Для воспитанников третьей роты прозвучал Последний Звонок... Слово «последний» вызывает разные ассоциации: расставание, грусть, добрые напутствия. Последний звонок — символ окончания прекрасной школьной поры. И этот праздник останется в памяти навсегда.
В 09.15. на плацу Нахимовского училища выстроились нахимовцы с 5 по 11 классы для торжественного митинга в честь выпускников 2011 года.
3-я рота во главе со своим командиром, Андреем Геннадиевичем Балыбердиным.
Дождь - не помеха для выпускников. Впереди целая жизнь, в которой еще столько раз будут оцениваться умение оставаться человеком, знания, доброта, отношения с людьми, значительность избранной профессии. И оценки всего этого не раз будут посуровее школьных!
Не является помехой дождь и для младших, они ж нахимовцы, "питончики".
Ребят, покидающих стены родного училища, пришли поздравить педагоги...
Совещание со старшими офицерами рот после митинга
Командиры-воспитатели всегда рядом...
... во главе ли...
... в стороне ли...
... всегда вместе с воспитанниками...
Специально для торжественного поздравления были приглашены почетные гости училища - питон 1995 г.в., подводник капитан 2 ранга Иванов А.В. (слева) и трижды орденоносец подводник капитан 1 ранга Беляев И.В. (рядом с Ивановым)
Знаменная группа.
Не звонить, а склянки бить...
Тяжело на празднике - легко в бою...
Училище по случаю Праздника последнего звонка для 63-го выпуска построено...
Здравствуйте, товарищи выпускники!
Семиклассники. Есть время научиться не отвлекаться...
Под знамя смирно...
Поздравляет и напутствует исполняющий обязанности начальника училища капитан 1 ранга Сухинин Валерий Витальевич.
Надо сохранить для истории на видео...
И, конечно, все фиксируют и родители.
У микрофона Иванов Александр Викторович.
Капитан 1 ранга И.В.Беляев.
От лица выпускников слова признательности командирам и учителям высказали лучшие представители 63-го выпуска.
От педагогического коллектива успешной сдачи экзаменов, успехов в главном - в дальнейшей взрослой жизни пожелала Рытова Зульфия Хафизовна, учитель русского языка и литературы.
Цветы любимым учителям...
Пора, пора...
Прохождение торжественным маршем...
Воспитанники и воспитанницы...
Дорогие выпускники! От руководства, преподавателей и воспитателей Нахимовского военно-морского училища примите самые теплые и искренние поздравления. Славного пути, нахимовцы 63 выпуска!
Фото на память, в начале пути, счастливого плавания!
Гарнизонная гауптвахта располагалась во дворе этого здания и была построена еще в царские времена (множество прекрасных дворцов после октябрьской революции было разорено и передано под различные учреждения, а гауптвахта сохранилась в первозданном виде). Архитектура этого учреждения преследовала цель доставлять арестованным и моральные, и физические неприятности. Камеры гауптвахты занимали два верхних этажа трехэтажного здания и выходили окнами во двор. Окна, естественно, были закрыты решетками. Снаружи вдоль окон проходили галереи, сделанные из металла, по которым производился развод часовых, охранявших гауптвахту и ее обитателей. Часовыми были такие же курсанты или солдаты, как и те, что сидели в камерах. На их долю выпала неприятная обязанность несения гарнизонной караульной службы именно на этом объекте. В комендатуре действовал суровый порядок: часовой, нарушивший какие-либо правила караульной службы, превращался в арестанта, не покидая комендатуры. Поэтому часовые старательно выполняли свои обязанности. Развод часовых по постам производился круглосуточно через каждые два часа. При разводе часовые должны были идти по металлическим настилам галерей строевым шагом, соответственно через каждые два часа, и днем, и ночью, в камерах стоял грохот, создаваемый ногами часовых. Мичману было положено сидеть в «аристократической» камере для мичманов. Войдя в эту камеру, я увидел множество деревянных топчанов, обшитых дерматином, на которых сидели «аристократы» из разных высших училищ. Никаких неприятных фокусов по отношению ко вновь поступившему, какие бытовали в камерах у рядовых (я об этом знал по рассказам бывалых), у «аристократов» не было. Мы познакомились, и я присоединился к временному нетрудовому коллективу. Специфика мичманской камеры заключалась в том, что ее обитателей, в отличие от всех других арестантов, на работы в город не вывозили, и они круглыми сутками сидели в своей камере, видя свет божий только через окно, закрытое Но «сервис» в их камере был точно таким же, как и во всех других камерах: ничем не прикрытые топчаны, на которых спали в одежде, ничем не укрываясь, и яркие лампочки под потолком, которые светили всю ночь. Ну, и «музыкальное» сопровождение под окнами через каждые два часа. «Привилегия» в части вывоза на работы на самом деле лишала «аристократов» того единственного удовольствия, которое имели другие арестанты, проводя ежедневно несколько часов за пределами своих камер, на свежем воздухе. Мичманы же с раннего утра и до позднего вечера «случали языками», сидя на топчанах. Чего я только не наслушался за пять арестантских дней: и полезных знаний в разных областях техники, и разных рассказов о тупости строевых начальников, обладавших властью, но не имевших авторитета у подчиненных, и всевозможных курсантских «хохм», и разного курсантского фрондерства.
Тот несправедливый арест и пять суток, проведенных мною на «губе», навеяли на меня грустные мысли. Одиннадцать лет я готовился к тому, чтобы стать морским офицером. При этом я всегда думал, что главным для офицера должно быть служение делу, профессионализм, порядочность и честность, уважение к коллегам по службе и подчиненным, а дисциплина, как неотъемлемая часть службы, должна быть разумной, не попирающей человеческого достоинства. И вот на пороге офицерской службы в моей голове стали бродить мысли о том, что любой самодур, на погонах которого будет больше звезд, чем у тебя, сможет весьма существенно портить тебе и жизнь, и служебную карьеру, и ты будешь вынужден терпеть и подчиняться. Эти мысли пока еще были расплывчатыми, но оставляли неприятный осадок в душе (наверное, «слишком избаловали» нас в нахимовском обилием командиров, достойных уважения, а значит — и беспрекословного подчинения). Но всякие новые мысли не мешали главному — работа над дипломным проектом целиком захватила меня. Мне нравился весь процесс проектирования: я с удовольствием делал трудоемкие расчеты по теории корабля, менее трудоемкие, но не менее важные расчеты по строительной механике, чертил большие чертежи общей компоновки подводной лодки и принципиальные схемы корабельных систем, делал всякие другие расчеты, которые требовались в задании на проектирование, и с удовольствием обсуждал технические вопросы с моим руководителем дипломного проекта. К концу разработки проекта во мне стало созревать большое желание заняться проектированием подводных лодок после окончания училища. Однако, проектирование велось в гражданских проектных организациях Министерства судостроительной промышленности, а военные корабелы могли стать только «наблюдающими» за проектированием (так официально назывались сотрудники военных представительств в проектных организациях). Правда, в предыдущие годы бывали случаи, когда отдельных выпускников училища направляли на работу в промышленность, сохраняя за ними офицерские звания, и они, занимаясь той или иной работой для флота, продолжали состоять на военной службе. Но это были единичные случаи. Тем не менее, желание стать проектантом подводных лодок во мне созрело, а дальше все вдруг пошло, как по «щучьему велению». За месяц до окончания дипломного проектирования из управления кадров флота пришло сообщение о том, что один выпускник нашего факультета, имеющий «прописку» в Ленинграде, может быть направлен на работу в одно из ленинградских конструкторских бюро подводных лодок. (В условиях острого дефицита жилья наличие ленинградской «прописки» все послевоенные годы было необходимым условием для зачисления младших и средних офицеров в любые военно-морские учреждения, расположенные в Ленинграде). Желающий получить эту вакансию должен был подать рапорт.
