— Все н-н-нормально, старпом, я ориентируюсь... Все, думаю, пора вмешиваться: — Стоп моторы! — Есть, «стоп» — трель машинных телеграфов в боевой рубке, там рулевой-сигнальщик по командам с мостика двигает рукоятки и дублирует команды. — Оба м-м-мотора н-н-назад полный-й-й... — это «кеп». — Стоп моторы, оба вперед средний! — это опять я. Трель машинных телеграфов... — Я с-с-сказал н-назад... — Мостик, моторы «стоп», так что исполнять? — это из боевой рубки. — А-а-а-а... — это голос доносится с кормовой надстройки... Оборачиваюсь — по палубе к рубке бежит Эдик Левенштейн, командир кормовой швартовной команды, руки подняты вверх... Из тумана прямо по корме надвигается темный силуэт Т-образного пирса.
— В , выполнять только мои команды! Оба мотора вперед полный! Поздно, инерцию погасить не удалось. Кормовая оконечость лодки между бетонными опорами ушла под пирс... Был удар или нет, пока не ясно, корма вибрирует от работы винтов. Короче, управление лодкой взял на себя, командира запер в каюте. По радиолокации определился, благополучно вышел из базы и через пару часов встал на якорь в своей точке среди других лодок в бухте Суходол Уссурийского залива. Утром, вопреки прогнозу, туман рассеялся. Чистое небо, лучи утреннего солнца легко пронизывают зеркальную гладь бухты. Красотища, нет слов! Но нам не до красот, склонившись над водой вместе с боцманом рассматриваем через прозрачную воду повреждения кормовых горизонтальных рулей. Балеры обоих рулей согнуты в нос, балки ограждения винтов сорваны, но на горизонтальных стабилизаторах держатся, конусный обтекатель ступицы правого винта отсутствует. Чуть-чуть повезло, лопасти обоих винтов без повреждений. Сзади подошел командир, всмотрелся... — Ну, что?.. Так, тихо уходим, не привлекаем внимания, никому ни гу-гу. Скоро док, там исправим. Но вышло все иначе. Плаваем месяц, второй, док не предоставляют. Обычное дело. Наконец, команда замкомбрига по ЭМЧ: «Провести работу корабельной комиссии, продлить междоковый срок». Вот тебе и на! Председателем корабельной комиссии является старпом. Надо мне это? Да еще в год, когда зачислили кандидатом на командирские классы! Иду к командиру, говорю: — Надо признаваться, чувствую, хуже будет... — Не боись, старпом, не торопись с комиссией. Это так зам по ЭМЧ брякнул, забудет... — Ладно, еще потянем... Но, оказывается, неспроста зам по ЭМЧ «брякнул», очередная лодка, которая должна была выходить на «боевую службу», заикнулась о возможной неготовности по технической части, а мы числились у нее в резерве. И вот очередная команда: «Дока не будет, ограничиться водолазным осмотром и актом корабельной корпусной комиссии».
— Товарищ командир, теперь все, пришли на стоп, надо вам идти к комбригу с повинной. — Не могу. Пусть сами смотрят, а там как получится... Водолазы посмотрели, доложили. Команда комбрига: «Сдифферентоваться в бухте, показать винты, рули». Сдифферентовались. У торчащей из воды кормушки водолазный бот, там все начальство электромеханической части бригады и эскадры. Связь с лодкой через телефонную трубку кормового аварийно-сигнального буя. На связи я. Вопрос флагмеха: — Ну, что скажешь? А что там? — Не верти дурочку! Сам знаешь! Продолжаю «вертеть дурочку», зовут на трубку командира. Эффект тот же, «вертит дурочку». Короче, поход отставлен, лодка к пирсу. «Вертели дурочку» недели две. Как-то на дороге повстречался с комбригом. «Квакин» обычно резок, а тут приблизился вплотную и тихо участливо спросил: — Ну, что ты молчишь? Тебе же на классы надо... — Потому и молчу. Командир сам должен сказать, что надо... Через пару дней заходит командир ко мне в кабинет, смотрю, вроде распрямился. То ходил смурый, подавленный, аж сгорбился. А тут, чуть ли не улыбается: — Ну все, старпом, признался. — ..? — Вернее, все им известно... Эдика нашли. Особисты. Он все и выложил. Так что мне только подтвердить пришлось. Фу-у, Действительно, Эдика Левенштейна месяца два назад мы продвинули на повышение штурманом на какую-то лодку другой бригады в бухту Ракушка. Понятно, особисты и там достали.
Левенштейн Эдуард Борисович. Родился в 1933 г. В 1944 году поступил в Тбилисское Нахимовское училище. Затем был переведен в ЛНВМУ. В 1955 году окончил Высшее военно-морское училище подводного плавания, штурманский факультет. Служил на Тихоокеанском флоте в Совгавани штурманом на ПЛ 613 проекта. После увольнения в запас работал на судах по обеспечению строительства защитных сооружений от наводнений в Ленинграде. В 1980-х годах уехал в Израиль. Эдик умер в Израиле в 1998 году.
Провожал меня на командирские классы в Ленинград командир с пьяными слезами. Когда я через год вернулся, его уже на бригаде не было, уехал на родину, в Ростов-на-Дону.
КЛАССЫ
ВОЛСОК ВМФ — Высшие ордена Ленина специальные офицерские классы, факультет командиров подводных лодок, в просторечии среди подводников «командирские классы» или, еще проще, «классы» — не только юридический акт с соответствующим дипломом, дающим право стать командиром, но и действительно классы как школа, дающая систематизированные знания по широкому кругу вопросов профессиональной деятельности командира. Объем знаний высшего военно-морского училища, как правило, к должности старпома исчерпывает себя полностью, а знания и умения помощника и старпома — это благоприобретенный опыт за счет практики. Понятно, что опыт у каждого свой, смотря как сложилась служба, проект лодки, окружение, особенно командир, флот как военно-географический театр, да и многое другое — все не перечислишь.
