У в дальнем плавании надоедают друг другу; начинаются из-за пустяков ссоры, дело доходит даже до дуэли. Дикие были нравы! Наше плавание всех сдружило. По вечерам на баке собирался «курсантский клуб»; под звездным небом пели:
Где вскипает волна за волною, Где бушующий ветер ревет, Там О великих победах поет...
Потом возникал горячий, взволнованный спор о том, что должен предпринять вахтенный офицер, если кораблю грозит столкновение, если на корабле возникает пожар, если штурман ошибся в расчетах и корабль идет прямо на камни... Приводили примеры. Вспоминали и Вадима Платоновича, и моего отца, и того офицера, который, не задумываясь, пожертвовал своим эсминцем, чтобы спасти один из лучших крейсеров Балтики. Кто-то заговорил о Фроле, — он тоже спас катер... И вдруг Фрол, раньше сам с удовольствием вспоминавший свой «подвиг», воскликнул: — Подумаешь! Другие еще не то делали! У нас в соединении есть гвардии старший лейтенант Лаптев, так он из-под носа у гитлеровцев целый плавучий кран уволок. А что — Живцов? Небольшой величиной был Живцов! Такие речи я слышал от Фрола впервые.
* * *
Боцман говорил: «Если чайка села в воду, жди хорошую погоду». На этот раз предсказание не оправдалось. Чайки сидели на воде, но небо покрылось тучами. На палубе обдавало водяной пылью. Командир в мокром плаще не сходил с мостика. Стало качать. Сменившись с вахты, я спустился в кубрик, ожидая увидеть знакомую картину: беспомощных, стонущих товарищей. Но еще на трапе услышал: поют. Да, в кубрике пели. Запевал Бубенцов, Серегин, Платон и Илюша подхватывали так, что в ушах звенело. Все были очень бледны, но держались. «Москва моя», — пели здесь, в море, далеко от Москвы. Игнат терпеливо выводил буквы в очередном номере газеты «На практике». Он обернул ко мне побледневшее лицо: — Занимаешься делом — не чувствуешь качки, не правда ли? Когда кончили петь, Фрол достал затрепанный томик Станюковича. Боцман, спустившийся нас проведать, присел и стал слушать. Станюкович описывал океан, кипевший в белой пене, и маленький парусный черный корвет, поднимающийся на волнах; рассказывал о матросах, в шторм лазивших по реям и крепивших паруса, о капитане, не спавшем целую ночь. Боцман оказал, что в такой же шторм попал «Север» в прошлом году. Когда Слонова стали расспрашивать, он отмахнулся: мол, рассказывать нечего: у товарища Станюковича все описано.
— И наш командир точь-в-точь так же не сошел с мостика даже чайку попить... За свой корабль душою болел... за «Север» и за людей. Пойду покурить. Курил боцман трубку, набитую таким вонючим табаком собственной резки, что каждый, очутившийся поблизости, обращался в бегство. Я вышел на палубу. Наш парусник, раскачиваясь, шел вперед. Ростислав стоял у фальшборта. — Давай-ка, проверь меня, Ростислав. Я назвал мыс, бухту, береговой населенный пункт, мимо которых шел «Север». И Ростислав мне поставил пятерку.
* * *
Корабль, влекомый буксиром, медленно поднимался по широкой Даугаве среди разноцветных домиков и полей. Впереди рыбаки выбирали сети. Корабль переждал, пока сети выберут. Вьюрков рекомендовал осмотреть хорошенько Ригу... Как приятно было получить пачку писем, забраться в уголок кубрика и перечитывать их! Отец был в Цхалтубо, подлечивал старые раны. Шалва Христофорович приглашал в Тбилиси. Антонина... Антонина звала в Сухуми, если это возможно...
Через час мы гуляли по паркам. Попали на дневной спектакль, на балет «». Фотографировались — Игнат растратил всю пленку. Долго бродили по городу, любуясь величественными зданиями музеев, многоэтажными домами, выстроившимися вдоль зеленых бульваров, забрели в старый город, сильно разрушенный бомбежкой, где, как и в Таллине, увидели узкие улочки, остроконечные, крытые черепицей крыши, подъезды, похожие на щели, и старинные фонари. Возвратившись на корабль, Фрол записал в свой дневник: «Сегодня видел еще один город — Ригу. Хороший город!»
* * *
Самой трудной считается на корабле вахта после полуночи. Дублируя вахтенного сигнальщика Шевелева, я всматривался во тьму. Ночь была темная и дождливая. Вахтенные на палубе зябко поеживались в бушлатах. На кораблях мерцали огни. Город спал; на мачте брандвахты одиноко горел штормовой сигнал: три красных огня, расположенных треугольником. Я вглядывался во мрак, мне то и дело мерещились движущиеся огни. Было свежо и сыро, продувало насквозь; я то и дело беспокоил Шевелева, спрашивая, не видит ли он чего-нибудь в темноте. Но вот показались не воображаемые огни — корабль выходил из порта; это подтвердил и Шевелев. Облегченно вздохнув, я откинул полог над столиком, заметил по морским часам время и записал в журнал. Постепенно я свыкся с темнотой и больше не видел воображаемых огней. Шевелев сказал: — Ничего, это только в первый раз трудно, попривыкнете. Наконец, медленно начало светать. Дождь перестал.
