В 1949 году Юра Берман поступил в ВВМУ им. М.В.Фрунзе, но закончить его, ему было не суждено. Чтобы обязательно служить на подводных лодках, в 1952 году он добился перевода в 1-е Балтийское ВВМУ (им. Ленинского комсомола) и окончил его, с дипломом штурмана-подводника, в 1953 году, получив назначение на должность командира рулевой группы ПЛ «Б-18» 123 бригады 40 дивизии ПЛПЛ ТОФ, город Владивосток. Вся дальнейшая служба Юрия Михайловича была связана с подводными лодками, закончил службу капитан 2 ранга Ю.М.Берман флагманским штурманом в городе Кронштадте. Юрий Михайлович, прекрасно знающий свою специальность, пользовался заслуженным авторитетом среди начальников, уважением и любовью среди товарищей и подчинённых. И сейчас Юра Михайлович также жизнерадостен, энергичен и бодр, как и в молодые годы. Так держать, Юра! Всего тебе самого, самого хорошего и оставаться таким же, как и сейчас ещё многие, многие годы!
Про таких можно сказать: - Порядочность и Юра Берман - понятия тождественные. Но и поговорка: "Дружба дружбой, а служба службой" - тоже про Юру. В общем, замечательный мужик! С большой буквы!...
Пусть доставят радость возвращения к годам молодости воспоминания нашего однокашника Мануила Михайловича Кириллова! - О времени и наших судьбах. Сборник воспоминаний подготов и первобалтов "46-49-53". Книга 6. СПб, 2005.
Автор проекта, составитель и редактор сборников Ю.М.Клубков.
По возвращении в Ленинград мы были первыми, кто приказом Главкома ВМФ был награждён только что введённым знаком «За дальний поход».
Атлантический океан, лето 1956 года. Штурманский класс ВСОК ПП проходит стажировку на учебном парусном корабле «Седов». Справа налево: Первый ряд: преподаватели Вершинин, Н.Ф.Горбунов, В.К.Корниенко, старший на борту контр-адмирал П.И.Колчин, командир УПК П.С.Митрофанов, стажёры А.И.Брагин, Г.Р.Арно. Второй ряд: стажёры Е.Н.Золотарёв, В.Иванов, В.Трофимов, М.М.Кириллов, Г.Петренко, В.Ф.Комлев, Ковалёв, Ю.А.Портнов, А.П.Бурсевич, Ю.М.Берман, Н.Абеленцев, ?.
УПК «Седов», июль 1956 года. Снимок на прощание. Фото публикуется повторно с указанием фамилий. Слева направо. Первый ряд: В.Иванов, Е.Н.Золотарёв, преподаватель Н.Ф.Горбунов, Г.Петренко, Н.Абеленцев, В.Трофимов. Второй ряд: Н.А.Теминдаров, В.Ф.Комлев, Г.Р.Арно, Ю.М.Берман, А.И.Брагин, Ю.А.Портнов, М.М.Кириллов.
И воздается по делам твоим (Близкое к библейскому)
Этот рассказ о том, что всё-таки случается в жизни, и чего не хотелось бы вспоминать. На первом курсе подготовительного училища в спальном помещении (по-морскому - кубрике) стали случаться неприятные для флотского коллектива мелкие кражи: то исчезнет несколько рублей, то бытовая мелочь, вроде зубного порошка, папирос, носков, то что-то посущественнее: тельняшка, брюки, ремень, часы. И мыло. Да-да. обычные бруски хозяйственного и туалетного мыла. Пропажи раздражали и воспринимались болезненно. Обстановка в роте накалялась. Стали чаще хмуриться. Появилась настороженность в общении. Задушевные разговоры после «отбоя» стали редкими и быстро угасали. Начальство обеспокоилось. Были приняты меры: официальные — командованием и политотделом, и неформальные — воспитанниками. Инструктажи заступающих в суточный наряд жестко конкретизировались. Офицеры и старшины чаще появлялись в казарме в неурочное время. Воспитанники, сбившись в кучки, обменивались мнениями. Психологический настрой быстро портился: настороженность незаметно переходила в подозрительность. Малая часть воспитанников - из тех, у кого ничего не пропадало - внешне сохраняла невозмутимость и безразличие к суете поисков воришки. Это расценили как уравновешенность характера. Ничто - ни меры сверху, ни инициатива снизу - не помогало. Помог, как всегда, случай. Вор попался на мелочевке - на МЫЛЕ!
Этот монструозный насекомочеловек олицетворяет собой подозрительность, судя по названию рисунка. -
Учитывая обстановку, в наряд стали назначать не всех подряд, как всегда, а наиболее спокойных и выдержанных. Среди них оказался воспитанник по фамилии ..., впрочем, назовем его просто Гвоздь. Прозвище он получил созвучно своей фамилии, а внешностью походил на ржавый гнутый гвоздь. Был тих и незаметен, как серенькая мышка. Никогда и никуда не встревал, ни с кем не водил дружбу, но и не конфликтовал. Часто ходил в увольнение: был из местных. Пост дневального был у тумбочки в начале коридора. Спальное помещение отделялось от коридора стеной с гремя высокими и широкими дверями. Один дневальный находился безотлучно у тумбочки, а двое других - подсменных - занимались приборкой или отдыхали в кубрике. Помещение большое, длинное. Кто-то, войдя в кубрик, заметил, что в другом конце помещения Гвоздь обшаривает тумбочки. Вошедший, смекнув в чем дело, тихонько и незаметно вышел обратно в коридор и рассказал дежурному по роте. Дежурный в сопровождении нескольких человек вошел в кубрик и увидел Гвоздя у открытой чужой тумбочки. Тотчас потребовали от Гвоздя объяснений. Гвоздь молчал. Тогда кто-то дал хорошую затрещину Гвоздю, и тот сник: «Только кусочек мыла». Заглянули в тумбочку Гвоздя: там, на виду, лежал кусок мыла. Ничего криминального: в тумбочках можно было увидеть два-три куска мыла помимо того, что в мыльницах. Но обратили внимание на такую деталь: нижняя полка была неестественно узка. Присмотрелись еще. И вынули вертикально установленную фанерку: за ней «красовались» почти полсотни аккуратно уложенных кусков хозяйственного и туалетного мыла. Спросили Гвоздя: «Откуда это?». Он молчал. На Гвоздя посыпались вопросы: «А у того брал? А у этого?», и в том же духе продолжали перечислять украденное и пострадавших. Гвоздь отмалчивался и отнекивался. Тогда разъяренные подлостью Гвоздя воспитанники стали «освежать его память» порциями оплеух и затрещин. И Гвоздь после каждой «порции» признавался в своих воровских делишках. «Допрос с пристрастием» происходил у меня на глазах. С тех пор сложилось убеждение, что подлость труслива. Гвоздь стоял потрясённый разоблачением, растерянный и жалкий в своей вдруг открывшейся низости.