Воспитанник Ленинградского Нахимовского ВМУ. 1950 год Курсант 1-го Балтийского ВВМУ подводного плавания. 1954 год
Учился легко. По своему складу к любой новой информации в любой области знаний отношусь с интересом. Наверно, эта склонность привилась еще в Нахимовском, когда увлекался чтением научно-популярных журналов, которые читал от корки до корки. Да, я и сейчас с неослабевающим интересом также читаю «Науку и жизнь». А на классах по каждому предмету новости. И не мудрено, с училища прошло 7-10 лет, на флот поступили новые проекты кораблей, новые оружие и боевые средства, получила дальнейшее развитие тактика и оперативное искусство, начали широко внедряться математические методы и теория вероятности в различные расчеты военной практики. Кстати, теорию игр в приложении к тактике и оперативному искусству преподавал знакомый еще по курсантской практике капитан 2 ранга Виталий Григорьевич Суздаль. На классах же появилась возможность достаточно глубоко познакомиться с ракетным оружием подводных лодок, крылатыми и баллистическими ракетами и теорией их боевого использования. Пополнились знания и по теории и практике управления подводной лодки, по борьбе за ее живучесть при боевых и аварийных повреждениях. Интересно было не только на занятиях, связанных с профессией. Даже на семинарах по марксистско-ленинской подготовке возникал свой интерес. Лекции, конечно, почти ничего нового не несли, но зато своей противоречивостью давали «пищу» для увода в сторону от заданной темы семинара. МЛП преподавал полковник, фамилия которого, к сожалению, в памяти не осталась, по прозвищу «Создатель». Своим прозвищем он был обязан сходству с Боженькой в изображении Бидструпа. Еще меж собой мы иногда называли его «талмудистом» или «начетчиком». Стоило высказать сомнение в каком-либо марксистско-ленинском постулате, высказаться за скорое создание «мыслящих машин» или возможности передачи «мысли» на расстояние, он тут же ввязывался в «бой», клеймя чуть ли не «буржуазным наймитом». Столь же энергично он реагировал и на предположения, не говоря уже об утверждениях, что и животным, братьям нашим меньшим, свойственны мышление и зачатки сознания. Понятно, что увести семинар в сторону было весьма легко. Коллектив класса, как правило, поручал эту задачу мне. На этой почве у меня с «Создателем» сложились сложные отношения, хотя по всем программным вопросам МЛП отметки были только «пять». Интересно, что на выпускном экзамене по МЛП, когда я зачитал вопросы по билету, «Создатель» вынужден был сказать:
ВОЛСОК. На «амвоне» — «Создатель». 1963 год
— Так, второй вопрос можете не докладывать, впрочем, по третьему мне тоже ясно. — И, обращаясь к ассистентам экзаменаторам. — Вы не возражаете?.. И еще что-то тихо на ухо. Ясно, второй и третий вопросы касались вышеозначенных противоречий. Так или иначе по первому вопросу тоже сказали «достаточно», оценка «отлично». По учебному процессу после 6 ч лекций или практических занятий полагались 2 ч самоподготовки для закрепления знаний по печатным пособиям. Понятное дело, те, кто не отличался рвением в учебе или кому было достаточно конспектирования лекций, использовали это время по своему усмотрению. Я увлекся бильярдом. Это была прекрасная разрядка после длительного сидения за столами. В комнате отдыха при клубе было два больших стола в приличном состоянии. Играли в основном в карамболь, конечно, на интерес, но по мелочи. Играли и в дни зачетов и экзаменов, перед вызовом по списку или после ответа до объявления результатов. Запомнился эпизод в один из таких дней. Стою у окна в ожидании своего удара, за окном Нева. Вдруг вижу на бреющем над Невой Ту-104! Потом узнали подробности — аварийная посадка на воду. Молодцы летуны! Перед экзаменами приехали московские кадровики планировать распределение. Я шел на «красный диплом», а потому имел право выбора. Спрашивали первое и второе желание. На первое я ответил ТОФ, на второе — ТОФ, в обоих случаях на атомоход. — Проект? —705! —..? Откуда знаете? — Земля слухом полнится!
В.В.Осинцев. Атомная подводная лодка пр.705 (705К). Специальный выпуск альманаха «Тайфун». Санкт-Петербург, 2008.
Через пару дней приглашают на беседу вновь. — По медкомиссии Вы на атомный флот не проходите. Варикоз на правой ноге. Сделайте операцию, тогда рассмотрим. Поверил. После выпуска лег в госпиталь, сделал операцию. ВВК подтвердила: «К службе на кораблях со спецэнергетикой годен». Явился за предписанием в кадры ВОЛСОК, но оказалось, что «поезд ушел», предписание выписано в отдел кадров ТОФ. Интересно, что ждет там?
ПЛ РЛД
В отделе кадров флота меня не ждали. Как сказал клерк, приехал Колесников и доложил, что я благодаря протекции остался на Западе и на флот не вернусь. Место старпома на одной из лодок отдали ему. Честно говоря, если не «прорезался» атомный флот, то я рассчитывал на командирский мостик опять на ПЛ пр. 613. Но после операции я слишком задержался и опоздал к раздаче. Осталась, как сказали кадровики, весьма непривлекательная вакансия: должность старшего помощника на ПЛ пр. 640 «С-62». ПЛ пр. 640 — это лодка радиолокационного дозора с огромной разворачивающейся радиолокационной антенной для обнаружения воздушных целей. Лодка предназначалась для развертывания на передовом рубеже в угрожаемый период для перехвата авианосной авиации противника первого Удара. Само собой и уничтожаться должна была бы в первую очередь. Уклонение погружением вряд ли спасло бы ее. Но не в этом была ее непривлекательность, напрямую о войне никто не думал, по крайней мере в ближайшее время. Дело в том, что лодка была «инициатором»! Инициатором социалистического соревнования за звание «отличной подводной лодки» под каким-то модным в то время лозунгом. Но лодка «горела», как говорится, «голубым пламенем». Что-то у нее не клеилось, то ли с боевой подготовкой (БП), то ли с дисциплиной. Короче, как сказали кадровики, или соглашайся, или сиди в резерве, зато, если вытянешь лодку, будешь на «щите». Другого места нет. Что делать? Согласился.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Ну, чего, скажите, ради, Все мы словно на параде, Все в одну и ту же ногу И в одну и ту же дверь? Весь наш мир неподражаем: В долг живем и в долг рожаем, В долг богатство умножаем. Даже счастливы теперь. С молоком и колбасою Мы едим одну лишь сою, Увлекаемся попсою, И везде у нас гламур. Даже доктор наш Малахов От болезней и от страхов Лечит всех единым махом – Академиков и дур. Ко всему он очень чуток, Знает тайну лунных суток, Без него нам очень жуток Показался бы эфир. Дорогого все мы стоим, Миллион домов построим, И пойдем, как прежде, строем, И протрем штаны до дыр. Снова будет наш Володя Рыться в старенькой колоде И вытаскивать крапленых То «шестерок», то «вальтов». Ну а мы в едином раже, На нос ленточки повяжем, И на клич ответим даже: Будь готов! – Всегда готов!