На востоке небо заалело, силуэты остроконечных и вышек казались вырезанными из черной бумаги. Минута в минуту — по флотской традиции, быть аккуратным и не задерживать на вахте товарища — меня сменил Ростислав. Сдав вахту, я спустился в кубрик. Синие дежурные лампочки освещали три яруса коек, на которых сладко спали товарищи.
* * *
В Нахимовском мы всегда отмечали пятое июля — день рождения Павла Степановича Нахимова. С разрешения командира корабля и Вьюркова Игнату поручили сделать доклад. В этот вечер «Север» слегка покачивало на легкой волне. Всю палубу под темным небом заполняли слушатели. Игнат начал с того, что Нахимов так же, как мы, сдавал экзамены, ходил, как и мы, на практику; но работал он больше всех, служил в сутки двадцать четыре часа и уже в пятнадцать лет был мичманом, в тридцать командовал фрегатом, в тридцать четыре — линейным кораблем, а в тридцать пять был капитаном первого ранга. Он был передовым человеком своего времени и с жадностью впитывал все хорошее, что было в те дни в русском флоте.
Игнат рассказывал, что Нахимов чуть не погиб, бросившись за борт спасать матроса. Игнат так красочно описал Синопский бой, что слушатели не выдержали — захлопали. Но он только досадливо отмахнулся и продолжал говорить о скромности, неподкупности, храбрости Нахимова. Адмирал вдохновлял защитников Севастополя, сам на Малаховом кургане скомандовал солдатам и матросам: «В штыки!» Нахимов заявил, что даже если весь Севастополь будет взят, он с матросами продержится на Малаховом целый месяц. Нахимов был простым, скромным, чутким; к нему приходили со всеми горестями и нуждами матросы и жители Севастополя. И он всем помогал, каждого называл «друг» и действительно каждому был он другом... Игнат описывал разрушенный Севастополь, окутанный густой пылью и гарью пожаров; Фрол слушал с заблестевшими глазами: он видел, казалось, перед собой каждый дом, морское собрание, морскую библиотеку, Графскую пристань и неприятельский флот в виду города. Ведь Севастополь был родным городом Фрола... — Когда враги убили на бастионе Нахимова, — продолжал Игнат, — матросы стояли у гроба любимого адмирала целые сутки. Уходили одни, с бастионов приходили другие. Адмирал был покрыт тем простреленным и изорванным , который развевался на его корабле в день Синопа...
Сорок лет безупречной службы на флоте — вот пример всем нахимовцам и не нахимовцам, всем нам, будущим морякам! Свет погас, на палубе стали показывать фильм «Нахимов»; я отошел к борту; огни корабля отражались в темной воде. «Ты будешь получать письма с Черного моря и с Балтики», — сказал отец маме. Теперь некому больше писать на Кировский. Пока я был занят работой, я забывал об этом. А тут снова все вспомнилось... — Ты о чем, Кит? — подошел ко мне Фрол. — Да все о том же... — Знаешь, поедем в отпуск на катера, Кит? В наше соединение, а? В Севастополь? Юрий Никитич нас примет? — А почему бы ему не принять нас? — Мы лодырничать не будем! Так и пиши отцу: драйте нас вовсю, гоняйте на катерах, проверяйте, получаются ли из нас моряки. Ведь мы — ваши, катерники! — Это будет, Фрол, просто замечательно! — Знаю, что замечательно. Так ты завтра же и напиши, не откладывай в долгий ящик, почву пощупай. Послушай, Кит, а ты на меня не в обиде? — вдруг спросил он. — В обиде? На тебя? Да что ты, Фрол? Почему? — Сколько раз тебе говорю — со мной не хитри, Кит, я тебя насквозь вижу; тебе думается, я от тебя отбился. Я от тебя не отбился, Китище, — хлопнул он меня по плечу, — только сам понимаешь, вернемся мы в Ленинград, Вадим Платоныч и спросит: «Ну как, Фрол, получилось что-нибудь из моего оболтуса?» И я хочу ответить ему, не кривя душой: «Да, Вадим Платоныч, Платон стал человеком». А что ты думаешь? Платон не хуже других работает, штурман его хвалит, боцман хвалит, Пылаев хвалит, на вельботе он не хуже других гребцов... вот что делает с человеком море! — Только море, Фролушка? Коллектив!
— Насчет коллектива — ты правильно. у нас крепкий. Из Платона, гляди, и то моряка сделали! Да, ты знаешь, Платон-то ведь, по существу, неплохой парень. Оказывается, он все свои деньги в Ленинграде отдавал Бубенцову, чтобы тот со скупщиком мог рассчитаться, да из кабалы вылезти. — Я не знал. — Вот то-то и есть, Кит, что о человеке хорошее узнаешь задним числом, а дурное — в первую очередь. Дурное-то, оно в воздухе так и носится, а хорошее — оно глубоко запрятано... Я-то на Гришу обиделся было, когда его старшиной назначили вместо меня, а потом понял, что он парень хороший да и старшина куда лучше меня.
