Другое дело нормальный человеческий язык! Представьте, что у наших счастливчиков, изучающих, к примеру, итальянский или испанский язык, такая же часовая нагрузка, так они через год или полтора уже свободненько и переговаривались, и почитывали. Нам, «восточникам», только со второго курса разрешили по какой-то укороченной программе заниматься вторым (английским) языком. Это были самые прекрасные занятия! На экзамене я не произнёс ни одного слова по-русски: прочитал, пересказал, отвечал на вопросы, вёл беседу. Конечно, произношение было не чисто лондонское, а с налётом китайско-волжского говора, тут уж никуда не деться. Итак, вспоминаю наше первое занятие. Михаил Георгиевич Прядохин – наш многоуважаемый преподаватель – Сяньшэн (в русской транскрипции) или Xiansheng (транскрипция латинскими буквами), что в переводе означает уважительное обращение к учителю «господин», в течение первого часа знакомился с каждым из нас и рассказал кратко о себе. С его слов нам стало известно, что родился он в Забайкалье. В тех местах, по месту его рождения проживало много китайских семей, с которыми практически с детских лет ему пришлось общаться, используя разговорный китайский язык. У него, как он говорил, не было другого решения, как изучать китайский язык, который для него не представлял никакой трудности. Выучился. Стал профессиональным переводчиком. Участвовал в синхронном переводе на многих заседаниях, совещаниях, съездах партии. Длительное время работал в советском посольстве в Пекине. Владея в совершенстве китайским языком, долгое время сотрудничал в Госиздате иностранных и национальных словарей.
Реально оценивая ситуацию, Михаил Георгиевич нас успокоил, что за три года учёбы при глубоком желании и активном старании мы сможем получить достаточно крепкую основу знаний для дальнейшего самостоятельного совершенствования китайского языка. Всё зависит от личного желания и возможностей. Надо сказать, что первым делом Сяньшэн постарался нас убедить в простоте китайской иероглифики. Изобразив на классной доске небольшой величины горизонтальную чёрточку, он сказал, что это означает цифру «один», а две горизонтальные чёрточки – это цифра «два», следовательно, три чёрточки будут означать, как вы догадались, цифру «три». Надо сказать, мы несколько оживились. Дальше стало ещё интересней. На доске он написал шалашиком две чёрточки одну больше, другую меньше, сходящиеся в средней части и расходящиеся внизу, и объяснил, что этот иероглиф означает слово «человек». Два таких знака вместе означает «группу людей». Третий такой же знак над двумя предыдущими уже будет «толпа людей». Чего тут сложного? Как не понять? Мы даже несколько обрадовались. Наверное, чтобы окончательно нас доконать видимой «простотой» китайского письма, Сяньшэн изобразил иероглиф означающий «дерево». А два таких иероглифа рядом? Мы тут же радостно заорали: «Лес». Далее не надо было даже задавать нам вопросы. Мы, такие догадливые, с упреждением заявили, что три вместе таких иероглифа будут означать «густой лес», «рощу», «лесные насаждения». И на самом деле мы как-то повеселели и приободрились, совершенно не подозревая, что впереди нас ждёт совершенно дремучая белиберда. Ну, а пока, эксперимент над нами в попытке развить у нас интерес к написанию иероглифов, именно к написанию, а не к рисованию вполне удался. Следующее испытание над нами было вообще потрясающе удивительно своей необычностью, нестандартностью, которое нас раскрепостило от нелепых условностей, характерных для нашей повседневности. Наш Сяньшэн завёл разговор издалека. Дескать, в китайском языке существует несколько тысяч иероглифов, которых сами китайцы не могут точно подсчитать. Но в обыденной жизни, для общения можно обойтись всего лишь несколькими сотнями. Слова, как правило, односложные и двусложные. Это означает, что один иероглиф – это слог и оно же смысловое слово. В подавляющем большинстве слова состоят из двух слогов или из комбинации двух иероглифов. Существуют, конечно, слова, включающие пять, шесть и более иероглифов. Но вся сложность в том, что всех звуков гласных, согласных и их комбинаций объективно существует ограниченное количество. Стало быть, с одинаковым произношением может оказаться несколько десятков различных по написанию иероглифов, имеющих разное смысловое значение. Такое недоразумение для нормальных людей трудно даже вообразить. А для китайцев – обычное дело. Вот к чему приводит отсутствие алфавита. Воистину возрадуешься Кириллу и Мефодию за их труд по созданию славянской письменности!
Далее Сяньшэн не стал утомлять рассказами о тех трудностях, которые нас ожидали в дальнейшем, а предложил громко проговорить вслух для начала только один слог, который, оказывается, имеет около двадцати самостоятельных иероглифов, а значит и значений, но, вместе с тем, бессчётное количество раз может встретиться в различных сочетаниях с другими иероглифами. Сейчас этот слог я напишу только в транскрипции латинскими буквами, а в русском написании и произношении – он всем хорошо известен от мала до велика. Тогда на уроке, как говорится, для затравки, Сяньшэн сам громко произнёс и потребовал, чтобы мы также громко и членораздельно следом за ним произнесли не менее пятидесяти раз слово: “hui”. Вот это я понимаю – дидактический приёмчик! Никаких условностей, никакой пошлости. Всё встало на свои места и оказалось весьма профессионально, педагогично, тактично, чётко и грамотно. Мы так увлеклись декламацией этого слова, что Михаил Георгиевич в итоге выразил удовлетворение нашим стараниям. Итак, начало было положено, а затем пошло-поехало, чем дальше углублялись в языковые дебри, тем больше, как снежная лавина в горах, катастрофически нарастало количество этих безумных иероглифов, их запутанное написание и птичье произношение, а также трудно объяснимые для нормального понимания лексические и грамматические правила. У нас даже часто возникало желание немного притормозить, остановиться, поработать, переварить и закрепить пройденный материал, но учебная программа неумолимо требовала двигаться дальше. Мне кажется, что от такого жесткого напора, беспредельно увеличивающегося объёма зашкаливала способность реального восприятия, а от этого, без сомнения, страдало качество. Иногда думалось, вот закончится эта нескончаемая гонка, тогда в спокойной обстановке перелопачу и восстановлю всю эту чудовищную глыбу полученных знаний.
