— Разве Беспощадный — ваш командир? — Он сказал, что успел переговорить с комдивом, и комдив с ним совершенно согласен. «Неужели вы, — сказал мне Беспощадный, — не патриот своего корабля? И небольшую потасовку будете выставлять напоказ? Подумайте, что получится: подведут под инцидент базу, придадут окраску, раздуют в событие. Ведь это, — сказал Беспощадный, — подорвет и мой авторитет, и авторитет вашего командира, подорвет достоинство и моего, и вашего экипажа. Мы должны сохранять свой престиж...» — Проще говоря, предложил вам очковтирательство? — Я так не расценил... — А как же назвать предложение скрыть истинную картину? Неужели вы не поняли, Барышев, что беспощадновская борьба за честь корабля — ненастоящая, он хочет умолчать о недостатках, скрыть их от общественности... Да они же выплывут снова, обязательно выплывут, и уже с такой силой, что все кругом ахнут: «Как же так? Все было распрекрасно у вас, глаз радовало, а, оказывается, вы скрывали... Очковтиратели— вот вы кто!»
—Не мало ли будет, если мы припишем к отчету о выполнении плана всего двадцать процентов? — Достаточно, а то подумают, что это явное очковтирательство. Рис. М. Черемных. -
— Не подумал. Раскаиваюсь. — Будете строго наказаны. — Но Беспощадный... — Тоже в конце концов потерпит поражение. Вы помните его выступление? «Предпочитаю политику поощрений». Не поощрений — замазывания! Он скрывает чепе. А чему нас учили в Нахимовском? Помните? Быть правдивым и честным, даже если правда горька как полынь. Как вы не понимаете, что теряете доверие людей?.. Уважать вас не станут, Барышев... И уже совсем другим тоном добавил: — Эх, Игнаша, Игнаша!.. Не ожидал от тебя... — Что же делать? — спросил, отчаявшись, Игнаша. — Исправлять положение. Пришлите ко мне драчунов.
6
Драчуны вошли робко. Стояли перед командиром смущенные, отводили глаза. Даже с Черноуса слетело его всегдашнее пижонство. Как видно, коллектив уже дал понять, за кого их считают. — Ну? Так как же это у вас все получилось? — спросил Ростислав строго. — Насмехались над нами, — переминаясь с ноги на ногу, сказал Небогаткин. — «Эй, вы, зайцы во хмелю!» Вот мы и не выдержали. — Но ведь было над чем посмеяться? — Да было-то, оно, пожалуй, было. — День рождения праздновали? Помялись. — А скажите-ка, Черноус, чем отметили день вашего рождения на корабле? Ну? — Товарищ старший лейтенант поздравил от вашего имени, — опуская глаза, сказал Черноус. — Пирог кок испек... — С чем пирог? — С джемом.
— Одного мало вам показалось? Сладкий пирог запивали спиртом? Вы понимаете, что вы пьянкой и дракой зачеркнули все достижения — не только свои, но и ваших товарищей? Вам не стыдно? Помолчали. — Да уж что говорить... — сказал Черноус. — Так вот, знайте. До сих пор у нас были в карточках одни поощрения. Вы добились того, что заносятся первые три взыскания. Первые за весь год. Идите и подумайте, особенно вы, Черноус. Все виноваты, но вы — всему заводила! Они ушли, удрученные. Как видно, хотели что-то сказать, — может быть, покаяться? Хотели, но не решились?
7
Все было так хорошо — лучше не надо, и вдруг эта бессмысленная, возмутительная драка, которую к тому же еще попытались скрыть! Эх, слабохарактерный у меня, оказывается, помощничек! «Беспощадный мне посоветовал». Тоже советчик нашелся! «Я прикажу — и рта не раскроют. Да они и сами не лыком шиты», — вспомнил Ростислав откровения Беспощадного. Значит, случись у него на корабле еще что похуже — тоже смолчат? А может, не раз уже были чепе у Беспощадного? Да, он маху не даст, на все пойдет, чтобы удержаться на высоте положения! Но мои тоже хороши! Знал людей, мне казалось. Черноус как-то разглагольствовал: «При коммунизме водку будут выдавать по потребностям». Если даже это и шутка, то скверная. А если не шутка? Если это — легкомысленнейшее отношение к будущему? Тогда вдвойне мерзко! И я, Ростислав Крамской, не мог их воспитать. И не умею распознать людей вовремя. Этот сукин сын Черноус совсем недавно на комсомольском диспуте распинался: «Какое счастье вдыхать запах родной земли, которая тебя вскормила, вспоила. Сознавать, что ты семимильными шагами идешь к ». Краснобай! Такие речи — и пьянство плюс хулиганство! А папаша Черноус тоже хорош! Прислал на флот спирт!
Ростислав написал гневное письмо отцу Черноуса: «Вы были когда-нибудь комсомольцем? Думаю, были. Служили в армии или на флоте? Наверное, служили. Я убежден, что служили вы безупречно, иначе не занимали бы нынче высокого положения. Вы — коммунист, как и я. Я командир и воспитатель вашего сына, и только поэтому я, младший по возрасту, считаю себя вправе сделать вам замечание. Вы портите своего сына. Вашему сыну, грубому нарушителю воинского порядка, поблажки не будет. Он будет строго наказан, вдвойне строго потому, что считался отличником, — теперь этого звания будет лишен. Не знаю, чьей вины здесь больше — вашей или моей. По всей видимости, моей. Но и с вас я вины не снимаю, — во всяком случае, за грелку со спиртом. Подумали ли вы, прежде чем сделать подобный подарок? Я уже вам писал, что щедрые денежные переводы приносят лишь вред. Не вам разъяснять, что на флоте моряк полностью всем обеспечен и что спирт не является предметом первой необходимости. Надеюсь, мое письмо заставит вас призадуматься». Он перечитал его. Резко? Да. Но я командир и отвечаю за своих подчиненных... Черноус и его приятели в один день свели на нет все, что завоевал коллектив в течение долгих месяцев.
