Однажды в «клуб волнующих встреч» приехал певец Георг Отс. Его часто слушали по радио и в записи на пластинках. Теперь он сидел с моряками в кубрике, положив на стол большие рабочие руки, и рассказывал, как его отец, Карл, рабочий из Нарвы, стал певцом, как пел Германа в «Пиковой даме», а он, маленький Отс, подражая отцу, закутывался в простыню, словно в плащ, и пел: «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой». Георг вырос, пел в хоре. Когда Эстонию заняли гитлеровцы, эстонский хор пережил тяжелый переход морем: корабли подрывались, тонули по пути в Ленинград. После он пел в Ярославле. Возвратясь на родину, стал солистом оперы, но продолжал петь и народные песни: эстонский народ любит песню, на певческий праздник выходят десятки тысяч певцов. Пианино на корабле не было. Отс пел под баян «», «Подмосковные вечера» и песенки рыбаков. Ему подпевали. Потом пели хором. Перед отбоем певца проводили на пирс, окружив тесным кольцом. Долго еще вспоминал Ростислав эту теплую встречу.
В другой раз разыскали ветерана войны гвардии мичмана Несмелова. Мичман пришел в парадной тужурке, при всех орденах и с гвардейской планкой на груди. В начале войны «205-й», на котором служил Несмелов, потопила подводная лодка. Моряки вплавь добрались до береговых валунов. Молчаливый эстонец увел их, озябших и раненых, в лес, скрыл в пещере и несколько дней приносил им еду (в селении были гитлеровцы). Однажды ночью эстонец вывел их к бухте и показал два рыбачьих челна. Моряки отплыли, горячо поблагодарив молчаливого друга. Вдруг в тумане кто-то хрипло прокричал: «Хальт!» — и ночь прострочили автоматные очереди. Моряки ушли в открытое море. Они не знали имени того, кто спас их ценою собственной жизни. За свой «205-й» они поклялись отомстить. Служа на другом «охотнике», «203-м», несли дозор, мечтали снова встретить подводную лодку. И встретили. Атаковали ее. Потопили. Взяли в плен шесть матросов, командира и еще одного офицера. Мичмана спросили: — Живыми? — Ну, покойники нам на что? А с живыми было любопытно потолковать. — И они разговаривали? — Еще бы! — По-русски? — Зачем? По-немецки. Командир наш говорил, как немец. — А когда получили гвардейское знамя? — Под самый конец войны, в Пиллау, морской прусской крепости.
И этот вечер понравился всем. Ростислав вспоминал затихший , взволнованные лица. «Клуб волнующих встреч» тесно связал молодых офицеров с матросами. У всех были беспокойные сердца!
3
Год назад Руднев ушел в академию, и Ростислав был назначен командиром. Он поспешил в Кивиранд поделиться с отцом своей радостью. С отцом он дружил с детства. Отец со старшим сыном беседовал, словно со взрослым, без скидки на возраст. Рассказывал, как его отец, дед Ростислава, воюя с японцами, после Цусимского боя попал в плен. О себе — как мальчишкой убежал на фронт в , был писарем в трибунале, а потом по комсомольскому набору попал в Кронштадт, на разрушенный флот, который комсомол восстанавливал.
Отец с сыном гуляли по набережной, и отец начинал вспоминать, как они ходили в первое плавание. Ростислав с упоением слушал рассказ о северных холодных морях, освещенных ледовым сиянием, о шхерах и фиордах, о разноцветных домиках Бергена и радушных норвежцах, о розовощеких девчонках, танцевавших с курсантами вальс. Потом отец воевал, воевал на тральщиках, буквальна ходивших по минам, смерть днем и ночью была в двух шагах. Был ранен не раз, много раз тонул, выплывал, лежал в госпиталях и снова шел воевать. Ростислав узнал, как, командуя соединением, отец перевозил из Ленинграда к месту прорыва блокады части ударной армии, войска, артиллерию, самолеты и танки и провел эту операцию почти без потерь. Как при поддержке торпедных катеров его корабли в полной тайне переставили вешки противника, обозначавшие границы минных полей, и три вражеских миноносца подорвались на собственных минах. Как, потопив подводную лодку, взяли в плен ее командира — подводного аса, штурмана и матросов, а лодку эту, поднятую со дна водолазами, провели прямо по минным полям. После отец командовал базой в Далеком, а еще позже — соединением малых кораблей — сторожевиков, «охотников», тральщиков, базировавшихся в Эстонии, — до тех самых пор, пока не напомнили о себе почти забытые раны. Отец начал слепнуть. Восемь лет назад, в пятьдесят лет с небольшим, он вынужден был выйти в отставку. Автобус, шурша шинами, подминал гравий, огибал валуны, подкрашенные во избежание аварий известкой. В садах стояли корабельные мачты, отчего Кивиранд был похож на гавань парусных кораблей.
Сосны, ели, рябины и клены, чередуясь, спускались к розовато-сиреневой бухте, где передвигались черные силуэты рыбачьих баркасов. А впереди открывался беспредельный простор строгой Балтики, уходящей к чужим берегам. Из-за сосен высовывалась пограничная вышка. Возле белого, опоясанного черными кольцами маяка (не раз Ростислав с корабля отыскивал его створы), автобус затормозил. Пройдя по улице, запруженной возвращавшимся с пастбища стадом, Ростислав свернул в узкий, обсаженный рябинами проулок, где недалеко от причала, в белом домике вдовы капитана дальнего плавания Велли Клаас, нашли приют на лето отец и Елена Сергеевна, его вторая жена, сестра Мити, верного друга, погибшего где-то во льдах. Ростислава, как всегда, встретили радостно. К нему кинулся остроухий, рыжий с черным подпалом Буян, постаравшийся лизнуть гостя в нос, — Буяна подарили отцу матросы, когда верный Старик погиб от рака. На радостный лай из домика вышла Елена Сергеевна и поспешила навстречу. Невысокая, стройная, легкая, с густыми волосами цвета каштана, она издали казалась совсем молодой. Но и когда подошла совсем близко, протянула руку и поцеловала Ростислава в лоб, ему и в голову не пришло бы назвать ее пожилой, хотя человека за сорок лет он привык считать старым. Ростислав с уважением поцеловал ее небольшую, красивую руку. Елену Сергеевну Ростислав никогда не называл мачехой: она — верный друг отца, любимая женщина. Она не побоялась связать свою жизнь с отцом, хотя врач сказал, что через год она будет водить мужа под руку. К счастью, предсказания не сбылись. Она пришла, когда отцу было плохо; навсегда оставила свой театр, зрителей, любивших ее. — Как здоровье отца? — с тревогой спросил Ростислав.
