Отец Володи Полынько воевал на кораблях Черноморского флота и в бригаде морской пехоты, оборонял Севастополь, Москву и Заполярье. «Мой путь был определен с самого рождения» - сказал Володя. О том же, но в обобщенном виде рассказал Аркадий Моисеев: «В те годы демонстрировались фильмы о Нахимове, Ушакове, к тому же мне подарили книгу И. Е. Всеволожского «В морях твои дороги». И еще: брат моего деда в 1930-е годы окончил ВВМУ им. М. В. Фрунзе, а во время войны был командиром лидера эсминцев «Ленинград». Все это и определило мою судьбу, о чем я никогда не сожалел». Так, наверное, могли бы сказать многие из нас. Коротко свой вариант ответа сформулировал Миша Московенко: «… я и не мечтал стать военным моряком. Я просто знал, что я им буду». Но это – сейчас, а тогда… Стояло жаркое лето 1958-го. Слава Калашников добивал третью смену в пионерском лагере АХО ЦУ ВМФ «Горки» Рогачёвского района Московской области[4]. За отличную работу в лагерном кружке юного натуралиста он был награждён значком «Юный натуралист» и живым петухом. А 25 августа 1958 года его встречал из лагеря отец. Володя Грабарь ненавидел пионерлагеря по определению. Его позвала со двора домой мать. О возможности отдать сына в Нахимовское ей сообщил сосед по квартире, работавший на Судоремонтном заводе. У Вити Крылова тетка работала в строительной организации Северного Флота, видимо была разнарядка, и она подсказала матери, растившей в одиночку троих детей, отдать Витю в Нахимовское училище. Начальник организационно-строевой части Нахимовского училища Николай Лазаревич Ляшок рассказал о предстоящем наборе своей сестре, и та начала собирать документы на сына – Сережу Мельниченко. А командир роты Моисей Романович Тихонюк стал готовить к поступлению своего племянника Борю Быханова. Случаем также воспользовались: парикмахер училища Алексей Александрович Овчинников, работавший в училище еще до рождения сына Валентина, и Айша Зимуровна Бабикова, она устроилась уборщицей в 1947 году, то есть сразу после рождения сыночка Шамиля. У Юры Монахова отец служил в музкоманде училища, но дома речь об учебе в училище никогда не заходила. И вот, в конце августа, когда Юра собирался с одноклассниками по 71-й школе в кинотеатр «Свет», что на Большом проспекте Петроградской Стороны, внезапно появился отец, и только по пути в автобусе №1 объяснил Юре, куда и зачем они едут.
В тот год, как разузнал Саша Белогуб, а отец Саши тогда служил в ВВМИУ им. Ф.Э. Дзержинского, набор в пятый класс и не планировался. Похоже, что при очередном сокращении военных расходов пытались сэкономить копейки за счет Нахимовского училища, сократив обучение в нем до трех лет (9-11 классы). Ближе к осени решили все-таки не сокращать и набор объявили. Но было уже начало августа. «Благая весть» облетела военные организации Москвы и Ленинграда, и едва успела достигнуть флотов. Потому-то большая часть поступающих оказались из двух столиц и приморских городов или детьми из военных семей. Потому и для большинства ребят предложение поступать в училище было неожиданным. На Славу повлияло авторитетное мнение отца, на Витю – тяжелое положение матери, он согласился, а вернее сказать, не возражал. Володя и до сих пор не понял, почему он тогда дал слабину. И у всех тот едва заметный ответный кивок, данный родителям в знак согласия, оказался едва ли не самым значительным в жизни. Уже взяты билеты и съеден наградной петух. Мать стоит у порога и украдкой плачет. Впереди – неизвестность, а некоторые ребята, похоже, и вовсе не понимали, куда шли. Расставаться с товарищами и родным городом не хотелось…
***
Ленинград встречал гостей во всей красе. Год назад, то есть в июне 1957 года город отметил свое (в 1953 году, празднование не состоялось из-за смерти Сталина). В городе давно уже исчезли следы военных разрушений. Но главное - был проведен газопровод, на кухнях появились газовые плиты, и почти все дворы города очистились от штабелей дров. В городе стало просторно и чисто. К юбилею открыли ещё две станции метрополитена: Чернышевскую и Площадь Ленина. Таким образом, первая линия (Автово – Площадь Восстания), открытая в 1955 году к 10-летию победы в Великой Отечественной войне, стала длиннее и теперь уже соединила все вокзалы города: Балтийский и Варшавский, Витебский, Московский, а теперь и Финляндский. Теперь прибывающие иногородние ребята имели возможность доехать сначала до ближайшей к училищу станции метро Площадь Ленина, которая выходила на новый, еще не достроенный Финляндский вокзал. А затем пешком (15 минут хода) или на трамвае могли добраться до Петроградской набережной по только что введенному в строй после реконструкции мосту Свободы (Сампсониевскому). С моста открывался самый красивый ракурс на здание училища и стоящий рядом крейсер «Аврора».