...В кубрик быстро вошел старшина роты. Разгневанные воспитанники отошли от Гвоздя, презрительно бросив напоследок: «Гнида», «Гад», Старшина увел Гвоздя в ротную канцелярию. Вскоре пришли офицеры: командир роты, воспитатели и замполит курса. Гвоздя долго не отпускали из канцелярии. Вернулась рота после занятий. Взбудораженные новостью, все жаждали «лично» высказать Гвоздю свою, мягко говоря, неприязнь. Предстояла ночь, и неизвестно, как эта неприязнь проявится. Роту построили и постарались нас убедить не трогать Гвоздя до собрания. Не помню, изолировали ли Гвоздя от нас или оставили в кубрике. В казарме в эту ночь находились офицер и старшина - на всякий случай. На следующий день вместе с Гвоздем к нему домой пошли офицер, двое старшин и несколько воспитанников. Там и обнаружили похищенное, в том числе, ложки и вилки из столовой, и, к великому изумлению, очень много разных мыльниц. В роте недоумевали: «На кой чёрт ему столько мыльниц?». Обнаруженное вернули владельцам. Но кое-кто был вынужден распрощаться со своими деньгами и вещами. Гвоздь оказался жадным и предприимчивым делягой. Предстояла череда обязательных в таких случаях разбирательств по комсомольской линии: на заседании бюро первичной организации взвода (класса) и роты, на общем собрании, в училищном комитете и в политотделе. Нежелательность пребывания Гвоздя в училище ускорило эти формальности. Неформальное воздействие переносилось по общему согласию «на потом», после собрания. На собрании, не дав слова «записным ораторам», выступили молчуны, те, кто обычно не участвовал ни в каких обсуждениях. Их искренность усилила воспитательный эффект: они говорили от души (а не «выступали») понятно и доходчиво. Гнев, презрение и ярость оскорбленных воспитанников обрушились на Гвоздя. Тот был жалок. ЗАЩИТНИКОВ НЕ НАШЛОСЬ. На следующий день Гвоздя выпроводили за пределы училища. Никакого сопровождающего после КПП не было. Таким «ярость оскорбленныхям», как Гвоздь, сопровождающих не выделяли: много чести. Но зато «ВНЕ территории училища» уже поджидали. За Гвоздем ПОСПЕШАЛА еще одна группа воспитанников. Вот тут, посреди заброшенного кладбища, в неформальной обстановке неформально побеседовали и устроили подонку прощальную взбучку.
Гвоздь, пройдя через жернова осуждения и презрения, не взывал к милости. Оп пригнулся, защищая лицо и голову руками. Тотчас на него обрушился град ударов. Большинство не могло дотянуться до Гвоздя и стояли вокруг Он, всхлипывая от обиды унижения и стыда, повторял: «Простите... больше не буду... виноват... поверьте!». ... Всё произошло скоротечно. Гвоздь опустил руки, выпрямился и взглянул на нас: «Обещаю». Все расступились. Вид поколоченного охладил пыл возмездия. Изжогой колыхнулась брезгливость к воришке. Гвоздь хрипло выдохнул: «Простите, братцы!». Ноги его подломились, и Гвоздь рухнул на землю, встал на четвереньки и пополз, остановился, опять пополз (и это отложилось в памяти). Стародавнее, времен Станюковича, обращение враз прекратило взбучку. Никто не преследовал Гвоздя: не принято бить лежачего. Все молчали. Гвоздь тяжко поднялся и, пошатываясь, грязный и побитый, пошёл прочь. Больше его не видели. Гвоздь получил сполна. О нем следовало забыть... ... Спустя какое-то время пришло покаянное письмо, которое зачитали перед строем. Гвоздь благодарил (?) товарищей за «науку» (!), просил простить его: заверял, что он всё осознал и понял. И известил, что его то ли обещали восстановить в комсомоле, то ли уже восстановили (не помню точно). Не знаю, какой ответ был послан и был ли послан. От нас прощения Гвоздь не услышал.
Май-июль 2004 года
Забавное и смешное:
Живность в строю (Юмореска - быль)
Некто из строевого отдела в угоду начальству упорно внедрял в «строевую практику» новую форму команд и докладов о наличии личного состава в строю. Команда: - Доложить о НАЛИЧЕСТВУЮЩЕМ личном составе в строю. Доклад: - НАЛИЧЕСТВУЮЩЕГО личного состава в строю - X человек. Фраза корявая, трудная в произношении. И тем не менее ... На вечерней поверке, следуя указанию, ротный старшина, лихо вскинув руку к козырьку, провозгласил, обращаясь к вице-старшинам: - Доложить о нали... чи... че... чи... - и запнулся. Сразу из строя - вполголоса -реплика: -... О наличии живности... " Старшина, подхватив фразу, облегчённо изрек: -... О наличии ЖИВНОСТИ в строю!
Мгновение... и казалось, обрушит потолок. Старшина оторопело соображал, что здесь не так. Выйдя из ступора, старшина во всю мощь лёгких, гаркнул: -С-ми-р-на! Смех оборвался. Все замерли (руки по швам), не успев утереть слезы. Шутник-подсказчик тут же огрёб нарядов вне очереди на всю катушку. И ближайшие подряд субботы и воскресенья (такова ответная «шутка» - в дни увольнений!) подсказчик-юморист вынужден был отбиваться от ехидных вопросов: «Сколько ещё осталось, ЖИВНОСТЬ?» Ну, а «шедевр» казённого косноязычия канул в Лету.
Июль 2004 года
Бум
(Навеяно воспоминаниями Толи Селезнёва)
Был в роте воспитанник с шутливым прозвищем Бум. Невысокого роста, плотный, коренастый, Бум не отличался многословием, но был очень обидчив и упрям. Благодаря последнему свойству характера ходил всё время в передовиках учёбы. Когда у него вдруг вспыхивало желание выяснить отношения, то он произносил, сокращая слово «будем»: - Бум? Если бум, то давай! - и, набычась, принимал боевую стойку. Я не помню, чтобы кто-нибудь принимал вызов, тем самым, создавая иллюзию бумовой «победы». Но однажды произошёл забавный случай. Кто-то неосторожно высказался в адрес Бума. Бум мгновенно исполнил ритуал приглашения к выяснению отношений: - Бум? Если бум, то давай! Но как всегда, обидчик пренебрежительно отмахнулся от упрямца: - Да ну тебя! - повернулся и пошёл было от Бума, как тот схватил его за воротник робы и рванул вверх и назад, к себе. Нам недавно выдали белые робы из плотного материала и не подогнанные по размеру - в надежде на усадку при стирке. На обидчике роба сидела колоколом и была на пару размеров больше, с подвёрнутыми рукавами.
От неожиданности отказчик резко присел, невольно взмахнул руками и выпал из рубахи. Отбежал в сторону за спины наблюдавших эту сцену. Бум, не задерживаясь в движении, ударил со всей силой робу кулаком, нанизав её себе на руку. Ошалело замер в позе с вытянутой рукой, сжатой в кулак, и другой рукой, державшей воротник. Все рассмеялись, а Бум долго ещё бурчал в своей обиде на отказчика.
«Папаша» Мондрус
Летний вечер. Группа воспитанников строем торопится после ужина в клуб на новый фильм. Рядом со строем бежит запыхавшаяся девочка-ребёнок. Она в отчаянии кричит: - Меня не забудьте! Меня возьмите! Я тоже хочу! Никто не обращает внимания: все устремлены вперёд. Девочка останавливается, личико её кривится в обиде. Она капризно топает ножкой и срывающимся голоском восклицает: - Мой папа Мондрус! ...Строй ломается: воспитанники, спотыкаясь, хохочут. Её папа личность примечательная: яркая представительная внешность, демонстративно волевой и повелительный характер, любитель шахмат, ценитель юмора и обладатель командного голоса. Когда раздаётся голос Мондруса, голоса других офицеров превращаются в шумовой фон. Отсмеявшись, строй продолжает движение. Кто-то берёт маленькую Лару за руку, и она семенит, приспосабливаясь к широкому шагу взрослых людей. Ларочка горделиво посматривает по сторонам: вот какого хорошего дядю я держу за руку. Не отсюда ли шутливое прозвище командира роты капитан-лейтенанта Мондруса — «папаша» Мондрус?... ... Шли годы. Маленькая Лара взрослела. Уже не было нужды ссылаться на знаменитого папу. Взрослая Лара добилась признания у поклонников эстрадной песни. В России старшее поколение помнит певицу Ларису Мондрус.