По закону моя ленинградская «прописка» сохранялась за мной все годы моей учебы в военно-морских училищах, и я тут же написал соответствующий рапорт, который был отправлен в Москву. Оставалось ждать дальнейшего развития событий. В конце июля началась защита дипломных проектов. По выпавшему мне жребию я защищался первым. Вполне понятно, что это мероприятие было сопряжено с большим волнением. Однако, защита дипломного проекта существенно отличалась от любого экзамена: здесь ты представляешь то, что хорошо знаешь — свой собственный проект, над которым работал четыре месяца. Ты сам обосновывал проектные решения, сам выполнял все расчеты и чертежи, и ты готов продемонстрировать все это высокой комиссии. А комиссия, по нашим меркам, действительно была высокая — ее возглавлял начальник отдела подводных лодок главного управления кораблестроения Военно-Морского флота. Я защитился успешно и получил «пятерку», которая завершила формирование моего «диплома с отличием». И вот наступил день выпуска. Роты мичманов всех трех факультетов были построены в длинном внутреннем дворе Адмиралтейства. Перед каждой ротой были зачитаны приказы об окончании училища и присвоении званий инженер-лейтенантов, после чего нам вручили дипломы инженеров и офицерские кортики. Затем мы переоделись в парадную офицерскую форму, снова построились поротно и прошли парадным маршем перед трибуной с высокими гостями. И, наконец, началось главное действие — читка приказов о назначениях. Я стоял и с волнением слушал, ожидая своей участи. Во время этой процедуры некоторые молодые лейтенанты не могли сдержать своих эмоций и вскрикивали — кто от радости, кто от огорчения. Последним был зачитан приказ: инженер-лейтенанта Карпова направить в распоряжение Министерства судостроительной промышленности и уволить в запас по статье такой-то (статья была связана с начинавшимся крупным сокращением вооруженных сил). И тут я понял, что все происходившее со мной в течение трех последних месяцев — это судьба. Отпраздновав окончание училища, молодые лейтенанты разъехались по домам в свой первый офицерский отпуск, а я занялся оформлением своего гражданского статуса. В конце августа я проводил Жежеля, который уезжал служить на Дальний восток. Славка решил ехать во Владивосток поездом, «чтобы посмотреть всю страну». После одиннадцати лет планируемой и размеренной жизни в военно-морских училищах, расставаясь на вокзале, мы оба впервые не знали, что каждого из нас ждет впереди, и когда и как нам доведется встретиться снова. После окончания училища Славка успешно продвигался по службе. После недолгой лейтенантской службы на эсминце он прошел переподготовку на подводника и несколько лет плавал на атомной подводной лодке, после чего служил в Техническом управлении Тихоокеанского флота, поднимаясь по ступеням должностной лестницы. Затем его перевели в Технический отдел Ленинградской военно-морской базы, и он закончил службу в должности начальника этого отдела. Выйдя в отставку, капитан первого ранга Жежель стал сотрудником Военно-морского музея, где увлекся историей российского флота и музейным делом. Все эти годы мы дружили и общались семьями.
В.М. Жежель Не дожив до шестидесяти лет, Слава неожиданно для всех ушел из жизни. Незадолго до своей смерти он вдруг как-то очень настойчиво пригласил друзей приехать к нему в Военно-морской музей в назначенный день и час. Мы приехали вчетвером и через служебный вход прошли к нему в его рабочий кабинет. Обычно веселый, шутливый, любящий подначки и юмор, он в этот раз был каким-то очень серьезным. Он повел нас по запасникам музея, показывая много интересных вещей и сообщая нам разные малоизвестные сведения, связанные с историей российского флота. Нас доброжелательно пропускали в разные запасники музея — было видно, как уважительно относятся к нему коллеги. На прощание мы по очереди выпили водочки из подлинной чарки Петра Великого, доступ к которой в музее был строго ограничен. Уходя из музея, мы никак не подозревали того, что это была наша последняя встреча. А когда его вдруг не стало, я остро почувствовал, что в тот день он подсознательно навсегда прощался с нами. Провожая его в последний путь, я думал о том, как много воды утекло с того далекого дня в августе сорок восьмого года, когда мы одиннадцатилетними мальчишками впервые встретились в поезде, увозившем нас из Ленинграда в Тбилисское нахимовское училище, и как много общего связывало нас все эти годы. Но вернемся в август пятьдесят девятого года, когда я провожал его на Дальний Восток, и все это было еще впереди. Дождливым сентябрьским утром я переступил порог старинного серого здания на улице Гоголя, в котором размещалось Центральное конструкторское бюро ЦКБ-16, имевшее «открытое» наименование «организация почтовый ящик 901» (в те годы все «закрытые» предприятия, связанные с военной техникой, назывались «почтовыми ящиками»). ЦКБ-16 было одним из трех ленинградских конструкторских бюро, занимавшихся проектированием подводных лодок. В кармане у меня лежал новенький диплом, удостоверявший мою квалификацию корабельного инженера по специальности «военное подводное кораблестроение», и направление Министерства судостроительной промышленности. Поскольку мое появление в бюро было соответствующим образом спланировано, оформление необходимых документов заняло немного времени, и уже через день был подписан приказ о моем зачислении в штат бюро на должность инженера. С того дня начался мой долгий путь в мире подводного кораблестроения.
ГОДЫ СТАНОВЛЕНИЯ
Первым местом моей работы стал сектор статики корабля, входивший в состав отдела общего проектирования подводной лодки, который в обиходе назывался проектным отделом. Сектор занимался расчетами теоретических элементов подводной лодки, характеризующих ее основополагающие качества - плавучесть, остойчивость и непотопляемость. Сектор размещался в большой комнате с низким потолком, расположенной в надстроенном шестом этаже. Комната была битком забита большими рабочими столами, на которых стояли немецкие электромеханические вычислительные машины. Эти машины позволяли оперировать большими числами и производить все арифметические действия с высокой точностью, однако довольно сильно грохотали во время работы, создавая в комнате неприятный шумовой фон. С шумом приходилось мириться, так как эти машины были тогда «чудом вычислительной техники». Большинство советских инженеров, выполнявших какие-либо сложные и трудоемкие расчеты, гремели костяшками знаменитых отечественных «счетов», крутили ручки примитивных арифмометров и орудовали логарифмическими линейками. Я пришел в сектор в самый разгар разработки эскизного проекта первой титановой атомной подводной лодки проекта 661. В бюро шла напряженная работа по поиску технических решений, обеспечивающих размещение крылатых ракет, построение корпуса из титановых сплавов и достижение рекордной скорости подводного хода 40 узлов. Прорабатывались десятки вариантов общей компоновки подводной лодки, что вызывало необходимость выполнения большого объема трудоемких расчетов по теории корабля. Поэтому расчетный сектор работал «сверхурочно», то есть до восьми — девяти часов вечера и без выходных дней. В те времена такого рода авралы были довольно обычным явлением. Люди относились к этому вполне лояльно, так как работа в сверхурочное время дополнительно оплачивалась, что обеспечивало разумное сочетание государственных и личных интересов. В последующие годы дополнительная оплата была отменена, появился «ненормированный рабочий день» и, соответственно, перестала существовать сверхурочная работа, за исключением отдельных ситуаций, которые регулировались другими способами.
