Мое первое пребывание в Испании и плавание в боевых походах на испанской подводной лодке вроде бы и завершилось. Вместе в Аркадием Крученых мы перелетели границу и оказались во Франции на пути к Родине. Правда, перелет оказался несколько необычным. Хихон в блокаде. Командование улетело, и осталась только маленькая оперативная группа: командир дивизии Ковалев, радист, шифровальщик и летчик нашего русского среднего бомбардировщика, называемого «Катюшей». Самолет прятался в огородах и был прикрыт ветками. Ночью состоялся вылет. Нам с Аркадием предстояло улетать последними на двухместном французском спортивном самолете. Летчиком был демобилизованный из военной авиации француз. Когда стало светать и только показалось солнце из-за горы, мы вывели самолет на полосу взлета. Крученых вращал пропеллер и помогал летчику завести единственный мотор. Садимся, пытаемся взлететь. Самолет не поднимается — большая загрузка. Оказывается, в хвостовой части спрятались два испанских стрелка. Их попросили покинуть самолет. Солнце уже высоко, небо пока чисто от вражеских самолетов. Опять взлет. Удачно. Летим в Бордо. Идем над морем. Летчик оборачивается и говорит, что кончается бензин. Советуем набрать побольше высоты, чтобы была возможность планировать. А берега пока еще не видно. Летчик качает безнадежно головой. Но вот показалась кромка ровного песчаного берега залива. Дотягиваем, но бензин израсходован и приходится планировать. Ощущение у нас отвратительное. Дотянем или нет? Но летчик с опытом, не теряется. Садимся, где поровнее ландшафт, колесо летит в сторону. Я набираю в легкие побольше воздуха. Хорошо, что случилось это уже при малой скорости и перед полной остановкой. Все обошлось. К нам бегут люди. Оказывается, нас уже давно ждали. Мы получаем документы и становимся опять русскими. На машине нас доставляют в гостиницу, где мы приводим себя в порядок и затем поездом отправляемся в Париж. В Париже мы живем в небольшом отеле. У нас есть время и есть деньги, чтобы купить кое-какие подарки домой. Я, будучи испанским командиром боевого корабля, имел звание «капитане де фрагато» и получал ежемесячный оклад, как и все другие испанские офицеры. Настроение у нас с Аркадием прекрасное. Все трудности позади. В Испании мы сделали все, что могли в создавшихся там условиях. Здесь мирный Париж с его старыми улицами и архитектурой.
в Париже проходила под девизом «Искусство и техника в современной жизни» и стала ареной пропаганды отдельными странами-участницами своих политических и экономических систем. Кроме Советской России, здесь демонстрировали свои достижения фашистские Германия и Италия.
Мы посетили памятники жертв Парижской коммуны, побывали на Эйфелевой башне, любовались Елисейскими полями, были на площади Бастилии и в других местах. Нам хотелось побывать в прославленном ресторане «Максим». Вечером, нарядившись во фраки, взятые напрокат, мы с Аркадием остановили такси. Попытались договориться с шофером, но он, узнав, что мы русские, отказался нас везти. Но мы действуем решительно, и полицейский, оказавшийся рядом, заставляет шофера везти нас по адресу. Но были и другие французские встречи. Как-то попался один шофер из русских. Он был рад встрече с нами. Расспрашивал о России, о делах, показывал нам фотографии, связанные с Родиной, приглашал в гости. Так же случайно мы встретились в одном из магазинов с очень пожилой женщиной. Она, признав в нас русских, сообщила, что она тоже русская. Ее муж — ученый, они очень радушно настроены по отношению к нашей стране и хотели бы приехать умирать на Родину.
Итак, прибыли мы в . Сидим за столиком. Подходит гарсон, узнает, что мы русские, и со смехом показывает нам в углу столик со здоровыми рыжими молодыми ребятами. И говорит нам: «Герман. Паф! Паф!» Действительно, мы не раз видели людей немецкой национальности, которые так же, как и мы, переправлялись в Испанию, только не к республиканцам, а в войска Франко. Время пребывания в Париже подходило к концу. Купив кое-какие вещи и подарки для наших семей, мы должны были отправиться в Брест, а оттуда на пароходе домой. На пути в Советский Союз меня неожиданно вызвали к командиру теплохода, и он передал мне приказание наших руководителей срочно вернуться обратно. Представитель нашего посольства объяснил, что по просьбе республиканского правительства Испании мне необходимо вновь стать командиром одной из двух лодок, находящихся во Франции. Действительно, подводные лодки С2 и С4 были интернированы в октябре 1937 года во Францию. Командиры изменили республике, а личный состав почти полностью разбежался. Французское правительство дало разрешение на возвращение лодок республиканской Испании. Опять было оказано большое доверие советским командирам. Я оказался назначенным командиром С2 в Сен-Назере, а И.А.Бурмистров — С4 в Бордо. Ремонтировать корабли должны были во Франции. Затем — переход через Гибралтар в Картахену, где республиканские войска еще вели ожесточенную борьбу. Так я снова стал испанцем, доном Северино де Морено Лопес. Из Парижа в Сен-Назер я ехал на поезде в шестиместном сидячем купе. Все места были заняты. Я сидел у окна в черном берете, стараясь казаться испанцем, в руках держал французскую газету. Рядом бойкий француз также читал газету. Вижу большую фотографию фашистского крейсера «» и заметку о его потоплении республиканцами. Француз пытается заговорить со мной, считая, что я испанец. Я по-французски пытаюсь объяснить, что я испанец, но баск, и поэтому не очень разбираюсь в текущих событиях. На этот раз вроде все обошлось.
Но в Париже был уже неприятный случай. Французское правительство чувствовало крах республики и что дела в Испании не очень хороши и издало указ о задержании нежелательных иностранцев. Возвращался я как-то в отель, повернул за угол дома и наткнулся прямо на пикет полиции. Деваться было некуда. Иду уверенной походкой навстречу. Останавливают и спрашивают документы. Спокойно предъявляю испанские бумаги. Выручила выдержка и отметка гостиницы, которая, к счастью, находилась рядом. В следующий раз я ходил более благоразумно — по другой стороне улицы и избегал подобных встреч.
Во французском Сен-Назере
В Сен-Назере я встретился с республиканским представителем Педро Прадо, который всячески старался скорее привести лодки в боевую готовность и переправить на юг Испании. Он с радостью принял меня, объяснил создавшуюся ситуацию и попросил поехать в Картахену для формирования недостающего личного состава кораблей. Я вспомнил свой слаженный экипаж с лодки С6 и верных делу коммунистов Паоло и Вальдеса. Прибыв в Картахену, я узнал, что дон Валентино со всем своим штабом перебрался в Барселону и назначен помощником военного министра по морской части. Картахена на этот раз показалась мне потускневшей. На узких кривых улицах, поднимающихся и спускающихся по горам, стояли старинные особняки и давно не ремонтированные поблекшие дома.