* * *
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Штурман подводной лодки употребил казённый спирт не по прямому назначению и по этой причине на некоторое время выпал из реальности и уклонился от своих обязанностей. Утром командир потребовал показать своё место. Штурман показал на карте район величиной с Чёрное море и виновато проблеял командиру: «Где-то здесь». Командир: «Акустик! Осмотреть горизонт?» Акустик : «Правый борт эхо пеленг 18 градусов, пеленг изменяется влево, дистанция 15 кабельтовых, предполагаю сухогруз!» Командир: «Носовые аппараты товсь! Аппарат №1 Пли!» Радист: «Слушай СОС, координаты штурману! И чтобы в последний раз! На вас разгильдяев, алкоголиков сухогрузов не напасёшься!»
Во времена социалистических соревнований руководство двух морских городов Севастополя и Одессы решили соревноваться по чистоте городов. Как говорится, ударили по рукам и назначили даты контрольных проверок. Первыми приехали проверять одесситов севастопольцы. Походили, поездили по городу, пожевали губами и сказали: «да, неплохо, неплохо, но……, приезжайте к нам». Перед приездом комиссии из Одессы, в город прибыл вагон семечек подсолнуха, и бригадой сопровождения был распродан по бросовым ценам по всему городу.
В кают-компании после ужина идёт трёп. Один из старших офицеров излагает своё видение семейной жизни. – «Главней всего погода в доме. Приходишь из похода, позвони жене и скажи, что будешь дома через час или полтора. Открываешь дверь, а тебя встречает жена. В одной руке рюмка водки, в другой солёный огурец, в зубах подол платья. В квартире чисто и порядок. А остальное – ерунда».
У трапа торгового судна отирается мужик. Очень надо уйти «подальше от грешной земли». Судно готовится к отходу. На борт периодически поднимаются люди. У людей на причале он спрашивает, кто заходит на судно. Ему говорят: Это боцман. Это штурман. Это лоцман. Мужик направляется к трапу, но его останавливает вахтенный у трапа, и спрашивает: «Вы куда?», на что следует ответ: «Я Кацман».
Пассажирский пароход в море застала непогода. При заходе в один из портов пассажиры выходят на берег посмотреть город. Один из пассажиров, проходя мимо капитана, говорит: «Пароход Ваш дерьмо, и управлять Вы им не умеете!» Капитан: «Объясните, в чём претензия?» Пассажир: «Как будто вы не видели, как качало, как болтало!» Капитан: «Так ведь шторм был, волнение на море!» Пассажир: «А Вы бы между волнами, между волнами!» Несколько часов спустя с берега возвращаются на борт пассажиры, идёт сильный дождь. Капитан видит, как пассажир-брюзга поднимается на палубу мокрый до нитки, подходит к нему и с удивлением в голосе спрашивает: «Где это Вы сумели так промокнуть?» Пассажир с раздражением: «Вы что, не видите, что идёт дождь?» Капитан: «а Вы бы между каплями, между каплями!»
По причалу торгового порта идёт бич. На крыле мостика одного из судов видит капитана и кричит ему: – «Кэп! Тропические кочегары нужны?» Капитан, внимательно осмотрев претендента на должность: – «Нет, не нужны!» Бич: – «Молодец, разбираешься, ой как я бы тебе накочегарил!»
Молодой амбициозный капитан портового буксира недоволен своим судном. Хотелось в море, в океан, на океанский лайнер, а назначили… Особое раздражение у него вызывал гудок буксира. Таким несолидным и писклявым этот гудок ему кажется. Представился случай, и капитану удалось добыть гудок со списанного океанского лайнера. Установил он новый гудок и получает очередное задание оказать помощь в швартовке большому кораблю. Даёт команду сняться со швартовых. Затем на всю гавань ревёт басом гудок, оповещая об отходе судна. Капитан даёт «малый вперёд». Винт не крутится, а из машинного отделения вылезает механик и докладывает, что весь пар израсходовали на гудок, и ход можно будет дать минут через 15, когда в котле поднимется давление.
У курсанта заканчивается отпуск. Из города Омска, в своё училище в Ленинграде, курсант даёт телеграмму командиру роты. «Потерял проездные документы, иду пешком».
"Теория и устройство корабля" - предмет довольно сложный. Курсант из отпуска даёт телеграмму в родное училище на кафедру ТУК: «Принимаю жидкий груз, теряю остойчивость. Подпись. Курсант Туковец».
Ранее записывались анекдоты, услышанные от друзей и товарищей. Далее будут записаны анекдоты, выбранные из Интернета.
Сменный экипаж прибыл домой на отдых. Примерно через месяц жена штурмана говорит: «Вот механик ваш всю сантехнику в квартире поменял, а электромеханик новую разводку сделал. Такие светильники установил, закачаешься! А ты всё диван продавливаешь, в этот дурацкий ящик пялишься да книжки читаешь! Сделал бы, что нибудь, для дома!» Штурман встаёт с дивана: «Я на балкон, буду думать, что сделать для дома, мне туда принесёшь большую кружку крепкого кофе и бинокль!»
Штурман заболел. Судовой Айболит осмотрел больного и сидит задумавшись. Капитан спрашивает доктора: «Доктор, положение серьёзное?» Доктор: «Я пытаюсь вспомнить, кто у нас разбирается в навигации!»
Швартуется корабль. На берегу толпа встречающих и зевак. Матрос бросает выброску и кричит «полундра». Лёгость выброски попадает в голову одного из зевак и посылает его в нокаут. Швартовка закончена, и матрос пришёл проведать пострадавшего. Пострадавший: «в следующий раз, когда будешь бросать «полундру», кричи «берегись»!»
