Он расправлялся с мясом, забыв спросить, пообедала ли жена, хотя она тоже недавно пришла с работы. Не везет! Поразительно не везет! Доложишь командиру соединения, а там посыплются, словно горох, инспекции и комиссии. Начнут трепать нервы. Жил в отличном дивизионе, и горя мало, а перебросили сюда — началось! «Взволнованные сердца», черт бы их подрал! То ли дело у Беспощадного... Виктор Викентьевич закашлялся. «А если инспекции и комиссии узнают, что Беспощадный прощает то, чего нельзя прощать по уставу, закрывает глаза на то, на что закрывать нельзя, поощряет сверх меры, поощряет, чтобы создать видимость полнейшего благополучия? «Мы — беспощадновцы». И я поощрял. Молчаливо... Влип! Интервью в газету давал. Расхваливал Беспощадного. А если все вскроется, что тогда?» Сухов отер салфеткой холодный пот. — Зойка, нет ли у нас в доме водочки? — Есть. Она вошла с графином: — А чем же ты закусывать будешь?
— Я так... как-нибудь... — Сухов взял графин, налил в приготовленный для чая стакан, выпил... — Ой, Виктор Викентьевич, плохо, вижу, дело, раз пьешь без закуски. Выпей-ка лучше чаю. Она положила в стакан три ложки сахару, как он любит. Сухов чувствовал, что пьянеет. Как же он пойдет к адмиралу? «Тем лучше, отложу до завтра, а завтра подумаю, идти или не идти. А может, и правда, не стоит? Не ради себя, ради пользы дела. Что я, флот не люблю? Люблю. Дивизион не люблю? Люблю. Хочу, чтобы он стал лучшим? Хочу. Так стоит ли обращать внимание на мелочи, на мелкие чепе, когда такие дела вершат мои молодцы-маяки, как их нынче все называют? На всю Балтику светят — и их затемнить? Своей рукой? Ну нет! — Ты так и не скажешь мне, что случилось? — спросила жена. — Вот привязалась! Не скажу. — А ведь зря не пьют водку стаканами, в одиночку. Была бы радость — ты и мне бы предложил выпить... рюмку. Значит — горе? — У меня лично нет ни горя, ни радостей. Есть служба. Понятно? Зоя вздохнула: — Удивляюсь, что тебя еще недавно в газете маяком называли. А ты вообразил, что маяк — это вроде номенклатурной должности: побыл на одном соединении, перевели на другое, переведут на третье... Раньше ты был другим... А теперь — и не замечаешь, что даже мне часто говоришь: «Мой дивизион и лично я, Сухов...» А ведь называл меня Белоснежкой... ...Когда-то он и верно называл ее Белоснежкой. Она и сейчас мила. Сколько ей лет? Тридцать два? Точно. Двенадцать лет они женаты. А заговорила так смело в первый раз за все последние годы! Всегда слышал только: «Поешь, выпей чаю», «Спать хочешь? Ложись, милый, ложись, а я еще посижу, поработаю». Или: «Не хочешь, так не пойдем», «Как хочешь, Витек, так и сделаем», «У меня на работе все благополучно». А теперь? Появилось что-то новое, неожиданное. Была удобной женой. Все всегда было на месте, вплоть до истоптанных шлепанцев и полосатой пижамы. А ее интересы? Да разве у нее были свои интересы? «Я живу тобой», — говорила она. Ну, разумеется, им. А разве нет? Приходили корреспонденты. Фотографию Сухова поместили на первой странице «» — передовой офицер! Зоя могла им гордиться, могла жить только им. И вдруг — смотри как заговорила...
...Правда, в последнее время он стал замечать, что иногда она отвечала невпопад— думала о чем-то своем. Ночью, проснувшись, видел: она лежит с открытыми глазами. Два человека, близких друг другу, у которых все, казалось бы, должно быть общим, — становились чужими. Зоя заговорила, как бы отвечая на его мысли: — Только первые годы я ждала тебя с трепетом, знала: придешь, обнимешь так, что сердце замрет, назовешь Белоснежкой, расскажешь обо всем, что с тобой случилось, — хорошем и плохом. А потом все десять лет ты забывал поздороваться, только и знал: «Готов ли обед?» Обед был готов всегда вовремя, я старалась вернуться с работы пораньше... За обедом ты читал газеты, потом включал радио, снимал ботинки, ложился, слушал и засыпал. Я все прощала. Я знала, ты любишь флот, может быть, даже больше, чем собственную жену, ты добиваешься, чтобы экипаж стал передовым. Я радовалась, когда твои глаза загорались, как прежде, когда ты рассказывал, какие молодцы твои подчиненные. Я жила твоей жизнью. А ты отстранял меня от нее. И вот уже несколько лет ты не знаешь, чем я живу. В театр и в Дом офицеров мы не ходим. И дома, если я слушаю музыку, ты выключаешь приемник. Стихи тоже слушать не даешь. Пошлейшие песенки, набор слов — тебе нравятся. А сейчас, скажи, ты меня слушаешь? Сухов сидел за столом и всхрапывал.
15
Зоя убрала посуду. И в самом деле, когда они встретились, он был совсем другим человеком. Правда, она как-то слышала в офицерском клубе: его обозвали «».
