают-компанией, где сидел дон Валентино, не переносивший выстрелов и боевых взрывов. После окончания бомбежки он мгновенно появился на мостике и потребовал катер для срочной отправки его на ближайший эсминец. Данная ситуация благоприятствовала нам. Однако на берегу обстановка накалялась, усилилась перестрелка. Осколки взорвавшегося недалеко от подводной лодки снаряда пролетели совсем рядом. У нас убило одного матроса. Люди старались всяческим образом прорваться на пароходы, стоявшие у стенки, были желающие попасть и на наш корабль. Вооружив матросов, я выстроил их для удерживания рвавшихся на корабль людей. Пришлось все же отойти от пирса, но случилось неожиданное: на нас прямо в борт шел транспорт с метавшимися на его палубе пассажирами. Оказывается, капитан и механик сбежали, оставив судно на произвол судьбы. Мы еле смогли отвернуть, однако скользящий удар все же пришелся по кормовой оконечности лодки. Хорошо, что не было серьезных повреждений.
Вскоре на берегу появились наши советники — десять русских и несколько республиканских военачальников. Я разместил всех на корабле. В числе десяти человек был полковник Р.Я.Малиновский. Впоследствии он был министром обороны СССР — с 1957 года до марта 1967 года. Я несколько раз приходил к нему на прием, и мы вспоминали испанские события. Среди вывезенных на подводной лодке из окруженного Сантандера была и советская переводчица, как я помню, мы называли ее Эллочкой. В дальнейшем она жила в Москве и работала в редакции журнала «Советская женщина». При встрече участников войны в Испании она обратилась ко мне с возгласом: «Мой спаситель!» Обстановка в испанском порту Сантандер была очень напряженной. Интенсивные атаки авиации, стрельба на берегу и единственная оставшаяся от республиканских сил подводная лодка с нами на борту. Перед самым отходом из порта явился Паоло с представителем Центрального комитета коммунистической партии басков. Он просил спасти государственные ценности. Я обещал, но поскольку на подводной лодке нельзя было надеяться на весь личный состав, я решил загрузить свою каюту и поставить вооруженную охрану из верных матросов. Драгоценности на 15 миллионов песет и документы привезли на грузовике и разместили в моей каюте, забив ее полностью.
Наконец мы снялись с якоря и вышли в море. Путь до Хихона — не менее суток. В момент выхода из порта мы внезапно увидели корабль с потушенными огнями. Это был вражеский эсминец «Веласко». Он устремился прямо на нас. Срочно погружаюсь и через некоторое время слышу неприятный ритмичный шум гребных винтов проходившего над нами корабля. В ночь с 24 на 25 августа 1937 года мы благополучно прибыли в Хихон.
Прощай, Хихон
Прибыли мы в Хихон самыми последними. Все военные корабли северного республиканского флота и другие суда сосредоточились на весьма малой, открытой со всех сторон водной поверхности порта Муссель в Хихоне. Зенитной артиллерии на берегу не было, и все это создавало благоприятные условия противнику для обстрела порта с кораблей и, особенно, бомбардировки с воздуха. В ночь с 25 на 26 августа 1937 года была одна из самых сильных бомбежек. Самолеты беспрепятственно уничтожали корабли и суда. Было потоплено три больших транспорта. Хорошо, что пассажиры успели сойти с них. Поврежден был эсминец «Хосе Луис Диес», а также многие вспомогательные суда. Все это делало бессмысленным пребывание в таком порту и требовало срочного выхода в море. На следующую ночь три подводные лодки покинули порт для выполнения наспех поставленных боевых заданий. Не успели мы дойти до позиции, как обнаружили, что у нас сломаны горизонтальные рули. Для подводной лодки это очень серьезно. Она теряет способность быть управляемой под водой. Дали радиограмму в Хихон. Ответа нет. Опять дублируем. Хихон молчит. Запрашиваем главную базу — Картахену: «Лодка имеет поврежденные рули. Сообщите обстановку в Хихоне». Приходит ответ: «Вы обратились не по команде. Адресуйтесь к своему командующему». Неопределенность: куда идти, где ремонтироваться. Да еще этот безразличный ответ. В Хихоне беспокойно. Враги республики и «пятая колонна» открыто готовились к восстанию. Анархисты пытались захватить корабли и порт.
