Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Как совместить механообработку и автоматизацию производства

Как совместить механообработку и автоматизацию производства

Поиск на сайте

Вскормлённые с копья - Сообщения за 13.08.2013

Неизвестный адмирал. Часть 16.



Справа хорошо видны Новоморские (Дерябинские) казармы, когда они были еще трехэтажными, и купол собора во имя Милующей Божией Матери.

Ожидая вступительных экзаменов в училище, мы, прибывшие из разных городов, были размещены в казармах флотского экипажа. В часы, свободные от работ и каких-либо занятий, знакомились с городом, интересовались Невой и кораблями, стоявшими у берегов реки. Однажды увидели военный корабль, приближавшийся для швартовки к берегу. Оказался учебный корабль «Трефолев», прибывший с курсантами Военно-морского училища после окончания летней морской практики. Остановились посмотреть и среди сходивших на берег увидели Ваню Острецова***, тоже воспитанника ГПШ, выпущенного в 1922 году. К сожалению, и с ним не удалось поговорить. Курсантов построили и повели в училище. При последующих попытках встретиться узнал, что Ванюшка ушел их училища в школу морских летчиков или в Ейск на Азовском море, или в Качу, на Черном море. А примерно год спустя, разговорившись с одним морским летчиком, узнал, что Ваня Острецов погиб при падении самолета во время тренировочного полета. Был очень умный, добрый товарищ. Мы были с ним полнейшими земляками: не только по Ярославлю, но и по слободе Коровники. Он тоже, как и я – Коровницкий.
До конца 1950-х годов ни с кем из гепешевцев встретиться не пришлось. Хотя, как после оказалось, несколько человек жили и работали в Москве.
А в конце 1950-х ко мне, на московскую квартиру пришел генерал-майор авиации, Герой Советского Союза, в котором я сразу узнал Кольку Торопчина*, тенориста ЯГПШ. Можно, видимо, представить радость встречи!



Торопчин Николай Степанович.

Он проживал в Москве, будучи после войны назначенным в штаб ВВС Московского военного округа. Оказалось, что у него имеются связи с некоторыми гепешовцами, проживающим в Москве. В итоге мы организовали встречу на моей квартире, где собрались, помимо Торопчина: генерал-майор артиллерии Женя Гаврилович, генерал-майор артиллерии Борис Сарбунов, вице-адмирал Бекренев, директор крупного промышленного предприятия Паша Воробьев, его сестра – тоже воспитанница ГПШ, заведующий земельным отделом Мосгорисполкома Борис Пастухов, директор рыбного магазина на улице Горького вблизи Пушкинской площади Коля Бесов. Жили, что называется, под одним московским небом десятки лет и не знали ничего друг о друге.
У собравшихся тоже оказались связи с другими воспитанниками, проживавшими в разных городах. Решили организовать встречу всех, чьи адреса стали нам известны.
Такая встреча состоялась в Ярославле летом 1967 года. Собралось более 50 человек, бывших девчонок и мальчишек, ставших бабушками и дедушками, приехавших из Ленинграда, Ростова на Дону, Краснодара, Сочи, Семипалатинска, Ташкента, других городов. Среди них: ученые, инженеры, педагоги, врачи, геологи, юристы, директоры предприятий и торговых заведений, журналисты, музыканты, партийные работники, генералы, полковники, деятели других профессий.



Встреча бывших учеников ЯГПШ в 1967 г. в Ярославле. В центре сидит воспитатель и преподаватель музыки П.В.Моригеровский.