Она не поняла. Кто-то охотно разъяснил: Сухов щелкает каблуками перед начальством. Она не поверила. Виктор служил исправно, старался, шел в гору. Командовал кораблем. Экипаж стал отличным. Она радовалась. Но стала замечать, что муж начал хвастаться, твердить о своих заслугах (раньше он предпочитал хвалить подчиненных). Когда стал комдивом, рассыпался круг их знакомств — раньше часто на огонек забегали офицеры, их жены. А после, бывало, встретишь знакомых на улице, спросишь: «Почему не заходите?» — отговариваются занятостью. И к себе не зовут. Виктор, казалось, не замечал этого. Раньше, бывало, гостей — полный дом; ко дню рождения Виктора она три ночи стряпала. А теперь в день рождения и не поздравил никто. Спросила: «Почему никто не пришел?» — «Потому, что я строго с них взыскиваю. Обиделись». И в этом городе — то же самое: ни друзей, ни знакомых. Раза два заходил Беспощадный. Без жены, по делам. Составляли какие-то резолюции, письма, выступления по радио — выступать должен был Борис Арефьевич. Больше никто не заходит. В офицерском клубе Виктор ее познакомил с Крамскими. Провели вечер вместе. Ростислав ей понравился. Аля — тоже. — Такие славные. Позовем их? — спросила она. Муж ответил: — Я, моя милая, до смерти боюсь панибратства. — Панибратства? — удивилась она. — Ну да. Я — начальство. — Вот как... Не знала я, что начальнику нельзя дружить с подчиненными. С Беспощадным ты дружишь... — Не дружу, а общаюсь по долгу службы. Он — передовой офицер. Нет, положительно Виктора подменили! До нее доходили слухи: его не любят, чураются. Все дальше он отходил и от нее.
И вот — они стали . Совсем чужими людьми, живущими под одной крышей. И кажется, он стал чужим и для них, своих подчиненных. Обидно и больно. Стучат в дверь. А он — спит. Удивительно: кто это может быть? — Это я, Зоя Петровна. — Петр Иванович? — впустила она замполита.— К сожалению, Виктор Викентьевич заболел, спит, я хочу послать за врачом. — Может быть, я схожу? — встревожился Васьков. — Нет. Я уже позвонила. А впрочем, не звонила я вовсе. Не болен он. Петр Иванович, мне надо бы с вами о многом поговорить...
16
Сухов проснулся в кровати («Как я в нее попал?») и увидел уже одетую Зою. — Зойка, пойди-ка сюда! Она подошла неохотно. Он приподнялся и потянул ее к себе: — Полежи, куда ты спешишь... Раньше она бы покорно и радостно юркнула к нему под одеяло. Теперь он почувствовал, что она упирается. — Что с тобой? — спросил он недовольно. — Вот, значит, до чего докатился, — сказала, отойдя, Зоя. — Мне Петр Иванович все рассказал. Повсюду говорят, что комдив покрывает распущенность, чтобы спасти честь мундира. Вместо того чтобы вчера пойти к адмиралу, ты предпочел напиться... Он спустил голые ноги на коврик и, забывая, что смешон в короткой майке с выпирающим голым брюшком, забегал по комнате:
— Черт возьми, черт возьми! Я, пожалуй, сейчас же пойду, если так далеко . И камня на камне от них не оставлю! Я с них шкуру сдеру! Где штаны? Где штаны, я тебя спрашиваю?! — Хватит кричать, — сказала Зоя спокойно. — Я тебе не домработница. Он лихорадочно шарил по стульям: где штаны? Наконец штаны и китель были найдены. — Надо исправлять положение. — Поздно, Виктор, — сказала Зоя. — Что-о? — Все всегда надо делать вовремя. Снявши голову, по волосам не плачут. Он застегивал свой тесный китель. В это время пронзительно зазвенел телефон. — Подойди, Зойка. И меня дома нет. Ни для кого нет. Ты слышишь?
Зоя подняла телефонную . Ответила. Потом прикрыла мембрану рукой. Сказала: — Тебя. Адмирал. Сухов сразу обмяк и, прихрамывая, подошел к телефону.
17
А в семье Барышевых в то же утро разыгрался скандал большой силы. Ольга Поликарповна сотрясалась на диване в истерике: — Посмотрите на эту дочь! Собственную мать выгоняет из дому! Чудовище! Александра Прокофьевна отпаивала ее валерьянкой, бросая укоризненные взгляды на сына. Виктория стояла на коленях возле матери, заливаясь слезами, и зло кричала: _ Это все ты! Все ты, Игнатий!.. Бедная моя мамочка! Все ополчились против него одного. Игнаша молча снял с вешалки фуражку и плащ и ушел на корабль, хотя мог побыть дома до завтра.