Капитан записывает в судовой журнал: «Сегодня штурман был пьян». На следующий день штурман пишет в судовом журнале: «Сегодня капитан трезв».
Телевизионные новости: «Вчера в 2 часа 35 минут по местному времени в Тихом океане американский авианосец столкнулся с айсбергом и затонул». Приказ по министерству обороны: Товарищу айсбергу объявить благодарность.
Письмо домой: «Дорогая мама! Я пошёл служить на флот, потому что мне нравится чистота и порядок. Теперь я узнал, кто наводит чистоту и поддерживает порядок»
На пароход средних размеров идёт посадка желающих попасть в Израиль. У трапа офицер кавказской внешности продаёт билеты и проверяет документы. Посадка идёт уже несколько часов, а на пароход всё прибывают и прибывают люди. Мужик на пирсе спрашивает у офицера: «Слушай, похоже ваш корабль безразмерный. Столько народу вместили!» Офицер: «Нэ бэзразмэрный, а бэздонный, дарагой!».
Капитан на личном автомобиле едет куда-то, и вдруг мотор глохнет, машина останавливается. Капитан выходит из машины, открывает капот, и, обращаясь к двигателю, говорит: «Ну, и когда же у нас снова будет ход?»
После крушения корабля в шлюпке оказались механики и мотористы. Решают, в какую сторону плыть. Пытаются определить, где север. Один механик вспоминает, что север там, где на дереве растёт мох.
Юнга в словаре морских терминов и слов не нашёл ни одного слова из команд, подаваемых боцманом.
Корабль в океане терпит бедствие. Команда пытается что-то починить, капитан ходит злой. Пассажиры нервничают. Один из пассажиров обращается к капитану: «Скажите, сэр, сколько до ближайшей земли и в каком направлении?» Капитан: «Одна миля, сэр, вниз по вертикали!»
Моряк вернулся домой из дальнего плавания, весь увешан подарками, руки тоже заняты. Стоит перед дверью своей квартиры и пытается нажать на звонок. Не получается. С верхнего этажа спускается старушка, знавшая его с пелёнок. «Захаровна, нажми на звонок, пожалуйста, у меня не получается, руки заняты». «А ты, Феденька, рогами, рогами!»
По заявке жены моряка дальнего плавания Ивановой, наше радио исполнит для моряка Иванова песенку «В нашем доме поселился замечательный сосед».
Супертанкер в густом тумане, не сбавляя хода, по расписанию следует в точку загрузки. На индикаторе локатора прямо на курсе появилась цель. Вахтенный офицер хватает микрофон и на частоте общего вызова орёт в эфир: – «Я супертанкер, судно у меня на курсе, немедленно отверните!» Через некоторое время на той же частоте ответ: – «Я маяк на скале…….Отворачивайте сами, если очень нужно!»
А старик рассказывал, что в старину маяками называли костер, разложенный рыбаками, указывавший путь кораблям; «огненными маяками» называли огни, зажигавшиеся на берегу, а «дневными маяками» — столбы и груды камней; что Петр Первый приказал зажигать маячные огни на Петропавловской крепости, построил маяки на Азовском и Белом морях, заботился о безопасности кораблей в Финском заливе. Смотритель показал нам моторчик, вращающий диск рефлектора, большие линзы цилиндрической формы, окружающие огонь; включил аварийную ацетиленовую горелку.
— Во время войны, — говорил он, — маяки сослужили большую службу. Когда Севастополь находился в осаде, маяк светил нашим кораблям, подвозившим продовольствие и боеприпасы защитникам города. Немцы бомбили маяк беспрерывно. Но каждую ночь над маяком загорался яркий огонь. Немцам удалось, наконец, разрушить маячную башню и перебить людей... Сын мой там тоже погиб, — сказал он, вздохнув, — но на смену пришли новые люди и снова зажгли огонь на развалинах... А на Ладожском озере, в трех километрах от линии фронта, тоже светил маяк. Враги разрушали его день за днем, но погасить так и не смогли. — На этом маяке, — сказал Костромской, — служил Родион Тимофеевич (так звали смотрителя). С рейда донесся призыв горна. На палубе «Севера» начиналась вечерняя поверка. Нам пора было возвращаться. На обратном пути Фрол размышлял вслух: — Смотри, пожалуйста, невидный какой старикашка, формы не носит, а у него, пожалуй, и орден есть. — Орден Ленина. — Откуда, Кит, знаешь? — Заметил под бушлатом.