В проектном отделе формировался разрабатывался теоретический чертеж обводов прочного и легкого корпуса, выполнялись все расчеты статики, динамики и весовой нагрузки корабля, разрабатывались чертежи общего расположения корабля. Поэтому общение с коллегами из других секторов отдела, в особенности — со сверстниками, способствовало моему довольно быстрому вхождению в увлекательный мир проектирования подводных лодок, где все, что делалось, было строго засекречено. Начальником проектного отдела был Василий Абрамович Коротич — немолодой человек с лицом, покрытым глубокими морщинами. Он имел типичный вид простого советского инженера-трудяги. Несмотря на большой практический опыт, Василий Абрамович был очень осторожным человеком, любил подолгу обсуждать возникающие технические вопросы и никогда не спешил принимать окончательное решение. Характерной чертой Коротича был постоянно торчащий изо рта мундштук с дымящейся сигаретой. Он очень много курил, и его кабинет всегда был наполнен сизым табачным дымом. Изредка мне доводилось в конце рабочего дня попадать к нему в кабинет для участия в обсуждении каких-либо технических вопросов. Атмосфера насквозь прокуренной комнаты была настолько неприятна, что с той поры я навсегда сохранил резко отрицательное отношение к табачному дыму в рабочих помещениях. Тут следует заметить, что несколько лет спустя было официально установлено, что табачный дым, выпускаемый курильщиками, весьма вреден для некурящих соседей по комнате, в связи с чем во всех солидных проектных и научно-исследовательских организациях были введены запреты на курение в рабочих помещениях. Следствием этих запретов стали своеобразные «курительные клубы», возникшие в местах, специально отведенных для курения на лестничных площадках и в разного рода закутках. Эти клубы стали важными факторами общественной жизни: в них шел интенсивный обмен информацией по самым разным вопросам, а также обмен всевозможными сплетнями. В результате принятых нововведений некурящие граждане получили защиту для своего здоровья, но оказались лишенными такого удовольствия, как самая свежая информация на местные и другие темы; Увы, проблема курения со всеми ее аспектами — социальным, психологическим, медицинским, экономическим — и по сей день актуальна во всем мире. Начальником ЦКБ-16 и главным конструктором основных проектов, разрабатываемых в бюро, был Николай Никитич Исанин, который со временем был признан одним из наиболее авторитетных деятелей подводного кораблестроения и стал академиком.
Николай Никитич вместе с отцом нашей космонавтики С. П. Королевым вошел в историю советского подводного кораблестроения как зачинатель внедрения баллистических ракет на подводные лодки. Первый пуск королевской баллистической ракеты из надводного положения подводной лодки, а затем и первые подводные пуски были произведены с подводных лодок, главным конструктором которых был Исанин. С именем Исанина связана эпопея создания в нашей стране промышленности по производству титана и его широкого применения в подводном кораблестроении. Титановые подводные лодки создавались только в нашей стране. Николай Никитич был первым в моей жизни крупным руководителем, которого мне довелось наблюдать вблизи и даже немного общаться с ним в деловой обстановке. Нельзя сказать, чтобы он был очень прост и доступен для подчиненных, какими были некоторые другие крупные руководители, с которыми потом свела меня жизнь. Но и высокомерным он тоже не был — скорее суховатым и жестковатым. Возможно, таким его воспринимали из-за его внешнего облика: сухая, поджарая фигура в строгом костюме; сухое, жесткое лицо, все в крупных морщинах; большие роговые очки и особая манера четко и немногословно выражать свои мысли. Конструкторский состав бюро насчитывал более тысячи человек, распределенных по структурным подразделениям — специализациям, отделам и секторам. В бюро было много молодых сотрудников — недавних выпускников кораблестроительного, военно-механического, политехнического и электротехнического институтов. Были и ребята, окончившие мою родную «дзержинку». Сверстников сближали общие производственные и другие интересы, а также одинаково низкий уровень материального благосостояния. Все стремились достичь определенных успехов в работе, все жили в «коммуналках», имели довольно низкую зарплату и молодых жен, и все в то время были жизнерадостными. В обеденные перерывы мы гурьбой бежали в столовую, чтобы перекусить в зависимости от имевшихся финансовых возможностей, а затем азартно резались в настольный теннис или шахматы. Мы горячо обсуждали разные производственные дела и некоторые политические события, с интересом слушали рассказы тех, кто уже побывал на заводах, строящих подводные лодки, с увлечением участвовали в разных спортивных соревнованиях и вместе со старшими товарищами дружно отмечали на работе великие революционные и другие праздники. Почти все сверстники были комсомольцами (некоторые уже состояли в партии), и нас, соответственно, привлекали к участию в разных «политических» мероприятиях. Ярким впечатлением той поры остался в памяти агитпоход по деревням подшефного Киришского района, во время которого я впервые увидел реальную жизнь советской деревни. Агитпоходы были одной из форм комсомольской работы. Райком комсомола организовывал их с целью «разъяснения населению деревень политики партии» и укрепления его веры в недалекое светлое будущее, ну и какого-то развлечения людей.
. . . Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Удивительная колоритная судьба - ее этапы стали темой художественных произведений В.П.Иванова.
Виктор Петрович Иванов родился 27 января 1931 года в Ленинграде. До войны закончил три класса средней школы. Во время войны пережил все ужасы ленинградской блокады. Умирающего от холода и голода его нашли и выходили бойцы гаубичного артиллерийского полка. Окрепнув и поправив здоровье, 14 марта 1942 года он в одиннадцатилетнем возрасте добровольно вступил в Красную Армию. Два года воевал на фронте. Был дважды ранен. На передовой нет безопасных должностей, и пули не разбирают где батареец. Все было как у всех фронтовиков: бои, ранения, госпитали, пересыльные пункты. Даже орден Отечественной войны получил он много лет спустя вместе с теми, кого из-за превратностей военной судьбы награды нашли не сразу. В 11 лет награжден медалью "За оборону Ленинграда", в 14 лет — "За победу над Германией". После войны — сын полка, воспитанник Ленинградского Нахимовского ВМУ. Затем — учеба в Высшей Военно-Морском училище им. Фрунзе, в Высших специальных офицерских классах, после чего — служба на кораблях Черноморского флота. Награжден орденом "Отечественной войны I и II степени", орденом "Красной Звезды", орденом государственной границы" и другие, более 30 медалей. Одним словом — удивительная колоритная судьба. И именно этапы этой судьбы он сделал темой своих художественных произведений.
Он автор многих книг: "Звездная атака", "Мое военное детство", "Наша армия", "Мальчишки в бескозырках", "Крайний на левом фланге", "Нахимовцы", "Вахта памяти", "Д-3 ныряет под лед", "Дороги жизни", "В двенадцать мальчишеских лет", "Кто вы, капитан Грибоедов", "Без права на ошибку" и других, повествующих о жизни и подвигах детей войны, о тяжелой правде фронтовых лет, о море и флоте. Произведения Виктора Петровича особые — их написал мальчишка военной поры, юный ефрейтор Витя Иванов. Его книги — это не только и не столько воспоминание о собственной жизни, сколько страницы исторической правды, летописи великой войны. Этим и сильны книги Виктора Иванова. Они правдивы и патриотичны. Если бы Виктор Петрович только рассказывал о своем боевом и жизненном пути детям, было бы очень интересно и полезно, но он, имея дар писателя, умеющего писать для юных, создает значимые для духовного воспитания произведения, которые с увлечением читают и дети, и взрослые. Герои его книг — пример преодоления трудностей, борьбы за справедливость и благородства души. Его книги удостоены таких литературных премий, как Премия имени А. Фадеева, имени Н.Островского, имени К.Симонова, имени В.Пикуля; премии Главкома ВМФ "Золотой кортик", премии "Победа".
