Заведующего кают-компанией офицеры корабля выбирают из своей среды. Корабельный интендант, мичман сверхсрочник, каждый месяц предъявлял офицерам счёт за перерасход продуктов. Особенно за сахар, масло, сыр, печенье и консервы. В те времена, к обычному котловому довольствию, для офицеров был положен дополнительный паёк, куда входило всё выше перечисленное. Консервы полагались на дополнительный паёк, рыбные и овощные. Рыбные были, как правило, треска в масле или тресковая печень, а овощные - перец фаршированный. Народ задумался, вроде не так шикарно питаемся и ещё остаёмся должны интенданту. Сбрасывались и оплачивали перерасход продуктов. Но однажды, за вечерним чаем, решили переизбрать зав кают-компанией, и поручить ему разобраться с питанием офицеров. Избрали меня. Пришлось вникнуть в интендантскую бухгалтерию и завести собственный учёт. Продукты для кают компании вестовой стал получать у интенданта по подписанному мной требованию, кроме котлового довольствия. Через месяц исчезла задолженность по маслу, сыру и сахару, а через два месяца приходилось нагружать офицеров, уходящих на берег к семьям, банками и печеньем, поскольку запасы этих продуктов уже не помещались шкафу моей каюты.
Трёп в кают-компании.
Флотские учения начинаются обычно с объявления тревоги по флоту. Все, кому положено по сценарию, выходят в море, а остальным объявляется готовность №2. Сход на берег прекращается и народ сидит под «наркозом», в ожидании, когда штаб флота придумает развлечение для данного соединения или корабля. В один из таких периодов, после вечернего чая в кают-компании, был непринужденный трёп. Каким-то образом он перешёл на величину денежного довольствия офицеров. Замполит тут же постарался внушить всем, что относительно высокая зарплата офицеров это благодеяние партии и правительства. В то время выходило много макулатуры в виде журналов «Коммунист», «», «». Если на эти издания не подписался, то нужный тебе журнал не получишь. Народ подписывался, благо стоили они копейки, но в основной своей массе их не читал. Справедливости ради надо отметить, что изредка там попадались толковые материалы. Как только была затронута тема зарплаты, один из офицеров вышел из кают-компании и тут же вернулся с «Блокнотом агитатора». Дело было в том, что в последнем номере блокнота, давались рекомендации, как отстаивать свои права в оплате труда при нештатных ситуациях вольнонаёмным флота.
Офицер выждал удобный момент и вклинился в разговор с суждением, что в принципе наше денежное содержание не отличается от оклада дворника или «мобутовки» (так называли появившуюся на флоте военизированную охрану, где работали в основном женщины). Всё дело в том, что нам доплачивают, и не совсем правильно, за ущемление наших прав и свобод. В базе мы тот же ВОХР, в море мы дворники, только обязанностей и ответственности у нас больше, и инструменты несколько сложнее метлы и лопаты. Когда комдив и замполит потребовали доказательств, он достал «Блокнот агитатора» и спросил у комдива, когда у него начинается и заканчивается рабочий день. Ответа, конечно, не последовало, но все и так знали, что все офицеры и комдив, приходят к 7.00. и, если могут, то уходят к семьям после 19.00. (Если не идут учения, если корабль не в дежурстве, если твоя очередь). Тогда офицер стал излагать своё видение ситуации с оплатой труда офицеров. За то, что у нас ненормированный рабочий день, за то, что мы сидим в готовности, часто неделями, надо платить, за работу в ночное время надо платить, работа в праздничные и выходные дни должна оплачиваться. Выход в море, это как командировка, тоже должен оплачиваться. Рабочим арсеналов за работу со взрывчаткой положена надбавка к окладу. А у нас на дивизионе столько этого добра, что можно половину города смести. В этом «Блокноте агитатора» согласованные с профсоюзами и правительством коэффициенты повышения оплаты для рабочего, которого государство нанимает для выполнения работ для флота. Эти работы мы могли бы и сами выполнить, но с ущербом для основной деятельности. Давайте посчитаем, будет ли зарплата командира дивизиона выше зарплаты дворника, если к окладу дворника применить установленные официальные надбавки которые по факту есть у командира дивизиона? К этому надо добавить, что если начальник оказался дураком или сволочью, дворник в любой день может послать его очень далеко и уволиться с работы. Никто из нас, здесь находящихся, такой возможности и права не имеет. Это тоже стоит денег. Стараниями замполита тема была заретуширована и разговор переведен в другое русло.