8
«Так. Теперь надо пойти доложить комдиву. Неприятно? Конечно. Мне неприятно, а Игнаше попадет больше всех. Скрыл чепе. Обманул. Может быть, выгородить друга, сказать, что он мне докладывал? Он выглядел таким несчастным, когда сидел у меня, совсем как, бывало, в кабинете начальника Нахимовского училища, когда начальник отчитывал его за проказы. Бедняга, он старательный парень, его подавил Беспощадный своим апломбом. Соврать комдиву? «Но тогда, — скажет комдив, — почему вы докладываете только сегодня? Почему не доложил Барышев вовремя?»
Начальники Нахимовского училища в своем кабинете: Бачков Николай Мефодьевич, (1961-1963 гг.) и Грищенко Григорий Евтеевич, (1949-1961 гг.)
Игнаша мой друг по Нахимовскому, по училищу имени Фрунзе. Мы вместе, бок о бок прожили много лет. Допустимо покрывать друга?» Ростислав задумался. Недавно он видел в театре, в Таллине, новую пьесу. Смотреть было интересно, героем был такой же командир корабля, как он сам. Но чем дальше продолжался спектакль, тем больше Ростислав спорил с героем пьесы: «Я бы так поступил? Нет! Платонов покрывал своего однокашника по училищу, нарушавшего нормы флотской жизни; шел на обман; больше того, пользуясь своим авторитетом и любовью команды, заставлял лжесвидетельствовать подчиненного ему старшину. Ну куда все это годится? Неужели Платонов так хорош, как пытается убедить меня в этом автор? — протестовал в душе Ростислав. — Нет, я бы не поступил, как Платонов. Платонов для меня — не пример. Больше того, мне хочется с ним поспорить, крепко поспорить, спросить: как же вы, отличный командир отличного корабля, поступаете так, как не свойственно офицеру, я хочу сказать, настоящему офицеру флота? И зачем вы стараетесь уверить меня и других молодых офицеров, и не только офицеров, всю молодежь, что именно вы поступаете правильно и вам следует подражать?» Ростислав, продолжая спор, забывал, что дело идет о пьесе, о выдуманных автором героях, спорил не с автором пьесы, нет, он спорил с Платоновым, ибо, возможно, где-нибудь существует и невыдуманный Платонов, и он поступает, как Платонов из пьесы. «Нет, вы не правы, — продолжал рассуждать Ростислав, словно Платонов служил на соседнем с ним корабле. — Отзывчивым сердце командира может быть и должно, но не в ущерб долгу. Я люблю, уважаю и поддерживаю своих подчиненных. Но с нерадивых обязан взыскивать! Да, обязан! И в первую очередь — с лучшего друга... Он поймет — и останется другом... Можно помочь ему снова встать на ноги, но лгать, кривить душой — нельзя! Если он не повинуется долгу, потерял честь и совесть, оттолкнул руку помощи — о таком нечего и жалеть!»
Ростиславу показалось, что Платонов насмешливо улыбается и называет его службистом. «Что ж? Каждый из нас должен любить свою службу. Правда, не так, как Сухов. С утра до ночи на кораблях и на пирсе только и слышишь его резкий голос: «У меня в дивизионе», «в моем дивизионе», «я лично требую». Сухов, по его убеждению, подтягивает, а на самом деле нервирует и выбивает людей из колеи. Его не уважают. «Сухарь идет», — говорят. Вечно придирается, и чаще к тем, кто ни в чем не виноват, а попадется на глаза. А при начальстве рапортует: «Полный порядок, изумительный народ». «Каждый заслуживает быть кандидатом технических наук», — убеждал он как-то корреспондента. Или же любит повторять: «Сюда я переброшен волей партии с другого отличного дивизиона. Человек я скромный, заслугами не хвастаюсь, а только надеюсь и этот дивизион вывести в передовые». Не люблю я, когда Сухов выходит с нами в море. У меня губа начинает дергаться. Нет, не буду я Суховым! Но и с вас не возьму примера, Платонов! Не по сердцу мне ваши поступки! Вы со мной спорите? Ну что же, поспорим!» Вдруг Ростислав очнулся. Он был один. Голос Платонова доносился из громкоговорителя. Передавали ту пьесу. — А, чтоб тебя! Ростислав вытащил вилку. ...А как поступил бы отец? Разумеется, не так, как Платонов! Отец всю жизнь превыше всего ценил закон флотской службы. И никто не мог заставить его поступить против чести и совести офицера.
. Трое однокурсников военно-морского училища встретились спустя много лет на Северном флоте. Их судьбы сложились по-разному. Один из них стал командиром крейсера, а у двух других - сложные личные проблемы. В этих обстоятельствах каждый ведет себя по-разному, раскрываясь иногда не с самой лучшей стороны. О подлинной ценности человеческих отношений, об ответственности друг перед другом повествует этот фильм.