Мы познакомим Вас с тремя произведениями Виктора Петровича, относящимися к фронтовому, нахимовскому периодам и годам курсантско-офицерской службы.
. - В полк приехали ночью. Меня положили к раненым в медсанбат. Пришел комиссар полка Васильев, посмотрел на меня, горестно покачал головой. Наверное, выглядел я совсем не блестяще, а семья комиссара, как мне потом стало известно, тоже зимовала в Ленинграде. На второй день пришел с позиции отец и меня едва узнал, а я подумал, что он очень постарел. Мы обнялись и расцеловались. Я сказал, что буду проситься к нему на батарею. Несколько дней меня кормили буквально по ложке. Но один сердобольный солдат принес мне полный котелок каши, Я все съел, и мне стало очень худо. Едва отходили. Всем раненым и сестрам разъяснили, что я дистрофик, что кормить меня можно только небольшим порциями, иначе могу умереть. Недели через две был уже на ногах. Сшили мне обмундирование, зачислили в полк приказом командира. 28 марта 1942 года я принял военную присягу. Вначале меня определили в тыл полка, в артмастерские. Потом пришел комиссар и сказал, что я назначен к нему ординарцем. Так я уехал с ним в расположение полкового штаба. Меня определили в штабную батарею, командиром которой [227] был лейтенант Иван Петрович Герасименко, а комиссаром — старший политрук Иванов. Лейтенант Герасименко при первой встрече сказал, что ординарец комиссара полка должен хорошо владеть оружием, потому, мол, первейшая моя задача — научиться стрелять. Но поскольку никакого личного оружия мне выдано не было, то я учился стрелять из пистолета комиссара батареи. Мы уходили в лес. Мишенью обычно служил листок курительной бумаги. На фронте выдавали книжечки с такой тонкой бумагой.
От книжечки отрывали листок, в него насыпали табак и свертывали цигарку, или самокрутку, как ее чаще называли. Вот такой листок старший политрук прикреплял к дереву, и я в него стрелял. Пистолет ТТ штука тяжелая. А для одиннадцатилетнего пацана и подавно. Поэтому я клал пистолет для упора на левую руку. Поначалу меткость у меня, мягко говоря, была неважная. Потом стало получаться. Одно было худо: во время выстрела затвор резко подавался назад, а я так близко к лицу держал пистолет, что однажды раскровил себе губу. Посоветовавшись с командиром, комиссар батареи решил обучать меня стрельбе из нагана. Через некоторое время я уже бил без упора, держа револьвер в вытянутой руке. На фронте мне довелось стрелять из разного оружия. И из винтовки, и из карабина. Но самая памятная стрельба — из противотанкового ружья. У нас в артиллерийском полку эти ружья только появились. На батареях создавались нештатные расчеты, и их обучали вести огонь. Как-то мне удалось побывать на одной такой тренировке. Красноармеец, первый номер расчета, стрелял по фанерной фигуре танка пока еще неважно. И когда в очередной раз крупнокалиберная пуля вспорола песок перед мишенью, руководитель занятий, старшина, окончательно растерялся. И тут дернуло меня попросить его дать мне выстрелить из ПТР. Старшина поинтересовался, приходилось ли мне стрелять раньше. Не моргнув глазом я ответил: «Два раза!» Лег я за длиннющее ружье на сошках, зарядил его, прицелился, нажал спусковой крючок. Раздался оглушительный выстрел, и больше я ничего не помнил: отдача отбросила меня далеко от приклада. Очнулся от отборной, но справедливой брани старшины. Больше я никогда не пробовал стрелять из противотанковых ружей.
В конце апреля мне выдали личный наган. Я этим очень гордился и при поездках с комиссаром на батареи всегда держал руку на кобуре, как бы показывая всем, что готов немедленно стрелять, если Васильеву будет угрожать опасность. В редкие спокойные часы, когда он оставался в штабе, я шел в землянку штабной батареи, брал баян и играл. Собирались бойцы, командиры, вполголоса пели любимые песни. И это был для меня настоящий праздник. В поездках с комиссаром полка мне приходилось бывать во всех подразделениях. Однажды ранним утром, когда я с комиссаром приехал на батарею, где служил отец, поступил приказ открыть огонь по скоплению гитлеровцев. Все четыре орудия немедленно были изготовлены к бою. Старший батальонный комиссар Васильев разрешил мне находиться у орудия, где наводчиком, или первым номером расчета, был мой отец. — А ну, династия Ивановых, угостите-ка фашистов огоньком! — улыбнулся он. Надо сказать, что огонек наш был горячий. Калибр гаубицы — сто пятьдесят два миллиметра. Это не шутка. По команде расчет быстро зарядил орудие и был готов к открытию огня. Я взялся за спусковой шнур и стал ждать. Наконец командир огневого взвода крикнул: — Первое! И тут же командир нашего орудия гаркнул во все горло: — Огонь! Я дернул шнур. Раздался оглушительный грохот. Орудие слегка подпрыгнуло и встало на свое место. Ствол, откатившись назад, снова вернулся в исходное положение. Снаряд с устрашающим воем полетел на врага. Отец крикнул: — Выстрел! Это означало, что выстрел произведен без задержки. Снова команда: — Заряжай! Подносчики подали очередной снаряд, заряжающий дослал его в казенник, и расчет стал ждать команды.
В это же время стреляли поочередно второе, третье и четвертое орудия батареи. Огонь длился минут пятнадцать. Я выпустил два снаряда. С передового наблюдательного пункта полка сообщили, что наши снаряды разорвались в гуще наступающего противника. Вражеская атака была сорвана. Так я начал мстить врагам за мой родной город, за мать, за ленинградцев, за их страдания и боль. После стрельбы комиссар полка собрал батарейцев и рассказал, что на одном из участков 123-й стрелковой дивизии вражеские солдаты рано утром проникли в расположение нашего боевого охранения и частично его вырезали. Затем они пытались захватить первую линию траншей. Однако планы противника оказались сорванными. Потеряв десятки солдат убитыми и ранеными, он был вынужден убраться восвояси. Большую роль в этом сыграл точный огонь нашей батареи. Через несколько дней в одном из номеров фронтовой газеты я прочитал стихи об этом бое. Говорилось в них и о товарищах, погибших в боевом охранении.
* * * Вскоре комиссар полка взял меня в поездку к артиллерийским разведчикам на ПНП полка и на командный пункт пехотинцев. До этого на передовой я не бывал. Наблюдательный пункт был расположен метрах в шестистах от переднего края. На газике мы не доехали до него километра полтора. Дальше ехать было опасно. Оставшийся путь проделали где по ходам сообщения, где по открытому месту — перебежками. С непривычки было страшновато. Стояла темная ночь, шел дождь. Над передним краем постоянно вспыхивали осветительные ракеты. Встретил нас командир взвода артиллерийской разведки младший лейтенант Маркин, высокий, крепкий человек с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» на гимнастерке. Пока комиссар полка решал с ним служебные дела, ребята с ПНП угостили меня крепким чаем и уложили на нары отдохнуть. Незаметно я заснул. Не знаю, сколько времени удалось поспать. Проснулся, когда комиссар Васильев, Маркин и еще один боец собрались уходить из землянки. Я вскочил с нар. Комиссар сказал, чтобы я отдыхал, а он часок побудет у пехотинцев. С трудом я уговорил его взять меня с собой. Маркин меня поддержал. По ходам сообщения, пригибаясь, а кое-где ползком, мы добрались до передних траншей. Они были настолько близко от вражеских окопов, что слышна была чужая речь. Дальше комиссар меня не пустил, а сам с Маркиным пополз вперед, в окопы боевого охранения. Пока он отсутствовал, солдаты-пехотинцы с интересом ко мне приглядывались, потом попросили рассказать о себе, о Ленинграде. Один из пожилых бойцов спросил, сколько мне лет. Когда я ответил, что одиннадцать, весело сказал: «Ну что ж, Суворов тоже начинал в твои годы. Быть тебе, видно, маршалом!» Вокруг рассмеялись. А мне стало от этого смеха как-то по-домашнему спокойно. Великое дело шутка на фронте!
