Это были дни, недели и месяцы непрерывных боев, когда по возвращении удивительными казались рыбаки, мирно ловившие рыбу. Фрол с превосходством поглядывал на горланивших чернобровых мальчишек, сушивших сети. «Они и понятия не имеют, где я побывал, и отдали бы, пожалуй, всю свою рыбу и все свои сети, чтобы хоть раз выйти в море на катере». Случилось и то, о чем впоследствии Фрол не любил вспоминать, хотя сначала вспоминал вслух на каждом шагу: катер их попал в «вилку». Фрол увидел обливающегося кровью Фокия Павловича и поникшего на штурвале Русьева; он осторожно отстранил командира и — теперь он бы и сам не мог рассказать подробно, как все произошло, тогда он действовал будто во сне,— стал к штурвалу, вывел катер из-под огня и привел его в базу. И как во сне пошел, шатаясь, по болотистым кочкам, пока за его спиной уносили в лазарет раненых командира и боцмана. Его вырвало где-то на кладбище, и лишь спустя час или два он пришел в себя и смог более или менее связно доложить о случившемся. Во всяком случае, положение его упрочилось, и вскоре среди награжденных орденами стоял в строю и воспитанник Фрол Живцов. Адмирал передал ему красную коробочку с орденом и пожал его шершавую руку. Но так как адмирал тут же порекомендовал командиру соединения больше не пускать Фрола в море, Фрол принялся глотать слезы, и адмирал с его насмешливыми глазами сразу ему разонравился. Зато вечером Фрол вознаградил себя «травлей» на баке — он очень красочно, смешав правду с вымыслом, разглагольствовал о «вилке», о том, как Русьев крикнул ему: «Выручай, Фрол Живцов, катер во славу Родины!» И как гнались за ним катера врага и как оставил Фрол их в дураках. И катерники верили ему и, сочтя за взрослого, брали его на вечеринки к чернобровым смуглянкам в деревню. Фрол смотрел, как танцуют под аккордеон и гитару и то одна, то другая парочка выходит из круга, чтобы поцеловаться в тени старой чинары. Он оторопел, когда одна из проказниц подошла и, сказав: «Вот какой, говорят, ты герой», — звонко поцеловала. Он оттолкнул ее: «Ну, еще чего выдумала, лизаться!» И все вокруг засмеялись, глядя, как он трет рукой губы. Засмеялась и девушка, хотя он сделал ей больно. Он оправдывал себя — не он, мол, виноват, в другой раз не полезет. И ничуть не огорчился, увидев, что смуглянка целуется с весельчаком Васькой Роговым. На другой день двух участников вечеринки не было больше в живых — с моря они не вернулись. И бренчавший на гитаре моторист Гуськов вздохнул: «Превратность судьбы». А смуглянка все спрашивала, где Вася, и никто ей ничего не ответил... Фрол огрубел, ходил в развалку — ему казалось, иначе и не может ходить настоящий моряк, — и стал разговаривать на жаргоне, составленном из словечек, услышанных в разных местах. Только Русьев, выйдя из госпиталя, заметил, что Фрол говорит уродливым языком. Другие поощряли мальчишку, и он сыпал словечками, которых нет ни в одном словаре. Внушение любимого командира пошло Фролу на пользу. Он стал воздерживаться от полюбившихся ему выражений.
послужил прообразом Русьева.
Когда Русьев спросил однажды: «Фрол, ты хочешь быть моим сыном?» — Фрол сначала оторопел, а потом ответил, что своего отца он ни на кого другого менять не намерен. Русьев объяснил, что он совсем одинок и жениться не собирается раньше победы, а потому хочет сделать человека из Фрола. — Это как же вы меня человеком-то будете делать?— спросил независимо Фрол. — Ты хочешь стать моряком? — Собираюсь. — Ну вот и отлично, пойдешь учиться, как только воевать кончим. В местном загсе Русьев оформил усыновление. Фрол пожелал остаться Живцовым. Русьева он за глаза называл «усыновителем». Отношения их не изменились, хотя Русьев все больше и больше привязывался к своему приемному сыну. Они продолжали уходить на своем залатанном катере в море — теперь Фрол стал полноправным членом его экипажа. Впоследствии все бои вспоминались ему как один сплошной, непрерывный бой.
4
А в те времена — в тысяча девятьсот сорок третьем году — Фрол порядком-таки зазнавался. Он был упоен своей славой. Его портрет поместили во флотской газете. Если кто-нибудь упоминал: «наш герой», Фрол немедленно принимал это на свой счет и прямо-таки раздувался от самодовольства. Когда по распоряжению капитана первого ранга его из матросского кубрика переместили в отдельную крохотную каюту, он вообразил, что переводят его за боевые заслуги. Он не знал, что капитан первого ранга попросту решил отделить его от взрослых, огрубевших в боях. Радужное настроение Фрола было омрачено, правда, одним тяжелым событием. В одной операции, в которой действовал и их катер, враг подбил катера Гурамишвили и Рындина, лучших в соединении офицеров. Катера пошли ко дну. Фрол увидел плывущих в багровых волнах моряков. Пытались их подобрать, но враг открыл сумасшедший огонь, и катер Русьева сам едва дотянул до базы. На другую ночь Русьев, отремонтировав катер, снова пошел в море на поиски пропавших людей. На этот раз подойти к берегу ему не удалось. Двух матросов тяжело ранило. Русьев, потемнев от отчаяния, доложил о неудаче. Капитан первого ранга, командир соединения, выслушав Русьева, в заключение разговора сказал: — Попридержи-ка ты пока в базе Живцова. Пропадет ни за грош. Воевать — дело взрослых, а у мальчишки вся жизнь впереди. Моряком вырастет... Вот, гляди... И показал только что полученный циркуляр: в Тбилиси открывается первое в Советском Союзе нахимовское училище, и всем кораблям и соединениям надлежит откомандировать туда малолетних воспитанников. В тот же день в тесную каютку Фрола матрос привел еще одного жильца, к которому Фрол отнесся с презрением и с полным сознанием совершенного над ним превосходства. Это был типичный «маменькин сынок», темноволосый и сероглазый, в куцем пальтишке и в пресмешной детской курточке с матросским воротником. Мальчик был худенький — наверное, наголодался в тылу. Фрол милостиво разрешил ему присесть на край койки и свысока усмехнулся, перехватив взгляд «маменькиного сынка» на трофейный его автомат.
«Маменькин сынок» уставился на грудь Фрола, которую украшали медали и орден, и Фрол удовлетворил его любопытство, с удовольствием, очень красочно описав, как и где он заработал отличия. Самодовольно ухмыльнулся, заметив, с каким уважением «сопляк» попросил разрешения прилечь на верхнюю койку. Умышленно свернул очень толстую самокрутку и заволок всю каюту удушливым дымом. А когда «маменькин сынок» принялся вздыхать и всхлипывать у него над головой, прикрикнул, приказав ему спать и не надрывать душу. И сосед притих, а утром Фрол подергал своего жильца за ногу и сообщил, что идет воевать, в море, в бой, и насладился, видя, как широко раскрылись глаза этого недотепы и как он завидует... С каким чувством полного превосходства над всеми своими сверстниками бежал Фрол в это утро на катер: он — боевой матрос Черноморского флота!
5
Но его ждал тяжелый и непоправимый удар. Русьев, мрачный, ушедший в себя, отослал его: «Не пойдешь больше в море». Фрол оторопел. А Русьев уже приказал отдавать швартовы. Фрол стоял как пришибленный, глядя на стремительно уходивший катер. Ноги его подломились. Он сел на мокрую кочку. Потерев рукой щеку, он понял, что ревет, как девчонка. Оглянулся, не видит ли кто, что незабываемый герой плачет, и встретился взглядом со спешившим проводить его в бой «сопляком». «Сопляк» смотрел на него с самым явным сочувствием. — Тебя как зовут? — догадался, наконец, спросить Фрол. — Никитой, — ответил тот. — А фамилия твоя? — Рындин. Рындин! Ах, вот он чей сын! Почему Фрол вчера не спросил фамилии «маменькиного сынка»? Ему ярко вспомнился плывущий к берегу командир катера, которого не смогли они подобрать, командир катера Рындин, о котором на корабле рассказывали и которого Фрол уважал всей душой.