18
Ростислав ничем не показывал, что Игнаша — проштрафившийся, и говорил с ним о корабельных делах, о матросах, о предстоящей встрече с солдатами-ракетчиками в «клубе волнующих встреч», о завтрашнем выходе в море. Ростислав понимал, как испорчено настроение у помощника. А с дурным настроением на корабле жить нельзя, нельзя общаться с подчиненными. Ведь настроение командира влияет и на ход службы. А завтра выходить в море! И когда Барышев попросил разрешения быть свободным и хотел уйти из каюты, Ростислав задержал его: — Сплоховал, Игнаша, а все же носа не вешай. И, придержав руку друга, душевно спросил: — Будем держаться, не правда ли? — Будем держаться! — окрылился Игнаша, вспомнив Нахимовское. — Никогда больше не подведу... Щупленький, часто болевший друг беспокойного детства стал в эту минуту Ростиславу особенно дорог. Ростислав и не подозревал, что только что протянул руку помощи утопавшему. Потому что Игнаша, выйдя от него, сказал решительно: — Ну нет, вы меня не спровоцируете!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
— Ты что стучишь? Вот, Александра Прокофьевна, полюбуйтесь, какие у нас с вами дети. Одна стучит, другой не является домой по неделям. Неизвестно, есть у моей дочери муж или он — подпоручик Киже. (Ольга Поликарповна считала себя женщиной начитанной и всегда приводила примеры из художественной литературы.)
В основе произведения Ю.Тынянова лежит исторический анекдот эпохи Павла I. Из-за описки полкового писаря живой человек объявляется умершим, а ранее не существовавший, но ныне документально подтвержденный, фантом , начинает свою насыщенную событиями жизнь.
— Я не могу больше жить в этой мерзкой квартире, не видеть Игнашу неделями, я хочу, чтобы он просился в Москву, — опять начала Виктория. — А он меня... он меня назвал... — Обозвал? — ощерилась Ольга Поликарповна,— Как же он посмел тебя обозвать, деточка? — Героиней газетного фельетона... — Ну, знаете, Игнатий, вы слишком много себе позволяете. Я читаю фельетоны в газетах. Герои их — люди плохие. — Он сказал, что я из тех жен, что мешают мужу служить, тянут с флота... — всхлипнула Виктория. — Если бы жив был мой Петр Алексеевич, он вас бы мигом перетянул в Москву. — А я, Ольга Поликарпова, никогда не согласился бы «перетягиваться» куда-нибудь с флота. — И есть же такие недоразвитые! Сам хлюпик, на ладан дышит, простужается в море... не согласился бы... Да вам только на берегу и служить! — Простите, Ольга Поликарповна, но какие у вас основания называть Игнашеньку недоразвитым? — разозлилась Александра Прокофьевна. — Он получил хорошее воспитание. — Лицо ее покраснело, нос обострился.— Вот ваша Виктория чудовищно избалована... Теперь взмолился Игнатий: — Мама, да хватит тебе!
— Нет, не хватит! И тебя оскорбляют, Игнаша! «Хлюпик, на ладан дышит. Недоразвитый». Ты совершил большую ошибку, когда связался с этой перезрелой девицей... — О-о... — взвыла оскорбленная насмерть Ольга Поликарповна. Игнатий надел фуражку. — Ты как хочешь, Витюшенька, а я ухожу. — Куда? — Хотя бы в кино. — Идем вместе! — Идем, дорогая! И раньше чем мамаши успели опомниться, хлопнула .
— Невоспитанность! — Дерзость какая! — Вот они — наши дети. Полное неуважение к родителям. Две старухи, оставшись вдвоем, взглянули друг на друга сочувственно. Ольга Поликарповна тяжело вздохнула: — Говорила я ей, не выходи за этого незадачливого лейтенантика... — Это кто незадачливый? И кто лейтенантик? — переспросила заносчиво Александра Прокофьевна. — А кто же, как не ваш сын... — Ну, знаете, если бы не Игнаша, ваше сокровище в старых девах засиделось бы... Никто бы не взял. — О-о-о! За тонкой стеной кто-то сердито сказал: — Опять завели! Теперь на весь вечер... Другой добавил в сердцах: — Вот ведь стервы!..
12
Игнатий и Виктория в кино не попали — билеты все были распроданы; шел фильм «». Они сидели в кафе, пили кофе с пирожками — и кто бы подумал, что всего час назад у них дело дошло почти до разрыва? Игнаша любил жену, хотя она и избалована родителями донельзя. После хорошей московской квартиры Витюша живет с ним и его матерью в крохотной комнатке на окраине города, терпит его отлучки; все было спокойно, пока ее не разбудоражила старая генеральша. Игнаша очень хотел ребенка. А Витюша говорила: «Еще успеем!» Он надеялся, что в конце концов все же станет отцом. Сейчас, сидя против своей Витюшеньки в уютном кафе, он уже забыл, что произошло у них дома. Ему начало казаться, что она снова, как шесть лет назад, внимает каждому его слову, ласково смотрит в глаза и обещает никогда не причинять ему огорчений. — Все будет хорошо, милая, неприятности — пустяки, главное, что мы , — сказал он растроганно.
Они тут же договорились, что завтра же Игнаша пойдет на вокзал и купит Ольге Поликарповне билет до Москвы. Скандал, который последует за этим, они уж как-нибудь вытерпят.
13
Петр Иванович Васьков внимательно выслушал Ростислава— тот постарался передать свой разговор с Суховым как можно подробнее, хотя часто сбивался, был очень взволнован. — Ну, теперь кажется все, — закончил он и попросил разрешения закурить. — Курите, — разрешил Петр Иванович. Он глядел на расстроенного Ростислава с сочувствием. — Да, докатились. Выходит, сам комдив побуждал к прямому очковтирательству. — А ведь я недавно предупреждал... и решительно, — продолжал Васьков, словно убеждая в чем-то себя самого. — С Беспощадным, не сомневаюсь, комдив нашел общий язык. По каюте растекался сизый дымок. Петр Иванович потянул носом: — «Золотое руно»?