Вернулся комиссар. Обратный путь до машины мы проделали минут за сорок и сели в поджидавший нас газик. Рассвело. Дорога впереди обстреливалась из минометов. Нужно было бы переждать. Но у комиссара, видимо, были свои соображения, и он приказал шоферу проскочить открытую часть дороги на полном ходу. Когда мы выскочили на не прикрытую лесом дорогу, огонь сразу же усилился. Мне стало жутковато. В Ленинграде я часто попадал под обстрелы, но стреляли не в меня, а, как говорят артиллеристы, по площадям. Здесь же били именно по нашей машине. Уже когда мы проскочили открытую часть дороги и въехали в лес, недалеко от машины разорвалась мина. Нас оглушило, осколком пробило скат, машину занесло в кусты. Минут пять я ничего не слышал. Комиссар был бледен, но улыбался. — С крещеньем тебя, малыш! — сказал он. — Но на передовую я тебя больше не пущу. После этого случая комиссар отправил меня в тыл полка. Здесь, сам того не желая, я подвел и его, и командира. Части объезжал новый командующий фронтом генерал-лейтенант (впоследствии — Маршал Советского Союза) Л.А.Говоров. И надо же было мне попасться ему на глаза без одного сапога! Сапог был в ремонте, а я в ожидании починки увлеченно слушал рассказ красноармейца о пулемете, который тот установил на колесе от телеги; колесо вращалось на столбе, врытом в землю, и таким образом пулемет мог бить по самолетам. Вдруг красноармеец смолк, вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Я оглянулся и увидел несколько генералов в сопровождении командира и комиссара полка. Бежать было уже поздно, и я вытянулся рядом с красноармейцем, пряча босую ногу. Генерал-лейтенант Говоров строго спросил меня, кто я такой. Я доложил. Не сказав мне ни слова, командующий отчитал командира полка за то, что его подчиненные появляются в расположении части в таком виде, затем добавил, что коль скоро я зачислен в полк, то должен быть одет по всей форме, а не ходить оборванцем.
После отъезда командующего меня вызвал новый командир полка подполковник Несветайло, как следует отругал и приказал отправляться в штабную батарею. Так я стал связным штаба полка. Штаб нашего полка располагался километрах в трех от передней линии окопов, а передовой наблюдательный пункт — в шестистах метрах. К ПНП вели траншеи. Когда обрывалась связь, телефонисты шли на линию устранять повреждение. Меня зачислили связистом, и это стало моей военной специальностью.
* * * Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
А в Гурзуфе в элитном военном санатории отдыхал мой одноклассник Юра Лисицын.
Юра Лисицын Отец Юры был очень большим военным политработником, но Юра не был «папиным сыночком», какими часто бывали дети больших начальников, в том числе — и в нашей роте. Он был тихим, скромным и приятным парнем, никогда и ни в чем не проявлявшим своего семейного положения — так его воспитали родители (политработники ведь тоже бывали разные). В нашей безотцовской компании он был «своим». Еще до отъезда на юг Юра договорился с нами о том, что мы навестим его в санатории. И мы поехали туда, чтобы сделать приятное Юре, скучающему там при родителях, а заодно и посмотреть на элитный санаторий — эта сфера жизни нам была совсем не известна. Вход в санаторий был по пропускам. Дежурный у входа, выслушав нас, куда-то позвонил и попросил нас подождать, пока нам принесут пропуск. Очень скоро в проходной появился сияющий Юра, который повел нас в свои апартаменты. Номер «люкс», в котором жила Юрина семья, был большим и удобным: гостиная, спальня, большая ванная комната и большая прихожая. Апартаменты произвели на двух курсантов сильное впечатление — им до сих пор не доводилось общаться с бытовой роскошью. Я бывал у Юры дома в Москве — там они жили существенно скромнее. И папа — генерал, и мама — милая, добрая женщина, встретили нас очень приветливо. Мы поглазели на апартаменты, а потом пошли с Юрой обозревать красоты санатория — они тоже впечатляли. Затем мы были приглашены к обеду, который состоялся прямо в «люксе». Папа Юры угощал нас каким-то очень вкусным дорогим молдавским вином, еда тоже была вкусной, а весь обед прошел в теплой обстановке. Родители расспрашивали нас о жизни в Ялте и вели с нами разговоры на самые разные темы, мы чувствовали себя непринужденно, а Юра был явно рад всему, что происходило в этот день. Вечером мы вернулись домой, полные приятных впечатлений от поездки. А на следующий день мы опять стояли в очереди за дешевым обедом и весело острили по поводу того, как нас кормили вчера. С той поры мне больше ни разу не довелось побывать в элитных санаториях, да и в обычных — тоже.
Тот счастливый отпуск прошел незаметно. А после отпуска я снова поехал в Крым, на этот раз — в Балаклаву, для прохождения стажировки на подводный лодке в качестве дублера командира группы движения. Программа подготовки военно-морских корабельных инженеров предусматривала возможность использования их для службы на кораблях и подводных лодках, а то, что командиром группы движения на дизель-электрической подводной лодке является инженер-механик (дизелист), не имело никакого значения: направили тебя на стажировку — изволь стажироваться. В Балаклаве базировалась бригада дизель-электрических подводных лодок. По прибытии в бригаду я получил назначение на точно такую же подводную лодку проекта 613, на какой я проходил практику после второго курса. Командир электромеханической боевой части (БЧ-5), в распоряжение которого я поступил, поспрашивал меня по устройству подводной лодки и некоторым положениям теории корабля и, убедившись в том, что я кое-чего соображаю в этом деле, с удовольствием засадил меня за оформление эксплуатационной документации по живучести подводной лодки. Дело было в том, что помимо кучи постоянных практических забот у командира БЧ-5 была обязанность заполнять текущими данными специальные громоздкие журналы, в которых помимо фиксации практических действий, выполняемых на лодке, нужно было еще и производить некоторые расчеты по теории корабля. Командиру БЧ-5 было некогда заниматься «этой бюрократией», и он вел оперативные записи нужных параметров в тетрадочке, откладывая выполнение скучной обязанности на «потом». А тут я как раз и подвернулся. Но мне-то эта работа была по душе — она была по профилю моей специальности. Оказавшись в роли «нужного человека», я почувствовал себя на лодке вполне уверенно, а это для стажера очень важно. Командир группы движения, которого я дублировал, был нормальным парнем, всего год назад окончившим в Севастополе дизельный факультет. Он доброжелательно учил меня тому, что сам хорошо знал, и уважительно относился к моим занятиям эксплуатационной документацией (еще бы: не появись я на лодке, и это дело «светило» бы ему. С другими моряками у меня также сложились нормальные отношения, и два месяца стажировки прошли спокойно, не доставляя мне никаких неприятностей.