Михаил Георгиевич Прядохин прекрасный педагог и методист, глубоко знающий свой предмет, умело вёл наше обучение. Он сам, прилагая огромные усилия, разрабатывал методику проведения занятий, подбирал упражнения, составлял тексты. Это была титаническая работа, Кстати говоря, учебников по китайскому языку у нас тогда не было. Начальный курс, правда, мы изучали по книгам на английском языке. Приходилось вести подробные конспекты каждого занятия, в которых оказывалось всё в куче и лексика, и грамматика, и морфология. Восстановить и перепроверить свои каракули в тетради, уже было сложным делом, но предстояло весь этот ужас запомнить. Словарный запас, который с каждым днём неудержимо накапливался, не должен был теряться в анналах серого мозгового вещества. Вот и приходилось, чтобы не пропадало зря драгоценное время, в автобусе, в метро или ещё где-либо в общественных местах, скрывая от назойливых глаз окружающих, незаметно перелистывать свои блокноты с записями ненавистных иероглифов и тихо нашептывать про себя их писклявое произношение. Без всякого сомнения, Сяньшэн видел, с какими трудностями нам приходится бороться и, стремился поддерживать у нас бодрое настроение, твёрдое желание и, если сказать для красного словца, боевой дух.
М.Г.Прядохин, Л.И.Прядохина.
Честно скажу о себе, что по мере своих сил и возможностей я старался выучить, осмыслить, освоить, закрепить паллиативным методом хотя бы какую-то часть того, что требовалось. Но и это оказывалось не простой задачей. Требования, надо признать, были архисложные. Даже трудно было себе представить, что на экзамене мы должны: прочитать, осмыслить, перевести незнакомый газетный текст, ответить на несколько вопросов, провести беседу на предложенную тему, прослушать по радио незнакомое сообщение и выполнить аннотированный его перевод. Невероятно серьёзные условия, которые под силу, пожалуй, переводчикам, изучающим восточные языки по пятилетней программе. Но мы же не готовимся стать переводчиками. Возможно, такие требования для нас были несколько завышены? Михаил Георгиевич, великое ему спасибо, постепенно, но настойчиво готовил нас к выпускным экзаменам. И вот пробил «смертный час». Экзамен проходил в каком-то мало уютном, полутёмном классе, расположенном в основном здании Академии. Заранее мы решили, что первым «на эшафот» пойду я, следующим Лёва и завершит наше шествие Антон. Оказалось так, что мы взяли билеты почти одновременно. Следовательно, времени на подготовку у Антона оказалось больше, чем у меня и Лёвы. Но это не главное.
Самое неожиданное и непрогнозируемые случилось тогда, когда я уже практически завершал свой ответ. Вдруг дверь класса широко распахнулась и на пороге появилась высокая, статная, стройная фигура генерал-лейтенанта в сопровождении подполковника. Выглядел генерал безукоризненно: бодро, молодо, решительно, напористо. На выразительном, благообразном и красивом лице генерала выделялись элегантные усики, которые как мне показалось, подчёркивали его скрытый внутренний аристократизм. Здесь «китайцы» сдают экзамены? – почти утвердительно и с некоторой небрежностью спросил генерал. Михаил Георгиевич, как мне показалось, немного смутился от неожиданного появления высокого начальства и от такого неуважительного вопроса, но всё-таки что-то произнёс утвердительное. На экзаменах никакие команды не принято подавать, однако мы мгновенно встали со своих мест и молча замерли, приветствуя генерала, который стремительно прошёл через весь класс и разместился со своим сопровождающим за последним столом. Экзамен продолжался. Для завершения ответа мне потребовалось не слишком много времени. Последний вопрос билета оказался, однако, несколько сложноват: прослушать сообщение по радио и дать его перевод. Возможно, я немного разволновался и потерял некоторую концентрацию внимания, потому что, как помню, «диктор» проговорил записанное на магнитофон сообщение, а я что-то не расслышал, что-то не уловил, но повторного прослушивания не разрешалось. Ответ мой получился не уверенный, скомканный. Мне и самому не понравилось, что я промямлил. Но тут по ходу экзамена генерал неожиданно заявил, что он хочет отвечающему, то есть мне, задать вопрос. Я с удивлением развернулся в его сторону и подумал: «Неужели генерал знает китайский язык?» К счастью, генерал стал задавать вопросы по-русски, а подполковник переводил их на китайский язык. Не вслушиваясь, что говорил подполковник на китайском языке, я тем временем думал, как построить ответ на задаваемые вопросы генерала. Здесь надо дать пояснение. В те годы советско-китайские отношения переживали самый тяжёлый период. Две великие державы находились чуть ли не в состоянии начала войны. Крайне напряжённая обстановка наблюдалась на государственной границе между Россией и Китаем, проходящей по рекам Амур и Уссури. Более того, в марте 1969 года произошло вооружённое столкновение на границе по реке Уссури в районе острова Даманский. Островок не ахти какой по размерам: длинною около 2,5 километров, шириной всего-то 500 метров, болотистый, а в половодье вообще уходящий под воду. От китайского берега находится в 100 метрах, а от советского – в 300 метрах. Никакого хозяйственного, а тем более стратегического значения эта островная территория не имеет.