Петроградская сторона у Кировского (ныне Троицкого) моста. Фото 1970-х годов.
Но ребятам более запомнился другой вид - с моста Кировского (Троицкого), когда трамвай, обогнув памятник Суворову, выезжал на простор Невы. Пусть «Аврора» чуть выглядывала из-за каменного обвода стрелки Петроградской стороны, а само училище, едва трамвай въезжал на мост, заслонялось мощным зданием с гигантскими статуями на крыше, но память ребенка, взвинченная желанием поступить в училище, возвела этот вид до статуса великолепной панорамы Невы в самом широком ее месте. Тот великолепный дом, который обычно считают Нахимовским училищем, на самом деле является только его частью. В нем единственном располагалось Ленинградское Нахимовское училище при самом своем основании в 1944 году. Но через год училищу отдали еще стоящее у Домика Петра здание начальной школы, туда в сентябре 1946 года перенесли спальни, и его назвали спальным корпусом, а старое здание стало называться учебным. Этот учебный корпус, бывший Училищный дом имени Императора Петра Великого, построенный архитектором Александром Дмитриевым в 1910 году и фигурирует во всех исторических справочниках. Задуманный как памятник Петру I, он отличается воинственным видом, и выглядит импозантно, напоминая старинные постройки эпохи Петра Великого. Первоначально дом этот предназначался для ремесленных училищ и школ, которые до 1920-х годов также назывались училищами, потому он и назывался училищным домом. Училищным домом, только в другом значении этого слова, он и остался, когда здесь разместились нахимовцы. Совершенно случайно даже силуэт здания оказался похожим на корабль.
Учебный корпус Ленинградского нахимовского училища. Вид со стороны Большой Невки. Фото А.Рязанцева. 1985 год.
В плане учебный корпус имеет сложную конфигурацию, напоминающую букву «Ц», только без хвостика на нижней полочке. Эта нижняя полка соответствует главной части здания, протянувшейся вдоль Петроградской набережной и обращенной своим фасадом к правому рукаву Невы, Большой Невке. Левая ножка буквы – это южное крыло, обращенное к Неве. А правая ножка, с севера, вдоль Пеньковой улицы – корпус актового зала. Эту архитектурную композицию все прибывающие осваивали постепенно. Под шпилем в главной части здания находится главный вход, куда каждый год, ближе к осени, каждый своим путем устремлялись мальчишки со всех концов страны. На первом этаже в вестибюле находятся кабинеты командования, в которых вершатся ребячьи судьбы. На втором этаже располагаются учебные кабинеты, на третьем и четвертом - классы, на пятом мансардном с овальными окнами находится столовая. В южном крыле на первом этаже в бывших учительских квартирах теперь размещались учебные мастерские, а бывшая кузница была превращена в теплый гараж на несколько легковых автомобилей. На втором в помещениях с широкими окнами оборудованы кабинеты рисования, естествознания и химии, выше – классы, а на пятом – спортивные залы. Южное крыло - самое светлое и теплое. Поэтому в нем учились младшие воспитанники. С главным крылом оно соединяется архитектурной вставкой, у которой внизу – ворота во двор, а выше по этажам - переходные коридоры и разные помещения. На втором этаже находились кабинеты иностранных языков, а выше в коридорах: пионерская комната с кинозалом, зал спортивной славы и прочие помещения. К нашему поступлению в 1958 году Ленинградское Нахимовское училище отсчитывало 15-й год своего существования.
