Огромный ущерб был нанесен городу. Разрушено и уничтожено 14 фабрично-заводских предприятий, 2147 жилых домов и строений из общего числа 7618, 9 школьных зданий. Из 128 тысячей жителей Ярославля 40 тысяч осталось без крова. Сгорел и Демидовский юридический лицей. Многие памятники древней архитектуры, живописи, стенописи оказались разрушенными или серьезно поврежденными. Демидовский лицей стоял на мысе стрелки, был хорошо виден из Коровников, большое красивое здание его главного корпуса. И вот... мы наблюдали как он горел, выбрасывая огромные «языки» огня, периодами закрываемые черным, густым дымом. Народ говорил: «Горит библиотека». Признаками этого были мощные потоки, приносимые ветром обрывков кусков обуглившейся бумаги, формировавшие над Волгой и слободой буквально тучи. Куски обуглившейся бумаги ложились черными пятнами на поверхность Волги, на крыши домов слободы, на землю ее переулков и набережной. Через несколько дней шли разговоры, что эти черные листы бумаги «долетали» до селений, расположенных в 10-15 верстах от Ярославля. А в Лицее была самая большая библиотека со множеством ценнейших и древнейших изданий из всех библиотек русских высших учебных заведений. – главарь мятежа был судим.
В конце 1919 года при окончательном разгроме колчаковских войск в Сибири Перхуров был опознан среди арестованной свиты «Верховного правителя и главнокомандующего сухопутными и морскими силами России», как величали царского адмирала Колчака интервенты-империалисты и белогвардейцы. Перхуров был уже в чине генерал-майора. Суд над ним состоялся летом 1922 года в Ярославле в зрительном зале драматического театра им. Ф.Г.Волкова. Процесс был открытым, длился несколько дней при переполненном зале, слушателями которого были рабочие ярославских предприятий. В то время я уже работал учеником-электриком на Ярославской городской электростанции (ЯГЭС) и с одной группой рабочих присутствовал на судебном процессе. Члены трибунала и общественные обвинители, прокурор и адвокат, обвиняемый Перхуров сидели в положенном порядке на сцене. Около Перхурова была охрана. В зале, как говорится, звенящая тишина. Через несколько дней узнали, что Перхуров приговорен к расстрелу. Приговор был встречен всеобщим одобрением ярославских трудовых коллективов. ... (стр. 52-60 – описание истории Ярославля после гражданской войны до 1990-х годов, упоминание известных личностей, которые родились в Ярославле, среди них поэты Н.А.Некрасов, Л.Н.Трифолев, А.А.Сурков, скульптор , певец , композитор , флотоводец Ф.Ф.Ушаков, маршалы , , генерал , создатель Т-34 , космонавт и др.) Ярославль как место постоянного жительства я оставил в 1924 году, но никогда не порывал и не порываю с ним связь. При наличии возможностей почти ежегодно посещал родной город. И каждый раз непременно посещал родную слободу Коровники и Заводской переулок, на котором проходило, ныне далекое, мое беспечное, бездумное детство.
Глава II. Слобода Коровники.
Слово «слобода» происходит от слова «свобода», поскольку жители таких поселений в далекие времена освобождались от княжеской повинности. Даже в мое коровницкое время часто приходилось слышать, когда некоторые лица, как правило, провинциального происхождения, вместо «свобода» говорили «слобода», вместо «свободный» - «слободный». «Место слободное, аль занято кем?».
Слободы возникли в Русском государстве в XI–XVII веках, как правило вблизи городов и монастырей. Исторические источники сообщают, что слобода Коровники появилась в XVI веке. По переписи 1631 года она имела 42 двора. Каждая слобода имела свое собственное имя, даваемое по характеру деятельности: Рыбацкая, Гончарная, Ямская и т.д. Жители Коровников занимались скотоводством в торговых целях, торговали рыбой и одновременно славились производством гончарных, кирпичных, изразцовых изделий для строительства церквей, монастырей, жилых домов. Место, окружавшее Коровники, даже в годы моего проживания там, было весьма благоприятным для занятий скотоводством – луга, ежегодно заливаемые вешними водами рек Волги и Которосли, прекрасные пастбища, но уже не было ни малейших признаков тех видов занятий, которые выше упомянуты.
Коровники – небольшой поселок. Представляя сейчас мысленно план слободы в то время, полагаю, что она насчитывала 60-70 домов с населением 500-600 человек, которое увеличивалось, наверное, на сотню человек в летнее время за счет прибытия сезонных рабочих. Слобода была деревянной, преобладали домишки в 3-4 окна. Принадлежали они служащим, квалифицированным мастерам, машинистам паровозов, пароходов. Дома несколько больших размеров принадлежали хозяевам домовых лавок, различных мастерских (сапожной, слесарной, столярной). Больших, в смысле крупных богатеев в Коровниках не было. Но была небольшая группа, в частности Сырейщиковы, Кубаловы, Серебрянниковы, имевшие в городе небольшие торговые заведения, в слободе – жилые дома для себя, а другие – двухэтажные – для сдачи жилплощади в наем. К этой же группе надо присоединить промысловиков – Лаврентьева и Веденеева. Первый имел деревянную, несамоходную баржу, грузоподъемностью тонн 40-50. Брал подряды на доставку строительных материалов: песка, гравия, кирпича, пиломатериалов. Имел четверых наемных рабочих, выполнявших роль грузчиков, бурлаков, матросов. Перемещалась баржа бурлацким способом и упорами в грунт реки – длинными деревянными шестами. Ни разу не видел, чтобы тянул ее буксир. Для хозяина такой способ перемещения, видимо, дорого стоил, рабочая бурлацкая сила – гроши. А Веденеев имел небольшую конюшню – 2-3 лошади. Занимался гужевым, грузовым извозом. Не помню, была ли у Веденеева жилплощадь, сдаваемая в наем. Лаврентьев же имел в своем дворе два флигеля, сдаваемые под жилье, кстати в одном из них проживала наша семья. Каменных жилых домов в Коровниках было лишь два – попа Малиновского и одного из братьев известных ярославских купцов-фабрикантов Вахрамеевых. Но он бывал здесь редкими наездами. Его резиденция находилась в центральной части Ярославля, в большом богатом доме.
Магазинов в слободе не было, не было и рынков. За промтоварами, предметами домашней утвари, вплоть до кастрюли, а также за овощами, приходилось ходить в город. Правда, крестьяне ближайших деревень иногда, в летне-осеннее время, доставляли лошадьми капусту, картофель, морковь, огурцы. Также иногда заходили китайцы и татары с тюками тканей за спиной и металлическим аршином. Громко голосом предлагали свой товар, редко, правда, удовлетворявший потребности хозяек. В слободе заметны были домовые лавки. Только в нашем Заводском переулке, на котором по обе его стороны стояло общим числом 14 домов, было 4 домовых лавки: Серебренникова, Пятакова, Полоскина, Жаркова. Они были своеобразными «универмагами» с контрастирующими товарами. На прилавке, на полках, на полу в тесном соседстве располагались: постное масло и замазка, сахар и селедка, колбаса и мыло, бочка с патокой и керосином, с селедочной икрой и дегтем, лопаты и ученические тетради, карандаши и лапти, топоры, гвозди, хлеб собственной выпечки хозяев лавки и т.п. Никаких деликатесов: ни стерляди, ни лосося, ни красной, ни черной икры. Правда, красной селедочной икры было вдоволь. Все эти товары имелись до начала первой мировой войны. А в ходе войны, уже к середине 1915 года, их не стало. Развивалась спекуляция. Лавки также, как и магазины в городе, часть которых, кстати сказать, принадлежала иностранцам, и булочные закрывались.
С центральной частью города Коровники были связаны двумя сухопутными дорогами. Одна из них до ледостава на реке Которосль была сопряжена с переездом через эту реку на лодке в районе ее устья. За переезд надо было платить семитку (2 копейки) с носа. Поход одного человека в оба конца создавал в бюджет семьи минус 4 копейки. А если пошли 2-3 человека!. Отношение к семитке было уважительным. За 2 копейки до войны можно было купить белую, сдобную, сладкую булочку, за пяточек – белую французскую булку (после революции была переименована в «городскую»), за 10 копеек меру (ведро) картошки – 6-8 кг. (в то время килограммов не знали, были пуды, фунты, золотники). Поэтому большинство слободан в город ходили другим путем, хотя и был он длиннее первого. Второй путь вел по тому же полю, что и первый, но в обход перевоза с выходом на дамбу и на мост через реку Которосль. Дамба – это искусственное сооружение, довольно высокое, насыпное, земляное сооружение, предназначенное чаще всего для защиты территории от наводнений. В нашем случае она была создана в качестве транспортной магистрали. Помехой транспортной связи с упомянутыми районами были наводнения, ежегодно заливавшие вешними водами поля – низины, которыми характерна долина реки Которосль в черте города. Наводнения обрывали до полумесяца сухопутную связь между центральной и закоторосольной частями города. Деревянный мост через Которосль, построенный в 1821 году, на деревянных сваях, был узок и тесен для поезда. А кроме того, его ежегодно разрушал ледоход. В 1831 году началось строительство земляной насыпи-дамбы шириной 13 и длиной 1200 метров, закончившееся в 1833 году. Был построен новый деревянный мост через Которосль, который в 1853 году заменен железным и был назван «Американским мостом». Он уже был высоко расположенным, под ним проходили суда малого водоизмещения, а по мосту еще в первые годы XX века пошел трамвай. В 1930-е годы дамба была значительно расширена. В 1962 году вместо американского, был воздвигнут новый, ныне действующий, добротный, широкий мост через Которосль.