— Ну, что ж, за такое дело он заслужил! А ну, Платон, — спросил Фрол шагавшего перед нами Платона, — что ты видел сегодня? — Маячную башню. — Сам ты — маячная башня! Ты настоящего человека видел! Такого, как батя твой, настоящего человека! Хотел бы я, когда доживу до их лет, не одряхлеть, не согнуться, в их годы быть таким же, как они... И Фрол обернулся, чтобы еще раз взглянуть на смотрителя, стоявшего на пороге. Пока мы добрались до парусника, стемнело, и «Север» осветился огнями. Поужинав, я вышел на палубу. На баке товарищи, сидя кружком, слушали чьи-то рассказы. — Кит, — позвал Фрол, — иди послушай, какие истории водолаз рассказывает. И не «травит», представь, все похоже на правду. — Послали меня на Ладожское озеро в невыносимый мороз, — рассказывал широкоскулый матрос с лицом, обтянутым глянцевой коричневой кожей. — Танкетка одна провалилась в промоину. Водитель едва успел выскочить. Луна в эту ночь ярко светила, нашу машину хорошо было видно на льду, и фашисты ее обстреляли. Попасть — не попали, мы добрались до места; командир меня спрашивает: — А не трудно тебе будет, Тарасов, работать? Мороз-то ведь сорок градусов! — Что мороз, — говорю, — когда надо танкетку выручать! А водитель вокруг меня крутится и все просит: «Выручи, дружок, выручи». Никогда я до тех пор, по совести, под лед не лазил и с утопшими танкетками дел не имел. Спустился на грунт. Осмотрелся, нет ли где мин. Вижу — танкетка стоит; попросил сверху стропы. Подали. Вдруг почудилось мне, наверху что-то неладно. Нет, воздух качают, значит — порядок. Застропил я носовую часть, потом кормовую, а на сердце все как-то не по себе...
Вылезаю на лед, мой дружок, Андреев, снимает с меня , а руки дрожат. — Ты чего? — спрашиваю. — Да нет, ничего. Только когда до казармы добрались, прорвало его: — Ну, Тарасов, не думал я, что с тобой свижусь. — А что? — Как только ты спустился под лед, какой-то сукин сын из леса ракету пустил. Тут как начнут по нас палить, дьяволы! Все на снег полегли, только я да водитель, что за свою танкетку болел, продолжали тебе воздух качать. Качаю я, а сам думаю: а что если где снаряд под лед ахнет, да в воде разорвется? Ведь тут тебе и капут, приглушат тебя, ровно рыбу... ...Да, вот какие дела. Ну, а больше мне под лед лазать не пришлось. Закурить есть, ребята? Со всех сторон к нему потянулись папиросы и сигареты. — Слыхал? — спросил Фрол, спускаясь в кубрик. — Слыхал. — Выводы сделал? — Сделал. — Какие? — Что не ты один, Фролушка, попадал в «вилку». — Ты что, мысли научился читать? — изумился Фрол. — Почему читать мысли?
— Да ведь я то же самое подумал. Куда ни взгляни, повсюду настоящего человека встретишь. Давеча — этот старче на маяке, нынче — водолаз. Сидит человек, ты его в первый раз в жизни видишь, и такое рассказывает, что у тебя дух замирает, а по его словам — как будто ничего он особенного не сделал. Ты знаешь, Кит? Всю жизнь мне казалось, что раз я катер в базу привел, так такое сотворил — во! (он широко развел руками), а выходит на деле всего-навсего — во! (он прижал большим пальцем кончик мизинца).
* * *
На другой день «Север», покинув рейд, вышел в море. Скучать было некогда. Командир и боцман не оставляли нас без дела. Учебные тревоги следовали одна за другой, и мы то дружно тушили «пожар», что было захватывающей игрой, то заделывали обнаруженную «пробоину». Горнист играл боевую тревогу, звенели колокола громкого боя, на нок-рее взвивался флаг, и мы, захватив противогазы, разбегались по боевым постам. Всех забавлял Ветер, который, по тревоге, навострив уши, во всю прыть отправлялся на камбуз. Часто проводились парусные учения. По свисту боцманской дудки мы за матросами «Севера» бросались на свои места, по зычной команде Слонова поднимались по вантам и разбегались по реям, забыв об опасности. Не все у нас получалось, опыта еще не было, бывало и снасть заедало, и тогда на помощь приходили матросы, но в конце концов «Север» все же покрывался парусами, как крыльями, и несся вперед... Мы обучали товарищей гребле. Гребцы спускали на воду шлюпки, и Фрол, подражая боцману, зычно покрикивал: «По банкам не ходить», и командовал: «Протянуться! Уключины вставить!» Потом слышалось за бортом: «Весла-а! На воду!.. Раз, два-аа... Бубенцов, как сидишь?.. Правая на воду, левая табань... Суши весла!»
Но иногда из-за борта доносились выражения, не предусмотренные уставом, и тогда боцман басил: «Живцов!» — «Есть Живцов!» — отзывался Фрол из-за борта. «Поаккуратнее!» — «Есть поаккуратнее!.. Разговорчики! Серегин, руки на борт не выставлять!..» Пылаев учил новичков разбираться в сигналах: — Глядите, на нок-рее «Дружного» — ноль-ноль. Это значит кораблям идти осторожнее, «Дружный» ведет водолазные работы. Молодой штурман лейтенант Полухин проводил с нами занятия. На палубу выносили столики, раскладывали карты. Я с интересом наблюдал за Полухиным; он был недавно выпущен из училища, но держался уверенно, как подобает столь важному на корабле лицу. Ведь это штурман прокладывает путь корабля на карте, зарисовывает берега, производит астрономические наблюдения для определения места корабля, следит за верностью компасов, за хронометрами. Штурман должен знать, как свои пять пальцев, рельеф берегов днем, звездное небо и маячные огни ночью, должен быть лучшим на корабле рулевым. Полухин обучал нас, как обращаться со штурманскими приборами — компасом, лагом, секстаном, эхолотом, радиопеленгатором; он говорил: — Запоминайте характерные черты берегов. Представьте, вы ведете корабль. Берег открылся на короткое время; коли знаете его хорошо — используете для ориентировки... Взгляните — перед вами два соседних участка. На обоих одинаковый лес, но в одном лесу — просека, а в другом — нет. Заметили? Запоминайте. Во время войны один командир катера, высаживая разведчиков, не потрудился запомнить такие же признаки, спутал два разных участка берега и чуть было не сорвал операцию. Вечером мы под руководством Полухина практиковались в прокладке.
