В «Сценах из морской жизни» автор вновь возвращается к героям книг «Уходим завтра в море» и «В морях твои дороги» — Никите Рындину и Фролу Живцову.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СУДЬБЫ РАЗНЫХ ЛЮДЕЙ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. КРАМСКОЙ
1
Крамской проснулся еще до рассвета. Он видел во сне времена своей юности: двадцатые годы, учебный корабль «»; ему снились голубые прозрачные фиорды, сосны на скалах, островерхие домики Бергена и на набережной — юные, в белых платьях, норвежки...
А потом еще Леночка, сестра его друга. Сколько лет они не встречались? Одиннадцать? Или двенадцать? В тридцатых годах (Крамской был тогда капитан-лейтенантом) его пригласил на дачу однокашник по военно-морскому училищу подводник Кузьмин. В воскресенье Крамской сошел с поезда на платформу Разлив. На грязно-белом песке за стволами обветренных сосен пряталось множество дачек. «Куда же идти? — размышлял он.— Направо? Налево?» Его звонко окликнули: — Юрий Михайлович! Подошла, нет, почти подбежала девушка в желтом платье и в желтых носочках. — А я вас узнала по фотографии; знаете, где вы с Митюшей,— поторопилась она сообщить, глядя ему в лицо снизу вверх. У нее были пышные волосы цвета каштана, совсем еще детские плечи и большущие серые глаза. — Митюшка послал меня встретить — боялся, заблудитесь. Два поезда пропустила. Думала, что прозевала вас... Лена, — спохватившись, назвала она свое имя и протянула маленькую загорелую руку. — Идемте, Митя, наверное, заждался. По дороге она рассказала, что заканчивает театральное училище, обожает Юрьева, Студенцова и Тиме и будет актрисой. — Второю Савиной? — пошутил Крамской.
— Зачем? — не приняла шутки Леночка.— Хорошей или плохой — Кузьминой. Кузьминой,— повторила она. Дальше они пошли молча, с трудом выдирая ноги из засасывающего песка. Только когда добрались до озера, покрытого тиной, Лена воскликнула, показав на вросшую в песок дачку: — А вот и наш с Митей курятник! Петунии и флоксы изнемогали от зноя в потрескавшейся земле. На террасе дряхленький граммофон нахрипывал в синюю с красным обводом трубу вальс из «Коппелии». Митя, сероглазый, похожий на Леночку, сбежал по подгнившим ступенькам. — Приехал, наконец, чертушка. Я все боялся — обед перепреет. Сам стряпаю. Люблю поварское искусство. Мы ведь с Леночкой сироты, нету у нас ни мамы, ни папы... — Да, это он меня вырастил,— подтвердила Леночка, с нежностью глядя на брата. Сразу уселись за стол. Митя угощал чертовски наперченными пельменями и едкой настойкой на можжевельнике. Он с упоением рассказывал об автономных плаваниях и о том, как встречал под водой Новый год. Он был влюблен в свои подводные лодки: «Это вам не эсминцы, не тральщики и охотники». Крамской не стал спорить. Он знал, что переубедить Митю невозможно. После обеда Митя предложил сестре с гостем пройтись на шверботе, пока он займется на камбузе ужином. У калитки предупредил: — Только ты, Ленка, на него не заглядывайся; Юрка — человек заарканенный. Она вспыхнула и потупилась.
У причала покачивался швербот. Впервые Крамской был на воде пассажиром. Вела Леночка. Она опять заговорила о будущем; щеки ее разгорелись, ясные серые глаза были полны вдохновения. По его просьбе она прочла монолог из своей первой роли. Крамской подумал: «Смотри-ка, она — настоящий талант». А Леночка, словно прочтя его мысли, усмехнулась: — Ну, до таланта — далеко... Но я с ума схожу по театру. Спросила: — Вот вы — вы с детства хотели стать моряком? Митюша мой — тоже,— сказала, не дожидаясь ответа.— Он даже в Кронштадт удирал, да словили. И доставили к отцу с милицейским. А я еще в детстве играла в театре. В своем. Для подруг, для родителей. Пора ужинать,— вдруг спохватилась она.— Митя, наверное, злится. Он, когда злится,— смешно-ой. Митя встретил их граммофонным маршем. После ужина играли в шахматы и в «морского козла» и по очереди танцевали с Леночкой вальс; Крамской с огорчением вспомнил, что пора возвращаться домой, на Васильевский: на Двенадцатой линии его ждет Любовь Афанасьевна. Любовь Афанасьевна... Когда-то он называл ее Любочкой, милой и со всем пылом юности целовал возле старого, мудрого ...
Все прошло. Любовь Афанасьевна раздражала его своей пустотой, скаредностью и постоянным стремлением «переплюнуть Марию Сергеевну» или «эту сквернавку Ксаночку — тоже, подумаешь, цаца, муж — капитан первого ранга».. Ее резкий сварливый голос ему опротивел. «Заарканила». Митя прав... Она его заарканила. Кузьмины провожали его на станцию в темноте. Повсюду светились огоньки, с террас слышались пение, смех. Подошел длинный поезд, увешанный дачниками. Прощаясь, Леночка крепко сжала маленькой мужественной рукой его руку. Он вскочил на подножку и, держась за поручень, обещал, что приедет к ним снова. С этого дня началась их дружба. Крамской и зимой с удовольствием ходил к Кузьминым на Галерную, говорил об Александринке, Шекспире, Островском и Шиллере, о любимой суровой Балтике. У Кузьминых ему было хорошо и легко. В их компании появился еще Вадим Суматошин, молодой архитектор, подававший надежды, неистощимый на выдумки весельчак. Они бродили по Ленинграду, спорили об архитектуре, восхищались творениями Росси. Юный восторженный зодчий кричал: «Вот бы нам научиться так строить!» (В те годы строители склепывали унылые, похожие на бараки коробки.) Друзья заглядывались на сонные окна спящих домов, фантазировали: кто живет там, за тюлевой занавеской? Фантазия разыгрывалась вовсю. Иногда к ним присоединялась и Леночка, и тогда ее звонкий смех оглашал молчаливые набережные медленно текущих каналов. Леночка сдала выпускные экзамены и уехала. Она присылала письма — светлые, радостные — то из Боровичей, то из Новгорода, где играла Офелию, Дездемону, Ларису и Таню. Любовь Афанасьевна стала перехватывать письма. Она кричала навзрыд дикие, злые слова, обещала утопиться в Неве, даже бегала жаловаться. Крамской понимал, что Леночка ему дороже и ближе Любови Афанасьевны, но Любовь Афанасьевна была матерью его сыновей... Во время войны с белофиннами лодка Кузьмина подорвалась на мине. Гибель друга Крамской переживал тяжело; ему мучительно думалось: была ли смерть Мити мгновенной? Может быть, лодка ушла в глубину, легла на грунт, и люди задыхались в уцелевших отсеках? Не мог он представить Митю, неуемно веселого Митю, задыхающимся, с посиневшим лицом...
