Галка - круглая отличница с весёлым нравом. Симпатичная особа с живым характером и очень подвижная. Среднего роста, ладно скроенная, смуглая, с выразительным взглядом карих глаз. Женственна и привлекательна, рано созревшая для своего возраста. Умеет нравиться одновременно многим воздыхателям. Приятная партнёрша в танце. С ней легко танцуется, и она - в центре внимания. Танцуя с одним, умудряется на ходу весело переговариваться с партнёрами других «танцевальных дам», смущая их. И, вообще, вносит смуту в отношения третьих лиц. Отличается удивительной нетерпеливостью. Не приди вовремя кавалер - она тут же переключается на другого, безжалостно вбивая клин в дружеские отношения соперников. Так она «мстит» сильной половине человечества за несбывшиеся «серьёзные виды» на одного из воспитанников, «урвавшего своё» и после выпуска из училища растворившегося в неведомых далях (не такая уж редкая история). Мило скрашивая времяпровождение жаждущих её общества, и обольщая легковерных воздыхателей, Галка опустошает себя в быстротечных амурных интрижках. Внешне живя в своё удовольствие, она частенько заливается горючими слезами за свою легкомысленность. Жгучее желание нравиться всем не выпускает, как спрут, из своих цепких объятий. Иллюзия мщения обидчику всё больше увлекает Галку в бездну сладостных телесных ощущений, усиливая душевные терзания. Кавалеры в своей череде не задерживаются. Расползаются слухи о её податливости. Образ очаровательной обольстительницы тускнеет... Разной бывает жизнь. Бывает и такой.
Июль 2004 года.
3.7. Некоторые исправления неточностей касательно СВМПУ
01.05.1952. Парад войск гарнизона г. Энгельс Саратовской области: идут наши друзья - лётчики (курсанты училища радиоэлектроники ПВО) - фото В.П.Мамаева (СВМПУ 1952).
Драк было всего две: декабрь 1949 и май 1951. Драка с учащимися техникума была не очень громкой, а вот драка со стройбатовцами 27 мая 1951 года была действительно кровавой. С лётчиками мы никогда не ссорились, наоборот, они, будучи постарше нас, относились к нам с симпатией. Но к весне 1951 года БАО был замещён солдатами стройбатовцами, а не лётчиками. Особо позорным было поведение взрослых мужиков стройбатовцев по отношению к подросткам воспитанникам. Маленький Дроздовский (ласковое прозвище «шкентель») шёл по аллее стадиона с такой же маленькой девочкой, а они (мужики) пристали к нему - и не отвязаться! После нескольких реплик- «лишь бы до рожи добраться». В клубе училища шёл к/ф «Александр Невский». По рядам тихо прошёл слух - «Потундра! На стадионе наших бьют!». В этой стычке был тяжело ранен мой друт Дима Николаев, первокурсник (ударом ножа в спину; лезвие прошло в двух сантиметрах от сердца). Мы же были третьекурсниками. Отбивались ремнями с бляхами, а некоторые сумели выломать из кроватей прутья. Удалось скрутить и арестовать, посадив под замок шестерых стройбатовцев (вещественные доказательства!). Юра Тутынин был одним из оповестителей, посланных в город с целью вернуть скорее всех, кто в увольнении. Организовал отпор стройбатовцам дежурный по училищу старший лейтенант Мондрус, выстреливший из пистолета в воздух, а завершил пленение нападавших на нас целый дежурный взвод летчиков с пулемётом! Начальник медсанчасти, полковник, приказал всем воспитанникам прибыть в санчасть и предъявить все свои синяки и побои. Приехала комиссия, таскали многих. пугали, но. кажется, никто из наших не был репрессирован. Ещё помог со стороны полковник Иван Тимофеевич Николаев. «Капустный бунт» случился потому, что начпрод Цырлин был на переподготовке, а из-за проворовавшегося интенданта было отчислено около 20 воспитанников. В [1, с. 98] пишут: «Проводилось расследование». Это было не расследование, это настоящие репрессии, и возглавлял их сам Трибуц, о котором один из лучших подводников Грищенко сказал автору [3, с. 99] «Убийца». Выгнали два десятка молодых людей, выяснилось, что ошиблись, так верните их, не ломайте им жизнь! Зловещая роль Трибуца кратко затронута в [10, с. 113], а его вороватость отражена в [3, с. 252]: он украл в Прибалтике пять(!) концертных роялей, а его начальник политотдела Балтийского флота Торик пересылал в Пермь самолётом своей жене туши свиней на продажу из блокадного Ленинграда. Её поймали в Перми за этим занятием и выяснили, откуда у этой бабы свинина. Как тут не упомянуть: «Кому война, а кому- мать родна!». Очень похоже на того типа из стихотворения Евтушенки «Мёд».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Басок В.М., Званцев П.М., Золотайкин Б.М., Клубков Ю.М., Козырь В.В. Военно морские подготовительные училища. Исторический очерк. СПб.: ЦКП ВМФ, 2001. 192 с., тир. 500. 2. Солдатенков Ю.В., Харламов А.Н. Саратовское военно-морское подготовительное училище (отдельный выпуск). СПб.: Нестор, 2001. 16 с. 3. Стрижак О.В. Секреты Балтийского подплава. СПб.: Пушкинский фонд, 1996. 254 с. 4. Солдатенков Ю.В. Познание Родины есть честь и доблесть. СПб.: Нестор, 2003. 32 с. 5. О службе морской, о дружбе большой //Сборник избранных стихов подготов. 6. Лермонтов М.Ю. Сильней страданий роковых: Стихотворения, поэмы. М.: Воениздат, 1992. 559 с. 7. Плещеев А.Н. Стихотворения. Пермь: Кн. изд-во, 1985. 383 с. 8. Солдатенков Ю.В., Солдатенков В.Ю. Информационные технологии: Структурология. Системность и модульность в технологии обучения: Учебное пособие. Изд. второе, исправленное и дополненное. СПб.: Нестор, 2004. 157 с. 9. Стрижак О. Долгая навигация: Книга в четырёх повестях. Л.: Лениздат, 1990. 272 с., ил. 10. Мызы и музы. Вестник Всеволожского государственного историко-краеведческого музея №11// Автор составитель и ответственная за выпуск Марина Ратникова, директор музея. СПб., 2002. 40 с., тир. 1000. 11. То же №12. СПб., 2004. 32 с., тир. 500. 12. Козырь В.В. Подготы России// Сборник «Елагинские чтения», вып. 1. СПб., 2003, с. 40-44. 13. Кирносов А.А. Ступени: Роман, повести, рассказы. Л.: Лениздат, 1981. 424 с. 14. Соловьёв Л.В. Повесть о Ходже Насреддине: В 2 кн. Л.: Лениздат, 1964. 15. Журнал «Цитадель» №10, 2002. Две фотографии штурмовиков ИЛ-2. 16. Солдатенков Ю.В., Филатов И.С. Саратовское военно-морское подготовительное училище (выпуск-2). СПб.: Нестор, 2004. 64 с.: ил.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Приложение 1
ПАМЯТИ АДМИРАЛА АВРААМОВА
Сын легендарного Николая Юрьевича Авраамова, которого знает и чтит каждый флотский офицер, славный представитель династии Авраамовых, вице-адмирал Георгий Николаевич Авраамов ушёл от нас 4 октября 2004 года, на 77 году жизни. До последнего своего часа он служил Отчизне, организуя большое количество важных для ВМФ мероприятий.
На средней палубе крейсера «Аврора», в гостях у вице-адмирала Г.Н.Авраамова и контр-адмирала Л.Д.Чернавина (почти весь состав Совета ветеранов подготов): 1 ряд: Игорь Матвеев, Геннадий Баранов, Валерий Басок, Павел Званцев, Леопольд Мельников, Юрий Солдатенков. 2 ряд: Николай Долотов. Юрий Гурьев, Борис Субашев, Борис Зюбровский, Георгий Авраамов, Борис Золотайкин, Виктор Щербаков, Гарик Арно. 05.09.2001.
Это: - создание Совета ветеранов выпускников военно-морских подготовительных училищ (22.09.04 на крейсере «Аврора» Георгий Николаевич провёл заключительное совещание Совета, а 26.09.04 в Военно-морском институте состоялась Пятая Всеподготская встреча, подготовленная тоже Г.Н.Авраамовым, руководить которой довелось контр-адмиралу Льву Чернавину); - общее руководство выпуском Сборника стихов подготов (два издания); - шесть ежегодных майских памятных встреч на крейсере «Аврора» потомков участников Цусимского боя; - Международная конференция потомков участников этого боя из России и Японии (март 2004 года; место проведения: ЦВМ музей и крейсер «Аврора»), причём, в составе японской делегации, кроме высших офицеров японского флота, была и правнучка адмирала Того. Организация конференции была блестящей, а японцы отнеслись к памяти русских моряков с величайшим почтением, чему свидетель автор этой горестной заметки. Собранность и сдержанность, воля и энергия, настойчивость в принятии и реализации решений - вот качества, сопровождавшие деятельность вице-адмирала Авраамова. Юра Авраамов и Валя Пикуль, соловецкие юнги и ленинградские подготы, верные друзья с детства, всю жизнь встречались как родные братья, и все их деяния - это реализация высшего предназначения мужчин: хранить и приумножать морскую славу России.