Новогодний подарок от ОД.
Захожу в кают-компанию одного из тральщиков, а на столе окорок копченный, сало, несколько сортов колбасы, рыба вяленая, рыба копчёная и даже омары. Ошалеть можно от такого обилия и разнообразия. Что я первоначально и сделал, а затем поинтересовался что за праздник и откуда такое богатство.
Дело было перед . Корабль возвращался в базу, когда от ОД поступило приказание подойти к борту рыбацкой плавбазы и что-то передать капитану, поскольку иным способом до него не могли достучаться. Командир тральщика выполнил указание ОД, для чего ему пришлось швартоваться к плавбазе. Погода была неважная, базу водило ветром и течением, и швартовка прошла не блестяще. При отходе тральщика от плавбазы, её начало наваливать кормовой частью на корму тральщика. Результатом этого стало скольжение вдоль борта плавбазы стойки для тральных решеток, которая стала срезать вывешенные за иллюминаторы кошёлки и авоськи с праздничными припасами и аккуратно складывать их на палубе тральщика. Командир тральщика, обнаружив такой грабёж, сообщил на плавбазу, что сейчас пойдёт на швартовку, для возвращения похищенного, но капитан плавбазы сказал: «ради бога, ешьте, не надо больше швартовок.»
После команды «Разойдись!» мы обступили начальника и наперебой желали ему счастливого пути. Мы, конечно, готовы были упрашивать его остаться, но знали, что приказ подписан и адмирал обязан его выполнить. Мы помогли отнести в машину его несложный багаж: два чемодана и рюкзак. Машина тронулась, и начальник уехал. Тогда Фрол предложил: — Будь что будет, а мы проводим его как следует. До отхода поезда осталось пятьдесят минут. Кто со мной? — Но как же мы выйдем? Часовой... — Все беру на себя. Стройтесь! Мы построились. — Рота-а, шагом марш! — скомандовал Фрол и повел нас к воротам. Часовой, увидев, что идет строй, пропустил нас. Через двадцать минут мы на вокзале не без труда отыскали вагон, в котором уезжал адмирал. Увидев нас, он удивился. — Товарищ адмирал, — выступил вперед Фрол, — мы пришли, чтобы проводить вас. Мы не спрашивали позволения, — поспешил он добавить, — но, поверьте честному слову нахимовцев, это будет нашим последним проступком. Адмирал нахмурился: — Вы поступили нехорошо, хотя я и верю — от чистого сердца. Офицеры, пришедшие проводить адмирала, в изумлении взглянули на нас, не понимая, в чем дело. — Я убежден, — сказал адмирал, — что вы будете самыми образцовыми и дисциплинированными нахимовцами, и я буду рад получить известие, что в училище нет ни проступков, ни взысканий. Хорошо, что на платформе тускло горели фонари! Иначе все бы заметили, что нахимовцы плачут, как самые обыкновенные мальчишки... Ни новый начальник училища, ни командир роты, ни Кудряшов не наложили на нас никакого взыскания. Но на комсомольском собрании первым выступил Фрол и сам осудил свой проступок.
Поезд уходил поздно вечером, и по ротам пошел шепоток: «Проводим». Почти все училище, старшие и младшие, через ворота и щели в заборе ринулось на вокзал. Остановить созревшее решение было невозможно. Перед вагоном на платформе собрались почти все нахимовцы. Естественно, привокзальные клумбы остались без цветов. Еще помню, что мы ревели навзрыд, по-детски, размазывая слезы по щекам. Плакала Надежда Евгеньевна, да и сам всегда выдержанный В.Ю.Рыбалтовский украдкой смахивал слезу. В училище мы возвращались уже строем, под командой офицеров. Шли осиротевшие.