— Хорошо, Славочка (Ой, , да оставь ты человека в покое! — Пес все подпрыгивал, стремясь высказать свою неуемную любовь). Пока — тьфу-тьфу!— хуже не стало. Иногда, правда, он нарушает режим, тайком пишет... Но больше диктует. Ты, конечно, знаешь, он хочет написать обо всем, что пережил. Думаю, интересно будет вам, молодым... Ну, пойдем, пойдем, Слава, он так будет рад! Юра, милый, Слава приехал! — закричала она, увидя на пороге террасы Крамского. В белом кителе, без палки, с которой он обычно не расставался, отец медленно пошел навстречу сыну. Отца трудно назвать стариком. Седина едва заметна в его каштановых густых волосах. Когда бы Ростислав ни приезжал, он заставал отца подтянутым, чисто выбритым, почти щегольски одетым, и если отец и хандрил, то не показывал виду, что его одолевает тоска по флоту, по кораблям, по молодым морякам, которых он выводил в люди. — Надолго, сынок? — обнял Крамской Ростислава. — Нет, только на денек. И, встав «смирно», Ростислав подчеркнуто торжественно отрапортовал: — Товарищ капитан первого ранга, докладывает командир корабля капитан-лейтенант Крамской... — Я всегда говорил, что Крамские не переведутся на флоте. Мой отец, я, теперь ты... наш наследник... Ну идем же, идем. Буян, да отвяжись от него! Наверняка проголодался с дороги? Леночка, давай все на стол... Капитан-лейтенант очень голоден!
Ели рыбу, грибы, пили — отец непревзойденный мастер заваривать чай. Потом отец увел Ростислава в кабинет с широким окном, выходящим на море. Когда-то он принадлежал капитану дальнего плавания Клаасу, погибшему в море. В кабинете на камине стоит модель корабля; висит картина, изображающая бухту Киви, портреты самого капитана и его родственников; сохранилось и кресло-качалка, в котором капитан отдыхал, придя с моря. Отец и сын сели в кресла и закурили трубки. — Нелегко? — Нелегко, отец. Все молодые, все разные, надо найти путь к каждому сердцу. — Получив свой первый корабль, я тоже, как и ты, призадумался: как лучше узнать подчиненных? Я старше их, думал я, пожилые не всегда умеют как следует подойти к молодым. Мне было легче. Тогда молодежь жила гражданской войной. А теперь? Гражданская война — далекое прошлое из учебника литературы: «Чапаев», «Разгром», «Железный поток»... Становится историей и Отечественная война. Ты тоже старше своих подчиненных... — На десять лет... — подхватил сын. — Вот это и беспокоит... — Но ты находил с ними общий язык, пока был помощником? Это твоя затея — «клуб волнующих встреч»? Они любили тебя? Смотри не потеряй их любовь. Не успокаивайся. Я знал офицеров, горячо любимых командой. Но с годами, бывает, люди резко меняются. Любить их тогда уже не за что. Охладевала любовь. Отца-командира продолжали уважать за ордена и за боевые заслуги, но уже не любили. Офицер превращался в почитаемую реликвию прошлого. Спохватывался, да поздно! Чтобы завоевать любовь подчиненных, сынок, ты должен сам любить каждого. Да, любить! Я не учу тебя быть добрячком. Добрячком быть нельзя. Я знаю, что получается, если люди разболтаны. С ними можно и бой проиграть. Был у меня в дивизионе один командир тральщика. Добренький. Ну и что же получилось? Его тральщик оказался единственным кораблем, не выполнившим операцию. Командира судили, обвинив в трусости. А между прочим, он трусом не был... Людей распустил — вот и сдали в решающий час...
...Елена Сергеевна принесла кофе, густой, душистый, в белых фарфоровых чашках. Раскрыла окно. За окном было море, розоватое, гладкое. Легчайший ветерок шевелил занавески. Отец прислушался: — Рыбаки вошли в бухту. Две шхуны. Если бы я вышел в отставку здоровым, я бы стал рыбаком. Живя рядом с ними, я полюбил их. Они, как и мы, моряки, но от моря им больше, чем нам, достается. Ты видишь эти суденышки? Их жестоко треплют штормы. Раньше, бывало, я выходил к ним на помощь... — Крамской огорченно вздохнул. — В этом году шторм унес у них много сетей... Но они духом не падают. Осенью пойдут сиг и лосось. А пока кроме камбалы в сети набиваются мёре-курра-ты — «морские черти», отвратительные на вид... Их даже Буян жрать не хочет, а уж он-то всеядный... Буян вскочил и заглянул в лицо хозяину умными, все понимающими глазами. Отец рассказывал о жителях Кивиранда, с которыми он сдружился. — прожив на Балтике много лет, он говорил по-эстонски. О «желчном старике» — Яанусе Хаасе, рыбаке с парализованными ногами. Молодые вносят его в , и Хаас выходит на лов, не желая сдаваться.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Площадь Великого океана составляет более одной трети поверхности земного шара и равна половине площади всего мирового океана. В меридиональном направлении он простирается до шестнадцати с лишним тысяч километров, а по параллели – почти на 20 тысяч километров. Его глубины, особенно в центральной части более пяти тысяч метров, а местами, в так называемых, впадинах, достигают 7-8 и даже 11 тысяч метров, как, например, в районе, близком к Японским островам. Великий океан значительно отличается от других океанов своей гидрологией, рельефом дна, по составу грунта, растительному и животному миру. Здесь, помимо других разновидностей животного мира, водится, к примеру, краб, длина которого в размахе достигает трех метров, много видов морских , змей. Только в Тихом океане можно встретить сивучей, морских котиков и морских бобров. Только «Тихий» океан рождает такие волны, как Цунами, способные разрушать целые города и погубить в них всех животных.
Так что, этот гигантский водный бассейн обладает массой особенностей, присущих только ему. Источником силы, создающих цунами, являются землетрясения, возникающие на дне «Тихого» океана. Из порта Бильбао, что на Тихоокеанском побережье, мы вышли в океан и пошли курсом Норд – на Север. Предстояло зайти в канадский порт Ванкувер для пополнения разнообразных запасов. Предстояло идти в Чукотское море. До Ванкувера надо было пройти расстояние в несколько тысяч километров. Вскоре после выхода из Панамского канала наш завхоз сообщил, что он сомневается в достатке на корабле льда для хранения продуктов. Решили зайти в ближайший по пути мексиканский порт Акапулько – небольшой курортный городок для времяпрепровождения толстосумов. Здесь все было создано для их удовольствия: гостиницы, рестораны, кабаре, игорные и иные дома, оборудованные пляжи, яхт-клуб. При входе в порт – мелководье, длинный, извилистый фарватер. Берега океана и небольшая акватория бухты городка – красивы, покрыты тропической зеленью, вдали – лесистые горы. По бухте «бегали» небольшие моторные катера. Приход в этот уютный городок корабля десятитысячного водоизмещения, да еще с красным, коммунистическим флагом, без уведомления, видимо, немало побеспокоил местные власти. На борт ледокола поднялось пять или шесть портовых чиновников. Капитан «Красина» извинился и объявил им причину захода в их уютный уголок. Говорил он на английском языке. Ответа не последовало. Капитан спросил: «Может есть среди господ, говорящие на французском, немецком или итальянском языке?». В ответ последовало: «Но» - «нет». Нам стало ясно, что они перепугались советских моряков и не хотят удовлетворить нашу элементарно простую просьбу. – капитан ледокола поблагодарил их «за прием» нас и извинился «за беспокойство». На таких богатых курортах, как правило, вся или почти вся прислуга говорит по-английски, по-французски и, тем более, по-итальянски, на языке родственном испанскому языку, на котором говорит Мексика.