Жизнь в бригаде в общих чертах была похожа на жизнь в Полярном, вот только климат тут был совсем другой. Лодки выходили в море не часто, два-три раза в месяц. Выходы имели целью выполнение различных учебных задач по плану боевой подготовки и обычно длились недолго — в пределах суток. Изредка некоторые лодки уходили на боевую службу — это было надолго, и курсантов на них не было. Вся остальная жизнь моряков проходила в базе по типовому распорядку: до обеда экипаж находится на лодке, занимаясь «проворачиванием механизмов», то есть обеспечением работоспособности всей техники, установленной на корабле, а после обеда все чем-то заняты на берегу — на кораблях находится только дежурная служба. После обеда для стажеров обычно наступала «малина»: нас редко привлекали к какими-либо делам на берегу, а южное солнце светило и грело, море было теплым, и тропинка через гору к укромному месту среди береговых камней, где было удобно купаться, была нам известна. Нас, одноклассников, в бригаде было четверо. Мы были приписаны к разным лодкам и жили в разных казармах, но свободное время проводили вместе. По утрам мы встречались за завтраком, наслаждаясь своим новым положением: нас кормили в офицерской столовой, где были официантки и столики на четверых. Мы приходили к концу завтрака, когда почти все офицеры уже поели, усаживались за столик и со своим неизменным курсантским аппетитом «наворачивали» белый, всегда свежий и очень вкусный, хлеб, масло, сыр и удивительно вкусные рыбные консервы. Официантки добродушно позволяли юным и голодным стажерам есть все это досыта. Обед и ужин тоже всегда бывали «на уровне». После этой стажировки на пятом курсе я долго чувствовал некий дискомфорт во время приемов нашей курсантской пищи — едой в училище нас не баловали.
На пятом курсе За время стажировки мы облазили все, что можно было облазить на обеих берегах изумительной Балаклавской бухты — и в зоне расположения бригады, и на другом берегу, где к бухте приткнулся живописный маленький городок с низкой набережной без парапета. А по воскресеньям мы несколько раз ездили в Севастополь, чтобы немного погулять по этому славному городу, восставшему из руин после войны, и повидаться с нашими ребятами, проходившими стажировку на стоявших там кораблях. Севастополь был в то время «закрытым» городом, и въезд в него был возможен только по пропускам, поэтому людей на улицах было немного. Зато в выходные дни улицы были наполнены моряками с многочисленных боевых кораблей, стоявших в севастопольских бухтах. В те годы это был «легендарный Севастополь, город русских моряков». А вот, пади ж ты, теперь это — заграница, «ближнее зарубежье». Незадолго до конца моей стажировки «моя» лодка в очередной раз ненадолго вышла в море для проведения учебной торпедной стрельбы, однако выход неожиданно затянулся. Учебная стрельба производилась так называемой практической торпедой многоразового использования. Торпеда подготавливалась к выстрелу таким образом, чтобы иметь положительную плавучесть и плавать на поверхности моря после остановки ее винтов. Командир лодки обязан был «сдать» торпеду специальному катеру — торпедолову, который доставлял ее в базу для последующего повторного использования. Вся процедура подготовки к стрельбе прошла нормально, выстрел был произведен, торпеда ушла, а лодка всплыла в надводное положение. И тут началось — торпеды нигде не было видно. Лодка стала «утюжить» квадрат, в котором должна была плавать наша торпеда. День был солнечным, море — почти спокойным, видимость — хорошая. Стажеру разрешили выйти «наверх», то есть в верхнюю часть ограждения рубки, где на мостике с биноклями в руках стояли командир и вахтенный офицер. Здесь же наверху, пристроившись, кто как смог, находилось несколько матросов, наверное, обладавших хорошим зрением. Все они напряженно вглядывались в окружающую поверхность моря, а по рукам у них ходил бинокль, который они по очереди передавали друг другу. Матросы очень старались — еще бы: командир обещал десять суток отпуска тому, кто обнаружит торпеду. Но время шло, а желанная торпеда в поле зрения не появлялась. Время от времени то один матрос, то другой, выкрикивали: «Вижу!» Но все очень быстро убеждались в том, что ему показалось — очень уж хотелось увидеть плавающую торпеду.
. Командир "М-24", комбриг на Тихоокеанском и Черноморском флотах. Начальник ВСОК. Награжден орденом Ленина, медалями. Его упоминает В.П.Щербавских в "Страна ВМФ и ее обычаи" Невдалеке от нас ходил катер — торпедолов, на борту которого находился командир бригады капитан первого ранга Яйло — лихой моряк и опытный подводник, которого в бригаде уважали и побаивались. За время стажировки я несколько раз видел его издалека (дистанция между стажером и командиром бригады огромна), но постоянно слышал о нем — комбриг незримо присутствовал во всей повседневной жизни экипажа. Мне тогда не могло придти в голову, что через несколько лет судьба довольно близко сведет меня с этим человеком. Часа через три торпедолов подошел к лодке, и Яйло своим своеобразным, слегка шепелявым, громким командирским голосом сурово произнес в мегафон командиру лодки: «Будешь ходить, пока не найдешь!» И, взревев мотором, торпедолов полным ходом пошел в сторону Балаклавы. А лодка безнадежно ходила до вечера, потом легла в дрейф и ночевала в «квадрате», а с утра опять ходила — наверное, уже просто так, для порядка. И только днем командир получил по радио команду возвращаться в базу. Потом мне рассказали, что практические торпеды были головной болью командиров подводных лодок. Они иногда терялись, скорее всего — тонули, и командиры получали за это взыскания. Соответственно получали и те, кто готовил торпеду к стрельбе. Вскоре моя стажировка подошла к концу. Мой командир БЧ-5 написал мне хорошую аттестацию, и я, довольный, покинул Балаклаву. Пятый курс пролетел незаметно — впереди уже был виден финиш. В марте, после сдачи последних экзаменов, мы были произведены в мичманы: вместо бескозырок мы стали носить фуражки, а на погонах — широкие мичманские лычки. Став мичманами, мы приступили к разработке дипломных проектов, и нас стали называть «дипломантами».
«Дипломанты» (на переднем плане - Роберт Орлов) Для каждого из нас это была первая в жизни самостоятельная инженерная работа, в которой требовалось показать, чему же ты научился за годы обучения в училище и насколько ты сам в состоянии «соображать». После долгого, временами трудного, пути по ступеням училищной лестницы наступил весьма приятный заключительный период обучения. В недавно отремонтированной части замка на втором этаже со стороны Садовой улицы в светлых комнатах с большими окнами и высокими потолками для нас были устроены «дипломантские», в которых мы теперь находились с утра до вечера. Условия для работы были роскошные: в комнате сидело пять-шесть человек, и у каждого был свой большой конструкторский стол с необходимыми принадлежностями. «Дипломантские» находились в стороне от всей остальной служебной территории замка и были особой зоной, куца никто, кроме руководителей дипломных проектов, не ходил. Изредка к нам заглядывал командир нашей роты, но видя, что все заняты работой, быстренько уходил. В пределах нашей дипломантской зоны мы обладали полной свободой: можно было, когда захочешь, поиграть в настольный теннис (стол для игры стоял рядом, в пустом холле) или в шахматы, почитать книгу, покурить или поболтать с приятелями, или просто ничего не делать. Но именно полная свобода вдохновляла всех (почти всех) упорно трудиться, сводя к минимуму перерывы в работе. Темой моего дипломного проекта была дизель-электрическая подводная лодка с большими крылатыми ракетами. Информация о первых американских подводных лодках с ракетами на борту тогда только появилась в открытой печати, а в советском кораблестроении само слово «ракета» было засекречено. Мой дипломный проект, как и все другие проекты у подводников, делался с грифом «секретно». Ничего секретного по существу там не было, но таковы были правила. Это обстоятельство играло определенную положительную роль — оно приучало к порядку в работе с бумагами и документами (мне потом в течение многих лет пришлось иметь дело с секретной документацией). Я с большим удовольствием принялся за работу, не подозревая, что данная мне тема дипломного проекта — это перст судьбы: более тридцати лет я буду потом заниматься созданием подводных ракетоносцев разных типов. Мы занимались творческой работой, а от строевых обязанностей у нас остались только выходы на физзарядку и переходы строем в столовую. В строю мичманы шли «в развалочку», всем своим видом показывая, что они «свое уже отходили», и начальство смотрело на это «сквозь пальцы» — это ведь выпускники, уже почти офицеры.