— Ты — Рындин? — поспешил переспросить Фрол. — Ну да, я же сказал тебе. — Ты что же, приехал к отцу? — Да... — Твой отец в море. — Я знаю. Мне сказал капитан первого ранга... У Фрола пересохло в горле. Давно ли он сам проводил отца в море, ждал его и услышал тот взрыв, один среди многих взрывов, заставивший сразу забиться сердце? И теперь он знает, что никогда не увидит отца, никогда! Он согласен на ежедневную встречу с ремнем, лишь бы отец вернулся. Но он никогда не вернется. Фрол рассматривал Никиту, словно видел его в первый раз. Очень похож! Ну, конечно, как же сразу он не заметил? И глаза, и губы, и волосы... рындинские. Очень похож! И отец его тоже никогда не вернется. А он и не знает ничего... Вот бедняга! Фрол от всей души протянул бывшему сопляку шершавую руку и сказал грубовато, но со всей лаской, на какую был только способен: — Что же ты вчера не сказал, что ты — Рындин? Я с тобой дружу. Никита запылал до самых ушей. В таком он восторге был от предложенной дружбы.
6
Узнав, что его отправляют в нахимовское, Фрол твердо решил: «Сбегу на Малую землю, туда, где воюют». Правда, срока побега он себе не поставил. Сначала решил посмотреть, что за штука училище. Сбежать всегда можно.
Приехав с Никитой в Тбилиси, в неприютное здание цвета бычьей крови, вояка сразу выпятил грудь с орденом и медалями. Он упивался своим превосходством над «маменькиными сынками» и принялся учить их уму-разуму. Училище только организовывалось, и все пришлось делать своими руками: втаскивать в кубрики койки, а в классы — парты, носить в столовую столы и бачки, а в камбуз — наколотые дрова. Фрол не боялся работы. И ему очень нравилось подгонять нерасторопных и учить, как надо работать. Но когда дело дошло до занятий, выяснилось, что Фрол знает куда меньше «маменькиных сынков»: то, что он учил в севастопольской школе, давно выветрилось из буйной его головы. Фрол обладал все же трезвым умом. Он вовремя понял, что даже «маменькины сынки» подкованы куда лучше его. Он сообразил, что перед ним преклоняются сверстники за его боевое прошлое, самостоятельность, умение не теряться и не скисать ни при каких обстоятельствах и — ну, конечно же, — за его вранье. Как мы уже знаем, его действительный подвиг с течением времени оброс подробностями, которых на самом деле не было и в помине. Фрол часто хвастался тем, что он может сам заказывать сны — сегодня видит Индию и факиров со змеями, завтра — индейцев в Америке, а послезавтра—тигров и львов. В одном из кинематографов Севастополя (этот рассказ имел наибольший успех) он будто бы видел «Чапаева», где Петька, а не Чапаев погиб, а Чапаев выплыл. Фрол врал вполне вдохновенно и сам крепко верил, что может видеть во сне, что захочет, и что на обычном полотняном экране Василий Иванович Чапаев выплывал, сильно раненный, и карабкался на берег...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Нам, опираясь на все вышесказанное об особенностях нашего экипажа, удалось убедить сначала флагманских специалистов бригады, затем гендиректора в том, что мы сами способны справиться с этой задачей. Поверили и направили соответствующее ходатайство прямо главкому ВМФ. Разрешили. К дню сплава по Амуру с небольшим походным штабом на борт транспортного дока, в котором в зачехленном замаскированном виде уже стояла на кильблоках лодка, прибыл командир бригады строящихся и ремонтирующихся на заводах Большого Камня подводных лодок капитан 1 ранга Джанелидзе.
Группа офицеров и мичманов РПКСН «К-258». Комсомольск-на-Амуре. 1972 год
ЗАВОДСКИЕ И ГОСЫ
Через несколько дней к вечеру вышли из дока и встали на якорь в одной из бухт Татарского пролива недалеко от устья Амура. Рядом на якоре заводской морской буксир, на нем группа заводских рабочих, которая будет нас сопровождать в ходе заводских испытаний. У нас на борту небольшая часть заводской сдаточной команды во главе с ответственным сдатчиком. В ночь начали ввод ГЭУ. На всех основных БП и КП (боевых постах и командных пунктах), кроме наших, заводские специалисты, страхуют. К утру благополучно ввелись, вышли на МКУ (минимально контролируемый уровень мощности ядерной установки), перешли на электропитание от парогенераторов. Прогрели турбины и, наконец-то: «По местам стоять с якоря сниматься!». Кажется, не сдержал волнения в голосе. Шутка ли, четыре года прошло с тех пор, как я командовал с мостика дизельной субмарины водоизмещением всего лишь 1350 т! А теперь под ногами огромный атомоход водоизмещением почти в 10 раз больше! Та дизелюха была послушна, как велосипед! Вальс танцевать можно было! А на что способен этот? Идем. Идет красиво! Непривычная тишина, дизеля же не гремят, турбины работают бесшумно. За бортом только шелест пенных усов от овального носа, пена вдоль борта да широкий пенный кильватерный след за кормой! Погода благоприятна, осень в Приморье всегда лучше лета. Заводские испытания идут по плану. На третьи сутки плавания появилось ощущение, что вполне владею обстановкой и могу покинуть ГКП, пройти по лодке, посмотреть, где и что делается, поговорить с людьми, поспрошать работяг: «Как справляются практически наши мичмана?». Но что это? Ни на одном БП нет ни одного работяги, они все или дрыхнут в каютах, или забивают «козла»! Ответственного сдатчика и старпома к ответу! — Да успокойтесь вы. Они знают, что делают. Можете быть уверены, если они спят, то значит на 100% уверены в ваших ребятах, таких еще не видели. Я сам убедился.
Старпом его поддержал: — Все нормально, будьте спокойны. Но замполиту, Виктору Антоновичу, я все же сказал: «Бди!.» Заводские испытания прошли в срок, без захода в базу. Ни один механизм серьезно не барахлил. Управляемость лодки меня поразила! Почувствовал я ее хорошо. Даже при швартовке в стесненной гавани достроечной базы в Большом Камне она не преподнесла никаких сюрпризов. Несколько дней отстоя, устранение мелких замечаний, сбор госкомиссии, изучение и подготовка документации госкомиссии. За это время удалось встретить и разместить семью, «большой круг» продолжался. Государственные испытания, против ожидания, несколько затянулись. Не помню уже почему, но пришлось делать несколько выходов. Хорошо запомнился только один. Повторно пришлось выходить на замер подводной шумности корабля. Дело в том, что результатам первого замера не поверили, подумали, что ошибка: шумность оказалась много меньше, чем ожидалась, почти такая же, как у американских лодок. Кто-то сказал: «Не может быть!». Подготовили спецаппаратуру, судно-измеритель вывесило ее на определенной глубине, и мы прошли под ней пару раз. Ну и что? Подтвердили первый результат. Конструкторы и судостроители поломали головы над феноменом, но объяснить не смогли. А я взял это себе на заметку и еще более требовательно стал относиться к обеспечению малошумности. Главное — соблюдай морскую культуру. Переборочными дверьми не хлопай, все пайолы в энергетических отсеках должны быть жестко закреплены, все вибрирующие кабели, трубопроводы и т. д. как в легком корпусе, так и внутри прочного корпуса закреплены через резиновые прокладки. За время выходов в море на госиспытания экипаж еще более усовершенствовался в эксплуатации и обслуживании своей материальной части, а я хорошо прочувствовал управляемость и надежность .