Как-то вечером в аллее пустынного парка в Балтийске Старик — уже взрослый пес — рванулся вперед, вцепился в горло кому-то черному, притаившемуся за деревом, и в руке у распластавшегося на мокрой траве человека блеснул финский нож. Диверсант тогда сильно поранил беднягу. Прошел еще год. Крамской тяжело заболел — открылись старые раны. Он слег в госпиталь. Старик не ел, не пил, бродил возле окон палаты и исхудалый, измученный, с радостным визгом кинулся Крамскому на грудь, когда тот через много дней вышел на улицу. Бок о бок с хозяином пес прожил почти десять лет. Он застучал хвостом, увидев Крамского одетым, и улыбнулся, как улыбаются очень умные псы... Их окружала привычная обстановка кабинета и одновременно спальной — с письменным столом, заваленным газетами и журналами, с книжными полками по всем стенам — на полках лоции Балтийского моря стояли рядом с книгами по морскому искусству — английскими, русскими, немецкими и французскими. На этажерке стояли искусно выполненные модели тральщиков и морского охотника, а над ними висели отличные акварели-марины. На столе — фотографии сыновей: курсанта в форменке — Ростислава и курчавого блондина в застегивающейся «молнией» курточке — Глеба. Повсюду царила корабельная чистота — заслуга Герды Лиллетам, вдовы капитана дальнего плавания, приходившей следить за хозяйством.
Это был , ученого, книголюба. В раскрытую дверь была видна небольшая столовая с хрусталем на буфете, овальным столом и уютным диваном. Временное, но обжитое жилище. Под окнами плескалось море... Море, в котором моряк прожил, плавая, больше тридцати лет.
2
Крамской родился в начале века, до русско-японской войны. Отец его — корабельный инженер, оставив в Кронштадте жену красавицу Юленьку и малыша сына, ушел с небогатовской эскадрой на Дальний Восток; испытав превратности судьбы в Цусимском бою, был подобран с воды японцами. Вернулся Михаил Михайлович из плена, заработав суставной ревматизм и растеряв иллюзии о непобедимости русского флота. Тем не менее продолжал служить — он любил свой флот преданной и нежной любовью.
Из Кронштадта Крамские переехали в Петербург, на Васильевский остров. Оба души не чаяли в сыне. В те годы на вывесках аптек, магазинов «поставщиков двора его императорского величества» и на почтовых марках, которые со страстью юного коллекционера собирал маленький Юрий, чернели хищные двуглавые птицы; мордастые городовые стояли, как монументы, на перекрестках; над городом плыл колокольный звон. Отец над религией посмеивался и из всех святых признавал одного Николу, покровителя моряков; крохотная иконка Николы Морского висела у него в изголовье. Церковную исповедь отец считал чепухой и откупался пятеркой, беря у попа для начальства справку. Но народные празднества он любил. На масленую город наводняли пригородные финны с короткими трубками в зубах; они выезжали на расписных санях с колокольчиками. И отец катал Юрия на «вейке» за пятачок по снежку. На шестой неделе поста на Малой Конюшенной и на Конногвардейском бульваре открывался шумный вербный торг. Визжали «тещины языки», разноцветные чертенята прыгали в пробирках со спиртом. Медведь шпарил в бубен, обезьянки взбирались на плечи бородатым цыганам. Юрий приходил домой, весь нагруженный незатейливыми игрушками. Ходили к пасхальной заутрене. Отец растроганно вытирал слезы, слушая певчих и созерцая огоньки свечей в темном садике у Николы Морского. Потом вдруг торопился выбраться из толпы: «Идем разговляться, Юрка. Мать заждалась, поди...» В белые ночи вдвоем бродили по Питеру.
За Невой призрачным золотом поблескивал шпиль Петропавловской крепости; на Дворцовой площади светились окна Главного штаба. В канале отражались дома; в одном когда-то жила Пиковая дама, в другом — умер Пушкин. В Инженерном замке придушили императора Павла, и Юрий с опаской поглядывал на темные окна: ему казалось, что вот-вот из-за тяжелой портьеры выглянет удавленный император и, высунув язык, скорчит курносую рожу. В крохотном кабинетике Михаила Михайлыча висели гравюры: «Гангут», «Синоп», «Малахов курган и его канониры». В небольшой библиотеке его были собраны Станюкович и Стивенсон, Марлинский и романы малоизвестных писателей, описывавших кругосветные морские походы. Михаилу Михайлычу — по его чину и званию — не удалось определить Юрия в Морской корпус. Тогда он отдал сына в частную гимназию на Васильевском. Гимназия славилась куцым либерализмом: по утрам дежурный преподаватель, стоя посреди зала, здоровался с гимназистами за руку, и они приходили на занятия не в форме, а в шевиотовых и дорогого сукна костюмчиках. У преподавателей тоже не было формы; одни были щеголями (те, что приватно занимались с богатыми лодырями), другие прикрывали беспросветную бедность, латая и подкрашивая чернилами заношенные черные сюртуки. Сынки подозрительных богачей и сомнительных знаменитостей, приезжая в гимназию в собственных экипажах, паккардах, роллс-ройсах, относились к соседям по парте, подобным Юрию, сыну флотского инженеришки, с холодным презрением. Еще бы: он ездил на конке, влекомой полудохлыми лошадьми, на — там было на две копейки дешевле.
Юрия мало трогали насмешки соседей: он умел постоять за себя. Учился он лучше других и разрешал списывать со своих тетрадей лентяям. А главное — Юрий знал: пройдет зима, наступят каникулы, одноклассники разъедутся на свои дачи в Сестрорецкий курорт, в Келломяки, в Куоккала, станут плескаться в мелкой теплой Маркизовой луже и валяться на белом песке невзаправдашних дюн. А он, он поедет с отцом или в Ганге, или в Либаву, словом, туда, где стоят корабли; жить он будет в каюте с комингсом — высоким порогом; не поедет, а пойдет на корабле в Ревель, из Ревеля в Гельсингфорс и увидит ночью светящийся след за кормой, и можно будет вообразить, что за кораблем бежит таинственное чудовище, а вдруг сам «Наутилус»? Разве такое сравнишь с прозябанием на берегах Маркизовой лужи? Возвратясь, он расскажет одноклассникам, раскрывшим уши и рты, как на переходе Гельсингфорс — Ревель они попали в штормище и корабль то взлетал до низко опустившихся туч, то падал глубоко в пучину — в такой же шторм бесследно исчез броненосец береговой обороны «Русалка» со всем экипажем. (В Ревеле Юрий видел бронзового ангела на гранитной скале — памятник погибшему броненосцу.) Он расскажет, как погружался вместе с отцом на подводной лодке «Акула» и разглядел в перископе серебряный след учебной торпеды, бежавшей под киль атакуемого корабля. Расскажет о финских шхерах (одно название чего стоит: шхеры). О каналах Либавского порта, куда заходят океанские пароходы. Приврет, что ему удалось полетать на «гидре» и в Либаве они с отцом ели раков длиной в пол-аршина. «Травить» научился он у матросов...