А в части физзарядки у нас была полная демократия: кто очень не хотел — тот на зарядку не выходил, а тем, кто возжелал экстремальных действий, позволялось ранее немыслимое: небольшая группа ребят занималась «моржеванием», и им было дозволено по утрам самостоятельно ездить на трамвае на пляж у Петропавловской крепости — там они купались в проруби у берега. Одним из главных «моржей» был Славка Жежель, заядлый гимнаст и энтузиаст физической культуры. Он долго измывался надо мной по поводу того, что я не участвую в этом оздоровительном мероприятии, и в конце концов доконал меня: по его указанию я две недели принимал по утрам ледяной душ в замке, а затем в одно прекрасное мартовское утро отправился с ним к Петропавловской крепости. На пляже я, глядя на «моржей», с ужасом разделся и, собрав в кулак всю свою волю, шагнул в прорубь. Испытав шок, я выскочил на берег. На мое счастье ветра не было, и первое купание прошло благополучно, но той жгучей радости, о которой рассказывали «моржи», я не испытал. Еще несколько раз я съездил с ними на их водные процедуры, но когда началась ветреная погода, я решил, что это — не для меня, и перешел на более умеренные методы закаливания. А Славка всю жизнь, насколько позволяли ему обстоятельства, истязал себя по утрам усиленными физическими упражнениями и купанием в холодной воде (или полным обшиванием себя холодной водой). В мичманах я таки сел на гауптвахту, совершенно неожиданно и несправедливо. Второго мая, будучи в увольнении, я вместе с мамой поехал навестить родственников. У мамы были больные ноги, и ей было трудно подниматься и спускаться по ступенькам. Когда автобус, на котором мы ехали, подошел к остановке, я вышел первым и, стоя спиной к тротуару, стал помогать маме выйти из автобуса. После того, как она ступила на асфальт, за моей спиной раздалась сакраментальная солдафонская фраза: «Товарищ мичман, почему вы не отдаете честь?» Я обернулся и увидел некоего майора с повязкой патруля на руке, по-видимому, любителя прихватывать нижних чинов за «неотдание чести». Попытка объяснить ему, что у меня на затылке нет глаз и поэтому я не мог его видеть, была бесполезной. Он потребовал мою увольнительную и записал меня. Вечером мой «проступок» был зафиксирован в гарнизонной комендатуре, на следующий день соответствующее сообщение было передано в училище, а затем — на факультет. И начальник факультета, выполняя действующие на этот счет предписания, объявил мне пять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Получив соответствующее направление, я отправился на «губу», которая находилась в пяти минутах ходьбы от Инженерного замка в здании комендатуры на углу Садовой и Инженерной улиц.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Все больше и больше к нашим встречам стали приобщаться жены, а с некоторых пор на них стали приходить наши дети. На 50-летний юбилей училища пришли нахимовского возраста Варвара и Юра Калашниковы и Стас Виноградов, и Сергей (Сергеевич) Мельниченко. Приходили девицы-красавицы: Настя Овчинникова, Марина Трофимова, Света Задворнова. Но наши первенцы, плоды еще лейтенантской поры, они чуть постарше. На их счет у Калашникова есть особый пример, имевший место после того, как, проработав чуть более пяти лет в Минэкономразвития России, он перешёл на работу в представительство ЦКБ МТ «Рубин». Через несколько месяцев Слава узнал, что на его старое место в министерстве пришёл работать некий молодой человек. «Я тогда и не поинтересовался кто он и откуда. А позже Витя Градосельский в телефонном разговоре поведал мне, что сын его с апреля 2003 года работает в Минэкономразвития России на должности помощника у одного из заместителей Министра». Уточнить суть дела не составило труда. «От секретарши я узнал, что с апреля у них на моём месте работает Градосельский Павел Викторович, сын нашего Виктора. Вот так судьба! Вот тебе и связь времён! Такое совмещение даже нарочно трудно придумать. И это только то, что мы знаем. А сколько же вокруг нас происходит нам не ведомого? Да, не только флот, но и жизнь наша становится тесноватой. Или к старости начинаешь обострённо воспринимать окружающую нас действительность? Трудно сказать. А может точный ответ тут и не нужен?»
*** В 1995 году мы встречались на крейсере «Аврора», в том самом отсеке, где когда-то был оборудован избирательный участок, и были установлены урны для нашего первого голосования. На этой встрече мы решили, что пора систематизировать сведения о нашем выпуске. Эту работу взял на себя В.Грабарь. Поскольку у него в лаборатории были необходимые технические средства и, что немаловажно, было время, он и раньше вел учет, а теперь ему, уже в запасе, сам бог велел заняться этой работой. Через год сборник справочных материалов под названием «Книга памяти» был готов. Сам Володя в это время страстно увлекся русской историей, в особенности ее домонгольским периодом. И он естественным образом сблизился с историком, знатоком древнерусских рукописей Виктором Зиборовым. Витя привел Володю в Публичную библиотеку им. М.Е.Салтыкова-Щедрина. Кто мог тогда подумать, что через пять лет на одну из многочисленных полок национальной библиотеки встанет книга Грабаря «Нахимовское училище. История. Традиции. Судьбы». А еще через год воспитанники Виктора Строгова, выпускники 1982, 1984 годов снимут по этой книге документальный фильм [16].
Искусство сближает! На встрече 9 сентября 2000 года однокашники попросили наших танцоров сплясать что-нибудь. Из своего богатого репертуара они выбрали тот самый «памятник» -- по той простой причине, что там не надо было прыгать. И, что удивительно – спустя тридцать пять лет, они: Голубев, Грабарь, Калашников, Московенко, Петров, Полынько - теперь уже седые ветераны - заняли свои прежние места в композиции, каждый вспомнил и принял точную позу, обозначенную прежней ролью. Это действительно был памятник, только чему? Памятник ушедшему детству, памятник чему-то такому, что мы успели сделать, но так и не сумели понять, что же такое важное содеяли. Мы так и остались друг для друга детьми.