За эти годы порядок обучения в училище менялся неоднократно. Нахимовцы в разные периоды учились по пять, шесть и даже по восемь лет. Ленинградское Нахимовское училище заканчивали и нахимовцы Рижского и Тбилисского училищ, после их расформирования. А с 1956 года приказом Министра обороны СССР в училище было разрешено принимать не только детей-сирот, но и всех желающих. Тем самым как бы подтверждалось, что страна с задачей жизненного обустройства сирот войны в основном справилась. А большинству из нас этот приказ дал возможность стать юным нахимовцем.
***
Как ни быстро разносятся вести по флотам, а первым в училище (11 августа) прибыл сын работницы кондитерской фабрики имени Н. К. Крупской Коля Петров. Приехал он из какой-то глухой деревни Псковской области, где находился на воспитании у бабушки. По имени одного из селян он и был потом прозван нами Филимоном. Но та десятидневная фора, которую он получил, возвысила его над всеми прибывающими. Он уже усвоил пару-тройку команд, давно всем известных из пионерского прошлого, голос у него приобрел железные нотки, и он встречал нас, как старослужащий. Ему и поручили командовать нашим наскоро сляпанным строем.
Пятиклассник Коля Петров
20 августа прибыла группа ребят из Таллина: Васильев, Фрейберг, Мизиков и др., к ним присоединились ленинградцы: Попов, Овчинников, Е. Смирнов Е., Баудер, Кашников, Белогуб, Миронов, Семенов, Ульяшин, Моисеев. 25 августа прибыли Крылов, Белов, Сипачев, Фролов, Мельниченко, Смирнов В., Монахов, Быханов, Грабарь. На следующий день из Москвы привезли В. В. Калашникова, из Калининграда - Малахова. И – пошло поехало. Все прибывшие считались кандидатами, то есть лицами, которые еще только предполагались к поступлению. Право стать нахимовцем надо было еще завоевать. Задворнова, Московенко и Коновалова привели в училище матери. Женщины тут же познакомились, и уже вместе готовили своих сыновей к экзаменам. В один из дней привел своего сына Володю и Андрей Григорьевич Полынько. Ему, как старшине, ветерану флота, тут же подчинили команду кандидатов, которых надо было доставить в санпропускник. Володя помнит, что в группе оказались В. Коновалов, А. Коваленко и А. Мирошин. К сожалению, теперь никто из них уже не может подтвердить Володины слова, а о санпропускнике вспоминают немногие, возможно, не все и побывали там. Ленинград тогда был значительно меньше теперешнего, пригородами считались поселки: Дачное и Купчино, или же станция Волковская (у Волковского кладбища), откуда бригадир Ленинград Варшавской дистанции пути Яков Зиновьевич Хомко привез своего младшего сына Васю (средний сын Витя поступил годом раньше).
Аркадий Моисеев (слева) у родного дома; рядом - брат Николай, будущий нахимовец, выпускник 1967 года. 5 октября 1958 года.
Когда многие уже сдавали экзамены, и состоялись первые зачисления, привёз братьев-близнецов Козловских на собственном автомобиле их отец, полковник интендантской службы, начальник продовольственного отдела Балтийского флота. Было это 28 августа. Всей нашей оравой: принятыми и не принятыми, первое время руководил старший лейтенант Борис Афанасьевич Кузнецов (прибыл 27.8.58). Чуть позже к нему присоединились другие воспитатели: Владимир Васильевич Тарбаев (9.09.58) и Валерий Антонович Невзоров. Вероятно, их также как и нас назначали впопыхах, и они приступали к своим обязанностям, едва переступив порог училища.
***
Здание училища, в сущности, было обыкновенным школьным домом, пусть и красивым. Нам в те дни особо восхищаться им было некогда, захваченные суетливой новизной тех дней, мы шныряли по лабиринтам коридоров в поисках нужной комнаты. И все-таки каждый наверняка сравнивал училище с оставленной школой. Помещения здесь почти ничем не отличались от школьных - те же классы, коридоры. Те же парты, только их в классах было меньше, и крышки, в отличие от черных школьных, окрашены в белый цвет. Как и в любой школе в летнее затишье, здесь также повсеместно завершался ремонт, совсем скоро начало учебного года, и это ожидание производило гораздо большее впечатление. Всё тогда было как-то тревожно, заполошно и сумбурно.