Он станет осенью знаменитостью на час. Учитель русского языка Аристарх Сергеевич Бибиков объявит его сочинение «День на корабле» образцовым и прочтет вслух всему классу... Но ни в сочинении, ни в рассказах товарищам Юрий не упомянет о том, что ревизор, ласково совавший ему конфетку, вдруг обернулся скотиной, обворовывавшей матросов, а старший офицер, безобидный на вид старикашка с ветвистой седой бородой, удостоверясь, что на палубе никого нет — официально матросов бить запрещалось,— кулаком въехал в скулу тихому и мечтательному первогодку Гаврюшину (недаром молодые мичманы присвоили старшему офицеру недобрую кличку «дантист»). Романтика идиллических повестей о русском флоте — их вдоволь наглотался Юрий в отцовской библиотеке — стала тускнеть. Командир корабля, на котором Юрий плавал с отцом, желчный бородач со склеротическими щеками, сердито ворчал: «Мальчишке незачем шляться по кубрикам». Но как было не общаться с матросами? Они учили вязать морские узлы, драить палубу и медяшку, покрывать брезентом орудия, петь матросские песни. Ему было с ними просто и хорошо. Однако однажды на Ревельском рейде с катера на борт поднялись незнакомые офицеры, и отец не велел Юрию выходить из каюты. Мальчик в иллюминатор увидел: под конвоем увели двух его друзей из пятого кубрика — весельчака Евстигнея Аристова, учившего его петь «Варяга», и Алешку Потапова, которого матросы именовали Алешей Поповичем. Вслед за ними сошли и незнакомые офицеры, один из них был с котлетками-бачками, словно приклеенными к розовым, как у младенца, щекам. Юрий спросил у отца, что стало с матросами; Михаил Михайлыч, в тот день мрачный и злой, огрызнулся: «Не твое дело». В кубриках после этого случая умолкли и песни, и шутки, и задушевные разговоры... Через месяц Юрий шел с отцом на транспорте в Ревель из Либавского порта. Транспорт тащил на буксире две подводные лодки. Тогда подводные лодки были тесными мышеловками с крохотными отсеками. В походе на них осталась только дежурная служба; команды ушли на транспорт.
В кубрике Юрий услышал нелестные отзывы о командире «». Чахоточный матрос, показывая синяк на лице, ругал его «драконом», «вампиром». Увидев Юрия, уставился на него пронзительным взглядом острых, как буравчики, глаз: «А это кто такой будет?» Ему разъяснили. Он пробурчал что-то о соглядатаях, офицерских сынках и принялся зашивать порванную тельняшку. В кают-компании за обедом Юрий увидел «вампира». Вампир с аппетитом ел свиные котлетки, запивал их лимонадом — газесом и покрикивал на подававших обед вестовых. У «вампира» были слоновые короткие ножки, из-под кителя арбузом выпирал живот, а крахмальный воротничок подпирал бульдожью морду. Командир другой лодки — «Стерляди» — лейтенант Веретенников смешил собеседников анекдотами. У него были молодые, ослепительно белые зубы; «вампир» недоброжелательно поглядывал на него из-под бульдожьих бровей. Веретенников сел за пианино и, сам себе аккомпанируя, спел: «Жить, будем жить! Ведь день сегодня мой!». На баке матросы говорили о нем: «Ну, этот не обидит и мухи».
Ночью в каюте покачивало. Над головой вдруг затопало; вестовой, постучав, разбудил отца. Михаил Михайлыч ушел. Юрий подождал-подождал, прислушиваясь, и снова заснул. Ему приснился «вампир». «Вампир» стоял на пороге и, поводя кровожадно глазами, хрипел: «Где он, этот мальчишка? Дайте я напьюсь его крови». Юрий проснулся в холодном поту. Отец спал на койке. В иллюминатор светило бледное солнце. За завтраком на «мичманском» конце стола перешептывались. Ни начальства, ни «вампира», ни Веретенникова в кают-компании не было. К вечеру пришли в Ревель. На борту опять появился офицер с котлетками-бачками и с ним — еще двое. Они заперлись в командирском салоне. Юрий услышал кем-то брошенное слово «следствие». Офицеров по одному вызывали в салон. Вызвали и отца. Вернувшись, он, фыркнув от злости, пробормотал: — А если и так — сам достукался. — Что? — спросил Юрий. — Ничего,— отрезал отец. На этот раз офицер с бачками ушел без «улова». На обратном переходе по отрывочным фразам, подслушанным на палубе, в кубриках, Юрий узнал, что случилось: «вампир» необъяснимым образом очутился в воде. На помощь кинулся Веретенников. Пока спускали шлюпку, их или затянуло под винт, или «вампир» утопил своего спасителя. Не матросы ли сбросили в море «вампира»? На этот вопрос следствие не добилось ответа. Веретенникова жалели все, говорили: «Погиб за зря, ему бы еще жить да жить»; о «вампире» же было вынесено единодушное мнение: «Туда ему, дьяволу, и дорога». Юрий повзрослел, пока дошли до Либавы.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Продолжилось на выпускном экзамене по литературе письменной. Правда, тут уже была одна ошибка пунктуационная и окончание одного слова в конце строчки завернуло вниз вместо того, чтобы сделать перенос. Члены комиссии предлагали поставить пять с минусом, но «Коробочка» настояла — четыре. Медаль тю-тю. Воспринялось как плевок в душу. Рекомендации собирать не стал. Далее в высшем училище тоже возникли кое-какие проблемы во взаимоотношениях с руководством роты младшего курса, где я выполнял обязанности помкомвзвода и роты. Дошло до рассмотрения дела комсомольца на парткомиссии. Требовали покаяния. Как говорили, «...он и голову держит прямо, нет, чтобы склонить покаянно...». Это унижало. Обошлось предупреждением, но воспринял опять как плевок. Так и оставался комсомольцем почти до «звонка», хотя в душе считал себя коммунистом, будучи убежденным, что главное — это честно и добросовестно исполнять свои должностные обязанности на порученном участке. Итак, в кандидаты приняли. А осенью назначили помощником на другую лодку. Командиром ПЛ «С-290» был капитан 3 ранга Кодес Александр Александрович. Небольшого роста, сухощав, подвижен и энергичен. Старпом— капитан-лейтенант Эдик Квитков, ловелас и гуляка. Замполит — капитан 3 ранга Катченков Иван Архипович, крупный, крепко сбитый мужике бычьей шеей. Моя задача на новом месте была как можно быстрее сдать зачеты на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой. Проблем не было, по флагманским специалистам пробежал быстро. Самый сложный зачет по устройству подводной лодки, но и его сдал с ходу. Лодку знал хорошо еще с первого года службы.