Поместился я в «Капитании», здании, расположенном на улице Калье-Майор вблизи набережной. Здесь же жил и работал сменивший Н.Г.Кузнецова старший военно-морской советник . Были здесь и другие наши добровольцы и советники. Я стремился как можно быстрее узнать о моем бывшем комиссаре-коммунисте Паоло. Оказалось, что после затопления С6 командующий дон Валентино потребовал от него точного места затопления подводной лодки, но Паоло отказался дать какие-либо сведения. Он еще раньше, после бегства изменников-командиров лодок С2, С4 и эсминца, писал разоблачительные письма о доне Валентино, о его попустительстве и плохом руководстве правительству Республики. Поэтому явное нежелание помощника военного министра помочь мне и, в первую очередь, коммунисту Паоло выражалось так откровенно. Но мои настоятельные требования и желание иметь рядом на корабле верного и преданного борца с фашизмом заставили дона Валентино пойти на уступки. Он сказал, что передаст мою просьбу морскому министру, самому Индалесио Прието. Позже я узнал, что Паоло был послан на фронт в штрафной батальон, а после переведен мотористом на штрафное торговое судно. На эти корабли в то время назначались главным образом коммунисты, мужественные и преданные родине люди. Штрафные корабли шли по морю без охраны, доставляя необходимое вооружение и припасы борющимся республиканцам. В начале 1938 года доставка снабжения из Советского Союза по Средиземному морю усложнилась и в конце концов прекратилась вовсе. Поступления производились через Францию по железной дороге и из-за плохой организации и умышленной задержки привели к поражению республиканских войск в битве за Каталонию. В конечном счете, все это способствовало поражению республики. Большое влияние на национально-освободительную революционную борьбу испанского народа оказала, особенно на этапе ее завершения, политика невмешательства правительств США, Великобритании и Франции. Она была направлена на поддержку реакционных кругов и привела к разжиганию конфликта накануне Второй мировой войны.
Вспоминаются случаи, когда с Балтийского и Черного морей шли к берегам Испании наши многочисленные суда с танками, самолетами, другой военной техникой и снаряжением, продуктами и медикаментами. Обратно они привозили детей, оставшихся без родителей. Совершил много рейсов и теплоход «Комсомол». Он был в Картахене, Барселоне, Валенсии и других портах республики. Когда он вез руду из Черного моря в Бельгию, испанский крейсер мятежников заставил команду оставить судно и потопил его. Русские моряки в количестве 36 человек были арестованы и направлены в тюрьму в Санта-Марии. В конце сентября 1937 года, когда я был на севере Испании, 11 из них были освобождены. А затем, через три года, были выпущены из фашистской тюрьмы и другие. Без снабжения со стороны Советского Союза республиканцы не смогли бы вести напряженную и долгую борьбу с франкистами на всех участках войны. Мужественные испанские борцы и интернационалисты из разных стран ожесточенно сражались с противником на разных береговых фронтах и в воздухе. Многие из них гибли. Последний раз я встретился с коммунистом Паоло в Картахене, куда он пришел на транспорте из Майорки. Было доставлено три тысячи солдат, орудия и большое количество боеприпасов. Все это днем и без охраны.
Уже в конце моего пребывания в Испании от верного и преданного делу революции члена экипажа С6 и друга комиссара, Лусьяно, я узнал о гибели Паоло. Я часто вспоминаю роман «По ком звонит колокол» и в первую очередь эпиграф к нему: «...смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит и по тебе».
* * *
При интернировании подводных лодок С2 и С4 во Франции около половины команды остались верны республике. И моя задача состояла в том, чтобы собрать в Испании недостающий экипаж. В скором времени мне это удалось, и необходимо было перейти границу и добраться до Сен-Назера и Бордо. Я был вместе с экипажем, когда оформлялся переход. Полицейские внимательно осматривали каждого, я был одним из последних. Вдруг я услышал их резкие восклицания и насмешки. Они остановили здорового и спокойного по натуре моряка, чистокровного баска, который обладал похожей на светлоголового русского внешностью, да еще имел голубые глаза. Невозмутимый парень показал им кулак и сопроводил это на чистейшем испанском языке сугубо местным затейливым ругательством. Все обошлось, а я был пропущен без каких-либо сомнений, так как обладал «чистокровной испанской внешностью». Мы все удачно прибыли на наши корабли и тут же приступили к их ремонту. Это была нелегкая задача. Подводные лодки достались нам поврежденными после бомбежек, неумелой эксплуатации и порчи покинувшими их членами экипажа. Задача состояла в том, чтобы по возможности быстрее произвести ремонт главного оборудования на кораблях и, пока есть разрешение французских властей, вывести их в сражающуюся Испанию. Трудностей и осложнений было достаточно много.
Никиту и Фрола принял начальник штаба, молодой офицер с живым, подвижным лицом, в прошлом фрунзевец. На друзей повеяло теплом. Поговорив о морском театре, на котором придется им плавать — хорошо, что они на нем и стажировались,— он посоветовал ознакомиться с новой техникой кораблей: умные приборы улавливают малейший звук в небе, любой шум в глубинах; от их острого глаза не укроется чайка, как бы высоко она ни забралась, и ялик, как бы далеко ни нырял он в волнах. Пожелав им успехов, начальник штаба провел друзей к начальнику политотдела. Переглянувшись, они единодушно признали, что им повезло. Начальник политотдела не уткнулся в бумаги, предлагая им подождать. Нет, этот окающий волжанин, по фамилии Бурлак, с увлечением заговорил о комсомольской работе; узнав, что Фрол любит стихи, а Никита рисует, сказал, что многие офицеры в соединении не гнушаются участвовать в самодеятельности; это их сближает с матросами, И оба совсем расцвели, узнав, что Бурлак начал свою флотскую жизнь в батальоне Цезаря Куникова, придя на флот с комсомольской работы из Горького. Фролу до смерти захотелось его расспросить, как было на Малой земле, но он вовремя спохватился, что расспрашивать нынче не время, и успокоил себя, что еще все впереди. А Бурлак напомнил, что и он, и Живцов - черноморцы, свидетели незабываемых подвигов моряков. «Именно нам карты в руки — готовить не видавших войны молодых». Тут пришел Щегольков, повел их на корабли.