Г.Н.Авраамов родился в Севастополе 18.01.1928 года, окончил Соловецкую школу юнг, Ленинградское военно-морское подготовительное училище, ВВМУ им. М.В.Фрунзе и далее всё, что положено для высшего офицера флота. Он служил на ДКБФ и после должности заместителя Командующего ДКБФ по боевой подготовке Правительство Советского Союза вверило ему Севастопольское ВВМУ им. П.С.Нахимова, которое он сделал образцовым, воспитав тысячи классных специалистов. Г.Н.Авраамов - автор нескольких десятков научных работ по боевому применению оружия, высадке морских десантов («Север 67», «Океан 70», «Юг 71», «Запад 81», ...) и по многим иным проблемам. 26.12.03. Международным университетом фундаментального обучения Г.Н.Авраамову присуждена учёная степень доктора философии в области военно-исторических наук. 12.05.03. он избран действительным членом Международной академии «Информация, связь, управление в технике, природе, обществе» С 01.02.03. Георгий Николаевич - Почетный член Национальной Академии Туризма. В доме его хранится множество почётных грамот, последней из которых была Почётная грамота Международного Союза славянских журналистов.
Вице-адмирал Авраамов награждён орденом Нахимова 2 степени, именно тем орденом, которым награждались офицеры флота только за боевые действия во время войны, он же был награждён им в мирное время, точнее, во время «холодной войны» на море. И он единственный в мире человек, награждённый и медалью Ушакова, и орденом Нахимова! Высочайшая выучка, добросовестность в постижении основ и духа воинской профессии передавались поколениям русских моряков от таких доблестных офицеров, каковыми были Авраамовы - отец, сын, внук и, надеемся, станут правнуки, то есть все представители славной династии Авраамовых. И сын его, Николай, был командиром корабля на Балтике, и внуки: Антон - старший лейтенант, и Павел - третьекурсник Военно-морского института, то есть там, где на заре 20-го века учился прадед Николай Юрьевич, в середине века- дед Георгий Николаевич, а позднее -- отец и все остальные Авраамовы. Велико наше горе. Потеря невосполнима. Никогда нам уже не увидеть этого высокого, стройного, моложавого, спокойного и сдержанного красавца - адмирала, чрезвычайно чуткого и доброго человека. Но и отец Авраамов, и сын Авраамов навсегда в памяти тех офицеров, коим посчастливилось соприкасаться с личностями этих людей, оставивших в наших душах свой благородный чекан. Скажем об ушедших Авраамовых словами Василия Андреевича Жуковского (стихотворение 1821 года: «Воспоминание»):
О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: «их нет», Но с благодарностию: «были».
И наша память об Авраамовых - тоже достояние Родины. И эта память всегда будет светлой. P.S.: 1. В настоящей статье освещены лишь некоторые аспекты службы вице-адмирала Авраамова в последние годы жизни, а основная его деятельность как офицера русского флота будет изложена семьёй Авраамовых и опубликована в ближайшие несколько месяцев, после определения масштабов его творчества на основании архива, колоссального по объёму и удивительному по организации записей. 2. Знаменитый адмирал Авраамов нашёл место своего упокоения на Серафимовском кладбище вблизи моряков с «Курска», которые и разделяют, и, одновременно, объединяют дорогие для нас всех могилы легендарного отца Авраамова и знаменитого сына Георгия Николаевича. Родные и близкие Авраамовы выражают глубокую благодарность за участие и помощь офицерам подводникам, и прежде всех - Игорю Кирилловичу Курдину, Председателю Клуба моряков подводников. А на вопрос дочери Авраамова Елены: «Почему же только офицеры подводники так эффективно нас поддержали?» ответим словами Виктора Конецкого: «Подводный флот - это не работа, не служба и не род деятельности — это судьба и религия». Ю.В.Солдатенков, выпускник Саратовского военно-морского училища и 1-го ВВМУПП, к.т.н, доцент (ныне, в январе 2008 - профессор, доктор технических наук, академик МАИСУ (Международной академии «Информация, связь, управление в технике, природе, обществе»), заведующий кафедрой «Методология информационных систем» в МУФО (Международном университете фундаментального обучения)).
От редакции дневника: ранее в цикле "Династия Авраамовых" Георгию Николаевичу Авраамову были посвящены три части "Подгот, надводник, адмирал, историк":
Морская судьба
Слова Виталия Строганова
Морские дороги - судьба моряка. А служба на море всегда нелегка. И валкой походкой навстречу ветрам Идем мы в поход и к родным берегам.
В суровых походах вдали от семей Крепим нашу дружбу и мощь кораблей. Традиции флота храним мы во всем, Мы в форме морской и живем, и умрем.
Пр-в: О море! Бескрайний простор без Земли! В кильватерном строе идут корабли! А флаги на реях, как в жарком бою И гордость в груди за державу свою.
Любовь и разлука — друзья моряка, Нас в ночь провожают огни маяка. Романтика моря в нас крепко живет, А море любви всегда дома нас ждет.
Тоскует по встрече наш берег родной, И весточку с моря приносит прибой. Страна нам доверила службу не зря: Готовы всегда мы поднять якоря. Припев
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Отношения с Ленчевскими у неё были почти родственными. Обедали они вместе, для всех троих готовила не работавшая Анна Николаевна. Несколько раньше в этот, семейный круг, входила ещё одна пожилая дама (возможно, сестра Анны Николаевны). Она умерла в 1938 году. Именно её комната досталась моему отцу. Можно представить, что должны были пережить Ленчевские, а особенно Мария Фёдоровна, когда в их, так сказать, «гнездо» вселилась наша шумная и многочисленная «стая». Однако, внешне они вели себя очень сдержанно. Я же тогда не ощущал особенных неудобств и, напротив, снуя туда-сюда через комнату Марии Фёдоровны, с любопытством пялил глаза на диковинную городскую обстановку. Помню, очень привлекало меня кресло-качалка, причём, не только соблазнительной возможностью в нём покачаться, на что я так ни разу и не решился, но и своим чрезвычайно изящным исполнением. А ведь я был лишь один из шести. Мария Фёдоровна, разумеется, такого проходного двора не могла терпеть и сразу предложила отцу перенести разделявшую наши комнаты стену на одно окно за счёт её жилплощади. Для обеспечения раздельного выхода из обеих комнат перед дверью в прихожую предполагалось устроить небольшой коридорчик. При этом положение общей двери позволяло и этот коридорчик образовать только за счет площади, остающейся у Марии Федоровны, что, в целом, вынуждало её поступиться большей частью своей комнаты. Даже по тем временам это была серьёзная жертва. Однако, Мария Фёдоровна уступала нам свою жилплощадь безвозмездно. Отец оплачивал только стоимость работ и материала. К концу осени работы по перепланировке комнат были в основном завершены. Во время работ мы жили тут же. У нас получилась комната в 21 м2, Марии Фёдоровне осталось примерно 8,5 м2. Хочется надеяться, что обретённый таким образом относительный покой, хотя бы частично компенсировал Марии Фёдоровне весьма существенную потерю жилой площади.
Соседи по квартире № 7. Дамы слева направо: Анна Николаевна, Мария Фёдоровна, сестра Аанны Николаевны (предположительно). Мужчины: сын Ленчевских и Клавдий Антонович
Небольшую комнату справа от входной двери занимала худощавая белокурая женщина лет тридцати с маленькой дочкой. Кажется, мать звали Нонной Николаевной, а дочурку – Валей. Нонна Николаевна держалась со всеми просто и открыто, пожалуй, она получила в своё время «пролетарское» воспитание. Мне кажется, с учётом нашей семьи, состав жильцов стал чем-то весьма типичным для ленинградских коммунальных квартир конца 30-х годов. Естественно, что главенствующая роль в квартире сама собой утвердилась за коренными петербуржцами, в первую очередь, за Анной Николаевной. Это было, как мне кажется, большим благом в целом для квартиры и, в частности, для нас, недавних деревенских жителей. Все вопросы в квартире решались без каких-либо разногласий, а соседство культурных воспитанных людей на остальных действовало облагораживающе. Как и следовало ожидать, городская жизнь начиналась для нас непросто – семья сильно нуждалась. Отец, смазчик-моторист на фабрике «Веретено», получал в месяц около 700 рублей. Мама устроилась на расположенный недалеко хлебозавод и зарабатывала около трёхсот. Насколько я могу представить сейчас тогдашние цены, их общего заработка могло бы хватить на жизнь только одного взрослого человека, и то без особых излишеств. Нас же было шестеро. Родителям приходилось считать буквально каждую копейку. Семья питалась очень скудно. В моей памяти остался наш основной рацион того периода: хлеб и макароны, которые сначала отваривались, а затем хорошо поджаривались на сковородке. Мы, дети, любили посыпать макароны сахарным песком. И ещё, конечно, чай с булкой. Приобретение даже самых необходимых вещей из одежды или домашней утвари было проблемой и становилось возможным только после накопления необходимой суммы за счёт урезания других расходов. Хорошо, что нам не пришлось тратиться на мебель: вся обстановка в комнате, а также посуда, бельё и прочее, были перевезены из комнаты дяди Феди и принадлежали ему.
Только много позже я смог понять и оценить силу духа своих родителей: сверхтяжелое материальное положение практически не отражалось негативно на их отношении к детям и на атмосфере в семье. Она для нас отнюдь не была мрачной или гнетущей, никто из детей не ощущал себя обузой. Для каждого из нас у родителей находилось тёплое слово. Возможно, частично эту их духовную стойкость можно объяснить привычкой к лишениям. В деревне мы жили немногим лучше. Но главное, безусловно, было в чувстве, которое для ребёнка в семье не менее важно, чем воздух, – в родительской любви. И хотя выражалась она по-разному (матерью нечасто и сдержанно, отцом – открыто и темпераментно), их любовь к нам была одинаково истинной, естественной. Это любовь высшей пробы. К сожалению, дети, которым выпало счастье такой любви, уже в силу её естественности, воспринимают это чувство как должное, само собой разумеющееся. Поэтому очень часто оказываются неспособными своевременно и достойно оценить его, чтобы успеть ответить родителям тем же. Хорошо ещё, если они, в свою очередь, окажутся способными на такую же любовь к своим детям. Однако, не всё в нашей семье шло гладко. Вскоре по приезде в Ленинград стало ясно, что за время своей холостяцкой жизни отец обзавёлся другой женщиной. Последовал очень нелёгкий конфликт в отношениях между родителями, в котором дети безоговорочно были на стороне мамы. Думаю, что в первую очередь именно любовь к своим детям помогла отцу в этой ситуации поступить порядочно и предпочесть, в конце концов, жизнь в семье, с детьми, соблазнительной жизни с одинокой горожанкой.