Старший лейтенант Мыльников (Ростислав знал его еще в училище) чуть было не погубил корабль и заслуживал самого сурового наказания. Суд чести, под который отец его отдал, постановил просить об увольнении виновного с флота. Но за Мыльникова стали ходатайствовать крупные начальники (его мамаша развила бурную деятельность). Отцу «советовали» не утверждать решение суда чести. Отец ответил: «А как бы, по-вашему, поступил в данном случае Ленин?» Один из начальников был страшно разгневан. И все же судьба подонка (иным не считали Мыльникова товарищи) была решена по совести и чести. Его выгнали с флота. Зато в другой раз один молодой офицер в соединении отца совершил незначительный проступок, но начальник невзлюбил его и хотел от него избавиться. Он сказал отцу, председателю суда чести: «Я убежден, что вы вынесете решение о его увольнении с флота». — «Я этого не сделаю, — ответил отец. — Мы будем судить по чести и совести». И офицер остался в строю. Вот и теперь: будь на моем месте отец... как поступил бы он? Как Платонов? Думаю, нет. И мое решение он бы одобрил.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Всей компанией забрались в «Волгу», ожидавшую у подъезда. Добросердов сел за руль, рядом посадил Жеку. Они побывали на Вышгороде, путались в узких улочках — повсюду висели знаки, запрещающие проезд. Вырвались на Нарва-маантеэ, к «Русалке» и в Пириту, бродили у руин древнего монастыря — весь двор его был усыпан багряными листьями кленов; обедали в ресторане над рекой; Жека веселилась от души, Аля была не в духе.
«Что с ней? — удивлялся Ростислав. — Чем она недовольна?» Добросердов, как видно, любил поесть и ел с большим удовольствием; сообщил Ростиславу, что он работает «по ракетному делу, а посему, сами понимаете, капитан-лейтенант, о работе — молчок, как и вы о своей», и принялся рассказывать смешные истории — во многих он оказывался главным действующим лицом. — Зачем ты его привезла? — спросила Аля, когда они с Жекой, оставив в зале мужчин, нашли в вестибюле зеркало. — Я думала, тебе будет приятно, — простодушно оправдывалась Жека, подмазывая губы. — И он так просился, так ужасно просился, я никак не могла отказать. Он, наверное, все еще тебя любит... — Глупости, — оборвала Аля подругу. — Мне не нужен ни он, ни другие. Меня совесть мучает. Славка такой хороший, а я сделала вид, будто я с Добросердовым незнакома. Я не хочу, чтобы Слава мучился, переживал. — Чепуха! — Жека потрепала ее по щеке. — Мужчины — они народ простодушный. Поверь моей опытности... А Слава — он тебя обожает... Когда они вернулись к столу, Добросердов рассказывал Ростиславу о новой симфонии Шостаковича, которую слушал на днях в Ленинграде. Ростислав оживился — они наперебой говорили о Хиндемите и Бриттэне, о Стравинском, Дебюсси и Равеле. Их вкусы сходились — оба больше всего любили Чайковского. Аля невольно вспомнила, как в Филармонии два года назад была с Вениамином на Четвертой симфонии... Она взглянула на Добросердова, на Ростислава — и вдруг сообразила, что Слава все понял. Да, он понял и прервал разговор. — А не пора ли нам в город?..
Ехали берегом моря; уже начинало темнеть, за бухтой чернели городские башни, загорались огни. Добросердов не спеша вел машину; Жека болтала, то и дело к ним оборачиваясь; Аля сидела притихшая. Ростислав все ждал, что Добросердов тоже оглянется — и тогда он поймает взгляд, обращенный к Але — конечно же к Але, но Добросердов не оборачивался. «В конце концов, она честно сказала, что она влюблялась, в нее влюблялись. Почему бы Добросердову и не быть одним из них?..» Но в душе закипала злоба, когда он пытался представить Алю в объятиях Добросердова. Добросердов не был ему противен, он не стиляга и не пижон, как видно, серьезный парень, и Аля вполне могла им увлечься — почему бы и нет? Подъехали к дому. — Очень рад был познакомиться. — Добросердов пожал Ростиславу руку. — Мы должны торопиться; и Жеке, и мне — утром на работу. Всего хорошего. Желаю вам полного счастья. Голос его был искренним и доброжелательным. — Я рад, что вы именно такой, каким описывала вас Жека, — сказал он Ростиславу. — Жека склонна к преувеличениям. И Добросердов. еще раз дружески пожал ему руку. Машина скрылась за поворотом, а Ростислав все смотрел ей вслед. — Пойдем? — Аля достала платок и стерла помаду у него со щеки — след от поцелуя Жеки. Аля легко взбежала по лестнице. Ростислав тяжело поднимался за нею. Он не хотел копаться в прошлом — ее прошлое принадлежит только ей. Но сегодня его обманули. Почему его обманули?