— «». — А то еще есть, кажется, «Трубка мира»? Петр Иванович не был заядлым курильщиком и о сортах табака знал понаслышке. — Ну, хорошо, Ростислав Юрьевич. Теперь я знаю, что делать. — Я вам больше не нужен? — Нет, милый человек. Отдыхайте. И... не переживайте. Все утрясется. Он проводил Ростислава до трапа, вернулся. Отдраил иллюминатор. Потянуло свежим северным ветерком. Присел. Задумался. Он всегда старался быть правой рукой командира, его помощником и советчиком, надеясь, что сумеет сработаться с Суховым, хотя многое в характере комдива ему пришлось не по душе. Говорят, раньше Сухов таким не был, пока его имя не появилось в газетах в недлинном перечне маяков. Сухов вообразил, что так же легко и быстро у нас заработает славу, как в дивизионе, на который он пришел вместо умершего командира. А отличные экипажи кораблей, как блины, не пекутся. Труд, только вдохновенный труд предшествует получению почетного звания... Не сработались? Да. Да и не могли мы сработаться. И может быть, я больше всех виноват, что все на что-то надеялся... На что? На чудо, что Сухов перестанет быть Суховым? Переменится? — Теперь остается одно. — Петр Иванович взял фуражку и вышел.
14
Сухов пришел домой. — Почему не готов обед? — Я думала, ты сегодня на корабле...
— А я вот пришел. И голоден как ... — Сейчас приготовлю. Жена ушла в кухню. Он стал расстегивать тесный китель, чуть не вырывая пуговицы с корнем. Брюхо растет! Черт бы его побрал! Носить брюхо допустимо только капитану первого ранга, но не третьего. Надо сесть на диету. Сбросил китель, надел зеленую с желтыми полосами пижаму. Нет, каков Крамской!.. Подвел, негодяй! На ком все отзовется? На мне, конечно. Спросят с меня. Не уследил, распустил. Он, наверное, сказал это вслух, потому что Зоя спросила: — Что-нибудь случилось? — Ничего не случилось! Сухов отвернулся к окну. — А было время, когда ты со мной делился всем... плохим и хорошим... — Мне, честное слово, не до тебя, Зойка... — Значит, чепе? — Ну, чепе. А чем ты поможешь? Словами? Словам — грош цена...
— Какой ты стал злой последнее время! Зоя вернулась в кухню, принесла , на которой шипело разогретое мясо. — Поешь, может, станешь добрее. Когда он сел, она притронулась рукой к его плечу, словно желая обнять и утешить. Он дернул плечом. — Чай будешь пить? — спросила она. — Ты же отлично знаешь: я после обеда пью чай.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Владлен Васильевич, дорогой товарищ нахимовец! С днем рождения! Счастья, здоровья и благополучия Вам, Вашим близким, друзьям, сослуживцам, однокашникам!
Вспомним, товарищ...
5 класс. 1 взвод, 6-я рота фотографировались после киносъемки в кинофильме "Счастливого плавания". 16.05.1948. Слева направо: В первом ряду: Орлов (не окончил), Зимин (не окончил, бабушку привлекли по "ленинградскому делу", и он исчез), Игорь Тищенко, старшина класса, первый комсомолец, старпом на ПЛ, капитан-лейтенант Иванов Борис Назарович, старшина Денисенко, Гавриил (Геннадий) Клепиков, Николай Подлесов (талантливый художник), Анатолий Кичин. Второй ряд: Колосов (не закончил), Владлен Наумов, Мстислав Поздняков, Владимир Зыбин, Рудольф Хворостухин, Борис Бобров, Борис Петренко, Анатолий Якжин, Петухов (не окончил), Евгений Кондратенко, Дмитрий Чистяков. Третий ряд: Ростислав Красюков (закончил в 1954 г.), Виталий Вольский, Котов (не окончил), ?, Марк Левин, Вячеслав Вейс, Гарри Никитин, Кир Щетинин, Могилевский (не окончил), Георгий Зима, Прохоров (не окончил).
Нахимовец Владлен Наумов накануне выпуска.
Гремиха.
Штурман ПЛ Б-36 капитан-лейтенант Владлен Наумов. Сайда-губа. 1962 г. Черника с куста. Скоро в поход...
Декабрь 1977 года. "60 лет Великого Октября". Личный состав в столовой. Командир РПК СН пр. 667БД и вторая боевая смена в отсеке лодки.
В.В.Наумов: Снимок относится ко времени после 1980 г., видны многоцелевые ПЛ ПЛ. Это наша "Красавица", ее бортовой номер - в сумме счастливое число - 13. 13.01.1975. мы пришли Оленью губу в 13 ДиПЛ в 13.13., что было зафиксировано по командирским часам и занесено в вахтенный журнал.
У перископа - командир подводного атомного ракетного крейсера стратегического назначения Владлен Наумов.
В походе. Кажется, на этот раз отмечаем "День врача", а еще были "Дни акустика, штурмана, ракетчика, минера". Такая вот ПВР.