Семья дяди Гавриила
Вскоре после приезда мы всей семьёй побывали у дяди Гавриила. Он жил на Лиговке, напротив детской больницы, в большой коммунальной квартире. Просторная (около 30 м2) комната дяди была перегорожена вдоль мебелью на две части: тёмную спальню и светлую, в два окна, гостиную. Я тогда впервые увидел дядю Гаврюшу – худощавого, с большой лысиной и чёрными (под Сталина) усами, а также его жену тётю Лизу – полноватую небольшого роста женщину с простым курносым, покрытым оспинками, лицом. Дядя Гавриил работал управдомом. За громким голосом и несколько показной значительностью манер чувствовались природная доброта и расположение к детям. Тётя Лиза занимала какой-то пост в профкоме фабрики «Веретено».
Как я потом узнал, именно перед её подругой не устоял мой отец. Это была женщина, что называется, «себе на уме», но с весьма доброжелательной манерой обращения. Уже упоминавшиеся Женя и Толя были детьми дяди Гавриила от первого брака (первая жена умерла рано). В день нашего визита они вернулись из-под Ровно, где проводили каникулы у родственников матери. Как только мы вошли, Женя выбрала для меня из привезённых ими с Украины фруктов самое большое и оказавшееся очень вкусным яблоко. Худенькая тёмноволосая Женя и долговязый рыжеватый блондин Толя были похожи на дядю Гаврюшу не только чертами лица, но и своим духовным складом. Будучи совсем разными по темпераменту, они оба были добры и отзывчивы. Эта семья, исключая трезвую и расчётливую тётю Лизу, имела, на мой взгляд, заметные признаки духовной одарённости. Женя (ровесница нашего Феди) была уже почти девушкой. В её поведении и облике, явно ощущалась нежная и чувствительная душа. Толя – озорной и подвижный подросток – в те редкие минуты, когда на него нападало соответствующее настроение, мог неплохо рисовать. Да и дядя Гавриил не был лишён художественной жилки, о чём говорит, например, его стремление приобщить к прекрасному нас, непосвящённых. Ведь именно он нашёл позднее возможность, используя относящийся как-то к нему по работе служебный фургончик, свозить всю нашу семью в Петродворец и познакомить с его чудесными фонтанами.
Школа. Первые впечатления
Подошло время детскому «контингенту» нашей семьи собираться в школы. Именно «в школы», так как, не знаю в силу каких причин, отец записал старших детей в 203-ю школу около кинотеатра «Спартак», а младших – в недавно построенную 185-ю на улице Войнова (Шпалерной). Нам предстояло идти соответственно в 10-й, 6-й, 4-й и 2-й классы. Отец не внял советам учителей дать год на адаптацию детей и записать нас в классы, уже пройденные нами в Белоруссии. Время показало, что его решение было правильным.
Оно сохранилось в моей памяти как ясный, солнечный, но несколько прохладный день благодаря тому, что он был первым в незнакомой для меня городской школе. А для всего человечества эта дата навсегда осталась как день начала самой кровавой в истории войны. Но такое его значение не осознавали тогда и сами взрослые. Занятия нашего класса начинались во вторую смену. Из-за задержки, вызванной, видимо, утренними официальными мероприятиями, первая смена к нашему приходу ещё занималась, и перед закрытыми дверями школы собралась значительная группа ребят. Меня в школу никто не провожал. Лина занималась в первую смену. Знакомых среди учеников, естественно, не было. Поэтому я одиноко стоял в сторонке и поневоле наблюдал за резвящимися, кто как мог, одноклассниками. Школьной формы тогда не было, и одежда ребят представляла собой очень пёструю картину. Из мальчишек только единицы были одеты более или менее нарядно – светлые рубашки, шерстяные штаны и куртки, добротная обувь. Большинство же из нас были в дешёвой хлопчатобумажной одежде «немарких» тонов, напоминающей рабочие спецовки, и в летней обуви. Девочки выглядели поаккуратней. Большинство из них были в тёмно-синих сатиновых халатиках, из-под которых у некоторых выглядывала нарядная одежда. Такие халатики на девочках младших классов были практичны и очень тогда распространены. Неприятно резануло мой слух употребление некоторыми мальчишками нецензурных слов. В нашей деревне подобное считалось неприличным даже среди взрослых. Наконец, мы пришли в свой класс, и наша учительница, стройная и миловидная Вера Павловна, сразу начала рассаживать нас по партам. Было заметно, что пары она подбирала, как правило, «по одёжке», и посадила меня с девочкой очень скромно одетой. Испытанное мной при этом лёгкое разочарование да ещё обида в тех редких, а потом и вовсе прекратившихся случаях, когда мою фамилию искажали до не престижного – «лапоть», – это, пожалуй, все, оставшиеся в моей памяти, отрицательные эмоции за два года учёбы в 185-й школе. Казалось бы, деревенская повадка, нередко проскакивающие в речи белорусские слова, как и в целом мой довольно тщедушный вид, вполне могли ввергнуть в искушение кого-нибудь из одноклассников подразнить или поиздеваться. Но ничего больше из неприятного я не могу припомнить: то ли ребята вели себя настолько корректно, то ли причина в моей врождённой незлопамятности.
Правда, русской речью дети в нашей семье, овладели очень быстро и уже к началу второй четверти своим говором практически не отличались от остальных учеников. Труднее было маме – в её речи белорусские слова и обороты иногда встречались, хотя и она говорила без специфического белорусского акцента.
Тётя Валя. Освобождение дяди Феди
В один из осенних дней 1939 года нас посетила Валентина Александровна Константинова. Когда я, вернувшись с гулянья, застал её у нас, то она меня просто ослепила. Такой эффектной женщины мне встречать ещё не приходилось. Красивого овала лицо, прямой точёный нос, выразительные глаза, скрывающиеся при смехе в забавных и симпатичных раскосых щёлочках – всё это сразу обращало на себя внимание. Впечатление усиливали умелая косметика, модная одежда, подчеркивавшая стройную фигуру, едва уловимый запах духов. А её непринуждённые манеры, находчивая, часто остроумная речь, вместе с доброжелательным вниманием к собеседнику сразу располагали к себе почти окончательно. «Почти», поскольку по мере общения с В.А., начинала закрадываться мысль о том, что такое красивое и блестящее не может быть только добрым и простым, что в нём скрыты и острые шипы, которых следует поостеречься. В общем, у нашей будущей тёти был достаточно противоречивый характер, не лишённый широты и чувства долга, но и с заметной долей расчётливости и даже, пожалуй, коварства. В.А. работала секретарём на той же фабрике, что и дядя Федя. Роман между ними завязался задолго до его ареста и, со слов мамы, не заканчивался браком лишь из-за останавливавшей дядю разницы в их возрасте (около двадцати лет). Арест Ф.К. подверг их отношения серьёзной проверке. Валентина Александровна в течение всего периода заключения дяди вела себя как надёжный и верный друг, что в то время требовало мужества не на словах, а на деле. Вот и в этот день В.А. зашла за отцом, чтобы вместе отнести передачу для Ф.К. в «Кресты». Они взяли меня с собой.
В моей памяти от посещения этого знаменитого узилища остались бесконечно длинная стена из красного кирпича, небольшое, набитое людьми, помещение с очередью к зарешеченному окошку, да ещё сильный, с порывами, холодный ветер. Хотя тюрьма как таковая вызывала во мне отрицательные эмоции, постигнуть трагизм дядиного положения я был не способен. Со слов взрослых я знал, что Ф.К. не виноват, и у меня была детская уверенность, что раз это так, то с ним разберутся и освободят. Поэтому, когда 13 декабря 1939 года дядя Федя прямо из тюрьмы пришёл к нам, я воспринял это как должное. Только много позже дошло до меня, каким это был день для него, что оставил он за своей спиной в тот вечер. Фактически можно считать, что он вернулся с того света. Серое, измождённое, отвыкшее улыбаться лицо, шапка-ушанка, овчинный полушубок (я узнал полушубок отца), армейский вещмешок за плечами. Все это было довольно обычными деталями облика мужчин того времени. Лишь в жестах и облике дяди Феди проглядывала некая странноватая неуверенность. Неуверенность человека, как бы опасающегося того, что всё происходящее с ним сейчас – это сон, который может оборваться в любое мгновение. Я сразу ощутил к дяде уважение и сочувствие, к которым, однако, в данный момент примешивалась доля смущения и лёгкого раскаяния. Это было связано с тем, что некоторое время назад я и Лина, откалывая от большого куска сахара с помощью молотка и ножа маленькие кусочки, сделали заметную вмятину на гладкой поверхности дядиного буфета. Меня это сильно огорчило тогда, и вот теперь стало неудобно перед дядей: ведь мы испортили красивую и не принадлежащую нам дорогую вещь. Отмечу, что в моём смущении не было страха наказания – во мне говорила совесть. Подобные, подчас довольно болезненные, уколы совести из-за допущенных мной небрежности, невнимания или неоправданной грубости, составляют одну из важных черт моего мироощущения. Голос совести – мой главный советчик и контролёр. Поступать против него для меня неприемлемо, иначе мне грозит серьёзный душевный дискомфорт. Будет ли спокойна совесть? – ответ на этот вопрос подспудно имеет для меня решающее значение при выборе и оценке как конкретных своих поступков, так и в целом линии поведения в сложной жизненной ситуации. Я согласен с Н.А. Бердяевым, который сказал: «Совесть есть глубина личности, где человек соприкасается с Богом».