День был влажный от утреннего тумана. стояли у пирса, почти прижавшись друг к другу голубыми, недавно выкрашенными бортами. Спокойно лежало не по-осеннему светлое море, на которое надвигался туман. Сосны на берегу были согнуты морскими ветрами. Вдали виднелись еще башни крепости, уходящие в небо, и белая стрела маяка. — Мне здесь все нравится,— сказал Щегольков.— И городок, и залив, и туманы. Вы, кажется, как и я, ленинградец? — спросил он Никиту и, получив утвердительный ответ, улыбнулся: — Земляки, значит. А вы черноморец, Живцов? И все же выбрали Балтику? — Не хотел расставаться с другом. — Морская дружба — крепкая дружба,— одобрил Щегольков.— Суровая, нежная, без слюнтяйства, без скидок на ты. Кстати, меня зовут Михаилом Ферапонтовичем. Вы у Бочкарева стажировались? — спросил он Никиту, подходя к «Триста пятому».— Видно, понравились; он настоятельно просил назначить вас к нему... — Смирно! — послышалась команда, предупреждающая о приходе комдива. Бочкарев был все тем же живчиком, что и в прошлом году, с облупившимся носом и потрескавшимися губами. И здесь в каюте у него висел портрет матери — широколицей старухи в платке, и здесь висела цветная фотография «Сенявина», которым он раньше командовал. «Триста пятый» был, как близнец, похож на «Сенявина» — на нем Никита стажировался. Бочкарев, представив Никиту начальнику боевой части два—три лейтенанту Васенкину и команде, повел его по кораблю. Никита заметил много новых приборов, о которых ему говорил начальник штаба: на экранах отражалось все, что творится в небе, на воде, под водой; приборы ловили цель и не выпускали ее, точно в цель посылали снаряды. Даже объемистые банки глубинных бомб теперь швырял бомбомет, похожий на жабу, разверзшую пасть. Это были новинки. — Растем, батенька, растем, совершенствуемся,— с удовлетворением говорил Бочкарев и повел Никиту в похожий на лабораторию камбуз. Два круглых белых котла, сверкающих сталью и прихлопнутых герметическими крышками, не пропускали ни пара, ни запаха, а кок в ослепительно белом халате походил на профессора. Вся романтика камбуза со скачущими при качке кастрюлями, с разливающимся по горячей плите чадившим борщом умерла!
_ Умерла, батенька, умерла,— подтвердил Бочкарев, посмеиваясь. — Ну что же, Никита Юрьевич? — спросил он, сидя в кают-компании за обедом.— Добивался я вас, добивался и вот — добился: вы мне пришлись по душе. Мне вы сразу понравились — в прошлом году, когда я узнал, что вы море любите. Я ведь тоже и море, и службу люблю. А когда моряк любит... — он умолк. И вдруг воскликнул:—Да и как его не любить, море-то?! Оно тебя делает другим человеком. Помню, в прошлом году вы пришли необветренным. А ушли моряком! Были злы на него, помню, злы, а влюбились. Ну, и оно вас полюбит... А вот акварельки-то вам придется новые для кают-компании написать,— перехватил он взгляд, брошенный Никитой . на переборки, крытые риполином.— Не имел права унести с «Сенявина» ваши прежние. Не мне лично подарены — кораблю. О ваших правах и обязанностях на моем корабле знаете? (Никите нравилось, когда Бочкарев говорит «мой корабль», «на моем корабле»; в этом не было хвастовства: командир гордится тем, что корабль доверен ему, Бочкареву.) Щенникова еще не забыли? (Щенников был на «Сенявине» штурманом. Под его руководством Никита прокладывал на карте путь корабля.) Помните, я его высоко ценил? Будем, как говорил Щенников, вместе служить человечеству. Погоняю вас месячишко, а там, глядишь, и на самостоятельную вахту станете. И выйдете на широкий фарватер жизни моряцкой... Да, забыл спросить: не успели жениться? Никита, слегка покраснев, ответил: — Пока еще нет. — Значит, нас трое холостяков,— показал Бочкарев на Васенкина. — Васенкин — тот убежденный, я — по превратности судьбы,— он смешно сморщил нос.— Ну а вы я вижу, до поры до времени. Командир вдруг задумался, и лицо его стало сосредоточенным.
— Я надолго теперь застрахован, не скоро вновь к стенке припрут,— поднял глаза Бочкарев.— . Стал подозрительным. Все присматриваюсь. Одна, скажем, с лица хороша, а характер — подальше беги. Другая характером — ангел, а непривлекательна — страх! Вот и не подберу боевой подруги... А хочется, братцы, тепла... И лицо его стало мечтательным. После обеда Бочкарев передал Никите корабельные карты. — Помните последний прошлогодний поход? — спросил он.— Ваша прокладка была образцовой. Надеюсь, будете продолжать в том же духе. Ходить будем много — пока не замерзнет бухта, потом станем в ремонт, а с первым весенним ветром — опять махнем в море. Отдыхать не придется. Ну что же, Никита Юрьевич? Корабль вы знаете, он отличается от прошлогоднего только тем, что побывал в заводском ремонте. Новинок прибавилось, сами видели. Что не поймете — спрашивайте у меня, у старшин, у боцмана. Осваивайте людей. Любопытный народ. Кстати, сегодня взволнуется ваше комсомольское сердце. После ужина пойдем в кубрик, тряхнем стариной...
Невесело было на душе у Герасима Глобы, когда он докладывал командиру о ночном происшествии. Много он передумал за ночь и не раз вспоминал слова Леньки: «Никто не видал, ты один. Не брякнешь, ни одна живая душа не узнает». «Ни одна живая душа! Оно, конечно... А в уставе что сказано? Начальник обязан воспитывать подчиненных; они беспрекословно должны выполнять дисциплину. Покрою я Леньку — совсем развинтится. А разве я не давал обещания быть правдивым и честным? Давал. Нет, не покрою я подлости!» — решил Герасим под утро. И доложил Бочкареву. Бочкарев, выслушав, сразу спросил: — Кроме вас, никто не видал, когда и как Супрунов возвратился? — Никак нет, никто не видал. —— А Супрунов доложить о своей вине отказался? — Так точно, наотрез,— чуть помедлив, не покривил душою Герасим.
— Вы поступили правильно, сам бы так поступил, — ободрил его Бочкарев.— Взыскание наложили? _ Никак нет, _ Почему? _ Считал, что за такую по... (подлость, хотел он сказать, но воздержался), за такой проступок имею мало прав. _ Вы — старшина. Вы — главный начальник матросов. Пойдите и накажите. — Есть. Герасим замялся. _ Товарищ старший лейтенант.., — Я вас слушаю. — Виноват перед вами... — Виноваты? В чем, старшина? — Нянчился с Супруновым. Мягчил. Забыл, что служба — не дружба.