Слобода Коровники стоит на относительно высоком правом берегу Волги. Была окружена значительными по размерам полями. В направлении от берега ее территория чуть заметно снижается, сливаясь с уровнем окружающих полей. Снижаются и оба фланга ее относительно высокого берега также до уровня полей. Поэтому каждую весну до 1930-х годов слобода заливалась вешними водами. Оставалась сухой лишь полоса-кромка земли берега, ближайшая к реке Волге, длиною, наверное, с полкилометра и шириною 50-60 метров. Проживавшие на том сухом островке не испытывали не только неудобств, но и лишений, приносимых наводнениями, которые выпадали на долю жителей, затопляемых водой домов. А таких было преобладающее большинство. Одни жители перебирались на чердаки, другие вовсе покидали дома до спада уровня воды. Нередкими были простудные заболевания, порою заканчивающиеся смертельным исходом. Флигель, в котором проживала наша семья на Заводском переулке, отстоял от берега Волги в 50-55 метрах. Редкую весну мы не выкладывали на полу «помосты» - доски, чтобы ходить «по суше». Урез воды, прибывавшей с тыла слободы, всегда был перед окном и под полом. Прыгну бывало в комнате, и вода широкими, плоскими струями вырывалась через многочисленные щели между половицами. Флигель был худой, дырявый, в аварийном состоянии. Сообщение с городом и соседними домами в дни наводнений осуществлялось на лодках и самодельных плотах. Из-за наводнений поля, окружающие Коровники, и не застраивались. Застройка началась лишь после того, как прекратились наводнения. И сейчас тех полей практически уже нет. На них «посажены вторые Коровники».
Летом 1945 года в лагере появился живой уголок. Расположился он на втором этаже «Главного здания». А выглядел так. В крошечной комнатке, справа от лестницы у окна возвышался небольшой, сколоченный из досок стол, на котором стояла пустая клетка для птиц и пустой террариум со съемной сетчатой крышкой и дверцей спереди. Между столом и стенкой был втиснут узенький топчан для заведующей, где она и ночевала. А заведующей оказалась очаровательная девчушка, вероятно, чья-то дочка на отдыхе, немного старше нас по возрасту и, как нам казалась тогда, очень привлекательная, интересующаяся, правда, не зоологией, а купанием и загаром. Нам с приятелем Володькой Осипчуком (в будущем Главным конструктором в судостроении) девушка очень понравилась, ну и, конечно, хотелось, чтобы и она обратила на нас внимание. По нашему разумению, для налаживания отношений и общения надо было чаще посещать живой уголок, а повод для этого надо было придумать. Так как поймать птицу было нереально, то оставалось обзавестись зверюшкой для террариума.
Осипчук Владимир Борисович и его отец , погиб 17 мая 1947 года при выполнении испытательного полета на В-25.
И природа нам помогла. Тот год был необычайно змеиным. Теплое лето, отсутствие местных жителей и дачников этому очень способствовало. Всюду на заброшенных фундаментах, на грудах крупных камней грелись на солнце многочисленные гадюки. На нас внимания они не обращали, не считая, видимо, врагами. Так чем это не зверушка для живого уголка, не хуже любой другой. Главная проблема, как доставить такую тварь в террариум, гадюк-то мы, естественно, побаивались. И Володька придумал способ. Для переноски надломил посередине длинный прут и согнул его. В надлом засунули голову змеи, помогая другой палкой. Свели концы вместе, и получилось, что-то вроде громадной женской шпильки, на тупом конце которой висело, извиваясь, тело змеи, и на вытянутых руках понесли в подарок ненаглядной. Наше появление у «Главного здания» вызвало неподдельный интерес у ребят младших рот, ужинавших в летней столовой. Но нашей красавицы на месте не оказалось, и змею мы засунули в террариум, воображая, как она обрадуется, обнаружив в своем хозяйстве первого жильца. Утром, до завтрака, помчались в живой уголок проведать сюрприз и выслушать благодарные восторги девушки, но нас ожидал откровенно кислый прием. Оказалось, что в террариуме живут уже несколько змей. Самые энергичные ребята младших рот подхватили нашу идею и, переняв технологию транспортировки, уже успели их наловить. И тоже преподнесли их девушке. А к вечеру в террариуме уже лежал толстый, монолитный пласт змей, достигая уровня дверцы, которая возвышалась над дном сантиметров на 15. Навскидку их было не менее 50.
Малыши, заботясь о желудках этих тварей, натащили лягушек. Лягушки были персональными, со знаками принадлежности владельцам, сделанными на их спинах чернильным карандашом, вероятно, для того, чтобы проследить за их печальной судьбой. Но змеи, в неволе, совершенно не интересовались лягушками, голодными неподвижно лежали и только негромко шипели и шуршали с металлическим призвуком, если их пошевелить палкой. А лягушки прыгали поверху и тоже, наверное, хотели есть, но не ловить же, для них комаров. Прошло несколько дней, но ничего не происходило, и интерес к террариуму угасал. Малыши все реже забегали проинспектировать своих лягушек. Ну а мы с Володькой ежедневно заходили, вроде бы интересуясь змеями и, ухаживая, развлекали девушку разговорами, но на нас она особого внимания не обращала, и к соседству с жителями террариума тоже относилась совершенно спокойно. И вот! Кто-то вечером не запер дверцу террариума. Змеи, оказывается, хотя и лежали неподвижно, отлично оценивали окружающую обстановку и, когда почувствовали, что дверца не на запоре, дождавшись ночи, распахнули ее и пустились наутек. Ну, а как это происходило, никто не видел. Несомненно одно, в начале их пути был прыжок со стола на узенький топчан, где спала девушка, оттуда на пол, и неизвестно каким путем (двери были закрыты, а каких-либо заметных отверстий в комнате мы не обнаружили) на свободу. Рассказывали что девушка, увидев утром, пустой террариум в панике выскочила во двор полуодетая, босиком прямо в объятия кухонных дам, которые шли готовить завтрак для питонов. Перепуганные поварихи отказались даже заходить в «Главное здание», где хранились продукты и все, что нужно для приготовления завтрака. На помощь пришли матросы кадровой команды. Они выносили во двор мешки и коробки с продуктами, раскрывали их и трясли, демонстрируя отсутствие опасности, разворачивали и встряхивали поварскую спецодежду, скатерти и полотенца. Еще матросам пришлось готовить и накрывать завтрак для первой смены питонов в летней столовой, но без утренней каши, которую так и не успели в этот день приготовить. Надо сказать, что дамы в дальнейшем так и не примирились с ситуацией и, опасаясь, в «Главное здание» старались не заходить. Да и другие остерегались. Девушка переселилась к поварихам в их домик и стала для нас недоступной. Живой уголок закрыли на замок. А лягушек, распрыгавшихся по всем помещениям, еще долго выгоняли на улицу.
Байка 2 (Ироническая)
Заместители начальника училища по строевой части менялись у нас довольно часто. Иногда о появление нового лица на этой должности мы узнавали по его нововведениям. Так вот, однажды появилось неожиданное распоряжение очередного злодея (фамилию его память не сохранила), что после вечернего чая питоны не должны гулять, как попало, а в течение часа повзводно маршировать по набережной и обязательно при этом петь. Естественно, что ни нам, ни нашим воспитателям, это распоряжение не понравилось, но что было делать, если строевой начальник не ленился появляться на набережной по вечерам, контролируя выполнение своих указаний. И вот, подчиняясь этому приказу, каждый вечер около 20 взводов (примерно 400 питонов) вынуждены были в вечерних сумерках вышагивать по набережной, в районе стрелки, и во весь голос распевать строевые песни, выбирая репертуар позаковыристей. Зрелище, вероятно, было впечатляющим, особенно для редких тогда в наших краях прохожих.
Сейчас уже точно не вспомнить, у кого из ребят нашего взвода появилась идея (мне кажется, что у Владлена Винника). Если новый начальник, такой любитель строевых экзерсисов, то давайте порадуем его свежей выдумкой, пройдем строевым шагом с нестроевой песней. Да нам и самим интересно было попробовать осуществить такое необычное предложение. При этом мы же ничего не теряли, все равно приходится ходить без толку взад и вперед, а так будет в этом хоть какой-то смысл. Идею приняли, да и песню не надо было долго искать. В то время по экранам кинотеатров и у нас в зале училище шел популярный тогда фильм-оперетта (по теперешним понятиям мюзикл) «Аршин Мал Алан» с замечательным азербайджанским певцом, красавцем Рашидом Бейбутовым в главной роли. Начало одной песни из этого фильма не имело ритма: «З-у-л-е-й-к-а Х-а-а-н-у-у-м о тебе о-о-дн-о-й я мечт-а-а-ю, всегда н-а-пев-а-а-ю о моя З-у-л-е-й-к-а Х-а-а-н-у-у-м…». Вот эту песню мы и выбрали для эксперимента. Если кому-либо покажется, что задача несложная, то попробуйте сами прогуляться, распевая песню не в такт шагам. Тренировались несколько вечеров. Ротные воспитатели были в курсе и с интересом ожидали результата. Появилась и технология. Чтобы не сбиться с ритма шагов, один из ребят с музыкальным слухом (Володька Осипчук) негромким голосом, но так, чтобы слышали все, задавал темп шагам: «Раз-Два-Три», а у Марата Рахимова обнаружилась способность вести мелодию песни, не сбиваясь на ритм, а остальные громко подпевали. Вроде стало получаться. И мы решили осуществить задуманное, продемонстрировать наши достижения начальнику. Волновались, конечно. Но, по уверению мичмана Семенова, старшины роты, взвод прошел отлично, не сбиваясь с темпа. Да мы и сами прекрасно чувствовали, что все прошло хорошо. И, естественно, ожидали за этот подвиг похвалы, например, восхищенных криков «браво!», «молодцы!». Но начальник не понял нашей затеи, он оказался строевиком не по призванию, а по должности. Вместо ожидаемого восторга мы услышали истошные, возмущенные крики «отставить песню», «безобразие», «взвод стой» и распоряжение: «Мичман! (Семенову) этих гонять вечером еще по часу дополнительно, пока они не научатся петь».
Неожиданно, эта история окончилась благоприятным образом для всех питонов. Среди воспитателей и офицеров училища песенный эксперимент получил огласку и одобрение. Наверное, и строевому начальнику растолковали ситуацию, в которую он вляпался. Так или иначе, но на набережной по вечерам мы его больше не видели, и вся эта строевая затея стремительно отмерла. Да и сам этот строевой начальник как-то незаметно исчез из нашего поля зрения, может быть даже из-за профнепригодности.