Да, лодка прекрасно управлялась как в подводном, так и в надводном положении. Был такой случай. Вдруг заболел председатель госкомиссии — прихватила какая-то старая болячка. Донес на берег. Получаю команду: «Больного отправит в госпиталь. Высылаем торпедный катер. Обеспечь безопасность передачи больного на катер». Море, хоть и немного, но волнуется, чуть более 3 баллов. Лодку качает не особенно, но катер у борта не удержится. Надо где-то укрыться от прямой волны, зайти в ближайшую бухту. Ближайшая маленькая бухточка на южном берегу острова Аскольд. Смотрю на карту. Глубины позволяют, но очень уж тесновато, справа камни. Штурман сомневается... А сверху докладывают, что на горизонте от Владивостока полным ходом идет торпедный катер. Уже вышел на связь: «Где будем передавать больного?». А-а, ладно! Решился. Вошли в бухту, катер подошел, больного передали... Сносит к берегу, справа угрожающе пенят камни... Турбины враздрай на полную... Медленно, медленно развернулись и, наконец, рванули на простор. Перевели дух! Но лодка молодец, как велосипед! Возвращаемся в Большой Камень. Есть «добро» на вход. Вошли на внутренний рейд, поворот влево к пирсу достроечной базы... Вдруг от ОД: «Задержаться на рейде!». Отработали «реверс», одержали инерцию, ждем. Ветерком лодку разворачивает, чуть-чуть, но сносит к берегу, бухта узкая. Запросили ОД: «В чем дело?». Оказывается, вышел из строя буксир, договариваются с соседним заводом «Звезда» насчет буксира. Дело в том, что швартоваться нужно кормой к стенке завода, а правым бортом к причальной стенке. При этом от ступиц винтов до стенки по корме должно быть около трех метров, а нос лодки торчит за срез причала почти до рубки. Чистой воды впереди по носу остается метров 100-120, не больше, т.е. на подходе к причалу нужно развернуться почти на месте влево градусов эдак на 100-110 и лагом сместиться к причалу. Такой маневр обеспечивался, как правило, двумя буксирами, в крайнем случае, одним. В данном случае нам не повезло, заводской буксир с крыльчатым движителем вышел из строя, и маленький «бычок» где-то пропал. Ожидание затянулось. Тем временем, периодически работая турбинами для удержания на середине бухты, почувствовал, что и на мелководье лодка довольно хорошо слушается и руля, и упора винтов. ОД все дает: «Ждать, ждать и ждать». А я решился и пошел к пирсу. На стенке завода давно уже собрались специалисты и рабочие во главе с ответственным строителем, выделяется и представительная фигура гендиректора Деева. .
Толпа на причале примолкла, чувствуются тревога и напряжение. Конечно, госы, хоть и затянулись, но закончились успешно и досрочно, а вдруг что на швартовке? Я же уже глубоко поверил в надежность и лодки, и экипажа, команды выполнялись четко. Враздрай развернулись нормально, левой обороты назад — то чуть больше, то чуть меньше... Так, теперь носом вперед... Чистая вода впереди еще... Есть... — Отдать якорь! Левая турбина назад малый... Стоп левая! Та-а-к, теперь опять враздрай... Прижимаемся... — В корме, докладывать расстояние до стенки! Правая вперед малый! Стоп правая! Старпом, подавай швартовы. Подана сходня, схожу на причал. У трапа начальник штаба БРСПЛ (бригада строящихся и ремонтирующихся ПЛ) капитан 1 ранга Шебанин, мой однокашник по академии. — Ты что? Ку-ку! Не мог дождаться буксира? — Так его и до сих пор нет. Надо было задержать лодку на внешнем рейде. А тут как вертеться? Смотри, сколько якорь-цепей и тросов со всех сторон от «мертвяков», и все под меня. Подошел Деев. — Ну, ты даешь! Винты от стенки метрах в двух! У меня сердце трепетало в том же темпе, что и винты. Ты знаешь, сколько стоит один винт? Его же точат на специальном импортном станке! — ..? — ... миллионов! — Больше не буду. — Конечно, больше не будешь. Теперь после ревизии и отделки только на выход. После расхолаживания ЯЭУ на лодку навалилась, наверно, целая рота малярш. Окончательная покраска, отделка, марафет. Торопятся. Торопятся закрепить досрочную сдачу заказа. Как же, праздники на носу! Как-то приглашают к директору достроечной базы. В просторном кабинете гендиректор, члены госкомиссии, ответственные сдатчики. — Ну что, командир, только твоя подпись осталась. — Как это? У меня в центральном посту целый журнал замечаний и недоделок.
— Да все сделаем! Не волнуйся, подписывай! — Нет, экипаж меня не поймет. К концу дня опять приглашают. Оказывается звонили в Москву, говорят, мол, главком рекомендовал подписать. — Что, есть и его телеграмма? — Телеграммы нет, но передали, что он согласен. — Выполнить могу только письменное приказание. В ночь Деев собрал начальников цехов, ответственных сдатчиков, руководство завода. Кого-то снял, кого-то пригрозил снять. Рвал и метал. В ночь же на лодку задвинули человек 150 работяг, бригадиров и малярш. От нас потребовали обеспечить присутствие ответственных приемщиков всех замечаний и недоделок. И так дня три. Вычистили, выкрасили, переделали, что надо, все довели до ума. Экипаж, понятное дело, тоже не созерцал, подчищал, подкрашивал, маркировал — готовились предъявиться по задачам № 1 и № 2, но уже без букв «а». Надо же добиться права на переход на Камчатку! Кроме того, трудоемкая работа — погрузить, разнести по отсекам и разместить по штатным местам корабельное имущество, ящики ЗИПа, установки РДУ, комплекты В-64 к ним, средства выхода из аварийной ПЛ (аппараты ИДА, гидрокомбинезоны и шерстяное водолазное белье). А еще: собрать, упаковать и «растолкать» целесообразным образом заводское приданое: краски, лаки, кисти, скребки, карщетки... А еще постельные принадлежности и полотенца сдаточной команды (это подлежало списанию и утилизации как б/у, но у нас же оно не использовалось, так как заводских сдатчиков на борту было мало) и т. п., т. е. все то, что могло пригодиться в будущем для флотской жизни и службы. Надо отдать должное хозяйственности и предусмотрительности помощника капитан-лейтенанта Белозерова и баталера Дудченко. Несмотря на ворчание и возражения некоторых (и я был среди них, мол «захламляете»), все это (и как!) пригодилось нам потом. Разместить на таком огромном корабле было где, заполнили и пустые торпедные аппараты, кое-что пошло и в пустые ракетные шахты, оружие же принимать будем на Камчатке.
Пришло время и, подняв Военно-Морской флаг СССР и отметив это событие соответствующим образом, мы перешли к пирсу дивизии АПЛ в
КУРС НА КАМЧАТКУ
Здесь мы уже были, стажировались перед отправкой в Комсомольск. Разместились в том же кубрике. Теперь все силы на скорейшее предъявление по задачам № 1 и № 2 — и вперед, точнее на север, на Камчатку! Первую задачу подготовили и сдали без проблем. Проблемы возникли с утверждением плана перехода на Камчатку. Несколько раз пришлось лично ездить в штаб флота. Некоторые «бепешники» (офицеры управления боевой подготовки флота) высказывали сомнения в готовности экипажа к самостоятельному переходу, начали поговаривать о необходимости вызвать с Камчатки перволинейный экипаж для перевода нашего «железа» к месту постоянного базирования, а нас, «несмышленышей», доставить «малой скоростью» рейсовым теплоходом. Такого унижения я, конечно, допустить не мог. Пару раз звонил на Камчатку комдиву Громову, убеждал и просил выручить. Наконец, Борис Иванович прилетел. Одного коротенького выхода в море оказалось достаточно, чтобы убедить его в нашей готовности к самостоятельному длительному плаванию. Однако преодолеть все инстанции в штабе флота и ему удалось с трудом. «Только под личную ответственность!». А как же иначе? «В Лаперуза и в Охотском море уже лед! Придется нырять под лед!» Ну и что? Мы и так собираемся идти под водой. «Да, но они же еще не отработаны?» Как это, как это? Почти два месяца на заводских и госах самостоятельно отплавали и не готовы?!.. «Только под личную ответственность!»