— Нет, Глоба. Дружба службе мешать не должна. Наоборот, я считаю, что и служить помогает. Но ни я, ни вы не станем покрывать нечестного друга. Не так ли? — Истинная правда, товарищ старший лейтенант,— расцвел Глоба. На душе стало легче, сомнения исчезли. Он ушел, а вскоре старшина мотористов Бабочкин, секретарь комсомольской организации корабля, попросил разрешения созвать комсомольское собрание. Бабочкин, курносый, с осыпанным веснушками лицом, с глазами с хитринкой, с тщательно зачесанными и приглаженными волосами, которые, тем не менее, то тут, то там непокорно вихрились, докладывал: — Супрунов при всех разобидел старшину Глобу, обозвал его подлым другом, кричал, что их дружба раскололась навеки. Комсомол осуждает. Хотя есть, что отмалчиваются. Не хотят отношений портить. Супрунов — он заноза... Бочкарев отпустил старшину как раз перед приходом Щеголькова и Рындина. После ужина, когда в кают-компании были докурены трубки и высыпан пепел и Васенкин отправился на берег по неотложным делам, Бочкарев предложил Никите спуститься в кубрик. Никита обратил внимание на висевшие на переборке полотнища. «Свято храни и умножай боевые традиции корабля»,— было написано на одном; на другом: «Возьми себе в образец героя ...иди за ним вслед, поравняйся, обгони... слава тебе! Суворов». Бочкарев сел к столу, и все потянулись к своему командиру. Как и в прошлом году, Никита, наблюдая за Бочкаревым, не приметил ни наигрыша, ни подлаживания к матросам. Бочкарев словно пришел в гости к близким друзьям посидеть вечерок, поболтать о том о сем. И все же он оставался командиром. Он спросил, кто вчера весело провел время, кто — скучно.
— В заходили? Что там было? — Мероприятие,— протянул маленький юркий матросик, и все засмеялись. — Лектора ждали-ждали, да так и прождали, — подтвердил Бабочкин. — А о чем лекция? — спросил Бочкарев. — Про морские глубины. Картину показали про «вечную ночь». Ее бы в детском саду показать. Наснимали рыбок в аквариуме, увеличили и думают, всех обдурили: ужасайся на морские чудовища. Бочкарев посоветовал написать о работе матросского клуба в газету, и завязался разговор о кинематографии. Называли фамилии актеров, вспоминали фильмы о моряках, посетовали, что их слишком мало. Бабочкин предложил: — Вот бы «Кон-Тики» в кино показать. Почти все, оказалось, читали записки норвежца о путешествии через океан на плоту и восхищались отважными мореплавателями. Казалось, предложи тут, сейчас, совершить подобное путешествие — и руки поднимутся как одна. — Они как Джека Лондона герои,— сказал Глоба.— Те тоже не боялись ни холода, ни опасностей. Ремни сыромятные ели, когда жрать было нечего. А цели своей достигали... — Далеко им до Павки Корчагина, — презрительно перебил его матрос с узким и длинным лицом — радиометрист Перезвонов. — Корчагин — человек, достойный примера,— подхватил Глоба.— И Маресьев — настоящий человек. Читал я и о Цезаре Куникове. Собирал он в десант моряков, знал, что не все как один будут Павки Корчагины, найдутся и слабые сердцем, и трусы. Прямо им говорил: «Чувствуешь что не выдержишь,- не ходи, тебя никто не осудит» Выбрал тех, в ком уверился, и повел за собой. И они с гордостью куниковцами назывались. Значит, делали свою жизнь с Куникова. — А Супрунов с кого свою жизнь делает? — неожиданно задал вопрос Бабочкин, с хитринкой поглядев в угол. Никита увидел в углу нагловато красивое, чисто выбритое лицо с глазами неотразимого победителя женских сердец. — Известно с кого. С Дон-Жуана, — живо ответил маленький юркий матросик. — Сегодня одна, завтра , а послезавтра — и имена позабыл.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Константин Павлович Державин, выпускник Ленинградского Нахимовского училища 1948 года, преподаватель военно-морского дела, руководитель Морского боцманского клуба им. капитан-лейтенанта А.И.Казарского посетил Одессу, "жемчужину у моря". Дружескими объятиями и улыбками встретили его ветераны-нахимовцы, черноморские моряки, учащиеся.
Герой Советского Союза, тбилисский нахимовец Валентин Евгеньевич Соколов и сменные часовые поста № 1 у Памятника Неизвестному Матросу. ЦПКиО им. Т.Г.Шевченко.
Сын моряка - Героя Советского Союза, Народного Героя Югославии, Почётного гражданина г. Одессы, капитана 1 ранга Державина Павла Ивановича. С раннего детства романтик моря, чистейшей души человек. В нашей мальчишеской среде был непререкаемым авторитетом.
К.П.Державин с воспитанниками на озере Нахимовском.
Отличался обостренным чувством справедливости, честностью всегда и во всём, трепетным отношением ко всему, что касалось морского дела - вождению шлюпки, флажному семафору, вязанию морских узлов, знанию парусной оснастки...
В.Е.Соколов вручает Константину Павловичу второе исправленное и дополненное издание своей книги «Подо льдами Арктики»
Штандарт - Знамя Одесского городского Центра военно-патриотического воспитания.
В центре занимаются представители разных школ Одессы. По очереди, в течение недели школы несут вахту у Поста № 1 у Памятника Неизвестному Матросу на Аллее Славы.
Караульное помещение Поста № 1. Свободная смена караульных приветствует К.П.Державина.
В.Е.Соколов выступил со вступительным словом.
Учащиеся с интересом слушали
непринужденный и увлекательный рассказ К.П.Державина.
О жизни отца, о себе,
о Времени и его героях.
Гости, В.Е.Соколов, К.П.Державин с супругой познакомились с экспозицией народного музея Великой Отечественной войны,
расположенного в Одесском городском Центре военно-патриотического воспитания.
В зале Истории городов-героев Центра.
Памятник Неизвестному Матросу на Аллее Славы.
Смена караула
Молодые лица.
Стройная выправка.
Командир корабля погранохраны «П.Державин» капитан 3 ранга Грабовский Ярослав Алексеевич, тбилисские нахимовцы Валентин Евгеньевич Соколов и Валентин Владимирович Максимов. Практическая гавань, база Одесского отряда Морской охраны Государственной Пограничной Службы Украины.
У памятника Герою Советского Союза
легендарному командиры бригады Краснознаменной Дунайской флотилии П.И.Державину.
В кают-компании корабля.
Константин Павлович подарил музею корабля фотографии с изображением П.И.Державина и экипажа корабля, на котором он служил срочную службу. Воспоминания о прошлом, обращенные к настоящему
и будущему.
Часовня Святого Праведного Адмирала Ушакова,
построена на территории Отряда Морской Охраны силами и на средства Морской охраны.