Однажды ему принесли записку от Леночки: она — в Ленинграде и просит прийти. Он пошел на Галерную. По лицу отворившей дверь Леночки понял: она знает все. Казалось, Митя только что вышел из комнаты. На стене висела тужурка, распяленная на вешалке, в пепельнице лежала одна из обкуренных Митиных трубок. За окном мрачно клубился густой ленинградский туман. Леночка произнесла едва слышно: — Вот и нет больше нашего Мити. Крамской взял ее за плечи. Она прижалась к нему и уткнулась лицом ему в китель. — Вот и нет больше нашего Мити. Что же делать мне, Юрочка, а? Она уехала, кажется, в Витебск. Началась война, и они потеряли друг друга. Переписка их оборвалась. Он воевал, как все моряки: почти о каждом можно написать книгу; его дважды ранило; он трижды тонул. До него доходили слухи, что Леночка вышла замуж за режиссера, режиссер пьет, изменяет ей и, кажется, даже бьет ее. Крамской знал, что гордая Леночка никогда не напишет о своих унижениях. Он вырезал из газет рецензии — Кузьмину хвалили, она становилась известной актрисой... Он написал ей и не дождался ответа. Не встречал он и друга Вадима, хотя и знал из газет, что Вадим много строит в разрушенных войной городах, идет в гору, становится знаменитостью. Крамской поздравил архитектора с полученной премией — поздравление осталось без отклика. О Суматошине появлялись статьи в газетах, журналах. Он получал еще премии, две или три, ездил на конференции и конгрессы, давал интервью; с фотографий щурился пожилой лысый человек, мало похожий на прежнего Вадьку.
Тем временем Любовь Афанасьевна, мать почти взрослых детей — старший, Ростислав, уже оканчивал нахимовское училище,— влюбилась в человека моложе ее лет на десять и ушла, оставив сумбурную и безграмотную записку и забрав с собой младшего, Глеба. Крамской с радостью дал развод; пожалел, что большую часть своей жизни растратил на пустую и злобную женщину, отравлявшую существование. Из-за нее он потерял Леночку. И вот сегодня он видел Леночку во сие... Сколько ей теперь? Тридцать восемь? Пожалуй, нет: тридцать девять... — А мне — пятьдесят один,— сказал он вслух и повернул выключатель. Похожий на волка пес, спавший, уткнув морду в лапы, на коврике, поднял остроухую голову, радостно взвизгнул, вскочил и ввинтил Крамскому под мышку доброжелательный нос. — Подъем, Старик. Будем вставать...— погладил Крамской пса по крутому лбу. Старик, склонив набок седую морду, стал наблюдать за хозяином карими, почти человеческими глазами. Он знал, что хозяин отправится в ванную, примет холодный душ, разотрет загорелое тело жестким полотенцем, расчешет волосы, темно-каштановые, с сединой на висках, наденет брюки, ботинки, крахмальный воротничок и они вместе пойдут в соседнюю комнату завтракать. Так было изо дня в день, так будет и сегодня. В сорок пятом году вестовой Вася Кашкин, вытащив из горящего дома в Далеком насмерть перепуганного щенка, ткнул пальцем в его поседевшую морду: «Ишь ты, и вашего брата корежит война. Как есть она сделала тебя стариком...» Так и осталось за щенком это прозвище. Старика укачивало в каюте, чуть не смыло в походе шальной волной с палубы, но он подрос, стал грозой корабельных крыс и береговых кошек.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Вспоминается и такой вот случай. Грузим торпеды в кормовые ТА. Лодка сдифферентована на нос. Торпеду уже втягивают через открытую переднюю крышку в аппарат, погрузочный бугель ослаблен.., снимают... На торпедопогрузочном плотике у ниши ТА старший матрос Глиос и комендор старший матрос Ковалев. Неосторожное движение Ковалева, и тяжелый промасленный погрузочный бугель скользит с зыбкого плотика в воду... Я крикнул, и в последний момент Ковалев успел его схватить за ускользающий замок и... вслед за ним вниз головой в холодную воду! Глиос успел схватить Ковалева за рабочие башмаки (в просторечии — ГД!). Смотрю — а шнурки-то не завязаны, ноги из башмаков вылезают... Глиос изловчился, перехватил за штанины робы, тянет... Вытащил на плотик. В руках у Ковалева... бугель! Ну, что тут скажешь! И свою пушку Ковалев любил и холил. Тогда еще наши лодки впереди рубки имели спаренные по вертикали 25-мм автоматы. Понятно, последствия каждого погружения в соленую морскую воду требовали особого внимания. Отличались моряки и порядочными отношениями между собой, ни о какой годковщине в то время и слышно не было. Так же и с офицерами, без панибратства, но по-дружески. Когда мы жили на территории части, моряки сами в свободное время приходили и предлагали помощь по хозяйству или еще что. Даже с «коляской» сынишки набивались посидеть. Вообще-то коляски у нас не было, «коляской» для прогулок служила ванночка, в которой и купали малыша. Особой мягкостью и душевностью отличался Вася Калугин. Жена до сих пор помнит кое-кого из моих первых подчиненных. Добро не забывается.
ШАНС
Дошел слух, что Данаконян, командир одной из лодок нашей бригады, добивается назначения меня к нему помощником. Но где там... «Фитиль» от комфлота за крышку еще торчит. Уже дважды подавал командир ходатайство о снятии взыскания, но, как свидетельствовали кадровики, ответ звучал в форме вопроса: «А что он такого сделал, чтоб его поощрило третье должностное лицо?» Имелось ввиду, что снятие взыскания — есть тоже поощрение, а первое лицо это министр обороны, второе по командной подчиненности — главком ВМФ, третье, соответственно, комфлота. Действительно, что я мог такого сделать?! Павлов и Путов, чувствуя свою вину, предлагали уронить себя за борт, а я бы прыгнул и кого-нибудь из них спас (!) Для кинокомедии сошло бы, а по жизни... еще не известно, чем бы дело кончилось. Помощником к Данаконяну я не попал, а исполняющим обязанности командира БЧ-III на его лодке в очередной раз «высунулся». Дело было так. Выпала им честь стрелять боевой торпедой по торчащей из моря скале. Командир БЧ-III у него в отпуске, доверили мне. Остальной личный состав торпедистов, понятное дело, их. Под контролем строгих очей обоих флагминов, бригадного и эскадры, не торопясь, скрупулезно приготовили в береговой МТЧ боевую торпеду. Без единого замечания загрузили ее на лодку, в отсеке под непосредственным контролем флагмина Тропина вставили взрыватели, окончательно приготовили и дослали в аппарат. Протащили, проверили откидывание курка и опять дослали в аппарат. Аппарат флагмин опечатал своей печатью. Ну все, думаю, это шанс! Торпедой по торчащей скале и по торчащему «фитилю»!