* * *
Снова пришла весна, с гор понеслись потоки, зашумела Кура, в желобках возле тротуаров забурлила вода, и звонко лопались на тополях в Муштаиде набухшие почки. Теплый туман висел над фуникулером. Затемнения уже не было, и по вечерам веселые огоньки светились на горах над городом. В широко раскрытые окна училища врывался веселый ветер и шелестел листками учебников и тетрадей. В этом году наш класс направлялся на летнюю практику в полном составе! Кудряшов прочел нам приказ командования. Капитану третьего ранга Суркову присваивалось звание капитана второго ранга. Старший лейтенант Кудряшов стал капитан-лейтенантом. Протасов отныне был главстаршиной. Капитан второго ранга Сурков назначался командиром крейсера «Адмирал Нахимов». — Он уходит от нас? — вскричали мы в один голос. — Наоборот. Он остается с нами, — успокоил нас Кудряшов. — Командование флотом передает крейсер «Адмирал Нахимов» нашему училищу. — Ура!..
1913-1952 (до 26 декабря 1926 года - "Адмирал Нахимов"; после 6 февраля 1950 года - "СТЖ-4",; после 30 октября 1950 года - "ЦЛ-53";). "Червона Украина" провоевала недолго и погибла 12 ноября 1941 года под немецкими бомбами в Южной бухте Севастополя. При этом – артиллерия "Червоной Украины" провела множество эффективных стрельб, направленных на поддержку морской пехоты и сухопутных войск, сражающихся на южном фасе Севастопольского оборонительного района.
Кудряшов продолжал: — Теперь у нас есть свой корабль. Настоящий корабль, с боевой биографией. Экипаж «Адмирала Нахимова» покрыл флаг своего корабля боевой славой. Он вел огонь из орудий по скоплениям фашистских танков, пехоты, по составам со снарядами. Он не раз ходил в Севастополь во время осады и доставлял осажденному городу боевой запас. Он вывез из Севастополя тысячи раненых. «Адмирал Нахимов» выдержал небывалый бой с десятью торпедоносцами. Теперь этот корабль — наш. Вы становитесь преемниками и наследниками старшего поколения. Надеюсь и убежден, что вы станете отличными специалистами. Мы не могли опомниться от радости. — Я еще не все сообщил, — продолжал Кудряшов, — Партия и Правительство высоко ценят труд на фронте и в тылу. Наш бывший начальник училища указом правительства награжден орденом Нахимова. Медалью Ушакова наградили главстаршину Протасова. Орденами Отечественной войны второй степени награждены капитаны второго ранга Сурков и Горич и ваш воспитатель класса. Тут мы все стали поздравлять Кудряшова, а потом разыскали Суркова и, окружив его, тоже поздравляли от всей души. Сурков сообщил, что мы в Севастополь поедем сразу по окончании учебного года, а после трех месяцев плавания по Черному морю получим отпуск.
— Вот это здорово! — воскликнул Илико. — Я поеду с отцом в . — А я — в Новороссийск, — подхватил Юра. — Я — в Ленинград. — А вот мне ехать некуда, — с горечью протянул Вова Бунчиков. — У меня никого нет. — А ваши старые друзья в Севастополе, в школе? — спросил Сурков улыбаясь. — Почему бы вам не поехать к ним в гости? И тут мне вспомнились письма, которые получил Бунчиков. Я понял: это Сурков написал в Севастополь школьникам, что их бывший товарищ Бунчиков стал нахимовцем.
Глава девятая. ДЕНЬ ПОБЕДЫ
— Победа! — Победа, Кит! Великое слово — победа! Его можно повторять тысячи раз. Оно звучало повсюду: в эфире, на улицах сразу ставшего праздничным города; его повторяли старики, ребятишки, солдаты, матросы; его выводил белым дымом по синему небу летавший над городом самолет. Победа! Мы всегда знали, что произнесем это слово. В тот день, когда на нас напал Гитлер, Вячеслав Михайлович Молотов сказал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». И никто не сомневался в победе. Солдаты, уходя на фронт, клялись: «Мы вернемся с победой». Моряки уходили в десанты, высаживались на занятый врагом берег, говоря: «Мы жизни не пожалеем, но победим». Весть о том, что наши в Берлине и над рейхстагом развевается флаг победы, разнеслась быстрее ветра. Мы видели в широко раскрытые окна училища, как из всех домов люди выходят на улицу, целуются, обнимаются, поздравляют друг друга, качают солдат, офицеров. — Протасова качают, глядите-ка! Да, Протасов не избежал общей участи и то взлетал вверх, держа в руке бескозырку, то снова попадал в объятия сотен дружеских рук. И на домах один за другим возникали трепещущие на ветерке флаги, с балконов свешивались мохнатые красные ковры, и на горе над городом вдруг возник такой большой портрет Сталина, что его было отовсюду видно. В этот день, солнечный, яркий и теплый, все горы вокруг были желтыми, розовыми, сиреневыми и красными от бесчисленного множества цветущих кустов и фруктовых деревьев. Хотелось петь, танцевать, веселиться и без устали повторять: «Победа, победа, победа!»