Уходили и другие корабли. Интернировался во Францию эсминец «Хосе Луис Диес». Эсминец «Сискар» был потоплен при прорыве Гибралтара и попытке пройти в Картахену. Наиболее активной, мобилизующей и действующей силой была коммунистическая партия под руководством генерального секретаря Долорес Ибаррури, которой в то время было 42 года. Вспомним, что в 1936 году в кортесы было выбрано 17 коммунистов (правда, было еще 88 социалистов и 159 республиканцев). Партия составляла немалую силу, но еще не имела большого опыта. Создалась она в 1920 году после Великой Октябрьской социалистической революции в России. Было в ней тогда 300 тысяч человек. Многие тысячи коммунистов отдали свои жизни в борьбе против диктатора Франко. Многие были брошены в тюрьмы, обречены на изгнание. Единственным на руководящей должности в республиканском флоте находился коммунист Педро Прадо, активный организатор подавления мятежа на кораблях; он был членом Центрального комитета флота, впоследствии назначен начальником Главного военно-морского штаба. Но, к сожалению, слишком поздно. Это был преданный и верный боец с фашизмом. Высокого роста, стройный, он постоянно курил одну сигарету за другой. Горячая южно-испанская натура заставляла его постоянно общаться и оповещать собеседника обо всем происходящем вокруг, о делах и решениях в республиканском флоте. Он знал свое дело.
Война — слишком серьезная вещь, чтобы ее можно было полностью доверять генералам, ранее служившим свергнутому революцией режиму. Гражданская война — тем более. Морским и авиационным министром в Испании был социалист . Он пользовался большим авторитетом, имел достаточный опыт в политических и дипломатических общениях и делах. Он никогда раньше не соприкасался с авиацией и флотом, но опирался на хороших советников и подчинял стратегию военного дела политике. В этом был резон, но жизнь говорила и о том, что политическая игра все-таки в нем преобладала. Так, в сентября 1936 года он послал весь республиканский флот на север страны. Цель — обеспечение своего престижа на очередных выборах. Не советуясь с командующим флотом, неожиданно направил боевые корабли из Картахены в Барселону. Опять же, чтобы укрепить свои политические позиции. В происходящей в Испании борьбе много было нерациональных решений. Хочу обратиться и к противоположной стороне этой борьбы. Кроме большого военного преимущества на стороне Франко и так называемой «пятой колонны», название которой родилось со слов одного из фашистских генералов при штурме Мадрида, фашистские организаторы не только жестоко расправлялись с противником, но и применяли многочисленные террористические действия против активных республиканских борцов и, в первую очередь, коммунистов. Организовывались провокационные поджоги церквей и монастырей. Обвинялись безбожники-марксисты и другие деятели республиканской стороны. У меня на подводной лодке случались неповиновения и странное поведение офицеров, штурмана, торпедиста, боцмана; были и диверсионные взрывы, поджоги, порча оборудования, аккумуляторной батареи, было запланировано покушение на меня. Уже десятые сутки мы находились вдали от берегов Испании. Погода стояла чудесная. Днем ослепительно светило южное солнце, приятной прохладой ласкал легкий океанский ветер. Подводная лодка все время находилась в надводном положении, так как ремонт горизонтальных рулей возможен был только в порту. С погодой нам везло, но нельзя было исключить возможность шторма. Хихон молчал, и что там происходило — нам было неизвестно. А ведь наше прибытие в порт могло бы внести кое-какое успокоение в напряженную обстановку, сложившуюся в борьбе с наступающим противником. В случае необходимости мы могли бы взять на борт людей, руководящих обороной города.
В один из дней радист сообщил мне, что связь с Хихоном восстановлена и дон Валентине одобряет наше возвращение в порт. Срочно изменили курс и пошли к Хихону. Мысли разные: как ремонтироваться, как говорить с командующим по поводу последних событий. Вдруг, а было уже темно, мне докладывает сигнальщик: «Вижу подводную лодку!» Даю срочную команду по уклонению. Предполагаю, что это немецкая лодка, а по предписанию я не имею права применять оружие. Противник же совершил несколько мгновенных и быстрых атак. Скорость, как мне показалось, была у лодки большой, и, в конце концов, мы установили, что это быстроходный катер, вооруженный тяжелой артиллерией. Что делать? Уклоняться в надводном положении, хотя скорость у нас немалая — 16 узлов — не так-то просто. Настойчивость катера начинала раздражать. Дал команду на погружение. Меняя плавучесть лодки за счет откачки или приема воды в среднюю группу цистерн и уравнительную, мы пробыли под водой длительное время. В отсеках лодки стало душно. Пора было всплывать. Бывалым подводникам хорошо знакомо необычное чувство, охватывающее при открытии рубочного люка и выходе на мостик. Прохладный и свежий морской воздух заполняет легкие, голова слегка кружится, появляется радость освобождения от железных границ и от охватывающей со всех сторон толщи воды. Небо все в звездах, тишина, и никого вокруг. Но трудности ждали нас впереди. Чтобы прорваться к Хихону, нужно было преодолеть вражескую морскую блокаду и минированную зону при входе в порт. А у нас повреждены рули, разболтаны механизмы. Нужно ремонтироваться, нужно показать всем, что единственная подводная лодка — наша и она боеспособна и продолжает бороться против фашизма.
Мой помощник и штурман убедительно советовали мне уйти подальше в море, сославшись на то, что противник оповещен о нашем месте пребывания. Команда да и мои энергичные помощники Вальдес и Паоло, измотанные нашим болтанием на поверхности без дела, заметно приуныли. Я решил, как командир боевого корабля, срочно идти к Хихону под покровом ночи. Мое решение было встречено молча, без энтузиазма. Но приказ командира есть руководство к действию. Я решил прорываться в подводном положении, всплывая каждые 40 минут. Напряженность последних дней и большая трудность управления кораблем с неисправными горизонтальными рулями под водой сильно действовали на нервы. Я не спал двое суток и был изрядно измотан. Случались моменты, когда перед глазами появлялась розово-серая пелена. Сон старался взять верх и притормаживал мысли и сознание. Приходилось сражаться с собой изо всех сил. В надводном положении нам опять не повезло. Несколько раз мы подверглись атаке торпедных катеров. Погрузились у самого Хихона, пошли на глубине 30 метров. Вдруг прибежал вахтенный офицер и доложил, что за бортом лодки раздается неприятный металлический скрежет. Я понял, что мы слышим шум от стальных минрепов — тросов, на которых держатся мины. Волнение страшное, но надо держаться. Спокойно говорю, что, мол, очевидно размотался наш швартовый трос. Мне казалось, что минное заграждение должно было появиться не ранее, чем через полтора часа. Наступили томительные минуты молчания и тишины на корабле. Сам я находился в рубке. Рядом маленький иллюминатор с толстым стеклом. Вдруг резкий удар лодки обо что-то жесткое выбросил меня на палубу. В чем дело? Оказалось — просчеты во времени и пути. Мы коснулись грунта у берегов порта. Глубина — 26 метров. Я с легкостью поднялся, радуясь случившемуся. Наконец-то мы пришли, и все злоключения остались позади. Немедленно подаю команду о всплытии. Подводная лодка всплыла в четырехстах метрах от уже наведенных на нас пушек береговой батареи. Хорошо, что Паоло не растерялся и стал размахивать на мостике лилово-желто-красным флагом республики.