Отец певицы - Мондрус Игорь Иосифович. -
Окончание следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Теперь мы пожинаем плоды своих трудов и стремимся уразуметь новую правду. Нам повезло, что практически никому из нас не пришлось непосредственно участвовать в войнах. Возможно, это и есть главный результат усилий нашего поколения. Кроме той, Великой, оставившей и на нашем поколении свою кровавую отметину. Приведу также имена погибших в Великую Отечественную войну моих двоюродных братьев и сестёр. Перед войной всего их было 17 человек).
– Антонина Мироновна Кульпанович. Дочь раскулаченных родителей, в войну она стала партизанской связной и была расстреляна немцами. – Игнат Лапцевич (сын сестры отца Евдокии), призванный в армию в первые дни войны, пропал без вести. – Петр Константинович Гостило (сын сестры отца Домны), умер в блокаду в 1942 году в Ленинграде. – Антон Михайлович Лапцевич, умер в блокаду в 1942 году в Ленинграде. – Евгения Гаврииловна Лапцевич, эвакуирована из Ленинграда вместе с отцом и после его смерти покончила с собой. В этот список следует, наверно, включить и моего старшего брата Фёдора 1923 года рождения, прошедшего войну авиационным техником от Сталинграда до Берлина. Перенесенная им на ногах в военные годы жестокая ангина поразила оба сердечных клапана. После войны болезнь прогрессировала, и к 1959-му году брат едва мог ходить. Операция на сердце в клинике знаменитого в те годы военного хирурга Куприянова окончилась смертью брата 30 ноября 1959 года. Два списка… Тринадцать имён, упомянуть здесь каждое из которых я посчитал своим долгом. Надеюсь, меня не будут строго судить за перегруженность этой главы собственными именами. Не моя вина, что число безвременно и мученически погибших моих близких только в двух поколениях двух семей оказалось столь большим. В поколении наших родителей погиб почти каждый второй, в нашем поколении – почти каждый третий. Таково было выпавшее на их и на нашу долю время. Может быть, мысленно примерив на себя судьбу любого из них хотя бы на несколько мгновений, мы ещё раз задумаемся о том, зачем и кому нужны были столь безмерные жертвы? Есть ли на земле такие цели и такие люди, которые стоят жизни хотя бы одного человека? Тем более, десятков миллионов, как это было не так уж давно! А ведь желающих подобным образом распорядиться чужими жизнями что-то не становится меньше.
Осознавать себя я начал в конце 1935 года. Прошедшее с момента моего рождения четырёхлетие было весьма бурным и тяжелым для нашей семьи. В него вместились события, над описанием подобных которым трудилось немало писательских талантов: это и организация в деревне колхоза (нарекли его громким именем «Победа»), и раскулачивание несогласных, а также семейная катастрофа, какой был пожар и гибель до тла построенного отцом и подготовленного к заселению дома, и вызванный этим переезд в чужой временно пустующий дом. Однако, запомнившиеся мне первые ощущения об окружающем мире были вполне благоприятны. Да и вряд ли может быть иначе в семье, где родители по-человечески относятся к детям. А я был в семье самым младшим и, естественно, баловнем, или по-белорусски «пестуном». Попытаюсь описать самую первую запавшую в память картину. Я вижу себя сидящим на кровати в большой (мне так казалось) слабоосвещённой комнате. Кровать стоит вдоль левой от входа боковой стены. Одна ее спинка упирается в русскую печь, другая в кровать, стоящую вдоль стены против входа. Кровати из струганных досок, неширокие. Печка занимает почти четвертую часть комнаты, её топка расположена около входной двери. Печка топится, около нее, освещённая мерцающим из топки пламенем, возится мама. Я весь полон безотчетным ожиданием и, как оказывается, не зря: широко распахивается дверь и вместе с ворвавшимися из сеней клубами морозного пара входит в комнату одетый по-зимнему папа (подпоясанный кушаком кожух, папаха, ватные штаны, валенки). Он весел, энергичен. Пощекотав меня усами, роется в висящей на плече «торбе» и подаёт мне кусок черного хлеба: – «Это тебе зайчик из леса прислал». Отец вернулся после недельной работы на
Я вначале удивляюсь сходству «заячьего хлеба» с обычным, но, ощутив во рту непривычную холодную упругость замороженной краюхи, верю, что это действительно «гостинец» от зайчика. Далее я опускаю хранящиеся в моей памяти картины знакомства с окружающим, большим, непонятным, но очень влекущим миром. Они, я думаю, во многом общие для всех детей, начинающих постепенно воспринимать и осознавать себя, близких, дом, двор, небо, солнце, облака, деревья, растущую на земле и плавающую в воде живность, – всё, что попадается ребёнку на глаза и поражает его как своим видом, так и радостью узнавания. Кратко упомяну отдельные запавшие в память эпизоды. Моего отца по итогам зимней заготовки леса наградили килограммом сахарного песка и … плакатом. Его стоит описать. На большом (около 1,5х0,75 м) цветном листе был изображён буржуй с жабьим лицом, толстой сигарой во рту и дымящейся бомбой в руке. Туловище буржуя в виде змеиных колец обвивало земной шар. Справа на плакате высился пролетарий, мужественное лицо которого не оставляло сомнений в благородстве его помыслов: могучей рукой он сжимал буржуину горло. Плакат был водружен отцом над кроватью в виде ковра. Поскольку в нашей деревне в то время не было ни радио, ни газет (электричества тоже), то этот плакат можно считать первым соприкосновением моего сознания с идеями коммунизма. И, судя по моему тогдашнему впечатлению, плакат, несмотря на свою примитивность, а, может быть, благодаря ей, достигал своей цели, закладывая в моём подсознании и постепенно делая привычным чувство антипатии к кровожадному буржую и желание подражать благородному пролетарию. Другая часть отцовской премии использовалась с большей для нас пользой: иногда мама насыпала на стол сестренке Лине и мне по небольшому холмику сахара, и мы слизывали его, максимально растягивая удовольствие. К лету 1936 года относится сделанный заезжим фотографом общий снимок всей нашей семьи: отец (39 лет), мама (42 года), Фёдор (13 лет), Ольга (9 лет), Лилина (7 лет) и я (5 лет). Снимок этот уникальный, ибо больше нашей семье в полном составе фотографироваться не довелось.
Наша семья в полном составе: мама Софья Тарасовна, отец Василий Казимирович и дети (по старшинству): Фёдор, Ольга, Лилина и Николай. Деревня Веркалы, лето 1936 года
Конец лета 1936 года запомнился картиной разрушения нашей деревенской церкви. Церковь стояла на въезде в деревню и давно пустовала. Деревенским активистам потребовалось приложить немало усилий, чтобы разрушить добротную постройку. В душе осталось чувство безотчётного страха, словно при встрече с чем-то непонятным и зловещим. Начало следующего 1937 года ознаменовалось судьбоносным для нашей семьи поступком отца: с большим трудом он вышел из колхоза, получил паспорт и уехал искать счастье в Ленинград. Там уже довольно давно жили его старшие братья Гавриил и Фёдор. После того, как сгорел наш дом, а земля и живность были сданы в колхоз, шаг отца был закономерен, так как экономическая связь нашей семьи с деревней оборвалась. Картина отъезда отца и сейчас стоит у меня перед глазами: та же описанная мной выше комната, освещённая тускло на этот раз керосиновой лампой. Я лежу на кровати и, разбуженный отцом, с трудом воспринимаю окружающее. Бросается в глаза и настораживает грустный вид мамы. Отец нежно целует меня и кладёт рядом на подушку предмет моих давних мечтаний – ручку для письма распространенной тогда конструкции в виде трубки длиной около 12 см, в которую с обеих сторон вставлялись более короткие трубочки: одна с пером, другая с карандашом. В собранном виде и перо, и карандаш находились внутри трубки. «Будешь писать мне письма?» – спрашивает папа. Я киваю ему в ответ и начинаю понимать, что он уезжает. По приезде в Ленинград отец поселился у своего брата Фёдора, имевшего комнату в доме № 36 по улице Чайковского, и устроился работать дворником этого же дома.