В немалых случаях не узнавали друг друга. Прошло-то 45 лет! Сотни разносторонних воспоминаний... Конечно, вспомнили и почтили минутой молчания тех, кто умер, кто отдал свою жизнь в боях против фашистских захватчиков, на суше, на воде, в воздухе. А таких оказалось немало.
Посетили помещения бывшей ЯГПШ: классны, спальные, мастерские, в которых обучали нас труду, столовую, зал, где проводили вечера самодеятельности и танцев. Эти помещения были заняты учебным заведением. Мы встретились с обучаемыми и обучающими. Рассказали, кто из нас есть сейчас и кем были 45 лет тому назад, проживая и обучаясь в этом заведении и об условиях нашего бытия тех лет. Вспомнили юность, шалости.
В 1969 году встретились вновь. Там же в Ярославле. В этот раз посетили Тощиху – наш летний лагерь.



Встреча воспитанников ЯГПШ в 1969 году. Посещение пионерского лагеря в Тощихе.

С неудержимым волнением встретились почти через полвека с сосновым бором, об оголенные корни сосен которого до крови сбивали пальцы наших босых ног, с речкой Туношенкой, в которой купались, получая великое удовольствие.
За прошедшие годы многое изменилось в Тощихе. Из домов и построек, что были в наше время, осталась одна столовая. И та используется под склад старого, отслужившего свой век имущества. Сосновый бор зарос. Туношенка превратилась в узенький ручеек, через который мы проезжали на автобусе, не замочив, как говорится, колес. Но главное из изменений, что особенно обрадовало нас – прекрасный пионерский лагерь на несколько сотен ребят, названный «Буревестником»: жилые и хозяйственные постройки, клуб, летний театр, стадион, столовая... А на улице – сотни загорелых, физически окрепших, веселых, смеющихся девчонок и мальчишек. Администрация – молодые, приятные, деловые товарищи, умеющие разумно, с большой пользой и вниманием занять ребят разнообразными играми, художественной самодеятельностью и т.д.
Мы не знали, что в Тощихе. Полагали, что голое место. А поэтому прибыли без предупреждения. Автобус предоставила нам воинская часть, поскольку среди нас было три генерала, один из которых Герой Советского Союза и до десятка других ветеранов войны.



Лагерь "Буревестник" (им. Сталина). На речке Туношонке.

Представились администрации лагеря, побеседовали. Рассказали, кто мы и почему мы здесь, они проинформировали о работе с ребятами. Тут же был сыгран «Большой сбор» и ребята быстро заполнили многочисленные скамейки летнего театра. Нас посадили на сцену-раковину. Директор представил нас пионерам, которые бурно зааплодировали. От нас выступили с рассказами о пребывании и занятиях в лагере в те, ушедшие в историю годы: два генерала, учительница, полковник-инженер, адмирал, пропагандист-агитатор. Говорили об обучении в ЯГПШ, об условиях тех лет, подчеркнув гуманность Советской власти, ее заботу о детях, их воспитании, образовании, здоровье. Каждый из нас пожелал ребятам хорошо отдохнуть, набраться сил и здоровья, успехов в школе, уважать труд. Пионеры преподнесли нам букеты цветов.



Пребывая в Ярославле, мы разыскали Павла Васильевича Моригеровского – бывшего воспитателя ЯГПШ, посетили его на квартире, немного погуляли. Ему было тогда за 85 лет. Последние, наверное, лет 20, он уже не работал, был на пенсии, а до этого был концертмейстером Ярославского драматического театра им. Ф.Г.Волкова.
В следующее лето мы с Галей и ребятами приехали в Ярославль, в «гости» к Елизавете Евграфовне. С ней вдвоем, чтобы показать Гале, кто меня в детстве воспитывал, посетили Павла Васильевича. По его движениям, говору, лицу и по тому, что он принял нас, не вставая с кресла, мы поняли, что он серьезно болен. Хотя и улыбался и был рад нашему визиту. Побеседовали недолго, чтобы не утомлять. От предложенного угощения отказались, сославшись на ограниченность нашего времени.
Примерно через полгода Ярославские гэпэшевцы сообщили о похоронах Павла Васильевича.

Глава VI. Первый шаг в трудовую жизнь.