Катченков Иван Архипович. -
Маленький экскурс в прошлое. Тогда, в ноябре 1955-го, еще в БСРК (бригада строящихся и ремонтирующихся кораблей) мы с Артохой Сусаниным вместе попытались с кондачка без серьезной подготовки сдать зачет флагмеху бригады в один заход. Однако случился казус. Начали с первого отсека. Вопрос — ответ, вопрос — ответ, то ему, то мне. Туго, но дело идет. Клапан такой-то покажи, магистраль... Приготовь, помпу запусти... Дошли до 6-го отсека. Задание Арнольду: — Дать воздух в отсек! Арнольд исподлобья водит глазами по подволоку отсека, ищет клапан ВВД. Заминка... Увидел! Рывок вперед навстречу клапану, руки вытянуты вверх и вперед... выброшенная вперед нога проваливается в открытый лючок трюма... — Ох! А-а-а!.. — это вопль Артохи... Удар промежностью о комингс лючка — это больно. — А-а-а!.. — это в тот же миг вопль флагмеха. Каким-то образом Арнольд, падая, умудрился другой ногой заехать флагмеху в то же место (несколько крепких выражений...). — Когда подготовитесь лучше и придете в другой раз— дверь будете открывать ногой! Заходов было несколько. Всевозможные схемы рисовали по памяти. Лодку исползали на брюхе, как говорится, вдоль и поперек. «Корабельную книжку офицера» заполнили каллиграфически, чертежи и схемы расписали всеми цветами радуги. В конце концов сдали. Зато подводная лодка пр. 613 на всю службу в памяти! И методика познания корабля тоже. Плавали с Кодесом мало, больше пришлось стоять в базе. Практическое управление подводной лодкой все же сдать успел, с этим после школы Калашникова тоже проблем не было. Однако служба на этой лодке запомнилась в основном не этим, это проза. Кодес убыл в длительную заграничную командировку, в Индонезию, обучать индонезийские экипажи проданных нами лодок.
Старпом, воспользовавшись этим, верный своей склонности, загулял, появлялся редко. Как-то, «прочесывая» курортную зону берега Уссурийского залива, Эдик «вычислил» Зиганьшина. В то лето «эпопея» длительного океанского дрейфа на десантной барже стройбатовцев, спасенных американским авианосцем, у всех была на слуху. Несмотря на то, что Зиганьшина плотно опекали особисты, Эдик умудрился проникнуть на санаторную дачу, где «героя» отхаживали санаторные врачи, и в «задушевной» беседе за рюмкой водки выведал дополнительные подробности. «Задушевные» беседы Эдику удались не единожды, и каждый раз, появляясь на лодке, он своими пересказами будоражил и смешил офицерскую кают-компанию. Штурман Боря Комаров и минер Олег Васин, нормальные флотские шутники, с интересом внимали и весело комментировали его болтовню. Понятное дело, все это, мало сказать, что не нравилось замполиту, но зато загружало его по прямым функциональным обязанностям. Эдик к реакции Иван Архипыча относился легкомысленно, и, видимо, это сыграло определенную роль, когда Квиткова тихо на лодке не стало. Похождения Квиткова продолжались все лето. И хотя формально «ВРИО командира» был именно он, всеми делами на лодке заниматься пришлось мне и замполиту. На этой деловой почве мы в то время сошлись плотно. Под его «чутким» руководством я благополучно преодолел кандидатский стаж и был принят в КПСС. Особая забота о моем авторитете. Несмотря на мои возражения, меня он и на людях называл командиром. Доходило до бытовых комиксов. В каюте на плавбазе он размещался на койке верхнего яруса, а я под ним, на нижней койке. Каждый раз, когда он, махина, килограммов под сто с гаком, взбирался на стонущую под ним койку, я с опаской вскакивал со своей, предлагая вновь и вновь поменяться. — Нет-нет, вы командир. Вдруг подчиненные зайдут. Что подумают? Неудобно! Нет-нет, и не говорите! — Иван Архипович, вы же старше и по возрасту, и по званию. Вам надо быть внизу. И все поймут правильно. — Нет, нет и нет. Авторитет командира превыше всего. Тем более, когда Квитков ведет себя подобным образом! Осенью меня назначили старпомом на другую лодку. А с Иван Архипычем вновь мы встретились через несколько лет уже на Камчатке, когда я прибыл после академии формировать новый экипаж РПКСН. Он был уже членом Военного Совета Камчатской Военной Флотилии, капитаном 1 ранга, и это был уже другой человек. Но об этом потом. А пока Иван Архипович вместе с прибывшим из командировки командиром, поблагодарив, как говорится, за проделанную работу, тепло проводили меня к новому месту службы. Отметили, что первую ступеньку командирской карьеры я прошел успешно. Да, после длительного застоя в «бычках» это был рывок!
48, ЖУЛИКОВ...
На мостике подводной лодки «С-262». Слева — К.Шопотов. Амурский залив. 1962 год.
Командиром ПЛ «С-262» был капитан 3 ранга Жуликов. Родом он был из Ростова-на-Дону. Комикс! Чувствуете... Одесса— «МАМА», Ростов— «ПАПА»! Комикс был и в другом. Номер внутрибригадного телефона в каюте командира был 48. Представляете, как остренько звучит: «48, Жуликов, слушаю вас...» На слух, как правило, воспринималось — «48 жуликов слушают вас!» Кто не сразу «врубался», с кем имеет дело, бросали трубку, а потом перезванивали с извинением. Командир реагировал правильно, не обижался. Вскоре на лодку назначили нового командира БЧ-I-IV-РТС. Капитан-лейтенант Шопотов Константин Антонович пришел в подводный флот с надводных судов гидрографической службы. Он уже имел большой опыт плавания и службы, должен был назначаться командиром гидрографического судна, но попросился на лодки. Смелый шаг! К этому времени он уже печатался в приморских газетах со своими очерками на исторические темы о русских мореплавателях, первооткрывателях дальневосточных рубежей. Дружеские отношения с этим широко образованным человеком у меня сохранились до сих пор, на года прерываясь, но вновь возрождаясь, сколько бы времени ни прошло. А тогда он поразил своей напористостью в освоении подводного дела. С первой минуты знакомства Костя открыто попросил помощи и руководства. Начали, конечно, с устройства подводной лодки. Пролезли всю на брюхе, как мы когда-то с Артохой. Схватывал Костя быстро, докапывался до самой сути, как говорится, щупая все своими «пальцами» (ударение на предпоследний слог!). Также прошлись по оружию, по теории и практике торпедной стрельбы. Буквально на глазах Костя стал профессионалом-подводником, был назначен помощником и зачеты на допуск к самостоятельному управлению лодкой сдал быстро.