В офицерской кают-компании корабля. Дмитриев Игорь Константинович, лейтенант, ракетчик, старшина 2 статьи Вихор В., рулевой-сигнальщик, специалист первого класса, Наумов Владлен Васильевич, лейтенант Конеев Алексей Николаевич, ныне контр-адмирал, Алешкин Анатолий Григорьевич.
Командирский наказ. Портрет командира атомахода контр-адмирала В. Наумова В.А. Печатин Не каждый заслуженный адмирал-подводник удостоился "картины маслом".
Мостик УК "Хасан". Гибралтар. 15 мая 1983 г. На практике с курсантами ВВМУ подводного плавания им. Ленинского комсомола.
Курсанты ВВМУПП им. Ленинского комсомола принимают присягу на борту крейсера "Аврора".
Андреев А.П., Мухтаров Аслан Азисович, минер "букашки", Наумов В.В.
2008. На сапфировой свадьбе у сослуживца Алботова Мурада Шамильевича, старшего помощника по БУ, второй экипаж "К-182". Слева от Наумова В.В. Людмила Петровна.
Традиционная встреча 1-го экипажа рпк СН "К-182" "60 лет Великого Октября". 2012. Командиры 1-го экипажа (справа налево): март 1994 – февраль1998 капитан 1 ранга запаса Татаринов Александр Анатольевич ноябрь 1989 – апрель1994 капитан 1 ранга запаса Прокопюк Генрих Юлианович март 1973 – ноябрь1980 контр-адмирал в отставке Наумов Владлен Васильевич ноябрь 1987 – ноябрь1989 вице-адмирал запаса Симоненко Сергей Викторович Старший помощник командира по боевому управлению Секирин Александр Сергеевич, 05.1975 – 09.1977
Ритуал посвящения первоклассников в юнги школьного музея подводной лодки Л-3 в 201-й школе Фрунзенского района
С уважением и признательностью, питоны разных лет!
— Вы доложили о происшествии помощнику; комсомол примет меры... Когда собрание? — Завтра, если командир разрешит. — Сам бы зашел... люблю комсомольский запал! Уж вы их с песочком продрайте, с песочком, хорошо вы сказали: чтобы всю жизнь помнили... Но, знаете что, Орел? Если, скажем, посторонние вас будут спрашивать, было ли на корабле или там на пирсе чепе... вы уж не подтверждайте... «Я не я, и хата не моя» — так, кажется, народ говорит? Ну, что вы скажете? — Что не стану подводить товарища капитана третьего ранга. — Вот и отлично. Вы меня, значит, поняли? — Не могу пойти против совести, товарищ капитан третьего ранга. — Погодите. Это как понимать? — Если кто спросит, вынужден буду сказать чистую правду; а то заподозрят, что правду говорить запретили; я же своих командиров так уважаю, что не могу допустить, чтобы о них плохо думали.
Комдив растерялся. Гмыкнул, задумался. — Можете быть свободны. Идите. На другой день Орел пришел в кубрик на вечер «Совесть матроса». Он поделился с товарищами своими раздумьями: — Презентов слезно просил замять инцидент — не стоит, мол, огорчать любимого командира. Ты не любишь командира, Презентов, и не уважаешь его, ты запятнал свою совесть и, совершив недостойный матроса проступок, упрашиваешь покрыть тебя... ...Черноус на собраниях говорит красивые речи. Голосовал за решение «служить так, чтобы не осудили товарищи, не упрекнул командир»: А на деле? Я нашел скомканный черновик письма возле его койки: «Дорогой прародитель, служу, я сказал бы, о'кэй, но вот питания явно мне не хватает, на курево и на представительство нужны тугрики. Пришли-ка деньжат и харчей; коли на почту самому сходить некогда — пошли бабушку». Двадцатилетний ребеночек, где твоя совесть? Я недавно читал письма моряков из осажденного Севастополя. Лейтенант Пьянзин был немногим старше тебя. Послушай, что он писал матери: — ...«Послал аттестат на 500 рублей, по которому ты будешь получать с мая сорок второго. Обо мне не беспокойся... Если придется умереть, помни, мама, что сын твой умрет геройски!»
И он умер геройски. Фашистские танки прямой наводкой били по батарее. Силы были неравны. Замолчала последняя пушка. Фашисты ворвались во дворик. Истекающий кровью Пьянзин радировал своим:
Он жил по совести, Пьянзин. А ты, Черноус?.. «Тебе что, жизнь надоела?» — спросил ты меня, когда я вызвался разгружать баржу с минами. Нет, я хочу долго жить, меня дома ждут мать и Машенька. Я им необходим. Но я хочу быть не только акустиком. Испытать все, что чувствует минер в минуты опасности, — вот что было мне нужно. Иначе я не мог считать, что изучил специальность минера. ...Я остался на флоте. Не потому, что я — выскочка. А потому, что сейчас я нужен флоту не меньше, чем Машеньке. И как видите, не ошибся: вышел приказ — мы все, старослужащие, нужны, пока в мире тревожно. Нас всех оставили на какой-то срок... Когда я ездил домой, в Ленинград, мама спросила меня: — Как ты служишь? — По уставу, — ответил я. — А что значит — по уставу? — По совести. — Вот и хорошо, что по совести. Я был по-настоящему счастлив.