И мама, которая как раз в этот день проездом в Ленинград попала в Тбилиси, пришла в училище такая счастливая, вся сияющая! Она закружила меня по приемной: — Победа, сынок, победа! Война кончена! Наши — в Берлине!.. Я ведь еду домой, в Ленинград! — продолжала она. — Теперь скоро все вернутся домой! Папа едет учиться. За парту вы сядете оба — и ты и отец. Я посмотрю, кто кого перегонит и кто будет лучше готовить уроки! А-ка-де-ми-я! — протянула она. — Вы оба станете такими учеными! Когда я получил разрешение уволиться, она заторопила меня: — Я жду не дождусь, когда увижу славного Мираба Евстафьевича и Стэллу. Потом зайдем к Шалве Христофоровичу. А вечером будем слушать салют. Подумать только: никакого затемнения больше! Везде огни, всюду свет! — Я позову с собой Фрола и Юру. — Отлично, мой маленький. — Мама, не называй меня маленьким. — Ах да, я забыла! Ты взрослый... Никиток, да ты действительно стал совсем взрослым. — И она повернула меня лицом к зеркалу. Передо мной стоял подтянутый, нарядный моряк в мундире, в белых перчатках, в сбитой на ухо бескозырке. Мне ведь пятнадцать лет, целых пятнадцать лет! Мы вышли из училища. Что творилось на улицах в этот день! Мальчишки не продавали цветов — они их дарили солдатам бесплатно. Девушки были в праздничных платьях. Все окна были настежь раскрыты. По панели шел толстый грузин, прижимая к груди бурдюк с вином и держа в другой руке рог. Вот он остановился, что-то сказал офицеру, попавшемуся навстречу. Тот засмеялся и тоже остановился. Тогда толстяк наклонил бурдюк, осторожно, стараясь не расплескать, налил густого красного вина в рог и протянул офицеру. — За победу! — сказал он. — За победу! — повторил офицер и выпил вино.
— Мой сын, Гоги, в Берлине, — сообщил толстяк. — Он говорил сегодня по радио, понимаешь? Тбилиси — где, Берлин — где, а Гоги дошел! И он сказал, что сфотографировался со своим другом Иваном Сивцовым у рейхстага. У самого рейхстага, понимаешь? — продолжал он, подходя к высокому матросу с гвардейской ленточкой. — Очень прошу вас, выпейте за победу, — сказал гвардейцу толстяк, и матрос тоже выпил вино из рога. — Мама, да ведь это дядя Мираб! Я ринулся через улицу, расталкивая густую толпу. В этот день ни один человек не обиделся, все уступали дорогу, и я, запыхавшись, остановился перед Мирабом: — А мы — к вам! Вы знаете, мама приехала! — Где твоя мама? — спросил Мираб, отыскивая маму глазами. — Нина! — воскликнул он. Он хотел обнять маму, но руки у него были заняты. Он, не растерявшись, сразу налил в рог вина. — За победу, Нина! За твоего мужа-героя! За моего сына! Ты слышала, он сегодня по радио выступал из Берлина? Кто мог подумать! Ай-ай-ай, я сам не знал за ним такой прыти — до Берлина дошел! И сегодня весь Союз слушал, как простой грузин, Гоги Гурамишвили, говорил, что его минометная часть стоит у рейхстага. За победу! — Ну, как же это — на улице пить? — засмеялась мама. — Пей, Нина, пей, сегодня все можно! Кто сегодня дома сидит? Сегодня все на улице. Все веселятся. Все поют. Все танцуют. Все пьют. Пей, Нина!.. Идемте ко мне, — скомандовал Мираб. — Забирай всех товарищей! Мы отправились в переулок, всегда тихий, но сегодня тоже заполненный народом, и Мираб до тех пор угощал встречных солдат и офицеров вином, пока бурдюк не опустел и не съежился, а потом Мираб целовался с знакомыми и все поздравляли его.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
10 февраля нахимовцы 5 класса, начальник 1 учебного курса И.Б.Кряжев, педагог-организатор Н.А.Кузьменко, посетили мемориальный музей-дачу А.С.Пушкина, который был открыт в 1958 году в г. Пушкине (бывшем Царском Селе).