Все кандидаты жили в спальном корпусе (здание на улице Мичуринской, дом 3). Нас было трудно уложить вечером спать, а утром поднять с постели. А кое-кому приходилось утром с опущенными глазами выносить свои матрасы на просушку. Энурез и виноватая улыбка – спутник любой призывной компании. Родители тем временем устраивались – кто, где мог. Кроме двух корпусов училищу принадлежал и стоящий у Петроградской набережной крейсер «Аврора». Нахимовцев в училище еще не было, и, чтобы не разводить суету в училищной столовой, питание было организовано на корабле. «Аврора» незадолго до того прошла ремонт в Петровском доке Кронштадта и еще пахла свежей краской. Запах сурика и смоленой пеньки, плетеные маты перед каждой дверью и неимоверно высокие пороги (на морском языке – комингсы), которые, казалось, становились еще выше, когда пытаешься через них перешагнуть – это и есть первое детское впечатление от легендарного крейсера. Корабельная пища была матросской и не предназначалась для нежного детского горла. Мы и прозвали её «горлодёром». У некоторых ребят была возможность поесть еще где-нибудь, и они эту еду старались избегать. На них производило неприятное впечатление то, что иной раз, когда нас сажали за раскладные корабельные столы, некоторые еще малознакомые им товарищи прямо-таки набрасывались на еду. А те уплетали все подряд по своим причинам: одни от недостатка воспитания, другие от голода, а третьи в показную. Володя Полынько, например, вообще не любил первое, и теперь давился, но ел матросский борщ, подгоняемый мыслью, что это был его первый экзамен на пути к высокому званию нахимовец.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
1 апреля 1945 года помощник Начальника ВМУЗ ВМФ генерал Татаринов А.И. вручил Училищу Красное Знамя военно-морской части ВМФ СССР.
За этими несколькими сухими строчками скрывается напряжённая организаторская работа коллектива людей, которые глубоко прониклись идеей спасения страдающих от войны мальчишек, объединив её с патриотической государственной идеей подготовки кадров профессиональных военных моряков. Работа велась одновременно по всем направлениям – подготовка материально- технической базы для создаваемой воинской части; формирование кадров для всех служб Училища - строевой части, учебного отдела, снабжения и тыла, медицинской службы. Особое внимание уделялось формированию коллективов преподавательского и воспитательского состава. Одновременно проводилась тщательная работа по набору контингента воспитанников. Появилась первая возможность защитить детей от ужасов войны – по всем войсковым частям Армии и Флота развернулась работа для откомандирования на учёбу прежде всего тех, кто был, официально или нет, приписан к военным учреждениям. Военкоматы Страны подбирали кандидатов на учёбу из осиротевших в войну детей. Порой кандидаты были полными сиротами, либо из родных имевшими только бабушек или дедушек. Состав кандидатов на обучение был очень «разношёрстным»: случалось, дети были из очень глухой глубинки – не видевшие никогда городов, городского транспорта – Ваня Колбин, Серёжа Сырчин, а Петя Зайцев смотрел на городской телефон – автомат, как на чудо из чудес! Мало, кто до училища бывал в театрах, да и кино видели очень немногие! Наименьшим учебным подразделением был класс (взвод) численностью в 25 воспитанников. И первоначально очень многие взводы младших классов состояли, в основном, из 12-14-летних мальчишек независимо от ступени обучения – это было прямое следствие войны: кто-то учился, а кто-то был в составе воевавших частей. В каждом взводе был офицер-воспитатель и помощник офицера-воспитателя (мичман или старшина срочной или сверхсрочной службы).
Тбилисские нахимовцы под Знаменем училища. 27.06.2009.
- Уже в феврале 1944 года в молодежном журнале "Смена" Н.Лабковский рассказал о жизни юных нахимовцев (фото Г.Геловани и Н.Шифрина).
Слава адмирала Нахимова выросла на Черном море. Здесь, у берегов Кавказа, в зимние бури и осеннюю непогодь раздувались паруса его кораблей. Здесь, у крымских берегов, моряки нахимовской выучки дали бой неприятелю, показав, что означают нахимовская стойкость духа, нахимовское уменье в плавании, нахимовская неустрашимость в битвах с врагом.