11
Барышев чувствовал себя совершенно несчастным. Не потому, что он строго наказан. Он потерял доверие командира. Что ему остается? Уйти на другой корабль? Ростислав был прав, говоря: «Вспомни Нахимовское. Чему нас учили? Быть непримиримыми к любому обману». Игнаша больше не сваливал свою вину на Беспощадного: «подавил авторитетом, уговорил обмануть». Сам виноват. Давным-давно, лет семнадцать назад, он пытался покрыть мерзкий поступок нахимовца Красноставского. Тот запугал его. Все раскрылось. Нахимовцев построили на плацу; посередине стоял провинившийся. Один из офицеров подошел к Красноставскому, сорвал погончики. Тот оскалил зубы, как волк. На весь плац разнеслась команда: «Налево кругом! Из Нахимовского училища шагом марш вон!» Ворота широко раскрылись. Изгнанник вышел. Шел медленно. Выйдя за ворота, оглянулся. А как меня отчитал тогда адмирал! При всех... Краска стыда залила лицо нахимовца Барышева. Он боялся Красноставского, а потому и покрыл его. У детины были тяжелые кулаки... Его все побаивались — он младших заталкивал в темные углы и избивал. А теперь почему Барышев умолчал о чепе? Не захотел отказать Беспощадному? Побоялся последствий? Орел вчера в кубрике на вечере «Совесть матроса» говорил о чистой и незапятнанной совести. А у него, у Игнатия Барышева, его офицерская совесть чиста?
Не успел Игнаша прийти домой — началось обычное. Витюша говорит, она волновалась. Мужа не было дома неделю. Может быть, он опять простудился и лежит в госпитале? Так и до туберкулеза недалеко. — Ты надолго пришел? — До послезавтра. — И опять исчезнешь на неделю? Хватит! Больше я в море тебя не пущу. Он пытается убедить ее: — Валентина Гагарина прекрасно знала, что ее Юрий отправлялся не на прогулку. В глубине души, может быть, ее и точил червячок: а вернется ли он к ней и к детям? И все же она не сказала ему: «Оставайся». Она сказала: «Иди». А ты каждый раз устраиваешь мне сцены: «Не ходи, не пущу тебя в море». Море, правда, не космос. Но как ты не можешь понять, что в море — моя служба, о море я мечтал с детства.
— Такая служба меня не устраивает. — Но ты же знала, на что шла. — Предполагала. — Вот видишь... знала. — Но я не думала, что буду сидеть по неделям одна. Хочу в Москву! — Ну что же, съезди, проветрись. — Телегины давно уже в Москве. Такой же старший лейтенант, как и ты, а работает в центре. Ездит на флоты по заданиям. Все устраиваются. А ты? — Я, милая моя, корабельный офицер. Меня на берег не заманишь. — Дождешься, что выгонят. — Меня? Почему? — Ты что же воображаешь, что от меня все можно скрыть? Я ничего так-таки и не знаю? Знаю, милый мой, слышала, что у вас там случилось и ты во всем виноват. — Я? Помилуй, Витюшенька... — Люди добрые все рассказали — и как тебя прорабатывали и как наказали. Твой Крамской тоже хорош. Друга отдал на растерзание. Помнишь, мы в театре смотрели — друг напился, Платонов его защитил: не было, мол, этого, не напивался он, да и все тут. А твой?
– один офицер, Часовников, нарушает Устав, другой, командир корабля Платонов, покрывает своего друга, понимая, что он делает это умышленно, желая уйти с флота, сбежать от своей несостоявшейся любви к Анечке, жене Платонова.
— На Ростислава я не в обиде. Интересы флота прежде всего... — Флот, флот, а ты пропадай? — Я не пропал. И не пропаду. Вот подожди еще, наш экипаж будет отличным. А Крамского я уважаю. — Ну и уважай. И ходи с ним в свое море дрянное. А я опять — одна в театр, одна в кино, одна в кафе, одна дома... Хочу в Москву! — Это чеховские сестры стонали: «В Москву, в Москву!» — Ну что ж? Даже Чехов признавал, что жить можно только в Москве. — О таких, как ты, Витюшенька, фельетоны пишут... — Если пишут в газетах, значит, я — массовое явление. — Но в газетах и о других женах пишут. О тех, что мужьям помогают служить. — Милый мой, я тебе шесть лет помогаю. Помогаю, помогаю, а толку что? Вижу я тебя? Порой мне кажется, что у меня мужа нет.
— Я голодный, Витюшенька, — сказал он жалостно. — Накорми меня. Он действительно был голоден, как мальчишка, прибежавший из школы. — Что у вас здесь происходит, дети? Только ее не хватало! Вернулась мать жены, Ольга Поликарповна. Горбоносая, крашеные черные волосы, массивная. Она уже шестой месяц живет у них. Ей понравился Таллин — целыми днями сидит в кафе и не хочет оставлять свою дочку. Женщина она властная и настраивает Витюшеньку. Так и живут в одной комнате вчетвером. — Так что у вас здесь происходит? — повторила она. — Игнатий, я вижу, возбужден. Виктория — взволнована. Поссорились? Мы жили с моим Петром Алексеевичем в полном согласии. Покойный генерал-лейтенант обладал покладистым характером. Как же! Поедом ела своего генерал-лейтенанта! Он запирался в своем кабинете и отмалчивался, бедняга. — Виктория хочет ехать, Ольга Поликарповна, в Москву. — А вы это находите удивительным? В Москве у нас приличная квартира. Моего генерал-лейтенанта больше ценили, чем вашего контр-адмирала. Его вдове и голову приткнуть негде. — Это мне голову приткнуть негде? — вышла из кухни мать Игнаши, Александра Прокофьевна. — У меня, слава богу, сын. А вот вас в любую минуту могут из вашей квартиры... — Мама, не надо! — взмолился Игнаша. Он знал, чем кончается такой разговор. — Надо! — непримиримо отрезала Александра Прокофьевна.— Мой адмирал погиб в море, а не умер в тылу от инфаркта...