На этой лодке я встретился и со своим однокашником по Нахимовскому и первому Балтийскому училищам. Эдику Левенштейну по службе не везло, он был все еще командиром рулевой группы, то бишь младшим штурманом. Был обижен, плакался в «жилетку». Пообещал, что помогу, чем смогу, но все зависело от него, от его чисто человеческих качеств. Помню, у него и в Нахимовском с этим были проблемы. Ну, например, такой фрагментик. Представьте себе реакцию пацанов, когда в тишине кубрика после отбоя из-под одеяла раздается хруст и приглушенное чавканье вернувшегося из увольнения Эдика. В те времена редко кому улыбалась жизнь деликатесами и сладостями, а если что и случалось, то, как правило, открыто делилось по-братски среди присутствующих. Наверно, потому Эдик часто становился, хотя и со смехом, но «мальчиком для битья». Ему и шею смехом сломали, не со зла. Подошел один шутник сзади, положил на голову вытянутую руку и резко нажал. Ожидался эффект, что «подопытный» присядет, а он... упал. Больше месяца Эдик ходил, как испанский инфант, с гипсовым высоким воротником. Мало того, точно не помню, в каком классе, помню, однако, что были все обалдевшие от длительного карантина, и Эдика даже повесили. Да-да, не удивляйтесь детской жестокости! Повесили на шнуре оконной шторы. Повесили и тут же сняли. А еще развлекались, устраивая ему «темную». Бушлат или одеяло на голову... и град тумаков. Бурса! И как он только не озлобился на нас всех? Что ни говорите, это ему в плюс! Я отвлекся, об Эдике еще потом, а пока о Жуликове. Командирством он себя особо не утруждал, как говорил: «Старпом, я тебе доверяю, давай рули». Даже во время торпедных атак не изменял себе, вопрошая: — Старпом, когда будем делать «пли»? Понятно, что и выработка стрельбовых данных была отдана нам с помощником на откуп. То было время увлечения так называемыми «средствами малой механизации» для определения координат и параметров движения цели (КПДЦ), т. е. дистанции, курса и скорости цели. Конечно, основными средствами определения КПДЦ оставались торпедный автомат стрельбы «Трюм» и штурманская прокладка на специальном планшете по пеленгам с перископа или от акустиков, но различные графики, планшетки, логарифмическая линейка и планшет атаки группы кораблей, идущих противолодочным зигзагом, в руках старпома и помощника зачастую давали более верные данные. Первым разработчиком «планшета старпома» у нас на бригаде был старпом одной из лодок Валера Галочкин, годом раньше выпуска нашего же училища. Я у него «содрал», а затем усовершенствовал планшетку.
Валерий Иванович Галочкин и Владимир Вениаминович Брыскин. -
Ничего хитрого. Все диаграммки строились по тем же законам теории торпедной стрельбы, по которым работал и ТАС «Трюм», по которым составлялись и таблицы торпедной стрельбы периода Великой Отечественной войны. При случае, когда вдруг выйдет из строя ТАС (например, обесточится), можно было принять данные с планшетки. Пользовался я ей до самого отъезда на командирские классы. Атаковали мы всегда успешно. Наверно, уверовав, что все можно перепоручить старпому, увлекся Жуликов в свободное от службы время «Бахусом». А служба у него ко второму году моего старпомства в основном заключалась в приеме докладов: утреннего после «проверки и проворачивания механизмов лодки» и вечернего «о выполнении суточного плана». Отработался даже соответствующий ритуал: постучав в дверь каюты, надо было минуту-другую выждать, чтобы дать возможность командиру подняться с койки, разгладить лицо и придать глазам осмысленное выражение. Выслушав доклад... — Вопросы есть? Нет, ну, я пошел... Если доклад утренний, то идет с лодки в казарму, если доклад вечерний, то идет домой или к соседнему командиру. Когда выход в море, вопрос с пирса: — Ну, что, готов? Ну, пошли... Бывало и похлеще. Как-то на зимнем рейде в районе Ракушки поручили нашей лодке отрабатывать резервный экипаж. Командиром его был капитан 3 ранга Тарановский, мужчина крупный, в теле, не то, что наш, стройный и худощавый. Базировались на плавбазу.
Ну вот, эти двое, размещаясь в одной каюте вдвоем, конечно, спелись, и корабельный спирт тек рекой. Для отработки экипажа на выход в море брали на борт по две боевые смены своего и резервного соответственно экипажа. День плаваем, ночью к борту плавбазы. Так, меняя боевые смены, от выхода к выходу доводили экипаж Тарановского «до ума». И в этот раз, еще затемно, совместно приготовив лодку к выходу в море, идем на плавбазу со старпомом резервного экипажа докладывать командирам о готовности к выходу. Стучим в дверь каюты. Ни гу-гу. Открываем — в нос смрад перегара. Еле растолкали. Тарановский более-менее шел сам, Жуликова вдвоем с трудом проволокли по коридорам плавбазы (хорошо еще, что на плавбазе подъема не было), провели через ботопорт по трапу на лодку, спустили в рубочный люк. Обоих затолкали в каюту командира. Ни тот, ни другой так и не «врубились». Шифровальщика пришлось разместить у себя в каюте. Доложились о готовности к выходу походному оперативному дежурному бригады, получили «добро» и по-тихому отошли. Весь день дотемна отрабатывались по элементам задачи № 2, всплывали, погружались, становились под РДП... В обед оба «кепа» поднялись на мостик, перекурили, прозрачными глазами повели вокруг (было ясно, что происходящее осознают с трудом), от обеда отказались, но закуску потребовали в каюту. К ночи тихо ошвартовались у плавбазы, доложились ОД. После отбоя без шума обоих командиров положили на место в каюте плавбазы. На другой день выхода по плану не было, отработка резервного экипажа закончена (теперь только предъявление штабу и зачетный выход), можно отсыпаться. Утром чувствую, кто-то меня тормошит, просыпаюсь... В темноте кто-то дышит на меня перегаром, хрипит... — Старпом, ты что спишь?.. У нас же выход! Понял — «кеп», он так и не «врубился». Еле-еле втолковал, что прошли уже сутки, что благополучно отплавали, что все путем... и т. д. На «керосине» Жуликов и погорел. Как-то летом, в ночь ожидаем разрешения на выход по тревоге на очередные учения. Все лодки бригады прогрели дизеля, готовы к выходу, но разрешения нет. Сильнейший туман, как молоко, с мостика лодки корня пирса не видать. Командиры ушли в штаб, на лодках готовность № 2. Ждем. В полночь сходил в штаб для выяснения обстановки, командира нашел в компании других командиров. Все убеждены, что пока туман не рассеется, выхода не будет, а в Приморье в начале лета держатся по несколько суток кряду.