От дяди не укрылись скованность моего поведения и то, что я как бы сторонюсь его. «Коля, ты что, боишься меня?» – спросил он с лёгким удивлением, усилив этим моё смущение. Чувствуя, что объяснения сейчас будут совсем некстати, я только отрицательно покачал головой. С этого вечера началась для Фёдора Казимировича новая жизнь.
Специфика нашей службы была такова, как я уже ранее отмечал, что мы не должны были знать и в действительности не знали, кто, чем, как и в каком объёме занимается. Никакого параллелизма не допускалось, только по вертикали: всё знает только твой непосредственный начальник и начальство наверху. Своё мнение о Жене Синицыне, который был на четыре года младше меня, я составил в результате общения с ним. Родился он в Москве, но никаких связей с этим городом у него не осталось. Если судить по его мало подробным рассказам, то мне стало известно, что рос без матери, которая, якобы, умерла, когда он был слишком мал. Воспитывался отцом. Жили во многих городах, но последние годы – в Ленинграде. Со своей стороны, стараясь поддерживать ровные отношения, я тоже не пускался в излишние откровения, уходил от неприятных для меня вопросов, но иногда всё-таки допускал какие-то категоричные заявления. Уж не знаю, по какой причине, но он стал причислять меня к сторонникам взглядов средневекового итальянского иезуита, историка и учёного Надо сказать, что Евгений много читал, знал некоторые стихи тогда ещё почти запрещённого Владимира Высоцкого, иногда цитировал, имитируя его голос, например, запомнившиеся мне: «Порвали парус, порвали парус... Каюсь, каюсь, каюсь…» и другие.
Нрав людей непостоянен, и если обратить их в свою веру легко, то удержать в ней трудно.
Женя Синицын приехал в Хабаровск тоже без семьи, о которой мне было мало известно, кроме того, что он имел сына, мечтающего стать непременно железнодорожником, а жена работала кассиром в сбербанке. На первых порах нам пришлось некоторое время помотаться по гостиницам. Но вскоре, получив своё жильё, двухкомнатную квартиру, Женя оказался совершенно закрытым домоседом, сам ни в каких мальчишниках не участвовал и с семьёй на коллективные мероприятия не выезжал. Неужели боялся возникновению новых конфликтов? Только находясь в совместных командировках, мы, естественно, контактировали. Вечерами после изнурительной беготни по разным «инстанциям», когда наступало свободное время, в гостинице беседовали на отвлечённые темы, обсуждали какие-то второстепенные вопросы, играли в карты, домино или «шэшу-бэш». В одной из таких бесед у Жени Синицына как-то прозвучали слова, что через пять лет, он начнёт пробивать себе перевод в Ленинград. Если серьёзно сказать, то я не придал его словам особого значения, да и он до поры до времени не заострял на этом своего внимания. Иногда мы расслаблялись, позволяя себе выпить бутылку водки, а иногда и не одну в зависимости от обстановки вместе с приглашенными представителями взаимодействующих органов, без поддержки и помощи которых нам и шагу нельзя было никуда ступить. В самые первые свои командировки мы с Женей Синицыным (нас поставили в пару) выезжали под непосредственным руководством А.Н.Завернина, который передавал нам свой богатый практический опыт. Главной его задачей являлось представить нас местному территориальному руководству и заручиться поддержкой в нашей дальнейшей работе, что, по правде сказать, не всегда вызывало одобрительного понимания с их стороны, а также ознакомить с особенностями местных условий и с другими текущими вопросами. Несмотря на свой солидный возраст, как нам тогда казалось, Александр Никитич был весьма энергичен, расторопен, быстр, даже, возможно, несколько суетлив и разбросан, от того ли, что много знал и стремился охватить многое, но не всегда добивался положительной конечной цели. Тем не менее, его помощь для нас была очень важна.
В последующие годы, когда Александр Никитич демобилизовался, мы с Синицыным часто вспоминали его советы. И в тоже время, я так скажу, А.Н.Завернин оставил о себе в нашей памяти не очень много. Пожалуй, только то, что в его четырёхкомнатной квартире одна комната была отдана которых у него была целая стая разных типов, сортов и возрастов. Странное, казалось, увлечение. Человек-то он был знающий, образованный, с богатым жизненным опытом, но мы о нём ничего более интересного не могли вспомнить. Даже никому не известно, в какой город он уехал после увольнения в запас. Почему так получилось? Не знаю. Возможно от того, что увольняли его, можно сказать, под настойчивым и грубым нажимом, чтобы как можно быстрей освободить место Писюку. Следующим из нашей четвёрки выпускников 1969 года назову Виталия Эстрина. Не в обиду будет сказано, но, на мой взгляд, он из числа совершенно случайно оказавшихся в наших рядах. В Хабаровск он приехал вместе с женой и маленькой дочерью, и для проживания ему тут же была выделена однокомнатная квартира. Виталий, по его словам, родился в Западной Украине, был моложе меня лет на шесть-семь, только-только получил воинское звание «капитан». После окончания ВИИЯ, где изучал английский и индонезийский языки, сразу оказался на преподавательской работе в какой-то военной академии, расположенной в Калинине (ныне Тверь). Он успешно преподавал английский язык. Жена и родители жены проживали в Москве. Единственным неудобством для него, как он вспоминал, было то, что на занятия приходилось совершать долгий путь из Москвы в Тверь и обратно. Он считал, что ввязался в обучение в нашей «консерватории» не совсем осознанно, и теперь добираться до Москвы ему стало в сотни раз дальше. Возвращение, как только можно быстрей, в Москву, где у его супруги в районе Внукова был загородный дом, для Виталия было самой вожделенной мечтой, для реализации которой ему пришлось преодолеть тяжелый и тернистый путь, испытав жестокие разочарования в своём кумире, дорогом и любимом Писюке. Третьим по порядку в моих воспоминаниях, но не по значению выпавшей для него роли, оказался Юра Брукс (фамилия изменена). О, это далеко не наивный, бесхитростный простачок. Алгоритм его поведения в той или иной ситуации, казалось, соответствовал строго рассчитанному, глубоко продуманному, только ему одному известному жанру заказного сценария. Оказавшись, как он полагал, в не выгодной для себя ситуации, не впадал в депрессию или в состояние релаксации, а немедленно принимал решительные меры, не брезгуя мелким шантажом, подложной подставой, гнусным сутяжничеством, и даже непристойными для мужчины аморальными действиями, с тем, чтобы выкрутиться, вывернуться, выскользнуть, и выплыть из своего дерьма на поверхность. Безнадёжный наглый хвастун, обольстительный и эгоистичный ловелас, таким остался в моей памяти Юрий Павлович Брукс, с которым мне пришлось вынужденно общаться в течение нескольких лет.
Приметы нынешнего времени.
Он был младше меня на четыре месяца. Родился в Хабаровске первого января 1936 года в семье военнослужащего. Его отец служил в лётных частях, участвовал в Великой Отечественной войне, после завершения которой работал в сельском хозяйстве на постах председателей многих подмосковных колхозов. Родители его проживали на тот период в совхозе «Коммунарка», расположенном в ближнем Подмосковье. Юра окончил ВВМУРЭ имени А.С.Попова и был распределён на Северный флот. Проходил службу по своей специальности связиста на базе подводных лодок в Полярном или Североморске. Если судить по его рассказам, то служба ему нравилась, особенно тем, что он всегда был в окружении женщин не только в силу служебных обстоятельств, но и вследствие того, что многие жёны офицеров-подводников томились от безделья в периоды длительных многомесячных плаваний по морям-океанам своих мужей. Тогда-то он, будучи убеждённым холостяком, и поднабрался ловеласовской опытности. Мне было противно слушать его слащавые и мерзостные рассказы о своих похождениях. Прослужив на Севере несколько лет, Юра, как единственный сын в семье, стал усиленно добиваться перевода в Москву, аргументом для которого, на мой взгляд, служила обоснованная причина – пожилой возраст и болезни родителей. Перевод всё-таки состоялся, правда, как он вспоминал, не без определённых трудностей. В итоге Юра вскоре стал служить в одном из подразделений Управления связи Главного штаба ВМФ.
Тут я прервусь и сделаю маленький экскурс в историю того времени. В этот период я уже проходил службу в Центральном морском отряде Разведки ВМФ. Среди холостых офицеров, которых в отряде было весьма много, ходили разговоры о настойчивом предложении жениться на дочери одного заслуженного боевого адмирала. Однако ни у кого из наших ребят не возникало желание попасть в адмиральские зятья. Слышал однажды среди офицеров такой малоутешительный, но образный разговор, что на этой знатной особе уже места нет, чтобы где-то можно было «пробы» ставить. Вдруг разговоры среди холостяков о необходимости срочной женитьбы прекратились. Позже выяснилось, что адмиральская дочка вышла наконец-то замуж за какого-то офицера, прибывшего с Северного флота. О том, что этим «счастливым» женихом оказался Юра Брукс, я узнал от него лично только через десять лет, когда он оказался в Хабаровске. Отправляться для службы на Дальний Восток, куда он целенаправленно и предназначался, после окончания учёбы в «консерватории», ну никак не хотел, усиленно надеясь на пробивную мощь многозвёздных адмиральских погон своего тестя, находящегося, правда, уже в отставке. Дело осложнялось ещё и тем, что в семье у Юры с женой, как это иногда встречается, не было единства взглядов по многим вопросам семьи и брака. Избалованная светской столичной жизнью капризная адмиральская дочка наотрез отказалась ехать с мужем к Тихому океану, вызывающе заявив, что «пусть мужья любят нас, а мы будем любить тех, кого хотим». Не долго думая, Юра принял решительные меры – объявил, что в таком случае будет разводиться и подал заявление в суд. Тесть, видя, что семья его дорогой дочери рушится, стал убеждать зятя не доводить дело до крайности, забрать документы о разводе. Поскольку приказ о назначении после окончания академии был уже подписан, тесть настойчиво посоветовал послужить одному вдали от Москвы два-три годика. За это время он, боевой и заслуженный адмирал, пообещал предпринять необходимые меры по возвращению зятя и объединению семьи. Юра не захотел проводить неизвестное количество лет в отдалённой местности, поначалу вроде бы служебная карьера складывалась так удачно, но, не видя реальной поддержки в тот момент от тестя-адмирала, начал бракоразводный процесс, на ведение которого требовалось определённое время.