Байка 3 (Драматическая)
Хочу рассказать об одном, возможно, забытом эпизоде из жизни училища с небольшим предисловием из ностальгических воспоминаний. Вся наша Нахимовская жизнь в 1945-1950 годах была связана с военными парадами. Впервые мы участвовали в параде на Дворцовой площади 1 мая 1945 года. Прошли, волнуясь, практически без особой подготовки, в памяти осталось, что с укороченными шеренгами, в форме № 3 (черные форменки и брюки). А на 7 ноября уже с шеренгами парадного размера и в бушлатах. В дальнейшем нам сшили специальные парадные мундиры, и мы стали постоянными участниками парадов в Москве. Училище выставляло на парады два батальона, практически весь списочный состав. В каждом батальоне десять шеренг, по двадцать человек в ряду. Это 400 питонов плюс горячий резерв. Восторг и даже слезы умиления у публики всегда вызывал наш второй батальон, с крошечными десятилетними питончиками из 5 и 6 рот в последних шеренгах (6 рота это ребята, поступившие в 1945 году). Подготовка к парадам проводилась на неровных булыжных мостовых Петровской, и Петроградской набережных. Никаких других подходящих площадок, тем более с асфальтовым покрытием, в округе и в помине не было (асфальтировали набережную только в середине 1950-х годов). Но булыжник не помешал нам прекрасно освоить парадный строй, а на диабазе Дворцовой и Красной площадей вообще показывать класс. Москва всегда гостеприимно встречала нахимовцев. Прямо у вокзала нас ожидала колонна ленд-лизовских грузовиков Наркомата ВМФ, очень нарядных. Машины были выкрашены в эффектный ярко-голубой цвет с белыми полосами, красными дисками колес и изображениями якорей. Кузова были военного образца, но без тентов, с продольными сидениями, вмещающими примерно по 30 питонов. Колонна закреплялась за училищем на все время пребывания и дробилась, если надо было развозить ребят по разным мероприятиям. При торжественных выездах на переднем грузовике размещалась знаменная группа и училищный оркестр. Постоянной базы у нас в Москве не было. Жили мы в разных местах, например, в здании бронетанковой академии, в городке кавалерийской академии, в «школе СС» («школа строевых старшин») и где-то еще.
В Москве питонов всегда ожидала обширная культурная программа. Неизменным было посещение театров, чаще всего театра Красной Армии, цирка, музеев, и однажды, даже золотых кладовых Кремля. В клубах мест нашего базирования проводились концерты и почти каждый вечер крутили кино. На одном из концертов в «школе СС» мне запомнился молоденький артист Олег Попов, тогда еще ученик училища циркового искусства, он виртуозно выступал на канате. Периодически поступали приглашения из женских школ на предпраздничные вечера. Но самым притягательным зрелищем, неоднократно нами посещаемым, была выставка трофейной фашистской техники в Московском ЦПКиО.
У Крымского моста. Справа начальник училища Н.Г.Изачик.
Для строевой подготовки училищу чаще всего отводилось просторное место на набережной, около Крымского моста, прекрасно асфальтированное. Училищное начальство доверяло нам, придерживаясь принципа «не учи ученого», и шагистикой не обременяло. В этом деле важно было не перестараться, ребят не переутомлять, а просто держать в тонусе. Приедем, с энтузиазмом пройдем пару раз под училищный оркестр, выслушаем благодарность от начальства, и все по машинам, или прямо с набережной в увольнение. Придраться ведь было не к чему. Генеральные репетиции парадов, проводившиеся на центральном аэродроме, бывшей Ходынке, были длинными и нудными, в чем-то бестолковыми, мы их не любили и прилично в такой день уставали. Сами парады в Москве вскоре стали для нас абсолютно привычным делом, так как состав батальонов практически не менялся от парада к параду в течении нескольких лет. Все они проводились по одному стандартному сценарию. Форма, парадные мундиры, на груди ребят первых шеренг боцманские дудки. За час до начала училищная автомобильная колонна прибывала на Кремлевскую набережную. Прервусь. С этим местом связана такая запомнившаяся история. В одну из экспедиций (кто помнит дату - отзовитесь) мы, разгрузившись, как всегда стали готовиться к параду. И этот естественный процесс сфотографировали из окон Английского посольства, расположенного тогда на противоположном берегу. Фотографии с нашими физиологическими действиями у стен Кремля были опубликованы в заграничных журналах с соответствующими комментариями. История получила огласку, в результате питонов только жестко «пожурили», а начальство ожидало для себя жестких оргвыводов, обычных в те суровые времена, но для училища все обошлось. Продолжу. По Васильевскому спуску мы выходили на наше место в конце каре у памятника «Минину и Пожарскому», так как в парадном расчете наши батальоны всегда шли последними. Впереди нас стояли суворовцы, а перед ними Ленинградские подготы (с будущим писателем-маринистом В.Конецким в рядах).
Виктор Конецкий, воспитанник ЛВМПУ. 1946 г. -
После начала парада больше часа уходило на торжественный ритуал. На красивых конях подъезжали маршалы, командующий парадом и принимающий парад. Здоровались: «Здравья желаю суворовцы и нахимовцы», а мы, выждав положенные три секунды, громко отвечали «Здравья желаем товарищ Маршал Советского Союза», а на последующее поздравление - «Ур-р-а!». После торжественного выступления принимающего парад, начинался длительный и медленный переход полустроевым шагом по периметру площади, на исходную позицию около Исторического музея. Путь от Исторического музея до Спасских Ворот, длинной около 250-300 метров занимал примерно 50-60 секунд, собственно говоря, и был для нас «парадом», вот здесь и надо было продемонстрировать результаты тренировок. Команда - «Марш», и мы начинаем парадное движение по площади вдоль северной трибуны. Строевой шаг, тянем носок, взмах рук от бляхи до отказа, головами не крутим, смотрим вперед, главная забота - равнение шеренг и рядов батальона. Перед Мавзолеем, (в точке, обозначенной линейным), специально назначенные ребята громко выкрикивают в такт шагам: «Раз!, Два!, Три!». При счете «Три!» головы резко поворачиваем вправо (кроме ребят в правофланговой шеренге) с максимально задранными вверх подбородками, а руки в белых перчатках прижимаем к бокам. Так проходим мимо Мавзолея. Затем в начале южной трибуны вновь переходим на строевой шаг со взмахом рук, и только на траверзе Спасских ворот можно расслабиться. И с прекрасным настроением проходим по Каменному мосту к машинам, ожидавшим нас теперь уже на Болотной площади. После нашего прохождения наступала ощутимая пауза, затем, иногда, воздушный парад (вероятно в зависимости от погоды), а потом парады кавалерии, военной техники и оркестра. Завершала торжество демонстрация москвичей, двигавшихся по площади от храма Василия Блаженного к Историческому музею.
И этот, такой привычный для нас регламент, в ноябре 1949 года (дату помогите уточнить) был нарушен. Стоило нашим батальонам поравняться с северной трибуной, как, раньше времени, начался воздушный парад. Подвели нас авиаторы во главе с Василием Сталиным. Реактивные самолеты летели на небольшой высоте, и рев их двигателей полностью заглушил звуки оркестра. Вот такое досталось нам испытание. На автомате выполняем все положенное, но главная забота - не сбиться с темпа, заданного оркестром. Понимаем, что если собьемся в шаге хотя бы на долю такта, то, вновь заслышав оркестр, батальон непременно запрыгает, подстраиваясь. А такая пляска на Красной Площади это Позор! Идем в страшном напряжении, кажется, что время остановилось. Но вот в середине южной трибуны рев оборвался, авиапарад закончился. И, Победа! Не сбились, выдержали! Я вспомнил этот парад, когда на чемпионате мира по фигурному катанию в Братиславе у пары Родниной с Зайцевым во время выступления отключилась музыка, но они, не останавливаясь, блестяще докатали программу до конца. Это была их победа, все им аплодировали. А нашу победу, да и нас самих публика на трибунах даже не заметила. На площади все, в том числе и наш «отец-родной», генералиссимус товарищ Иосиф Сталин, смотрели вверх на самолеты. Это был единственный раз, когда настроение у всех после парада было неважное, чувствовалась какая-то неожиданная усталость, неудовлетворение, шли к машинам молча, переживали. И хотя вскоре все прошло, осадок так и остался.
Байка 4 (Трагическая)
Лето 1945 году началась для нас необычно. Во-первых, после окончания занятий питонов отправляли прямо на каникулы, а лагерную жизнь перенесли на июль-август. Это было связано со строительством палаточного городка и летней столовой. Во-вторых, буквально в день приезда нашей роты в лагере случился пожар. Сгорела красивая «дача Маннергейма», и хотя она и находилась за пределами лагеря, но там жили наши люди, семьи офицеров. В-третьих, в июле в лагере начались съемки документального фильма «». Очень активный режиссер бегом передвигался по лагерю и его окрестностям, непрерывно командуя своему ленивому помощнику «Яша, за мной!». Эта фраза стало для нас идиомой и на несколько лет прочно вошло в лексикон питонов. В-четвертых, в августе на озере произошла трагедия, о которой и идет здесь речь, чтобы это событие не кануло в лету. В один из дней на утренней линейке сообщили, что к нам собираются в гости пионеры из лагеря Северного Флота, находящегося в поселке Кауколемпияля (теперь Цвелодубово), расположенного на другом берегу озера, и у нас будет пионерский костер. Матросы кадровой команды привезли на поле бревна для костра и установили их шалашиком, Внутри уложили дрова, и все это задрапировали еловым и сосновым лапником, получилась красивая и основательная заготовка для костра. Утром, в назначенный день, переодевшись в форму первого срока, белые форменки и черные, специально отглаженные брюки (форма № 2), мы ожидали гостей и вдруг, страшная весть: 12 девочек, вся первая партия делегации пионеров, утонула в озере, переправляясь к нам на своем лагерном катере. Вместе с ними погиб и моторист, молоденький матрос. За несколько дней до этих событий я видел его и его катер у нашего берега.