Вышли в море, пришли в район. Справа по корме в пяти кабельтовых эсминец, там руководитель — командующий подводными силами ТОФ контр-адмирал Хияйнен со штабом. Разрешение получено, погрузились под перископ, легли на боевой курс. Впереди по курсу цепочка островов Римского-Корсакова, отдельно торчит скала Карамзина. Торпедный аппарат готов к выстрелу... и вот: — Торпедный аппарат №... — товсь!.. Аппарат — ПЛИ! Пускаю секундомер. — Торпеда вышла!.. Сработала система БТС, в отсек — чесночный запах отработки двигателя торпеды... Слышу продувают среднюю группу цистерн главного балласта... Слежу за стрелкой секундомера... 5 секунд, 10.., 15... Странно, какой-то звук! Встряхнуло! Ревун —открылись клапана вентиляции?! Опять погрузились?! Командир же хотел сфотографировать взрыв перископным фотоаппаратом!.. Минут через пять продули балласт. Всплыли. По трансляции: «Командира БЧ-III на мостик!». Пулей наверх! На мостике осматриваюсь. С левого борта над водой относит по ветру клочья бурого дыма, эсминец же справа за кормой. Ясно, торпеда взорвалась в самом начале дистанции хода, только-только отработали вертушки взрывателей... Первый разбор случившегося у корня пирса, в курилке. Над группой офицеров штаба и минно-торпедного управления возвышается «Папа Хи». Подходим вместе с командиром. Суть мы уже знаем: торпеда прошла под водой метров 250-300, выскочила, пролетела по воздуху метров 50, шлепнулась об воду и взорвалась. — Товарищ командир БЧ-III, так что же случилось, почему торпеда выскочила?
Почему? Почему? Почему? Эти вопросы последовательно задавались по восходящей: флагминам бригады, эскадры, специалистам минно-торпедного управления. Допытывались: кто, что, когда делал, кто проверял и т. п. Разбор напоминал известный эпизод довоенного фильма «...Так почему танк провалился?..». Наконец, согласились, что все все делали совершенно правильно, а подвела техника— обрыв тяги золотничка рулевой машинки привода горизонтальных рулей. А я опять вспомнил о крышке, когда практическая торпеда шла по поверхности, и флагмин Тропин готовил такое же обоснование. Там же в курилке, после отъезда «Папы Хи», очевидцы рассказали забавную подробность. С мостика эсминца в момент взрыва торпеды наблюдали жуткую картину: на фоне взрыва вдруг возникла черная рубка подводной лодки... Мгновение, дым рассеивается.., рубки нет... На мостике гробовая тишина, все замерли... «Папа Хи» медленно поднялся с плетеного кресла и, широко расставляя ноги, удалился во флагманскую каюту. Шутники! Наговорили на «Папку» для красного словца, для моей острастки. Однако наказаний не последовало, но шанс был упущен. Как говорится, «Fortuna non penic, в руки не возьмешь».
ФЕДЯ МАРЫЧЕВ
Давеча упомянул я флагмина Федю Марычева. В связи с ним вспомнился один забавный случай. Познакомились мы с ним еще летом 1955 года в Находке. В бухте Находка тогда базировалась бригада малых подводных лодок XV серии довоенной постройки. На одной из «Малюток» я проходил предвыпускную стажировку дублером командира БЧ-II-III. И вот наша лодка как-то неудачно выполнила организационную торпедную стрельбу на рейде между материком и островом Лисьим, торпеда утонула.
Лодка поставлена на якорь в точке залпа. Катер-торпедолов и рейдовый водолазный бот парным донным тралением по курсу стрельбы пытаются зацепить торпеду. Руководит всей поисковой операцией флагмин бригады капитан 3 ранга Марычев. Тралили неделю. А мы стоим на якоре. Надо сказать, что «Малютка» мало приспособлена для длительного «проживания» на ее борту экипажа. Коек, то бишь более-менее нормальных лежачих мест, имеется только на часть экипажа, так как в море на ходу одна треть экипажа на вахте и лежать ей не положено. Поэтому, кому мест нет на якоре, располагались, где придется. Хорошо, что стояло жаркое лето, и часть моряков на ночь устраивалась прямо на палубе. У меня, например, было шикарное место у носовой пушки. Достаточно широкий барбет гарантировал, что во сне не скатишься за борт. Так вот, недельное траление результатов не дало. Наконец, додумались, что раз ход торпеды не наблюдался, то искать надо на грунте в точке залпа. Водолазный бот ошвартовался к носовой части лодки, два водолаза поочередно начали спуски. Каждый день, с утра до вечера, только с перерывом на обед и послеобеденный отдых. Кончается вторая неделя поисков. Все это время Федя Марычев в красных плавках, загоревший до черна, на палубе бота. Провожает, держит прямую телефонную связь с водолазом на грунте, руководит его поиском, встречает и до одури пытает его после подъема на палубу бота. Ну нет торпеды! Все на грани срыва. И вот как-то очередной выход водолаза после «неудачного» поиска. Открутили иллюминатор, сняли красномедный шлем, но водолаз еще за бортом на водолазном трапе... Флагмин нетерпеливо подскочил к нему нос к носу: — Ну что? — Да, нет же... Я же говорил по телефону. Водолаз ставит ногу в тяжелом свинцовом башмаке на палубу... Федя шаг назад... Водолаз протискивается через открытый ботопорт, чуть поворачивается спиной... И тут все, кто был на палубе бота и на носовой надстройке лодки, видят, что у него вся задница водолазного костюма вымазана темно-коричневой смазкой АМС! Торпеда-то густо смазана АМСом! — А-а-а! — крик Феди.
: 1—шлем, 2—манишка. 3 —комбинезон: 4—воздушный шланг, 5 —сигнальный конец, 6— телефонный провод. 7 — свинцовый груз (второй груз — на спине). 8 —галоши со свинцовыми подошвами.
В тот же миг Федя широко, по-русски, развернулся — водолаз, не пикнув, через ботопорт полетел за борт... Хорошо, что страховочный ходовой конец еще был на нем. Вытащили. Федю еле-еле успокоили. В общем-то и все были более чем возмущены, могли бы водолазов потрепать хорошо, но Федя разрядил обстановку, и обошлось смехом, перемешанным с матом. Как признались потом водолазы, они обнаружили торпеду еще неделю назад, при первом погружении. А в последующие дни «нарабатывали» себе «подводное время». Дело в том, что за каждый час водолазных работ положено определенное денежное вознаграждение. Вот они и накручивали, как таксисты, водолазные километры! С такими же водолазными приписками я встретился и четверть века спустя, когда служил в аварийно-спасательной службе. Да, сильный стимул — материальная заинтересованность!