Наконец, план перехода утвержден. Перед выходом в ракетные шахты загрузили ракеты в транспортном варианте, т. е. без боеголовок. Хоть без боеголовок, но тоже под личную ответственность. А как же! Так и пошли. Пронизанные личной ответственностью, с комдивом Громовым на борту быстренько, без замечаний и происшествий добежали до Камчатки. В подходной точке всплыли, вышли на мостик... Кто бы ни поднялся на мостик, не мог не замереть от величественной картины: заснеженные сопки на фоне голубого неба, опрокинутые в зеркальные воды, чуть колышимые мертвой океанской зыбью, вдали скалистые гиганты, за вершины которых зацепилось то ли облако, то ли испарения жерла вулкана... Нет слов! 12 декабря 1972 года РПКСН «К-258» ошвартовалась у пирса в бухте Крашенинникова. Вскоре прилетели и семьи. «Большой круг» завершен. Родное соединение встретило хорошо. Сразу получили несколько квартир. Пока не пришли контейнеры с вещами, семьи разместились на казенном имуществе. Владимир Иванович Белозеров и Дудченко временно «отоварили» матрацами, одеялами и разовым постельным бельем, которые нам презентовал завод. В каждой квартире разместили по 2-3 семьи. У меня в 3-комнатной квартире разместились, кроме моих, семейства Кайсиных и Белозеровых, в «Теремке» поместились 11 человек, из них пятеро детей. Короче, быт вскоре наладился. А устроенный быт — прочный тыл для успешной боевой подготовки. Банально? Казарменный сленг? Но факт!
ЕЩЕ РАЗ О «КУРСКЕ»
На днях в телепрограмме Познера «Времена» опять вернули общественность к проблеме «Курска». Ничего нового. Председатель госкомиссии Клебанов, комфлота Вячеслав Попов, начальник АСС ВМФ (фамилию не запомнил) продолжали отстаивать все те же три версии, но с преимуществом версии столкновения с иностранной ПЛА, утверждали, что все делали правильно и никто бы лучше и быстрее сделать не мог, информацию-де выдавали полную и прямо «с колес», мол, это СМИ, ссылаясь на комментарии некомпетентных экспертов (а лучший эксперт — сам Попов), заморочили голову людям, травмировали родственников и т.д. К сожалению, вопросы, которые в силу действительной некомпетентности задавали представители общественности, сам Познер и ведущая программы «Время», были недостаточно точны и остры и позволили ответчикам ловко уходить от прямого ответа или просто повторяться. Когда же один из бывших специалистов ЦКБ «Рубин» действительно толково начал формулировать возможную ситуацию перед катастрофой, наверно, готовя какой-то неосторожный вопрос, связанный с организацией мер безопасности на учениях, его грубо оборвали (комфлота Попов) и тут же обвинили в некомпетентности. Среди присутствующих я заметил бывшего главного инженера АСС ВМФ контр-адмирала запаса Сенатского. Он отмолчался. А я, думаю, он мог бы задать несколько очень трудных вопросов. Кстати, он тоже ранее выступал с телеэкрана, как эксперт-комментатор. Я его знаю, работали с ним вместе на подъеме «К-429».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
У нашего праздника счастливая судьба — из обычного рабочего дня, когда только фронтовики скромно себя поздравляли с победой, он превратился в величайший праздник, единственно способный объединить всех и вся в нашем государстве. Помню, как в 1965 году мы оказались в Москве и готовились к параду, когда этот день впервые сделали нерабочим праздничным днем. Москвичи были полны такой любви к военным, что редкое застолье обходилось без того, чтобы в веселой компании не оказался военный, случайно встреченный на улице и приглашенный к семейному столу. Потом все друг перед другом хвастались, кому кого удалось пригласить в великий для нашего народа день. И хотя празднование этого исторического события продолжается, но мне почему-то подумалось, что тогда мы были великим народом, а сегодня стали среднестатистической нацией.
Почти сто лет назад Оскар Уайльд пророчески сказал: «У нас перед историей один долг — переписать ее заново». И сегодня понятно, почему не бывает вечных побед. Почему великую мы должны отстаивать заново — для себя и для наших потомков. Кое-где уже запрещены ношение советских наград и другая советская символика, к которой отнесли даже георгиевскую ленточку. Вслед за Гавриилом Поповым стали повторять, что Советская Армия никого не освобождала, а, наоборот — поработила народы Европы, предварительно изнасиловав всех женщин. Алла Гербер утверждает, что представители великой германской культуры не могли уничтожать евреев на территории Советского Союза, что это дело рук коллаборационистов, возненавидевших евреев за «жидо-большевистскую революцию 1917 года». Современный английский историк пишет, что победа под Сталинградом оказалась возможной только благодаря тому, что в рядах немецкой армии оказались 30 тысяч русских, носивших немецкую форму, но не желавших воевать. Современный немецкий историк, растиражированный недавно нашими телеканалами, утверждал, что в битве под Прохоровкой победу одержали немцы, поскольку с советской стороны было потеряно более 250 танков, а с немецкой — только 5. В одной из недавних телепередач старичок-ветеран говорил, что на Сталинград немцы бросили 2000 самолетов, а встретило их только семь наших истребителей. «Мы думали, что сражаемся геройски», но Жуков сказал, что деремся плохо и «нас за это расстреливали». Жукову вообще достается больше всех — он, оказывается, терпел поражение от немцев под Ржевом, истребил всю морскую пехоту под Ленинградом, одерживал победы над немцами только потому, что засыпал их горами трупов. А главное — один тоталитарный режим сражался с другим тоталитарным режимом, и теперь оба должны каяться перед народами Европы. В Швеции начались съемки фильма «Оккупированная», который расскажет о том, как в будущем российская армия оккупирует Норвегию. Такой вот незатейливый фантастический боевичок. Во многих местах в Западной Европе погашен вечный огонь, зажженный во славу воина-освободителя. Даже в Болгарии знаменитый «памятник Алеше» хотели было снести. Сегодня многие молодые историки считают хорошим тоном пересказать по-своему великую беду Хатыни, заново переписать трагические дни начала войны. Есть люди, которые внушают молодежи, что вся борьба была бессмысленна и победа исторически нецелесообразна. Некоторые «белоленточники» требовали, чтобы коммунальщики Москвы подали в суд на Министерство обороны за нанесение ущерба городу и создание автомобильных «пробок» во время репетиций праздничного парада. Сомнительную услугу воспитанию подрастающего поколения оказывают телевизионные каналы, показывающие глупые поделки «о войне», не способные вызвать высокого патриотического чувства. Часто из уст режиссеров и сценаристов можно услышать: «Мы, конечно, поступились исторической правдой, но зато были верны правде художественной». Это ложь, потому что художественная правда — это всегда вымысел, а переписывание истории продолжается.
Но несмотря на все мерзости тех, кого до сих пор корчит от нашей Победы, завтра в Москве и других городах состоится военный парад. Уверен, что не останутся забытыми многочисленные могилы, где лежат павшие смертью храбрых великие защитники нашей родины, милые мальчишки, грудью своей заслонившие Родину от страшной беды. Что детские ручки положат цветы и у поклонных крестов, и у братских могил, разбросанных на всем пространстве от Волги до Одера и Шпрее. Что, любуясь великолепием праздничного салюта, молодежь вспомнит о своих стариках, чью молодость опалила война. Что, глядя на пламя вечного огня, нет-нет да и смахнут слезу наши девчонки и мальчишки, у которых хотят украсть Победу.
С великим Праздником Победы, дорогие мои друзья и товарищи, однокашники и старики, которым посчастливилось дожить до наших дней и знать, что мы помним об их подвиге! Пусть вечно живет в сердцах людей благодарность тому поколению, которое не только выстояло, но и сломало хребет самой жестокой силе в истории человечества.
С Праздником! Слава России!
Один из героев рассказа Вячеслава Кондратьева "День Победы в Черново", бывший солдат, стоя на месте самого тяжелого в его фронтовой судьбе боя, говорит: «Почему же сейчас... я не могу избавиться от ощущения какой-то вины по отношению ко всем тем, кто остался тут навсегда? Почему хочется шептать: простите, ребятки, простите, что я остался жив...".
Действительно, почему многие из нас, фронтовиков, чувствуют себя виноватыми перед погибшими товарищами? И мне кажется, особенно это чувство остро у тех, кто командовал небольшими подразделениями- отделениями, взводами. Перед глазами этих командиров - до сих пор стоят парни, бывшие для них не просто подчиненными, а зачастую и друзьями. Все кажется, что не так командовали, не такие принимали решения, что из-за их ошибок неоправданно погибали бойцы. Иногда, чтобы успокоить свою совесть, старые солдаты внушают себе: не за что себя казнить, ибо все находились в равных условиях...