Катер представлял собой довольно большую трофейную складную немецкую десантную лодку с подвесным мотором-веслом. В сложенном состоянии такая лодка выглядит, как двухслойная пластина, с закруглениями в носу и в корме (удобная для погрузки стопкой в кузов грузовика). Пластины герметично соединены друг с другом резиной по наружным краям. Части верхней фигурной пластины были бортами лодки, а нижняя сплошная это днище. Если борта, с напряжением, установить в вертикальное положение, то нижняя пластина-днище выгибается на закругленных концах, образуя приподнятые нос и корму. Борта закрепляются в вертикальном положении распорками, служащими одновременно и банками. Никакого запаса плавучести у такого катера и в помине нет, тем более с тяжеленным, длинным подвесным мотором. Озеро Нахимовское очень коварное. При сильном ветре, дующем от берега, у вас полное ощущение штиля, а на самом деле на середине озера ходят большие волны, даже с гребнями. Это происходит из-за высоких берегов, поросших здоровенными соснами. (В последующие годы я много раз был на этом озере и хорошо его изучил). Эта особенность озера и погубила девушек. Когда катер достиг бурной части, из под его носа начали лететь обильные брызги, пассажирки испуганно бросились на корму к мотористу. Корма зачерпнула воду, и катер стремительно затонул. Никаких спасательных средств припасено не было. Запомнились разговоры, что в катере находились и двое наших ребят из 4 роты, которые продержались на воде до прибытия помощи и даже спасли пионерский флаг. Но подтвердить это не могу.
Теперь пора признаться вот в чем. Приехав в лагерь, все в первую очередь навестили тайники, в которых хранились остатки боеприпасов от предыдущего года. Наш сохранился, поэтому при виде красавца костра, мне трудно было удержаться, чтобы не сунуть туда пару пачек патронов. Пускай они пощелкают в огне, и позабавят публику. Ведь нами было проверено, что это безопасно для окружающих. Но позже, когда так и не загоревшийся костер стали разбирать, выяснилось, что таких умников оказалось тьма. Набрался здоровый ящик всяческих боевых сюрпризов. Прекрасным фейерверком стал бы наш костер. Девочек похоронили в поселке Цвелодубово в мемориальном ограждении, рядом с захоронениями летчиков и других участников войны. На захоронении стоит скромный памятник-обелиск с перечнем фамилий девочек. Все девочки рождения 1932 года, в день гибели им было по 14 лет, а сейчас было бы уже 80. Судя по всему, мемориал приводят в порядок в начале лета, скорее всего силами местной школы, но к середине лета он зарастает бурьяном по пояс. Хочется пожелать, чтобы училище взяло шефство над этим захоронением, ведь гибель девочек тесно связана с нашим лагерем. Для этого достаточно, всего-то, в середине лета переправиться на шлюпках через озеро, навести косметический порядок, отдать почести девочкам и воинам. Это было бы данью уважения к родителям девочек, морякам Северного флота, ветеранам войны, да и к истории нашего училища.
На очередном историческом витке судьба сыграла с Москвой – столицей морской державы злую шутку: она лишилась не только Главного штаба Военно-морского флота, но и последнего причала, у которого навсегда пришвартовались дизельная подводная лодка Б-396 (бывшая «Новосибирский комсомолец»), единственный в мире транспортно-десантный экраноплан «Орленок» и десантно-штурмовой катер на воздушной подушке «Скат». Речь идет о том, что в соответствии с приказом Департамента культуры города Москвы с ноября 2012 года государственное бюджетное учреждение культуры города Москвы «Музейно-мемориальный комплекс истории Военно-морского флота России» (ГБУК города Москвы «Музейно-мемориальный комплекс истории ВМФ России», ММК истории ВМФ России), основу которого составляют вышеназванные корабли, включено в состав музейно-паркового комплекса «Северное Тушино».
В результате такой реорганизации в самый разгар музейной деятельности с 23 мая 2013 года музейный комплекс исключен из реестра юридических лиц, то есть фактически прекратил свое существование как самостоятельное учреждение культуры, которое отметило бы в этом году свой десятилетний юбилей. Исчезли и название музея, и сохранявшаяся весь этот срок направленность его деятельности, а имеющиеся пока уникальные образцы кораблей и экспонаты стали просто атрибутами парковой зоны. Таким образом, Военно-морской флот реально лишен последней площадки в Москве, на которой до сих пор активно проводились работа по сохранению военно-морских реликвий, военно-патриотическое воспитание с морским уклоном. После переезда в Санкт-Петербург Главного штаба ВМФ и ликвидации его клуба у ветеранов ВМФ и юных моряков, морских кадетов столицы оставалась еще надежда на то, что на территории ММК истории ВМФ России будут жить военно-морские традиции, в том числе подъем военно-морского флага, встречи ветеранов и действующих офицеров флота с учащимися морских кадетских корпусов и школ юных моряков, прохождение торжественным маршем под военно-морскими флагами, особенно в любимый всеми горожанами День Военно-морского флота. Но эта надежда рухнула в одночасье. Сейчас ситуация с музеем ухудшается с каждым днем. 28 мая дизельная подводная лодка Б-396, которая руками заводчан-северодвинцев была превращена в современный уникальный музейный комплекс – своего рода гордость отечественного военно-промышленного комплекса, почти не имеющая аналогов за границей, была отключена от энергосети города и закрыта на амбарный замок. По приказу Департамента культуры с этого дня экскурсии по отсекам лодки не проводятся, она закрыта под благовидным предлогом реконструкции корабля и набережной на несколько лет. Теперь судьбы опытных сотрудников (особенно экскурсоводов, работников музейного фонда) висят на волоске, а некоторых уже уволили. На территории музейной набережной по планам парка «Северное Тушино» уже строится обычный выставочный комплекс. Делается все, чтобы вытравить военно-морской дух из парка. Коллектив музея и ветераны ВМФ бьют тревогу, обращаются к руководству страны и города с письмами, до сих пор надеясь, что государство обратит внимание на восстановление статуса и направленности деятельности этого уникального музейного комплекса, столь важного для героико-патриотического воспитания московской и не только молодежи. А ведь о важности этого воспитания говорится представителями властей на каждой встрече с ветеранами и юными гражданами, особенно в период предвыборных кампаний (неважно, президента государства или мэра столицы). Похоже, в высоких кабинетах мэрии даже не представляют, в каком состоянии находится музейный комплекс, если до июля публиковали в местных газетах объявления о ежемесячном бесплатном посещении музея ВМФ в Москве, доступ к которому сами же и прекратили. Еще можно остановить процесс гибели музея, его фондов и экспонатов, если власти Москвы положительно решат вопрос о выделении денег на сохранение кораблей, строительство нормального музейного здания (как было запланировано прежними постановлениями правительства Москвы), а также восстановят статус музея и его направленность, пусть даже в составе музейно-паркового комплекса «Северное Тушино». Но об этом надо публично объявить в средствах массовой информации. Наконец, можно предложить властям города передать музейный комплекс вместе с уникальными кораблями в ведение Департамента культуры Министерства обороны Российской Федерации с последующим включением экспонатов в состав фондов Центрального музея Вооруженных Сил страны. Ведь таких кораблей московский подросток, интересующийся военной историей, не найдет ни на Суворовской площади, ни на Поклонной горе. А пока время работает против нас, обычных людей, еще помнящих славные дела Военно-морского флота державы.
Александр Кузиванов, капитан 1-го ранга запаса, член Межведомственного совета по морскому наследию Морской коллегии при правительстве Российской Федерации
В 1750 году появился первый русский театр, который основал . Весть об этом «лицедействе» дошла до императрицы Елизаветы Петровны (дочери Петра Первого). Волкова с его актерами вызвали в Петербург и заставили лицедействовать. В 1756 году был издан указ об открытии в Петербурге «Русского для представления трагедий и комедий театра». В 1803 году в Ярославле основано одно из первых в России крупное высшее учебное заведение Демидовский юридический лицей. В 1812 году одиннадцатитысячное ополчение участвовало в изгнании Наполеона из Москвы. «Штаб ярославской военной силы» - народного ополчения – стоит на том же месте. С 1613 по 1917 год в России власть всецело и неразделимо принадлежала монарху – царю. 300 лет царствовавшей была династия костромских бояр Романовых.
В 1775 году Россия была разделена на 51 губернию, каждая из которых управлялась губернатором, лицом, наделенным высшей административной властью. Для представления о нравах царских правителей – губернаторов приведем слова писателя Аксакова: «... роскошь в городе страшная, мебель, ковры, одежды – все старается перещеголять и сам Петербург. От первого до последнего все взяточники... по совести никому руки нельзя подать. Губернатор – человек самый пустой и ничтожный, щекотливый, ревнивый к своей власти и своему значению... Окружающие его чиновники – мошенники и могущественнейшие плуты всей губернии. Городничий - вор и взяточник, жена его, хотя и любезная дама, тоже взяточница... – еще больше вор, окружной лесничий, начальник инвалидной команды, почтмейстер, , секретарь – все это воры, переворы, и все это общество чиновников живет с претензиями, на большую ногу и дает балы и вечера на взяточные деньги. И никакого образования, кроме внешнего, никакого порядочного стремления, никакого участия к меньшим, кроме презрения, и ко всему этому пошлость души, мыслей, всего».
Аксаков при этом не был литературным бойцом, а был приверженцем феодальных устоев. В 1861 году было отменено крепостное право. В 1870 - город соединился железной дорогой с Москвой. Население Ярославля в 1897 году насчитывало свыше 70 тысяч человек. Началось развитие волжского пароходства, как перевалочного пункта. В центре строились каменные дома, асфальтировались улицы. До окраин у отцов города «не доходили руки», там оставались трущобы, хибары. Россия твердо встала на капиталистический путь развития. Появилась буржуазия и пролетариат. Деревня тоже расслоилась по принципу собственников. И губернаторы и городские чиновники стали «умнее» и «образованнее», искуснее, ухищреннее. Рабочий люд и крестьяне ограничивались в правах. Вооруженные силы были средством собственной безопасности правителей, опорой царского трона. Произвол царских властей, эксплуатация, бесправие порождали в народных массах недовольство и протесты, переходившие в конце 1880-х годов в забастовки, восстания, бунты, стачки, демонстрации. В 1905 году более семи недель продолжалась большой ярославской мануфактуры. 9 декабря произошло вооруженное столкновение с казаками.