Музей расположен в доме постройки 1827 года, сохранившем до наших дней свой архитектурный облик. Здесь с мая до середины октября 1831 года поэт с молодой женой провел лучшие месяцы семейной жизни, общался с друзьями, принимал родных и близких, гулял по Екатерининскому парку и окрестностям Царского Села и написал такие литературные шедевры, как "Сказка о царе Салтане", "Письмо Онегина к Татьяне" и другие.
Прогулка в Удельном парке
10 февраля нахимовцы 7 класса под руководством педагога-организатора А.В.Сивкова съездили в Удельный парк на оздоровительную прогулку, во время которой катались с горок, лепили снеговиков, строили крепости из снега, играли в снежки, кормили белок и птиц. Хорошая погода, общение с природой, положительные эмоции и веселое настроение способствовали огромному заряду бодрости на предстоящую учебную неделю.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Дивизион тральщиков в полном составе уходил на отработку задач боевой подготовки. Дело было перед получкой, а потому комдив решил оставить на берегу дивизионного химика, с задачей оформить денежные ведомости и получить к приходу кораблей деньги. Химик подготовил все документы, и, соблюдая принятый ритуал, пришёл к начальнику штаба бригады на заверку ведомостей и прочих денежных документов печатью бригады. Начальник штаба был неплохим мужиком, но в этот день, что-то было не так. Он долго изучал денежную ведомость, водил пальцем по строчкам, затем медленно открыл сейф, достал из него печать, подышал на неё, осторожно сделал оттиск на денежной ведомости, а затем стремительным движением спрятал печать в сейф. Осталась не заверенной справка о движении личного состава, без которой финансовая часть денег не даст. Начштаба вскочил со стула, и куда-то ринулся по коридору. Химик ему вдогонку крикнул: «а справку о движении», на что получил ответ «всё равно не успею». Вернулись мы с моря, и получки получили эту историю.
Индивидуальный подход.
Мичман сверхсрочник, старшина команды мотористов, службу на тральщиках начал во время войны. Служить умел, службой был доволен, дело своё знал досконально, и в шестидесятые годы продолжал служить на тральщике. Мужчина он был плотного сложения, неторопливый, обстоятельный, по всем статьям положительный. По причине этой обстоятельности он был вечным секретарём партийной организации дивизиона. В команду мотористов, этого мичмана попал матросик из столичных приблатнённых мальчиков, и стал пытаться установить такие порядки, которые сейчас называются дедовщиной. В те времена таких мальчиков отправляли на службу в стройбаты, и на флот они попадали по ошибкам военкоматов. Тогда на каждого матроса заводилась «карточка взысканий и поощрений». У этого матроса было несколько карточек взысканий и на оборотных сторонах этих карточек ни одного поощрения. Мучался, мучался мичман с этим фруктом, а потом надумал обратиться за помощью к родителям, в надежде, что они так же намучились со своим чадом и дадут совет, как его привести в меридиан. Написал им письмо, снял копии с «карточек взысканий и поощрений», в письме подробно изложил, кто он такой и до чего их сын может докатиться, если и дальше будет так служить. Получает он ответ от папы этого фрукта, где папа слёзно просит выпороть сыночка, и обязательно узким ремнём и по голой заднице. Долго ждать исполнения папиного пожелания мичману не пришлось. Мальчик выкинул очередной ферт, и мичман вызвал его к себе в каюту на разбор полётов. Стоит этот приблатнённый индивид с независимым и даже гордым видом, ножкой пританцовывает и ожидает получасовой воспитательной беседы, как это было раньше, а про себя думает, «ничего-то ты мне не сделаешь, а твои воспитательные лекции, слышал раз двадцать, и плевал я на эту болтовню». Между тем мичман закрыл дверь каюты на ключ, положил его в карман, снял ремешок с брюк, зажал голову матросика между колен, и на оголённой заднице выразил всё своё возмущение поведением подчинённого. Тот дёргался, ругался, но здоровый мужик зажал его, , и со знанием дела полировал сидячее место. Закончив экзекуцию, сказал: «теперь наказания будут такими». Мичман открыл дверь, и матросик, поддернув штаны, пулей вылетел из каюты. Дивизион стоял у причала, что рядом со штабом и политотделом ОВРа. Вход в политотдел был от корня причала примерно в пятидесяти метрах. «Пострадавший» ринулся жаловаться на оскорбление его достоинства политработникам со свежими следами побоев на «лице». Уже через десять минут половина политотдела была на борту тральщика, и в каюте командира началось разбирательство. К такому повороту событий мичман был готов, потому к командиру пришёл с папочкой. Из папочки он выложил «карточки взысканий и поощрений» матроса, копию своего письма родителям, ответ родителей. При разборе этого происшествия командованием и политработниками был сделан вывод, что повсеместному внедрению данный метод воспитания не подлежит, однако в данном случае вполне оправдан. Мичман ещё долго служил на своём месте, а о дальнейшей службе матроса, неизвестно.