На пути в канадский Ванкувер нам встречались плававшие на поверхности и относительно далеко от берега большие черепахи, панцирь которых по длине не меньше, скорее больше метра. И, как правило, на их панцирях, находившихся над водой, отдыхало по 2-3-4 чайки. На одном из участков перехода нас в течение суток сопровождало стадо дельфинов численностью до полутора десятка. Шли впереди корабля на два-три метра от форштевня (носа), не отклоняясь ни вправо, ни влево, не нарушая эту дистанцию. Шли строем клина, временами меняясь местами в строю. Шли на небольшой глубине. Мы восхищались точностью перестраивания дельфинов, обменом мест в строю. Особенная красота была в темное время суток. Вода в Тихом океане фосфорится. От движения их плавников и хвостов возникали непрерывные яркие, серебристые, как звездные, пучки, пересекавшие один другого, напоминавшие замысловатые, причудливые, изменяющиеся узоры. На следующие сутки дельфины ушли от нас. Ушли, по-видимому, от китов. Через несколько часов, под ледоколом прошли два гиганта – кита. На пути до Ванкувера мы с удовольствием наслаждались прекрасной, спокойной погодой, солнцем, водной гладью океана, его тишиной, дневным, голубым и темно-темно синим вечерним небом, с новыми для нас – северян яркими звездами и созвездиями. В дальнем плавании рабочие сутки протекают по твердому графику, в установленном ритме, если, конечно, экипаж не выбивается из ритма какими-либо случайностями. Каждые четыре часа в машинных и котельных отделениях, на постах верхней палубы, на ходом мостике днем и ночью сменяются вахтенные. В дневное время проводятся занятия, собрания, заседания, по вечерам порою стихийно возникают самодеятельные концерты. Так было и на «Красине». В то время телевидения, да еще с космическими тарелками, еще не было, не было и видеомагнитофонов, было только радио.
У нас не выключалась Москва, радиостанция «Коминтерн», передававшая ход трудовой деятельности нашего народа, последние известия о внутренней и международной жизни, концерты. Слушая нашу столицу, мы узнавали, что делается в лагере Шмидта в Арктике, как идут дела по спасению «челюскинцев». С волнением слушали о деятельности летчиков, проходившей на пути их продвижения на Север в тяжелейших климатических, метеорологических условиях. Всю нашу страну беспокоил вопрос спасения «челюскинцев», находившихся на льдине в Чукотском море. Подвижкой льда был утоплен целый пароход, а уж раздавить льдину, на которой находились люди, особо больших усилий арктическому льду не требовалось. Поэтому все разносторонние силы, направленные на снятие «челюскинцев» с льдины, спешили на выполнение данной задачи. Морозы, сильные холодные ветры, пурга, снежные заряды, отсутствие средств для маломальского отопления палаток, создавали опасность для здоровья и жизни людей. Руководителем спасения людей на льдине был Отто Юльевич Шмидт: академик, член КПСС с 1918 года, много лет посвятивший исследованию Арктики. Возглавлял полярные экспедиции на Землю Франца-Иосифа и Северную Землю. Был руководителем экспедиции на пароходе «Седов» в 1929-1930 гг., на пароходе «Сибиряков» в 1932 г., прошедшем Северным морским путем из Архангельска в Тихий океан за одну навигацию (Такой переход был совершен впервые. До этого человек многие столетия совершал попытки пройти Северным морским путем до Китая и Индии, но все попытки были безуспешными), на пароходе «Челюскин» в 1934 году. Был организатором полярной станции «Северный полюс №1» в 1937 году, разрабатывал космическую гипотезу образования тел Солнечной системы. Член ЦИК СССР, депутат Верховного Совета СССР, начальник главного управления Северного морского пути. Герой социалистического труда. Его именем названы острова и географические пункты побережья советской Арктики. Через несколько лет после челюскинской катастрофы я прочитал в газете, что одна из девушек носит имя Лагшмивара. Близкое, подумалось мне, к индийскому имени. Оказалось, что ничего индийского в нем нет. Девочка родилась на льдине, в Арктике, на которой спасались «челюскинцы». Ту льдину прозвали Лагерем Шмидта в Арктике. Отсюда и появилось имя «Лаг-Шми-в-Ара, данное, видимо, в знак памяти пережитого и в знак благодарности Отто Юльевичу Шмидту за его благородный труд и внимание, проявленное по организации спасения экипажа и пассажиров погибшего «Челюскина».
Склад со снятым с Челюскина продовольствием. -
В канадском Ванкувере
Ледокол «Красин» явился первым советским кораблем, посетившим канадский порт. В 1934 году Советский Союз еще не имел дипломатических отношений с Канадой. А потому нас особенно удивило, даже обрадовало, что пирс и место, к которому швартовал нас канадский лоцман, был сплошь заполнен народом, приветствовавшим наше прибытие, среди которого выделялась солидная группа людей, приветствовавшая нас красными флагами. День прибытия был занят деловыми вопросами с портовыми властями, городскими властями и торговыми представителями: нам нужен был уголь, вода, продовольствие, некоторые другие товары. Надо было проверить и состояние механизмов после далекого перехода. В тот же день к вечеру капитан ледокола устроил прием коммерсантов для обсуждения наших потребностей, включая потребность времени. Портовые власти сказали, что народ просит показать им ледокол, побеседовать с матросами. Начальник экспедиции и капитан ледокола дали согласие и договорились о времени. На следующий день ледокол был показан, рассказано о его конструкции. Смотрели все, исключая машинное и котельное отделения, и ходовой мостик. Вход в эти помещения был закрыт. Вопросов к личному составу было много, превалировали: о жизни советского народа и о гибели корабля «Челюскин». Показ длился 2 часа с 10 до 12-ти. Ко мне подошел Борис Изаков – обозреватель «Правды» и сообщил, что среди посетителей находятся издатель и редактор местной газеты. Не исключено, что прибытие в Ванкувер «Красина» и то, что посетители ледокола увидели и услышали из разговоров с членами экипажа, будет опубликовано в газете. «Я бы просил, - сказал Борис, - принять их, угостить, послушать их».
Я доложил начальнику экспедиции просьбу Изакова. Получив от него «добро», я сказал буфетчикам, чтобы накрыли стол в моей каюте «на четыре персоны». Борис пошел показывать гостям устройства корабля, а затем привел их к столу. Гости оказались довольно осведомленными о внутренних житейских делах нашей страны, интересовались ходом мероприятий по спасению «челюскинцев». Беседовали более часа. Разведенным водой спиртом и черной икрой остались весьма довольными. С окончанием приема гости благодарили нас и в свою очередь пригласили, назначив время, к себе на «чашку чая», а предварительно посмотреть на центр и окраины Ванкувера. В назначенное время подошла к ледоколу автомашина. Нам показали красивую местность: горы, сплошь покрытые мощными, в основном хвойными, лесами, большие озера с водопадами, по которым сплавляются в реки срубленные, очищенные от ветвей бревна. Проехались по асфальтированным дорогам, проложенным через лесные массивы, мощные кроны которых соединились, образуя лесной туннель. Заехали в населенный пункт: весьма уютный, чистый, с небольшими домами с палисадником, с узкими улочками. Нам рассказали, что вокруг Ванкувера имеются поселения китайцев, японцев, русских старообрядцев. Не исключено, сказали они, что эти русские остались здесь после продажи американцам в 1867 году русским царским правительством полуострова Аляски, открытого в 17-18 веках русскими землепроходцами. В те годы коренное население Аляски были индейцы, эскимосы, алеуты.