В августе 1914 года началась Первая империалистическая мировая война. В России ее поддержали фабриканты, буржуи. Им она была выгодна, а народ все чаще получал с фронта «казенные письма-похоронки». Надо заметить, что и церковь тех времен, известная своей черной, реакционной сутью, немало обогащалась на народном горе. Все это я лично видел и слышал. И не только при случаях, когда мать приводила меня в церковь, но и те три или четыре месяца 1916 года, когда, будучи учеником церковно-приходской школы, прислуживал в церкви. При каждом богослужении церковь собирала деньги – добровольные подаяния прихожан, панихиды, молебны, таинства (исповедания, причастия), похороны, свадьбы, продажа свечей, просвир (белых маленьких хлебцов), другие поборы, в итоге складывались за сезон в десятки, а может и в сотни тысяч рублей. Эшелон за эшелоном прибывали в Ярославль поезда с ранеными. Их размещали в помещениях учебных заведений, в некоторых учреждениях, приспособленных для этих целей. Население посещало госпитали. Одни шли, чтобы навестить родственников или близких, оказавшихся среди раненых, другие – чтобы спросить у раненых, не встречались ли на их ратном пути родной или близкий вопрошающего. С такой целью посещали госпиталь мать и наша старшая сестра, питая надежду узнать хоть что-то о зяте и муже, мобилизованном и направленном на фронт.
Редко кому выпадала случайность узнать что-либо о близком человеке. А вот информацию о положении дел на фронте народ получал от раненых довольно разностороннюю. В слободе, в которой мы проживали, шли разговоры о том, что некоторые бои с германцем, несмотря на храбрость солдат и даже на близость победы, не достигали успеха, поступали приказы отойти с занятых позиций. Говорилось о необеспеченности войск оружием, боеприпасами, о бездарности воинских чинов и даже о предательстве со стороны части фронтового и тылового начальства, завербованного германскими шпионами. Так уносились сотни, тысячи, а в конечном счете миллионы солдатских жизней за интересы, чуждые трудовому народу. А на фронт отправлялись все новые и новые отмобилизованные возраста. Признаков окончания войны не просматривалось. Условия жизни трудящихся ухудшались из года в год. Росли цены на продукты и товары первой необходимости. Деньги обесценивались. В 1916 году наравне с денежными знаками стала ходить 10-копеечная почтовая марка обычного, малого размера, синего цвета с портретом Николая Второго. Но на эти 10 копеек уже нельзя было купить небольшую булочку с названием «школьная», которая прежде стоила семитку – 2 копейки. Огромные размеры приняла спекуляция. Закрылись продовольственные и товарные магазины, домовые лавки, булочные. Обозначились признаки голода. Народ роптал, возмущался, устраивал демонстрации, хлебные бунты.
... (стр. 36-45 – описание революционных событий). Наша семья проживала в рабочей слободе с названием Коровники. На правом берегу Волги, километрах в трех-четырех вниз по течению реки от центральной части Ярославля. Рано утром 6 июля 1918 года при хорошей, солнечной погоде мать пошла на кладбище, что было на Туговой горе, посетить могилу своего мужа – нашего отца. Взяла меня с собой. Пересекая значительное открытое поле между слободой и Туговой горой, мать обратила внимание на иногда слышимое, но не понятное, свистяще-жужжащие как шмель звуки. Слышалась оружейная и пулеметная стрельба. Мать еще сказала, что, наверное, в тире стреляют, близко находившегося от Туговой горы. В его помещениях располагалась какая-то воинская часть.
При приближении к кладбищу нас окликнули и взмахами рук поторопили к себе люди, скопившиеся у церковной стены на противоположной стороне от центральной части города. Они-то и сообщили нам, что центр города захвачен белогвардейцами, что отряды вооруженных рабочих (красной гвардии) и красноармейцев ведут бои с белогвардейцами и что звуки, которые мы слышали при пересечении поля – это звуки шальных пуль. От них-то и укрылись люди у церковного здания. Минут через 20-30 стрельба заметно поредела. Толпа стала расходиться, прикрываясь домами, заборами, строениями. Мы тоже поспешили домой через то же самое поле, так и не побывав на могиле отца. В Коровниках уже знали о событиях в городе. Здесь тоже слышались звуки шальных пуль. Жильцы закрывали досками окна домов, обращенные в сторону города. Мы сделали то же самое. К вечеру того же для по нашему Заводскому переулку прошли одна за другой с небольшим интервалом три-четыре группы мужчин по 4-5 человек в каждой, разношерстно одетых, не бритых, ранее в слободе не встречавшихся. Спешили, оглядывались, прижимались к домам и оградам. Видимо опасались тех же шальных пуль. Из города доносилась стрельба. Шли в сторону того же поля, которое утром проходили мы с матерью. За полем – подлесок. За ним – лесной массив, через который проходили железная и проселочная дороги на Кострому, где, как после стало известно, тоже планировался белогвардейский мятеж. Женщины спрашивали их: «Кто вы? Красные или белые?». Ответ был уклончив: «Свои, свои». Я лично видел те группы мужчин и слышал их ответы на вопросы женщин. На следующий день по слободе пошли разговоры о том, что вчера при содействии белогвардейской агентуры из числа чиновников тюремной администрации, убежала из тюрьмы большая группа осужденных советским судом за контрреволюционную деятельность. А бежали к белогвардейцам, кстати сказать, не только осужденные контрреволюционеры. Из Коровников, к примеру, сбежали к мятежникам сын коровницкого попа Малиновского и сын домовладельца коммерсанта Кубасова. ... (стр. 48-49 – описание мятежа).
Свыше двух сот партийных активистов белогвардейцы обрекли на мучения и голодную смерть, собрав их в деревянной, несамоходной барже и поставив ее на якорь посреди Волги. Баржа держалась под прицельным пулеметным и оружейным огнем. При малейшем обнаружении кого-либо на палубе баржи открывалась стрельба. На помощь ярославскому пролетариату прибывали красногвардейские отряды и части из Костромы, Иваново-Вознесенска, Вологды, Москвы. В Коровники в наш заводской переулок прибыла артиллерийская часть на конной тяге латышских стрелков. Установила на берегу Волги трехдюймовую пушку, две или три пулеметные точки. К стрельбе из пушки прибегали редко, а пулеметы вовсе не использовались. По сегодняшнему разумению полагаю, что задачей этой части была блокада Ярославля со стороны низовья Волги, было не допустить подкрепления мятежникам, а также эвакуации белогвардейских сил в этом направлении. 16 дней белогвардейцы удерживали Ярославль. 21 июля 1918 года мятеж был подавлен. Руководителю мятежа полковнику и его окружению удалось бежать, прихватив «по пути» все деньги из банка. Видимо, в последний день мятежа (точно уже не помню) баржу с узниками прибило к берегу окраины нашей слободы. Большинство узников погибло. Оставшиеся в живых были ранены, больны, обессилены, лежали в воде, а рядом с ними «плавали» трупы товарищей.
Приближается 70-летний юбилей нашего Ленинградского Нахимовского училища. Хочется поделиться сохранившимися воспоминаниями и впечатлениями о начальном периоде жизни ребят, воспитанников первого набора, может быть, кому то это будет интересно. И совсем было бы здорово узнать мнения, впечатления и воспоминания других бывших питонов о той поре, так как мои воспоминания неизбежно в чём-то субъективны.
Как все для нас начиналось
В конце августа, начале сентября 1944 года началось заселение училища будущими нахимовцами, получившими впоследствии прозвище «питоны», образовавшееся из цепочки слов: «воспитанники-воспитоны-питоны». Перед окончательным зачислением всех поступающих отправляли в лагерь, так как в нашем, сильно пострадавшим в блокаду, красивом училищном здании на Петроградской набережной шел неспешный ремонт. Для сборного пункта было выделено специальное помещение в дальнем конце коридора на третьем этаже. Можно сказать, что это была граница между прежней жизнью и новой для нас, питонской.
Ребята, прибывающие на сборный пункт, должны были быть уже заранее наголо остриженными и отмытыми в бане, так как этих процедур училище не обеспечивало. А здесь нас приводили в изначальный «флотский» вид, переодевая в казенную амуницию. Новая экипировка включала в себя: синюю х/б робу без гюйса (воротничка), тельняшку, ботинки ГД, бескозырку без ленточки, трусы и носки. А позднее, уже в лагере, гардероб пополнили шинелью, шапкой, кальсонами и валенками. Кухня в училище еще не работала, но старшина, главный на сборном пункте, кипятил на плитке чай и снабжал нас бутербродами с маслом. Все личные вещи у нас забрали вроде бы на хранение и больше мы их не видели, хотя кое-что и могло бы пригодиться в дальнейшем, особенно в лагере, но бог с ними. На сборном пункте мы должны были переночевать перед утренним отъездом в лагерь. И меня сразу назначили дневальным во вторую смену, это было первое дежурство в училище из несчетного числа последующих. Пост был в коридоре около закрытой двери, за которой остальные ребята спали. Дневальство оказалось не простым. Как только все затихло, в коридоре появились здоровенные крысы, несметное их количество, и с визгом стали носиться вокруг. Спасаясь, я поставил табуретку на стол и залез на нее с ногами, так как крысы запросто перепрыгивали крышку стола. Это продолжалось довольно долго, затем крысы внезапно исчезли, но первое дежурство запомнилось. В дальнейшей училищной жизни крысы регулярно напоминали нам о себе самым неприятным образом.
Утром всех находящихся на сборном пункте, а было нас человек 10, повезли в лагерь. Связь с лагерем и снабжение его всем необходимым осуществлялась тогда исключительно с помощью училищного грузовика, ленд-лизовского американского форда военного образца с тентом и продольными откидными сидениями вдоль бортов кузова. Ехали долго и после тряски по пыльным, разбитым войной дорогам остановились на привал у южной оконечности озера Суулаярви (Suulajärvi, теперь Нахимовское). В том месте дорога, проходящая через Сестрорецк, Териоки (Зеленогорск) и Райволо (Рощино), по которой мы приехали, раздваивалась, налево к лагерю, направо вдоль противоположного берега озера. Эта развилка и сейчас существует, но её отодвинули от берега не менее чем на километр, а тогда она была у самого уреза воды. Лес тоже подступал к берегу. Пространство между лесом и озером было заминировано. Правда, минное поле было уже огорожено дощечками с надписью «мины». А сами мины, похожие на коричневые сковородки, валялись вокруг с вывинченными взрывателями. Часть этих мин впоследствии переселилась в окрестности лагеря. В озере мы выкупались, почистились от пыли, пришли в себя от тряски, а сопровождающий старшина нарезал буханку хлеба, так как в лагере мы могли рассчитывать только на ужин. Затем небольшой перегон и наш грузовик въехал на территорию нашего любимого лагеря. Место эта была покинута финским населением незадолго до нашего здесь появления.