Болтаемся в море седьмые сутки. Пока все благополучно. Наконец, получаем из Хихона радиограмму отдана Валентино: «Приказываю не уходить с позиции без особых распоряжений». Ловим радиограммы с лодок С2 и С4 о разрешении им в связи с имеемыми неисправностями уйти во французские порты. В памяти у меня сразу возникает последний день перед выходом в море. Командующий после интенсивных бомбардировок порта и штаба флота, находящихся в 20-25 километрах от него, был сильно взволнован и решил срочно собрать командиров и офицеров кораблей. Лучше не нашлось помещения, чем огромный зал одного из местных учреждений. Говорили о состоянии кораблей, о предстоящих задачах. Все, как потом стало известно, было передано врагу. Мне запомнилась неприятная обстановка и довольно наглые заявления отдельных командиров о том, что они надеются, что видят командующего в последний раз. Сам дон Валентино выглядел усталым и постаревшим. Его взгляд выражал некоторую растерянность и даже равнодушие. Но, как джентльмен, он оставался элегантным в общении и при завершении совещания и принятии решения о выходе всех кораблей в море, пожелал нам удачи в изысканной форме. Но сама атмосфера сборов и поведение командования не давали уверенности в дальнейших действиях наших кораблей. Я вспомнил мимолетный разговор командира подводной лодки С4 с доном Валентино и тот взгляд, который я заметил при их расставании. А сейчас передо мной черные сверкающие глаза Паоло. Он, очевидно, вспоминает все то же самое и возмущен поведением командующего, его методами руководства и равнодушием к нашей борьбе. Мне с моим характером и эмоциями тяжело, как и ему. Только все это — внутри, все это — в моей душе и в данной напряженной обстановке не должно быть заметно. Я спокойно обращаюсь к Паоло и стараюсь его убедить, что у нас на корабле вся команда готова бороться с врагами, положение и обстановка на берегу (в руководстве) скоро стабилизируется. Но такие мысли меня не успокаивали и не радовали. Потом эта ситуация действительно рассматривалась как пассивность в борьбе и нежелание командованием ведения активных действий.
Тогда, на корабле, мы были свидетелями бегства в создавшихся неблагоприятных военных условиях испанских командиров вместе с кораблями во Францию. Интересен сам сценарий этого ухода. Командир С4, чей наглый взгляд я видел в беседе с доном Валентино, радировал в Хихон: «Имею повреждения, прошу разрешить войти во французский порт». Дон Валентино дает ответ: «Именем закона категорически запрещаю!» Вторая радиограмма с подводной лодки: «Имею серьезные повреждения, прошу разрешить войти во французский порт». Ответ: «Именем закона категорически запрещаю!» Последний запрос: «Не могу держаться, ухожу во Францию!» И опять отрепетированный ответ: «Именем закона категорически запрещаю!» На этом спектакль с участием командира С4 и командующего Северным флотом завершился. Аналогичная сцена происходила и с командиром подводной лодки С2. Таким образом, две подводные лодки, вышедшие с нами в море из Хихона, ушли с поля боя во Францию. Нам, командирам из страны Советов, еще придется участвовать в их доставке через Гибралтар в Картахену. Наша единственная в Кантабрике подводная республиканская лодка продолжала выполнять свое боевое задание. А на следующий день мы опять стали радиосвидетелями теперь уже ухода эсминца «Хосе Луис Диес» во Францию. После выхода двух эсминцев в море командир головного корабля «Сискар» обратил внимание на странное движение «Хосе Луис Диес». Запросил его: «Куда вы идете?» Последовал ответ: «Вижу противника, уклоняюсь». Но командир ведущего корабля видел, что в море не было вражеских кораблей. Он радировал: «Именем закона приказываю вступить в кильватер!» Ответ был краток: «Не могу. Уклоняюсь». Вот и третий пример того, какую тактику избрали республиканские командиры и каково было их отношение к проводимой в Испании борьбе с фашизмом.