В 1959 году Аляска была объявлена штатом США, состав населения, естественно, изменился. Превалируют американцы, прибывшие сюда в прошлом веке на золотые прииски. А вообще, надо сказать, Россия в те далекие годы владела не только Аляской, но и побережьем от северо-восточного угла Тихого океана вплоть до города Сан-Франциско включительно. Царское правительство продало американцам и эту землю. Поездка на автомашине была интересной и полезной. Подошло время и редактор газеты, сопровождавший нас в качестве гида, предложил ехать на квартиру издателя газеты. Поскольку наши утренние гости на ледоколе выразили явное удовлетворение «русской водкой» (разведенным спиртом) и черной икрой, мы с Борисом решили взять, идя в гости, пол-литра разведенного спирта и граненый стакан черной икры, чтобы угостить застольных гостей издателя газеты. Прибыв к издателю, мы увидели пришедших гостей «в сумме» пятнадцать-семнадцать человек. Издатель представил нас. Поздоровались одновременно со всеми низким поклоном головы. С нашим появлением два официанта стали обносить гостей подносом с аперитивом – спиртным напитком для поднятия аппетита. Борис воспользовался присутствием официанта, отвел его в сторону и попросил черную икру переложить в посудину поприличней и поставить на стол, расставить маленькие рюмочки для водки и наполнить их после тоста хозяина-издателя. Последний в своем тосте приветствовал нас, выразил удовлетворенность встречей с русскими моряками, пожелал успехов в спасении «челюскинцев». Последовали аплодисменты. С тостом выступил Борис. Он предложил выпить за встречу русских и канадцев на канадской земле, благодарил за экскурсию на автомашине, пригласил выпить русской водки за установление крепкой дружбы между канадским и русским народами. Последовали аплодисменты, все встали. И в этот момент меня как «нечистый» толкнул в спину сказать, что у русских принято при таких тостах выпивать рюмку до дна. Одни улыбнулись, другие засмеялись, но выпили все до дна.
И о… ужас?! Борис, сидевший через даму от меня, даже встал из-за стола и отошел к окну, вытащив платок из кармана. У меня перехватило дыхание, но все же выдержал. Наступило молчание. У леди и джентльменов расширились зрачки глаз. Лишь секунд через 10-12 послышался шепот: «Итс вэри стронг (очень крепкая водка)» - повторяемый несколько раз.
— Простите, товарищ полковник, — возразил Ростислав, — мне присвоено звание «капитан-лейтенант». Полковник не то удивился, не то рассердился. Продолжая разговор, он уже нарочито именовал Ростислава капитаном. Ростислав еще раз осмелился заметить, что пока он еще не лишен морского звания (взыграла морская душа). Тогда полковник вспылил: — Мне патриотов флота не нужно. Можете быть свободны! Через несколько дней Ростислав был назначен на противолодочный корабль.
2
Командир корабля капитан-лейтенант Руднев встретил нового штурмана и помощника радушно. С гордостью похвалился своим кораблем — быстроходен, поворотлив: — ...Недаром нас раньше называли охотниками за подводными лодками. Мы терпеливо выслеживаем врага, разгадываем его повадки, уловки, а потом с быстротой молнии наносим удар. Вооружен корабль современным оружием, способным превратить даже самую совершенную лодку в груду железного лома... В прошлую войну подводные лодки редко стреляли по берегу: они торпедировали корабли, топили транспорты с боеприпасами и войсками. Теперь в случае возникновения войны подводная лодка, особенно атомная, вооружена ракетами, которыми может стрелять из-под воды на сотни и тысячи миль... Мы должны быть готовы уничтожить ее до того, как она принесет нашей Родине вред... Пока что — ознакомьтесь с хозяйством... На маленьком по сравнению с крейсером корабле Ростислав увидел немало чудес современной техники, А выйдя в море на нем, понял, как трудно быть штурманом на противолодочном корабле. Корабль ищет подводную лодку и засекает ее — штурман ведет две прокладки вместо одной: прокладку курса корабля и прокладку курса подводной лодки. После учения кальки штурмана и «противника» накладываются одна на другую и проверяется: ошибся штурман или же нет?..
3
По вечерам молодые офицеры собирались в кают-компании — толковали о предстоящих учениях, мечтали завоевать своему кораблю высокое звание. В дивизионе отличным пока был только экипаж корабля капитан-лейтенанта Беспощадного. — Странная фамилия, — удивился Ростислав. — Он внук амурского партизана. Фамилия деда не то Седых, не то Молодых, но партизаны прозвали его Беспощадным. Так и возникла династия. — Сходите к Борису Арефьевичу, — посоветовал Руднев. — Познакомьтесь... Ростислав пошел на лучший корабль. Борис Арефьевич Беспощадный — лет тридцати с небольшим, безупречно одетый, подтянутый, светлые бачки выделяются на загорелом лице — встретил гостя приветливо: — Я много слышал о вашем отце, Ростислав Юрьевич! — он показал стоящие на полке книжки капитана первого ранга Крамского о воспитании молодых моряков. — Мои настольные книги. Ростислав почувствовал расположение к офицеру, уважающему его отца. Беспощадный предложил пройти по кораблю. Ростиславу все понравилось тут: и блеск медных частей, и дорожки-коврики в коридорах, и лихо сдвинутые береты матросов, и их безукоризненно разглаженное рабочее платье.
Акустик Александр Борзов за работой. - [url=http://visualrian.ru/ru/site/gallery/#614723/context[q]=акустик]Библиотека изображений "РИА Новости".[/url]
— Первый акустик Балтики, — представил Беспощадный красавца старшину с бледным лицом, на котором выделялись жгучие глаза и красные губы. — Старшина Сапетов, музыкальный слух, ни одной лодке не удалось его сбить фальшивыми шумами. Не уши, а рупоры, — хвалил он акустика, отчего тот побледнел еще больше. — Артист своего дела! Присылайте ваших набираться опыта. С удовольствием обучим. Не правда ли, Сапетов? Старшина ответил: — Так точно, обучим. Ведь мы — беспощадновцы, товарищ капитан-лейтенант. Беспощадный то и дело проводил носовым платком по приборам и поручням — и платок оставался чистым. В каждом отсеке на переборках Ростислав видел фотографии отличников, а так как на корабле почти все были отличниками, то фотографий было немало. Фотографировал, очевидно, специально приглашенный фотограф. — Это у нас Коротышкин старается, — пояснил Беспощадный. — То есть не Коротышкин, а Радугин, — поправился он. — Интересуетесь, как я вывел мой корабль на высоты? — спросил Беспощадный Ростислава. — Добрым словом, внушением, поощрениями. Мои соколы меня отцом называют да «батей», как, бывало, называли в войну командиров.