Упражнения с пеленгатором курсанта Владимира Брыскина.
Вершинин, всегда присутствовавший на занятиях, говорил: — Когда я стоял на штурманской вахте, я особенно остро чувствовал свою ответственность. Одно дело — вести прокладку в училище, в классе или даже на корабле, на учебном столике, другое — в походе, на мостике, где ошибка в расчетах грозит не двойкой в журнале, а аварией... Я всегда себя спрашивал: правильно ли я проложил курс, точны ли и безошибочны ли мои расчеты? Ведь я отвечаю за всех этих безмятежно спящих людей... — Помнишь, — сказал Фрол, когда мы остались вдвоем, — старик Бату говорил в Тбилиси, что мы будем наперечет знать все звезды? Мы теперь с ними на «ты». — И Фрол, задрав голову, стал перечислять сверкавшие над головой созвездия — Большой и Малой Медведицы, Персея, Лебедя. — А все же нам еще до Полухина ох, как далеко! — кивнул Фрол на мостик, где в тусклом свете освещенных приборов командир совещался со своим юным, но уверенным в себе и в своих расчетах штурманом и, надо полагать, вполне ему доверял. «Север» бороздил море. Балтика жила трудовой, напряженной жизнью. То встречался тяжело груженый транспорт, то спешили на траление тральщики; на них с завистью поглядывал Зубов. То проходил, нагоняя волну, стройный стремительный крейсер, неслись торпедные катера и, прежде чем их успеешь разглядеть, исчезали, оставляя за собой пенистый белый след. Встречались и парусники учебного отряда; мы, выстроившись по борту, приветствовали товарищей. Все втянулись в корабельную жизнь; никто не увиливал от аврала, приборки, даже от стирки белья, которой никогда раньше заниматься не приходилось. Труд не тяготил — радовал. Приятно было, взглянув на чистую палубу, сознавать, что вымыл ее ты, а не другие. Приятно было надеть выстиранную и выглаженную тобой самим форменку. Приятно было взглянуть на свое отражение в «медяшке» — ты сам ее драил.
Труд всех сдружил — не было ссор, пререканий. Состязаясь, мы взбирались на мачты, приучали себя к высоте, привыкали чувствовать себя над палубой легко и уверенно. С жаром мы практиковались каждый день в гребле, чтобы на гонках выйти на первое место. И изумительно радостное было чувство, когда твоя шлюпка приходила к финишу первой! А когда корабль шел под парусами среди ясного летнего дня, было отрадно сознавать, что поставлены паруса тобой и твоими товарищами. И стоило поглядеть на нас во время купания! Тела стали коричневыми, мускулы налились, носы и лбы облупились. Прыгали в море со шкафута; в воздухе мелькало коричневое в голубых трусах тело, оно врезалось в спокойную воду, и вот появлялась отфыркивающаяся, стриженая наголо голова. У обоих бортов дежурили шлюпки. Вершинин, прохаживаясь по палубе, следил за купающимися, а наш командир роты подзадоривал пловцов, плавая с ними наперегонки. Боцман тоже подбадривал нас. Фрол вызывал Платона и, раззадорив, кричал: — Кит, за нами держи! И мы проплывали вокруг корабля. Игнат щелкал «лейкой». Мне было нелегко угнаться за фотоаппаратом, но все же в моем альбоме накопилось много рисунков; вот Фрол, напружинившись, прыгает с бугшприта в море; боцман Слонов, надув щеки, дует в дудку, сзывая матросов; курсанты, раскачиваясь на мачтах, крепят паруса; корабельный пес Ветер не отстает от своего друга, и за круглой головой кока скользят в воде острые собачьи уши. Однажды я рисовал, а Ветер сидел у меня за спиной и заглядывал через плечо в альбом. Я сунул ему кусок сахара.
Купание с борта УПС "Нахимовец" ("Лавена";).
Подошел Гриша. — А ведь ты настоящий художник, Никита. — Ну, чтобы быть настоящим художником, надо много учиться. — Разрешите полюбоваться, Рындин? — спросил, подойдя Вершинин. И стал перелистывать плотные листы ватмана. — Я не большой знаток живописи, но, мне думается, в Ленинграде надо показать ваш альбом понимающим людям. Вам надо учиться. Мы с Игнатом устроили выставку. Кок, ценитель искусства, позвал меня в камбуз и угостил слоеными пирожками. Мне пришлось нарисовать ему на память портрет его «Ветра»
* * *
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В очередной аттестации офицера, его начальник написал: «Скорость мышления отстаёт от скорости корабля». Резолюция начальника управления кадрами: «Перевести на тихоходные».
Жизненные наблюдения: «размеры фуражки капитана обратно пропорциональны водоизмещению корабля, которым он командует».
Загадка: Кто из известных моряков допустил самую большую невязку в счислении пройденного пути? Ответ: Матрос-партизан Железняк. «Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону.»