Пожалуй, на следующий день после выпуска ЯГПШ, ко мне подошел Саша Блинов – паренек лет 25-26, электрик Ярославской городской электростанции (ЯГЭС), курировавший электрохозяйство школы.
Он частенько бывал у нас, а при вечерах самодеятельности, когда мы устраивали «сады», «шахты», освещение сцены, присутствовал обязательно. Если заставал наш школьный духовой оркестр за сыгровкой (репетицией), присаживался в сторонке и слушал.
– Леня! – сказал он. Иди к нам на ЯГЭС работать.
– А я делать-то ничего не умею, – с усмешкой ответил я.
– Научишься. Научился же на трубе играть! Научишься и рабочей профессии. Да и с музыкой не расстанешься, у нас тоже духовой оркестр есть, рабочие играют.
– Не знаю, Саша! – сказал я. Надо посоветоваться с матерью и с Александром Александровичем, он же у вас работает.
– Кто такой Александр Александрович? – спросил он.
– Жиров, - ответил я. Кондуктор трамвая, муж моей старшей сестры.



ЯГЭС представляла два предприятия под единым административным управлением: собственно электростанцию и трамвайный парк.

– Вот как! – оживился Саша. Знаю Алексан Ксаныча, в одной партячейке состоим. Что ж, посоветуйся.
О предложении Блинова я сказал матери. А в следующий приход домой она сообщила, что Александр Александрович советует согласиться с Блиновым, что ты будешь среди хороших людей и к делу приставленным.
– А сам-то как думаешь?
– Как скажешь, - ответил я матери.
В июне 1922 года я стал учеником-электриком ЯГЭС. Работал в обмоточном цехе по ремонту электродвигателей, силовой и осветительной сети пассажирских вагонов и электровозов.
– Старайся, будь послушным, учись! – наставляла меня Елизавета Евграфовна при первом выходе на работу и, конечно, с влажными, теплыми, ласковыми глазами. Ты стал рабочим, - с некоторой гордостью сказала она и, перекрестив меня, отправила в трудовой жизненный путь.
Работа начиналась в 8 часов. Выходил из дома в 7 часов. Первое время она каждое утро провожала меня с выходом со двора, вручая узелок с кусочком хлеба, двумя-тремя картофелинами в мундире и с солью, завернутой на манер лекарственного порошка.
Обмоточный цех был небольшим – человек 12-15 электриков и электрослесарей. Мастером цеха был Иван Васильевич Кузнецов, лет сорока с небольшим. Инженер-самоучка, опытный практик, рационализатор, работавший в цехе еще в дореволюционное время. Спокойный, внимательный к рабочим, никогда не повышал голоса. Его «правой рукой» по электрочасти работал Петр Александрович Горяченков. Он же был наставником молодых рабочих. Лет ему было за пятьдесят. Особенностью биографии – участие в Цусимском сражении (Корейский пролив) в мае 1905 года на броненосце «Орел» в качестве матроса-электрика.



Эскадренный броненосец "Орел" В.С. Емышев.

Тогда разгром русской эскадры под командованием вице-адмирала Рожественского Японским флотом предопределил поражение России в Русско-японской войне. Помощником дяди Пети (так называли Горяченкова) по работе с молодежью был Саша Блинов, уже довольно квалифицированный электрик. Он же был секретарем комсомольской ячейки ЯГЭС. Он и взял меня к себе на обучение.

Балтийские ветры. Сцены из морской жизни. Место в море и место в жизни. М., 1958. И.Е.Всеволожский. Часть 47.

Она сидела в маленькой комнатушке за сценой, озадаченная, расстроенная, недоумевающая. Она ждала его в прошлом антракте, прислушивалась, ждала стука в дверь, он не пришел. Она хотела играть для него. И, наверное, играла отвратительно — он не выдержал. Во время сцены с доктором Ранком она взглянула в партер и увидела вишневый бархат опустевшего кресла. Его не было. Он ушел.
Она не станет его разыскивать. Она его никогда не увидит.