— Мой? От инфаркта?! — взвилась Ольга Поликарповна. — Петр Алексеевич вышел в отставку из-за своих многочисленных ран... — Но умер он все-таки от инфаркта! — не сдавалась Александра Прокофьевна. —И похоронен на Новодевичьем... — А ваш где? Нет, вы скажите мне, где могила вашего? — Мама, да перестаньте вы, в самом деле! — ударила Виктория кулаком по столу. — Это невыносимо!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Бросив письмо отцу Черноуса в ящик на пирсе, Ростислав пошел на флагман; вошел в каюту к комдиву. Комдив сам с собой играл в шашки. Ростислав доложил, что произошло чепе. Комдив смешал шашки. — Чепе? Докладывайте. Ростислав доложил. — Удружили, — барабаня пальцами по столу, сказал Сухов. — Нечего сказать, поднесли подарочек... Н-да-с... Вы где-то отсутствовали? — С вашего разрешения, товарищ капитан третьего ранга. Но если даже чепе произошло без меня, я целиком и полностью за своих людей отвечаю. Помощник пытался скрыть происшествие, поэтому прошу наложить строгое взыскание на старшего лейтенанта Барышева. — А что вы сделали с нарушителями? — Всыпал полную меру. Да комсомол еще ими займется. — Ах, ? «Беспокойные сердца»? Так-так-так... — Комдив соображал. — Значит, Барышев скрыл чепе? А кто же о нем доложил?
— Старшина Орел. — Орел... — протянул комдив с недовольством. — Так-так. Барышев, стало быть, промолчал? Комдив обдумывал, продолжая постукивать пальцами по столу. — Скажите, они набедокурили в гавани? — Да, на пирсе. — И ни на кого не напоролись? На патруль или на офицера из другой части? — Не-ет. — Так-так... Ну что ж? Немного погодя спишите их в другой дивизион... в аттестации пишите не все, разумеется... — Но они хорошие специалисты, товарищ капитан третьего ранга, и мне они нужны, — возразил Ростислав.— Они строго наказаны и, надеюсь, исправятся. — Строго наказаны, говорите? — забеспокоился Сухов. — И вы уже внесли в карточки?
— Прошу прощения... Еще не успел, — смутился Ростислав, кляня себя за оплошность. — ...Еще не успели? Так-так... — глаза комдива уперлись в переносицу Ростиславу. — Вы говорите, они хорошие специалисты, отличники... — Сам удивляюсь, что на них нашло. Виноваты, конечно, родители, присылают крупные деньги. Можно подумать, сыновья их голодают. Лучше бы посылали теплые письма. Как мать Орла. — Это вы совершенно правильно. — А Черноусу папаша прислал ко дню рождения грелку со спиртом. Безобразие! Я написал, что так не должен поступать коммунист. — Очень хорошо сделали. Соблазн, черт возьми! День рождения, друзья, посылка... как не выпить на травке? Отличники, черт возьми! Позорят корабль! Из-за их проступка экипаж, пожалуй, и не получит высокого звания. Как вы думаете, Крамской? — Полагаю, что не получит. Я к этому готов. — Но вы, кажется, сказали, что комсомол ими займется?.. Так-так. Ну и пусть занимается комсомол, — вздохнул облегченно Сухов. — Пусть им всыплют, что полагается... — по-товарищески, по-дружески. Но предупредите, чтобы нигде не болтали. Да они и сами не дураки. Думаю, Беспощадный со своими тоже сам разберется. Уж он-то — дока! — Да. Дока. Это он уговорил моего слабохарактерного помощника промолчать. Благополучие, мол, дороже всего. Мне думается, товарищ капитан третьего ранга, нельзя относиться снисходительно к нечестным людям, щадить их самолюбие или, вернее сказать, честолюбие... Ведь они наносят вред дисциплине, боеспособности, всему делу, которому мы с вами служим...
— Н-да-а... — Сухов разглядывал Ростислава, будто видел его впервые. — Вы, разумеется, правы, и я все учту. Да, учту, Крамской, обязательно. Но... — он сделал паузу, — не задумывались ли вы над тем, что нам с вами... вернее, удобно ли нам с вами чернить ваш доселе примерный корабль? Да и вас, Крамской, у вас и так, кажется, достаточно неприятностей... по личным вопросам, — намекнул Сухов на недавние письма в защиту «бедной брошенной матери». — Знаете что? — комдив снял с вешалки фуражку Ростислава и сунул ему в руку. — Вы мне ничего не докладывали, а раз не докладывали, стоит ли марать ваш корабль? Только сейчас Ростислав понял, куда гнет Сухов. А тот, тесня его к двери, очень ласково продолжал: — Теперь и преступников коллектив берет на поруки, а они... какие же они, в самом деле, преступники? Ростислав возразил: — Я считаю, что пьяная драка — хулиганство, а значит, и преступление. — Ну, люди они молодые, и повод, как видите, был от них не зависящий... посылают же водку в посылках! Хорошо, что вы написали родителям, очень похвально. Кстати, кто отец Черноуса? — Начальник главка министерства. — Начальник... главка? Н-да-а... А вы... вы в каких выражениях ему написали? — В самых резких.