ПЕРВЫЙ КАРЬЕРНЫЙ РЫВОК
Последний год службы на ПЛ «С-334» почему-то помнится плохо. Наверно, не было ярких событий. Лодка встала в завод на ремонт и модернизацию, срезали носовую артустановку. Ю.Н.Калашников ушел на новостройку, вместо него пришел Марат Капранов. Замполитом пришел капитан 3 ранга Кузьмин, тихий человек предпенсионного возраста; запомнился тем, что до самых жарких дней поддевал под флотские брюки ватные (солдатские зеленые) штаны. Как он говорил, наследие солдатского прошлого, во время войны в таких брюках дошел до Берлина. Помощника и старпома не было, и я, по приказу временно исполняя обязанности помощника, на ходовых испытаниях после ремонта фактически отработал за двоих. Из отпуска вернулся старпом Шехурдин, назначили нового помощника (он в памяти не остался), и весной 1959 года лодка начала отработку курсовых задач боевой подготовки с нуля.
Дежурный по подводной лодке. 1957 год.
Не помню, что я «такого сделал», но комфлотовский «фитиль» в конце концов сняли. Собрал рекомендации для вступления в кандидаты партии. Комсомольская рекомендация — тоже без проблем. Идти в командиры без партийного благословления дело бесперспективное. Вообще-то, я давно был по убеждениям правоверным коммунистом. Еще в Нахимовском несколько энтузиастов, и я в том числе, в самостийном кружке под руководством преподавателя истории изучали труды философских предшественников марксизма. Само собой предполагалось, что с достижением 18-летнего возраста встанет вопрос о вступлении в партию. Однако в 10-м классе, почти перед самыми выпускными экзаменами, случился неожиданный инцидент. Писали по литературе сочинение по роману Павленко «Счастье». Не помню, какую я взял конкретную тему из нескольких предложенных преподавателем, но помню, что ожидал отличную оценку. Надо признаться, что я прицелился окончить училище с медалью. Нет, на золото я не рассчитывал, но на серебро основания были. Да, так вот, получаю на руки сочинение, смотрю... Ошибок нет. Оценка — четыре балла! — У кого есть вопросы? — Это наша преподавательница по литературе Соловьева, по прозвищу «Коробочка» (понятное дело, известная литературная героиня). Поднимаю руку. — Да, пожалуйста. Что у вас? — Да, вот смотрю, ошибок нет, а оценка... — Что ж тут непонятного? Ошибок нет — верно, но содержание, стилистика страдает. — ..? — Не отражена роль товарища Сталина. Собственно, Вы о нем совсем не упомянули. — Да, но по избранной теме сочинения, по-моему, непосредственно о нем и писать-то не требовалось... — Вот-вот, это по-вашему. А в романе писателя Павленко образ товарища Сталина проходит красной нитью через все произведение, и я на это обращала особое внимание. — Да, но зато я по стилю сочинения выдержал сталинский стиль письма. Короткие, четкие фразы, как в четвертой главе Краткого курса ВКП(б)... Короче, слово за слово, дошло до кабинета командира роты.
Соловьева Любовь Алексеевна принимает рапорт дежурного перед началом урока.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
«Сенявин» снова уходил в море — и снова начиналась морская страда. В непогоду Бочкарев приказывал спускать шлюпки, тренировали гребцов. На шлюпку посылал командир и меня. Во время походов я научился у Бочкарева умению не теряться ни при каких обстоятельствах, узнал, как надо действовать в тумане, и много других вещей. Он отлично знал не только театр, где плавал, но и все порты, в которые заходил. Он брал меня с собой на занятия с матросами, с старшинами. Я впервые в жизни самостоятельно провел политзанятие. Я был очень взволнован, и когда принялся вместе с матросами таскать в кубрик скамейки, Костылев оттеснил меня в сторонку и тихонько сказал, что руководителю политзанятий скамейки таскать не годится. Сконфуженный, я поднялся на палубу. Через две-три минуты меня позвали. Я вошел в кубрик. Матросы встали. Костылев громогласно доложил, что группа готова к занятиям. Я взял себя в руки и занятия провел — по собственной оценке — на четверку. Обо всем этом я написал отцу. В свободное время я окончательно привел в порядок «Историю» «Сенявина» и написал несколько эскизов, которые подарил Бочкареву. Он тотчас снял с переборки в кают-компании висевшую там репродукцию, изображавшую русалок в пруду, и повесил мои акварели. Я сжился с кораблем, с комсомольским коллективом его, с офицерами — кроме Бочкарева и Щенникова, был еще третий, молчаливый артиллерист Борисенко, поглощавший с жадностью книги из библиотеки своего командира. Я с грустью думал, что практике приходит конец и придется расстаться с «Сенявиным», который я успел полюбить. И я твердо решил закончить училище на отлично, чтобы мне было предоставлено право выбора, и тогда проситься на малые корабли.
* * *
Зашли как-то в Таллинский порт. В городе на голубиной площадке я встретил Фрола. Он стоял, весь облепленный голубями, и скармливал им большую белую булку. — Фролушка! — Кит! — Вот встреча-то! Как твоя жизнь? — Жизнь прекрасна! — воскликнул Фрол, швырнув голубям остатки булки и отряхнув крошки с брюк. — Набираюсь морского духа! Присматриваюсь, приглядываюсь, учусь жить с людьми, учусь ладить с ними. А ты? — Я тоже учусь жить с людьми. — Ну и как? — Думаю, что найду с ними общий язык. — А почему бы нам с тобой его не найти? Не найдут с матросами общего языка только Мыльниковы. Да, ты знаешь? В том дивизионе, где я сейчас нахожусь, служит Мыльников. Командует «охотником». Не любят его... — Значит, он и здесь, как в училище? Не исправился? — Пренебрежительность во взоре при общении с младшими, заискивающий взгляд при общении со старшими, полная уверенность в том, что он, Мыльников, непогрешим, ну и так далее. Раздает взыскания — рекорд в дивизионе побил. Поощрений не любит. А ты ведь прав был тогда, в училище — он, действительно, людей провинившихся быстренько списывает со своего корабля. А воспитать не умеет. Прорабатывали его, да с него — что с гуся вода. Допляшется! И эта Нора с ним... помнишь, всегда на машине приезжала на танцы в училище, дочка ответственного работника? Задает тон среди жен. Законодательница мод, женщина неприятная во всех отношениях. Мне повезло, что я к нему не попал. Сцепились бы... — Тебя-то он узнал? — Ну, еще бы! «А-а, подопечный... — передразнил Фрол Мыльникова, изобразив его кислую мину и пренебрежительный голос. — На флоте ума набираетесь?» — А ты что в ответ? — Ну, я, человек дисциплинированный, поприветствовал, как полагается, сказал, что весьма сожалею, что не попал к нему на корабль, под его руководство, не удастся продолжить, так сказать, мое воспитание, им начатое в училище.