А преподавательница литературы наша милая обращаясь к нам, сказала тогда очень важные для нас слова: «У Виктора Конецкого есть рассказ «Если позовет товарищ». Суть рассказа выражена в самом названии: когда позовет товарищ, когда позовут товарищи, не может быть ни препятствий, ни преград, ни причин, которые помешали бы откликнуться на этот зов. Вы здесь находитесь потому, что вас позвал товарищ, ваше детство, ваше прошлое. И это произошло потому, что в этом сегодняшнем, слишком меркантильном, материальном мире остались еще ценности, гораздо выше этих материальных ценностей. И я желаю вам, чтобы еще долгие годы вы могли бы на этот зов откликаться!» Что может быть дороже признательных слов наставника. Но, в какой же путь позвал нас имярек Товарищ? В какую дорогу? Писатель О’Генри сказал однажды, что дело не в дорогах, которые мы выбираем, а в том, что внутри нас заставляет нас выбирать эти дороги. В нашем случае, похоже, не мы выбирали дорогу, а дорога выбрала нас. Выбрала еще в детстве, и мы шли по ней всю жизнь где-то рядом. И теперь в конце пути каждый уже сам внутри себя услышал голос. Может, это был голос крови? Наши товарищи постепенно сходят со сцены жизни, кто на отдых, а кто и навсегда. О нас, как и вообще о нахимовцах, не скажешь, что мы отсиделись в окопах. Нам еще нет и 60-ти, а из жизни ушел каждый третий. Впору сказать: «Родина дала - Родина и взяла». Осенью 2003 года в Москве умер Миша Голубев. Обычно веселый и энергичный, он был первым из москвичей, покинувших нас, поэтому его смерть страшно потрясла наших московских друзей. Хоронили Мишу торжественно. В Москву приехали штурмана, собратья по профессии. На похоронах присутствовал нахимовец 1-го выпуска Радий Зубков, бывший главный штурман ВМФ, ученый, профессор, член Президиума Международного (СНГ) Комитета за мир, разоружение и экологическую безопасность.
***
Наш последний рассказ начинается издалека. 13 ноября 2002 г. у берегов Испании произошла крупная экологическая катастрофа, на переходе из Вентспилса в Гибралтар переломился надвое танкер "Престиж", и в воду попало 20 тыс. тон мазута. Нефть залила Побережье Галисии. Испанское правительство заявило, что потребует возмещения ущерба от тех, кто повинен в этой катастрофе. Список возможных виновников катастрофы получился большим и запутанным. В нем и владельцы компаний, и страховые компании, и администрации портов, в которых останавливался танкер. Последние остановки танкер совершал в портах США, Испании, Гибралтара, ОАЭ и Латвии. Потом оказалось, что к порту Вентспилс "Престиж" отношения не имел, не заходил в него, а залил дополнительно нефть на рейде в 10 км от порта, и шел он из России. Так в этой истории возник жирный русский след. Действительно "Престиж" четыре месяца стоял на рейде Санкт-Петербурга и был использован в качестве накопителя нефтепродуктов (банкеровщика) для танкеров "река-море", перевозящих нефтепродукты по Волго-Балту, включая Ладожское озеро и Неву. Танкер находился на временной стоянке порта Санкт-Петербург юго-восточнее Кронштадта, расположенной между Ломоносовым и Петродворцом, всего в 4 морских милях от Константиновского дворца, будущей резиденции президента России. В Санкт-Петербурге, в соответствии с Парижским меморандумом обычно осуществляется выборочная 25-процентная от общего количества судов визуальная проверка технического состояния приходящих и уходящих судов. "Престиж", видимо, в это число не попал, поскольку имел все сертификаты безопасности международного образца. Согласно запрошенным портом документам, построенный 26 лет назад греческий танкер не имел технических неисправностей, и даже наоборот, имел "высокий технический и организационный статус". Гарантии, полученные от Американского бюро судоходства и "Бюро Веритас", имели срок действия до 2006 года. Короче, все отговорились.
Коновалов Владимир Федорович
Тем не менее, кроме обычных мер, и это факт, в течение всего времени стоянки "Престижа" на рейде петербургского порта неоднократно осуществлялся контроль экологической ситуации вблизи судна. В частности, перед уходом танкера в октябре служба капитана порта совместно со Спецморинспекцией провела экологическую проверку обстановки на месте стоянки судна. По итогам проверки составлен акт, замечаний к танкеру не было. Вот мы и подошли к самой сути рассказа. Дело в том, что одним из самых опытных, ведущих работников в Специальной морской инспекции, который и производил проверку танкера, был наш Володя Коновалов. Естественно, что ему здорово досталось от последовавших после катастрофы проверок, и Володя в принципе отбился от всех, нет сомнения, что он сделал все, что полагается. Но нравственный груз, то, чего не ощущал ни один из членов длинной вовлеченной в конфликт цепочки, тяжким бременем лег на сердце Володи. Капитан печально известного танкера гражданин Греции Апостолос Мангурас был выпущен испанскими властями из тюрьмы под залог в три миллиона евро и встречен как герой у ворот Галисийской тюрьмы Мангурас в Ла-Корунье. В тюрьме он провел 80 суток, там же ему исполнилось 68 лет. 13 июня 2003 года в Санкт-Петербурге умер Володя Коновалов, тринадцатый из ушедших наших товарищей. Ему было всего 57 лет.
*** Хоронили Володю на Смоленском кладбище. Его могила оказалась рядом с могилами родителей Алексея Николаевича Косыгина, видного государственного деятеля СССР. Вот вам еще одно, последнее совпадение, возвращающее нас к началу нашего рассказа. Дело в том, что лежащие в тех могилках Матрена и Николай Косыгины ровно за полвека до того, как мы поступили в Нахимовское, привели учиться своего сыночка Алексея в то же самое здание, именовавшееся тогда Училищным домом имени Петра Великого. На похоронах Володи было много народу: члены экипажа подводной лодки, сослуживцы и сотрудники. Смоленское кладбище расположено в районе Гавани, недалеко от берега Финского залива. Когда стихли траурные речи и марши, от расходящейся толпы отделилась группа однокашников Володи, тех, кто в детстве ел с ним одну пищу и дышал одним воздухом. Не сговариваясь, они пошли на берег залива, туда, где на прибрежной площади установлены в виде памятника грозные башни главного калибра Краснознаменного крейсера «Киров». У береговой черты мужчины остановились. Они долго молчали, устремив свои взгляды к горизонту. Тишина долго висела в воздухе. Пока кто-то не нарушил ее и задал неизбежный в таких случаях вопрос: «А помнишь?»…
Памятник крейсеру "Киров" на Морской набережной в Санкт-Петербурге.
[1] Бенуа Константин Михайлович. Метеорология. Издание 2-е. М.-Л. 1941. [2] Г.Савичев «Ветер странствий»// Красная Звезда. 11 декабря 1969. [3] там же [4] Дубягин П. Трудное море// Красная звезда. 7 сентября 1069. [5] «Мое освоение Арктики»// Тайфун №1, 2002. С.27. [6] Григорий Адамов. Тайна двух океанов. М., 2000. С.298. [7] Жюль Верн. 80000 километров под водой. М., 1955. С.348 - 361. [8] Майданов А. Г. Прямо по курсу – смерть. Рига, 1992. С.42. [9] В 1957-1967 гг. во ВВМУ им. М.В. Фрунзе нашло приют ещё только зарождавшееся морское высшее политучилище. [10] 5 августа 2004 г. В.А.Здорнов назначен генеральным конструктором [11] Древнерусская книжность. СПб, 1997. С.4. [12] См.: Советская культура. 10 января 1987. [13] См.: Ленинградская панорама. №1 1986. [14] Путь Арсения. М. 1980 ( о М. В. Фрунзе) [15] В.С.Сиротинский командовал дивизионом канонерских лодок Ладожской флотилии, участвовал в обороне острова Сухо. В звании капитана 2-го ранга, командовал дивизионом тендеров, сыгравших огромную роль в снабжении города и в прорыве блокады. В послевоенное время – зам начальника военного факультета 1-го медицинского института. [16] Документальный телевизионный фильм «Ты слышишь, море…». Режиссер А.Сирый, сценарист В.Грабарь. Кинокомпания «Надежда», 2004.
См. также ранее опубликованные:
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