Глебу отвели маленькую, но отдельную комнату с окнами, выходившими на асфальтовый двор, заставленный «Победами» и «Москвичами». У Феди, по выражению матери, было все, как у «настоящих людей». Старенькая, но заново покрашенная «Победа», щегольской холодильник «ЗИС», телевизор последнего выпуска «Темп» и два пылесоса. Федя, потерпев поражение на дипломатическом поприще и за провинность вызванный домой из какой-то дальней страны, что-то делал в ВОКСе, умел вовремя подсунуть в редакцию еженедельника фотомонтаж или написать в журнал очерк на срочно необходимую тему. Консультировал киносценарии и в двух или трех был соавтором. Выпустил книжку «Европейские профили», состоявшую из чьих-то высказываний, после чего стал считать себя и писателем. Денег хватало, и мать на глазах расцвела. Она плавала, как рыба в воде, получив то, чего всю жизнь добивалась. В Дом моделей ее приглашали как почетную гостью. Каждое утро пожилая домработница Нюша доставала из почтового ящика пачку билетов на толстой желтой бумаге — приглашений на кинопросмотры и вернисажи, на генеральные репетиции новых спектаклей, чьи-то гастроли и в честь кого-то приемы. И все вечера у матери теперь были заняты — уже с пяти она начинала готовиться к выходу в свет. Федя знал все и всех и был на ты с балеринами, писателями, кинорежиссерами, директором крупного гастронома, закройщиком модного ателье, сотрудниками многих журналов, художниками, цирковыми артистами. Вся эта пестрая толпа время от времени до отказа заполняла их квартиру, пила, ела и танцевала к великому удовольствию матери, называвшей всех этих разношерстных людей «своим кругом».
Глеб быстро усвоил, что человек в недорогом и немодном костюме, не имеющий в худшем случае своего «Москвича»,— это человек «не их круга»; сначала его уши резал жаргон по моде одетых и по моде всклокоченных молодых женщин. Потом он обвыкся. Федя — «душа человек» — не был жадным и отдавал Глебу свои малоношеные костюмы. Мать, получая от отца деньги на содержание Глеба, большую часть отдавала ему на карманные расходы. Таким образом Глеб привык ни в чем не нуждаться и знал, что он может пойти с товарищами и подругами в любое кафе, даже самое дорогое, съесть мороженого и выпить вина — у него есть чем за всех заплатить. Боб Журавлев, Светка, которая так комично мрачнеет, выпив первую рюмку ликера и потом молча пьет шампанское бокал за бокалом, Марианна Щеглова — она мнит себя поэтессой — все это друзья его юности, с которыми можно отлично провести вечерок. Глеб повзрослел, стал заглядываться на приходивших к Феде и матери молоденьких балерин и задавал себе часто вопрос: «Что побудило молодого еще и веселого Федю жениться на увядающей, но героически спорящей с наступающей старостью матери?» Он решил, что мать — удобная для Феди жена. Она везде и всюду всем говорит, что Федя — бесспорно талантлив, но мало признан. Глядишь, Федя консультирует что-то на киностудии или пишет за кого-нибудь книжку... Перед выпуском из школы у Глеба завязался первый настоящий роман. Начитавшись у Феди Гамсуна, он вообразил себя лейтенантом Гланом. Первой жертвой оказалась дочь «мадам Квазимодо», как в доме называли лифтершу. Заменяя мать в лифте, девчонка поднимала Глеба на девятый этаж. Между шестым и седьмым этажами он поцеловал ее по всем правилам киноискусства. Глупышка! Как она его, Глеба, любила! Но разве она ему пара? Федя о нем позаботился, устроил его в Институт международных отношений, недаром Глеб, еще будучи в школе, тщательно изучал языки. В театре Вахтангова Глеб познакомился с женой отставного полковника Риточкой. На сцене старый немецкий профессор умирал от любви к юной Гретхен. — И все же это неверно, — вздохнула Риточка, вытирая батистовым платочком глаза. — Молодая женщина не может любить старика.
Глеб в антракте узнал, что Рита замужем за человеком много старше ее; полковник воспользовался ее молодостью, а теперь, как венецианский мавр, следит за ней и устраивает ей сцены. Глеб проводил ее на Кропоткинскую. Мать узнала обо всем лишь тогда, когда седой отставной полковник пришел объясняться, стуча своей палкой. Мать совсем было растерялась; на ее счастье, невзначай зашел домой Федя, подавил штурм полковника своим обаянием, обещал все уладить, и полковник капитулировал. Хуже было другое: в институте Глебу сказали, что он может не затруднять себя явкой на второй курс. Тогда мать и Федя решили, что Глеб поедет к отцу. — К отцу? Зачем? — удивился он. Он редко вспоминал, что у него есть отец, и писал ему только раз в год — перед Новым годом. Лишь когда приезжал Ростислав на октябрьский или первомайский парад, мать из приличия спрашивала его об отце и сразу же забывала все, что он ей рассказывал. Но теперь Глебу надо поехать. — Не вздумай проговориться, что тебя выставили из , — предупредила мать. — Он имеет право не платить ни копейки. А на будущий год Федя пристроит тебя в какой-нибудь другой институт. Ну, иди, мне пора одеваться, мы едем на вернисаж в Дом художников, а я еще не примерила платья.