В стенной газете, отлично , Ростислав увидел призыв: «Поведем за собой отстающих!»; в ленинской каюте висели лозунги: «Призываем равняться!» и «Подадим руку помощи!». Все это было по существу правильно, но... Ростислав подумал: если матросу все время напоминать, что он лучший и другие должны брать с него пример... не покажется ли ему, что можно успокоиться, не пропадет ли желание совершенствоваться? Беспощадный пригласил гостя пообедать, обижать гостеприимного хозяина не хотелось. Стол был покрыт накрахмаленной скатертью, обед превосходен, — очевидно, немало кок потрудился, чтобы приготовить его из обычных продуктов. Хозяева занимали гостя: рассказывали о прошлогоднем состязательном поиске лодки, в котором их корабль вышел на первое место, о том, что матросы занимаются спортом и становятся чемпионами базы и флота. — Что ж удивительного, — сказал совсем юный командир БЧ-5, — они — беспощадновцы. И он, как видно, был влюблен в своего командира. На переборке висела большая фотография в белой раме: судя по подписи — в день присвоения звания отличного экипажа.
Ростислав заглянул в офицерские каюты (разумеется, по просьбе хозяев) и увидел везде то подчеркнутое щегольство, которое заметил, придя на корабль, — не казенные одеяла на койках, цветы в вазочках, прикрепленных к переборке, флаконы с дорогим одеколоном над умывальниками; но вот книги были только у штурмана, да и то необходимые по службе. Уходя с корабля, Ростислав сказал себе: «Молодцы!» Побывал он и на корабле капитан-лейтенанта Желанова, и на катерах. Катера ему особенно понравились. На них все было игрушечным: и каютки командира и штурмана, и крохотный кубрик матросов, и закуток гидроакустика. Для человека не флотского показалось бы чудом такое обилие мощной техники, уместившейся на корабле-крошке. Ростислав восторгался умом конструкторов, умудрившихся всему найти место. Стоило полюбоваться, как катер отрывался от пирса и сразу же, набрав ход, вылетал за ворота гавани и там, словно приподнявшись на крыльях, взлетал над волной. Команды на противолодочных катерах были маленькие и дружные. А как молоды все они были! Ростислав перестал причислять себя к молодым. На флоте, считая с Нахимовским, он служил уже пятнадцатый год.
Много часов провел Ростислав в кабинете противолодочной обороны, тренировался на столе атак. Часто выходил в море — и его прокладка не отклонялась от прокладки подводного «противника». Чаще всего они совпадали. На душе становилось радостно. Не потому, что хвалили и командир, и комдив, и командир соединения. Ростислав почувствовал уверенность в своих силах, Он решил в кратчайший срок сдать зачет на самостоятельное управление кораблем (помощник, если понадобится, должен в любую минуту заменить командира). Ростислав присматривался к Рудневу, к своим товарищам — офицерам (их было двое — Минай Стебельков и Сергей Гаврилов, оба моложе его), к матросам. Ему нравилось, что Руднев не повышает голоса, не кричит на нарушившего порядок и... не разбрасывается похвалами. Похвала командира на корабле ценится на вес золота. Руднев всегда говорил: «Мы хотим стать отличным экипажем, — значит, не должны успокаиваться. Хорошо выполнили — в следующий раз должны выполнить отлично». Или: «Отличник — не чин. Шагнул назад — и перестал быть отличником. Шагнул вперед — закрепил свое звание». В задушевной беседе внушал Ростиславу: — У молодых людей всегда есть желание сотворить что-нибудь выдающееся — у них кровь бурлит и готова выплеснуться. Если не направить этот буйный поток в верное русло, все может вылиться в ухарство, в пренебрежение дисциплиной... Кстати, о дисциплине у нас старшины долбят сухим языком. А разве нельзя и здесь найти романтику? Или размышлял вслух: — Парень, придя из десятилетки, прослужит со мной четыре-пять лет. Он устает — труд не легкий. Но если уйдет от меня с тем же багажом, с которым пришел на корабль, я себе этого никогда не прощу. Мой отец вспоминает, как в двадцатых годах говорили: «Красный флот — университет».
Университет не университет, но помимо военных знаний флот должен научить человека любить книги, ценить музыку, понимать живопись. Посоветуюсь с политотделом, купим репродукции, устроим выставку, создадим свой, скажем, маленький Русский музей... Познакомим людей с культурой эстонского народа, пойдем на экскурсии в Таллин, в эстонские картинные галереи, в эстонский театр... Слова Руднева находили отклик в душе Ростислава. В Нахимовском и в училище имени Фрунзе он изучал не только морские науки — его учили понимать и ценить полотна больших мастеров в Эрмитаже и в Русском музее (была и в училище своя картинная галерея), любить музыку, книги — не только проглатывать их на лету, а вчитываться в каждое слово... И на кораблях по совету Руднева Ростислав и его молодые товарищи по вечерам читали своим подчиненным в кубриках вслух. С каждым новым чтением в кубрик набивалось все больше матросов. Все меньше находилось желающих забивать опостылевшего «козла».
Ольга Федоровна Берггольц на встрече с нахимовцами. 19 марта 1967 г.
Ростислав, вспомнив жизнь в училище, предложил создать «клуб волнующих встреч». Понравилось. «Клуб», правда, собирался не часто: времени было мало — выходили в море, отрабатывали задачи, в дозорах охраняли подступы к базе. Но в свободные дни, вечера стали приглашать в «клуб» писателей, артистов, героев войны.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Более полного представления о городе мы просто не успели сделать. Возможно и потому, что бродили не по тем улицам и площадям, где сосредоточены его исторические достопримечательности. А последние, наверняка, были и есть. Роттердам – древний город. Его возраст насчитывает 9-10 столетий. Дальнейший путь предстоял на Панамский канал. Выйдя из Роттердама, прошли проливы Па-де-Кале и Ла-Манш. Вышли в Атлантический океан, который встретил нас совсем не дружелюбно. От северных берегов американского континента на юго-восток тянулась нескончаемая цепь мощных циклонов. Небо закрылось низкой, свинцовой, многослойной облачностью, несомой сильным ветром. Океан штормил, поднимая высокие волны, ледокол зарывался в них, его крен доходит, как я уже говорил, до 40 градусов, он переваливался с борта на борт, принимал на палубу большие массы воды, творившие по палубным надстройкам мощные гидравлические удары. У ледокола и при спокойном море скорость не превышает 13 узлов (это 24 км в час). А при таком шторме и при таком поведении ледокола мы вынуждены были уменьшить скорость до 13-14 километров в час. Встречных кораблей не попадалось, мы их не видели. Единственными спутниками, редкими, были перелетные птицы, подолгу, часами сидели на реях корабельных мачт, отдыхали. К семнадцатым суткам после Роттердама мы подошли почти к двадцатой параллели северной широты. Здесь шторм заметно снизил свой бунт. Видимость повысилась.