Мы вернулись в Хихон 15 октября 1937 года. Положение было тяжелым. Противник вплотную подошел к городу, не хватало патронов и снарядов для отражения натиска, и только благодаря горстке храбрецов сдерживались яростные атаки. По улицам и в порту много народу. Изможденные заполняли улицы и дороги. Наша задача была — срочный ремонт корабля. Однако шла война, и частые налеты вражеской авиации заставляли нас отражать атаки трехдюймовой зенитной пушкой, а части команды приходилось прятаться в бомбоубежище. Авиации не хватало на все разрозненные участки боевых действий. Ранним утром 17 октября я встретил Паоло. Вид его не радовал. Глаза воспаленные, осунувшееся и утомленное лицо. Мы упорно работали в тревожной обстановке и старались поскорее наладить все на корабле. Но как назло в небе опять показались «юнкерсы». Паоло бросился к нашей маломощной зенитке. На этот раз нам не повезло, две бомбы взорвались между пирсом и бортом лодки и кораблю был нанесен смертельный удар. Прочный корпус был поврежден. Механизмы сорваны со своих мест, аккумуляторная батарея полностью разрушена, дизель сместился с фундамента. Да и все остальное уже никуда не годилось. Так произошло смертельное ранение последнего на северном флоте подводного корабля республики. Нужно было окончательно решить его судьбу и постараться, чтобы корабль не оказался в плену у фашистов. По законам республики я не мог затопить корабль без его осмотра специальной комиссией и признания его негодности к плаванию. Это нужно было срочно доложить командующему и решительно действовать. Бои шли в окрестностях Хихона. Ночью я с трудом раздобыл машину и поехал к дону Валентино. Ехать нужно было около 20 километров по извилистой и поврежденной дороге. Мой шофер, лихой и экспансивный парень, под непрестанным воем сирены мчался на большой скорости. Несколько раз мы застревали в ямах, с ревом выбирались на дорогу. Вот, наконец, штаб. Командующий встретил меня в халате, заспанный и недовольный. Излагая суть дела, я настаиваю на затоплении корабля. Он говорит, что не собирается нарушать законы республики, что сейчас все спят и нужно ждать до завтра. Я почувствовал, что он боится взять на себя какую-либо ответственность. Приглашаю его для осмотра корабля, но он, вспомнив ужас бомбежки, которая яростнее в порту, чем здесь, дает мне понять, что я должен уйти. Я понял, что ничего не добьюсь, и мы помчались обратно в порт. С утра опять продолжалась бомбардировка города, порта и кораблей. Летчики опускались совсем низко и вели интенсивную пулеметную стрельбу. Начались пожары, дым покрывал всю территорию порта.
Связи со штабом не было. Не было и ожидаемой комиссии. Поехал я опять в штаб, собрал комиссию и привел на корабль. Акт о непригодности корабля составили сразу, но без подписи командующего он недействителен. Опять стою перед доном Валентино. Прочитав акт, он возвращает его мне, садится в кресло и говорит, что без уведомления министра он не может подписать. В сердцах оставляю на столе акт и молча ухожу. В создавшихся условиях разговоры и доказательства ни к чему. Мое чувство ответственности за подводную лодку категорически не позволяет, чтобы поврежденная лодка досталась противнику. Вечером командующий флотом послал телеграмму министру с просьбой разрешить затопить в море подводную лодку С6. Поздно вечером министр прислал разрешение. Эта ночь на 21 октября была последней до взятия Хихона. В 23.30 после снятия с корабля пушки мы вместе с семью верными матросами, комиссаром и Вальдесом вывели подводную лодку малым буксиром в море на глубину — 100 метров. Весь порт пылал. Горящая нефть распространялась по воде. С моря были видны черные развалины строений и береговых сооружений. С нами шел небольшой катер. Мы отошли от Хихона уже более 3 миль. На мостике подводной лодки находился я один, группа из семи человек была в отсеках корабля. Дал команду: «Открыть кингстоны и клапана вентиляции». Все уже на катере, а я стою на тонущем корабле и думаю, что погибать плохо, а не на советском корабле еще хуже. Командир по нашему корабельному уставу должен уходить с тонущего корабля последним. Выдерживаю еще некоторое время. Мне уже кричат. Корма лодки под водой, смотрю под ноги — вода приближается к открытому рубочному люку. Улучив момент, прыгаю на катер. Через несколько секунд лодка проваливается на глубину, оставляя на поверхности небольшой пенящийся бурун. Мы делаем три круга вокруг этого места, и в прощальной тишине я крикнул: — Viva Republica! 81 В ответ на мои слова три раза прозвучало торжественное и громкое: — Viva Republica! Так мы расстались с нашим боевым кораблем, с последней республиканской подводной лодкой.
Впоследствии я в справочнике (он у меня сохранился и до настоящего времени) прочитал: «С6 sunk at Gijion» («С6 потоплена в Хихоне»). Так я оказался без корабля в осажденном порту, и мне необходимо было подумать о команде и о себе. Наши советники уже улетели из Хихона. Я прибыл к дону Валентино и обратился по поводу судьбы своего бывшего экипажа. Он был весьма удивлен — его не интересовала участь матросов. После моих настойчивых уговоров он все же обратился к губернатору с просьбой о посадке команды на британский пароход. В три часа ночи я распрощался с матросами и офицерами бывшего корабля и с горячими борцами за Республику — комиссаром Паоло и Вальдесом, которые стали мне родными. Проводил их на пароход, а сам с Аркадием Васильевичем Крученых, будущим контр-адмиралом, преподавателем Академии Генерального штаба, на спортивном самолете улетел во Францию. Прощай, Испания, прощайте верные и преданные республике борцы! После я узнал, что британский пароход с беженцами был захвачен крейсером «Альмиранте Сервера» и отведен к порту Ривадетусельа. Войти в порт не было возможности, так как был отлив. Стали ждать прилива. На пароходе начались беспорядки, слышались выстрелы. С «Альмиранте Серверы» расстреливали плывущих с парохода республиканцев. Мои моряки при выходе корабля в море заменили многих членов команды и капитана, которые приняли изрядные дозы спиртного и заснули. Радио на корабле не было, и после похмелья капитан не смог сообщить о пленении в эфир. Но, к счастью, случилось так, что к порту случайно подошел британский крейсер и потребовал, под угрозой обстрела, освободить пароход. Таким образом, все для моих моряков-подводников обошлось хорошо, и они, попав в Бордо, вернулись в районы республиканской Испании.