Они вошли в свою комнату, зажгли свет. Аля сняла с него фуражку, положила на плечи руки, посмотрела в глаза (ничего лживого не нашел Ростислав в ее взгляде) и сказала просто — иначе, уверен был Ростислав, не могла бы сказать: — Так глупо все получилось, Слава! Зачем они придумали эту комедию? Всё Жека — у нее всегда чепуха на уме. «Добросердов», — передразнила она, а я, как дура: «Крамская». Я должна была сразу сказать: «Это Вениамин». Он, ты сам видел, неплохой и неглупый, а я не знала тогда, что все же встречу тебя. Нет, лгать она не способна. От сердца отлегло. Ревность к прошлому? Это просто смешно... (хотя сердце все же поскребывал лапкой злобный зверек). — Вот что, девочка, — сказал Ростислав.—У нас где-то есть еще бутылка шампанского. Выпьем за то, чтобы поменьше у нас было всяческих недомолвок. Пробка щелкнула в потолок. — Всегда, обо всем — только начистоту? — спросил он. — Начистоту! — ответила Аля. — Но и ты — тоже. — И я. Всегда все начистоту! Да, — вспомнил он.— А что ты мне обещала сказать? Гости тебе помешали. — Слава, милый... Мне кажется, у нас будет... Что ты делаешь, Славка, с ума сошел! — закричала она, отбиваясь. — Радуюсь! Он залпом выпил шампанское и, к ужасу Али, разбил бокал. Бокалы были только что куплены.
4
Ростислав спешил на корабль, чтобы поспеть к подъему флага. Едва не проспал! Повезло, поймал такси. Гавань жила обычной жизнью. Он вдохнул ее запах: «Эх, хорошо!» Солнечные зайчики бегают по бортам кораблей; матросы возятся с корабельным псом Вертолетом. Ростислав поднялся по сходне; принял рапорт Игнаши, остававшегося за него: «происшествий никаких не случилось». В том, что происшествий не будет, Ростислав был убежден, но переспросил — вчера было воскресенье: — Из увольнения явились все вовремя? — Так точно. — Ну и отлично. Он пожал руку другу: Игнаша — молодец, на него положиться можно. Подняли флаг. Начался корабельный день. Мысли Ростислава опять вернулись к его промаху в море. «Будь строг к подчиненным, будь строг и к самому себе», — говорит отец. Он вспоминал шаг за шагом учение. Гидроакустический контакт с лодкой удерживали прочно, хотя она все время маневрировала, Ростислав был уверен, что ей не удастся уйти от преследования. И вдруг эхо от цели стало изменяться, а потом и контакт пропал. Тогда он поставил себя на место «противника». И — разгадал маневр. А когда счастливый своим открытием снова «поймал» подводного «врага» — тут-то чуть было и не дал маху. Поторопился. А в море горячиться нельзя. Когда нужно было успокоиться, Ростислав всегда вспоминал командира корабля, описанного : «Что-то спокойное, неторопливое, скромное и в то же время уверенное было в его манерах, походке, в чертах серьезного, энергичного лица, в спокойном взгляде черных глаз... Сразу чувствовалось, что это человек твердой воли, умеющий владеть собой при всяких обстоятельствах... Он так же спокойно и неторопливо распоряжался во время шторма, как и в обыкновенное время; все знали, с каким хладнокровием и находчивостью этот человек выбросился во время бури на берег, чтобы спасти судно и людей...»
Парусный флот канул в вечность, но все черты того командира хотелось видеть в себе: спокойствие, неторопливость, скромность, находчивость в море... ведь только в море он может хорошо обучить молодежь, сколотить крепкий противолодочный расчет; единым целым должны быть во взаимодействии с командиром акустик, оператор, рулевой... особенно акустик... «...Особенно — акустик! Недавно при сверке прокладки курсов лодки и корабля оказалось, что мы прошли над лодкой, не обнаружив ее. Промах? Промах. Чей? Молодого акустика Марфина. Может быть, Беспощадный прав, не допуская на учениях молодых к станции? Нет, все же не прав! В тот раз была неблагоприятная гидрология моря. Акустик пусть привыкает...» Ростислав вызвал Орла. Старшина пришел, как всегда, спокойный, улыбается. Поговорили о предстоящих гидроакустических дальномерных учениях. О том, что Марфин устал, когда проходили над лодкой, и потому не услышал эхо-сигнала. Тренировать, тренировать надо молодых на длительность поиска цели!.. Орел посерьезнел. — Прошу разрешения провести завтра комсомольское собрание для разбора дела Черноуса, Презентова и Небогаткина. — А что они натворили?
— Да Черноус в воскресенье получил от отца посылку с продуктами. На что ему? На корабле досыта кормят; а тут ветчина, сыр, семга и резиновая с чистейшим спиртом. — Что? Грелка? — Так точно, спирт. Черноус пригласил приятелей отпраздновать его рождение — сигнальщиков Презентова и Небогаткина. Друзья на берегу напились и, когда возвращались, услышали от старшины с корабля Беспощадного: «Эй, вы, зайцы во хмелю!» Слово за слово — затеяли драку на пирсе; в нее ввязались дружки старшины. У Черноуса — синяк под глазом, у Небогаткина и Презентова физиономии опухли. Так... От Орла Ростислав узнал то, что должен был узнать от своего помощника, Барышева. Скрыл от командира! Скрыл тихий Игнаша! — Назначайте собрание и всыпьте им по первое число... — Есть. Орел ушел. Ростислав приказал позвать Барышева.
5
И вот Барышев сидит у него в каюте. — Почему скрыли чепе?
— П... почему? — стал заикаться Игнаша. — Да, почему, я вас спрашиваю? — Ты... ты понимаешь, Слава... — Вы разговариваете с командиром. — Понимаете, товарищ капитан-лейтенант, едва мы их разняли и водворили в кубрик, пришел Беспощадный... — Ну? — И убедительно рекомендовал .