Не могу не рассказать о мастерстве штурмана . В самом деле. После 16-ти суточного плавания в бушевавшей Атлантике, когда из-за нависшей над нами сплошной, непроглядной, многослойной облачности не представлялась возможность видеть Солнце, звезды, а из-за весьма ограниченной видимости не видна была линия горизонта, когда со свистом проносился над кораблем сильный ветер, который вместе с волнами сносил корабль с курса, когда, словом, не было в зоне видимости ни единого ориентира, чтобы определить место (координаты) ледокола в океане, он, Сакеллари привел корабль точно к намеченной точке у берега Американского континента. Было это около полуночи. Темнота. Николай Александрович, выйдя из штурманской рубки на ходовой мостик, сказал помощнику капитана: «Через 12-15 минут на горизонте справа 20-25 градусов должен появиться маяк «Сомбреро». Данное сообщение мгновенно стало известно всему экипажу. Мы со Смирновым, с деятелями науки, с частью командного состава поднялись на ходовой мостик. Нам палубу вышел почти весь экипаж. Возникли, сказал бы, торжественно-волнительные минуты. Взоры всех обращены в направлении 20-25 градусов правого борта с впивающимися глазами, а некоторые биноклями в кромешную темноту. Каждому хотелось первому обнаружить признак Земли. И вот… по океану разнесся громкий крик: «Вот он! Вот он! Вижу, вот он!». И этот крик слился в общее громкое: «Ура!». Точно в объявленное Сакеллари время и по указанному направлению приветливыми проблесками огня мигал нам, а вернее сказать, мастеру-штурману, как бы поздравляя с благополучным прибытием после трудного плавания. Да, провести корабль в точно заданную точку в условиях, когда океан бушует, нет видимости, нет ориентиров, при многодневном плавании, когда корабль находится под воздействием океанских течений, ветра, волны и других факторов, влияющих не его путь, провести только по расчетам или, как моряки говорят, по счислению, надо быть по истине мастером высочайшей квалификации. Именно таким и был уважаемый Николай Александрович Сакеллари – ученый, практик. Со штурманом Куськовым мы наблюдали за его работой, за его расчетами. Он ежедневно, по несколько часов интересовался величиной расхода за час, за полсуток, за сутки каменного угля, т.е. топлива, воды, масел, весовых выброшенных за борт ненужных испорченных вещей, пищевых отходов. Требовал неоднократных, регулярных замеров силы и направления ветра, интересовался у штурвальных (рулевых), как часто и на какую величину (градусов) волна сбивает корабль с заданного курса (это называет «рыскание» корабля), у механиков интересовался об изменении оборотов гребных валов (винтов), оказывающих влияние на скорость корабля. Все собираемые данные указанного содержания подвергались расчетам на предмет определения их влияния на ход корабля. К примеру, вес сожженного угля, выброшенного за борт ненужного, пищевых отходов поднимает корабль, уменьшает его осадку и одновременно с этим увеличивает площадь (парусность) борта корабля, который под влиянием силы ветра подвергается дрейфу (сносу) с избранного пути. С учетом произведенного расчета (счисления) вводится поправка в курс корабля.
Работа штатных штурманов с была для них великолепной практической школой. Не могу не сказать о «конфузе», в частности, Владимира Александровича Березкина – метеоролога и океанолога. Слово «конфуз» взято, конечно, в шутку. Мы говорили ему: «Как же так, все ваши и ваших коллег научные труды указывают, что в весенний период, в марте месяце в Атлантике «работают» северо-западные пассаты (ветры). Мы поверили вам и рассчитывали на попутный ветер в Атлантике (в корму). А на деле оказалось, что на всей нашей атлантической дороге «работал» встречный ветер «мордатык»?! «Нет, - отвечал он, - наука не ошиблась. Мы просто начали переход Атлантики в переходный метеорологический период, в первую декаду марта». Приблизившись к берегу, вдоль бортов стали встречать водоросли – признак того, что находимся в Саргассовом море – в море без берегов, в его южной части. Изменили курс на город Колон, где начинается восточная часть Панамского канала. Волнение моря упало до трех баллов. Небо освобождалось от облачности. Сияло Солнце. Мимо ледокола и через ледокол перелетали стаи летучих рыб. Появились акулы. В тропических широтах столкнулись с непривычным для нас явлением, с высокой температурой воздуха и с высоким процентом относительной влажности воздуха в атмосфере. В каютах стало как в паровой бане. Спать ложились на верхней палубе. За короткие дни пребывания в тропической зоне некоторые предметы – металлические замки чемоданов, портфелей, перочинные ножи, пуговицы, а также мои карманные часы (лежали в кармане тужурки), их крышка, покрылись сплошной ржавчиной. Панамский канал проложен несколько севернее седьмого градуса северной широты.
Тетрадь № 7.
В городе Колон.
Колон – небольшой портовый город, названный в память о Колумбе. Здесь предстояло нам пробыть несколько дней. Надлежало пополнить запасы топлива и продуктов, исправить повреждения, причиненные кораблю атлантическим штормом, проверить состояние механизмом, всесторонне подготовится к переходу через Тихий океан в Чукотское море.
Город Колон – это восточные ворота , проходящего по территории государства Панама, разделяя его на две части – северную и южную. Первое же знакомство с Колоном дало нам массу свидетельств, на той части панамской территории, по которой проложен канал, американцы осуществляют широкомасштабную расовую дискриминацию. Куда бы ни зашли: на почту, телеграф, банк, учреждение, в магазин, в автобус, словом, всюду в глаза бросаются крупные надписи: «Гольден» и «Сильвер». Первая из них ( в переводе) – «Золотой», указывающая, что здесь обслуживаются только «белые» люди, вторая надпись (в переводе) – «Серебряный», означающая, что здесь обслуживаются люди черной расы (негры, метисы). Американцы приняли нас доброжелательно. Не так как во второй половине 1920-х годов, когда совершали разбойные налеты на советские государственные представительства. Объяснить это можно, видимо, тем, что недавно, только в конце 1933 года (а мы зашли в Колон в марте 1934 года) США установили с Советским Союзом дипломатические отношения. А может быть еще и потому, что начальником нашей экспедиции был военный моряк в ранге вице-адмирала. Когда Петр Иванович Смирнов – начальник экспедиции совершал визит командованию Панамского канала, положенный по военным морским законам, он был встречен полным церемониалом: оркестром, исполнившим государственный гимн СССР, прохождением почетного караула. В офицерском клубе был устроен прием в честь Смирнова. Доброжелательность американцев также была проявлена представлением нам возможности (под словом «нам» имею ввиду начальника экспедиции и себя, как его адъютанта, Смирнов при всех выходах, сходах с корабля брал меня с собой). Во-первых: так принято на флоте. Во-вторых, оправляя меня в экспедицию на ледоколе «Красин», Начальник Разведупра Ян Карлович Берзин сказал мне: «Мы имеем очень мало сведений о Панамском канале, постарайся при возможности разузнать его техническое оборудование, организацию проводки кораблей, занимаемое время, сильные и слабые стороны канала». посетить базу подводных лодок, побывать на только что прибывшем после модернизации линейном корабле «Миссури», проходившим испытания, «прокатили» нас на самолете-амфибии, кстати, русского конструктора Сикорского, над Панамским каналом от Колона, до города Панама на Тихоокеанском берегу, показали нам с высоты позиции средств противовоздушной обороны и артиллерийские подвижные, на железнодорожных платформах, установки 12 и 14-ти дюймовых орудий, размещенных вдоль канала. Вместе с нами летал в Панаму политический обозреватель газеты «Правда» Изаков, свободно владевший английским языком.