В аэропорт совершил посадку самолёт с Дальнего Востока. В зале выдачи багажа стоит моряк, ждёт свой чемодан, а в руках держит щиток с распятым громадным крабом. Мужичку из встречающей публики такая штука в диковинку, и он спрашивает у моряка, что это такое. Моряку надоело подобное любопытство, он с раздражением отвечает: «Лобковая вошь». Мужичёк задумчиво: «Да, а какие же у вас тогда бабы?»
Идёт разбор аварии корабля, докладывает командир аварийного корабля. – В 2 часа 25 минут я сыграл «боевую тревогу» перед входом корабля в узкость. – В 2 часа 30 минут я назначил курс 155 градусов. – В 2 часа 45 минут МЫ сели на камни.
Два матроса приехали в отпуск на родину. Один с Северного, другой с Черноморского флота. Черноморец похваляется перед коллегой с Севера: «Пляжи, девушки-курортницы, фрукты овощи, тёплая как парное молоко вода в море и т.п..» Северянин долго слушал, а потом заявил: «А у нас компот холодный.»
До революции соловецкие монахи имели свой небольшой флот. В основном для транспортных нужд и доставки паломников. Экипажи были из монахов и послушников. Такое судно подходит к причалу Соловецкого порта, и капитан готовится к швартовке кормой с отдачей якоря. Якорь должен быть отдан в определённой точке, иначе это будет не швартовка, а сплошное мучение. На баке у стопоров якоря стоит боцман-монах с кувалдой. Стопор клиновой и без кувалды никак. Всё чинно, команды подаются «с господом богом», с крестным знамением, с поклонами, как при служении в храме. С мостика идёт команда: «Отец Онуфрий, с господом Богом, правый якорь отдать!» Боцман бьёт по клину, но с одного удара выбить его не может и, подняв кувалду, застывает в ожидании очередного благословения. С мостика: «Отдать правый якорь!» Отец Онуфрий ещё раз бьёт по клину, с аналогичным результатом и застывает с приготовленной для очередного удара кувалдой. С мостика: «Маму твою… три апостола… чуреком-чебуреком… отдавай якорь (далее следовала краткая характеристика умственных способностей боцмана и его ближайшей родни, разъяснение, что цирк уже закрылся и пора заниматься серьёзным делом), а не то…. (предупреждение о том, что чистка береговых сортиров боцману будет в удовольствие)». По времени третье благословение заняло не больше времени, чем первое. После такого благословления, якорь, конечно, благополучно был отдан.
Эскадренный миноносец вернулся в свою базу после похода. В первый вечер сойти на берег могла только половина офицеров. За ужином старпом в шутку и всерьёз дал указание уходящим на берег офицерам утром доложить за чаем кают-компании о своих постельных успехах. Каждый входящий в кают-компанию должен был сказать «привет», в соответствии с достижениями. Первым к чаю прибежал молодой лейтенант с докладом: «Привет, привет, большой привет, и два привета утром». Вторым пришёл штурман: «Привет, привет». Потом командир: «Здравия желаю, товарищи офицеры!»
Ушёл в мир иной старый капитан. Командовал он судами большого водоизмещения, вырастил целую плеяду мореходов. В своём пароходстве был ценим и почитаем за безаварийное плавание и за умение подходить к причалам и отходить от них самостоятельно, без помощи буксиров, что экономило пароходству большие деньги. Была у него странная, на взгляд очевидцев, привычка. Перед швартовкой, примерно за 30 минут он передавал управление кораблём старпому, уходил в уголок ходовой рубки и на 15 минут погружался в изучение маленькой записной книжки в коричневом переплёте, страшно затёртой и потрёпанной. Книжку эту никому он не давал. В других ситуациях её у него никто не видел. Капитан листал книжку, шевелил губами, осматривал в бинокль причал, в общем, складывал ёжиков. Через 15 минут он брал командование на себя и с блеском выполнял швартовую операцию. После похорон и поминок, бывшие сослуживцы капитана пришли толпой к его вдове с просьбой дать им посмотреть на формулы, по которым капитан учитывал ветровой дрейф, течение, загрузку судна, и как в этой ситуации использовать машины и руль. После долгих поисков вдова нашла записную книжку. Сослуживцы опознали, ту самую. Получили её и начали листать. На первой странице было написано «ВПЕРЕДИ НОС, СЗАДИ КОРМА». И больше ничего. Остальные страницы чистые.
В главной базе флота на швартовку идёт эсминец. Идёт явно на большой скорости. Причина не важна. То ли у командира в голове завелись тараканы, и он решил удивить коллег своей лихостью, то ли в машине неполадка. В результате треск, искры между бортами, поломанные леерные стойки, порванные швартовы и сплошная нецензурщина. С крейсера, на котором держит свой флаг командующий флотом, лихому командиру идёт семафор прожектором: – «НУ длинная пауза И пауза НУ».
У офицера, служба на флоте которому пошла не в жилу, спрашивают: – Кто твой отец, командир? Ответ: «Командир бригады!» – А кто твоя мать политическая? – ответ: – «КПСС и начальник политотдела, но я очень хочу стать круглым сиротой!»
При встрече двух знакомых моряков звучит риторический вопрос: «Как жизнь?» – «Как адмиралтейская игла!» – !!! ??? – «Сверху золотая, внутри пустая, идёт на конус, и кончается кораблём!»