— Вы согласились? — Беспощадный настаивал.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
К нему спешил человек, которого он меньше всего хотел бы увидеть, — Федя. Немного обрюзглый, но все еще молодой, деятельный Федя, к которому Ростислав никогда не питал симпатии, хотя тот ему ничего дурного не сделал. — Снимаем фильм по моему сценарию, вот я и мучаюсь. На Феде было хорошо сшитое голубое пальто, под ним — сиреневый пиджак. Федя всегда одевался по последней моде. — Я очень рад, что встретил тебя. Ты, говорят, женился? Молодец! Познакомишь с женой? (Ну уж нет, Ростислав не станет знакомить Федю с Алей). А твоя мать, я слышал, судилась с тобой? Сходи к юристу. Она уже замужем — за персональным пенсионером — и не имеет права на алименты. По своей воле можешь посылать, разумеется, но по суду... — Федя покачал головой. — Я ей все оставил. Начал новую жизнь. Флора! Флорочка! — позвал он. Подошла молодая женщина в розовых брюках и в синем джемпере с белыми лилиями. Глаза у нее были хорошие, глубокие, темные. — Познакомься, моя жена. Флора в жизни, в фильме — Жанна, участница Сопротивления. Флора протянула Ростиславу выхоленную ручку.
— Как видишь, в Таллине снимаем Марсель. Говорят, что похоже, — ухмыльнулся Федя. Ростислав знал, что, если кинематографистам нужна Германия, едут в Таллин. Париж, Марсель — тоже в Таллин. — Флора, Флора, сюда, ваша сцена!—закричали из-под юпитера, и Флора, наспех ткнув свою ручку Ростиславу, пошла, покачивая бедрами, на съемку. Федя проводил ее восхищенным взглядом. — Так вот, милый мой, и процветаю. Торопишься? Очень жаль. Зашли бы с тобой в «Старый Тоомас». Ну нет, с Федей он не стал бы сидеть в «Старом Тоомасе»! Там когда-то он встретил Алю! И Ростислав откозырял. Увидев витрину цветочного магазина, зашел и купил хризантем. Их завернули в хрустящую розовую бумагу. Теперь на автобус — и к Але! Он знал, что она его ждет. Он чуть не бегом устремился от остановки автобуса к дому. И не успел позвонить, как Аля открыла дверь: — Я была уверена, что сегодня ты придешь... обязательно... мой родной! Какие чудесные хризантемы!
Аля накрыла на стол: «Я ждала тебя, забежала под «» (забежать под «Глорию» — значило зайти в магазин готовых закусок под лучшим таллинским рестораном). Живя с матерью, Аля совсем не умела готовить, но это Ростислава не огорчало. Она работает в конструкторском бюро, где же ей еще возиться с обедами! Без него она ходит в столовую. Они ели фаршированную рыбу, салат, холодный язык, пирожки с капустой, пили кофе со сливками. Новое шерстяное платье цвета морской волны очень шло к Але. Он сказал: «Чудное платье!» Она просияла: «Правда? Какой ты милый, что замечаешь. А Люся жалуется на Бориса Арефьевича — ничем не интересуется, ничего не замечает... Нам ужасно обидно бывает, когда мы стараемся, для вас ведь стараемся, а вы... Ну, рассказывай, милый, рассказывай...» Она всегда интересовалась, как он жил без нее, и он ей рассказывал все, что мог,— о штормах, походах, о подводных «противниках», о своих товарищах. Рассказал об Орле и о несчастье, случившемся с Машей. — А другой бы, пожалуй, оставил ее, — сказала Аля. — Другой бы, да не Орел. Ты бы знала, какой это парень! Да и все они у меня — молодцы. Не подведут...
Он призадумался. — Правда, есть еще два-три с червоточинкой. Ручаться за них не могу. И это мучает... Да, ты знаешь, сегодня я Федю встретил! Вот тип, ты бы видела! Есть такие у нас: скользкие словно угри; такие и в коммунизм попытаются пронырнуть... — Он вспомнил Алину мать — и осекся. — Знаешь, пойдем-ка мы в «Старый Тоомас», Федя уже, наверное, убрался оттуда. А из «Старого Тоомаса» — в оперу. Тийт Куузик поет. Нет-нет, не переодевайся, это платье тебе очень идет... В «Старом Тоомасе» было полно, но они нашли два местечка — и удивительно — за тем же самым столом, за которым встретились после долгой разлуки. Ростислав напомнил ей — она ждала, что напомнит, — завтра первая годовщина их свадьбы. — Ты не раскаялся? — Нет. А ты? — Тоже нет. — Значит, есть что отпраздновать! Выпив ликера и кофе, они отправились в театр «Эстония». Шел «Летучий голландец» Вагнера. Тийт Куузик пел капитана-скитальца. Они сидели притихшие, молчаливые.
Возвращались домой по безлюдным улицам. Аля шепнула: — Завтра я что-то тебе скажу. — Что, дорогая? — Завтра, завтра, ты потерпи... А ночью Аля вдруг закричала во сне, заметалась. Он разбудил ее: — Что с тобой, девочка? — Дым, дым... — Какой дым? Она открыла испуганные глаза. — Ой, Славочка, мне показалось, что кругом дым и !