Нас поводили по городу Панама, показали его достопримечательности. Красивый город, но небольшой, много зелени, цветов. Показали военную базу, сопровождал нас адъютант командующего зоной Панамского канала. Мы с Борисом Изаковым чуть было не купили индейскую 10-ти летнюю девочку. Проходя по парку увидели сидячего индейца, продававшего мартышку за 5 долларов и свою внучку за 20 долларов. Я спросил Бориса: «Может купим девчушку, красивая, чернявая, улыбающаяся. Возьмем с собой, обучим, воспитаем, человеком станет, а не вещью!?». Он подумал и ответил: «У меня такая же возникла мысль. Но… осуществить ее нельзя. Американская черная пресса, сказал он, завтра же закричит на весь мир: «Советы скупают американских детей и увозят к себе в рабство!». Борис был прав, он репортером был с большим стажем, остросюжетным. Работая в Германии, он не «понравился» местным властям. Гитлер, придя к власти, пожизненно выгнал Бориса из Германии (из этого выходит, что сам Гитлер метил на пожизненное правление Германии). После экскурсии по городу нас хорошо и вкусно угостили в ресторане. На обратном пути в Колон наш самолет был накрыт мощным столбом тропического ливня – дождем. Барабанил по фюзеляжу и крыльям так, что говор был невозможен, проходил только крик. Самолет испытал сильную бортовую тряску. Дождевая вода затопила иллюминаторы, видимости никакой. И так… в течении трех минут. Приближаясь к Атлантическому океану, увидели, правда, на почтительно расстоянии, другой такой же мощный столб тропического ливня. Перед выходом из Колона начальник экспедиции дал на борту ледокола ответный банкет командованию зоны канала с женами. Вечер прошел весьма успешно с малым проявлением официальностей. Такой настрой, надо полагать, придали наши закуски и напитки, которые в те годы славились, можно сказать, во всем мире. Это русская водка и черная икра. Был подан на стол и чисто «красинский» напиток, понравившийся особенно дамам. В сладкое венгерское вино «Токай» добавили немного разбавленного спирта и назвали смесь (конечно, только для себя «Текай»). На ледоколе не было водки, был спирт в бочках. Не для питья, конечно, а для медицинских целей, если потребуется «челюскинцам». Не было и расфасованной икры. Последняя была тоже в бочках. Гости были весьма довольны банкетом, особенно второй его половиной (т.е. после выпитого «Токая»), с интересным американским и русским юмором.
.
Рано утром, на четвертый день пребывания в Колоне, «» вышел из гавани для продолжения следования в Чукотское море. Предстояло пройти Панамским каналом в Тихий океан. Командование зоны канала пришло проводить нас. Они благодарили нас за удовольствие, полученное вчера на «Красине», желали счастливого плавания, мы поблагодарили за прием, за экскурсии и ускоренное содействие в подготовке «Красина» к дальнейшему плаванию.
Глава XVII. Панамский канал
Панамский канал начал строиться еще в 1870-1880 гг. французской акционерной кампанией. Канал строился через Панамский перешеек, наиболее узкая часть которого составляет 48 километров. Однако вся эта затея вылилась, как теперь принято говорить, в «Скандал века» - в грандиозную аферу. Колоссальные денежные средства, полученные от продажи акций, были растранжирены. На продолжение строительства денег не было. Фирма обанкротилась, что привело к потере финансов десятками тысяч мелких держателей акций. С тех пор слово «Панама» стало нарицательным, приобрело значение крупной аферы, скандальной авантюры, связанной с растратой, злоупотреблениями, с подкупом высоких должностных, государственных лиц. В девяностых годах прошлого века другая французская компания взялась за строительство канала. Но тут вступили в действие американские притязания и англо-французские противоречия. В сговоре с Англией США получили право на строительство канала. Французская кампания была вынуждена отступить, продать США концессию на строительство канала. В восьмидесятые годы XIX–го столетия Панама входила в Соединенные штаты Колумбии, которые в то время были преобразованы в Центральную республику Колумбия. В 1903 году американцы направили к Панаме военные корабли и организовали в Колумбии государственный переворот. Путем насильственных акций Панама была выведена из состава Колумбии, провозглашена «независимой» республикой и оказалась под американским каблуком. Навязав «независимой» Панаме кабальный договор, США получили в бессрочное пользование зону Панамского канала, приступили к строительству, закончив работы в 1914 году. Сооружение канала и строительство в его зоне военных баз и гарнизонов еще более укрепило позицию США в Центральной Америке, расширило горизонты американской экспансии в Латиноамериканских странах и в странах Азии. Они получили укороченный путь для переброски военных кораблей из Атлантики в Тихий океан и обратно. Если до канала путь, например, от Нью-Йорка до Сан-Франциско составлял 26 тысяч километров, приходилось огибать Южно-американский континент, то через канал длина этого пути стала меньше 10 тысяч километров. Расстояние от Нью-Йорка до Японии, до Азиатского континента, до Австралии стали короче, чем от Лондона и немецких портов в Северном море. Все это сыграло немалую роль в соперничестве империалистических держав на море и в борьбе за колонии. Канал представляет собой систему искусственных водоемов – озер, рек, созданных путем запруживания окружающих рек. Глубины искусственных водоемов не одинаковы.
Для прохода каналом корабли заводятся в судоходные сооружения, называемые . Делают это для опускания или подъема корабля с одного уровня воды на другой уровень. На канале действовали три пары шлюзов. Длина канала чуть больше восьмидесяти километров, глубина – двенадцать с половиной метров, ширина 150 метров. Канал соединяет Тихий океан у города Бальбоа с Атлантическим океаном у города Кристобаль. По территории вдоль берега Панамского канала проходят железная дорога и шоссе. По каналу проходят корабли водоизмещением до 40 тысяч тонн. Население в зоне Панамского канала в те годы было порядка 25-30 тысяч человек. Проводка кораблей уже в те годы солидно обеспечивалась техническими средствами, включая аварийные средства, находившиеся в постоянной готовности. Шли каналом около 7 часов. Перед нами был Тихий, он же Великий океан. Надо заметить, что этот океан совсем не тихий. Так назвал его Колумб Христофор (1451-1506 гг.), мореплаватель. Родился в Генуе. В 1492-1493 г.г. руководил испанской экспедицией для поиска кратчайшего пути в Индию. На трех парусных кораблях пересек Атлантический океан и достиг 12 октября 1492 года острова Сан-Сальвадор. Эта дата считается официальной датой открытия Америки. Плавание Колумба проходило при весьма спокойной погоде, без сильных штормов, ветров, волн. Поэтому он и назвал его «Тихим океаном». В действительности же этот океан Великий. Имеют место сильные штормы, при которых часто тонут корабли, на островах заливает строения.