Командующий вновь отозван из отпуска, на флотилию прибыла высокая комиссия под руководством адмирала , помощника министра обороны по морской части. В составе комиссии контр-адмирал Корбан. Беседует со мной, Приваловым и обоими командирами лично. О нашем трагическом «контакте» в 1965 году (о чем я описал в главе «Оголтелость»), по обоюдному молчаливому согласию, ни слова. Пишем объяснительные. Зашел к Привалову на ПКЗ, давай, мол, оговорим детали, чтоб не было разнотыка. Однако нарвался на неожиданность: — Пиши, как знаешь, я буду писать, как знаю сам. Ну, что ж, понятно, я старший по должности — с меня и спрос! В этом ключе и все расследование ЧП. На общем разборе жесткие вопросы: — Был ли инструктаж? Был ли он в плане? В каком документе зафиксирован и его суть? (Привалов инструктаж отрицал.) — Почему не прервал погружение, когда прервалась ЗПС? — Почему не продлил район? — Почему вышел за кромку района? И, наконец: — Кто, по-вашему, виноват? Последняя беседа с Амелько. В тесной каюте на ПКЗ Громов, Авдохин, Привалов и я. Вопрос Амелько ко всем: «Итак, что вы об этом ЧП думаете и что думаете вообще о непрекращающихся на флотах чрезвычайных происшествиях? Давайте по порядку с командующего».
Все в обтекаемых выражениях коснулись меня, себя, кое-что о флотах. Я, конечно, опять покаялся в своей личной вине и вдруг брякнул: — А о причинах непрекращающихся ЧП думаю вот что. Мол, нарушаются часто существующие организационные приказы, например, в части выдерживания межпоходовых сроков из-за отсутствия или несвоевременного обеспечения ЗИПом, ремонтом и другим материальным обслуживанием, отсюда гонка и цейтнот непосредственно перед выходом на БС. Далее организационная «нестыкуха»: КВФ должна выделять корабль обеспечения на глубоководные погружения, особенно в условиях сложной гидрологии корабля с опускаемой под слой скачка ГАС — не выделяет, управы нет. Далее, наставления и инструкции зачастую противоречат друг другу, поэтому исполнители поступают по своему разумению и т. д. Амелько молча, как мне казалось, удовлетворенно кивает, а потом подытоживает: — У Вас-то основная причина в головокружении от успехов, уверовали в то, что личные успехи в службе дают Вам право нарушать все и вся: нет инструктажа — и не надо, нет связи — и не надо, кромка района — ну и хрен с ней! Вам все можно, все сойдет с рук! Не сошло. Будете строго наказаны. Вышли. Думаю, пожалуй, он прав, хотя я-то хотел, как лучше для дела. Уже в кабинете у командующего: — Ты чего разоткровенничался?! Ты его еще не знаешь! Я, конечно, его не знал, хотя и инструктировался им лично перед выходом в автономку в 1967 году. Я действительно тогда не знал подковерных интриг на высших этажах власти. Когда узнал о приказе МО СССР о снятии меня с должности и направлении в распоряжение ГК ВМФ, полетел в Москву, надеясь попасть на прием к Горшкову, хотел просить, чтобы направил на научную работу в НИИ. Только ступил на порог приемной, адъютант замахал руками: «Иди! Иди! Сказал, чтоб твою фамилию и вслух не произносить. Иди! Иди! И докладывать не буду». Раз уже в Москве, зашел к отцу, пожалился о своем фиаско.
— Сам виноват, осмотрительнее следовало быть. Теперь все, а с Амелько чистый прокол, скользкий тип. Еще в академии генштаба, у меня не спросясь, использовал мои материалы по Корейской войне. Цапались мы. — При чем тут ты, у меня-то с ним все нормально было. Выписку из приказа МО ждал долго. Фактически был не у дел, хотя успели услать в Приморье руководить погрузкой ракет на одну из наших лодок, вышедшую из ремонта. Вроде все подчиняются, как всегда, но в глазах читаю: «Сожалеем, но ты-то уже никто». Тяжко. Новое назначение пришло зимой, командиром в 438 ОДАСС КВФ. Четырнадцать вымпелов: от кораблей-спасателей подводных лодок «СС-83», «СС-38», до рейдовых водолазных ботов. Хотя отдельные суда и на БС ходили, ПЖК в Камрань. Ну что ж, как писал известный писатель-маринист В.Конецкий: «В аварийно-спасательной службе служат только порядочные люди». А с Приваловым я много лет не разговаривал, с той его реплики в каюте. Только много лет спустя по телефону, когда и он уже был на пенсии, да и не о том давнем деле, перебросились мы несколькими фразами, и опять молчок. А я ведь уже давно знал, что если б не то ЧП, лежать бы мне на Серафимовском кладбище рядом со Спиридоновым. Это как-то, поведал мне спустя много лет Борис Иванович Громов. Оказывается, в ту осень Спиридонов (он уже стал командующим ТОФ) планировал назначить меня командующим эскадрой лодок в Улиссе, а значит, быть бы мне в том злополучном самолете, что взорвался на взлете в Пулково. Не судьба! И давно я уже знал и о той интриге, что разыгралась на основании моего откровения между Амелько и Горшковым. Оказывается, Амелько, как говорится, копал под Горшкова, пытаясь выхватить из-под него стратегические лодки, а мои откровения ему оказались в тему. И хотя у него ничего не вышло, но зуб на меня у главкома вырос что надо! С главкомом я потом на спасательной операции ПЛАРК «К-429» встречался неоднократно, встречал его и рапортовал у трапа. Ни разу он не только не подал руки, что обычно принято, но даже слова не промолвил. И, казалось, благодарить бы Привалова надо, ан нет. Да и он через год после нашего ЧП оказался снятым, опять «поцеловался», всплывая, но уже с надводным кораблем, благо в районе БП рядом с базой. Я уже в должности командира ОДАСС выходил спасать этот тральщик. Судьба! Короче, служба в подводных силах страны закончилась, двадцать пять лет, считая с года преобразования 1-го Балтийского в училище подводного плавания. Впереди было еще 11 лет службы в составе КВФ в АСС и ВиС, в Петродворце в ЦНИИ ВМФ, т. е. в надводном и «наземном» флоте, а я и сейчас считаю себя профессиональным подводником.