Игнорируя строгие и конкретные сроки прибытия к новому месту службы, Юра, чтобы избежать административных и даже судебных мер принуждения за невыполнение приказа, имитировал автотранспортное происшествие и умело «прыгнул» под колёса автомобиля при переходе через улицу, кстати говоря, предусмотрительно выбрав место вблизи поликлиники, куда незамедлительно и обратился. Разумеется, кроме лёгких ушибов и царапин, у него никаких серьёзных повреждений не обнаружили, но в госпиталь, он попал, как жертва нарушения правил дорожного движения каким-то неосторожным водителем. Главное в том, что он получил достаточно много свободного времени, которое использовал для решения своих делишек. Прежде всего, ему удалось сразу выиграть два судебных дела: бракоразводное и дорожно-транспортное. По прошествии трёх месяцев после выпуска, несмотря на всевозможные ухищрения и сопротивления, всё-таки Юре пришлось прибыть в Хабаровск. Вспоминаю, что в поведении его не наблюдалось какой-либо тени смущения, переживания, неуверенности, неловкости. Он открыто заявлял, что долго в Хабаровске не намерен служить. Как показали дальнейшие события, не рассчитывая на начальственное снисхождение, Юра Брукс выбрал свой путь достижения карьерной цели. Держался в коллективе активно, компанейски, с демонстрацией дружественности, а перед начальством подобострастно, подчёркнуто уважительно и даже льстиво. Такая линия поведения, как мне стало вскоре совершенно понятно, была искусственно наигранной и подчинена стремлению в достижении своих личных устремлений. Нашему «шефу», как в повседневном общении между собой мы называли Владимира Тимофеевича, понравилась видимая бесконфликтность, коммивояжёрская коммуникабельность, внешняя уравновешенность Юрия Павловича. Вскоре он получил продвижение по должности, на которой ему без задержки присвоили очередное звание «капитан 2-го ранга», хотя у него, по моему мнению, не было особых результатов в специальной деятельности. Но начальству, как говорится, видней. Для сплачивания коллектива, как утверждал Юра, он по своей инициативе как-то суетливо организовал сбор денег для награждения подарками каждого сотрудника ко Широко развернувшийся добровольно-принудительный отбор денежных средств активно продолжался только в течение трёх или четырёх месяцев. Наградив себя от имени всего коллектива ценным подарком в свой Юра перестал заниматься этой благотворительной акцией. Остальные члены коллектива, дни рождения которых приходились на другие месяцы текущего года, предвкушая счастливую минуту получения подарка, так их и не дождались, но и деньги им не были возвращены. Афера удалась. Никто не стал возникать. Наверное, подумали, стоит ли мелочиться?
Как показали дальнейшие события, Юра весьма настойчиво и целеустремлённо давно уже прорабатывал новые пути продвижения по карьерьерной лестнице и в первую очередь изо всех сил стремился найти более надёжную возможность возвратиться в Москву. Объектом для этой цели опять же была выбрана женщина, с которой ему удалось установить тёплые и даже близкие отношения ещё в период обучения в «консерватории». Эта сомнительная связь, надо полагать, значительно укрепилась, когда он стал разведённым. Бедная замужняя женщина, обольщённая внимательным и заботливым, как ей казалось, обхождением, не зная и не предполагая, что Юра Брукс, коварный искуситель, в таких делах поднаторел за годы службы на Севере, поверила заманчивым и соблазнительным словам ловкого обманщика. По решительному и настойчивому его требованию неожиданно для своего мужа и всех её родственников, не подозревавших о возможных резких изменениях в семейных отношениях, она приступила к оформлению развода, который оказался очень долгим, тяжким, запутанным. Хочу заметить, что эта замечательная, красивая и очаровательная дама, имевшая достаточно высокое общественное положение и располагавшая большими связями, мне известна и по имени, и по месту работы, но называть её я не буду, поскольку, как я считаю, она, запутавшись в своих чувствах, стала пострадавшей стороной от жульничества, коварства и обмана. Новая семейная жизнь для неё не имела счастливого продолжения. В Хабаровск, правда, она приезжала, осмотрелась, побыла несколько месяцев, да и возвратилась в Москву. Нескрываемая надежда на просчитанный перевод с помощью новой жены для Юры так и не осуществилась. Зачем нужна ему такая малоинициативная и слабовольная, жена, которая не смогла или не захотела его перетащить в Москву? Он спокойненько без всяких трудностей расторгнул с ней брак, разрушив созданный обманчивый миф счастливого семейного счастья.
Не особенно переживая о такой скоростной женитьбе, он незамедлительно нашёл очередную женщину, правда, с двумя детьми юношеского возраста, но твёрдо гарантировавшую, как он радостно констатировал, что его перевод в Москву теперь-то обеспечен. И в самом деле, в скором времени пришёл приказ, свидетельствующий, что Юра Брукс назначен на ту же должность, с которой уходил в Академию. Несмотря на то, что Юра переводился с некоторым понижением в должности, однако чувствовал себя самоуверенным победителем. Он добился своей цели, к которой шёл около четырёх лет, и уже пусть никого не волнует, какими путями и средствами он достиг своей вершины. Победителей не судят!
Надо сказать, что за эти годы в нашей «конторе» произошли и другие организационно-штатные перемещения. Александр Никитич Завернин был уволен в запас, и В.Т.Шорников, подготавливая себе замену, на должность своего заместителя назначил Б.Д.Писюка. Начальником Первого направления стал В.Б.Бычевский вместо убывшего во Владивосток Ю.Н.Столярова, ставшего нашим куратором в Управлении Разведки штаба ТОФ. Вскоре куратором направления Спецназа во Втором отделе Разведки Тихоокеанского флота был назначен и отбыл во Владивосток Ю.М.Гитлин. В «конторе», естественно, происходило перераспределение обязанностей и объёмов работы среди оперативных офицеров, некоторые, к слову сказать, приобретя определённый опыт самостоятельной работы, достаточно успешно работали по собственным планам. Писюку, у которого, как говорится, «за душой» собственного задела не было, пользуясь своим властным положением, удалось захватить перспективный участок работы, который в течение определённого времени успешно разрабатывал Ю.Н.Столяров.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Свои предположения на этот счет я изложу позже, а пока возрадуемся несказанному везению Ф.К.: его дело вернули! Оперативный уполномоченный секретариата Особого Совещания лейтенант ГБ Байков с согласования зам. начальника секретариата старшего лейтенанта ГБ Боровкова 3 июля 1939 года вынес заключение: «дело Лапцевича Ф.К. направить на доследование для уточнения противоречий в показаниях Лапцевича, Дическула, Гусева, Абрамова. (Из их показаний следует, что эти лица друг друга не знают)». После этого следствие снова замирает на четыре месяца. Видимо, это время ушло на решение вопроса: в какую сторону «уточнять противоречия»? В сторону их полного сглаживания (что, как мы уже убедились, было вполне по силам следствию) или в сторону их подтверждения? А для Ф.К. со дня последнего допроса (26.04.39г.) всё тянулись дни, недели и месяцы мучительного ожидания. В деле нет никаких признаков того, что до него довели решение Особого Совещания, и каждый свой новый день дядя встречал с мыслью, что он может быть последним. И все-таки Ф.К. опять повезло: по неведомым и никак не отраженным в деле причинам следствие избрало второе направление. 23 ноября 1939 года следователем следственной части УНКВД мл. лейтенантом ГБ Науменко допрашиваются вторично мой отец, дядя Гавриил и сосед Ф.К. по квартире уже упоминавшийся Зюзин А.Ф. Допрос, судя по всему, имел формальный характер. Всем задается одинаковый и единственный вопрос: «Знает ли свидетель Абрамова, Чистякова, Гусева, Дическула?» Каждый из допрошенных даёт отрицательный ответ, чем следователь и довольствуется. 29 ноября 1939 года в «Следственном деле» появляется постановление, которое привожу в подробном изложении. «Рассмотрев следственное дело № 56049-38 по обвинению Лапцевича Ф.К., 1892 г.р., уроженца БССР, Слуцкого района, дер. Веркалы, белоруса, гражданина СССР, б/п, образование высшее, одинокого, до ареста коммерческого директора фабрики им. Мюнценберга, проживающего по ул. Чайковского 36, кв.6 в преступлениях, предусмотренных ст.58-6, 8, 11 УК РСФСР нашел: Обвиняемый Лапцевич Ф.К. арестован 17 июля 1938 года как участник контрреволюционной военно-офицерской организации РОВС.