(по-китайски – Чжэньбаодао, что в переводе означает «Драгоценный остров»)
Эти события я подробно изложил в первой книге своих воспоминаний. Однако считаю необходимым здесь кратко напомнить об этом факте. Обострение политических отношений между СССР и КНР в 1960-е годы XX в. сопровождалось многочисленными провокациями со стороны китайских пограничников, военных и гражданских лиц. Очередная провокация китайских «хунвэйбинов» и отравленных маоцзэдоновской антисоветской пропагандой бандитских элементов привела к конфликту. Так, 2 марта 1969 года китайскими пограничниками были в упор расстреляны начальник погранзаставы Нижне-Михайловка старший лейтенант Стрельников и семь советских пограничников. В развернувшемся бою за остров Даманский погибли 32 советских пограничника, но китайцам закрепиться на острове не удалось. 15 марта китайской стороной была предпринята новая попытка захватить остров Даманский, которая также была отбита. Китайская сторона понесла большие потери в живой силе. В сражении с обеих сторон принимали участие не только пограничные, но и регулярные войска, задействованы артиллерия, танки, ракетные установки. За мужество и героизм, проявленные при защите государственной границы, старший лейтенант Иван Стрельников (посмертно), старший лейтенант Виталий. Бубенин, младший сержант Юрий Бабанский, начальник погранотряда полковник Демократ Владимирович Леонов и младший сержант Орехов (оба посмертно) были удостоены звания Героя Советского Союза. По последним опубликованным данным со 2 по 21 марта 1969 года в советско-китайском конфликте погибло на всей границе 58 человек, ранено 94 человека. Численность погибших и раненых китайская сторона не посчитала нужным обнародовать, однако по оценочным данным их потери составили не менее 3000 человек.
ценою своей жизни защитившим в 1969 году советскую землю от посягательств китайских агрессоров.
Китайская сторона должна была твёрдо усвоить, что российская земля священна и неприступна. Хочется верить, что агрессивным устремлениям китайцев попрежнему достойно противостоят доблестные пограничники, бдительно охраняющие государственную границу, а также славные воины-дальневосточники и моряки-тихоокеанцы, всегда готовые дать достойный отпор на любые территориальные посягательства.
Однако, как известно, более чем через двадцать лет советская сторона добровольно передала остров Даманский и другие оспариваемые китайской стороной территории, в частности остров Тарабаров в непосредственной близости от Хабаровска, в вечное пользование. Сейчас нам говорят, что Китай – наш стратегический партнёр. Полуторамиллиардная, переселённая страна не имеющая даже клочка свободной земли задыхается в своём замкнутом пространстве. А свободные, необъятные, малонаселённые территории, обладающие богатейшими природными ресурсами, находятся совсем рядом, на противоположном левом берегу реки «Чёрного Дракона» (так китайцы называют нашу дальневосточную реку Амур). Как вы думаете, какие мысли могут появиться у нашего стратегического партнёра? Правильно, если не война, то ползучая экспансия, которая уже приобрела на добровольных попустительских и согласительских условиях широкие масштабы.
Истоки советско-китайских вооруженных конфликтов на границе уходят в прошлое. Процесс территориального разграничения между Россией и Китаем был длительным и непростым. -
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Лето. Воскресенье. Центральная площадь (а она там и одна всего-то) перед ДОФом. Гуляют дети, мамы молодые, патруль вдоль озера ходит туда–сюда. Подъезжает комендант, подполковник Василий Васильевич Извеков (славился своей отборной матерщиной, разговаривал только на матерном, но все его понимали), начинает громко на всю площадь драть начальника патруля и, естественно, с матерком.
Проходящий мимо ЗКД тихо так говорит Василь Васильевичу: «Вась-Вась! Дамы кругом, не матерись». Извеков замолкает, отсылает патруль. Патруль уходит, и, воспользовавшись этим, маленький мальчик пытается пустить в озеро. Василий Васильевич, оглядевшись по сторонам, шепотом кричит: «Мальчик! Мальчик! Твою мать, отойди от воды!».