Озеро Нахимовское, июнь 2013 г.
Как выглядел тогда наш лагерь
Сейчас лагерь довольно плотно застроен, а тогда перед нами открылось большое, прямоугольной формы поле, заросшее высокой травой, окаймленное со всех сторон лесом. Ограды и ворот на въезде тогда еще не было. Левым дальним углом (если смотреть от современных ворот) поле примыкало к озеру Суула-Ярви. Дорога, по которой мы приехали в лагерь, также как и сейчас, разделяла поле на две неравные части и выходила на берег там, где теперь новый большой пирс. Вдоль дальней кромки поля, ближайшей к озеру, пролегала местная дорожка-тропинка, уходящая в обе стороны за пределы лагеря к соседям. Все строения, приписанные к лагерю, располагались по краям поля. Рассмотрим по ходу часовой стрелке, как они тогда выглядели и использовались. Слева у границы лагеря, ограниченной оврагом, примерно посередине, среди кустов прятались в зарослях два домика, в которых жили наши тогдашние «няньки», офицеры, старшины и матросы кадровой команды училища и дамы, камбузные работники. По той же стороне, но ближе к озеру, сразу за дорожкой над оврагом нависал небольшой двухкомнатный бревенчатый дом. (Он и сейчас цел). В этом доме, до наступления холодов, проживала наша третья рота. Площадка позади этого дома, до обрыва, спускающегося к озеру, считалась хозяйственной зоной. Здесь находились два небольших сарая, один продуктовый, второй с баком для воды и рукомойники для ребят. Как маяк, для памяти бывших питонов первого набора, может служить находящееся здесь же громадное точило, оставшееся от финнов, ручку которого все с удовольствием крутили.
Летний лагерь. 2008 год. - А.А.Раздолгин. Нахимовское военно-морское училище. — СПб, 2009.
Правее площадки возвышалось «Главное здание» лагеря, новенькое деревянное двухэтажное строение с башней и шпилем, очень красивое. Скорее всего, это была сельская школа, построенная финнами (?) во время трехлетней оккупации Карельского перешейка незадолго до его освобождения, у меня до сих пор сохранилось впечатление о приятном запахе свежей стружки. Справа, до середины фасада здания шла открытая узкая веранда с балюстрадой. Вход в здание находился в правой части веранды. За входной дверью была маленькая прихожая, оттуда двери на первый этаж и лестница на второй. На этажах слева от лестницы было по одному большому помещению (классу) и справа по крошечной комнатке. Нижнее большое помещение было переоборудовано в столовую с выгородкой под камбуз, а в верхнем жили в тот год младшие роты. Перед зданием расстилался ровный, хорошо утрамбованный плац, центр жизни лагеря. Хозяйственную зону отделял от озера крутой, но не длинный спуск. По лестнице из гранитных блоков можно было спуститься к небольшому короткому гранитному пирсу, устроенному так, что с его окончания удобно было зачерпывать воду из озера для нужд лагеря. От пирса вправо, по самой кромке озера, шла тропинка. Если идти по ней, то метрах в пятидесяти справа под обрывом находилась небольшая действующая финская баня. Около баньки было удобное, уединенное место для выяснения отношений. Вызов обычно был в форме: «давай стыкнемся». Дрались до первой крови или до чувствительного удара, обязательно при зрителях-судьях. В нашем взводе были два непримиримых драчуна Володя Павловский и Толя Пейсахович, периодически выясняющих между собой отношения.
Напротив бани был прекрасный пляж. Представьте себе длинную постепенно понижающуюся отмель с песчаным дном, не заросшую камышом и защищенную от ветра высоким берегом. В конце лета купание у нас не пользовалось особой популярностью. Но зато в последующие годы здесь были обязательные массовые купания питонов поротно. Ребята раздевались и выстраивались на берегу вдоль отмели, а затем, по команде, мчались наперегонки в брызгах и с дикими воплями до глубокого места. Это можно увидеть в фильме «Нахимовцы» снятом в 1945 году. Фильм есть на сайте «». Сейчас, к сожалению, этого былого великолепия уже нет. «Главное здание» и банька разрушены временем, лестница, пирс, тропинка и берег озера в этом месте густо заросли и вообще не просматриваются. А в правой части поля, примерно посередине дорожки, со стороны озера располагались группой три строения. В одном находился штаб лагеря, караулка дежурного офицера и канцелярия, в другом жил начальник лагеря капитан первого ранга С.А.Благодарев с женой, а сарай назывался, почему-то складом боепитания. И именно сюда, начиная со следующего, 1945 года, переместится центр лагеря. Напротив штаба, на поле, будет возведен довольно комфортабельный палаточный городок, состоящий из двух рядов больших армейских палаток, расположенных рядом с дорожкой. Каждая палатка на один взвод с одноэтажными топчанами и большим столом посередине. Между рядами палаток широкая аллея (линейка) для строевых мероприятий. В начале аллеи, у штаба, небольшая трибуна и мачта для флага, торжественно поднимаемого по утрам. А около «Главного здания», на бывшем нашем плацу, появится летняя столовая с крышей, но без стен и с дощатым камбузом.
Сейчас (по впечатлениям 2009 г.) на месте палаточного городка возведены бараки с пугающими обозначениями черной краской «Казарма №….» (странно, что для лагеря выбрана такая армейская терминология, а не морская типа «Команда …», «Экипаж …» и.т.д.). Дальше по дорожке, но уже со стороны поля у правой границы лагеря, находился еще один небольшой деревянный двухкомнатный дом «Красная дача». Вначале там пребывала вторая рота, а затем, после ее отъезда в город, туда перебралась наша третья, так как и печка там была лучше, да и вообще дом теплее. Особнячок первой роты располагался дальше по дорожке, но уже на чужой территории. От штаба вниз к озеру, шла тропинка, но до берега она не доходила, внизу сворачивала влево и соединялась с тропинкой от гранитного пирса. Справа от этой тропинки, метрах в пятидесяти за штабом, возвышалось странное сооружение неизвестного назначения. На склоне холма, на бетонном фундаменте высотой примерно в рост человека, пристроился маленький однокомнатный домик, по виду скорее веранда с большими окнами и наружной лестницей. В то лето ему применения не нашли, а в последующие два-три года, летом, там жили наши знаменитые учителя танцев Алла Васильевна и Владимир Борисович Хавские (в центре актового зала старого учебного корпуса).
Стоит упомянуть еще одно строение. Слева за оврагом, метрах в ста за пределами лагеря, красовался над озером изящный двухэтажный особнячок со шпилем, прозванный «дачей Маннергейма». В 1944 году дом стоял пустой, а в 1945 году буквально в день нашего приезда сгорел. Говорили, что там жили офицеры с семьями. Все помещения лагеря, предназначенные для размещения рот, были оборудованы двухэтажными нарами. А вот дома и сараи окрестных деревень и хуторов, не относящихся к лагерю, стояли абсолютно пустыми, даже без мусора внутри, вероятно в пику нам финны увезли абсолютно все свое имущество. Не осталось даже сломанных или не нужных в хозяйстве предметов. Исчезли с озера и исправные лодки.
Вот так выглядел наш лагерь семьдесят лет назад. В 1946 году лагерь украсил прекрасный длинный деревянный пирс на сваях (на его фоне справа Владимир Иванович Туркин), предшественник существующего. На конце пирса в начале стояла застекленная будочка для дневального, с полевым телефоном для связи с дежурным по лагерю (в 1947 году эту будочку убрали, и пирс много потерял). Из города привезли флотилию шлюпок, легендарных шестерок (штук 8-10), и на озере началась гребная и парусная практика. До этого шестерки хранились напротив училища у парапета набережной, и были распределены по ротам. Весной мы их ремонтировали, шпаклевали, красили в шаровой цвет, наносили условный значок роты на флюгарки. Выскабливали стеклом потемневшие за зиму банки, рыбины, планшири, мачты и пропитывали их олифой, приводили в порядок весла, затем спускали шлюпки на воду Невы и, конечно, учились ими управлять. Летом шестерки стояли на бакштовах, у училищного бона (на месте «Авроры»).
Пирс. Июнь 2013 г.
Сейчас, наверняка, многим трудно себе представить, что роты совсем не тужили без всяких признаков современной цивилизации. Ведь в лагере не было: электричества, водопровода, канализации, радио, телефона и, в окрестностях, общественного транспорта и признаков торговых точек. И такое положение сохранялось все четыре года пребывания нашей роты в лагере. Но знайте, современные питоны, мы не завидуем Вам, друзья.
Как мы в лагере жили
Первые группы, прибывающие в лагерь, в том числе и наш заезд, какое-то время жили вперемежку, независимо от возраста, на втором этаже «Главного здания» с двухэтажными деревянными топчанами. Но по мере увеличения численности были сформированы роты. Первая рота это был 7 класс, пятая рота 3 класс. Наша третья рота - 5 класс, средний возраст ребят 12-13 лет. Третьей ротой мы были четыре года подряд, пока первая не закончила училище. Роты были поделены на три взвода. Помню, что деление нашей роты производилась по ранжиру, ребят выстроили в шеренгу по росту и разделили на три части. Я попал в третий взвод самых маленьких, стоящих на шкентеле шеренги.
Командиром нашей роты был назначен обаятельнейший человек, капитан Щенников, в которого мы буквально влюбились. Он неохотно рассказывал о себе и о войне, но долгими осенними вечерами мы из него кое-что выудили. Командир воевал в морской пехоте на Ленинградском фронте. Был он несколько раз ранен, но последнее ранение осколком в грудь оказалось самым тяжелым. Несмотря на усилия врачей, ему становилось все хуже и хуже, началось воспаление, командир оказался в госпитальной палате безнадежных и не мог ходить. Он был убеждён, что спасло его чудо. Палатная сестра принесла орехи и стала угощать своих подшефных. У Щенникова кусок ореха попал «не в то горло». В результате, начались судороги, спазмы, кашель и, наконец, спасение, вся гадость, накопившаяся в организме, пошла горлом. Начался процесс выздоровления, но, конечно, не полного. Заменил Щенникова капитан 3 ранга И.И.Ростов.