Вообще внедренная в умы версия (в сущности, просто нелепая), согласно которой террор 1937-го, обрушившийся на многие сотни тысяч людей, был результатом воли одного стоявшего во главе человека, мешает или даже вообще лишает возможности понять происходившее. В стране действовали и разнонаправленные устремления, и, конечно же, бессмысленная, бессистемная лавина террора, уже неуправляемая "цепная реакция" репрессий. И, без сомнения, погибли многие люди, не имевшие отношения к тому «слою», который стал тогда объектом террора, или даже, в сущности, противостоявшие этому «революционному» слою. -
Обвиняемый Лапцевич Ф.К. вначале признал себя виновным показав, что является участником контрреволюционных Савинковской организации и военно-офицерской организации РОВС. В первую был завербован Панковым А.А. (осужден), а в РОВС в 1930 году его завербовал Дическул В.Е. В свою очередь обвиняемый Лапцевич Ф.К. в 1934-35 гг завербовал в состав РОВС’а Чистякова, Гусева, Абрамова. Через Дическула Лапцевич передавал германской разведке ряд шпионских сведений. На допросе 26 апреля 1939 года обвиняемый Лапцевич Ф.К. от своих ранее данных им показаний отказался, заявив, что Дическула, Чистякова, Гусева, Абрамова он не знает, никогда с ними не встречался, и кто они такие ему неизвестно. Осужденный Панков в собственноручно написанном протоколе показал, что им был завербован в состав Савинковской организации Лапцевич Ф.К. Обвиняемые Гусев и Абрамов сначала показали, что были привлечены Лапцевичем Ф.К. в РОВС, но от своих показаний отказались и освобождены. Постановил: 1. Уголовное преследование обвиняемого Лапцевича Ф.К. по ст.58-6, 8, 11 УК РСФСР прекратить. Следственное дело сдать в архив. 2. Обвиняемого Лапцевича Ф.К. из-под стражи освободить. 3. Личные документы обвиняемого возвратить по принадлежности. Следователь Науменко». Согласовали и утвердили это «Постановление» те же лица, которые ранее дали ход «Обвинительному заключению»: соответственно Куликов и Огольцов (10.12.39 г.). Нетрудно видеть, что как «Обвинительное заключение», обосновывающее базу для уголовного наказания Ф.К. вплоть до расстрела, так и «Постановление» о прекращении его дела и освобождении, опираются на одни и те же «факты» и, кроме своих противоположных по сути постановляющих частей, практически идентичны. Преамбула и констатирующая часть первого документа отличались от соответствующих частей второго лишь отсутствием в «Обвинительном заключении» упоминания об отказе Гусева и Абрамова от своих показаний, порочащих Ф.К. Это и есть та доза положительной информации, которую следствие не посчитало нужным включать в этот документ, хотя, напомню, отказ был совершён «агентами» Ф.К. за 20 и более дней до утверждения «Обвинительного заключения». Видимо, из опасения, что слишком упадёт его обличающая «крепость». Ссылки на отказ Гусева и Абрамова от своих показаний включаются позже, когда требуется обосновать прекращение уголовного преследования Ф.К. Таким образом, «следственное дело» Ф.К. (как и многие тысячи других) целиком построено не только на «фактах» вымышленных и насквозь лживых, но к тому же и подтасованных. Это ещё одно подтверждение царившего в стране произвола, прикрытого некоторым подобием соблюдения юридических норм.
Необходимо осознать, что, вообще-то, смена "правящего слоя" в периоды существенных исторических сдвигов — дело совершенно естественное и типичное, Уместно сопоставить с этой точки зрения 1934–1938 годы с другим пятилетием больших перемен — 1956–1960 годами, В ЦК ВКП(б), избранном на XVIII съезде (в марте 1939-го), только около 20 процентов составляли те члены и кандидаты в члены, которые были в прежнем, — избранном за пять лет до того, в 1934 году, — ЦК, и этот факт часто расценивается как выражение беспримерной «чистки»; однако ведь и в ЦК, избранном на XXII съезде, в 1961 году, также лишь немногим более 20 процентов составляли те, кто был членами (и кандидатами) ЦК до 1956 года! - Правда сталинских репрессий. Кожинов Вадим Валерианович
13 декабря 1939 года вечером Ф.К. был освобожден из «Крестов» и явился к нам, на Каляева 11. Дяде предстояло начинать жизнь сначала. Работу он потерял, его отличная по тем временам комната, на третьем этаже, с балконом, в красавце-доме уже давно была занята. Ф.К. действительно считал себя вновь появившимся на свет. В заключение приведу несколько выплывших из архивов ГБ исторических фактов, лежащих, без сомнения, в основе массовых арестов бывших офицеров старой армии в конце 1937 и в 1938 годах. В сентябре 1937 года в Париже агентами НКВД был похищен председатель Российского Общевоинского союза царский генерал Евгений Карлович Миллер (1867-1939). Суд над ним в СССР правительственные верхи планировали превратить в громкую политическую акцию, в ходе которой рассчитывали «раскрыть» якобы действующую в Советском Союзе «широко разветвлённую контрреволюционную организацию» членов РОВС, связанную, само собой, с германской разведкой. Для этого и потребовались НКВД бывшие офицеры «царской и белой армий». Начались их повальные аресты. Самому генералу Миллеру на первом же допросе в ГБ был предложен выбор: расстрел или смягчение участи при условии его обращения к членам РОВС с призывом к покаянию и прекращению борьбы, а также согласии на участие в соответствующем процессе. Однако Миллер дал твёрдый отказ, и все последующие многомесячные усилия деятелей ГБ, включая лично Ежова, не смогли сломить волю
11 мая 1939 года он был тайно расстрелян. Таким образом, широко задуманный судебный процесс сорвался. Потерял к этому времени актуальность и вопрос со «шпионажем» в пользу Германии, поскольку уже затевалась дипломатическая многоходовка с германо-советским пактом. Поэтому в ходе кратковременной кампании по очистке органов НКВД от наиболее одиозных дел, последовавшей после смены Ежова Берией, и стало возможным неслыханное везение, выпавшее на долю Ф.К. и его «агентов» Гусева и Абрамова (третий «агент» Чистяков, похоже, вообще не арестовывался). К сожалению, судьба Дическула и Панкова мне неизвестна, хотя нет сомнения, что генерал Миллер своей верностью долгу и чести спас от неминуемой смерти ещё немало невинных жертв. Освобождение Ф.К. из лап НКВД можно принять за чудо. И не только из-за малой вероятности такого события в то безжалостное время, но и по своему судьбоносному значению для мамы, моих двух сестёр и меня. Как станет ясно из дальнейшего, не будь Ф.К. на свободе в начале войны, вряд ли кто из нас пережил первую блокадную зиму. В один из огненных дней сентября 1941 года, когда кольцо блокады только что сомкнулось, судьбы Ф.К. и нас четверых оказались в жёсткой сцепке. Не найдись тогда в его сердце достаточно добра и душевной теплоты, чтобы, сквозь вставшие перед каждым вплотную вопросы собственной жизни и смерти, а также своей семьи, вспомнить о семье недавно призванного в армию брата Василия и оказать ей возможную помощь, – в нашем роду не появились бы потом Григорьевы, Пашковы, Фомичёвы и Лапцевичи: Николаевичи с Борисовичами. Спасённый благодаря стойкости генерала Миллера дядя Федя, в свою очередь, спас от голодной смерти нас. Такая причинно-следственная связь событий и людских судеб столь невероятна, что невольно воспринимается как прямое выражение воли провидения, ставшее при этом возможным, благодаря незаурядной силе духа, проявленной двумя настоящими мужчинами, хотя и в разных по масштабам, но чрезвычайно нелёгких для каждого обстоятельствах. Поэтому и рассказ о дяде Феде мне хочется закончить фразой повышенной тональности: судьбоносно – благотворные события для «ближних своих» создаются людьми лишь тогда, когда воля провидения дополняется соответствующими нравственными качествами человека. Хотя бы одно из таких событий в течение жизни с лихвой оправдывает пребывание любого из нас на этой земле.
Город
Каляева 11. Квартира номер семь и её жильцы
Вернувшись с ночной смены ранним утром 18 июля 1938 года, отец узнал об аресте брата и увидел их комнату опечатанной. Некоторое время он прожил в коридоре, но затем, потеряв терпение, вскрыл печати. Это отцу сошло с рук, однако, долго ему жить там не дали. На великолепную дядину комнату сразу нашлись влиятельные претенденты. И районные власти, надо полагать, были уверены, что Лапцевич Ф. К. обеспечен новым «жильём» надолго, если не навсегда. Вместе, и те, и другие, легко провернули комбинацию, в результате которой отец был выписан из комнаты брата и взамен получил девятиметровую комнату на четвёртом этаже дома № 11 по улице Каляева. Но, как говорится, «нет худа без добра». Получив собственное жильё, отец обрёл законную возможность перевезти в Ленинград свою семью. И вот, в начале августа 1939 года я вижу всех нас с многочисленными узлами на остановке трамвая перед Витебским вокзалом. Позади остался почти трёхсуточный переезд: 40 километров на грузовике от Веркал до железнодорожной станции Пуховичи, затем железной дорогой до Ленинграда с пересадкой в Витебске. Отчётливо помню, что всё прошедшее перед моими глазами за время путешествия, как и открывшийся передо мной большой и шумный город с его обилием транспорта и других диковин, конечно, вызывало моё любопытство и интерес. Однако, эти чувства были совсем не похожи на иногда изображаемую в фильмах оторопь, от которой попавший в город провинциал якобы застревал с открытым ртом посреди улицы. Как ранее окружавшую меня пленительную природу, так и представшие теперь перед моим взором «чудеса» большого города, я воспринимал спокойно, как само собой разумеющуюся данность. Видимо, чтобы обрести способность удивляться окружающему, надо знать о мире существенно больше, чем это доступно восьмилетнему ребёнку.