— И он не обиделся? — Наоборот: тут же стал хвастать товарищам своим — офицерам: вот видите, как любили меня в училище младшие, когда я был у них старшиной. Он, знаешь ли, тонкая штучка, Мыльников! Ну, довольно о нем. Антонина пишет? — Жалеет, что мы не можем приехать. Тебе просит привет передать. А тебе Стэлла пишет? — Мне? — Фрол немного смутился. — Один всего раз написала. Две строчки. Что жива и здорова. Чего желает и мне. И ни одного поцелуя. Ни боже мой! Даже в конце. Просто: «Стэлла». — Не заслужил. — Да и не собираюсь заслуживать. Обиделась! Сердится! А за что? — За то, что ты, Фрол, совсем ей не пишешь. Вы ведь все же — друзья. — Ну, о чем я ей писать буду? О луне? «Ах, ах?» Раскисать не умею. О том, чем теперь голова занята? Об этом в письмах писать не положено. Сам знаешь, что у меня на уме. Как бы набраться опыта, да закрепить все то, что уже дало мне училище, да зимой опыт закрепить новыми знаниями. Вот я хожу, понимаешь, по кораблю и у всех спрашиваю: а это что? а эта штука как действует? Сначала, казалось, я всем надоел, после — поняли: человек любознательный, интересуется для пользы дела. Ну, что ж? Показывают, рассказывают, учат, втолковывают. Пожаловаться на них не могу. Вот тут, — он ударил себя по лбу ладонью, — такой склад практических знаний скопился, только держись! А в самом деле, Никита, — хлопнул он меня по плечу, — не за горами тот день, когда я приду на корабль — приду командиром. Училище будет закончено, науки крепко уложены тут, — он постукал себя пальцем по лбу, — а опыт — вот тут, — стукнул он себя в грудь, возле сердца, — тогда только самое главное и начнется! Вот приглядываюсь я сейчас к своему командиру — есть такой лейтенант Щегольков — и вижу: чтобы полюбили тебя, чтобы тебе, как отцу, доверяли, надо глубоко партийное сердце иметь... Щеголькова любят. Учусь у него, понимаешь. Он умеет, как Глухов наш, добраться до сердца. Это в газетных заметках легко получается: был матрос лодырем, призвал его командир в каюту, туда-сюда, побеседовал, и — здрасте! — матрос стал отличником. Нет, милый мой, с матросами надо пуд соли съесть, чтобы они за тобой в огонь и в воду пошли, как шли в войну за твоим отцом да за моим Виталием Дмитриевичем! Вот я и спрашиваю себя: за мной-то пойдут в огонь, в воду? Не знаю пока. Хочу, Кит, быть я таким, как Глухов, как мой Виталий Дмитриевич! Коммунистом не на словах, а на деле. Ведь мы с тобой, Кит, не успеем опомниться, будем уже офицерами, и тогда с нас с тобой много спросится. Много спросится! — повторил он.
Мы поднялись на , кривыми узкими переулками вышли на площадку, вынесенную на край высокой горы. Внизу поблескивали пруды, за вокзалом виднелось множество двухскатных крыш, а дальше отливало серебром море. День был пасмурный, и тяжелые корабли казались совсем невесомыми в светлом тумане. — Помнишь, Фрол, нам Вершинин рассказывал? Он пришел на флот по первому комсомольскому призыву и увидел в Кронштадте корабельное кладбище. У нас флота не было... — А теперь — любо дорого смотреть! — понял меня мой друг с полуслова. — Красавцы... За себя, в случае чего, постоят. Мне говорил один здешний товарищ, что когда гитлеровцы наступали на Таллин, жители, выходя по утрам из домов, первым делом смотрели на море. И увидев «Киров» на рейде, говорили друг другу: «Ну, пока флот наш здесь — в город им не войти». И мне, знаешь, до чего стало радостно, что и я — флотский, вырос на флоте и всю жизнь на нем прослужу. Может, и до адмиралов дослужимся, а? — толкнул он меня в бок. — А что, очень может быть! — А смеяться и вовсе не над чем, и дослужимся! — рассердился он. — Ты гляди, сколько адмиралов были курсантами, потом лейтенантами... — Потом старшими лейтенантами, капитан-лейтенантами, Фролушка. Капитанами третьего, второго, первого ранга... — длинная и высокая, — засмеялся Фрол. — Долго взбираться придется. А все же я думаю: взберемся, не оступимся. Хотя самое трудное у нас с тобой — впереди. Нелегкая зима предстоит...
Он задумался. — А когда окончим училище... куда нас пошлют? Не раскидает ли нас с тобой по разным флотам? Дадим слово, Кит, что окончим училище на отлично, чтобы выбрать флот, выбрать малые корабли... ты ведь тоже — на малые? Чтобы не разлучаться нам... А? Он взглянул на часы. — Мне пора, к сожалению. Жаль с тобой расставаться, Кит, да скоро встретимся... Он побежал вниз по крутому спуску. — До встречи в училище! — крикнул он. — А может, и раньше встретимся, Фрол? — Где? — На морских дорогах! Но мы встретились только в училище...
* * *
Я хорошо помню свой последний поход на «Сенявине». Я был горд, что корабль идет по проложенному мною на карте курсу — и прокладку мою Бочкарев назвал «образцовой», что подтвердил и Щенников, опытный штурман. Было что рассказать Фролу — была радость, которой я мог поделиться. Я стоял на мостике рядом со своим командиром и думал: скоро я выйду на флот и буду, быть может, командовать таким же вот кораблем!
Свежий ветерок бил в лицо, развевал гордый вымпел. Берег оставался далеко позади, расплывчатый и бесформенный, о существовании его можно било только догадываться. была по-осеннему темно-зеленой, вся в мелких белых барашках, и по освещенным солнцем волнам пробегали темные тени. Бочкарев поглядел на небо, на надвигавшиеся с севера тучи и оказал: — Будет штормяга. Он обернул ко мне свое обветренное, с облупленным носом и потрескавшимися губами лицо: — Ну, что же? Поборемся! В ярко-голубых глазах его светились озорство и задор. — В море — дома, не так ли, Рындин? — Да, дома! И звонкий голос моей Антонины вдруг прозвучал в гулком шелесте набежавшего ветра: — Твоя дорога — в морях!
Черноморский флот — Балтика 1944 — 1954
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Итак, российский президент, побывав в Германии, проговорив официальные речи на открытии Ганноверской ярмарки и на встречах с лидерами этой страны, отправился в Голландию — открывать голландско-российский год. Это кратко. Теперь по существу. Существо заключается в том, что в отношениях между Германией и Россией сегодня много проблем совершенно разного свойства. С одной стороны, Германия получает 40% необходимого ей природного газа из России. Причем, это не предел, и на месте немцев можно было бы радоваться такому счастливому обстоятельству. Но немцы радоваться не хотят — их, — не без внешнего науськивания, — пугает такая зависимость от России, хотя реальных признаков того, что пугаться нужно, пока нет, и это пугает немцев еще больше.
Западные СМИ сделали все возможное, чтобы местный обыватель не понял, что там происходит в России с неправительственными организациями, но, на всякий случай, обиделся. Действительно, все крупные партии ФРГ имеют в России свои фонды, включая и партию фрау канцлера, и прокурорские проверки этих фондов не могли не вызвать реакции. Причем, слово «агент» из бренда «иностранный агент» почему-то дошло до Запада в его не европейской, а именно в русской трактовке, отягощенной генетической памятью о 30-х годах прошлого века. Поэтому фрау канцлер в своей приветственной речи не могла не остановиться на этих событиях, показав, что ее собственное мнение не может не учитывать мнения однопартийцев и других соратников по политической деятельности. Справедливости ради, нужно сказать, что фонды существуют во многих странах, реакция этих стран тоже разная, но ни в одной стране, кроме России, перед фондами не стоят такие задачи, как в России, и реакция российского государства не могла не последовать. Но ни это, ни порадеть за права геев в России не отменили Ганноверской ярмарки и не уменьшили ее экономического потенциала.