С нею так часто бывает. Снится та страшная ночь. А ведь прошло уже много лет, пора и забыть! Ростислав тоже, случается, вспоминает пожар на «Риге». Он обнял худенькое тельце жены, привлек к себе, словно защищая от призраков: — Спи, милая. — Я засну. Дыхание ее теперь стало ровным. Лицо было, как у ребенка. Она спала, положив руки под щеку. Он лежал, боясь пошевельнуться. Мерно тикал будильник. «Пройдут годы, — думал он, — мы поседеем, но ты всегда будешь для меня славной девочкой». Утром он проснулся от поцелуев. Она целовала его в лоб, в нос и щеки: — Поздравляю, поздравляю, поздравляю! Он вскочил: — Жить нам с тобой еще сорок лет! — Почему сорок? — Ну, пятьдесят. До золотой свадьбы! За окном чернели дубы, наполовину растерявшие золотую листву. День был солнечный, яркий. Сегодня они целый день будут вместе, целый огромный день! — Ты завтра опять уйдешь в море? — спросила она, наливая в белую чашку кофе. — Да, возможно, уйду. — И надолго? — Не знаю, девочка. — Ну что ж, я .
3
За стеной отчаянно ссорились ребята, и Беспощадный, которому не дали выспаться, сердито кричал: «Да кончится ли это безобразие? Люся, уйми же их!» Звонок. Кого еще там несет? Жена Беспощадного стукнула в дверь: «Крамские, к вам гости!» Так рано? Ничего себе гости... — Молодожены дома? — Жека, вот радость-то! — воскликнула Аля и, опрокинув стул, кинулась на шею подруге. — Я не одна, — сообщила Жека. — Я — с другом. Он возится внизу с машиной. Я запомнила ваш день свадьбы— и вырвалась! Поздравляю! Вот тебе, всё тебе, всё тебе, — передавала она Але подарки. — А у вас тут чудесно! «Приют любви, приют священный», — пропела она. — Здравствуй, Слава, великолепнейший морской волк, непревзойденный красавец, обладатель лучшей в мире жены! Жека чмокнула его в обе щеки. Спросила Алю: «А в губы можно?» Поцеловала и в губы. «Виват Крамским!» Она была в чудеснейшем настроении, ничуть не устала от дальней дороги. — Ну и кутнем же сегодня! Со Славой на славу! — скаламбурила Жека и сама своим каламбуром осталась довольна. — У нас с собой коньяк и шампанское. Милые вы мои, до чего же я по вас соскучилась! — А замуж не вышла? — спросил Ростислав. — Собираюсь, — подмигнула Жека. — Да и пора уж, не оставаться же холостячкой! Она была в экстравагантном костюме цвета бычьей крови, и на голове у нее было сооружено из волос нечто совсем фантастическое, похожее на птичье гнездо. И все же она была славная, Жека...
За дверью кто-то спросил: «Разрешите?» Вошел незнакомый молодой человек. — Незваный гость, говорят, хуже... а впрочем, поздно оправдываться. Добросердов, — протянул он руку Але. — Крамская, — сказала Аля почему-то упавшим голосом. — Очень рад. Много слышал. И вот, когда Жека предложила поездку, упрашивать не пришлось. К молодоженам! Вперед! В старинный город! К башням и к морю! Жека уже разворачивала коньяк. Вениамин Добросердов оказался славным, общительным малым, усердно ел, пил только лимонад, рассказывал веселые истории, над которыми потешалась больше всех Жека, потом предложил «обозреть старину и окрестности».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Традиционно после того, как улягутся волнения первых школьных дней, в Косинском детском морском клубе собираются на «Арбузник» дети из разных смен лагеря активного отдыха «Чарли».
Название лагеря «Чарли» напрямую связано с морской тематикой.
Есть такой Международный свод сигналов… Наверное, многие видели сигнальные флаги на кораблях и в фильмах, и в жизни. Так вот, третий флаг Charlie (латинская буква «С») обозначает утверждение «Да».
Вот так… «ЧАРЛИ значит - «ДА!» Очень позитивный слоган, не находите?
Косинский детский морской клуб стал основателем программы воспитания юных моряков «Та сторона, где ветер…», которая проходит в Польше на Мазурских озерах. Место, хорошо известное любителям парусов. Там ежегодно проводятся самые важные в Польше парусные соревнования высокого ранга.
Нашей базой стал Центр водных видов спорта Зофиювка на Рынском озере.
Озеро – не из самых больших в системе Мазур, но вполне подходит для наших задач: обучения парусным премудростям и получения удовольствия от этого. Длина озера около 20 км. ширина – чуть меньше 2 км. Так что при желании совершить длительный поход или устроить парусную регату, нам вполне будет где разгуляться.
Что немаловажно, Рынское озеро не только входит в систему Мазурских озер, но соединено с другими озерами судоходными протоками. Это позволяет нам, при достаточном уровне знаний и умений (которые и прививаются в лагере) ближе к концу смены совершить большой двухдневный поход с заходом в совершенно замечательный город Миколайки, расположенный на берегах трех озер: Миколайском, Талты и Шнярдвы (самом большом озере в Польше).
Основными судами на смене являются двухмачтовые шлюпки DZ и швертботы Omega.
Те ребята, которые уже побывали на парусной смене программы и прошедшие яхтенную и шлюпочную подготовку, получают удостоверения яхтенного рулевого на торжественном построении в Косинском детском морском клубе.
А чтобы подтвердить полученные навыки, устраивают парусную регату на озере Белое в Москве.
А какой «Арбузник» без демонстрации фильмов и фотографий с прошедших смен, без общих песен и воспоминаний, без вкусного чая и горячих шашлыков?!
Конечно же все это было в изобилии.