Ну, думаю, к утру с таким настроением «наберутся». Точно, как в воду глядел! В четвертом часу утра — сигнал: «Рассредоточение по противоатомному варианту»! Экстренный отход от пирсов! На пирсах появились хмельные командиры, моего пока нет. Стоим третьим корпусом. Первая и вторая готовы отходить, кричат: «Давай отходи!». Наконец, вижу на пирсе своего «кепа», он, как всегда, «хорошее» всех. Отдал кормовые швартовы, носовая швартовая команда подхватила прыгнувшего на нос командира. Отходим, все три лодки, одна за одной веером. Командир на мостике, командует: — Руль прямо, оба мотора назад полный! Туман — молоко, ни носа, ни кормы не видно. — Товарищ командир, пора стопорить — сзади Т-образный топливный пирс.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Дело давнее. В разгар «холодной войны», когда торговцы во многих аэропортах мира встречали советские самолеты воплями «Русские!» и прятали с глаз долой упаковочные полиэтиленовые пакеты с аэропортовой символикой, удивляясь ничего не покупающей, но все тянущей с прилавков толпе, оказался я по странному стечению обстоятельств не только за границей, но и в одном из ее самых экзотических уголков. Нас, советских, там было немного, человек десять, поменявших рубли на восемьдесят шесть долларов по официальному курсу и тем счастливых. Больше менять было нельзя по закону, а если у кого и было больше, то это составляло сладкую тайну каждого.
Кругом росли пальмы, у песчаного края лагуны стояли крытые камышом павильоны ресторанчика с сервировкой для поедания крабов – каждому тарелка, мокрая салфетка для рук, бамбуковая палочка и чурбачок для добычи мяса из панциря бедных членистоногих. На противоположном конце лагуны, у выхода в океан, чернел остов пиратской шхуны, придававший особый колорит всей местности. Справа на пляже развалились американцы, посредине робкой стайкой – мы, а слева от нас – немцы, обожающие в это время года, когда в Европе нешуточная зима, баловать свое тело секс-туризмом под нежными лучами тропического солнца. Вокруг было море соблазнов – закрывавшие солнце, как парящие ящеры, парапланы, прогулочные яхты, водные скутера с заманчивыми названиями японских фирм. Я не хочу перечислять все, потому что при моих оставшихся после покупки нескольких подарков двадцати долларах до конца поездки все это было за горизонтом мечты, в том мире человеческого счастья, куда в то время билеты в моей стране еще не продавались. Запах от варившихся тут же крабов, сдобренный терпкостью водорослей и южного моря, улетал куда-то вдаль, где белели барашки огромных волн, не на шутку разыгравшегося океана. Но изумрудная лагуна сохраняла спокойствие – манящее, исходившее, казалось, порочными ласками так, что все звуки в ушах постепенно превращались в отчетливый шепот: «Ну, что же ты? – Иди скорее ко мне». И я, подгоняемый неистовым солнышком, пошел. Вода оказалась теплой, но настолько соленой, что глаза мои сказали: «Ты как хочешь, а мы возвращаемся на берег», – и мне пришлось, нехотя, их сопроводить.
Мое внимание почему-то привлекла одна американская пара: плотненькая, не чурающаяся фитнесс-клубов мама, которая и в свои пятьдесят с лишним стреляла во все стороны глазами, как проблесковый маяк, и ее великовозрастный сынок, чье худощавое, но слишком уж безуглое тело с совершенно немужскими очертаниями заставляло вспоминать пародийные комиксы, а купальная шапочка с белыми кружочками, закрывавшими уши, лишь довершала первое впечатление. Сынок потерся около мамы, взял кошелек и отправился к сидевшему недалеко от меня хозяину проката водных скутеров, на боках которых металлически отливало слово «Yamaha». Сунув тому две бумажки, американец вразвалочку пошел к причалу, где уже суетилась местная загорелая мелюзга, подталкивая туда, где удобней было садиться, одно из чудес морской техники. Он поерзал звездно-полосатым флагом своих плавок по искусственной коже сиденья, нашел нужную позу, завел скутерок и медленно, – я даже не знал, что скутера могут так медленно плавать, – отправился туда, где ему уже приветливо махала рукой мамуля. Точно! – Между ними была какая-то связь, какая-то телепатия, энергетическая пуповина, связывавшая их обоих. Только вся энергия этой пары находилась в мамуле, которая, – уж так мне казалось, – лишь изредка открывала краник, отдавая сыночку ровно столько энергетического сгустка, сколько нужно, чтобы он не остановился, как игрушка с разрядившейся батарейкой. Американец все неспешно курсировал вдоль пляжа, а мне начинало казаться, что мотор скутера стал взбрыкивать, оскорбленный тем, что ему не дают взреветь во всю мощь, завибрировать всеми стальными мускулами и, отбрасывая вбок волну, нестись по изумрудной глади сказочной лагуны, подставляя свою грудь ее умелым ласкам.
«Неужели, – подумалось мне, – он принадлежит к миру, с которым у нас «холодная война»? Неужели это вообще тот мир, который половина человечества боготворит, а вторая половина проклинает? И мне вспомнился еще один американец откуда-то из глубинки, с какой-нибудь техасщины или айдаховщины. С ним всего несколько дней назад мы сидели и лениво потягивали коктейли на борту небольшого местного пароходика, доверяя друг другу нехитрые рассказики про себя и про все вокруг. Наконец, он решил, что пора спросить, кто я и откуда, а когда услышал, что из Москвы, то, желая блеснуть знанием своей американской географии, решил уточнить: Москва в Айове или Айдахо? – «В России», – ответил я, и мой собеседник, оставив недопитый стакан, ринулся к противоположному борту, ругая на ходу «проклятого комми, который так хорошо говорит на его языке». Даже когда в порту мы снова оказались рядом у трапа, он, встретившись со мной взглядом, подался назад, стараясь, чтобы между нами оставалось безопасное, на его взгляд, количество пассажиров. Так что, глядя на этого обладателя звездно-полосатых плавок, которые тот бесполезно протирал верхом на могучей «Ямахе», я уже имел свой счет к Америке в виде недопитого коктейля, который корабельный буфетчик уже успел записать на меня.