На Ганноверской ярмарке Россия является основным спонсором. В ее павильонах более 1000 экспонатов, привезенных с единственной и явной целью — обеспечить России новые инвестиции. Мнения местных инвесторов пока никто не сформулировал, но определенные трудности в общении с Россией их уже ожидают. Тем не менее, Германия и так активно сотрудничает с Россией. Ее прямые инвестиции в нашу страну превышают 30 миллиардов долларов. Многие немецкие концерны за последние годы расширили свое присутствие в России. В частности, новый дизель для КАМАЗа производится на немецком оборудовании. В принципе, потенциал для расширения сотрудничества существует, потому что в Германии присутствует самое главное — понимание роли России в современной мировой экономике. Россия, как и Китай, являются главными товарными «наполнителями» европейской и американской валюты. Без этого наполнения и евро, и доллар давно бы потеряли, как минимум, половину своей стоимости. Единая Европа ревнует Россию. По мнению чиновников из брюссельских кабинетов, русские игнорируют европейские органы власти, предпочитая общаться непосредственно со столицами западноевропейских государств. С одной стороны, Евросоюз видит гордыню в том, что Россия не хочет с ним общаться в таком формате, а, с другой, ни по Кипрской проблеме, ни по другим вопросам голос России в Объединенной Европе услышан не был, а на недавнем заседании министров финансов Западной Европы по Кипру российского представителя не было вообще.
Голландия, процветающая, в основном, на транзитной торговле, традиционно имеет еще и развитую банковскую систему. Если сейчас в связи с Голландией вспоминают Петра Первого и дочь Владимира Путина, то мне хочется вспомнить 1812 год и роль голландских банков в финансировании российского похода Наполеона. Кстати, голландские банки были первыми, кто стал торговать американскими долговыми обязательствами в Европе. И было это более 200 лет назад.
Сегодня Голландия, верная своим принципам транзитной торговли, готова покупать российский газ и перепродавать его дальше в Западную Европу, в частности, в Великобританию. Для этого она будет участвовать в строительстве четвертой нитки газопровода по дну Балтийского моря и вложится в разработку северных российских территорий. Россия сегодня правильно опасается будущей драчки за Арктику, поэтому наличие там голландских денег, которые меньше всего голландские, — это самая лучшая противоракетная оборона.
Кроме этого, Голландия готова поделиться высокими технологиями — совершенно немыслимая вещь еще несколько лет назад, и помочь в подготовке специалистов-экономистов, о чем были подготовлены соответствующие договоры.
Что такое Голландия сегодня? — Это пока еще не только спокойная гавань для разных денег и молчаливое убежище для российских миллиардеров, но и страна с самым высоким подушным долгом в мире — более 220 тысяч долларов на каждого толерантного голландца. Это еще и центр, откуда разбегаются волны информационного противостояния, легко маскирующегося под свободу для геев, наркоманов и прочих людей с измененным сознанием.
Конечно, недаром недавний визит Путина называют торговым визитом — расширение торговли необходимо, причем, если для наших властей это возможность обрести более прочные позиции в Западной Европе, действуя чужими руками, то для голландцев — это возможность этими же руками немного заработать. Хозяева, конечно, ждали высокого гостя и не поскупились на разогрев публики, пригласив даже голую украинскую грудь. В общем, маленький праздник удался.
9 апреля 2013 г.
Размышления о дожде
Мне подумалось, показалось, Не открылось — и я забыл… В целой жизни — такая малость, Не годится на зов судьбы.
Только стоит ли торопиться? Может, все-таки подождать? — Говорят, не летают птицы, Если слышится шум дождя.
Поменяться бы нам местами Чтоб понять, на какой версте И с какой стороны мы сами В мире, где не бывает стен.
Может, дождик нас, как в театре, Отделяет от тайн кулис? Все мечты поделите на три И сыграйте себя на бис.
9 апреля 2013 г.
Шаг навстречу
Мне захотелось сделать шаг навстречу, Но понял я, что некуда шагать. Что мир сегодня черно-бел и клетчат, И сохранить не может благодать.
Мне захотелось сделать шаг на волю, Но понял я, что некуда идти — Тянуть суда через горбатый волок И не узнать, куда ведут пути.
И вот тогда я сделал шаг, и просто Пошел туда, куда глядят глаза, И вдруг услышал за спиною поступь, И голос, что туда идти нельзя.
И я тогда закрыл глаза и уши, И стал на месте весело шагать, Но мне хотелось что-нибудь разрушить… И я шагнул, и… снова стал летать.
7 апреля 2013 г.
Старые письма
Старые письма! Какая прелесть Сейчас такие не пишут, Или не любят, или не слышат, Как песни старые пелись.
Старые письма! Сплошная нежность, Робость бумажная поцелуев… И не знаю теперь, почему я, – Даже если сама прилежность, – Не могу вывести завитки в слове “Здравствуй” Так, как делали это раньше, Мне мешает лаконичность ланчей, Переход от доверия к трасту, И нерусское, произносимое споро, “Береги себя!” – в конце разговора.
Старые письма! Беспомощные, как дети. Мимолетный роман на странице в линеечку.. Как хорошо, что вы есть на свете – Маленькая личная бесконечность.
Чажма — это небольшая бухта в западно-северо-западной части залива Стрелок. Сам Стрелок— живописнейший залив, вдающийся в материковую часть правого берега Уссурийского залива. Вход в него прикрывает остров Аскольд, а посредине залива с севера на юг раскинулся возвышенный остров Путятин. В Чажме раньше базировались торпедные катера. Когда же мы туда пришли доковаться, никакого пирсового хозяйства в бухте уже не было. Прямо к высокому каменистому берегу кормовым ботопортом был ошвартован транспортный док. Для кормовых швартовов у уреза воды и на берегу были брошены четыре 20-тонных железобетонных якоря. С правого борта также кормой к берегу впоследствии поставили плавмастерскую. Так начинался известный к настоящему времени Чажменский судоремонтный завод по ремонту и разделке отслуживших свой срок подводных атомоходов. А мы были первыми. Док оттянулся на носовых якорях на глубокую воду, бычок-буксир развернул его откинутым ботопортом к нам навстречу, и мы вошли. Встали в док надолго, месяца на два с лишним. Все было как всегда не подготовлено. Еще бы! Это же докование в «точке рассредоточения в условиях угрозы атомной войны!». Так что жаловаться не моги, преодолевай трудности! Поначалу мы и не жаловались: надо было где-то найти крышку торпедного аппарата. Объездил я тогда все тыловые базы хранения ЗИПа, но нигде ничего! Не было предусмотрено в табеле такого, чтобы крышками стрелять! Как говорится, ЧД? Что делать? Что делать? Но мичмана Путова так быстро с толку не собьешь! Нашел! Демонтировал (за всесоюзный «эквивалент»!) крышку в кабинете легководолазной подготовки учебного отряда ТОФ. А им взамен подсунул крышку ТА от старой «Щуки». Так что после докования наша лодка вновь боеготова. А пока докуемся. Командир ушел в отпуск, на «коне» старпом Валя Шехурдин. Тоже фигура! Атлет! Кажется, в свое время чемпион Северного флота по боксу.