Смотря на окружавшие меня многоэтажные дома, я удивлялся и недоумевал по другому поводу. Меня занимал вопрос, как при отсутствии лестниц живущие в домах люди умудряются попадать на второй и более высокие этажи? Ведь в деревне я знал только лестницы из двух жердей с перекладинами, а их на домах не было заметно. Поскольку вторым известным мне способом подниматься вверх было лазание по деревьям, то мне пришла в голову мысль, что, возможно, жильцы забираются на верхние этажи по идущим сверху вниз и напоминающим гладкие стволы сосен металлическим трубам? Правда, эту мысль я сразу отбросил, так как понимал, что пожилым людям такой способ не под силу. Мои сомнения разрешились, когда, после поездки в трамвае и короткого пешего перехода, мы оказались в парадной теперь уже нашего дома. Поднявшись по каменным ступеням лестницы на последний этаж, отец дёрнул за ручку, которой заканчивался длинный металлический прут, укреплённый сбоку от входной двери. За дверью раздался звонок, и очень скоро дверь открыла полная, небольшого роста пожилая женщина, встретившая нас довольно любезно. Квартира, в которую мы ввалились со всеми своими узлами, была небольшой и опрятной. Она удивила нас блеском паркетных полов и чистотой оклеенных обоями стен. В прихожей, в которую с лестницы вела двойная, закрывающаяся на массивный крюк, дверь, было ещё две двери: слева красивая двухстворчатая, справа обычная, одностворчатая. Напротив входной двери прихожая переходила в темноватый недлинный коридор.
Интерьер кухни в коммунальной квартире. Ленинград. 1920-1930-е гг. -
Отец двинулся в левую дверь, и мы попали за ним в просторную, светлую, в два окна, красиво обставленную комнату, в боковых стенах которой тоже двухстворчатые двери обозначали вход в смежные комнаты. Пройдя в левую из них, мы оказались в небольшой, тесно заставленной комнатушке. Это и было наше новое жильё. Заполнявшая её добротная дорогая мебель принадлежала дяде Феде. Светлая и уютная наша комната, помимо своих слишком скромных для нас размеров, имела и другой не менее существенный недостаток: попасть в неё можно было только через чужую жилую комнату, которую мы только что прошли, причём для этого требовалось пересечь её наискосок. Три комнаты, расположенные слева от входа в квартиру, (первая – наша комната, вторая – проходная и третья, смежная с ней, тоже в два окна, имела также выход в коридор) составляли вместе, в своё время, «жилую зону», какой-нибудь не очень состоятельной петербургской семьи. Была в квартире и комната, предназначавшаяся, видимо, для прислуги. В неё вела из прихожей упоминавшаяся одностворчатая дверь справа. За этой комнатой размещалась просторная, но темноватая, с одним окном в углу, кухня. Вход в кухню был из коридора. В торце его находился туалет. Ванны в квартире не имелось, телефона не было. В советское время в каждой комнате квартиры размещалось по семье. Остановлюсь на соседях подробнее. Дальнюю слева по коридору комнату (смежную с той, через которую мы проходили в свою) занимала семья Ленчевских: Анна Николаевна (открывшая нам дверь при нашем приезде) и Клавдий Антонович. Судя по всему, это были коренные петербуржцы с хорошим воспитанием. Оба они свободно владели немецким языком. Похоже, что А.Н. и К.А. ( возможно, и другие члены их семьи) жили в этой квартире и до революции. В пользу этого предположения говорит тот факт, что их единственный сын Андрей (я его видел перед войной в звании капитана, кажется, инженерных войск) занимал со своей семьёй комнату в квартире напротив нашей, через площадку. Как я узнал много позже, беря выписку из домовой книги, Клавдий Антонович в 1-ю мировую войну побывал в немецком плену. На момент нашего приезда он работал где-то служащим (сужу по виду продовольственной карточки, которую К.А. получал в войну).
Ленчевский Клавдий Антонович, 1871 г. р. Место проживания: ул. Каляева, д. 11, кв. 7. Дата смерти: декабрь 1941. Место захоронения: (Блокада, т. 17)
Среднего роста, полноватый, с холёным лицом, украшенным породистым с горбинкой носом, и коротким седым ёжиком довольно густых волос, Клавдий Антонович с жильцами квартиры (исключая, естественно, Анну Николаевну и ещё Марию Фёдоровну, о которой речь ниже) не общался, сохраняя по отношению к ним корректную отчуждённость. Все хозяйственные вопросы этой супружеской пары, включая и отношения с соседями по квартире, лежали на округлых плечах Анны Николаевны, полной седовласой дамы небольшого роста с довольно приятным лицом, которое, однако, портила изредка проглядывавшая в его чертах неискренность. Вскоре после нашего приезда она устроила нам, как сказали бы сейчас, своеобразный «тест» на честность: выставила на своё место в кухне тарелки, наполненные конфетами и печеньем. Мы «устояли», и через несколько дней «приманка» была убрана. Среднюю слева, проходную комнату, занимала Мария Фёдоровна Эген – худощавая, стройная пожилая дама. Высокая причёска, заканчивающаяся на макушке узлом седых волос, пенсне на шнурке, прямой и твёрдый взгляд, правильные черты гладкого, лишь слегка тронутого морщинами лица, строгая, элегантная, хотя и чуть старомодная одежда, создавали облик интеллигентной, с богатым внутренним миром женщины. Из общего ряда выделяло её и то, что при очевидной внешней привлекательности Мария Фёдоровна была незамужней – «старой девой». Она работала, преподавала в школе немецкий язык.
Был среди наших отцов один, которого знал каждый из нас. Это отец Вали Овчинникова, училищный парикмахер, он и стриг всех нас. Его судьба, рассказанная подробно, во многом типична для судеб наших отцов.
Рассказывает Валентин: «Алексей Александрович, уроженец Ярославской губернии, жители которой издавна пополнял сферы столичной торговли и обслуживания и петербургского купечества. У Елисеевых до революции управляющим гостиницы при Финляндском вокзале работал старший брат отца – Иван, в 1919 году он вернулся в деревню, т.к. в Петрограде было голодно. Но в 1923 году в Питер уезжает его брат Василий, а в 1924 году, в двенадцатилетнем возрасте на поезде на Московский вокзал приехал Алексей Овчинников – мой отец. С братом Василием они занялись изготовлением фанерных чемоданов, которые продавали на Сенной площади, и в конце 1925 года у них уже была однокомнатная квартира на улице Садовой. На первом этаже был ресторан «Днепр», на втором жил молодой и пока ещё неизвестный композитор И.О.Дунаевский, у отца с ним установились добрые соседские отношения. В 1928 году отец устроился учеником сразу на два места работы: на ЛОМО и в парикмахерскую. Парикмахерскую потом пришлось оставить, но инструмент и навыки он сохранил на всю жизнь. В 1934 году отца призывают на флот (в те годы призывали в 22 года, один раз в году – осенью, на 5 лет в РККФ, на 4 года в РККА). Отец принимает присягу в ноябре 1934 г. на площади Урицкого (Дворцовая). Перед призывниками в тот день выступил С.М.Киров, это было одно из его последних выступлений. Один год отец учился в школе младших командиров, в которой позднее учился В.М.Гришанов, будущий начальник Политуправления ВМФ, и далее последовательно служил в боцманских командах на крейсере «Киров», миноносце «Новик» (с 1926 «Яков Свердлов»), учебном корабле «Комсомолец» (до 1922 г. «Океан»). В разные годы на «Комсомольце» бывал кумир тридцатых Л.О.Утёсов. Дав концерт, Утёсов гостил на корабле по нескольку дней, где его поили, кормили, мыли и, конечно же, стригли и брили. В 1935 отец женился, в 1939 уволился в запас и по конкурсу поступил на должность гримёра-парикмахера в ансамбль «Пяти морей», где работали уже знакомые отцу Л.О.Утёсов, И.О.Дунаевский, а также И.О.Мурадели и Я.Б.Скоморовский. В ансамбль были собраны призванные в Вооружённые Силы танцоры, музыканты, певцы. Руководил ими одессит, майор А. Вайнер, отец знаменитых братьев. Перед началом войны в мае 1941 года отца призвали на военные сборы. Он уже готовился к убытию в военно-морскую базу Лиепая, когда за ним прибежал рассыльный от И.О.Дунаевского. Композитор брился дважды в день, а дело было к вечеру. Отец пришёл в форме, принёс инструмент, и во время бритья рассказал именитому клиенту свою историю. Дунаевский, будучи депутатом Верховного Совета СССР, имел большие связи, он тут же связался по телефону с военкомом города и попросил придержать отца. Так отец остался в Питере, а все, кто тогда убыл в Лиепаю, погибли в первые дни войны, поэтому я своим рождением обязан, в том числе и Исааку Дунаевскому. У отца была бронь, и он мог спокойно уехать в Алма-Ату, но он простился с ансамблем и пошёл в военкомат. Воевал он в 55-ой морской стрелковой бригаде, которой командовал полковник НКВД Ф.А.Бурмистров. В этой бригаде воевали будущие офицеры Нахимовского училища: С.П.Ростовцев, И.Д.Мукомел, С.Е.Тишкевич, Градов. В соседнем взводе служил лейтенант А.Н.Яковлев, будущий член горбачёвского политбюро, идеолог перестройки. Отца назначили командиром отдельного взвода, должность эта офицерская, видимо учли, что на флоте он был главным боцманом корабля. Зиму 1942 и 1943 годов бригада провела на льду Ладожского озера в районе крепости Орешек, а в январе 1943 года пошла в наступление.
(Из книги Н. Г. Кузнецова «Курсом к победе»: «… Высокую похвалу заслужили морские пехотинцы. Большинство из них входило в штурмовые группы 67-й армии. Это им пришлось первыми форсировать Неву. В составе этой же армии вела наступление 55-я стрелковая бригада под командованием полковника Ф.Бурмистрова. Она была сформирована в основном из краснофлотцев частей и кораблей флота. Решительным броском бригада форсировала Неву и захватила первую и вторую вражеские траншеи. Командир полка тяжелых танков, приданного бригаде, писал в донесении в штаб армии: "Я воюю давно, много видел, но таких бойцов встречаю впервые. Под шквальным минометным и пулеметным огнем моряки три раза поднимались в атаку и все-таки выбили врага"» - В.Г.). Летом 1943 года по директиве Сталина морские стрелковые бригады были расформированы и оставшиеся моряки возвращены на корабли, отец вновь попал на «Комсомолец», который в 1944 г. вместе с частью флота ушел в Порккала-Удд (Финляндия). Осенью 1946 года отец демобилизован, в том же году он пришел работать в ЛНУ, и работал в училище непрерывно до 1973 г., а в нахимовском лагере до 1981 года». Вот так!