Я еще продолжал лежать на песке в ожидании обещанных крабов, но казалось, что каждая песчинка подо мной уже возопила: «Неужели тебе жалко денег и ты не утрешь нос этому малахольному?» – «Утру!» – обещал я, на ходу доставая деньги. Конечно, всю двадцатку мне отдавать не хотелось, и я спросил, сколько стоит скутер. Хозяин на странном языке, в котором только отдаленно можно было признать английский, ответил, что по двадцатке за час. «На полчаса дашь?» – я был не столько жаден, сколько осмотрителен – мало ли что может случиться, так хоть десятка пусть будет в кармане; не подарками же торговать, если что. «Дам!» – спокойно заявил хозяин, сделав после получения десятки какой-то знак галдящей мелюзге с блестящими от брызг, слегка выдающимися вперед животами. – «Ну, тогда махни мне рукой, когда время выйдет», – тот молча кивнул, и через минуту я, провожаемый ребячьими взглядами, уже бросил свой скутер в атаку на гладь лагуны. Скутер ответил радостным ревом. Я по прямой пошел к выходу в океан, где виднелись нешуточные волны.
Если я и был когда-нибудь язычником, то, да простят мне мои крещеные предки, это было тогда, когда я почувствовал океан, я ощутил в его волнах то, что он просто играет со мной, как кошка с мышкой, не желая при этом ничего плохого. Мы понимали друг друга, и я просил его не брать мою жизнь, и океан ответил, что сегодня ему слишком хорошо, чтобы портить себе настроение такими мрачными делами. «Спасибо!» – ответил я, и понесся, чтобы оседлать волну, которая уже устремилась ко мне. У нее была такая плоская шея – то нежное место, чуть ниже белых барашков, и скутер мой заскользил вперед, уклоняясь от пытающейся накрыть меня вершины. Что это было! – За прозрачной вскипающей стеной воды блестело неведомое доселе зеленоватое светило, заставлявшее сиять все, что открывалось передо мной. Где-то за спиной рокотала волна, а я носился то выше, то ниже, и мой восторг закипал в волне, и она смеялась, вдруг закричав: «Берегись!» – Нужно сказать, что всякая волна заканчивается веселым водоворотом, который сначала крутит тебя, как на карусели, а потом выстреливает вверх метра на три.
… Сначала надо мной поднялся скутер, в который я вцепился обеими руками, зная, что если я его отпущу, то уже никогда не смогу его догнать, отгоняемого волнами. Скутер потянул из воды меня. Его винты, хлебнув воздуха, остановились. Я еще успел оглядеть себя: тело висело в воздухе и с ног моих стекали тонкие струйки воды.
Первым упал я, скутер опустился рядом со мной на мгновение позже. Я дал газ и выскочил из коварной, уже отживавшей свое воронки. Снова оседлал волну, но уже не стал дожидаться, когда на моем пути возникнет водоворот, а перескочил на другую волну, проделав понравившийся трюк несколько раз. Что-то во мне, не переставая, благодарило океан, а тот, разыгравшись, словно перебрасывал меня с ладони на ладонь, и каждый раз мне казалось, что он меня предупреждает, и я успевал изготовиться к очередному прыжку. Меня восхищало все: и то, что океан старался во всю, чтобы обрадовать меня, и то, что я понимал его чувства, а он мои. Ах, какое это было понимание! – Мы, как два молодых самца, играли в игру, где всего лишь одно моё неосторожное движение могло означать смерть, но мне это даже не приходило в голову.
Немного устав, я, поглядев, на берег, увидел там поднятые вверх руки хозяина и, подгоняемый волной, поплыл к лагуне. На причале меня ждал почетный караул из выстроившихся, как по команде, мальчишек, которые от души хлопали мне в ладоши. Я до сих пор помню эти сияющие чистой завистью лица, а в моей душе никогда не смолкнет их простодушные овации.
Я больше не взглянул на того американца – наступило время поглощения крабов, и я даже не пытался заглушить в себе предвкушение. Излишне говорить, что я был горд собой. Мне, по молодости, казалось, что если я утер нос этому американцу, то все мы вместе уж точно не осрамимся. Но дальнейшая наша история быстро напомнила мне этот пляжный сюжет: подошел американец, дал моей стране две бумажки, и я до сих пор ощущаю на плечах резиновость его звездно-полосатых плавок.
14 апреля 2013 г.
За морями…
За морями. за горами, за лесами, За чертою неочерченного круга Вот и стали мы с тобою голосами. Это всё, что нам осталось друг от друга.
Только если поразмыслить, разве мало? Каждый раз твои слова — как будто встреча. Словно в танце долгожданном среди бала Я ладони положил тебе на плечи
И, пока не кончен бал, мы будем вместе И пока не кончен бал, я слышу голос, Все, что было, сразу в памяти воскреснет… Только сердце обо что-то укололось.
13 апреля 2013 г.
Откроется сердце
Откроется сердце, а там… А что там, скажите на милость? – Быть может, живет пустота, А, может, игра поселилась.
А, может быть, сельский пейзаж Заставил открыть ретивое: Березка, две ели, кураж Заката, исполненный воли, Смешение красок, разгул Под пологом будущей ночи. Туман на речном берегу Ракитой к воде приторочен.
И сердце открыто, а там… А что там, —скажи мне, – а что там? Мелодия сердца проста, Её не сыграешь по нотам. Но ты умудряешься петь… Ты знаешь, оно отзовется. Ведь сердце открылось тебе. И снова отчаянно бьется…
11 апреля 2013 г.
О том, что вы видели
Вы видели, как падает капель И поднимает брызги в лужицах? Вы видели, как коршун в небе кружится, Высматривая стоящую цель?
Вы спросите меня, зачем глядеть На то, что снизу, и на то, что сверху? Неважно всё – там коршун или беркут, И как круги расходятся в воде.
Наверное, вы правы, я — не прав. Не свяжутся известными законами Ничтожные событья заоконные И книга судеб с перечнями глав.
Он молчалив — язык паренья птиц, Стихов капели странная невнятица, Скорей, заставит полюбить, чем пятиться От страхом переполненных страниц.
Но говорить на разных языках Куда полезней, чем недоумение,– Капель откроет смыслы повторения И коршун будет виться не за так.
Ну а пока скажите: чуден он, И удивляться чудному не стоило б, Подумаешь — капель стихами пролило И в перьях крыл запутался Закон.