Три брата Лапцевичи слева направо: Василий Казимирович, Гавриил Казимирович и Фёдор Казимирович. Ленинград, 1937 год
Своё обещание отцу я смог выполнить довольно скоро. В течение весны 1937 года, наблюдая за готовившими уроки сёстрами и с их помощью, я научился читать и писать. Первая прочитанная мной книжка называлась по-белорусски «Мiколка-паравоз» (к сожалению, не помню автора). В последующем запомнились мне книжки о пограничнике Карацупе и его собаке Индусе, повесть «Пакет», а также небольшая книжка о подвигах Клима Ворошилова и Семёна Буденного в 1-ой Конной Армии (по-моему, эти книжки были на русском языке). Всё написанное я воспринимал в том возрасте буквально, как имевшее место быть на самом деле. Книги и их герои будили воображение, западали в душу, появлялось желание быть смелым, сильным, благородным. Пожалуй, к весне 1937 года относится и последний запомнившийся мне визит к нам деда Казимира. Он был выше среднего роста, сухощавый, с худым лицом, на котором выделялись хрящеватый с горбинкой нос и седые небольшие усы. Он что-то сердито и веско говорил маме, расхаживая по комнате в расстёгнутом кожухе. Мама сидела в углу и молчала, я сидел в другом углу, переживал за маму и удивлялся, почему она, вполне способная на точный и резкий ответ, сейчас так покорно слушает деда. Ко мне дед Казимир не выразил особого интереса, кроме разве нескольких мимолётных взглядов, брошенных во время своего монолога. Вообще, дедушки и бабушки не оказывали мне, как, наверно, и другим своим внукам, особого внимания. Не могу припомнить, например, чтобы кто-то из них меня приласкал. Правда, и попытки оттрепать меня имели место только со стороны бабушки Устиньи. Бабушка Фёкла умерла, кажется, ещё до моего рождения. Однако, семьям своих детей они оказывали постоянную поддержку, особенно тем из них, у кого дела шли похуже. С дедом Казимиром в его не слишком просторной избе жили его дочь, незамужняя Евдокия с сыном Игнатом, а также сын Михаил с женой Домной (тезкой старшей сестры отца), их сыновьями Антоном и Александром и дочерью Майей. Так что общения с внуками деду хватало и без меня через край. Судя по разговорам взрослых, дед обходился со своими домочадцами властно и круто. В целом же у меня осталось впечатление о деде Казимире как о человеке взрывном и сварливом, но способном на неординарные поступки, мнение которого имело в семье и в деревне достаточный вес.
Летом 1937 года дед Казимир умер (думаю в возрасте около 70-ти лет). Его похороны, первые в моей жизни, я запомнил только как зрелище, осознать это, как утрату близкого человека, я ещё не был способен. Дедушка Тарас и бабушка Устинья через маму принимали в жизни нашей семьи более глубокое участие. Этому, наверно, способствовало и то обстоятельство, что их дом был рядом с нашим, который мы временно занимали. Дом деда Тараса располагался в середине деревни и был сравнительно недавней постройки. По деревенским меркам – видный и просторный. Правда, как и все деревенские дома-пятистенки, состоял из комнаты и сеней. Это, кажется, был единственный в деревне дом, расположенный к деревенской улице не торцом, а длинной боковой стеной. С улицы в дом вело высокое (может быть, только по моим тогдашним меркам) крыльцо. Помню, во время проходивших летом военных маневров в доме деда разместились на постой командиры, что, наверно, льстило хозяевам. В сенях, за лёгкой перегородкой жила тётя Люба с мужем Константином. У этой пары долго не было детей, но в 1939 году родилась, наконец, дочь Вера, а перед самой войной и сын Константин. Дедушке Тарасу в описываемое время было немногим за 60. Это был среднего роста плотный мужик, сдержанный и молчаливый. Сохранилось в памяти его смуглое круглое лицо, густые черные с лёгкой проседью волосы, широкие дуги бровей над небольшими синими глазами, нос картошкой, прокуренные усы. Лицо деда было некрасивым, но запоминающимся, и его характерные черты без труда угадывались в лицах сыновей и дочерей (пожалуй, и в моём теперешнем тоже). Я его не видел праздным никогда. Он был постоянно в работе, делая своё дело сосредоточенно и основательно, с неизменной самокруткой во рту. Похоже, дед хорошо владел всеми видами ремёсел, составляющих непростой крестьянский труд и обеспечивающих жизнь большой семьи в условиях почти натурального хозяйства.
Мне хорошо запомнилось, как свободно и уверенно управлял дед Тарас работой «женской бригады», состоящей из бабушки, мамы и тёти Любы, по разделке туши и последующей обработке мяса выкормленного мамой и забитого дедом кабана. При этом сам он трудился за троих. Бабушка Устинья помнится мне худощавой, выше среднего роста, несколько сутуловатой, очень подвижной женщиной. Как ни странно, лицо бабушки совсем не сохранилось в моей памяти. Хотя именно она уделяла мне сравнительно много внимания, пытаясь, правда без успеха, приобщить к полезной деятельности. Её поручения присмотреть за маленькими детьми тёти Любы и другие очень быстро рождали во мне скуку, и я под любым благовидным предлогом (чаще, якобы, по нужде) убегал от неё при первой возможности. Скрывшись с бабушкиных глаз, я тут же забывал о ней, её поручении и выдуманном мной предлоге. Забывал настолько, что мог вскоре опять появиться в поле её зрения, не чувствуя за собой никакой вины. Рассерженная моим вероломством, бабушка цепко хватала меня за ухо. Следовавшая за этим трёпка была не очень болезненной и, главное, не обидной, так что о ней я помнил не дольше, чем о бабушкином поручении. Бабушка, по-моему, была незлопамятна и отходчива. Дед Тарас и бабушка Устинья жили в согласии, их характеры хорошо дополняли друг друга. Оба крепкие здоровьем, трудолюбивые, здравомыслящие, они ещё перед самой войной могли не только содержать себя и вести своё хозяйство, но и оказывать помощь семьям своих дочерей. Сын Кузьма, как я уже писал, пропал в гражданскую. Другой сын, Сергей, служил в Красной Армии с момента ее создания. Отечественную войну он встретил в Харькове в звании полковника. Война обошлась с ними очень круто. Бабушка Устинья, пережив трагическую гибель дочерей Любы и Антонины и их мужей, умерла сразу после войны. Дед Тарас долго болел и ушёл из жизни в начале 50-х годов.
Возвращаюсь в 1937 год. Летом этого года около места, где была церковь, построили большое (по деревенским меркам) деревянное одноэтажное здание школы. До этого под школу использовали кирпичный двухэтажный дом бывших хозяев этих мест помещиков Шестовских, но он пришёл в ветхость. Новая школа могла принять ребят только первых четырёх классов. Учащиеся 5-х – 7-х классов ходили в школу в расположенный в семи километрах от Веркал посёлок Задащенье. Ближайшая средняя школа была за 10 километров в «местечке» Шацке. Так на польский манер в Белоруссии назывались теперешние «посёлки городского типа». Отмечу ещё одну хорошо запомнившуюся мне дату – 12 декабря 1937 года – день первых выборов в Верховный Совет СССР по «Сталинской конституции». День был настоящий зимний – ясный, солнечный с приличным морозцем. Рано утром мама со мной на колхозной санной упряжке ездила в лес за дровами. Потом вместе пошли на избирательный участок, организованный в новой школе. Там я впервые с некоторым удивлением ощутил, что, оказывается, и взрослые могут испытывать уже ставшие известными и мне чувства смущения и неуверенности. В непривычной официальной обстановке хорошо знакомые мне простецкие дяди и тёти держались скованно, пряча робость под показной солидностью. Мне кажется, тогда крестьяне всерьёз надеялись, что эти выборы изменят как-то их жизнь к лучшему. Вечером после голосования в коридоре школы с помощью кинопередвижки нам показали хронику на сельскую тему и кинофильм «Тринадцать». Не только я, но, похоже, и подавляющее большинство односельчан тогда впервые оказались в роли кинозрителей.