Так что это - случайность? Да! И случайность, в силу которой при попадании снаряда или мины в гущу людей одни падали, сраженные насмерть, а другие отделывались испугом. Но мы бы грешили против истины, если бы только случайностью объясняли гибель на войне.
Надо признать, что основная масса сложивших свои головы на алтарь Отечества относится к тем, кому выпало первыми подниматься в атаку и идти в первых рядах атакующих. Это, как правило, те, кто первыми штурмовал укрепления врага, кто, прикрывая амбразуру дота собственным телом или бросаясь на заминированное проволочное заграждение, ценой своей жизни сохранял жизни другим, кто стоял насмерть, прикрывая отход товарищей, кто со связкой гранат бросался под вражеский танк... Словом, все те, кому военная необходимость предъявляла по большому счету.
Они, погибшие, в основной своей массе сделали для Победы больше нас, оставшихся в живых.
А все ли мы делаем для увековечивания их памяти, заботимся ли о том, что их подвиги стали достоянием истории?
Мы постоянно рассказываем о живых участниках войны. Сами они выступают с воспоминаниями. Их хорошо знают в трудовых коллективах. А что, например, мы, знаем о тысячах погибших в войну северодвинцах? Пока очень и очень мало. Фамилии их являются достоянием только архивов, в то время как уже давно они должны были появиться на мемориальных досках.
Большой долг в этом отношении за фронтовиками, на глазах которых совершали подвиги и гибли их боевые товарищи. А ведь достаточно каждому из них рассказать хотя бы об одном человеке и официальная фраза - «ПАЛ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ» наполнится конкретным содержанием, прославляющим не просто «неизвестного солдата», а чьего-то сына, мужа, отца, деда...
И тысячу раз прав писатель Константин Симонов утверждавший: «У нас, у живых, есть много человеческих прав... Но одного права у нас, у живых, нет и никогда не будет. У нас нет права забывать, что сделали наши мертвые товарищи во имя Победы...».
Вот я и хочу обратиться к товарищам фронтовикам. БРАТКИ! Не так уж много нас осталось, да и память нам порой начинает изменять. Пока не поздно, давайте вспомним о тех, кого мы оставили на поле боя в тысячах и тысячах братских могил... Вспомним и напишем о них, что знаем, приложим их фотографии и отправим письма в музей на их родину или в места их призыва на военную службу. Ведь именно там, вероятнее всего, живут их родственники, для которых каждое новое слово о погибшем близком - и по сей день огромная ценность. Не поленимся, сделаем ради памяти павших последнее, что мы можем сделать!!!
Е.И.Шахов, Ветеран войны.
Счастья, здоровья, благополучия Вам и Вашим близким. И Победы над "" и "вероятным противником" - Вам, вашим детям и внукам.
В свою очередь Фрол с удовольствием выполнял матросские поручения — бегал в лавочку, носил любовные записки боцманским дочкам. Но Фрол никогда не соглашался приносить на корабль водку. Слишком памятен был ему отцовский ремень. Дружа с матросами, Фрол растерял своих товарищей — сверстников. Девчонок он презирал всей душой. Они дразнили его то «рыжим-бесстыжим», то «красным-несчастным», то спрашивали, почем он продаст фунт веснушек, и он, словив двух или трех насмешниц, понял, что если драка с мальчишками доставляет огромное удовольствие, то драться с девчонкой вовсе не весело: сразу пускает слезу, орет, будто ее режут: «Ой, мама», а сама норовит запустить тебе когти в глаза или в кровь расцарапать лицо. И он перестал обращать внимание на девчонок и на их приставания, а они, видя, что, как его ни дразни, он истукан каменный, оставили его в покое. И Фрол шел на тральщик, смутно надеясь, что когда-нибудь отец смилостивится и возьмет его с собой в море. Просить об этом отца он не смел. Шальная мысль забраться куда-нибудь в укромное место и вылезти только в открытом море, во время траления, быстро сменялась страхом перед ужасным возмездием — отец, он это твердо знал, за такую проделку его не помилует. А Фрол очень дорожил своей сильно попорченной, но все же дорогой ему шкурой. В ночь на июньское воскресенье сорок первого года отец ночевал дома. Их разбудил густой гудок Морского завода. Отец вскочил, словно по тревоге, быстро оделся и, сказав лишь одно кроткое слово «пока», ушел в темноту. А по небу уже чертили прожектора, лучи скрещивались, что-то нащупывали, лихорадочно бегали взад-вперед, и Фрол, выскочив во двор голышом, увидел медленно спускающиеся с неба парашюты. Он знал, что такое воздушный десант, но в эту ночь самолеты сбросили на парашютах мины, пытаясь закрыть Черноморский флот в бухтах. Мать, держась за больную грудь, в ужасе смотрела в беснующееся небо; во дворах тревожно выли собаки; они забились под крыльцо и навесы, как только корабли открыли по небу стрельбу. А по крышам защелкали гулко осколки, словно пролился из невидимой тучи металлический .
На другое утро Фрол наблюдал, как стремительно бегали катера, чертя бухты, и как то один, то другой катер исчезал в фонтане поднявшейся за кормой грязно-белой воды — и всякий раз оглушительно бухало: катера рвали мины. Отцовский тральщик уходил расчищать фарватеры транспортам, привозившим с Кавказа в осажденный город снаряды и продовольствие и увозившим раненых. Его называли везучим. Но однажды он не вернулся. Фрол мог поклясться, что среди многих взрывов, которые он слышал в тот день, от одного сжалось сердце. Фрол был в душе убежден, что именно этот взрыв и возвестил о гибели отцовского тральщика, и эта убежденность так и осталась в нем навсегда. Фрол, как и все севастопольские мальчишки и даже девчонки, не сидел без дела. Как и они, он учился в подземной школе. Как и они, старался принять участие в битве. На Историческом он подносил снаряды зенитчикам. Он подгребал деду-яличнику Макару, перевозившему на Корабельную увешанных оружием моряков. Он собирал для танкистов пустые бутылки. Он подсоблял сбившимся с ног санитарам перетаскивать раненых. Он привык к непрерывному грохоту боя; он знал, что почти сто лет назад такие же, как он, севастопольские мальчишки на Историческом подносили ядра к орудиям, вместе с яличниками перевозили раненых и таскали воду на бастионы. Фрол повидал немало смертей — на улицах осажденного города, на героических батареях; он видел, как умирали внезапно сраженные осколками люди, как умирали женщины и его сверстники. Он привык видеть смерть; почему-то вовсе не приходила в голову мысль, что он сам может стать ее жертвой. Смерть отца чрезвычайно озлобила его сердце. Отец был молод и мог прожить много лет. И десятки лет он бы еще мог ходить на своем тральщике в море, и, быть может, Фролу довелось бы служить вместе с ним. Теперь этого никогда не случится. Мать почернела от горя и начала заговариваться. А Фрол снял со стены отцовский ремень и подпоясался им. Ему казалось, что от ремня исходит знакомый запах — запах отца, человека сурового, но справедливого и всегда желавшего сыну добра. К ремню вместо злобы он впервые почувствовал нежность.