Об утерянной винтовке и полковнике Соколове (из повести «Соленый лед»). Окончание
Кажется, я заплакал, потому что после напряжения сразу наступил спад и я ослабел физически и духовно. Следовало начинать обратное движение — еще двенадцать километров по шпалам, по шпалам. Более истертую ногу я обмотал носовым платком, штаны засучил выше колен и выбрался на насыпь. И тогда вспомнил о наличии махры в кармане. Это было замечательно — сесть на рельсу, свернуть закрутку и закурить горячую махру, когда между стертых коленок зажата винтовка. За все это время не прошел ни один поезд, а тут рельса подо мной начала подрагивать и я увидел в чуть уже сереющей тьме свет фары. Катил тепловоз, но без состава. Мне продолжало везти! Я вскочил, поднял над головой винтовку и принялся отплясывать на путях индейский танец, и, конечно, орал что-то. Кто мои орания мог услышать? Но дикую фигуру в засученных штанах, в тельняшке и с винторезом над башкой машинисты заметили. И остановили тепловоз, и взяли меня на борт. Оказалось, что по селектору было сообщено кому положено на перегоне Хибины и Апатиты, что где-то там болтается не беглый каторжник, а военнослужащий, выполняющий спецзадание. Это полковник Соколов предусмотрел. Очень мудро. В Апатитах дежурный по станции подсадил в первый же пассажирский поезд в общий вагон на третью полку, и я догнал эшелон еще до Ленинграда — продолжало везти. Во Мге вылез, и часа через два подошел час расплаты. Я поднялся в штабной вагон и по всей форме, но сияя полной луной, доложил, что курсант такой-то винтовку нашел и прибыл для дальнейшего продолжения караульной службы. Строевая машина, которая только что поставила ради меня судьбу на кон, взяла винтовку, вытащила обойму, с облегченным вздохом подкинула ее на ладони — все патроны были целенькие. А в те времена и утрата одного единственного патрона считалась преступлением. — Молодец! Теперь чепухой отделаешься, — сказал полковник Соколов. — Двадцать суток простого ареста после прибытия в училище. Можете идти! — Есть двадцать суток ареста! — сказал я, переставая излучать лунное сияние. Единственный отпуск в году предстояло провести на гарнизонной гауптвахте в некотором удалении от мамы и любимой. А я-то, догоняя эшелон, думал, что полковник преподнесет мне конфетку на блюдечке за героизм и самоотверженность при выполнении столь боевого задания!
В части мой «героизм» докатился до ушей адмирала Никитина — начальника училища. И я первый раз в жизни сподобился разговаривать с адмиралом. И даже в его кабинете. Не знаю, как в армии, а на флоте рядовые знают о высшем начальстве только то, что успевают сами пронаблюдать. Никаких биографических справок рядовым об адмиралах не сообщают. Где он служил, чем занимался, когда и где родился — тьма над Имандрой. Быть может в целях конспирации и секретности, а может, из традиции скромности... Про адмирала Никитина я ровным счетом ничего не знал. И видел-то начальника только из строя в щель между впереди торчащими стрижеными затылками. Непроницаемое, тяжелое лицо, по-монгольски желтоватое. Лицо сфинкса перед Академией художеств. Небольшого роста, но плотный и широкий туловищем. Вот перед адмиралом Никитиным мы с полковником Соколовым вместе и предстали, ибо были вызваны к нему «на ковер». Разговор получился короткий: — Полковник, как вы этого фокусника накажете? — Двадцать суток простого ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте, товарищ адмирал! — Вместо отпуска, получается? — Так точно, товарищ адмирал! — Куда ты собирался ехать в отпуск? — Никуда, товарищ адмирал, я здешний, ленинградец. — Мать жива? — Так точно, товарищ адмирал! — Десять суток, полковник. Пусть мать повидает. — Есть десять суток, товарищ адмирал! — сказал полковник Соколов, и мы с ним повернулись налево кругом и парадным шагом выкатились из парадного адмиральского кабинета. Борис Викторович Никитин прошел всю войну на самом отчаянном и дерзком — на торпедных катерах. Еще перед войной он испытывал катера, управляемые по радио. Затея с управлением катерами по радио в боях проверена не была. Но не потому, что аппаратура и отработка применения ее были плохи. Просто господство в воздухе принадлежало длительное время противнику, и он сбивал летающие лодки типа МБР-2 (морской ближний разведчик, модель вторая), с борта которых должно было осуществляться управление катерами. Не в этих деталях, однако, суть дела и суть адмирала Никитина. Ведь в основе идеи лежит главный закон лучших русских флотоводцев — победа малой кровью! Сохранить родные души, уберечь матросов и лейтенанта от любого лишнего риска. Как все это сочетается с: «Мать жива? Десять суток, полковник...»!
Об адмирале Никитине (из повести «Вчерашние заботы»)
Недавно справляли мы четвертьвековую годовщину первого выпуска нашего училища, которое нынче носит длинное очень название: Высшее военно-морское подводного плавания училище имени Ленинского комсомола. По традиции, всех наших воспитателей, учителей, командиров мы приглашаем на годовщины. Нынче адмирал Никитин прибыть не смог. Ему ампутировали обе ноги много выше колен — война, конечно. Мы бы и на руках принесли Бориса Викторовича в родное училище, но ему и этого нельзя было. И группа делегатов поехала к адмиралу домой. Наш адмирал сохранил величавую и чуть загадочную осанку. Его тяжелое лицо оставалось таким же суровым. Он был в форме, при орденах и раскатывал в кресле на колесах возле стола, накрытого в честь нашей годовщины с такой щедростью, что уронить рюмку на скатерть не представлялось никакой возможности. Командир «Комсомольца» капитан первого ранга Савенков, который первым когда-то назвал нас «военными мальчишками», присутствовал здесь же. Он тоже был при всех регалиях. И предложил первый тост за тех, кто сейчас в море охраняет рубежи нашей Родины и, исполняя долг воинской службы, явиться на юбилейное торжество не смог. За этих ребят мы выпили сидя. Они для нас Васи и Пети. При втором тосте бывшие военные мальчишки, а нынче уже послевоенные Герои Советского Союза и послевоенные адмиралы встали, чтобы выпить за адмирала Никитина, который встать не мог. Он попытался зачитать обращение, написанное им к годовщине выпуска. Оно должно было быть оглашено во время торжественной части в клубе училища. Но предварительно Борис Викторович решил зачитать его нам сам. И здесь на третьем слове: «Мои боевые друзья...» выдержка изменила непроницаемому контр-адмиралу. Думаю, первый раз в жизни. Он откатился в тень абажура и сунул текст Савенкову. — Не могу. Читай кто другой, — сказал адмирал Никитин. — Боюсь ослезиться.