Вместе с Вячеславом Маховым в 1968 году прибыл его однокурсник Борис Писюк (фамилия изменена). Он был старше меня на один или два года, окончил ВВМУ имени М.В.Фрунзе, служил на Балтийском флоте на тральщиках в Палдиски. Приехал в Хабаровск с семьей: жена Людмила – обаятельная, смешливая, улыбающаяся, весёлая хохлушка родом из Одессы, полная противоположность своему мужу, и маленькая дочь, а вскоре родилась вторая дочь. Их многодетная семья сразу же получила трёхкомнатную квартиру. Постепенно я стал понимать, что собой представляет этот Писюк. В этот же период разыскали служившего в военкомате выпускника Канской школы военных переводчиков со знанием английского и китайского языков, но без опыта специальной подготовки Владимира Месилова, которого тут же назначили на должность оперативного офицера. Вскоре Месилов был направлен в Москву на трёхмесячные специальные курсы при нашей Академии, которые успешно окончил, и в дальнейшем, на мой взгляд, работал успешно. Хочу добавить, что тогдашняя поездка в Москву Владимиру представлялась подобно потому что за всю свою предыдущую жизнь, дослужившись до майорских погон, он ни разу не выезжал на запад далее Урала.
На следующий 1969 год прибавление в «контору» оказалось весьма ощутимым – прибыли сразу четыре человека: Женя Синицын, Виталий Эстрин, Юра Брукс (фамилия изменена) – все после окончания Третьего факультета и я, самый случайный из них, но, как ни странно, прослуживший на Дальнем Востоке больше всех вместе взятых из вышеперечисленных. К сожалению, вскоре между оперативными офицерами началась искусственно создаваемая негласная борьба, которая постепенно разрасталась и с каждым годом приобретала чудовищный, враждебный, неприязненный, недружелюбный характер, внешне прикрываемая лицемерными заверениями в безграничной дружбе, фарисейским притворством в проявлении своих до поры до времени замаскированных эгоистичных устремлений. Дальнейшие события показали, что основным инициатором такого положения в нашей «конторе» явился не кто иной, как Писюк, ярый поборник политики «разделяй и властвуй», о котором придётся поведать кое-какие подробности. Для того чтобы приступить к рассказу, как развивались события, прежде всего, остановлюсь на краткой характеристике изображённых лиц на вышеприведённой фотографии, о которых ещё не шла речь. Мне вспоминается, что наиболее стабильным по составу контингентом были наши сверхсрочнослужащие мичманы, в основе своей хорошо подготовленные специалисты: положение и служба их удовлетворяла, и они никуда не намеревались переводиться. Моё неустоявшееся и шаткое положение заставляло быть более осмотрительным в выборе постоянных и близких товарищей. В реальной жизни мне, однако, не выделяя особенно какие-либо приоритеты, приходилось поддерживать ровные отношения со всеми. Хотя, конечно же, я старался по возможности быть избирательным, если по тем или иным причинам кто-то не вызывал у меня симпатии. Моя ошибка, как теперь считаю, заключалась в том, что я имел неосторожность бесцеремонно давать оценки тем или иным коллегам, что, как правило, происходило частенько в «дружеской» компании и развязывало язык после второго или третьего стакана с «горячительным» напитком. До меня не сразу дошло, что, чем я крепче буду держать язык за зубами, тем меньше буду иметь врагов и завистников.
Человеку нужно два года, чтобы научиться говорить, и шестьдесят лет, чтобы научиться держать язык за зубами. Лион Фейхтвангер.
Лучше, как показала суровая обыденная жизнь, говорить о чём угодно, например, о погоде, о бабах, о неопознанных летающих и плавающих объектах, о загадочных «квакерах», только не обсуждать действия и поведение своих обидчивых и злопамятных сослуживцев. Но мне, к сожалению, не всегда удавалось так разумно поступать, и за это приходилось расплачиваться, например, задержкой в желаемом назначении на вышестоящую должность и в присвоении очередного воинского звания, хотя явных замечаний или более того дисциплинарных взысканий по служебной деятельности не имелось. Для подтверждения этих слов вспоминаю, что, находясь ещё в равных офицерских должностях, я иногда неодобрительно высказывался о Писюке, отмечая в его поведении фанаберическое высокомерие и снобистское пренебрежение к своим коллегам, но одновременно с этим неуёмное желание выслужиться, подмазаться, подлизаться к начальству с целью незамедлительного продвижения по службе.
Посмотрите на фотографию: Писюк уже сидит по правую руку от Тимофеевича. Он уже тогда почувствовал «запах крови», что для него открывается реальная перспектива стать начальником нашей «конторы». Вот только надо избавиться для начала от опытного начальника первого направления Юрия Николаевича Столярова (сидит по левую руку от Шорникова). Заместитель командира части А.Н.Завернин уже не опасен: «пришла его пора» отправлять на пенсию. Вот только ни в коем случае не пропустить вперёд Виктора Бычевского, а также молодых, набирающих опыт, конкурентов, например, того же Вячеслава Махова и других оперативных офицеров.
Задачу свою Писюк, руководствуясь своими личными эгоистическими планами, вскоре блестяще выполнил, но какие были последствия этой узурпации, расскажу позже. Возвращаюсь, однако, к фотографии. По ходу текущих событий, как-то так складывалось, что у меня сохранилась добрая память о Геннадии Слепкове, бесхитростном, откровенном, добропорядочном человеке. В его руках находился ответственный участок – вся финансовая служба нашей «конторы». Обычно такая область деятельности превращает людей в закрытых, чёрствых и малообщительных буквоедов, вернее цифроедов, придирающихся к любой неточности. И это правильно. Но для Слепкова такая линия поведения была не характерна. В повседневной жизни он был прост, любил пошутить, никогда не отказывался принять участие в весёлом дружеском застолье. Обладая неплохим тенором, он иногда в компании, поддаваясь искушению, напевал популярные лирические песни и романсы. Вячеслав Фролов срочную службу проходил на нашем катере в качестве рулевого. Остался на сверхсрочную службу. Женился, пошли дети. Находясь в составе оперативно-технической группы, он успешно освоил разнообразные способы и приёмы технических работ, особенно фотографирование, сложную печать и другие виды. Всегда был выдержан, дружелюбен, уравновешен. Хотелось бы рассказать ещё об одном представителе нашего коллектива мичмане Юрии Петровиче Чеботаре, служившем в группе оперативной техники. На данной фотографии его, к сожалению, нет. Мне помнится, он был мастер на все руки, мог выполнить любую работу, и слесарную, и токарную, и столярную, и типографскую, и чертёжную. Был заядлый рыбак и охотник. Однажды уговорил меня отправиться с ним на утиную охоту. На его моторной лодке мы отошли по Амуру совсем недалеко от городских окраин и оказались в каких-то дремучих и заросших камышом и высоченной травой зарослях, в только ему известных многочисленных речных протоках и заводях, где почти из-под каждой кочки взлетали или или кулики. Быстро и без надежды на положительный результат из-за отсутствия навыков стрельбы по движущейся цели, я добросовестно расстрелял свои патроны и возвратился к лодке, где с минимальной надеждой на мой успех поджидал Юрий, раскинув по берегу многочисленные удочки. Ну, теперь пойду я. Уверенно сказал Петрович и скрылся в прибрежных зарослях.