"Жизнь каждого принадлежит отечеству, - учил Нахимов своих флотоводцев. "Смерть или победа!" - было его девизом. Его боевые принципы лаконично изложены в приказе, отданном им по флоту перед Синопским боем: "В случае встречи с неприятелем, превышающем нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело..." Битву у Синопа Нахимов выиграл, потеряв 38 человек и ни одного корабля. У турок выбыли из строя в этой битве 7 фрегатов, 2 корвета, 2 транспорта, 1 пароход и 1 шлюп. После Синопа и Севастопольской обороны имя Нахимова прогремело по всему миру и о матросах нахимовской выучки стали с почтением говорить на всех морях. Теперь, спустя много десятилетий, имя Нахимова появляется на ленточках матросских бескозырок воспитанников морского училища, и это означает, что ребятам, собранным здесь, предстоит пройти нахимовскую выучку.
Не все они пока еще в состоянии понять, что это означает - быть нахимовцами: здесь есть и девятилетние. Эти воспринимают происходящее больше как увлекательную игру. Те, кто постарше, набрасываются на книги по истории. Самые взрослые уже испытали на опыте многое из того, чему их теперь учат. Об этом говорят ордена и медали.
Васе Чертенко 18 лет. Матроска для него никогда не была детской одеждой; уже с самых ранних лет она была для него формой. Его отец старший лейтенант Чертенко погиб при высадке морского десанта во время войны с белофиннами. О трагической судьбе его матери рассказывает скупая на слова справка политотдела: "Мать - Анна Ивановна - погибла от рук фашистских извергов в городе Георгиевске в 1942 году, отравленная продуктами питания при немецком отступлении..." Круглого сироту Васю Чертенко приютил и воспитал краснознаменный эсминец. Вася вступил в комсомол, стал разведчиком и за отличную разведку в тылу врага, за обеспечение боеприпасами десантной группы он награжден орденом Красной звезды и значком "Отличный разведчик". Теперь этот мальчик, потерявший отца на Балтийском море и нашедший на Черном море продолжение отцовского дела, учится в Нахимовском училище в Тбилиси.
У Васиного ровесника - - мать и отец погибли в Таганроге, были замучены в застенках гестапо. Мальчик чудом уцелел и спасся. Его подобрали и воспитали черноморцы. Мальчик оказал неоценимые услуги в боях за Севастополь, награжден орденом Красной звезды и медалью "За оборону Севастополя". Ленинградские мальчики, прибывшие в училище, награждены медалями "За оборону Ленинграда". 12-летний Володя Гаврилов был бойцом бронепоезда "Балтиец"; Анатолий Мороков служил в оперативной группе; Анатолий Аринин - воспитанник береговой базы; Виктор Бычевский был разведчиком; Юрий Потапов и Паша Васильев - рядовыми бойцами. Все они с пылом юности защищали родной город и заслужили право на то, чтобы стать моряками-нахимовцами.
был переведен из Тбилисского в Ленинградское нахимовское училище, которое успешно закончил в 1948 году, затем училище им. М.В.Фрунзе. О его службе в разведке рассказал Н.А.Верюжский ("Офицерская служба").
Летом всем им предстоит выезд к морю. Пока же они овладевают морскими знаниями, приучаются к морской дисциплине, впитывают в себя морские традиции.
Все они были очень разные ребята. С разным уровнем понимания, с разными привычками. А теперь поглядите на ровный строй юных моряков - их объединила не только форма, но и мечта о море. Бескозырка и тельняшка - это морская традиция. И боцманские дудки на груди у дневального - морская традиция. И дисциплина, жесткая, строгая, - тоже морская традиция.
И если мы взглянем на то, как Геннадий Арнет, один из самых младших воспитанников, по морскому вытягивается во фронт при встрече с начальником училища, контр-адмиралом Рыбалтовским, и на то, с каким вниманием слушают ребята в классе своего воспитателя капитана 3 ранга Кулешова, если мы посетим разнообразные занятия, где основы мореплавания переплетаются с разучиванием гимна Советского Союза, а за строевыми занятиями следует урок полонеза, - нам станет понятным, что здесь исконные морские традиции найдут себе благодатную почву.
Арнет Геннадий Янович был переведен из Тбилисского в Ленинградское нахимовское училище, которое успешно закончил в 1948 году. Его младший брат Арнет Эдгар Янович закончил в 1950 году Рижское нахимовское училище. А их отец - мастер химмонтаж - умер в блокадном Ленинграде в 1942 году.
Дополним ранее сказанное о нахимовцах - участниках Великой Отечественной войны и расширим их список.