Через несколько дней Глеб, собрав чемодан, уехал, взяв у Феди несколько новых сорочек и у матери денег. И вот он здесь. Надолго ли? Мать внушала — постарайся пробыть у отца подольше, пусть поостынут страсти полковника и затихнут ненужные разговоры... Что ж, мать, пожалуй, права! Часы на камине тоненько пробили десять. Глеб полистал журналы, лежавшие на столе. Книги его не интересовали. Это были серьезные книги — о мореплавателях, об иностранных флотах, о каких-то морских изысканиях, кораблестроении. Он потянул к себе средний ящик, не задумываясь об этике. В Москве он из праздного любопытства шарил в Фединых ящиках и наталкивался на пресмешные открытки, фотографии и записочки, хотя Федя был осторожен — он знал, что мать постоянно роется и в ящиках, и в карманах. А еще в раннем детстве Глеба, он помнит, мать нервно распечатывала конверты, адресованные отцу, и потом упрекала его какой-то Леночкой. Да, Леночкой Кузьминой. Интересно, почему отец, освободившись от матери, не женился на Леночке?
В столе не было ничего особенно интересного Чистая бумага конверты, , заглянув в которую Глеб крякнул: «Ого!», пачка денег и пачка писем, адресованных «Депутату Верховного Совета», с пометками красным карандашом: «Ответ послан», «Меры приняты», «Проверить». Слева лежал пухлый конверт; Глеб заглянул в него: вырезки из газет, рецензии на театральные спектакли с участием Кузьминой. «Ага!» Глеб с радостью сыщика, наткнувшегося на следы преступления, принялся искать письма. Но писем не было. Может быть, в этом конверте? Нет, это от Ростислава. «Дорогой, любимый отец!» Смотрите, какие нежности! «Я с нетерпением жду того дня, когда снова увижусь с тобой и смогу посоветоваться..» — «Ишь ты!» — «Я благодарю тебя за то, что ты сделал меня моряком», «...Отец, отец, дорогой отец...» — «Любимчик и подхалим! — выругал Глеб Ростислава. — Дурак и осел!» — усмехнулся он, прочтя: «Я прошу тебя больше не посылай денег. Я крепко стою на ногах. Получаю лейтенантский оклад. Мне его хватит с избытком...» — «Дурак и осел! — повторил Глеб. — У отца на книжке пятизначная цифра!» Угрожающее рычание... Он поднял голову. В дверях стоял Старик и смотрел на него в упор. Глеб уронил письмо в ящик, прищемил палец. «А, ч-черт!» Пес зарычал. Глеб вскочил. «Но, но, пошел вон, дурак!» Пес рванулся к нему. Тогда Глеб застыл. Он слышал рассказы о верных овчарках, оберегающих хозяйское добро. Черт знает, что взбрело в его седую башку! Ударить? Но этот пес — по глазам видно — не боится и выстрела, ударишь— осатанеет. «Песик, песинька, Старичок», — попытался заискивать Глеб, нащупывая пути отступления. Пес молчал и смотрел на него немигающим взглядом. «Еще, чего доброго, заставит стоять до прихода отца. А она будет ждать и подумает, я надул, потом поди убеждай... Не скажешь ведь, что тебя не выпустила собака. Песик, песинька»... Глухое рычание.