Фрол всей душой возненавидел врага, квартал за кварталом разрушавшего его родной , и готов был со всем мальчишечьим пылом идти на передовую линию с автоматом, до передовой было «рукою подать». Но автомата ему никто не доверил. Он готов был обвязаться гранатами и лечь под танки, как это делали, знал он, матросы. Но кто бы пустил его на такое дело? А он, подвернись ему случай, не задумываясь не пожалел бы собственной жизни. Ему было всего одиннадцать лет, но война его сделала взрослым. Однажды мать ушла за хлебом и не вернулась. Фрол целый день проискал ее среди дымящихся развалин! Он нашел ее под вечер, в переулке, возле разрушенного белого дома, изуродованную упавшей стеной. Она лежала с открытыми глазами, глядевшими в небо, с рукой у сердца, переставшего биться; кусок бурого хлеба валялся в холодной пыли. Фрол поднялся с колен, погрозил крепко сжатым кулаком тем, кто ее убил, ее, не причинившую никому никогда никакого зла, и, шатаясь, побрел, ничего не видя от заливавших глаза слез, к пустынному и удивительно спокойному морю. Он долго сидел один на камнях, подперев подбородок ободранными руками, пока не заметил в сумерках крадущийся силуэт канонерской лодки. Это была «Гроза», часто швартовавшаяся бок о бок с отцовским тральщиком. На «Грозе» Фрола знали. В ту же ночь он ушел на Кавказ. В Севастополе у него ничего не оставалось. На канонерской лодке Фрол почувствовал, что он нужен. «Гроза» была переполнена ранеными, и матросы сбивались с ног. Фрол поил водой раненых, разносил хлеб и похлебку, подтирал кровь на палубе, чистил и мыл гальюны — появлялся повсюду в своем перешитом бушлате и в отцовской старой фуражке без «краба». Наконец-то он очутился в море, на корабле, в боевой обстановке. Не раз из воды появлялась игла перископа, и от перископа бежала зловещая пенистая дорожка. Тогда липкий пот выступал под тельняшкой — Фрол отлично знал, что это скользит торпеда, скользит сама смерть.
На третий день они увидели кавказские берега. Трое раненых в пути умерли. Это были совсем молодые ребята. Наверное, им хотелось еще долго жить и сойти хоть на костылях на берег. В далеком кавказском порту, куда только изредка залетали самолеты врага, сгрузили раненых и отправили в госпиталь. «Гроза» стала нагружаться боеприпасами и продовольствием, чтобы опять идти в Севастополь. Фрол превратился в грузчика и, кряхтя, таскал тяжелые ящики, только отмахиваясь, когда убеждали, что он надорвется. Командир «Грозы» смотрел на него с мостика, вспоминая сына. Его сын, такой же, как Фрол, мальчуган, остался в степном городке Украины, занятом немцами. Приближался уже час отхода. Командир позвал Фрола. Фрол взбежал на мостик. У командира были грустные и усталые от бессонницы глаза. Он протянул Фролу пачку розовых тридцатирублевок и надавал ему всяческих поручений. Фрол охотно побежал в город — он уважал этого спокойного и храброго человека. Южный базар шумел. На углях жарились шашлыки. В больших серых мешках лежали светло-зеленые мандарины. Под полосатым навесом загорелые усатые люди пили вино и кофе, и можно было подумать, что войны нет и нигде не падают с неба бомбы. Фрол обегал все ларьки и несколько магазинов, прежде чем нашел то, что ему было нужно. Счастливый, что выполнил поручение, он поспешил на набережную. Солнце уже садилось. На горах над глубокой бухтой порозовел снег. Золотились веера пальм, окна домов сверкали, словно драгоценные камни. Фрол выбежал к морю и оторопел — «Грозы» не было. Он не поверил своим глазам и заметался, как заяц, надеясь, что лодка перешла к другому причалу. Он запыхался. Пот лил по его щекам. Он обегал всю набережную, все причалы, весь мол. Совсем стемнело, когда он снова очутился на том самом месте, где сегодня грузилась канонерская лодка. Сомнений не было. «Гроза» ушла без него. Опоздал, опозорился! В кармане шуршали неистраченные тридцатирублевки. Он вынул их, пересчитал. И вдруг сразу вспомнил грустные глаза командира, брошенные им как-то слова, что Фрол очень похож на его сынишку, и его осенило: командир нарочно надавал ему множество поручений и не зря дал ему столько денег. Командир не хотел, чтобы Фрол снова шел с ними в Севастополь. И он оставил Фрола в чужом, незнакомом городе с большими деньгами, чтобы Фрол не пропал...
Мальчик долго сидел на скамейке под пальмой, размышляя о многом, о чем еще год назад он вовсе не стал бы размышлять — о любви человека к человеку. Тускло светились в бухте синие огни. Синие огни светились у него за спиной на бульваре. Ночь была тихая, теплая, и он провел ее на скамейке. Наутро он пошел на базар и до отвала наелся. А через несколько дней он узнал от подводников, что по пути в Севастополь «Гроза» погибла со всем экипажем. Вскоре Фрол нашел новых друзей. Похожий на сложившую крылья серую птицу торпедный катер покачивался на легкой светлой волне у причала, и толстый моряк с устрашающими усами распоряжался погрузкой. Фрол стоял и смотрел на толстого боцмана, а боцман в свою очередь веселыми рачьими глазами уставился на мальчишку. — Тебе чего? — спросил он. — Ничего. —— А ты кто? — Я Фрол Живцов, — А ты что тут делаешь? — Живу хуже не надо. — Здешний? — Севастопольский. — Севастопольска-ай? — удивился усатый. — Отца, мать имеешь? — Никого у меня больше нет, — сдавленным голосом сказал Фрол.
Фокий Павлович Сомов — так звали боцмана торпедного катера — соскочил на стенку, порасспросил об отце, о матери, о том, как Фрол собирается дальше жить. Фрол в свою очередь поинтересовался: — Воюете? — Ну, воюем. — Ну, и я хочу воевать. — Вое-ва-ать? — протянул Фокий Павлович. — Я уже больше не маленький! — озлобленно крикнул Фрол. — Сами, что ли, не видите? Боцман поглядел на него — ему полюбился весь взъерошенный от злости рыжий мальчишка-земляк, севастополец. Фокию Павловичу даже вдруг показалось, что он знал Алексея Живцова или во всяком случае слышал о нем. И он подумал: куда денется этот севастопольский мальчуган в тельняшке, в отцовском бушлате и в отцовской фуражке? Не пропадет ли он здесь, в чужом городе? А ведь он свой, «флотский». И Фокий Павлович решил: — Ну нет, уж я-то его не оставлю. Фрол увидел, что боцман подтянулся и с лихостью отдал честь подходившему лейтенанту. Лейтенант оказался боцману по плечо, он был очень молод, и у него были очень белые брови и светлые усики, похожие на зубную щетку. Лейтенант посмотрел на Фрола, взглянул на ручные часы, спросил боцмана, все ли готово к походу. Боцман что-то тихо стал ему докладывать, поводя глазами и усами на Фрола. Лейтенант взглянул на мальчишку с явным сочувствием и принял решение: — Ну что ж. Беру на свою ответственность. И в самом деле, не пропадать севастопольцу. Грузись! — крикнул он коротко. Фрол мигом перемахнул на покачивающийся борт катера, не заставив себя приглашать второй раз. В его душе все пело. Он еще раз ощутил потрясающую силу человеческой ласки. Он уже любил всей душой и этого грозного на вид толстого боцмана, и маленького лейтенанта с усами, похожими на зубную щетку, и бескрылую птицу, подрагивающую перед тем, как рвануться вперед и вырваться из тесной бухты в широкие морские просторы. Так началась его боевая жизнь.