С недавних пор на берегах Куры появилось много мальчиков в матросских бушлатах и бескозырках. Почти каждое воскресенье они проходят строем по солнечным улицам Тбилиси — города, как известно, далекого от моря. На ленте их бескозырок — тисненные золотом слова: «Нахимовское училище».
Колонна воспитанников Нахимовского училища проходит по проспекту Руставели. Фото Г.Геловани. - Известия, 27 мая 1944 года.
В связи с расширением круга авторов редакция блога считает необходимом вновь сердечно поблагодарить их всех, без них очерки истории Тбилисского НВМУ были бы невозможны:
Александров Аркадий Александрович, выпуск 1955 года, Ганич Виктор Федорович, выпуск 1952 года, Грабарь Владимир Константинович (ЛНВМУ, 1965 г.), Гуревич Роберт Соломонович, выпуск 1952 года, Димент Леонид Давидович, выпуск 1953 года, Зюзликов Петр Валерьевич, приёмный сын Гурама Григорьевича Квачадзе, выпуск 1948 года, Кабалюк Владимир Иванович, выпуск 1951 года, Каландарашвили Сурия, вдова нахимовца Каландарашвили Евгения Владимировича, выпуск 1955 года, Карпов Эдуард Гаврилович, выпуск 1954 года, Курако Юрий Николаевич, выпуск 1953 года, Мануйлов Глеб Васильевич, выпуск 1952 года, Мартынова Ирина Валентиновна, дочь командира роты Николаенко Валентина Петровича, Мельникова Лилия Германовна, дочь преподавателя географии Мельникова Германа Михайловича, Огурский Георгий Аскалонович, выпуск 1953 года, Сирый Александр Сергеевич (ЛНВМУ, 1984 г.), Соколов Валентин Евгеньевич, выпуск 1953 года, Соколовский Валентин Георгиевич, выпуск 1949 года, Харазов Виктор Григорьевич, выпуск 1952 года, Чикваидзе Константин Ираклиевич, выпуск 1948 года. Шестоперов Николай Дмитриевич, выпуск 1950 года.
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Нынче ПЯТОЕ, гляжу? Написать спешу Чижу! У Вилена, без сомненья, Юбилейный День Рожденья! И рижане, и подготы,- Ну, никак не меньше роты,- П О З Д Р А В Л Я Ю Т ! И при том Обнимают всем гуртом!
Н.З.
Вилен Михайлович Чиж закончил Рижское Нахимовское училище в 1949 году и был переведён в 1-е Балтийское Высшее военно-морское училище, располагавшееся в Ленинграде. Он «С отличием» закончил артиллерийский факультет в 1953 году и был назначен помощником командира сторожевого катера СК-344 79 отдельного дивизиона СК 19 дивизии ОВРа 8ВМФ в город Таллин. Далее он служил на большом охотнике за подводными лодками, на эскадренном миноносце «Стерегущий» и командиром группы управления огнём главного калибра на крейсере «Адмирал Лазарев». На этом крейсере в 1955 году перешёл Северным Морским Путём на Тихоокеанский флот. Служил он старательно, был на хорошем счету у командования, но перспектив продвижения по службе у него не было. Его тяготила напрасная потеря времени. По семейным обстоятельствам в 1960 году он был переведён в Таллин на крейсер «Комсомолец» на такую же должность. Ввиду значительного сокращения флота, Винен принял решение перейти в запас, и уволился «на гражданку» в 1961 году. Он сразу же поступил на работу и на учёбу в институт. Преодолев все трудности такой непростой жизни в гражданских условиях и став инженером, он в 1966 году получил предложение занять должность главного инженера Вычислительного центра государственной статистики Эстонии. В этой должности он работал 25 лет, успешно внедряя вычислительную технику в производство и решая при этом важные задачи развития народного хозяйства. Распад Советского Союза привёл к свёртыванию всех работ и ликвидации Вычислительного центра. Но эти события совпали со временем выхода на пенсию. Появилась возможность заняться семейными проблемами. Об этом Вилен кратко рассказывает в своих воспоминаниях. - О времени и наших судьбах. Сборник воспоминаний подготов и первобалтов "46-49-53". Книга 9. СПб, 2008.
Автор проекта, составитель и редактор сборников Ю.М.Клубков.