Послышались одиночные и дуплетом выстрелы. Наверное, также стреляет в небо, так мне подумалось. Не прошло и часа, как Юрий возвратился, держа в руках трёх уток. Вот это да! Удача! У Чеботаря был принцип на охоте и рыбалке, как от греха подальше, ни глотка спиртного. Так и возвратились мы восвояси, как стёклышко, трезвыми, но довольными. Зато на второй день Петрович пригласил к себе домой на утиное жаркое. Тут-то, конечно, и выпили, как и полагается, за успешную охоту. Оказалось, что он своеобразный витофилист, коллекционирующий художественные картинки и этикетки, связанные с винно-водочной продукцией. Всю свою многочисленную коллекцию, аккуратно систематизированную и бережно сохраняемую, он назвал с нескрываемым намёком на нетрезвое состояние «Чё мы пём?». В течение нескольких лет я с увлечением помогал ему пополнять его коллекцию, доставляя даже из отпусков многие интересные, редкие и даже уникальные образцы этикеток. За своё старание удостоился от него почётной награды – бутылки коньяка, которую мы незамедлительно выпили, а красивая этикетка с этой бутылки заняла полагающееся ей место в очередном коллекционном альбоме. На мой взгляд, Ю.П.Чеботарь внёс достойный вклад в работу по профилю основной своей деятельности и даже после соответствующего инструктажа привлекался, как мне хорошо известно, к участию в проведении некоторых оперативных мероприятий. Говорили, что у него ершистый, не сговорчивый, самостоятельный и даже строптивый характер, но что из этого, главное исполнителем-то он был прекрасным. В среднем ряду обсуждаемой фотографии находится Александр Кузьмич Белоусов, наш популярный и уважаемый «начальник транспортного цеха», по штатной должности завгар, а в обычной жизни – водитель грузовой и легковых автомобилей. Под его строгим контролем автотранспорт содержался, как правило, в состоянии полной готовности к выезду в любое время дня и ночи. Александр Кузьмич – опытный, знающий и безотказный трудяга. При необходимости выезда на оперативные мероприятия в большинстве случаев он сам садился за баранку автомобиля.
Вспоминая об этом, скажу, что, когда Кузьмич был за рулём, я чувствовал себя уверенно и надёжно в любой поездке: дальней ли – в таёжную глубинку, ближней ли – по городу и его окрестностям. Надо сказать, что у него было ценное и неукоснительное правило: он никогда не садился за руль после употребления алкоголя. Другое дело, когда поездка заканчивалась, и можно было расслабиться, уж тут-то Александр Кузьмич не отказывался от одного-другого стаканчика, тут его упрашивать не приходилось. Вспоминается один курьёзный и забавный случай, произошедший с Кузьмичём на рыбалке. Однажды несколько наших сотрудников решили провести выходной на природе, что не редко практиковалось в нашем коллективе. По хорошо отработанной схеме наш катер РК-518 вышел в рейс по Амуру и высадил «десант» во главе с Владимиром Тимофеевичем в одной из отдалённых проток. Забросили удочки, но попадалась какая-то мелкота, даже на уху было мало. Решили пустить в ход сетку и пройтись с ней вдоль берега. На дело вызвались идти два самых смелых, сильных и опытных «рыбака». Они переоделись в какие-то непромокаемые комбинезоны, зашли в воду, как можно глубже, и потащили за собой сеть, за одну сторону которой взялся Тимофеевич, а за другую – Кузьмич. Поскольку антропометрические данные между ними значительно различались, то глубина захода в воду и скорость передвижения были не одинаковы. Кроме того, неровности дна и густые береговые заросли в условиях быстро темнеющих вечерних сумерек затрудняли классическую протяжку невода и ровное перемещение «рыбаков». В итоге перед нами предстала удивительная картина. Тимофеевич, тяжело переступая и с напряжением удерживая на плече натянутым свой конец сети, как былинный Черномор, вышел из амурских вод на берег. На другом конце сети барахтался Кузьмич, запутавшийся в рыбацких снастях. Вот это улов! Смеху, разговоров, шуток, подначек, анекдотов под наваристую уху хватило на всю ночь. Многие из нас и в последующем частенько вспоминали события этой весёлой рыбалки. Для сплачивания коллектива и поддержания дружеских отношений между сотрудниками и членами их семей выезды на природу проводились не только летом, но и зимой, несмотря на сильные морозы.
Во время коллективного отдыха на берегу Амура. Славная была уха! Слева направо: Виктор Бычевский, Николай Верюжский, Сергей Драпов, Юрий Гитлин, Неля Гитлина, Лариса Башун и другие. Хабаровск. 1972 год.
Сергей Драпов и Юрий Гитлин служили на Русском острове в возрождённом в послевоенные годы разведывательно-диверсионном отряде СПЕЦНАЗ, который создавался ещё во время войны по инициативе Дважды Героя Советского Союза В.Н.Леонова. В нашу часть они были назначены одними из первых, можно сказать, целевым назначением, которое случайным никак не назовёшь. Мичман Сергей Драпов являлся инструктором специальной подготовки. Могу со всей ответственностью сказать, к своим обязанностям он относился исключительно добросовестно и был незаменимым помощником для многих оперативных офицеров, у которых не было опыта в практических действиях при выполнении планируемых мероприятий на местности. Начиная службу в нашей «конторе» в качестве начальника Четвёртого направления, Юрий Михайлович Гитлин, выпускник ВВМУРЭ имени А.С.Попова, можно сказать, «с нуля» задействовал в полном объёме работу этого направления в соответствии с поставленными требованиями, контролировал техническое оснащение узла связи, подобрал инструкторов по радиоделу, например, одним из таких опытных радиоинструкторов был мичман Юрий Зайцев (есть на общем снимке), организовал подготовку по радиосвязи. Однако Юрий Михайлович больше тяготел к оперативной работе и вскоре был переведён в Первое направление, прошёл обучение на девятимесячных специальных курсах при нашей Академии. Командовать связистами стал капитан-лейтенант Анатолий Терещук, тоже выпускник ВВМУРЭ имени А.С.Попова. Юрий Гитлин, хотя по габаритам уступал Владимиру Тимофеевичу, тоже обладал внушительными физическими данными: при росте около 180 сантиметров его вес был в пределах 110-120 килограмм и обладая к тому же природной силой, что, как он сам вспоминал, позволяло в курсантские годы успешно заниматься борьбой, входить в состав училищной так называемой призовой шлюпки для участия в соревнованиях. Как-то так получилось, что не сразу, а постепенно между нами установились достаточно доверительные, можно даже сказать, дружеские отношения, подкрепляемые частым участием в коллективных мальчишеских посиделках с употреблением значительного количества спиртного, поводом для которых могли служить совершенно разные причины. Используя научную медицинскую терминологию, процесс ингибирования холинэстеразы для каждого из нас проходил индивидуально, исходя из объёма выпитого и собственного веса, что ещё в своё время на собственном опыте установил будущий Нобелевский лауреат Иван Павлов (1849-1936).