Под Новый год у нас действительно состоялся бал. Кудряшов разъяснил, что каждый может пригласить знакомую девочку. А те, у кого нет знакомых, пошлют приглашения отличницам женских школ. Фрол целый вечер писал письмо Стэлле и написал его без единой ошибки. Я послал пригласительный билет Антонине, а Юра — Хэльми. Послали билет и той девочке, Нине, с которой я танцевал во Дворце пионеров. В день бала паркет в большом зале был натерт до блеска. Монтеры протирали электрические лампочки и проверяли большую люстру. Мы примеряли мундиры и перчатки. Учитель танцев с каждым делал несколько туров вальса и показывал, как надо едва касаться рукою талии «дамы», как приглашать ее, как отводить на место. Он учил, как подойти к стойке и принести блюдечко с мороженым или бокал с шипучей водой гостье и не опрокинуть мороженое и не разлить воду на ее платье. Наконец, генеральная репетиция была закончена. В этот день все ели без аппетита, хотя обед был, как всегда, вкусный. Пробило семь часов. За окнами стемнело. В коридорах зажглось электричество. В зале оркестранты настраивали инструменты. Протасов осматривал мундиры, перчатки, носовые платки. В половине восьмого вспыхнул свет над парадным входом. Ярко осветился подъезд. Раньше всех пришел Зорский и отправился проверять оркестр.
Музвзвод и кадровая команда. В центре сидит начальник училища капитан 1 ранга Игорь Иванович Алексеев, сидит справа третий дирижер оркестра лейтенант Вартан Михайлович Барсегян.
— Рындин, встречать гостей! — приказал Кудряшов. Несколько офицеров в парадных тужурках, в крахмальных воротничках уже стояли под портретом Нахимова на главной площадке. Тяжелая дверь внизу то и дело раскрывалась. Некоторые девочки входили робко, предъявляли билеты и в недоумении останавливались, глядя на пушки, якоря и пузатые мины. К ним тотчас же подходил кто-нибудь из воспитанников или офицеров, здоровался, называл свою фамилию и приглашал в гардеробную снять пальто. Другие девочки вбегали веселой и оживленной стайкой, отдавали билеты, с любопытством оглядывали все вокруг и спрашивали, показывая на якоря, мины и пушки: — А это что? А это? Сняв пальто, они поднимались по широкому трапу и останавливались перед ярко освещенным портретом. Тут они уже не спрашивали, кто это. Даже девочки знали, что это Нахимов. Пришла и Нина из Дворца пионеров, я ее познакомил с товарищами. Фрол спустился в подъезд: — Она не получила письма, не придет... — Обязательно придет, — успокоил я друга. — Правду говоришь? — А зачем мне врать? — Дай честное нахимовское. Тяжелая дверь отворилась, вошла Стэлла и протянула билет. — Я опоздала? Я торопилась. Но мама решила завить мне волосы. Она скинула шапочку и черные локоны, сменившие на этот раз всегдашние косы, рассыпались по ее плечам. Стэлла крепко сжала в своем маленьком кулачке пальцы Фрола, затянутые в перчатку. — А где же Антонина и Хэльми? Не пришли еще?.. Не-ет, разве можно опаздывать? Фрол, какой ты важный в мундире! Не-ет, и белые перчатки!.. Музыка гремит! — воскликнула она весело. — Идемте танцевать! — и она быстро побежала вверх по парадному трапу.