О погибшем друге (из повести )
Это избитая история: как только вспомнишь юность, становится грустно. Вероятно, потому, что сразу вспоминаешь друзей своей юности. И в первую очередь уже погибших друзей. Здесь, возле памятника Крузенштерну, я последний раз в жизни видел Славу. Он шагал по ветру навстречу мне, подняв воротник шинели и тем самым лишний раз наплевав на все правила ношения военно-морской формы. На Славкиной шее красовался шерстяной шарф голубого цвета, а флотский офицер имеет право носить только черный или совершенно белый шарф. Из-за отворота шинели торчали «Алые паруса» Грина. А фуражка, оснащенная совершенно неформенным «нахимовским» козырьком, выпиленным из эбонита, сидела на самых ушах Славки. Надо сказать, что за мою юношескую жизнь творения Александра Грина несколько раз делались чуть ли не запретными. А Славка всегда хранил верность романтике и знал «Алые паруса» наизусть. Начальство всегда считало его разгильдяем. И, пожалуй, не без оснований. Все, что не было романтичным в его понимании, не могло его интересовать. В те же далекие послевоенные времена казалось, что конец войны сразу должен означать начало чего-то прекрасного, легкого, свежего. Но началась «холодная война», воздух общественной жизни тяжелел. И мы в своих казармах половину времени думали о шпионах. Единственной отдушиной были книги Паустовского, его настроенческая проза, проникнутая грустной мечтой о красоте. Мы были молоды, и многое путалось в наших головах. И в Славкиной тоже. Когда-то он мечтал стать кинорежиссером, прочитал уйму американских сценариев и рассказывал нам их. И ночами слушал джаз. Он владел приемником, как виртуоз-скрипач смычком. Из самого дешевенького приемника он умел извлекать голоса и музыку всего мира. Учился он паршиво. Но великолепно умел спать на лекциях. Великолепно умел ходить в самовольные отлучки. И ему дико везло при этом. Наверное, потому, что у Славки совершенно отсутствовал страх перед начальством и взысканиями. При всем при том Славка имел внешность, совершенно невзрачную, был добродушен, и толстогуб, и сонлив. Но не уныл. Я никогда не видел его в плохом, удрученном состоянии. Он радостно любил жизнь и все то интересное, что встречал в ней. Его не беспокоили тройки на экзаменах по навигации и наряды вне очереди. Он выглядел философом натуральной школы и чистокровным язычником. Естественно, такие склонности, и запросы, и поведение не могли нравиться начальству. Больше того, его выгнали бы из училища давным-давно, не умей он быть великолепным Швейком. Его невзрачная, толстогубая физиономия напрочь не монтировалась с джазовыми ритмами, и самовольными отлучками, и любовью к выпивке. Встретились мы с ним на набережной Лейтенанта Шмидта в середине пятидесятых годов. Я уговаривал его бросить подводные лодки. Нельзя существовать в условиях частых и резких изменений давления, если у тебя болят уши. — Потерплю, — сказал Славка. — Я уже привык к лодкам. Я люблю их. Через несколько месяцев он погиб вместе со своим экипажем. Оставшись без командира, он принял на себя командование затонувшей подводной лодкой. И двое суток провел на грунте, борясь за спасение корабля. Когда сверху приказали покинуть лодку, он ответил, что они боятся выходить наверх — у них неформенные козырьки на фуражках, а наверху много начальства. Там действительно собралось много начальства. И это были последние слова Славы, потому что он-то знал, что уже никто не может выйти из лодки. Но вокруг него в отсеке были люди, и старший помощник командира считал необходимым острить, чтобы поддержать в них волю. Шторм оборвал аварийный буй, через который осуществлялась связь, и больше Слава ничего не смог сказать.
Когда лодку подняли, старшего помощника нашли на самой нижней ступеньке трапа к выходному люку. Его подчиненные были впереди него. Он выполнил свой долг морского офицера до самого конца. Если бы им и удалось покинуть лодку, он вышел бы последним. Они погибли от отравления. Кислородная маска с лица Славы была сорвана, он умер с открытым лицом, закусив рукав своего ватника.
ОТВАЖНЫЙ КАПИТАН (из очерка в многотиражке Педагогического университета им. Герцена).
— преподаватель военно-морской географии в I БВВМУ в 1950-е годы.