пробили половину. Тогда Глеб метнулся назад, опрокинул кресло, тяжело дыша, очутился за дверью и повернул ключ, слыша, как Старик скребет лапами дерево. «Уф!— подумал он. — Ну и сволочь!» Через несколько минут он сидел в пустом прохладном кафе и заказывал кофе. Подленько подрагивала нога — он чувствовал только страх и ни малейшего угрызения совести. Хорошенькая кельнерша в белой крахмальной наколке на тщательно завитых темно-каштановых локонах и в крохотном батистовом с кружевами передничке — эмблеме профессии — принесла слоеные пирожки, бутерброды и кофе и улыбнулась. Мысли приняли другое, игривое настроение, и он сказал ей давно заученный комплимент. _ Ей оске, — ответила девушка. — Не понимаю, — и опять улыбнулась. — Вы чудесная, — польстил Глеб. — О нет! — улыбнулась кельнерша. Поняла! Уничтожая хрустящие пирожки с кильками, он вспомнил «Наше сердце» Ги Мопассана. Парижанин Мариоль приехал в деревню и в деревенской харчевне обрел вот такое же чудо в передничке. Почему бы москвичу Глебу не обрести его в этом ничтожном маленьком городке? Он следил за кельнершей, расставлявшей на столики вазочки с лиловыми астрами. Стройна, словно тополь, сто очков даст Светлане, не говоря о других. Нет, придется пожить здесь подольше! Расплачиваясь, он придержал ее руку. Не отняла. Он почувствовал себя непобедимым героем. Вышел, высоко подняв плечи. Да, он забыл спросить ее имя. Успеется! Все в свое время. Узкие кривые улочки, безлюдные в этот час, показались ему странно знакомыми. Где он мог видеть их? Мать развивала теорию: человек живет много раз и увиденный знакомый город, знакомая улица — проблеск в сознании, весть из той жизни, которой когда-то он жил. Эту теорию Глеб считал идиотством и чепухой.
Но он, безусловно, видел и этот дом с красной крышей и флюгер на ней. Да и другой, с ним соседний, зеленый, знаком. Здесь должна быть торговля цветами. Так и есть. Зеркальное окно, за стеклом хризантемы и розы. Фантастика! Но тут его осенило. Тьфу ты, недавно он видел фильм, где действие происходило на улице французского городка. Францию, значит, снимали в Эстонии! Ловкачи! Уж наверняка не обошлось тут без Феди! Он вышел к парку, густому из-за задержавшейся осени, с немногими желтыми листьями на песке прямых, как стрелы, аллей. Тишину нарушал только рокот моря. Глеб замедлил шаги. Он с детства любил природу, ему нравились даже жалкие березки и сосенки ленинградских пригородов. Здесь мощные дубы шелестели пышными кронами. Быть может, в таком же лесу жил в избушке лейтенант Глан и к нему на свидание прибегали Эдварда и Эва... Он увидел вдали что-то пестрое. Она ждет! Люда сидела на скамейке со ждущим лицом; на ней было белое платье с розовыми цветочками. Вскочила навстречу. А она и в самом деле хорошенькая! — Я не хотела приходить, но Нора сказала, что неудобно обманывать. Вы пришли бы зря и подумали бы, что я просто обманщица. — Нет, я знал, что такие глаза лгать не могут, — отмочил Глеб вопиющую пошлость, впиваясь взглядом в ее беспокойные, радостные глаза. (Он слышал эту фразу со сцены одного из московских театров.) — Вы — чудесная... Она вспыхнула и возразила кокетливо: — И вовсе я не чудесная. Я самая обыкновенная. Не понимаю, что вы такое нашли во мне и зачем добивались свидания. Я занята... («А я и не собираюсь на тебе, голубка, жениться, — подумал Глеб, — есть получше тебя, хотя с тобой и не стыдно пойти даже во МХАТ».) — Я с первого взгляда еще вчера понял, что у нас сродство душ,— с ухваткой опытного обольстителя пошел он в наступление,— мы опоздали встретиться... Счастливец ваш муж! Достоин ли он обладать таким чудом?
Он принялся ей рассказывать о московском балете, , напевал ей песенки Ива Монтана, описал упоительный летний вечер на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, где одуряюще пахнут левкои и розы, фонтан в золотом уборе льет могучие струи в спокойную воду пруда, а на белых верандах за белыми столиками веселые люди пьют искрящееся шампанское и едят мороженое с клубникой и сбитыми сливками. Он с удовлетворением заметил, как широко раскрылись беспокойные темные глазки этой хорошенькой пухлой блондинки, понимал, что она заинтересована им, молодым, блестящим и остроумным жителем столицы и стыдится своего простака мужа, который приходит с корабля в обмызганном кителе и жадно ест то, что сам наскоро приготовит. Из скучных будней он в каких-нибудь полчаса перенес ее в сказку, в свой мир — ему самому этот мир показался прекрасным. Он говорил, говорил, говорил, она слушала, затаив дыхание, слушала, а он уже держал в своих руках ее вздрагивающую, немного полную руку и утверждал, что ему кажется что он знает ее много лет и он всю свою жизнь готов отдать за нее, если это потребуется; во всяком случае, пока он здесь, она не будет скучать, об этом уж он позаботится. Она все ближе придвигалась к нему, такому красивому, сильному, умному, и он оглянулся по сторонам. Она только успела воскликнуть: _ Нет, нет, что вы делаете, не надо, вы сумасшедший... Я замужем... «Тем лучше»,—решил в душе Глеб — ему слишком памятна была неприятная история с юной лифтершей, которую с таким трудом Федя и мать погасили.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Яркий, солнечный день 19 мая надолго запомнится нахимовцам 4-го курса: пешеходная экскурсия по знаменательным местам Санкт-Петербурга и посещение выставки «Мир глазами русских художников» в Этнографическом музее.