Шехурдин Валентин Алексеевич, в дальнейшем
Статью, да и лицом похож на актера Кторова. Когда выпьет, откровенничает, что он-де дворянских кровей и потому его придерживают по службе. Выпивал он своеобразно. Когда подходило время обеда, он строго восклицал: — Товарищи офицеры, прошу на обед. Все поднимались из-за стола в кают-кампании лодки, где, как правило, перед обедом проводились занятия по офицерской подготовке, для движения в береговую столовую катерников и в этот момент: — А вы... останьтесь! Избранная «жертва» понимающе вновь садилась на диван, остальные тоже понимающе с непроницаемыми лицами молча удалялись в столовую. — Я, надеюсь, вы не против составить мне компанию, — не допускающим возражения тоном продолжал старпом, — не люблю в одиночку! При этом он наливал в тонкий чайный стакан до красного ободка «шило» и говорил: — Я не насилую, вода в графине, разводи по вкусу! Да, по вкусу! Что уж там для воды осталось? Себе он наливал так же. Крякнув и утершись рукавом (закуска на берегу, в столовой!), продолжал: — Ну, теперь пойдем, посидим на баке, покурим, подождем... На баке дока, сидя на , он предавался рассуждениям о своем дворянстве, кознях, спортивных достижениях на ринге и т. д. Наконец, на дороге по склону сопки показываются наши офицеры.
— Пора и нам закусить. Чтобы сойти на берег, надо пройти по башне дока в корму, спуститься по скобтрапу на ботопорт, пройти по нему метров пять (ширина стенки ботопорта 20 см!), и только тогда ступаешь на широкую сходню. Внизу под ботопортом камни и плещет вода... Если падать, то метров пять! Потому и не падали. На следующий раз «жертвой» избирался другой. Хорошо, что желание излить душу у старпома возникало не каждый день, нас, младших офицеров, во время докования было всего трое-четверо, остальные в отпусках. На этом в то лето «изуверства» старпома не кончались. Ежедневно в 17 ч 00 мин перед движением в столовую на ужин офицеры выстраивались на берегу в шеренгу, старпом обходил строй и, останавливаясь поочередно против каждого, вопрошал: — Кого из подчиненных и как вы сегодня наказали? Если следовал ответ — никого, то... — Объявляю вам сутки ареста за недостаточную требовательность к своим разболтанным подчиненным. — Есть, сутки ареста. Старпом переходил к следующему. Наиболее предусмотрительные отговаривались «замечаниями», тогда следовал монолог о недопустимой мягкотелости и т. п. Таков был ритуал, такова была игра... Мне наказывать своих торпедистов, как правило, было не за что, и я вскоре набрал в сумме трое суток ареста. Это был звонок. Выписал записку об аресте и отправился на гарнизонную гауптвахту, там же в Стрелке. Не повезло! На гауптвахте только что окончен ремонт и лак на нарах еще не высох. — Приходите, пожалуйста, через пару суток, — любезно пригласил начальник гауптвахты. — Непременно! Двух суток мне хватило, чтобы записку переписать по-новому, но уже на пять суток ареста. Прихожу первым, в свежеокрашенном офицерском боксе никого нет. Скучновато, но зато никто не мешает штудировать «Вопросы ленинизма», скоро надо ехать во Владивосток сдавать экзамены в вечернем университете марксизма-ленинизма. Кстати, этот «требник» —лучшее пособие по большевизму. Даже в 1980-х годах я как-то «засек» одного крупного политработника за скрытным чтивом этого И.В.Сталина в порядке подготовки к очередному семинару по марксистско-ленинской подготовке.
На следующее утро пришел второй арестант, представился: — Старший лейтенант.., командир... группы боевой части... СКР «...». Позвольте узнать, с кем имею честь?.. Ага, тогда, если не возражаете, я буду называть вас «товарищ командир», а я буду исполнять обязанности «старшего помощника». Мы же военные люди... В глазах у него чертики прыгают! Хохмач значит. Договорились. С собой у него две общие тетради в коленкоровом переплете, сел на нары, углубился в чтение. Наверно, тоже конспекты по МЛП. К вечеру пришел третий. Лейтенант, тоже надводник. «Старпом» объявил его «помощником» по хозяйственной части и тут же обязал следить за чистотой, порядком и своевременной выдачей постельных принадлежностей и «харча». Тут же был приглашен караульный начальник, ему представлен новоявленный «помощник» и потребовано все исполнять с исключительной добросовестностью. И все это на полном серьезе! В мои обязанности входило только поддакнуть или просто кивнуть. «Командир» ведь! После дребеденного ужина «старпом» попросил разрешения провести «политчас». Дал «добро», думаю, опять что-нибудь отхохмит. И не ошибся. В двух коленкоровых тетрадях оказались записи анекдотов, вернее, вместо большинства из них стояли только номера. За трое суток мы неоднократно проверяли соответствие определенных номеров изложению — и он ни разу не ошибся. Феномен! Даже под перекрестным допросом не сплоховал! Нахохотались мы в тот вечер, да и каждый день до колик в животе. Помогали нам периодически и начальник гауптвахты и ежедневно сменяющиеся начальники караулов. На третий день пришел еще один лейтенант, его сделали «просто подчиненным», руководил колкой дров арестованными матросами (пища подогревалась на дровяной печке, а приносили ее в термосах с солдатского камбуза военных строителей) или просто изображал подчиненного для очередной хохмы. «Просто подчиненными» были и четвертый и пятый. Надводников слали косяком. Когда кончился мой срок, старпом построил во дворе всю офицерскую аресткоманду. Я, как положено по уставу, попрощался, в ответ: «До свидания, товарищ старший лейтенант!» Только вышел за ворота слышу голос «старпома»: — Во временное исполнение должности командира вступил старший лейтенант...