Гримерка.

Он приехал к ним на дачу в Разлив. Она ходила с ним на шверботе. Митя предупредил: «Не заглядывайся на него, Ленка, он заарканенный». Брат шутил и не знал тогда, во что все это выльется. И он же первый заметил. Митя сказал как-то вечером, придя с моря: «Я знаю, что его Любовь Афанасьевна — прямо скажем, сущая дрянь. Но у него двое детей, и Юрий хочет их вырастить моряками. Разрушать флотскую семью, Ленка, — последнее дело».
Она проплакала целую ночь. Раньше она не задумывалась. Не задумывалась ни о детях его, ни о Любови Афанасьевне. Он никогда не говорил о Любови Афанасьевне плохо, не говорил ничего — будто и не существовало никакой Любови Афанасьевны.
После тяжелого разговора с Митей она пыталась отдалить Юрия от себя, но он писал ей хорошие, теплые письма, она не могла не отвечать. И потом... она все надеялась. На что надеялась? На чудо? Чудес не бывает. Она и сама не знала, каким может быть это чудо.
Произошло самое страшное в жизни. Митя, ее Митя, вырастивший ее, когда умерли мать и отец, погиб в финских шхерах.
Если человек умирает на твоих глазах и ты хоронишь его на мрачном кладбище, ты знаешь, что он лежит в земле и ты его больше никогда не увидишь.
Погиб — это не умер. Ей все казалось, что Митя вернется, что получилась ошибка, он войдет и возьмет со стола свою трубку.



Но Митя не возвращался. У нее никого больше не было, кроме Юрия. Он пришел к ней тогда на Галерную, и она доверчиво приникла к нему, к самому близкому человеку на свете. Она с ним говорила о Мите, и оба они вспоминали, как Митя готовил шашлыки и пельмени, сражался в шахматы и в «козла», обещал когда-нибудь совершить отчаянно смелый подводный рейс подо льдом чуть не на Северный полюс. После гибели Мити Юрий стал часто бывать у нее. Она привязалась к нему, забывая о том, что у него есть семья, есть Любовь Афанасьевна. Он верил в ее талант. Она для него играла Ларису, Джульетту. И вдруг перед самой войной на набережной, у решетки Летнего сада, Юрий заговорил о своих сыновьях, о чести моряка-офицера, о том, что не может разрушить семью. Ей стало ясно, что она теряет его навсегда...
Она из гордости не сказала ему там, у Летнего сада, что Любовь Афанасьевна опередила его: пришла в театр к директору и председателю месткома, подала заявление, обвиняя актрису Кузьмину в моральной распущенности. Много слезливых и грязных слов было написано ехидным, злым почерком на листках голубой почтовой бумаги. «Вопрос» разбирали. Ей сделали «предупреждение», и председатель месткома, сменивший трех жен, напыщенно говорил о советской семье и советской морали.
Она не ушла из театра, потому что любила его. С Юрием больше она не встречалась. За ней давно уж ухаживал и добивался взаимности молодой режиссер и актер. Он был развязен и обаятелен, независим, общителен, казался человеком с душой нараспашку; все молодые актрисы были в него влюблены, а почитательницы таланта засыпали его надушенными «белой сиренью» записочками.
Чтобы покончить с прошлым, Леночка очертя голову приняла предложение режиссера. Он женился на ней, зная, что на интрижку она не пойдет.
Бывает, актриса держится за режиссера-мужа, и он выдвигает ее на главные роли. Положение Леночки в театре было заслуженно прочным, и унизительное существование «при муже» ей не грозило. Наоборот, у него оказался нетерпимый характер: он грубил людям, отдавшим сцене всю жизнь, и восстановил против себя коллектив.
В эвакуации они переходили из театра в театр, потому что он нигде долго не мог удержаться: воображал себя непризнанным гением, озлоблялся все больше, ругал любимого учителя Леночки Юрьева «проповедником гнилого романтизма в театре».