3
Из устья маленькой речки, извивавшейся в топких болотах Колхиды, катера уходили к тем берегам, где шла битва не на жизнь, а на смерть. Недолгий отдых катерники коротали на замаскированном деревьями пароходе пассажирской линии Одесса — Батуми. Пароход этот, когда-то ослепительно белый, нарядный, внутри сверкавший полированным деревом, медью, давно уже вышел в тираж. Но жить на нем катерникам было удобно. Фрол поселился в кубрике с прошедшими огонь и воду матросами; сначала они посмеивались над ним, и он, словно еж, выпускал иглы и оборонялся с грубостью аборигена Карантинной слободки. Он всеми силами старался стать со взрослыми на равную ногу, и его хлесткие словечки вызывали в кубрике взрывы хохота. — А ты, парень, свойский, — похлопывали матросы его по плечу. И Фрол, недавно чувствовавший себя таким одиноким, отогрелся и полюбил свою новую грубовато-ласковую морскую семью. Его зачислили на паек воспитанником — об этом похлопотал командир катера лейтенант Русьев — и снабдили новой тельняшкой, кем-то сданными брюками и перешитым бушлатом. Выдали и бескозырку с ленточкой, на которой горела надпись: «Торпедные катера». Фрол выполнял всю матросскую работу и не раз заслуживал одобрение Фокия Павловича. Попутно он пытался освоиться с катером, выспрашивал обо всем ему непонятном. Боцман проэкзаменовал Фрола и остался доволен: «А ты, брат, у меня на-блюда-тель-на-ай», И как-то так получилось, что Фрола опять взяли в море — один раз, другой, потом стали брать постоянно. Он переболел морской болезнью, как болеют в его возрасте корью, хотя встречаются моряки, страдающие морской болезнью всю жизнь. Он привык к отчаянной тряске деревянного корпуса катера, в непрерывном движении скачущего с волны на волну, к тряске, выматывающей душу и взбалтывающей кишки. Он был крепко сколочен, коренастый, рыжий мальчишка. Он с безразличием смотрел на трассирующие, летевшие над головой пули и только однажды, когда батарея с берега открыла огонь, испытал приступ медвежьей болезни. Зато он упивался каждым торпедным залпом, зажав губы крепкими зубами, ждал, когда там, вдали, взметнутся огонь и обломки. «Вот вам! Вот вам! За батьку! За мать!» — стучало у него в голове, когда катер, сделав широкий разворот, уходил от ополоумевшего от злобы врага.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Учебный центр в Палдиски — комплекс зданий, основной учебный корпус из стекла и бетона. Жилой городок панельных домов. Для семей наших офицеров выделили несколько квартир. Свое семейство я тоже поместил в 2-комнатную квартиру. Начальник учебного центра контр-адмирал Рулюк, тихоокеанец. Встретился еще один улиссовец, начальник цикла капитан 1 ранга Данаконян. Когда-то он добивался меня помощником к себе, но на мне был флотский «фитиль», и ходатайство его не сработало. Обучение в УЦ дало много, не только подготовило меня, ветерана дизельного подводного флота, к освоению техники атомохода, но и в плане общего развития кругозора и знаний офицера-подводника. Преподаватели тут были грамотные и опытные подводники. Особенно мне понравился и пригодился на практике так называемый «планшет анализа гидролого-акустической обстановки». Он исполнялся на большом листе плексигласа, обстановка наносилась цветными стеклографами с учетом законов преломления звуковых лучей в океане, распределения ближних и дальних зон акустической освещенности. Там же удобно было размещать и другую нужную для вахтенных офицеров и расчета ЦП подводной лодки информацию. С планшета можно было считывать дальности возможного взаимного обнаружения ПЛ — ПЛ и ПЛ — НК. У нас на лодке этот планшет непременно висел в центральном посту. К моему удивлению, на других лодках я его редко встречал, хотя почти все экипажи проходили подготовку в Палдиски, а кое-кому удавалось попадать в УЦ и на межпоходовую подготовку. Где-то в середине курса подготовки стало известно, что управление комплектования ВМФ собирается укомплектовать все должности старшин команд и старших специалистов лодки мичманами, выпускниками Одесской школы мичманов, и только должности специалистов будут укомплектованы матросами срочной службы. Это круто меняло наши представления о составе команды подводной лодки. Кое-кто задавал банальные вопросы: «А кто же будет делать приборку? А кто будет стоять с ружьем у трапа? А кто..?». И т.д. Мичмана после выпуска из школы должны были ехать на флоты для стажировки на действующих кораблях и только потом, перед тем, как нам ехать в Приморье всем экипажем на стажировку, присоединяться к нам.
Не помню, кому пришла в голову замечательная идея. То ли старпому, то ли помощнику, но не мне. Я же за нее ухватился сразу. Короче, когда приехал из Москвы офицер-комплектовщик, мы поставили вопрос о том, чтобы наших мичманов после выпуска из школы на флоты не отправлять, а направить напрямую к нам в Палдиски. Тут мы их после своих занятий обучим тому, чему сами научились, тут мы их сразу лучше изучим и воспитаем под себя, тут начнется наше сколачивание как единого экипажа, тут мы им не дадим разболтаться и т. д. Офицер-комплектовщик, спасибо ему, идею подхватил. Написали ходатайство, идею пробили. Конечно, некоторое неудобство для УЦ, лишние, несвойственные УЦ заботы, лишняя нагрузка на офицеров, вместо вечернего отдыха —проводи занятия со своими подчиненными... Но зато уже идет совместная отработка на действующих стендах и макетах, на действующей ядерной энергоустановке, где почти в полном составе отрабатывается БЧ-V по вводу, эксплуатации на МКУ и выводу ее из действия. В полном составе ГКП и боевых постов БЧ-II отрабатывалась и ракетная атака — венец действий РПКСН в океане. Когда подвезли и третью часть своего экипажа, и ее включили в общий процесс. Отрабатывались и в отсеке живучести борьба с пожаром и водой, отрабатывались и в качающемся отсеке по дифферентовке подводной лодки. Как это все здорово сказалось в ближайшем будущем! Вопрос с моим очередным званием вновь возник здесь же в Палдиски. Как-то в вестибюле встретился Рулюк: — А что у вас со званием? — Должны были давно послать представление с Камчатки. Жду. — Зайдите к кадровику, скажите, пусть уточнит по телефону в Москве.
Уточнили. Конечно, ничего там нет. Написали вновь за подписью начальника УЦ. Когда летел на Камчатку за третьей частью экипажа, при пересадке в Москве задержался на пару суток, навестил отца. Созвонились с управлением кадров Министерства обороны и на другой день вечером уже по чуть-чуть отметили задержавшуюся на два года очередную звезду. На Камчатке в один из дней, когда подбирали личный состав, случайно на территории эскадры подводных лодок встретились с Катченковым. ЧВС КВФ был занят разговором с офицерами политотдела, но меня явно увидел, узнал и не смог скрыть изумления, а на мое «отдание чести» только кивнул. Замечательному, к сожалению, короткому периоду жизни в Прибалтике пришел конец. Экзамены, вручение очередного «Свидетельства с отличием», и опять дальняя дорога. А воспоминания приятны. И вспомнить есть что. Не только четко организованная учеба, но и благоустроенные быт и часы отдыха. Уютные уголки Старого Таллина, выходы в лес по грибы в окрестностях Палдиски, коллективный выезд на рыбалку — все это и другое хранится в уголках благодарной памяти. Дальняя дорога — это сборы, отправка контейнеров с семейными пожитками, а теперь и экипаж оброс солидным интендантским имуществом, организация перевозки воинского подразделения, то бишь «воинского эшелона», где по ж/д, где самолетом. Морока, но надо. Досадно только, что это придется делать еще не один раз. Пока все отправляется по адресу, указанному в предписании, в Приморье на ж/д ст. Дунай, поближе к месту базирования соединения атомных подводных лодок, где нам предстоит стажироваться и сдать первые две курсовые задачи боевой подготовки.
ПРИМОРЬЕ
Прибыли. Разместились. Для экипажа выделили в одной из казарм кубрик с парой кают для офицеров и канцелярией там же. Семьи со скарбом рассеяли по Союзу у родственников и знакомых. Я для семьи получил квартиру в пос. Тихоокеанском. Это закрытый военный поселок панельных пяти и более этажных домов для семей офицеров надводных кораблей и подводников, базирующихся на залив Стрелок. Стажировались на головной ПЛАРБ Комсомольского завода. Первая курсовая задача № 1а — организационная. Основные требования: чистота и порядок в кубрике, чистая отглаженная форма одежды, аккуратная прическа, на спецодежде соответствующая маркировка, книжки «боевой номер», знание ее и эксплуатационной документации своего заведования на лодке, знание и соблюдение требований радиационной безопасности и многое другое. Венец — допуск к самостоятельному управлению, соответственно по должности, боевым постом, командой, группой, боевой частью, кораблем. Вторая курсовая задача № 2а — практика, т. е. умение приготовить к действию, запустить, эксплуатировать, управлять опять же материальной частью своего БП, командой, группой, боевой частью, кораблем. Короче, умение плавать и управлять кораблем в надводном и подводном положении. Напряженный труд всего экипажа в течение поздней осени 1971 года и зимы 1971/1972 года не мог не увенчаться успехом, и весной мы вновь собрались и двинулись в Комсомольск-на-Амуре. То, что написал, это не для моряков. Они все это знают. Это для детей наших и внуков, если читать будут.