Иду вдоль забора , навстречу с чемоданчиком в руке «каплей». Да, недолго «начальствовал» веселый «старпом»... Издалека доносится: «Товарищи офицеры! Товарищ капитан-лейтенант, аресткоманда офицерского состава флота для вашей встречи построена. «Старший помощник».... Пришел на лодку, рассказал о «хохмаче» с СКРа, ему сидеть еще пять суток. Ребята в очередь на отсидку. Повезло только Юре Павлову. Дальше эту «малину» старпом Шехурдин прекратил. Но вообще-то Шехурдин тоже был хохмач, даже пострадал на этой почве по партийной линии. В новой казарме, в Улиссе, у старпома был свой отдельный кабинет. Воспитательную работу он мог проводить без помех, без посторонних глаз. На стене висела пара боксерских перчаток (одного их вида было достаточно), на письменном столе только стопочкой четыре книги: «Двенадцать стульев», «Золотой теленок», «Капитальный ремонт» и корабельный устав. Все книги с закладками. Воспитательная беседа проходила примерно так: — Что нам говорят классики... Выбиралась та или иная книга, раскрывалась на нужной закладке, зачитывался соответствующий проступку абзац, затем открывался на нужном месте корабельный устав... В упор голубые, почти стального цвета глаза... — А что от нас требует устав?.. А ты что творишь?., (далее некоторое количество ненормативной лексики) Итак,... суток ареста! Через минуту-другую: — Отставить! И этого, как правило, было достаточно. Но... Дошла эта воспитательная методика до политотдела. Передали в парткомиссию. Несмотря на наши письменные уверения, что требовательность старпома справедлива, но чуть-чуть для пользы дела скрашена здоровым юмором, — «фитиль» за «юмористическое отношение к службе» воткнули. Ясное дело, с юмором у членов было плохо, так их и подбирали. Но как же без смеха? Ведь говорят же на флоте: «Если б не было так смешно, давно б ушел с флота...».
А из Чажмы мы в конце концов ушли.
ПЕРВЫЕ ПОДЧИНЕННЫЕ
Я не зря говорил, что наказывать своих торпедистов мне, как правило, было не за что. Наоборот, чаще надо было благодарить. На подчиненных мне почти всегда везло, с самого первого дня службы на флоте. Фамилии, а то и имена, отдельных, особенно ярких матросов и старшин, я помню до сих пор, хотя прошел не один десяток лет. В ноябре 1955 года по окончании госиспытаний нашей лодки выслужившие свой срок старшины и матросы демобилизовались, и в моей торпедной группе остался только один старший матрос Анатолий Тарабрин. Лодка стояла на достроечной базе номерного Комсомольск-на-Амуре завода на территории Владивостокского Дальзавода. Добрый взвод малярш с утра заполнял все отсеки. Несмотря на постоянную работу вентиляторов, в отсеках от свежей краски трудно было дышать, от этого и непрерывного шума вентиляции к концу рабочего дня болела голова. Малярши красили быстро, но небрежно. Поэтому, готовясь к сдаче первой курсовой задачи, много времени пришлось уделять очистке рабочих поверхностей механизмов от натеков краски, восстановлению смазки, маркировке и тому подобным работам. А покраску торпедных аппаратов мы вообще решили проводить сами.
Вот так и «бросили на морского» с Тарабриным: кому красить, чистить, холить торпедные аппараты первого и седьмого отсеков. Случайно, но по справедливости, мне как командиру седьмого отсека достались кормовые ТА. С утра натягиваешь комбинезон, кисть и банку с краской в руки и ужом между аппаратами, между аппаратами и бортом, между трубопроводами.., между... и т.д. Перерыв на обед — и по новой... К вечеру не до гулянки. Но так родилась выстраданная любовь к своей матчасти. На аппараты любо-дорого было посмотреть! Игрушки! Когда в Улиссе пришла молодежь и мичман Путов, они подхватили и продолжили эту традицию. Никогда потом до конца службы по минно-торпедной части у меня не было проблем с образцовым содержанием оружия и техники. Для смазки неокрашенных поверхностей и деталей механизмов ТА мичман Путов и старший торпедист, а потом командир отделения, Вася Калугин варили своего рецепта золотистую смазку из смеси АМС и веретенки, цепи и тросики торпедопогрузочного устройства также проваривались в этой смазке, отчего никогда не ржавели и имели ухоженный вид. Надо сказать, что опрятно содержать оружие и механизмы в первом и седьмом отсеках лодки, где на холодных концевых переборках постоянное отпотевание, а зимой лед, было весьма трудоемко. В те годы на флоте еще не утвердилось формализованное донельзя соцсоревнование, но дух здоровой состязательности был развит и способствовал делу. Состязались между собой по чистоте содержания материальной части и отсеки, и боевые части, и отдельные боевые посты, состязались за совершенствование боевых нормативов. Процесс был творческий, правила, порядок сравнения и поощрения в каждой боевой части или на лодке были свои. Было интересно, напоминало игру, моряки добровольно принимали в ней участие. Однако на каком-то этапе вмешались «политрабочие»: причесали всех под одну гребенку, завели формализованный учет, отчетность, письменные обязательства.., красочные транспаранты все больших и больших размеров.., а дальше, само собой, появилось очковтирательство, приписки — родилось «социалистическое соревнование». Но состязательность не умерла.
Нагрудный знак "", утвержден Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 мая 1942 года.
Вспоминается состязание на звание лучшего торпедного расчета подводных сил ТОФ. Торпедный расчет — это, собственно, торпедисты лодки, организованные определенным образом для приготовления торпеды на специально оборудованном посту береговой торпедной мастерской к боевому или практическому использованию. В составе расчета: командир — командир БЧ-III или командир торпедной группы, первый номер — старшина команды торпедистов, второй номер — командир отделения торпедистов и третий номер — старший торпедист или торпедист. У каждого свои обязанности. Командир, естественно, руководит, командует, контролирует, а «номера» выполняют определенные действия непосредственно на торпеде. Так вот, в тот год вторым номером был командир отделения старшина 2-й статьи Анатолий Глиос. Был он из Красноярска, токарь-скоростник военного завода. Не видел, как он работал на станке, но у торпеды... Это песня! Его руки работали независимо одна от другой, одна с ключом в одно отверстие на торпеде, другая с другим ключом в другой горловине, одной откручивает, другой одновременно закручивает! Короче, он выполнял большинство операций по приготовлению торпеды одновременно за второго и первого номера! Первый номер, мичман Путов, подключался только тогда, когда для одновременного действия у Глиоса не хватало размаха рук. Чтобы как-то участвовать в процессе приготовления, Путов перехватывал мои обязанности, а я комментировал процесс членам представительной комиссии минно-торпедного управления, флагманским минерам и посредникам. Члены комиссии с изумлением наблюдали это «священнодейство», флагманский минер бригады капитан 2 ранга Федя Марычев и начальник МТО капитан 1 ранга Бродский блаженно улыбались. Надо ли говорить, что временной норматив приготовления торпеды (не в ущерб качеству) был значительно перекрыт — и первое место нам было обеспечено! По окончании службы провожали Глиоса с почетом перед строем бригады с присвоением звания «главный старшина запаса» (вообще-то должностная категория командира отделения — старшина 1-й статьи), с поощрением почетной грамотой и отпуском, с последующей демобилизацией по месту жительства, а потому отпускали досрочно, еще до публикации приказа Министра обороны. Да, в то время моряки служили добросовестно и беззаветно.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