Интересно, однако, вспомнить, что на следующие сутки после таких обильных застолий, мы не теряли нормальной работоспособности, и всё обходилось, как правило, без нежелательных последствий. Может, из-за относительной молодости организм был крепкий или закусывали плотно? Сейчас однозначно трудно об этом судить. Следует, на мой взгляд, подробней рассказать о тех, кто вместе со мной прибыл в 1969 году. Женя Синицын, пожалуй, самый серьёзный и целеустремлённый среди нас. По поведению сдержанный и даже скрытный человек, в общении ироничный, язвительно насмешливый. Естественно, не всем такая линия поведения нравилась, особенно доставалось офицерам, не имеющим специального образования. Себя-то он считал большим знатоком, ведь «консерваторию» закончил с золотой медалью. Каким-то образом нам стало известно, что ещё в период обучения Синицын и Махов, несмотря на пребывание на разных курсах, очень крепко подружились. Но эта связь оказалась не долговечной. Как в таких случаях говорят, между ними пробежала «чёрная-пречёрная кошка» и по неизвестной причине их «крепкая морская дружба» рассыпалась подобно детскому песочному куличику. Могу только предположить, что, возможно, на первых порах их объединяло не только изучение китайского языка и будущая совместная деятельность, но и предыдущая военно-морская служба на кораблях. Вячеслав был подводником, дослужился до помощника командира подводной лодки, а Евгений был противолодочником, служил штурманом на современном БПК (большой противолодочный корабль). Вероятней всего, произошло какое-то событие, послужившее причиной, по которой сцепились между собой, как цепные собаки, их любимые жёны, превратившиеся на всю оставшуюся жизнь из любезных подруг в ненавистных врагов. Мужья, безоговорочно встав каждый на сторону своей жены, перестали даже здороваться друг с другом, а их добрые былые отношения бесследно исчезли на веки вечные, подобно затонувшим кораблям в тёмных водах Тускарорской впадины. В маленьком офицерском коллективе нашей «конторы», конечно же, от такого противоборства чувствовалась напряжённость, что, естественно, не способствовало сплочённости, единению и взаимопониманию.
К работе, как мне казалось, Женя Синицын относился ответственно, но как-то шаблонно, по-заученному, без учёта всевозможных, неожиданно появляющихся ситуаций. Это я называю в общих чертах, на основании своих наблюдений, поскольку подробностями не располагаю.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Публикацию воспоминаний юбиляра предварим "увертюрой" - несколькими фотографиями счастливых юбиляра, его близких и друзей. Как говорится, дай бог и Вам так...
Юбиляр за работой!
Радостный день
Мама, папа и дети
Большая семья
Застолье
Веселье - безудержное!
Семейный хор с шарами
Еще раз и с большим удовольствием - счастья, здоровья и благополучия Вам, Николай Васильевич, Вашим близким и друзьям!
Искренние, абсолютно достоверные и хорошо написанные воспоминания Н.В.Лапцевича - одна из ярких публикаций, принадлежащих подготам-первобалтам, выпускникам 1 БВВМУ 1953 года, совместно обучавшимся со времён подготии. Их воспоминания были опубликованы в одиннадцати книгах Сборника. Автор проекта, редактор-составитель и издатель этих книг Юрий Михайлович Клубков из той же плеяды выпускников 1953 года. Он собрал, обработал и издал воспоминания более чем ста однокашников. Так появилось уникальное издание, без прикрас описывающее жизненные события, памятные авторам.
Известно, что в не подвластных цензуре мемуарах подлинный документализм соседствует с подлинным историзмом.
Н.З.
КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ Н.В.ЛАПЦЕВИЧА
Лапцевич Николай Васильевич родился и вырос в белорусской деревне Веркалы (Минская область) 9 января 1931года. В 1939г вместе с семьей переехал в Ленинград, где пережил войну и блокаду. В 1946г поступил в ЛВМПУ, которое закончил с золотой медалью. С 1949 по 1953гг учился в 1-м Балтийском ВВМУ, был сталинским стипендиатом. Училище закончил с отличием, его фамилия занесена на мраморную доску в фойе клуба училища Несмотря на столь впечатляющий старт, дальнейшая служба Лапцевича Н.В.проходила сложно, так как по зрению он был признан негодным к службе на кораблях, а приобретённая им в училище специальность корабельного артиллериста теряла своё значение на флоте. В связи с этим в ходе службы ему пришлось фактически трижды кардинально менять сферу деятельности, каждый раз начиная заново. Офицерская служба лейтенанта Н.В.Лапцевича началась в должности преподавателя школы комендоров 1-го учебного отряда ВМФ в городе Пинске. В1959-60-м годах он переучивался в Ленинграде на Высших Офицерских классах. Стал ракетчиком и с 1960-го года продолжил службу на главной ракетно-технической базе Тихоокеанского флота в должности старшего инженера испытательного отдела, закончив службу на ней в должности заместителя командира- начальника штаба части. В этот же период Н.В.Лапцевич заочно, минуя существовавшие в то время запреты, окончил электротехнический факультет ЛИИВТа. В 1969 году, в связи с тяжёлой болезнью матери, переведён служить в Ленинград в НИИ вооружения ВМФ, где со временем был назначен старшим научным сотрудником и руководителем научно – исследовательской группы по разработке новых направлений в сфере эксплуатации ракетного оружия ВМФ в системе снабжения кораблей. За период до 1986 года участвовал в проведении ряда научно-исследовательских работ по этой тематике, будучи большей частью их ответственным исполнителем. В частности, им исследовались вопросы, связанные с совершенствованием технологии и средств, обеспечивавших хранение и подготовку к выдаче ракетного боезапаса на носители, пути сокращения времени и повышения надежности его доставки и погрузки на корабли наземным, морским и воздушным транспортом. Рассматривались, исследовались и подвергались научной оценке перспективные варианты расширения и повышения боевой устойчивости соответствующей системы снабжения и т.д. Одним из важных результатов этих исследований явилось создание проекта «Наставления по обеспечению боевых действий» (НОБД-83), работу над которым Н.В.Лапцевич осуществлял в качестве ответственного исполнителя. Им так же выполнен ряд изобретений. Основным из них он считает разработку способа передачи в море на корабль с судна снабжения тяжеловесного груза с одновременным использованием вертолета и канатной дороги. Н.В. Лапцевич в качестве ответственного представителя НИИ оружия ВМФ по своем кругу ведения принимал непосредственное участие в разработке и испытаниях комплексов «Базальт», «Вулкан», «Гранит». В 1983 году за участие в создании комплекса РО «Гранит» он награждён орденом «За службу Родине» 3 степени. В 1986 году Н.В.Лапцевич в звании капитана 2 ранга уволен в запас. Несмотря на почтенный возраст он до сих пор сохраняет живой интерес ко всему новому, стремится идти в ногу со временем и учиться у умных людей, на которых, как он считает, ему очень повезло в жизни.
ТОЧКА ОТСЧЁТА
Вступление
Начиная любые, даже самые беглые заметки о прожитой жизни, неизбежно задумываешься о своих предках. О той уходящей в глубь веков чреде поколений, в которой твоя жизнь является вершиной и одновременно кирпичиком для идущих после. Мне кажется, не требует пространных доказательств утверждение, что знание истории своего рода, не обязательно знатного или широко известного именами предков, а самого рядового, о котором осведомлены только близкие да соседи, способно служить человеку мощным источником укрепления его душевных сил, повышения его чувства достоинства и самоуважения, а в более широком плане является одной из основ формирования полноценного гражданина своего Отечества. Но прежде именно неграмотность делала человека немым для грядущих поколений, лишала его возможности оставить о себе и своих близких долговременную память. Поколение за поколением бесследно исчезали они в океане вечности, унося с собой свой мир и доставшиеся на их жизни частицы истории. Сейчас же, в эпоху сплошной грамотности, давать этому печальному процессу продолжаться и далее, мне представляется безнравственным. Как по отношению к памяти предков, чьим жизням ты обязан появлением в этом лучшем из миров, так и по отношению к своим потомкам, обязанным тебе тем же. Сознание этого и побуждает меня, одного из представителей практически первого в нашем роду грамотного поколения, приступить к настоящим запискам. Рассказывая в них, по мере своего умения кратко, о себе и своих близких, я постараюсь записать и то, что известно мне о родных из старших поколений. Кажется, это единственный способ вернуть их из забвения. Буду стараться оставить на бумаге пусть сухой и бледный, но хотя бы контурно-достоверный отпечаток и своего времени, и тех, по словам Н.Н. Берберовой, «драгоценных клочьев прошлого, которые живут только в нас и навсегда исчезают вместе с нами». Льщу себя надеждой, что, если у кого-нибудь из моих детей или внуков возникнет аналогичная потребность, то мои записки послужат ему хотя бы в качестве ТОЧКИ ОТСЧЕТА на бесконечной оси времени. Для него в первую очередь я их и пишу.