Старый комендор. Добротный старый дом. В комнате горит камин. Левым боком к камину, в кресле, с пледом на коленях, дремлет седой пожилой мужчина. На пледе лежит и мурлычет кот, рука джентльмена медленно слева направо гладит кота. В комнату входит пожилая леди, и в этот момент из камина на пол выкатывается горящий уголёк. Леди: «Джон, огонь!» Правая рука Джона ускоряет движение к хвосту кота, затем резким движением, как в молодости, при заряжании корабельной пушки, досылает кота в камин. Левая рука поднимается вверх, и Джон говорит: «Товсь!».
Старпом с флагмана. Капитан-лейтенант идёт с дружеской вечеринки. Идёт на инстинктах и на управлении подсознанием. В нужном ему месте переходит проезжую часть улицы. Переход здесь запрещён, и милиционер, увидев нарушителя, даёт длинный свисток. Подсознание говорит старпому, что мимо флагмана проходит корабль и приветствует флагмана. Старпом становится «смирно», хлопает себя по карманам, находит свисток, прикладывает руку к козырьку и даёт два коротких свистка: «Отбой».
Сигналы. На кораблях 1-го и 2-ого ранга все сигналы по корабельной трансляции сопровождаются или предваряются сигналами горниста. В переводе на матросский язык, если заменить нецензурные выражения, литературно допустимыми аналогами, это будет звучать так: Боевая тревога (в быстром темпе): не пописать, не покакать, я любил твою маму, всё бегом, всё бегом, всё бегом, бегом, бегом, всё задраено кругом. Команде обедать: бери ложку, бери бак, хлеба нет, рубай так. Приборка: Иван Кузьмич, бери кирпич, драй, драй, драй. Захождение (встреча в море и расхождение с другим кораблём или приветствие флагмана) – (протяжно): К нам идёт какой-то хмырь! Отбой (кратко): хрен с ним!
Как отличить судоводителя от судомеханика? Судоводитель моет руки после выхода из гальюна, а судомеханик перед заходом в гальюн.
Судомеханик выяснил, что его мотористы не понимают процесса в четырехтактном двигателе. Собрал своих подчинённых и устроил занятие. – Прохоров – ты будешь поршнем. – Федоров – ты будешь форсункой. – Котов – ты будешь впускным клапаном. – Выдрин – ты будешь выпускным клапаном. – Я запускаю дизель, Прохоров опускается и поднимается, а остальные показывают, что они делают. Тут подал голос Иванов, которому не досталось роли. – «А я что буду делать?» – Изображай выхлопные газы, бегай вокруг нас и воняй!
Королева Англии, перед очередным походом эскадры её величества, решила принять у себя командиров кораблей эскадры. Согласно обычаям английского дворянства, на флот шли служить младшие сыновья. Домашнее воспитание прекращалось примерно в 14 лет, а далее основными воспитателями были боцмана кораблей. Британская погода способствует риниту, особенно если вернулся из тропиков. Повседневной и рабочей одеждой у моряков была и есть брезентовая роба, зюйдвестка, и шерстяной бушлат. Конечно, были индивиды с брабантскими кружевами на рукавах, как у Гумилёва, но это не в ВМФ. А тут парадный мундир (пять лет его не надевал) и к королеве. После аудиенции, королева подозвала первого лорда адмиралтейства и посоветовала ему придумать способ отбить охоту у командиров кораблей вытирать сопли рукавом. Первый лорд адмиралтейства подумал и решил, что лучшим средством будут нашивки из металлического галуна на рукавах.
По улице портового города следует в режиме автопилота боцман торгового флота. На курсе лужа, в которую он падает и начинает пускать пузыри. К нему бросаются прохожие, поднимают и тащат из лужи. Боцман: «Меня потом, сначала женщин и детей!»
На всех флотах мира существуют трехфлажные своды сигналов. До 1917-го года в Российском своде сигналов запрос «Как настроение команды» соответствовал сочетанию КЛЖ. Буквы произносились на старославянский манер, как и сегодня на флоте, и это звучало «КАКО-ЛЮДИ-ЖИВЕТЕ». Если на корабле было всё в порядке, следовал ответ «НХТ», а произносилось это как «НАШ-ХЕР-ТВЁРДО». (читай Л.Соболева «Капитальный ремонт».)
Это будет понятно только офицеру ВМФ из плавсостава. Примерно году в 20-ом, двадцатого века, по набережной Невы прогуливался старенький, ещё царский, адмирал. Вдруг на парапет набережной, из реки вылезает чёрт и приглашает адмирала к разговору. Во время разговора чёрт предлагает адмиралу продать душу, за это обещает выполнить любое его желание. Адмирал попросил вернуть ему молодость до того момента, пока чёрт не выполнит его условие. Ударили по рукам, и адмирал говорит « Пойдешь на любой российский крейсер старшим помощником и сдашь задачу К-1 с первого раза и без единого замечания. Как только поднимешь вымпел, приходи за душой». Говорят, что этот моряк уже несколько раз дослуживался до адмирала и снова становился молодым лейтенантом.
В кабельтове от сигнально наблюдательного поста всплывает подводная лодка. На мостик лодки вылез бородатый мужик в свитере и через мегафон кричит сигнальщику: – «Эй, на посту, война кончилась?» Сигнальщик: – «Какая война?» С лодки: «Вторая мировая!» Сигнальщик: «Кончилась! Скоро третья начнётся!» На лодке: «Срочное !»