КОМСОМОЛЬСК-НА-АМУРЕ
Комсомольск встретил нас весенним солнцем. Разместились в расположении бригады строящихся подводных лодок прекрасно. Все семьи, что были с нами, тоже получили квартиры или комнаты. Территория большая, ухоженная. Здания просторные и добротные. Пусто. Мы пока единственный экипаж. В бригаде только один истосковавшийся на службе штаб — комбриг, капитан 1 ранга, небольшого роста, более чем полный человек с красным лицом (мы его за глаза звали «сеньор-помидор»), доказал нам это в первые же дни. Казалось бы, первым делом допусти людей до строящегося корабля, хоть просто покажи, но нет. Первым делом все вымой и вылижи, выровняй, заправь, причешись, наклей нужные бирки... Короче, подтверди задачу № 1а вновь. Дошло до того, что как-то смотрю мои мичмана моют асфальтовые дорожки на территории части палубными щетками, макая их периодически в тазики с водой. Воду таскают из ближайшего гальюна казармы. Вмешался. — Вот торчат из земли пожарные гидранты, подключите шланги и скатите всю грязь водой. Что вы ее размазываете щетками?! И что же? Получил от комбрига нагоняй: «Не вмешивайся, таков установленный порядок. Нечего газоны водой заливать!» И поделом! Звучит очень убедительно. Я, конечно, кое-что со своей стороны высказал, тем более что в пререкания включился нач. ПО капитан 1 ранга Панин. Тем не менее дня через два оформили пропуска для прохода на завод. Свое «томление по боевой деятельности» комбриг удовлетворил и в тактическом кабинете, благодаря нам существенно выполнил план по тактической подготовке. Каждую неделю, а то и дважды, проводились семинары, групповые упражнения или тактические летучки. Обучаемых в группе командирской подготовки комбрига было двое — я и мой старпом Кайсин. Как правило, это было так. В огромном, расцвеченном стендами о «вероятном противнике» кабинете по одну сторону длинного стола рассаживались комбриг, начальник штаба Герой Советского Союза, капитан 1 ранга Слава Виноградов (сосланный сюда за что-то), кто-либо, в зависимости от темы, из флагманских специалистов, иногда нач. ПО.
начал свой путь спецшкольником, продолжил подготом.
Руководитель занятия, то бишь комбриг, хорошо поставленным голосом в никуда зачитывал из отпечатанного «Плана...» очередной вопрос и вопрошал: — Кто будет отвечать? Все, естественно, смотрели на меня или старпома. Обремененные свежими знаниями из академии и УЦ, либо я, либо он, как школьники поднимали руку, вставали и четко излагали. — Так. Следующий вопрос... Кто будет отвечать? И так до конца вопросника. Комедия эта, видимо, комбригу нравилась. Остальные представители бригады, как правило, сидели с непроницаемыми лицами. Временами комбриг делал какие-то пометки в напечатанном тексте варианта ожидаемого ответа, тихо шептал Виноградову: «Надо поправить...». Наверно, это был метод повышения самообразования в этом «медвежьем углу». Как-то, помню, на очередном занятии не выдержал, говорю: мол, «нет у нас времени, сидеть здесь ломать комедию, лодкой надо заниматься. Да и вам зачем весь план на нас делать, скоро очередной экипаж приедет. Чем их занимать будете?». Пустое! «Найдем, чем. Не ваше дело». Однако вскоре отстал, я думаю, нач. ПО помог. Действительно, вскоре прибыл очередной экипаж (монтаж их лодки шел в соседнем эллинге), стало полегче. Правда, одно действо комбрига вспоминаю с благодарностью, помог сколачиванию, спайке экипажа. Вернее не спайке, а спойке. С прибытием нового экипажа назначен был строевой смотр. Смотр завершается прохождением с исполнением строевой песни. Два экипажа— естественно, здоровое соревнование. Кто лучше? После прохождения с первой песней нам скомандовали повторить. Песню не помню, но исполнили здорово. В чем дело? Идем на второй заход. За спиной у меня тихий галдеж, что-то обсуждают. Спрашиваю: «Еще песня есть?». «Есть!». И как дали... «...Ты-ы не плачь, не плачь, моя Маруся, Я к тебе-е не-е вернуся...» И припев: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. По-о морям-м, морям, морям, морям... Эх, нынче зде-есь, а завтра там!» И все это с запевалой, с посвистом... Лихо прошли!.. Ясное дело, первое место. Оказывается, первое прохождение и песня тоже понравились, потому и приказали повторить. Молодцы! Заслуга моих помощников— Кайсина, Белозерова и Задояна. По вечерам, когда я уже уходил домой, они оставались в кубрике разучивали и репетировали.
Строевой смотр. Прохождение экипажа с песней. Комсомольск-на-Амуре. 1972 год
Первое знакомство с кораблем потрясло. Вид огромной лодки в эллинге на стапелях — это не то, что на плаву! 20 м вместе с рубкой в высоту, почти 130 м в длину, 6-7-этажный и 6-подъездный дом! Работы идут полным ходом. Корпус кроют противогидролокационным покрытием. Скоро спуск на воду, достройка на плаву у стенки завода, подготовка к физическому пуску ядерного реактора. Встретились с главным строителем, договорились о порядке взаимодействия. Экипажу задача: быстро детально изучить корабль, выявить отличия от головной, откорректировать книжки «Боевой номер», углубить знания своей материальной части. И еще одно, контроль действий рабочих. Это и негласная просьба генерального директора судостроительного завода Героя Социалистического труда Деева. «Бди!». Помнится, такой же был наказ и в 1955 году, когда «С-334» находилась на достроечной базе этого же завода во Владивостоке. И не зря! Уже на плаву в одном из подшипников линии вала был обнаружен песок. Хулиганство? Диверсия? Или попытка сорвать своевременный выход и гарантировать трудовую занятость? Сроки готовности корабля к сплаву по Амуру на заводе стремятся обеспечить гарантированно, так как проход транспортного дока по мелям Амура возможен только в полные воды. Специальная служба строго отслеживает уровень воды в реке, прогнозирует осадки, стоки и т.д. Торжественный спуск на воду, бутылка, брызги шампанского! Наконец, физический пуск ядерной энергетической установки. Все по плану, в срок. Электромеханическая боевая часть экипажа была задействована в полном составе. Наши управленцы ГЭУ показали себя хорошо, даже, помнится, высказали кое-какие предложения по совершенствованию технических средств. Вообще говоря, рационализаторская работа на корабле развернулась практически с первого дня. Между прочим, я тоже лично принял в этом участие, предложив улучшить конструкцию системы связи и переговорных устройств «мостик— боевая рубка — центральный пост». Все «рации» оформлялись и премировались законным путем. Я тоже получил что-то около 60 рублей. Внедрение некоторых «раций» потребовало присутствия генерального конструктора проекта, и он прилетел из Ленинграда. Если память не изменяет, фамилия его была Ковалев.
Наша лодка на заводе строилась четвертым корпусом, и хотя значилась тем же проектом, что и первые три, пр. 667А, но существенно отличалась от предыдущих. У нас был установлен новейший навигационный комплекс «Тобол», инерциальный. Это значительно улучшало не только чисто навигационные характеристики корабля, но и боевые, связанные с использованием основного оружия, кроме того, повышало скрытность плавания. С приближением срока транспортировки по Амуру становилось ясным, что наша отличается еще кое-чем. Предыдущие лодки к моменту транспортировки имели недостаточную техническую готовность к самостоятельному плаванию, и по выходу из устья Амура их на буксире вдоль берегов Приморья отводили в бухту Большой Камень на достроечную базу. Там доводили «до ума» технически, доотрабатывали экипаж, но в основном с заводским сдаточным экипажем (заводскими рабочими), наконец, выпускали в море на заводские испытания. Техническая готовность нашего корабля к плаванию была очень высокой, а к планируемому сроку заводки в транспортный док ожидалась без малого 100%. В связи с этим генеральный директор заранее начал беспокоить командование флота, а затем и ВМФ требованием обеспечить лодку отработанным практическими плаваниями экипажем. Минсудпром рассчитывал эту лодку сдать флоту досрочно, для чего планировал заводские испытания начать с ходу, от устья Амура без захода на достроечную базу.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