Детство
Деревня
Подрубленные корни
Словом «корни», пожалуй, наиболее точно и образно выражается связь человека с его «малой родиной» и своими предками. Если под «малой родиной» понимать не только место, где человек появился на свет, но и где он начал осознавать себя и формироваться как личность, то у меня их две: небольшая белорусская деревня Веркалы в Минской области и часть Дзержинского района (вошедшего ныне в Центральный) города Ленинграда (Санкт-Петербурга), ограниченная улицами Шпалерной (Войнова), Салтыкова-Щедрина (Кирочная), а так же проспектами Литейным и Суворовским, центром которой является дом №11 по улице Каляева (Захарьевская). Оба эти места с одинаковым правом располагаются в том заветном уголке моей души, куда постепенно оседает память о самых дорогих местах и близких людях, о том, что было в жизни, вспоминая которые испытываешь щемящую и светлую грусть. В соответствии с моим метрическим свидетельством деревня Веркалы считается местом, а 9 января 1931 года – датой моего рождения. Однако этот документ не совсем точен. По словам мамы, я родился в конце 1930 года на Рождество (видимо, имеется в виду католическое Рождество), и родители находились в это время в городе Слуцке. Отец из соображений отсрочки моего будущего призыва в армию зарегистрировал меня 1931-м годом. Обстоятельства сложились так, что к моменту регистрации семья переехала из Слуцка в свою родную деревню Веркалы. Мой отец, Лапцевич Василий Казимирович, 1897 года рождения, и мать, Котлинская Софья Тарасовна, 1894 года рождения, принадлежали ко второму поколению крестьян, не знавших крепостного права. Их родители, мои дедушки и бабушки, – Лапцевичи Казимир и Фёкла и Котлинские Тарас и Устинья (к сожалению, их отчества мне неизвестны) были первым поколением «свободных» крестьян и последними из моих предков, занимавшихся крестьянским трудом всю свою жизнь. Они были неграмотны, но уже своим детям (прежде всего старшей мужской их части) стремились дать образование. И в начале ХХ века в нашем роду появились первый учитель (старший из братьев отца Моисей Казимирович Лапцевич), а в ходе первой мировой войны и первые офицеры – Фёдор Казимирович Лапцевич и Кузьма Тарасович Котлинский.
Казимир Лапцевич, белорусский крестьянин, Снимок сделан в 1928 году в городе Ромны
Поколение моих родителей можно назвать переходным в буквальном смысле слова. Практически все мои дяди и тёти, кто уцелел в ходе бурных событий первой четверти 20-го века, одни в молодом возрасте, другие, как мои родители, к середине своей жизни, покончили с крестьянским трудом и обосновались в городах. О молодых годах своих родителей я, к сожалению, знаю очень мало. Отец в гражданскую войну служил в Красной Армии. Об этом свидетельствует фотография, открывающая фотолетопись нашей семьи. У мамы первый брак был коротким и закончился драмой. Не желая жить с мужем из-за его тяжёлого характера, она ушла к родителям. Этот поступок стоил ей шрама на голове от скользящего удара топором, с помощью которого муж пытался заставить её вернуться.
Смоленск, 1919 год. В армии отец (он справа) служил пулемётчиком.
На это поколение выпала кровавая и горькая доля пережить трагедию разрушения всего «до основания» и построения «основ социализма». На своих плечах оно вынесло две мировых войны, три революции, гражданскую войну, террор, коллективизацию, раскулачивание. В истории России не найти другого периода, который бы так жестоко и бесчеловечно переворотил и переломал всю толщу народа. К сожалению, судьбы семей Лапцевичей и Котлинских убедительно это подтверждают. У отца было четверо братьев: Моисей (1880 г.р.), Гавриил (1886 г.р.), Федор (1892 г.р.) и Михаил (1904 г.р.) и две сестры: Евдокия (1883 г.р.) и Домна (1895 г.р.). У мамы – двое братьев (Кузьма и Сергей) и три сестры (Антонина, Агриппина и Любовь). Приведу далее список, который скажет сам за себя – Кузьма Тарасович Котлинский – пропал без вести на полях Гражданской войны. Воевал на стороне белых (по слухам в Добровольческой армии) и с 1918 года о нём ничего не известно. – Агриппина Тарасовна Кульпанович (фамилия по мужу) – её семья была раскулачена в начале 30-х годов. Её муж Мирон, бывший моряк и участник гражданской войны на стороне красных, оказал при раскулачивании физическое сопротивление и был сослан на Север, где через несколько лет умер. Тётя Регина одна в беспросветной колхозной нищете поднимала пятерых детей. – Антонина Тарасовна Тарасевич (фамилия по мужу) умерла в 1943 году, вскоре после убийства её мужа Иллариона, который, спасая семью от голода, попытался вернуть реквизированное «партизанами» мясо. – Любовь Тарасовна Соловей (фамилия по мужу) расстреляна в 1942 году вместе со своим мужем Константином. Расправу над ними совершила группа так называемых «партизан» как акт мести отцу Константина Соловья. – Фёдор Казимирович Лапцевич был арестован УКГБ города Ленинграда в сентябре 1938 года по сфабрикованному обвинению. О его деле я расскажу в отдельной главе. – Гавриил Казимирович Лапцевич умер от истощения в 1942 году в Свердловске, куда он был эвакуирован из блокадного Ленинграда – Василий Казимирович Лапцевич, мой отец, рядовой 103 стрелкового полка 85-ой стрелковой дивизии, который, как указано в извещении, «проявив геройство и мужество, убит 30 октября 1942 года под Ленинградом и захоронен в районе Шереметьевского парка».
Таким образом, из четырёх братьев Лапцевичей (пятый, самый старший брат отца Моисей умер до революции), встретивших 1941 год, двое погибли, один незадолго перед этим был репрессирован. Из четверых сестёр Котлинских две погибли в войну вместе с мужьями, другие две остались вдовами. В семьях Лапцевичей и Котлинских поколение моих родителей насчитывало семь мужчин и шесть женщин. После войны 1941-1945 годов осталось трое мужчин и четверо женщин. Пятеро погибших (как и мужья троих маминых сестёр) ушли из жизни в цветущем зрелом возрасте, оставив полтора десятка сирот. И наверно самое трагичное то, что из всего этого скорбного списка смерть только одного человека – моего отца, погибшего при защите Родины, можно считать в какой-то мере оправданной. Все остальные пали напрасными жертвами произвола и беззакония. В этом факте, как в капле воды, отразилась жестокость и бессмысленность страданий, постигших российский народ в первой половине 20-го века! Место следующего поколения в истории России, пожалуй, не менее уникально: это первое и единственное поколение, прошедшее практически весь свой жизненный путь в условиях социализма. Вместе с родителями оно пережило коллективизацию, бедствовало, страдало и боролось в меру сил в Отечественную войну, терпело и преодолевало послевоенную разруху. Потом, не зная другой правды, кроме вколоченной в наши головы пропагандистской машиной КПСС, оно истово строило «светлое будущее».