Первый янтарный лист слетает с зеленого клена и медленно кружит над светлой водой. Валуны высовывают из воды горбатые спины. Они лежат и на берегу, словно звери, пригревшиеся на солнце. Старожилы утверждают, что когда-то в бухту заходили океанские корабли — в доказательство показывают картины, написанные доморощенным живописцем. Теперь к причалу швартуются рыболовные шхуны. Заходят и тральщики; недавно они подорвали блуждавшую мину... Однажды всплыла подводная лодка... Ранним утром пришел парусник времен Станюковича. В наш космический век? Да. Молодые романтики моря становятся на нем моряками... Первый опавший лист — предвестник наступающей осени. Вскоре золотые прядки появятся и на березах. Потускнеют лиловые
Бухта насупится, нальется свинцовой зеленью, пенистая волна накроет горбы валунов, подкатит к рыбачьим сетям. Из холодных туч посыплется первый снег. Метель занесет снегом шхуны; сугробы нагромоздятся в садах и подтянутся к проезжей дороге. А потом — ударит мороз. Вмерзнут причалы в лед. Если взглянуть тогда сверху на бухту — увидишь белую сверкающую равнину, уходящую к горизонту. И только по голубым дымкам можно отыскать Кивиранд... Я живу в Кивиранде среди рыбаков и ушедших на покой капитанов. «Киви» — камень, «ранд» — берег. Домики зовутся «Сирень», «Клен», «Рябина», «Черемуха». «Березку» сторожат две плакучие березы. Ветви с пестрыми прядками листьев трутся о деревянную стену; в саду, в затухающем пламени георгин, сереет высокая мачта. В праздники на ней полощется флаг. Осенний сад спускается обрывом к волнам, медленно набегающим на берег.
Из низкого облака высыпаются ; как поплавки, покачиваются они на легкой волне. В бухту вошли корабли. «Команде — ужинать», — передает радио. Огни иллюминаторов светлы и уютны, они напоминают о тепле кают-компании, кубриков, о том, что моряки отдыхают после трудных учений. В Кивиранде гаснут огни. Рыбаки рано ложатся. По кромке темного берега молчаливо идут пограничники с настороженной остроухой овчаркой... Они берегут морскую границу, открытую ветрам... Что ждет их в обманчивой ночной тишине? О моряках и о людях границы я хочу рассказать в этой книге, написанной в море и возле него...
Август
ГЛАВА ПЕРВАЯ. РОСТИСЛАВ
1
Противолодочные корабли проводили совместное учение с подводниками. Слева темнели леса, справа пролегала неприметная морская граница; за ней в далекой туманной дымке намечался берег соседней страны. Небольшие корабли клало на борт, и волна перекатывалась по палубе. Качка изнуряла всех — гидроакустиков, наблюдателей, минеров, артиллеристов. Хуже всего приходилось мотористам: в наглухо закрытом отсеке трудно было дышать. Подводную лодку обнаружили раньше, чем она сумела прорваться в район морской базы. Корабли «отбомбили» ее. И подводник передал командирам кораблей семафор: «Восхищен вашим мастерством». В душе он ругал их на чем свет стоит.
Несколько лет назад Ростислав Крамской пришел на противолодочный корабль штурманом и помощником. Пришел с крейсера. Тот устарел, не успев состариться. Век космоса — век подводного флота. Крейсер сдали в архив.
Грустно жить на корабле, осужденном на слом. И хотя служба продолжала идти своим чередом, а в положенные часы офицеры собирались в кают-компании на обед, после ужина смотрели телевизионные передачи и «забивали козла», все уже было не то: не было волнующих выходов в море, вызовов на мостик, не слышно было гула корабельного сердца — кругом тихо, мертво; и не по себе становилось, если ночью проснешься: услышишь кладбищенскую тишину. В кают-компании с горечью говорили о том, что флот (в ту пору еще не создавались ракетные корабли) обречен на бездействие. Некоторые сослуживцы Ростислава уходили на берег в ракетные войска. Звали: иди с нами, Слава, у ракетчиков — будущее. У флота же его нет... Ростислав упорствовал: — Может быть, пойдут на слом не только крейсера и линкоры, но, пока флот существует, я буду служить ему. На воде, под водой — все равно... На мой век хватит, — Ты — романтик... — осуждали его. Он не отрицал: — Да, конечно, романтик!
Его отец тоже был моряком. Он приезжал в Ленинград, весь пропахший ветрами и солью. В запасе для сыновей у него было столько рассказов, что их хватило бы на год. Юрий Михайлович Крамской плавал на малых кораблях — на «охотниках», сторожевиках, тральщиках. Ему было о чем рассказать. Глебка — младший брат Ростислава — к морю был равнодушен. Но Слава... Казалось, он вместе с отцовскими рассказами о первых комсомольцах, пришедших в Кронштадт на разрушенный флот, о дальних походах вокруг Скандинавии, об уничтожении мин, оставшихся после гражданской войны, о людях смелых, отдавших жизнь морю, вдыхает неповторимый запах суровой соленой Балтики. И когда от отца во время войны с белофиннами месяцами ничего не было слышно, Ростислав мысленно плавал с ним на его маленьких кораблях, переживал суровые штормовые походы. Потом была передышка — один мирный год. Отец часто появлялся на Васильевском острове, дома, вспоминал погибших товарищей (он тяжело переживал гибель Мити Кузьмина, друга по училищу), но очень скупо рассказывал о боях, в которых участвовал сам, — а как хотел бы о них узнать поподробнее Ростислав! Взгляд отца затуманивался, когда он вспоминал Митю, — оставалось гадать, как именно Митя погиб: он на «малютке» ходил подо льдом в Ботнический залив, всплывал на пути транспортов и топил их торпедами; возвращался, обходя сети, ловушки и минные поля. Однажды он не вернулся. Подорвалась ли его лодка на мине? Застряла ли в стальных сетях? Или ледяная вода хлынула в рваную пробоину? Этого никто никогда не узнает. В тот мирный год отец с сыном часто ходили по Маркизовой луже на яхте. Ростислав любовался неповторимым закатом, и ему казалось, что он плывет куда-то далеко, по океану. Он ездил к отцу в балтийские порты, выходил с разрешения адмирала в море на юрких маленьких кораблях, которыми командовал в ту пору отец, и чувствовал себя моряком. В одном из портов в июньское воскресенье и застала его война. Отец в тот же вечер отправил Ростислава в Ленинград; мать через месяц забрала его и Глебку и эвакуировалась далеко на восток, и отца Ростислав не видел три года, лишь получал коротенькие известия: ранен в бою, лежал в госпитале; снова встал в строй; награжден орденом; получил повышение; жив и здоров; скучает по сыновьям (Глебка — тот вспоминал отца редко). В сорок пятом они встретились наконец в родном Ленинграде, и Ростислав с трудом узнал в пожилом капитане первого ранга с широкой планкой орденских ленточек на груди — отца. Лицо у него было утомленное, он стал немногословен и оживлялся, лишь только рассказывая о том, как в развалинах горящего дома в Далеком нашел овчарку-щенка и назвал его Стариком. Старик стал его другом и дважды спас отцу жизнь.
В Ленинграде открылось Нахимовское училище, и отец предложил: «Хочешь устрою, сынок?» Ростислав с радостью согласился. В голубом доме, из окон которого было видно волнующуюся, стремящуюся к морю Неву, он начал свою флотскую службу. Окончив Нахимовское, перешел в училище имени Фрунзе. И высшее училище было окончено в положенный срок. Ростислав получил назначение на крейсер, продвигался успешно и мечтал служить морю всю жизнь. Но крейсер сдали в архив, Ростислава откомандировали на берег. Он был расстроен до слез, но приказ есть приказ. В назначенный день он доложил в штабе молодому полковнику: — Капитан-лейтенант Крамской явился в ваше распоряжение. Молодцеватый полковник оглядел вновь прибывшего, заглянул в его аттестацию и, по-видимому, остался доволен: — Такие, как вы, нам нужны, капитан. Рассказывая о преимуществах , полковник несколько раз именовал его «капитаном».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