Офицер-воспитатель Иван Гаврилович Гаврилов. Командир роты Николай Иосифович Ростов. Офицер-воспитатель Николай Александрович Казаков.
У командира в подчинении были два помощника: старшина роты (старшина первой статьи) и его зам (старшина второй статьи) фамилии их, к сожалению, в памяти не сохранились. Офицеры воспитатели во взводах появились после возвращения в училище. Офицером-воспитателем нашего третьего тогда взвода назначили лейтенанта Ивана Гавриловича Гаврилова. Нам повезло, он оказался необычайно остроумным, справедливым и очень порядочным человеком с природными педагогическими способностями. Иван Гаврилович был нашим бессменным воспитателем вплоть до окончания училища (уже в звании капитан-лейтенант). А наша связь с ним не прерывалась вплоть до его кончины в 2002 году в возрасте 87 лет. Бессменным офицером-воспитателем 2 взвода был лейтенант Н.А.Казаков, любимец всех ребят. Установился распорядок дня. Поначалу утром была зарядка на плацу, но вскоре, к нашей радости, она захирела и заглохла, так как у руководства не оказалось энтузиастов ее проводить. Затем, после завтрака утренняя линейка, это общее построение рот, перекличка, текущая информация, назначение суточного наряда и развод на занятия или хозяйственные работы.
На занятиях мы изучали биографию неведомого нам еще тогда Павла Степановича Нахимова и основы строевой подготовки. Довольно быстро все освоили премудрости устава: приветствия, подход с рапортом, повороты и развороты на месте и на ходу, строевой шаг, передвижение роты строем по-флотски, четверо в ряд (тогда как в то время в армии ходили по трое в ряд). После зачетов учебные строевые занятия прекратились и возобновилось при подготовке к парадам в 1945 году. Но помню, что ребята первое время с удовольствием передвигались по территории строем повзводно, четко выполняя команды «правое или левое плечо вперед». Хозработы назначались для приведения в порядок территории и для разного рода такелажных работ: погрузка, разгрузка, переноска и.т.д. Например, припоминается, что поздней осенью мы копали картошку на бывших финских огородах. Но обычно все это не занимало более одного-двух часов, а затем, время до обеда, а потом и до ужина было свободными. Вечером, после ужина, еще одно общее построение с перекличкой.
Наряд состоял из дежурного офицера и старшины, его помощника, рассыльных при штабе, дневальных по ротам и на кухню, часовых к грибкам. Грибков на территории было три. Самым неприятным, даже жутким был грибок - «пост № 3». Располагался он на дорожке у левой границы лагеря на дне оврага, под нашим тогда домом. В овраге густо росли лиственные кусты и деревья, вечером там рано темнело, звуки от лагеря до этого грибка почти не доносились. Терялась связь с лагерем, возникало чувство беззащитности. Часовой, назначенный к этому грибку, обычно самовооружался железной палкой. В случае тревоги надо было лупить этой палкой по подвешенной железяке, вызывая подмогу. Но ребята храбро держались и этот пост не покидали. Нелюбовь к этому посту была еще и потому, что в брошенной жителями деревеньке Хяме (теперь Пушное), и на окрестных хуторах прятались скрывающиеся от властей нелегалы, скорее всего дезертиры, хорошо вооруженные. По непонятной причине (возможно, для развлечения), они несколько раз имитировали нападения на лагерь, внезапно открывая частую и беспорядочную стрельбу сразу за оврагом. Наши старшины и матросы хватали оружие и бежали отражать «атаку», а за ними, конечно, устремлялись и ребята. Ротные офицеры преграждали дорогу, стараясь перехватить хоть бы часть бегущих на врага питонов и выстроить их, для безопасности, на плацу. Тем не менее, нападавшие так и не были пойманы. А вот одиночная стрельба за оврагом, особенно по вечерам, была обычным фоном нашей жизни. Но существовали мы с этой публикой довольно мирно, инцидентов не было. Хотя пешеходов в районе лагеря они неоднократно грабили, как в 1944, так и в следующем 1945 году, и поэтому путь от железнодорожной станции Каннельярви (около 10 км.) до района лагеря был опасен.
Футбольное поле. Июнь 2013 г.
Свободного времени у нас было много, но начальство не прилагало каких-либо усилий, чтобы его заполнить. Вероятно, по своему составу администрация тогда была совершенно случайной, не нацеленной на какую-либо систематическую воспитательную работу. Никаких наработанных пионерских радостей: как-то коллективных игр, спортивных соревнований, походов, самодеятельность и.т.д. у нас и в помине не было. Может быть, в какой-то степени, это проясняет такой, запомнившийся случай. Группа ребят из старшей роты соорудила из тряпок мяч и начала гонять его по плацу. И что тут началось, суть гневных воплей персонала был такой: «хулиганы, мол, неблагодарные, государство и мы о них заботятся, а они не берегут обувь» (еще не кончилась война). Мяч отняли и уничтожили. Два раза в лагерь приезжала кинопередвижка. Оба раза натягивали экран, мы рассаживались и начинали смотреть фильм «Чапаев», но дальше начальных кадров дело не шло, движок чихал и глох, а киномеханики не могли его почему-то реанимировать. Сведения о внешнем мире и о положении на фронтах лагерь получал из газет, которые с некоторым опозданием доставлял нам форд. Газеты подшивались и хранились в столовой.
Альберт Афанасьевич Гальцев, Олег Вячеславович Щербаков, профессор, Юрий Михайлович Таиров, профессор, Александр Васильевич Корнилов. Санкт-Петербург, Юбилейные торжества, июнь 2009 г.
Но коллектив ребят прекрасно самоорганизовывался. Запомнились мне, например, такие сценки: в столовой, питон нашего взвода Олег Щербаков (Лёка), в дальнейшем золотой медалист, капитан 1 ранга, профессор, рассказывает малышам по памяти, сказки и сюжеты детских книг, а те слушают, буквально замерев с открытыми ртами. Роты, поделились на небольшие группы по интересам и приятельским отношениям и сами придумывали себе занятия на каждый день. Я с удовольствием и грустью вспоминаю замечательных ребят нашей постоянной тогда компании, это Рева Тювилев, Марлен Григорьев, Эрвилий Величко, Володя Осипчук, Алик Можейко, ну и я, Александр Корнилов. Некоторых из них уже нет в живых.
Озеро Нахимовское. 2009 г. Фото Мустафина Рината.
Поначалу в фокусе наших интересов был лес, окрестные деревни и хутора. Лес был полон черники и, не имея конкурентов из города, мы ею объедались. Штаны и форменки робы у всех были в обильных черничных разводах. Периодически проводились походы рот за черникой для камбуза. Меркой, в нашей роте, была пустая банка от американской тушенки. Выполнившим норму, старшина роты давал выстрелить из винтовки. Окрестности притягивали нас и как арена недавних военных действий. В лагере существовало абсолютное убеждение, что с финской стороны здесь держал оборону женский «батальон смерти», хотя до сих пор неизвестно, так ли это было на самом деле. Но для нас это наглядно подтверждалось элементами форменной женской одежды: юбками, куртками и туфлями, валяющимися во дворах многих брошенных домов (что естественно вызывало шутки об успешных действиях наших солдат), единственное, что финны не забрали с собой. Но оборудованных позиций, не считая нескольких небольших минных полей, в окрестностях лагеря не имелось. Только в поселке Каннельярви были следы местных боев. Например, на центральной площади, у кирхи, валялись разбитые передки от орудий, гильзы от снарядов, в том числе и крупнокалиберных, как стреляные, так и с пластинчатым порохом внутри, но уже без снарядов.
Семиклассники в столовой лагеря на озере Нахимовском. Июнь 2013 г.
Но оружие, по общему убеждению, должно было храниться в тайниках, так как финны при эвакуации не могло его увезти, и, скорее всего, припрятывали. И наша компания, так же как и другие, усердно лазила по чердакам и подпольям пустых домов, но безуспешно. Более доступной добычей были патроны и артиллерийский порох, пластинчатый и трубчатый. Однажды нам крупно повезло, в одном из сараев, на брошенном хуторе, мы обнаружили вскрытый ящик с отечественными винтовочными патронами (не исключено что он был припрятан ребятами других рот), упакованными по 25 штук (пять обойм) в картонные коробочки-пачки треугольной формы. Вероятно, в этом везло и другим, так как патронов всевозможных типов и калибров, даже зажигательных и разрывных, по рукам ходило немало. Встречались гранаты и мины. А вот у знаменитого оружейного фаната Бори Шикова из 5 роты, имелся ржавый немецкий карабин, который он прятал, где-то в лесу. Из этого карабина нашей компании однажды удалось пострелять, расплатившись немецкими патронами, и хотя они были в большом дефиците, нам удалось их раздобыть, обменяв по грабительскому курсу на отечественные. Любопытство толкало нас и на некоторые эксперименты с боеприпасами. Например, было тщательно исследовано, насколько опасно, стоя у костра, бросать в огонь патроны. Ну что же еще с ними было тогда делать. Выяснили, что опасности нет. Или, в чем секрет немецких гранат на длинных ручках, не имеющих привычных деталей: запала с капсюлем и ударного механизма. Мы разобрали несколько гранат, и у одной даже полностью разломали деревянную ручку, но эту «тайну» мне удалось раскрыть только теперь, покопавшись в интернете.
Несколько раз энтузиасты из старших рот организовывали экспедиции добровольцев на «» в сторону поселка Рощино. Такой поход занимал время от завтрака до ужина, вызывая переполох у наших начальников, обнаруживших в обед бесследное исчезновение довольно многочисленной группы их подопечных из разных рот. В нашем взводе любителем таких походов были Валя Земский и Никита Астафьев. И когда ребята, нагруженные трофеями, к вечеру благополучно возвращалась, то от радости никого даже не наказывали. А так питонов, нарушивших дисциплину, в назидание другим, ставили по стойке смирно на краю плаца у всех на виду, что же с нас еще можно было взять. К счастью, в то лето в лагере не было несчастных случаев с оружием или боеприпасами (хотя встречается и другое мнение), думаю, что пацаны военного времени, умели осторожно обращаться с этими предметами. Да и про серьезно заболевших слышно не было. Санчасть в лагере появилась только в 1945 году и разместилась как раз в нашей «Красной даче». О войне напоминали и могилы двух наших солдат-разведчиков, похороненных в лесу недалеко от лагеря. Ребята сражались до последнего патрона о чем свидетельствовали многочисленные винтовочные гильзы на земле. Сейчас на их захоронении стоит памятник, а тогда только два аккуратных длинных песчаных холмика с пилотками в головах. В лагере не было человека, который не побывал бы здесь и не подержал бы эти пилотки в руках. На внутренней стороне пилоток фамилии бойцов, а на отворотах воткнутые и незаржавевшие тогда еще иголки с накрученными нитками белого и черного цвета.