Выставка проводится в рамках международного социально-культурного проекта Вячеслава Заренкова «Созидающий мир».
В течение двух лет художники путешествовали по миру, изучали историю и культуру разных народов, знакомились с простыми людьми, стремясь как можно больше узнать об их жизни, обычаях и традициях.
Морская тема на полотнах картин была особенно интересна будущим морским офицерам.
Нахимовцы оставили в Книге отзывов свои впечатления и выразили огромную благодарность руководителю проекта В.А.Заренкову и авторам картин.
На премьере спектакля «Денискины рассказы»
19 мая нахимовцы 5-го класса, начальник 1 учебного курса И.Б.Кряжев, педагог- организатор Н.А.Кузьменко, посетили премьеру спектакля «Денискины рассказы» в театре юных зрителей им. А.А.Брянцева.
Премьера спектакля приурочена к 100-летию известного детского писателя Виктора Драгунского. Инсценировка книги сделана его дочерью, сценаристом и драматургом Ксенией Драгунской.
Книгу «Денискины рассказы» мы все помним с детства. Добрые, легкие поучительные рассказы, открывающие удивительный мир Дениски Кораблева и его друзей, наполненные искрометным юмором и множеством забавнейших ситуаций, способны вызвать улыбку у самого строгого читателя.
А постановка спектакля помогает зрителям погрузится в искренний и озорной мир детства.
Нахимовцы на барке «Крузенштерн»
Нахимовцы 3-го учебного курса, под руководством воспитателя 72 класса Н.И.Савченко 21 мая совершили экскурсию на учебно-парусное судно «Крузенштерн».
Сегодня барк "Крузенштерн" знаменит на весь мир -
он неоднократный победитель многочисленных международных парусных регат,
трансатлантических гонок
и других спортивных соревнований.
Нахимовцы с большим удовольствием познакомились с парусным вооружением
и устройством самого большого парусника – барка «Крузенштерн».
На игре в пейнтбол
Нахимовцы 2-го учебного курса под руководством воспитателей Р.Г.Сидоренко и А.С.Нестеровым 21 мая посетили в п. Репино
открытую площадку пейнтбольного клуба «Робин Бэд».
Пейнтбол дал возможность ребятам сбросить накопившуюся усталость
и напряжение,
а адреналиновый выброс
после игровых моментов
заставил почувствовать ребят героями баталий.
Пейнтбол - это игра, это отдых, развлечение и приключение.
Победа в городской игре «Большая регата»
С сентября 2012 по май 2013 команда «Нахимовцы» в составе: командир корабля - Шушпанов Александр, старший помощник командира – Охотин Денис, помощник командира – Московский Эдуард, штурман – Гаджикеримов Шариф, ракетчик – Иванов Антон, минер – Алипов Илья, связист – Казарин Леонид, химик – Коваленко Сергей, кок – Нуртаев Тимур, механик – Семенов Кирилл, техник трюмный – Петренко Александр, радиотехник – Киселев Сергей, начмед – Жданов Даниил, боцман – Салдакеев Артур, рулевой сигнальщик – Пугавьев Вадим (руководитель команды начальник 3 учебного курса С.В.Борщев)
совершила увлекательное путешествие в рамках городской игры «Большая регата 2012-2013», проводимой «Океанариумом», музеями Санкт-Петербурга и Калининграда при поддержке комитета по образованию правительства Санкт-Петербурга.
18 мая 2013 года на специальной площадке, размещенной на крыше ТРК «Нептун», проводилось закрытие 5-го сезона игры, на котором было объявлено о победе нашей команды.
В качестве главного приза команде вручили сертификат на право совершить настоящее морское путешествие на паруснике «Мир» осенью 2013 года. Сертификаты на посещение всей командой кинотеатра 7D, информационно-развлекательного комплекса «Транс-Форс». Александру Шушпанову, как лучшему капитану, выдан пригласительный билет на любой из спектаклей театра «Буфф». Поздравляем победителей! Желаем дальнейших успехов!!!