Репертуар театра, выступающего в Кирове в период эвакуации.

Ей претило фанфаронство мужа, хвастовство, неумение ужиться с товарищами, терпевшими его до поры до времени потому, что он был все же талантлив и порой — обаятелен.
Добившись Леночки, он быстро охладел, продолжал путаться с совсем молоденькими поклонницами, кричал, что разлюбил, потому что она начинает стареть и у нее потолстели ноги и часто краснеет нос.
Леночка порвала с ним, окончательно убедившись, что муж — делец от искусства, отбирающий только те пьесы, поставив которые можно получить премию или звание, хватающий роли не своего амплуа, надеясь, что, сыграв их, можно тоже «отхватить» премию или «званьице».
Он гонялся за ней, угрожал, приезжал в Ленинград на Галерную, рыдал, умолял на коленях, клялся в любви, просил все простить и устроить его в тот театр, в который она поступила. Она показала ему на дверь. С нее было довольно.
Через несколько лет на Галерной появился друг Мити — Вадим Суматошин; она не сразу узнала Вадима в лысом пожилом человеке в очках. Они вспоминали Митю и Юрия, которого Суматошин тоже давно не видал, но знал, что Любовь Афанасьевна его бросила, забрав к себе Глеба.
Суматошин ей не понравился: перед ней был не прежний друг юности, а новый, чужой человек! У него «я», «я», «я» в разговоре мелькали, как телеграфные столбы на дороге, он был упоен своей славой и всерьез возомнил себя новым Росси, хотя его уродливые творения только полуслепой или выживший из ума человек мог сравнить с ансамблями великого зодчего.
Они расстались холодно, и когда за ним захлопнулась дверь, она вспомнила: он не оставил ни телефона, ни адреса; и нисколько не пожалела об этом.



Гавань Пиллау (с 1946 г. Балтийск) зимой 1945 года.

Она знала от Суматошина, что Юрия нет в Ленинграде, да и сам он писал ей раньше, что живет то в одном, то в другом порту Балтики. Она не отвечала ему все эти годы, не зная, что он разошелся с Любовью Афанасьевной. И он перестал писать. Но и теперь она решила его не разыскивать. Наверняка, он давно о ней больше не думает! Смешно явиться к нему после пятнадцати лет разлуки. Нет, если он сам разыщет ее или их столкнет случай — тогда дело другое...
И случай столкнул их. Они встретились. А он — не зашел. Поднялся и ушел из театра, не досмотрев спектакль до конца.
Свет три раза мигнул, и помощник режиссера, заглянув в уборную, прокричал:
— Начинаем четвертое действие. Кузьмина, вы готовы? Прошу на сцену...

Щегольков не вернулся. Хэльми поняла, что случилось что-то серьезное и он вернется не скоро. Она привыкла быть женой моряка. Она заметила опустевшее кресло Крамского. В левой ложе уже не было Хейно Отса, осталась только его жена. Дождь явственно барабанил по крыше, и вдруг отчаянно взвыл ветер и кто-то грохнул железом: ударил гром. Ее словно толкнуло что: Лайне ушла с рыбаками! Рыбаков застал в море шторм. Вот почему ушел Миша, почему в ложе нет Хейно Отса и нет больше в зале Крамского. Они ушли спасать рыбаков. Она смотрела на сцену, но плохо понимала, о чем говорят.
Они погибают! Как качало, когда ее перебрасывали на маленький остров! Тогда не было шторма, и на корабле было тепло и светло, и корабль казался таким безопасным! Она знала, что значит, если захватит тебя шторм на баркасе или маленькой шхуне. Бедная Лайне!