Героя этого очерка в университете знают многие. Это удивительно интересный, добрый и обаятельный человек, общаясь с которым, не ощущаешь, как ни странно, разницы лет (а ведь ему восемьдесят). Его юношескому задору, энергии могут позавидовать двадцатилетние. Возможно даже, во многом им за моим героем просто не угнаться. Итак, знакомьтесь — Павел Григорьевич Сутягин. Да-да, тот самый. Председатель Совета ветеранов университета, профессор кафедры экономической географии, в прошлом кадровый дипломат и разведчик, о чем, правда, знают не все. Его кредо: «Надо, чтобы людям с тобой было легко, чтобы они к тебе тянулись». На вопрос о том, что ему больше всего не нравится в людях, Павел Григорьевич ответил: «Подлость и озлобленность. Не терплю угрюмых лиц». Павел Григорьевич родом с Южного Урала. После окончания семилетки в 1930 г. год работал в геологоразведочной партии, занимался ликбезом с детьми ссыльных, руководил пионерской организацией. Затем — горный рабфак и учеба в Свердловском горном институте. В 1933 г. после окончания 1 курса по комсомольской путевке он попадает в Военно-морское училище связи им. А.С.Попова. После выпуска в 1938 г. П.Г.Сутягина направили учиться на Высшие дипломатические курсы, где он проучился год. Как считает Павел Григорьевич, выбор пал на него в том числе и потому, что имел он артистические способности: исполнял арию Ленского, романсы, декламировал наизусть «Евгения Онегина» (кстати и сейчас он может прочесть любой отрывок из поэмы). 1939 год. Молодой, двадцатичетырехлетний консул Сутягин приступил к работе в Осло — работе интересной и увлекательной, но и весьма непростой. 22 июня 1941 г. на рассвете П.Г.Сутягина разбудил телефонный звонок. Было 5 часов утра. Звонил представитель ТАСС в Осло Василий Корякин. Он успел сказать, что к нему ломятся гестаповцы и что если через 30 минут он не позвонит, чтобы его выручали. На этом связь оборвалась. Было ясно, что незваных гостей надо ждать в торгпредстве с минуты на минуту. Павел Григорьевич поднял по тревоге всех сотрудников. Вскоре подъехали 4 машины с гестаповцами. Выломав дверь, немцы ворвались в здание. Не обращая внимание на протесты дипломатов, им скрутили руки и отвели в тюрьму, в одиночки. К счастью, советское правительство сумело договориться об обмене наших дипломатов на немецких. Путь на Родину был нелегок: Берлин, Вена, Белград, София, Стамбул. В Москве предложили продолжить дипломатическую работу, но Павел Григорьевич отказался, попросив направить на фронт. Его командировали на Северный фронт в морскую разведку.
В пригороде Мурманска в небольшом спецгородке готовили к партизанской работе норвежцев, которые в 1940 г. после оккупации Норвегии фашистами приплыли на рыбачьих катерах в Мурманск. Будущие норвежские партизаны проходили подготовку к разведработе. Между собой норвежцы капитан-лейтенанта Сутягина называли «Черным Гансом». У Павла Григорьевича, ставшего к тому времени командиром разведчасти, было под началом 150 человек. Он лично разрабатывал разведоперации, определял, кому поручить командование разведгруппами, неоднократно сам участвовал в боевых походах подлодок в тыл врага, командовал пятью высадками разведчиков на побережье Норвегии, Много драматических воспоминаний связано у Павла Григорьевича с тем временем. Гибли друзья-моряки, гибли разведчики, гибли норвежские партизаны... В книге Эммануил Казакевич рассказал о суровых буднях военморов, о друзьях Павла Григорьевича и о нем самом (в книге он выведен под фамилией Летягин). Война есть война. И надо было, несмотря ни на что, делать свое дело, готовить новые разведгруппы, допрашивать «языков»...
Кстати о «языках». Среди захваченных в плен попадались как моряки, так и летчики. Одного из них — знаменитого аса Мюллера, сбившего 90 наших самолетов, именно Павел Григорьевич, как говорится, «расколол». Мюллер был всего лишь фельдфебелем, поскольку не состоял в национал-социалистической партии, но знал, безусловно, очень много. На допросах, однако, отвечать отказывался. Разговорил его только Сутягин, заявивший Мюллеру на отличном немецком, что «от него никто не уходит живым, не ответив на его вопросы». Даже сейчас, глядя на то, как Павел Григорьевич изображает сцену допроса, как меняется выражение его лица, невольно становится немного не по себе. А каково было Мюллеру, не подозревавшему, что это просто уловка, так сказать, последнее средство! «Черный Ганс» внушил ему такой страх, что Мюллер дал подробную (на 70 страницах с чертежами) информацию о мессершмиттах, с указаниями, как лучше их сбивать. Его показания были столь ценными, что вскоре его затребовали в Москву. Спустя много лет Павел Григорьевич узнал, что бывший ас стал... командующим ВВС ГДР.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Мой первый учитель военному делу настоящим образом «пятнадцатилетний» капитан-лейтенант Ренат Арипов ушел служить на берег. В тыл, начальником КЭЧ. Стоя однажды дежурным по тылу, ночью получает звонок из Вьюжного (в пяти–семи километрах от Гаджиево), что задержаны тамошней комендатурой три его подчиненных матроса в нетрезвом состоянии. Прыгает в первую подвернувшуюся машину, которая оказалась и едет их забирать.
Приехал. Забрал. Посадил каждого в мусорный бак, закрыл крышками (щель оставил, дабы не задохнулись) и привез в Гаджиево. Матросы вылезли как шелковые и до конца службы замечаний по оной не имели.
Евгений Чернов — выпускник 1953 г., вице-адмирал, Герой Советского Союза
ИЗ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО
— член Союза писателей и Союза кинематографистов, писатель-маринист, кинодраматург, автор многих рассказов и повестей. Окончил I БВВМУ в 1952 г.
О Подготии и старых морских песнях (из повести «Соленый лед»)
К весне сорок пятого я оказался на полной свободе. Нужно было устраиваться в ремесленное. Мне скоро исполнялось шестнадцать лет, а занятия в вечерних классах Художественного училища видом на жительство и для получения карточек служить не могли. Хоть убей не помню, как я познакомился с этим Петровым. Мы работали с ним на сортировочной — перегружали дрова из железнодорожных вагонов на трамвайные платформы. Дровяной запах, весенняя ночь, спящий город. И мы лежим на бревнах, трамвай идет куда-то, искры из-под дуги, зябко после недавней азартной работы, потная одежда не греет. И мы тесно прижимаемся друг к другу, бревна под нами ерзают. Приезжаем в район порта. Нева уже вскрылась, туман, дымная мгла, пакгаузы, баржи, ранний свет. И костер у места выгрузки. Мы сидим вокруг костра, передаем друг другу «бычки». Биографии всех похожи: или такие пацаны, как я, или отвоевавшие солдаты. Ощущение товарищества, общей работы, огонь костра, тихий плеск Невы и гудки паровозов, далекий и гулкий лязг буферов. И мой сосед Петров — бледный юноша, интеллигентный, наверное из старинной петербурской семьи. — Олег, давай «Жанетту»! — просят его ребята.