Смотр строевой подготовки в лагере. 1945 год. Слева направо: командир 1 роты капитан 3 ранга Дегтярев Сергей Николаевич, инспектор ВМУЗ генерал-майор Татаринов Алексей Николаевич, начальник училища капитан 1 ранга Изачик Николай Георгиевич.
Остались в памяти посещения лагеря начальником училища Николаем Георгиевичем Изачиком. Собственно говоря, мы его увидели здесь впервые и с интересом присматривались. Возможно, с ним приезжал и генерал-майор Алексей Николаевич Татаринов, курирующий училище от управления ВМУЗ. Мы тогда еще плохо ориентировались, кто есть кто. Все годы учебы мы часто видели Татаринова в училище и в лагере. Несмотря на суровое выражение малоподвижного азиатского лица и неприступную манеру держаться, чувствовалась его искренняя о нас забота. Кстати, похоронен Николай Георгиевич на Серафимовском кладбище, недалеко от захоронения А.Н.Татаринова, и на том же кладбище С.А.Благодарев. Нам повезло в тот год с погодой, лето и осень были солнечными, сухим и тёплыми. Но дни, к огорчению, постепенно становились все короче. Стало рано темнеть, электричества не было, и с конца сентября у нашей роты появилось новое увлечение. Вечером, лёжа на нарах и развернувшись головами к проходу, при свете ротного керосинового фонаря, а чаще вовсе без него, в темноте (вероятно керосин был в дефиците), мы по несколько часов подряд с удовольствием пели. В репертуаре были все песни, которые только удалось коллективно припомнить. Например, мой друг, одессит Игорь Кириллов внес весомый вклад черноморскими «шедеврами». Один из офицеров, приехавших в лагерь по делам, зная, вероятно, о нашем увлечении, привез «в себе» только что появившуюся в городе песню «Ладога» и по памяти пропел ее несколько раз, пока мы накрепко не запомнили слова и мелодию. Эта, чисто ленинградская песня стала нашей любимой. Привычка петь пристала к нашей третьей роте навсегда. Вплоть до окончания училища мы пополняли репертуар, и почти ежедневно пели после отбоя и в спальном корпусе, и когда жили на «Авроре», в летних походах, и вообще всегда, когда появлялась такая возможность.
Павловский Владимир Вадимович, участник Великой Отечественной войны. Кириллов Игорь Константинович.
Необыкновенным, для того военного времени с ранними суровыми зимами, было и то, что до конца нашего пребывания в лагере снегопадов не было. Похолодало где-то в середине октября и, хотя морозов не было, озеро замерзло, и только у противоположного берега образовалась большая полынья, куда интенсивно приводнялись запоздавшие стаи уток. Поверхность льда оказалась совершенно чистой, зеркально-гладкой, голубой и прозрачной, образовавшаяся при полном безветрии и отсутствии снега. А в дальнейшем выпавший снег с озера сдувало ветром. Стояли солнечные дни, и замерзшее озеро сверкало, такой красоты я больше никогда не видел. К этому времени нас утеплили, снабдив шинелями, валенками, шапками, кальсонами, и вектор наших интересов частично переключились на озеро. Капитан-лейтенанту прислали из города коньки-бегаши. Вероятно, до войны он имел отношение к конькобежному спорту, так как владел такими сложными для маневров коньками блестяще. Помнится, как он, закинув руку за спину, легко скользил по льду. Но долго красоваться ему не удавалось. Мы, сбросив шинели на лед, с энтузиазмом носились всей ротой, пытаясь окружить и поймать нашего командира, или хотя бы запятнать. Но тщетно, командир включался в игру и, подогревая азарт, сам создавал ситуации, в которых, казалось бы, выхода у него нет, но затем ловко выскальзывал из ловушек. Эти игры нам очень нравилось и прекрасно запомнились. Другим увлечением стала своеобразная рыбалка. Рыболовы разбредались по озеру, стараясь сквозь прозрачный лед разглядеть спинки вмерзших снизу рыб, в основном плотвы, окуней и подлещиков. Обнаруженные рыбьи тушки вырубались, а затем поджаривались в бане на металлической поверхности плиты. Известен даже случай когда в баньке была сварена настоящая уха силами Олега Щербакова и Марата Рахимова.
Олег Вячеславович Щербаков в нахимовские годы и в 1964 году.
Но заморозки внесли и усложнения в нашу жизнь. Дело в том, что в теплое время водоснабжение лагеря, то есть наполнение бака в сарае на хозяйственном дворе водой, производилось с помощью ручного пожарного насоса-помпы. Шланг от насоса спускался с обрыва в озеро и всасывал воду с конца пирса. Это устройство имело коромысло с поперечными ручками на концах. Качать воду надо было вчетвером, по два человека с каждой стороны. Качали обычно матросы, старшины и добровольцы из рослых ребята. С наступлением холодов вода в насосе и шланге замерзала, и от этого замечательного механизма пришлось отказаться. Выход был один, носить воду из озера в бак вручную. Это выглядело так. На работу выходили повзводно, поочередно из всех рот, еще не уехавших в город. Кажется, что норма на одного была 20 ведер. Старшина или матрос, стоя на конце пирса, черпал воду из озера и передавал ведро очередному водоносу из питонов. С ведром (некоторые поначалу брали сразу по два) надо было подняться на хозяйственный двор и передать его другому матросу, который заливал воду в бак (чтобы вода в баке не замерзала, в сарае была небольшая печка). Казалось бы, все просто, но вода из ведер расплескивалась, и ступеньки лестницы постепенно обледеневали. Когда по лестнице ходить становилось уже опасным, мы начинали подниматься и спускаться прямо по склону, сперва в лоб, а затем зигзагами. И было вполне обычным делом, когда питон, поскользнувшись, съезжал с обрыва со своим ведром воды к пирсу на заднице. Выполнив норму, взвод уходил сушиться, а матросы скалывали лед со ступенек и склона, готовясь к следующему дню. Вообще-то матросам прилично доставалось, тем более что на них лежал полный комплект других обязанностей по обслуживанию лагеря, к которым воспитанников не привлекали, в том числе и по обеспечению камбуза и всех печек дровами.
Скорик Петр Федорович, старшина 2 статьи, помощник офицера-воспитателя, Семенов Вячеслав Александрович, мичман, старшина роты, Новожилов Борис Васильевич.
На седьмое ноября ребята первого взвода устроили нам прекрасный подарок. Для этого сплющили горловины двух крупнокалиберных снарядных гильз, наполненных порохом, и вморозили их вертикально в лед на озере. Подобие бикфордовых шнуров было изготовлено из сшитых нитками пластин артиллерийского пороха. Объявили о сюрпризе и, когда зрители заняли места, подожгли шнуры. Фейерверк получился необыкновенно эффектным. Постепенно население лагеря начало редеть. Вначале уехали в город старшие роты, затем младшие, и наша третья рота осталась в одиночестве почти до Нового года. Но пришел конец и нашей беспечной жизни. Наступило время отъезда. И тут нам тоже сказочно повезло, до станции Каннельярви рота легко дошла по подмерзшей, слегка заснеженной дороге походным строем. А буквально через пару дней после переезда, начался первый за эту зиму обильнейший снегопад, который наверняка намертво отрезал бы нас в лагере от внешнего мира. Снег завалил набережную перед училищем. Снега было столько, что питонам и матросам кадровой команды пришлось, проваливаясь в снег по пояс, откапывать училищные машины, ночующие на постоянной стоянке у парапета напротив главного входа и пробивать им дорогу до моста. По набережной, во все годы нашего пребывания, не было сквозного проезда. Так что в районе лагеря снега, наверное, было не меньше. Вот, пожалуй, почти и все, что осталось в памяти о лагере 1944 года. И для нас начался следующий этап нахимовской жизни. Стоит только добавить, что наша 3 рота была в лагере 4 сезона с 1944 по 1947 год. А летом 1948 года мы вместо лагеря, прямо от нашей Петроградской набережной, отправлялись в шлюпочные парусно-гребные походы (круизы) на 16-ти весельных баркасах. Походов было три. Первый в Кронштадт. Второй по Неве до «Орешка» и далее по «Дороге жизни» от Осиновца до Кабоны через Ладогу. Оба раза нас сопровождал и опекал морской буксир «Мста». Третий поход был в Выборг совместно со шхуной «Учеба», на которой практиковались тогда «подготы». К борту шхуны мы должны были швартоваться три раза в день для получения завтрака, обеда и ужина. Но из-за различий в прокладке маршрутов мы несколько раз оставались без обеда и ужина. Трудным оказался и последний день перехода из Выборга. Встречный ветер и штормовая погода привели к тому, что наши баркасы смогли добраться до места рандеву с «Учебой» только под утро, умудрившись посидеть на камнях у Толбухина маяка. А в 1949 году мы уже на шхуне «Учеба» посетили Таллин и Ригу.
На борту «Учёбы». - В.Брыскин «Тихоокеанский Флот». - Новосибирск, 1996.
Еще добавлю. Все годы нашей учебы летом остро стоял вопрос о заготовке дров на последующий сезон для котельной и камбуза училища. Дрова доставляли на деревянных баржах и швартовали их прямо к набережной напротив училища. Разгрузочной техники не было и в помине. Объявлялся аврал. В течение нескольких дней питоны перед отъездом в лагерь, матросы кадровой команды, ротные офицеры и старшины, как муравьи, поштучно перетаскивали двухметровые плахи на берег по сходням и укладывали в громадный штабель у парапета стрелки. Припоминается, что в штабеле запасалось до 3000 кубометров дров. В течении зимы дрова перевозились во двор училища. В 1948 году баржи запоздали, роты и часть кадровой команды уехали в лагерь, и разгрузка легла в основном на плечи нашей 3 роты в промежутках между шлюпочными походами.