— Вы можете идти, Рындин, — предложил Кудряшов. — Мы теперь сами справимся. Тут в вестибюль вошла Антонина. Я помог ей раздеться и проводил в зал. — Как дедушка? — спросил я ее. — О, он совсем веселый! Даже ходит со мной гулять на Куру. Он говорит, что теперь научился видеть ушами, и рассказывает, как плещется в реке рыба. Хотя танцевальная наука мне давалась нелегко, я не ударил лицом в грязь, а Антонина едва касалась моего плеча рукой, и я заметил, что на этот раз ее тоненькие пальчики не были выпачканы в чернилах. Повсюду горели огни и ослепительно сияли буквы «Н» на погонах мундиров и золотые погоны адмирала и офицеров, сидевших у стен в креслах. — Как хорошо! — говорила Антонина, раскрасневшись от танцев. — Мне тоже. Ты хочешь мороженого? — Да, хочу... Я прошел через зал к стойке и, стараясь не уронить и не разбить блюдечко, принес мороженое Антонине; скосив глаза, я увидел, что Олег угощает мороженым Хэльми, и она тараторит без умолку, а мороженое в это время тает у нее на тарелке, и Олег стесняется ей сказать, что надо скорее есть мороженое и поменьше болтать, а то оно все растает.
— Может, ты хочешь воды с кизиловым сиропом? — Хочу, — сказала Антонина. И мне доставило огромное удовольствие совершить еще одно путешествие через зал и принести большой бокал с двойной порцией вкусного кизилового сиропа. Все нахимовцы помнили уроки учителя танцев; они все время были начеку и раскраснелись от напряжения. Юра танцевал с Хэльми, а маленький Вова Бунчиков нашел худенькую и очень высокую девочку с тонкими, длинными, как у цапли, ногами и лихо скользил с нею в вальсе. В перерывах между танцами мы, хозяева, приглашали гостей осмотреть военно-морской кабинет, и они с любопытством рассматривали старинные корветы, фрегаты, современные крейсера и подводные лодки. Илико сообщал, что он будет подводником, другой хотел быть катерником, третий — минером. — А ты? — спросила Стэлла Фрола. — Сначала буду командовать катером, потом — эсминцем и крейсером. — Не-ет! — удивилась Стэлла. — Я буду много учиться, пойду в кругосветное плавание и привезу тебе обезьяну. — Не-ет! — Стэлла была в восторге. — Большую?
— Зачем большую? , вроде собачки. Большие — кусачие. — А крейсер, которым ты будешь командовать, — он большой? — Если поставить его на проспект Руставели, то он займет целый квартал. И мачты будут выше театра. — Не-ет! Даже выше театра! Они снова пошли танцевать. Юра пригласил Хэльми, Забегалов, Поприкашвили, Авдеенко — других девочек. — Чего ты больше всего хочешь в Новом году? — спросил я Антонину. — Победы. А ты? — Победы! Знаешь, когда война кончится, наше училище переведут в Севастополь или в Одессу. Построят огромный дом на берегу моря... — Да? Значит, ты из Тбилиси уедешь? — Ну, ведь сначала надо построить дом. — Теперь дома строят быстро! Я буду скучать. — Но ты тоже уедешь? — Еще не скоро. Сначала я кончу школу, четыре года в институте... А уж потом поеду выращивать цитрусы... Ты думал, мой папа никогда не вернется. Думал ведь, да? А я все же чувствовала, что вернется... Ты знаешь, я тебе скажу по секрету; у дедушки на мольберте стоит зашитая в холст картина. Он велел Тамаре зашить ее и никому не показывать. Ты видел? — Видел... В большой комнате, у стены.