Дождь барабанил по крыше, и еще раз громыхнуло, ударило по железу. Хэльми старалась вслушаться в то, что происходит на сцене. Вокруг перешептывались. О чем? Она поняла: с актрисой, чудесно сыгравшей три акта, что-то случилось. Почему она говорит тусклым голосом, словно пытаясь покончить с наскучившей пьесой и поскорее дотянуть ее до конца? В тон Кузьминой заиграли и другие актеры. Да это просто позор!
Но вдруг снова все изменилось. Актриса взяла себя в руки. Может быть, ей мешал гром и дождь, который барабанит по крыше? Огромные серые глаза ее вновь наполнились жизнью. В голосе зазвучали нотки безысходного горя. Зал опять замер. Никто больше не перешептывался. Хэльми забыла о шторме, о Лайне, переживая только трагедию Норы...
Она очнулась, когда задернулся вишневый бархатный занавес, зал всколыхнулся, устало улыбающаяся и постаревшая лет на десять актриса вышла на вызовы, и Хуго Эллер, один из старейших эстонских актеров, поднес ей белые гладиолусы.

Когда «Триста третий» и «Триста седьмой» уходили в море, а на «Триста пятом» была объявлена боевая готовность, Фрол успел перекинуться двумя-тремя словами с Никитой. Никита узнал, что они идут выручать рыбаков.
Он поглядел вслед кораблям, раскачивающимся на бурной волне. Вот оно служение человечеству, о котором говорил Щенников. Не только очистка морских путей. Всю жизнь рыбаки, как и моряки, — в море. Море их кормит, и в море они находят могилу.



Невесело им там нынче. Мгла закрывала весь горизонт. Противоположного берега бухты не было видно. Дождь барабанил по палубе. Небо казалось черной непроницаемой крышей. Бурая вода выплескивалась через борты на корабль. Объявлена боевая готовность — значит, они в любую минуту могут последовать за «Триста третьим» и «Триста седьмым».
В море — шторм. Кругом — подводные камни и мели. И где-то крохотное суденышко в темных волнах. Может быть, не одно. И на них — отважные люди «берега бурь».
Недавно Никита был вместе с Лайне в гостях у ее дяди — Херманна Саара. Ярко-зеленый домик с белыми наличниками окон. В саду — маргаритки и сети. Тетка Райма подает на стол кильку, дымящийся картофель и масло. Из уважения к гостю разговаривают по-русски. Саар пьет из маленького граненого стаканчика водку, не пьянеет и рассказывает, как пропадали навсегда в море деды; жены в темные ночи их ждали на берегу.
Пришла соседка и позвала Лайне к заболевшим детям. Лайне пошла на зов и вернулась, успокоенная: ничего опасного не было. Во дворе пахло солью и йодом, и от сетей, развешанных на длинных жердях, несло острым запахом рыбы.
И когда они уходили, поблагодарив за гостеприимство, дядя Саар пригласил Лайне пойти с ним в море и, засмеявшись, что-то сказал по-эстонски жене. Только в городе Лайне перевела слова Саара: «Славная парочка, не правда ли, Райма?»
У Никиты забилось сердце от этих слов, для него вдруг ставших значительными. А сейчас пришло в голову: а что, если Лайне пошла нынче в море с Херманном Сааром? С утра был такой ясный, многообещающий день... Проклятые чайки сидели на воде, предвещая тихую погоду. Оказывается, не всегда можно верить не только «точным» прогнозам, но и «верным» приметам...



Лайне — в море... Эта мысль не оставляла его до тех пор, пока он не услышал команды «Смирно» и не увидел Крамского и Бочкарева. «Корабль к походу изготовить». Крамской в клеенчатом плаще с капюшоном поднялся с Бочкаревым на мостик. «Штурман!» — позвал он Никиту. Матросы отдавали швартовы.
Никита увидел, как Супрунов злобно пнул Буяна: «У, чертова собака», — и, завизжав, любимец Глобы и всего экипажа скатился в люк.

Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru


Главное за неделю