Кто-то уже достал трофейную губную гармошку. И все притихают, ждут, и ясно, что все это уже не в первый раз. По бледной физиономии Олега прыгают розовые блики от костра. Он улыбается вдруг отчаянной, озорной улыбкой. И «В Кейптаунском порту, с какао на борту, «Жанетта» выправляла такелаж!...» И сегодня меня волнуют мальчишеские морские песни: «Идут, сутулятся, вливаясь в улицы, и клеши новые ласкает бриз... Туда, где нет забот, где море не придет... Где все повенчано с вином и женщиной, где чувства нежные рождают страсть!». Как этот Олег Петров пел! Всю нашу тоску по необыкновенной, красивой жизни вывернул он наизнанку. Все наше голодное отрочество, горящие эшелоны, бомбовые воронки вдоль железнодорожного полотна, ручные пулеметы, нелепо строчащие в гудящие небеса, скелеты блокадных трупов, вспученные животы, дизентерия, вши, слезы, ненависть, бессилие — все это списанное в расход отрочество теперь красиво отходило от нас. Голос Олега Петрова утверждал: «Она впереди, удивительная жизнь. Вы ее увидите, ребята! Вы увидите еще весь мир, штормовой и отчаянный!». «Они стоят на корабле у борта. Он перед ней с надеждой и мольбой. На ней был плащ, на нем бушлат потертый. Он перед ней с протянутой рукой. А море грозное шумело и стонало... Он ей сказал: «Туда взгляните, леди, где в облаках летает альбатрос. Моя любовь вас приведет к победе, хоть знатны вы, а я простой матрос...» Глаза у нас были полным-полны слез, когда леди отказала матросу и тот кинул ее в бушующий простор, а потом в приморском кабаке «моряк рыдал, тянул он жгучий ром в кругу друзей-матросов и в тишине кого-то тихо-тихо звал...» Вот этот романтик моря Олег Петров и подбил меня идти не в ремесленное училище, а в военно-морское подготовительное.
Об утерянной винтовке и полковнике Соколове (из повести )
Красивое озеро Имандра. Из-за его красоты я и погорел в ранней юности. ...Эшелон тянется от берегов Баренцева моря в Питер. Конец августа пятьдесят первого года, около девятнадцати часов. Возвращаемся с учебной практики. . Мы где-то между Хибинами и Апатитами. Я — часовой. Обязанности просты. На очередной остановке вылезаешь и ходишь вокруг да около концевого вагона с винтовкой наперевес. Суровое время. Но впереди отпуск. И ты влюблен первой и прекрасной любовью. И такой сногсшибательный закат над Имандрой: склоны гор алые, ели на их фоне черные, возле полотна по склонам насыпи цветут лиловые пышные цветы, между прибрежными валунами вода нежная, и каждое самое легкое облачко отражается в темнеющем штилевом зеркале озера. А тебя овевает ветерок, пахнущий елями, соснами и близкой свободой, ибо ты сидишь на полу теплушки, свесив ноги через порог, ждешь очередной остановки эшелона и поешь с коллегами «Прощайте, скалистые горы...». Тепловоз гудит предупреждающими гудками: сейчас застрянем на каком-нибудь полустаночке, освобождая место пассажирскому нормальному поезду. Пора кончать лирику и брать винторез. У меня он поставлен в уютном местечке — у противоположной двери теплушки в уголке между дверью и стенкой, но... Винтовки в ее гнездышке нет. — Ребята, хватит шутки шутить! Куда винторез запрятали? Никто не признается, а эшелон уже едва ползет. Согласно инструкции, часовому пора выпрыгивать, чтобы осмотреться и войти в боевую форму для охраны товарищей и народного имущества от всевозможных опасностей. — Ребята, кончай разыгрывать! Шурую под сенниками-матрацами на нарах, лезу под сами нары, дергаю за ноги спящих. Мат-перемат из четырех десятков глоток. Потом боевые товарищи начинают что-то соображать. Часть их включается в лихорадочный и бессмысленный поиск (знаете, исчезает у вас из ванной комнаты мочалка, и вы ловите себя на том, что ищете ее в столовой, и под комодом, и еще черт-те где, хотя абсолютно ясно, что в столовую или в почтовый ящик попасть она никак не могла).