ЦЕННАЯ ПОМОЩЬ - Зачем вы взяли начальника главка в соавторы своего научного труда? Чтобы он помогал? - Нет, чтобы не мешал. Рис. Л. Генча. -
— Гм... Напрасно, Крамской, совершенно напрасно! Глядишь — озлится начальник главка, обидится, напишет в политуправление — и пойдет кутерьма! Зачем переписка, почему переписка, да еще не выдержан дипломатический тон? Уже отправили? Жаль. Оставляю на вашей совести. В случае чего, вам одному придется расхлебывать. Я на себя ответственности не беру. Вы мне о письме не докладывали. Да. Вот так. Так вот и скажем... Оказывается, и письмо написали: еще одно наказание. А ведь трех наказаний за один проступок нельзя наложить... — Он нахлобучил фуражку на голову Ростиславу: — Идите, отдыхайте и ничего не пишите в карточки. Не будем портить статистику. Ростислав возмутился: — Простите, товарищ капитан третьего ранга, статистика всегда считалась точной наукой. И если очковтиратели добиваются, чтобы люди перестали верить статистике, остается ликвидировать начисто или статистику или... очковтирателей. Я все обдумал, прежде чем пойти к вам, товарищ комдив. Меня не учили обманывать — ни отец, ни училище. Подлецом я быть не хочу. Сухов, уже не скрывая своей неприязни, отчеканил: — Вы не патриот своего корабля! Вам не дорога честь дивизиона, если вы допускаете мысль, что экипаж вашего корабля не получит звания отличного, — я лично этой мысли не допускаю! Еще раз о том, что произошло, рекомендую молчать! И он с силой захлопнул дверь за перешагнувшим комингс Ростиславом.
: Многие признают за патриотизм безусловную похвалу всему, что своё. Тюрго называл это лакейским патриотизмом, du patriotisme d'antichambre. У нас можно бы его назвать квасным...
Придя в свою каюту, Ростислав аккуратно вписал нарушителям в карточки взыскания за совершенный проступок. И все же не мог успокоиться. Недавно в клубе офицеров рассказывали, что в одной из баз построили новый бассейн для пловцов. Когда начальство решило посетить базу, бассейн еще не работал, хотя уже было отрапортовано, что он на полном ходу. Немедленно объявили аврал, налили вручную воду — тысячи ведер! — и пустили в бассейн пловцов — разумеется, первых попавшихся под руку. Начальство осталось довольно, а очковтиратели спасены от разоблачения. Черт знает что! Нет, очковтирательству он злейший враг! Ростислав надел фуражку и пошел к Петру Ивановичу Васькову.
10
В тот же вечер Евгений Орел, лежа на койке, раздумывал: правильно ли он поступил, не рассказав командиру о разговоре с комдивом? Сплетничать он не любил. — Садитесь, Орел, — сказал комдив ласково, когда он явился по срочному вызову. — Жаль было бы отпустить с моего дивизиона такого орла, — добавил он, довольный своим остроумием. — Похвально, что вы остаетесь. О вас и командир соединения хорошо отзывается. Уверен, не подкачаем и на состязательном поиске добьемся новых высот. Вы, я надеюсь, гордитесь своим кораблем?.. — А как же можно им не гордиться, товарищ капитан третьего ранга? — ответил с большой теплотой Евгений, и все лицо его расцвело. — Да, вот именно, правильно вы отметили: как же можно им не гордиться? Я лично вами доволен. Партия учит нас быть патриотами флота, своего соединения, своего корабля. А вот некоторые этого недопонимают. По недомыслию или по молодости. Набедокурят, спохватятся, ан уж поздно. После драки кулаками не машут. Кстати, у вас произошла на корабле драка? — Так точно, было такое дело, — нахмурился Евгений. — Только не на корабле, а на пирсе. — Ах, на пирсе? Ну и как они, сильно потрепали друг друга? — Не то чтобы очень, но каждому досталось по заслугам. — Вы, кажется, член комсомольского бюро? — Так точно.
— И вы за них возьметесь как следует? — Всю жизнь помнить будут, товарищ капитан третьего ранга. — Ай, хорошо сказал! Люблю комсомольскую хватку! Сам таким был когда-то: спуску не давал разгильдяям. А как, по-вашему, драчуны способны исправиться? — Их, как говорится, не черт, спирт попутал, в глаза смотреть нам стыдятся. Из шкуры вылезут, больше не подведут ни командира нашего, ни товарищей. — Очень хорошо. Я лично тоже в этом уверен. Вы были свидетелем потасовки? — Так точно. Сам разнимал. — А кроме вас еще были свидетели? — Двое с корабля капитан-лейтенанта Беспощадного. — Комсомольцы? — Комсомольцы. — И уж, наверное, такие же патриоты своего корабля, как и вы своего, Орел?
— Мне думается, за него отдадут.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