И даже пасмурная дождливая осенняя погода не смогла омрачить радость встреч ребят, подружившихся под парусами.
Крамской — дернуло же его! — не постеснялся задать комдиву вопрос: — Товарищ капитан третьего ранга, а не находите ли вы, что все «артисты своего дела», по образному выражению Бориса Арефьевича, — старослужащие, а молодые в ответственные моменты не занимают боевых постов? Но Сухов живо его осадил: — Капитан-лейтенант Беспощадный прав, он не хочет рисковать заслуженной репутацией своего корабля. Старослужащие подтянут молодых, в этом я лично не сомневаюсь. Молодые тоже станут «артистами своего дела». Не сегодня, так завтра. — А не лучше ли сегодня, чем завтра? — не унимался этот заводила Крамской. — Я считаю достаточным, — оборвал его Сухов, — что сегодня у Бориса Арефьевича нет неклассных специалистов, все — отличники и нет нарушителей дисциплины. Еще раз предлагаю брать пример с Беспощадного. И с той поры при каждом удобном случае Сухов предлагал Беспощадному выступить — на совещании или во флотской печати... Беспощадный был очень доволен. Напомнишь о себе лишний раз, и тебя не забудут. «Отличный корабль, которым командует офицер Беспощадный...» Глядишь, прочтет кто-нибудь наверху раз, другой, третий — и запомнит фамилию. Главное — достигнуто. Остается крепить достигнутое и не давать в свою среду затесаться паршивой овце. А уж если такое и случится — мигом спишу! Начальство всегда поддержит: мой корабль — отличный. И у меня все возможности к продвижению вперед: об этом уже не раз говорил Сухов...
...Сегодня просмотрел списки, отметил птичками тех, кого надо заставить изучить и третью специальность. Чтобы рапортовать общественности перед состязательным поиском. И перед начальством товар лицом показать: не люди — автоматы! Каждый в своем деле артист. И показать, разумеется, без всякого риска. Крамской рискнул во время учения посадить на станцию молодого гидроакустика. К счастью, не влопался. Я — не рискну. Старшина Сапетов — заслуженный деятель гидроакустического искусства. Аппарат, а не человек, такие уши и не приснятся другому! Феномен! ...В наш век космоса весь ум, все сознание человека должны быть направлены на технику. Пока он служит, его должны занимать только порученные ему механизмы. Все остальное — помеха. Раз я застал Кораблева за слушанием музыки. — Что вы слушаете? — Симфонию Сибелиуса, товарищ капитан-лейтенант, передают с фестиваля. Черт его знает, что за Сибелиус и почему Кораблева интересует Сибелиус! Но я и виду не подал. Приказал: — Лучше прослушайте глубину хорошенько и доложите. — Есть, товарищ капитан-лейтенант. Прослушал и доложил: «Слышу шум винтов катера». Правда, этого и слушать не стоило — катер командира соединения с палубы был виден как на ладони, но Кораблева я похвалил. — Вот видите, а вы этого слушали, как его там, Сибелиуса.
Пока поговорили, передача закончилась. Больше я не замечал, чтобы Кораблев слушал музыку. Уважает «батю», понял, что я недоволен, не хочет огорчать... ...Молодцы они у меня, молодцы! Вот сегодня прошел я по кораблю, вооружившись ослепительно чистым платком. Проводил им по поручням, леерам, по «медяшке», зная, что ни одного пятнышка не появится. Встречал прямые, доброжелательные, полные уважения (а быть может, любви) взгляды серых, черных, карих и голубых глаз. Матросы были одеты в рабочее платье, очень чистое, словно на сцене в театре, с аккуратнейшими беретами на хорошо подстриженных головах (один из матросов по моему настоянию приобрел третью специальность — парикмахера). Соколы они у меня! На вопросы отвечают лихо, хотя иногда и нарушая устав. Спрашиваю Сапетова: — Не посрамим своего высокого звания на учениях? — Никак нет, товарищ капитан-лейтенант! Море не космос, лодка не ракета, от нас никуда не денется. Лихой ответ. Красавец парень, любо глядеть! Правда, недавно опоздал из увольнения, но за лихость и преданность своему командиру все простить можно. Пожурил, отчитал; Сапетов обещал, что никогда больше промахов не допустит, часы, мол, его подвели. Да и в самом деле, был уже поздний вечер, отбой предстоял, службе опоздание не повредило. Зачем же марать репутацию — и Сапетова, образцового старшины, и свою, и своего корабля? ...А вот и дом! Далеконько. ...
Двое славных ребят, Орфей и Марина, невзирая на поздний час, с радостью встречают Бориса Арефьевича: — Папа, папа, а у нас сегодня вареники! Вареники, чудесно! Ай да Люся! Ай да жена! И тут повезло! Полненькая, розовощекая... Над древним городом и над Балтикой — ночь. Темная, с холодными осенними звездами. Ее прорезает яркий луч; он пробежал по покатым крышам, выхватил из тьмы башни с острыми шпилями, задержался на верхушках деревьев. И погас, успокоившись. В гавани мирно светятся огни кораблей.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ПОЕДИНОК
1
Через неделю Ростислав записал в заветную тетрадь, хранившуюся в ящике письменного стола: «В субботу вернулись с . Опять штормило, и поход был тяжелым. Но только в трудном походе можно проверить закалку своего экипажа, да и себя самого. Никто не застрахован от промахов. Корабль идет большими ходами, решения надо принимать мгновенно. Вчера атаковали подводную лодку в сложной обстановке, группой и, ринувшись в атаку, вдруг я вспомнил, что забыл предупредить об этом сзади идущего. Весь в холодном поту исправил ошибку. Отец рассказывал, как два «охотника» во время войны разыскивали подводную лодку врага. На первом «охотнике» недалеко от берега обнаружили перископ. Командир сразу ринулся в атаку, забыв предупредить сзади идущего. Стоявший у руля второго «охотника» старшина увидел, что с головного катера полетели в воду глубинные бомбы и его корабль мчится туда, где вот-вот встанут белые столбы разрывов. Впервые в жизни без приказа рулевой резко и круто переложил руль вправо. Командир даже слова вымолвить не успел, с левого борта грохнули взрывы.