Кто-то, самый умный, догадался, как дело происходило. Дверь теплушки, как у всякого телячьего вагона, открывается в сторону по направляющим колесикам. Изнутри стопорилась она деревянным клином. Клин от вибрации ослабел, между дверью и стенкой образовалась щель, винтовка в нее выпала; затем кому-то в щель стало на нары сквозить, он встал, накатил дверь обратно и опять запер на клин. Эшелон уже стоит, мне давно пора выскакивать на стражу. А в голове: «Часовой на посту утерял боевое оружие с боевыми патронами — трибунал? пять лет? десять лет? спишут в матросы?...». Начальник эшелона — заместитель адмирала по строевой части полковник Соколов, уставник до мозга костей: на парадах и торжественных проходах по городским улицам он впереди, весь в золоте и владеет таким парадным шагом, что Павел Первый ему бы при жизни памятник поставил. Вот эта строевая машина — начальник эшелона, отвечающий за курсантов Высшего военно-морского училища, за будущих офицеров флота, — расхаживала у штабной теплушки, ясное дело, парадным шагом. Все, Витя, вылезай, потому что приехали. И: — Разрешите обратиться, товарищ полковник? — Что у вас, товарищ курсант? — Докладывает часовой концевого вагона. Мною на последнем перегоне утеряна винтовка. — Старшина Рысев! — Слушаюсь, товарищ полковник! — Взять под стражу! Поедет дальше в штабном вагоне! Я влез, расстегнул бляху, снял ремень и вывернул карманы. Ничего в них, кроме носового платка и махорки, не было. Рысев посадил в угол и еще отгородил от свободы скамейкой. «Часовой на посту утерял оружие — трибунал и десять лет, как одна копеечка, а для примера могут и ещё что-нибудь пострашнее выдать». Строевая машина поднялась в вагон. — Доложите, что и как. Старшина, записывайте. Я доложил. И закончил просьбой: оставьте, мол, здесь, я побегу и найду винтовку, я ее из-под земли выкопаю, я... — А не найдешь — башку с отчаяния под поезд? Или по молодой глупости дезертируешь? И мне за тебя трибунал?
Дежурный по полустанку заглянул в вагон и доложил, что эшелон отправляется через пять минут. «По вагонам!.. По вагонам!.. По вагонам!..» — прокатилось вдоль и вдаль. — Нет! Товарищ полковник, нет! Честное слово! Не найду — вернусь! — Товарищ полковник, здесь четверо лихих людей в тайге шатаются, — вклинился с дурацким напоминанием старшина Рысев. — Как бы они его здесь не пришили. — Молчать! Вас не спрашивают! — рубанула строевая машина. И пошла шагать из угла в угол штабного вагона, а вместе с ней шли секунды и минуты, складываясь в десять лет. И главное даже не в тюрьме было, а в матери. Я знал: не переживет. Но также знал и понимал и то, что творилось сейчас в душе и мозгу строевой машины. Оставить меня — нарушить законы, и каноны, и уставы, и кодексы. И ответственность взвалить себе на погоны, — а семья? а служба? а карьера, в конце концов?.. — Старшина! — Есть, товарищ полковник! — Отдай ему ремень! — Есть! — А ты — бегом за бушлатом! И сразу сюда! Марш! Я кубарем вылетел из вагона и помчался за бушлатом, еще не понимая толком, что означает ремень, что — бушлат и зачем бегом обратно. — На поиски сутки, — сказала строевая машина. — Сейчас, — взглянула она на часы, — двадцать сорок восемь. Этот перегон был тридцать шесть километров. Через сутки при любом результате поисков догоняете эшелон на любом поезде. Все ясно? — Так точно! Спасибо, товарищ полковник! Эшелон дернулся. И в каком-то беззвучии покатили теплушки в свой вечный, тупой, безропотный путь. Я даже лязга буферов не услышал — немое кино. Но человеческий голос в сознание проник: — Эй! Старшина! Брось ему хлеба! — Не надо! Не надо! — крикнул я. — Рысев! Кому приказано?! — прорычала строевая машина, и из проема дверей штабного вагона вылетела буханка. На мне была белая брезентовая роба, бушлат, бескозырка и яловые ботинки - «гады» на курсантском языке.
Вы когда-нибудь бегали по Если бежать по шпалам, то надо или прыгать через две на третью, или частить по одной. И то и другое невозможное дело, если надо действительно бежать, а не кое-как передвигаться. Конечно, можете попробовать бежать обочь путей, но там был гравий, он осыпался под «гадами», от него невозможно было толкаться для настоящего бега. А надо было именно бежать. И я побежал, то прыгая через шпалы, то по осыпающемуся гравию. Я, как всякий, кто служил в армии или на флоте, был не один раз гоняем в кроссы с полной выкладкой. И знал, что боль под ложечкой можно преодолеть только тем, что будешь продолжать бежать дальше, сквозь нее. Километра через два я скинул бушлат и даже не оглянулся на него. Боль под ложечкой слабела, но черт бы побрал брезент робы! Этот жесткий морской брезент не для сухопутных кроссов. Он начал сдирать кожу на коленях. А широкая рубаха робы, которую я выпростал из-под ремня (взмок от пота), сильно парусила. И где-то на пятом километре я скинул и ее. К этому моменту я, ясное дело, уже не бежал, а брел и пучил глаза во тьму. На двенадцатом километре я понял, что наступает каюк, что надо отлежаться, спуститься к озеру и попить. До этого запрещал себе думать о воде, потому что знал: пить нельзя. И вот когда я остановился, чтобы собраться с силами и съехать с насыпи к то увидел винтовку. Боевая подруга торчала из кучи запасного гравия прикладом вверх, на треть воткнувшись в кучу стволом. До винтовки было шагов десять. Я не стал их делать. Я съехал на заду с насыпи, подполз к урезу воды и опустил башку в чуть колыхающуюся волну. Потом расшнуровал и снял «гады». Носки были сочными от кровищи. Стаскивать их я не стал — было больно. Я сунул ноги в Имандру, которая спасла меня привиденческим светом своих вод. Но в первую-то очередь спас меня, ясное дело, полковник Соколов.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