МОЖНО ПОДЫТОЖИТЬ ПО «КУРСКУ»?
Вчера обменялся суждениями о причинах гибели «Курска» с Георгием Пименовичем Корсаковым, бывшим гендиректором НПО «Уран» (бывшее объединение ЦНИИ «Гидроприбор» и завода «Двигатель»), знакомым мне еще с момента поступления в институт (мы с ним частенько, встречаясь на территории предприятия, беседуем о флотских проблемах). Так вот, он мне поведал, что Спасский все-таки склонился к версии, согласно которой основной, губительный взрыв торпедного боезапаса лодки произошел от сильного удара лодки носом о грунт, а совсем недавно в официальной бумаге настаивал, что стеллажные торпеды в 1-м отсеке взорвались от сильного пожара в отсеке от взрыва энергоотсека крупногабаритной практической торпеды в торпедном аппарате, в результате которого вышибло переднюю и заднюю крышки ТА, а в отсек влетел форс пламени и, несмотря на аварийное поступление воды в отсек через разгерметизированный ТА, вызвал объемный пожар. Я читал эту бумагу. Тут же высказал свое суждение Тихонову, начальнику отделения (ему поручено было заниматься темой «Курск» в нашем институте), что форс пламени и пожар не успел бы разогреть боевые зарядные отделения (БЗО) стеллажных торпед, так как немедленно вслед за форсом пламени в отсек стала поступать под забортным давлением холодная морская вода и торпедный отсек за считанные секунды заполнился. Время заполнения отсека можно подсчитать... Секунд 30-40 — не больше. Горячий газовый пузырь при этом локализуется в кормовой части отсека, где нет БЗО, так как поступившая вода в те же считанные секунды создаст дифферентующий момент порядка 25 000-30 000 т/м, лодка «клюет» носом и градусов под 30 через 25-30 секунд врезается в грунт.
И все же вопрос: от чего взорвался энергоотсек с перекисью водорода практической торпеды? Специалисты говорят, что без внешнего воздействия это событие невероятно. Версия может быть представлена и в таком виде: лодка, выполнив некоторое боевое упражнение по плану флотского учения, всплыв в позиционное положение (т.е. продув только среднюю группу цистерн главного балласта для экономии ВВД), в сопровождении корабля охранения (возможно, МПК) переходила в очередную позицию для выполнения следующего упражнения (возможно, для торпедной стрельбы по надводной цели). Как правило, при ходе в позиционном положении выдвижные устройства ПЛ подняты, на ходовом мостике ограниченное количество людей (командир и сигнальщик). Вдруг в носовую часть лодки, в оживальный обтекатель легкого корпуса, куда из прочного корпуса лодки выдвинуты на 2/3 трубы торпедных аппаратов, врезается «инородное тело», пробивает ТА и энергоотсек 650-мм торпеды... Взрыв... Лодка «клюет» носом и уходит под воду. Что за «инородное тело»? А хоть практическая ПКР типа «Гранит»! Масса около семи тонн на сверхзвуковой скорости! Запросто прошибет насквозь! Ракета ли? Но ходят же слухи, что и сопровождавший лодку МПК отстреливался всем, чем мог, от летящей на него ракеты! Откуда ракета? Ну, это вопрос уже к руководству флота. Во всяком случае, этими ракетами вооружен и «Петр Великий», а он тоже был в море. Ну, не «Петр Великий», так кто-то другой? Несогласовка действий участников учений? Такое тоже бывает. Случаев попадания практических самонаводящихся ракет в боевые, вспомогательные и гражданские суда за историю современного флота было уже несколько. Так, на ТОФе в 1980-х годах поразили ракетный катер, погибли люди, погиб и один из руководителей стрельб. Может подобная трагедия и в случае с «Курском»? Кстати, сразу было ясно, что командование флота завралось. Начали плести ахинею про иностранную лодку, пробоину метр на два между первым и вторым отсеком...
Какая пробоина метр на два? Хотя и пробоина действительно есть, но там всего носа нет, нет всей верхней части первого отсека! Плели ахинею, что наши спасательные аппараты не осматривали аварийную лодку, а, мол, сразу бросились стыковаться со спасательным люком девятого отсека. Нет сомнений в том, что страшную картину разрушений в носовой части лодки наши спасатели увидели в первый же момент, как только она попала в свет прожекторов спасательного аппарата (СПА). Еще несколько соображений по ходу развития катастрофы последней версии. Затопление первого отсека быстро частично ликвидировало положительную плавучесть позиционного положения и, кроме того, я предполагаю, что в момент удара «инородного тела» по носу, когда лодка стала зарываться носом в волну, командир мог скомандовать: «Все вниз! Срочное погружение!», прыгнуть в люк и задраить его. Так принято на лодках, когда внезапно лодка зарывается носом в волну. Тем временем в центральном посту по этой команде увеличили ход и переложили горизонтальные рули на погружение. Так тоже принято. Эти действия совпали с поступлением воды в первый отсек, дифферент на нос вырос до 30 градусов, а может, и больше. «Инородное тело», пронзив носовую оконечность лодки, разрушило прочные внутренние конструкции, и при ударе о грунт произошло дальнейшее разрушение конструкций, искореживание труб торпедных аппаратов, боевых зарядных отделений торпед, запальных стаканов и детонаторов... И, наконец, через 135 с — катастрофический взрыв. Если б командир скомандовал не «срочное погружение», а «срочно аварийно продуть главный балласт!», может быть, лодка и не погибла. Может быть! Но и в этом случае люди первого отсека были обречены. Возможно, некоторое время после катастрофы лодка стояла на грунте с большим дифферентом на нос, так как больше половины внутреннего объема лодки было не затоплено и в целом кормовая оконечность имела нулевую или даже небольшую положительную плавучесть. Такое состояние могло быть сутки или больше и, если бы к месту аварии подошел хотя бы ВМ пр. 535, то, может быть, удалось бы спасти «мокрым способом» через спасательный водолазный колокол кого-то из подводников девятого отсека. Люк девятого отсека в это время находился на глубине 40—50 метров. Но, видимо, флот и его аварийно-спасательная служба к 2000 году развалились настолько, что такую задачу уже не способны были решать. Итак, кто же тогда виноват? Можно начать издалека, цепь причинно-следственной связи бесконечна, уходит в прошлое. С какого же звена начать? Стоит ли? Погибших не вернуть. Предотвратить бы будущие жертвы! Сделают ли правильные выводы те, кому положено, способны ли? Вот в чем вопрос.
А может первопричина взрыва «толстой» практической торпеды другая? И мои фантазии неуместны? Тем более что мои домыслы базируются на недостаточной информации. Подождем подъема лодки.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