Лодка была потоплена, но оплошность командира головного катера, кончившаяся благополучно только благодаря находчивости рулевого второго «охотника», долго служила суровым уроком для моряков... ...Сегодня я спохватился вовремя. А если бы замешкался? Какими глазами я бы смотрел в глаза товарищам? Это уже не условное поражение в условном бою, а непростительный промах... «Море не космос, а лодка не ракета...» Откуда это? А, да, дешевое остроумие красавца старшины с корабля Беспощадного. Борис Арефьевич в восторге спросил: — Не правда ли, остроумно, а? Я удивил своим ответом Бориса Арефьевича: — А я бы вашего Сапетова за такое остроумие взгрел. — Взгрели бы? А почему? — Да потому, что это бахвальство, а не уверенность в своих силах. И не только бахвальство — пренебрежение к силе противника. А это — опасно. Противник силен и хитер, его силе и хитрости надо противопоставить свою хитрость и силу. А шапкозакидательством боя не выиграешь. Я борюсь с подобными настроениями, борюсь и с пренебрежением к своему оружию. Были и у меня такие философы: мол, в век спутников и космических кораблей все корабельное оружие безнадежно устарело. Один острослов подошел как-то к миномету, похлопал: «Эх, милый, скоро тебя в архив, по космосу будем нацеливаться». Пришлось втолковать — и не ему одному: «Друзья дорогие! Наше с вами оружие вполне современное и при хорошей сноровке — повторяю, при вашем умении и сноровке — безошибочно уничтожит врага, готового всплыть, чтобы выпустить ракеты на ваш родной город, в ваших жен, матерей. Так цените это оружие, не пренебрегайте им, в архив его сдавать рано, еще нам послужит». Вот поэтому я и не поощряю шуточек, которые вам, Борис Арефьевич, так нравятся.
Система принята на вооружение в 1957 г.
Ростислав закрыл тетрадь, в которую записывал все, что его волновало. Призадумался: может быть, я сухарь? Ну, нет, я не Сухов... Он полистал, перечитал прежние записи. «Не повезло мне с комдивом. Что такое Сухов? — часто задаю себе вопрос. Он окончил то же училище, что и я, слушал тех же преподавателей, что и я, служил на малых кораблях, был начальником штаба у отличного, преуспевавшего комдива Основоположникова. Уже все экипажи в дивизионе были отличными, когда Основоположников тяжело заболел, и было ясно, что он в дивизион не вернется. Командовать дивизионом стал Сухов. И тут — приказ: «Дивизиону, которым командует Сухов, присвоить звание отличного». Фотография Сухова— полагаю, случайно — помещена во флотской газете. Командир отличного дивизиона! Как тут не загордиться? А тут и наш Алексахин собрался в академию. Дивизион— без комдива. Присылают нам Сухова. Он приголубливает Бореньку Беспощадного (как же, отличный корабль, с ним возни уже не будет), конфликтует со мной (его методы руководства людьми резко отличаются от моих), идет в море с Желановым и, вместо того чтобы помочь молодому командиру в трудную минуту, кричит на него. А говорят, уж не повезет, так не повезет. Так не повезло и Саше Желанову. Выслушивают лодку. Стопорят моторы. А лодка, как назло, тоже стопорит. Желанов нервничает. Сухов одергивает. Акустика совсем с толку сбили — и что? Лодка всплывает, чуть ли не вспоров перископом им брюхо. Сухов — вне себя. Бедный Саша от отчаяния чуть не плачет. А Сухов, вместо того чтобы Сашу подбодрить, записывает его в отстающие... Сухова в дивизионе не любят. И он, по-моему, любит и ценит лишь тех, на ком рассчитывает заработать капитал. Я чувствую, что с ним не сработаюсь. А жаль! Хотелось бы учиться у своего комдива...»
2
Оставив за себя на корабле Барышева, Ростислав пошел на берег. Ему редко удавалось видеться с Алей; обстановка тревожна; в Западном Берлине ершатся оголтелые реваншисты и их покровители; корабли НАТО маневрируют в Балтике... почти непрерывная боевая готовность... Невеселая осень! Солнце скрашивает ее, расцвечивая золотую листву, бросая блики на старые башни, на черепичные крыши; кирка Олая пронзает своим острым шпилем чистое небо, словно нарисованное голубой акварелью. Ростислав шел по узким улочкам старого города, зашел в кондитерский магазин, купил Але ее любимых яблок из марципана, слив и груш. Дальше путь был прегражден; громоздкие юпитеры упирались в асфальт железными ногами; вспыхивал свинцовый слепящий свет; толпились зеваки, распоряжался милиционер. Шла обычная для Таллина съемка. Кто-то окликнул: — Слава! Вот неожиданность-то!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