— К деду приходили, просили, чтобы он показал ее на выставке. Но дед сказал: «Покажу, когда мы войдем в Берлин и война закончится нашей победой. Я жалею, — сказал он, — что не успел закончить ее». — «Но она совершенно закончена, — возразил приходивший к нему товарищ. — Это лучшее, что вы написали». — «Я тоже думаю, — отвечал дедушка, — что это было бы лучшим, что я написал в своей жизни. Товарищ из Союза художников сказал, что картину надо назвать «Он вернулся с победой». А я писал ее, — сказал дед, — когда было еще так далеко до победы!» И я не выдержала... Подошла Стэлла: — Бал кончается, все уходят. Я проводил гостей в вестибюль, так и не дослушав рассказ Антонины. — Приходи, — звала Антонина, надевая пальто. — И вы приходите, Олег и Юра, — просила Хэльми. Стэлла болтала с Фролом, пока не захлопнулась за ней тяжелая дверь подъезда.
* * *
Как мы выросли все: и Фрол, и Олег, и Юра, и Забегалов, и Илико! Только Бунчиков так и остался маленьким. Он был этим очень огорчен, но Фрол успокаивал, что подводнику быть высоким совсем неудобно. Наоборот, он должен быть маленького роста: тогда ни обо что не стукнется головой в своей лодке и не наставит себе на лбу шишек. — Вот такой, как наш Николай Николаевич, пожалуй, и в люк не пролезет! Ему только кораблем командовать: встанет на мостик — отовсюду видно. А ты погляди, Вова, на моего Виталия Дмитриевича: росточку малого, а поди ж ты — Герой Советского Союза! Кудряшов каждый день зачитывал нам . Глаза у него блестели, когда он читал, что наши войска занимают все новые города. Он попросил у адмирала разрешения нарушить на время установленный порядок и перенести обед на пятнадцать минут позже, потому что мы садились за стол в двенадцать, во время последних известий, и никто ничего не ел. Вечерами первый, кто услышит мелодичный звон в репродукторе — московские позывные, — немедленно бежал сообщить остальным: «Приказ, приказ!» Командиры рот разрешали нам не спать до вечерних последних известий.
Все это не мешало нам усиленно готовиться к испытаниям, так как на этот раз все хотели поехать на море; тем более, что мы больше не будем «пассажирами»: мы выйдем в море на своем корабле. Я получил письмо от отца. Он едет держать экзамен в Морскую академию, в Ленинград. Мама по дороге заедет в Тбилиси. Приезжал отец Юры, капитан первого ранга Девяткин, и долго беседовал с сыном. Юрина мать возвращалась из Сибири. В конце зимы мы совершили первый за весь год проступок. Вот как это произошло. Наш адмирал получил новое назначение. Юра утешал нас: мы встретимся с ним в Ленинграде, когда перейдем в высшее морское училище. — А он не забудет нас? — спросил я. — Ну вот еще! — возмутился Фрол. — Он никого никогда не забудет. Мы принялись вспоминать, как адмирал внушал нам, что курить, пока ты не вырос, вредно, как водил на парад, хвалил нас на вечере, читал рукописный журнал, учил жить по-нахимовски. За окнами темнело, в зале еще не были зажжены огни, когда адмирал вышел проститься. — Дорогие мои нахимовцы! — сказал он перед строем. — Полтора года мы прожили с вами; иногда ссорились, иногда не понимали друг друга, но всегда договаривались в конце концов, потому что я хотел, чтобы вы стали отличными моряками, а вы в свою очередь старались стать ими. Я уверен, что вы все пройдете тот путь, который приведет вас к командным постам на море. Путь этот не легок и не устлан цветами. Но пусть он усеян шипами, и пусть еще не раз вам придется столкнуться с трудностями. Почетно звание нахимовца, еще более почетно звание слушателя военно-морских училищ, в которые вы все, я уверен, придете, и звание офицера советского флота, большого флота, который строится и будет построен. Вы будете хозяевами этого флота. Не недоучками должны вы быть, а образованнейшими людьми, которыми сможет гордиться Родина. Мне жаль расставаться с вами, но я надеюсь встретиться со многими из вас в Ленинграде. Я не говорю вам «прощайте». До свидания, дорогие мои нахимовцы! До свидания, дорогие мои моряки!
Контр-адмирал Рыбалтовский Владимир Юльевич, начальник ВВМУ им. М.В.Фрунзе (04.1944-06.1947). - Из книги из книги В.М.Лурье.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