[1] Элементы орбиты спутника: в апогее 947 км, в перигее 228 км, время обращения вокруг земли 96 мин. [2] Кинофильм по одноименному роману Григория Адамова, снимался на киностудии «Грузия-фильм» в 1955 году, что совпало с закрытием Тбилисского нахимовского училища. [3] Берзин А. А. Мое освоение Арктики // Тайфун, №1, 2002. С.21 [4] Вокруг Москвы не менее десяти посёлков с названием «Горки». Рядом с Рогачёвскими Горками было два пионерлагеря: верхний и нижний. Рядом с верхним лагерем находился детский санаторий, на базе которого в конце 60-х годов был организован дом отдыха для экипажей атомных подводных лодок.
Глава 2. Наша рота
Нахимовцы 1-го взвода в лагере. Слева направо сверху вниз: Попов Сергей, Градосельский Виктор, Иванов Вадим, Стражмейстер Александр, Гришин Валерий, Федоров Евгений, Щукин Владимир Воронков Александр, Белогуб Александр, Алехин Александр, Мельниченко Сергей, офицер-воспитатель Невзоров Валерий Антонович, помощник мичман Лесничий Иван Ефимович, Лебедь Владимир, Васильев Владимир, Борисов Борис, Стародубцев Михаил, Брыкин Александр, Малахов Георгий, Александрович Валерий, Смирнов Евгений. Нахимовский лагерь. Лето 1960 года.
Нахимовское училище - организация серьезная. Во главе училища, как и в любом военно-учебном заведении страны, стоит начальник, у него – свои заместители. Управление училищем состоит из отделов (учебный, политический, строевой, снабжения) и разных служб. Если подсчитать всех взрослых людей, работавших в училище (так называемый постоянный состав), то в ту пору их было едва ли не столько же, сколько и самих нахимовцев. Так что сравнение училища со школой справедливо лишь в том, что они принадлежат к одной ступени образования. Все нахимовцы здесь, как и ученики в школе, поделены на классы. Три параллельных класса составляли роту, а каждый из этих классов здесь называется взводом. А взвод еще делится на три отделения, как пионерский отряд на звенья. Подобно школьным звеньевым и старосте класса, здесь были командиры отделений и старшины классов, они имели воинское звание вице-старшина. С первого дня и на протяжении всей учёбы нахимовцы находятся под пристальным и постоянным надзором своих командиров. Их приходилось по одному на десять, а то и меньше, ребят. Роту возглавляет командир, а в каждом взводе есть свой офицер-воспитатель и его помощник. Есть также старшина роты. В роте по штату состояло 75, а во взводе, соответственно, 25 нахимовцев. Вот таким составом: постоянным и переменным, рота и переходила из класса в класс - с пятого по одиннадцатый. К началу учебного года в училище из отпуска возвратились все нахимовцы. 1-го сентября, как и во всех школах страны, в училище начались занятия. Теперь кругом царили чистота и порядок, как в настоящей воинской части.
В вестибюле было выставлено знамя училища, его охраняли старшие нахимовцы. Все нахимовцы, проходя мимо, отдавали знамени честь. А мы, еще не военные и без формы, болтались повсюду, не зная, чем себя занять.
***
Наконец, приказом начальника училища от 2 сентября 1958 года № 359 в 5-й класс (а принимали еще и в другие классы) были зачислены первые 44 человека, через неделю еще 21 человек. Набор нахимовцев в нашу роту затянулся на несколько месяцев. Всего за первый учебный год было принято 93 человека (при штате 75). Наша рота носила сначала номер шесть, потом семь. Это означало, что нам предстояло учиться семь лет. Во время нашего обучения порядок нумерации рот не раз менялся, и мы этими фактами пренебрежем, чтобы не вносить путаницу. Наверное, первыми мероприятиями после зачисления были баня и переодевание в морскую форму. Но точно этого никто не запомнил. Немудрено и забыть: эту форму нам пришлось носить очень долго. Сейчас трудно даже представить размеры той формы, ведь мы были довольно маленькими «человечками». Миша Московенко имел рост 1м 31см, вес 31 кг. Размер обуви - 34. Миша помнит сидящего в баталерке Колю Петрова, который изображал из себя важного вице-старшину и выдавал синюю рабочую форму. Обуви 34-го размера не было. Коля дал 36-й. Так Миша и ходил почти год в ботинках на два размера больше.
Нахимовец Михаил Московенко. Первое увольнение в город. 5 октября 1958 года.
Юра Монахов вспомнил один смешной эпизод, когда на второй или третий день он явился переодетый перед посетившими его родственниками. Его двоюродная сестричка, осмотрев его, с ехидной улыбочкой подметила: «Юра! А ботинки-то у тебя на одну ногу!». При тщательном осмотре оказалось, что еще и разного размера. Но они были настолько разношены предшественниками, что и не поймешь сразу, что к чему. Роту построили в коридоре, примыкающем к черной лестнице на третьем этаже южного крыла здания. Расставили всех по росту. Разница в росте была значительной. Вася Хомко был до того худ и мал, будто еще не родился, за что и получил соответствующую кличку. Вася говорит, что его рост тогда был 128 см, а вес 26 кг. Но у Полынько рост 129 см., а Вася был намного ниже его. Всепомнящий Хрущалин считает, что у Васи росту было всего 121см. Сам же Миша со своими 147 см был, чуть ли не самым высоким в классе. Не все помнится, но Овчинников точно весил 35 кг, Крылов 33 кг. Моисеев при росте 145 см, весил 43 кг, а Строгов примерно того же роста весил 25 кг, в блокаду таких рассматривали на просвет. Для сравнения надо сказать, что до Революции минимальный рост для поступления в Морской корпус был 137, 5 см, в наше время самый мелкий суворовец (что было установлено во время какого-то совместного мероприятия на Марсовом поле) ростом был 122 см. Можно сказать приблизительно, что средний нахимовец нашей роты был около 1, 5 метра ростом и весил килограмм сорок. Были ребята повыше, и пониже. По взводам нахимовцы распределялись по росту, так, чтобы, построившись, рота имела свой ранжир. Строй разбили на три равные части – и вся недолга. Такая нехитрая сортировка имела свой смысл, т.к. рост в том возрасте зачастую соответствовал уровню физиологического развития. Слава Калашников не помнит свой вес, но запомнил рост – 145 см - для него он был важен, хотелось выглядеть старше.
Нахимовец 7-й роты Слава Калашников.
Самые высокие попали в первый взвод. Один из них, пропорционально сложенный Саша Белогуб помнит только свой вес: при поступлении он весил 40 кг, а при выпуске 80. Впоследствии многое поменяется местами. Субтильный Жора Малахов станет по росту первым, Вася Хомко заматереет и получит прозвище «Хрыч», а Витя Строгов станет настоящим женихом. Когда каждый попал в свой взвод, у всех, наконец, появилась возможность оглядеться. Рядом стояли твои будущие товарищи. Взвод – это базовая единица, определяющая коллектив, большую часть времени он был изолирован от других стенами классного помещения. Да и спали одновзводники в непосредственной близи. Внутри взвода нахимовцы были разведены по трем отделениям. В классе отделение занимало, кажется, парты одного ряда и уж точно – свою колонну в строю. Во главе колонны стоял командир отделения. Он носил звание вице-старшина, и все его должны были слушаться. Но эти звания присваивались не сразу, и жизнь внутри коллектива определяли подчас лидеры вовсе не наделенные властью. Пережить разлуку с родителями и освоиться с новым образом жизни помогали друзья. В их число на первых порах попадали соседи по парте или по койке, с которыми после отбоя шепотом можно было обменяться впечатлениями, накопленными за день. Первое время Калашников, как и его отец, дружил с Грабарем и Монаховым. Родители свое знакомство поддерживали между собой долгие годы. А у детей за это же время произошло множество перемен. Случайные знакомства сменились знакомствами по увлечениям. Сначала Грабарь и Калашников попали в танцевальный кружок и еще поддерживали дружбу. Грабарь дружил и с другими танцорами: Витей Жидких, а затем с Володей Полынько. Но дольше и крепче всех у него сложилась дружба с Сашей Сиренко - оба занимались в кружке рисования. Юра Монахов дружил с Володей Мироновым, а Слава Калашников, как только к нему за парту посадили прибывшего в начале шестого класса Сашу Берзина, подружился с ним. Эта дружба началась как-то сразу и продолжается уже 45 лет, хоть и с разной интенсивностью. В то же время Игорь Задворнов и Миша Московенко как сели за одну парту, так и просидели вместе целых 12 лет: после Нахимовского они еще пять лет учились вместе во ВВМУРЭ, их дружба не знала перерывов и длится до сих пор. Во втором взводе друзьями стали В.Строгов и В.Смирнов, но уже через год эта дружбы выродилась в товарищество, а дружба Строгов – Фролов сохранялась не один год.
Нахимовцы Виктор Строгов и Виктор Смирнов. 1958 год.
В первом взводе о первых друзьях не вспомнил никто и это тоже можно объяснить. Когда их меньшие братья из других взводов просто вынуждены были сбиваться в стаи в силу своей мелкоты, эти «самодостаточные гиганты», похоже, могли прожить и сами по себе.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