ГИМН ПРОЕКТУ 613 (Глава из документального очерка Р. Рыжикова «Подводные лицеисты»). Окончание
Произнеся обычную скороговорку: «Прошу разрешения от стола!» (между прочим, до сих пор не понимаю ее смысла), я тоже двинулся к кормовой переборке отсека. «А вас, Рудольф Викторович, я попрошу остаться!» — неожиданно и очень корректно, ну совсем так, как лет тридцать спустя произнесет аналогичную фразу Мюллер (Броневой), обращаясь к Штирлицу (Тихонову), приказал командир. Я замер и выполнил строевой прием «кругом». Кивком головы командир приглашает следовать за ним. Начинаем вместе обходить корабль из носа в корму. Бачковые в отсеках вскакивают и вытягиваются без команд. Наконец, перешагнув широкий стальной комингс, «ныряем» в концевой, седьмой отсек. Именно этим отсеком мне с сегодняшнего дня предстоит командовать. Вежливо (я уже успел заметить и оценить вежливость командира), капитан 3 ранга выпроваживает из отсека бачковых. Остаемся вдвоем. Подойдя к моему непосредственному заведованию — торпедным аппаратам, командир опять же вежливо произносит «вводную»: «Приготовить и прострелять воздухом торпедный аппарат № 5!». «А вот это — удача! — думаю про себя, — именно такой практический вопрос стоял в моем билете по торпедному оружию на госэкзамене в училище». Тогда, в кабинете, я уверенно приготовил макет аппарата и произвел из него условный выстрел. Но что это? Я, как слепой котенок, тыркаюсь между аппаратами, ищу и не нахожу нужных клапанов, рычагов... Наконец, взмокнув, понуро признаюсь командиру в своей некомпетентности. Выходит кабинет, это еще не корабль. Сгорая от стыда, опускаю руки по швам, а голову — на грудь. Краем глаза наблюдаю за реакцией командира. Его лицо непроницаемо. «Теперь Вам ясно, чем предстоит заняться в ближайшее время?» Выдавливаю уставное: «Так точно!» Командир выходит из отсека. Остаюсь один на один с торпедными аппаратами... И пошло-поехало!.. За два последующих месяца пришлось только дважды побывать на берегу. В первый раз для того, чтобы забрать из вокзальной камеры хранения чемодан, а во второй раз для традиционного «представления» офицерам в ресторане. В те времена на флоте бытовало жестокое, но справедливое правило: пока не сдашь положенных зачетов на допуск к самостоятельному управлению группой, а затем, если хочешь продвижения по службе, то и боевой частью, о сходе на берег забудь! А ведь, кроме зачетов по специальности и еще десятка разного рода локальных зачетов, нужно было сдать флагманскому механику зачет самый трудный — по устройству подводной лодки.
Пришлось буквально «на брюхе» пролезть все трюмы и выгородки корабля, научиться на память рисовать все его системы, готовить эти системы к работе, уметь осушать отсеки и трюмы, уметь руководить борьбой за живучесть отсека, самому тушить пожары и заделывать пробоины и многое, многое другое. А ведь сдав на самостоятельное управление боевой частью, нужно было получать допуск к самостоятельному несению якорной и ходовой вахт... Вот это была школа! Трудно даже сосчитать, сколько раз офицер сдавал устройство лодки... Зато, изучив 613-й как следует, можно было смело браться за освоение лодки любого другого проекта. Основа была заложена. Позже мне пришлось получать допуски к самостоятельному управлению лодками 611-го и 629-го проектов, и было понятно, что в основе их устройства лежат принципы 613-го — эталонной лодки последнего поколения дизельных «субмарин». В памяти, разбуженной воспоминаниями, продолжают всплывать события, связанные со службой на средних лодках. Переход Севморпутем. Я — помощник командира. Мне доверена «командирская» вахта во льдах! Идем за ледоколами, но больше стоим на якоре или лежим в дрейфе в ожидании разрежения ледовых полей. Из трех месяцев плавания по СМП фактически двигались лишь один месяц... Вспоминаю помывки в душе на плавбазе «Бахмут», к борту которой нас, правда редко, но подпускали. Даже дома, принимая душ, ощущаю какое-то особенное удовольствие: кажется, что ванна, в которой стою, вот-вот начнет покачиваться, как кафельная палуба душа на плавбазе. Первые выходы в Тихий океан на учения флота и в «автономки»... Из одного такого учения мы с командиром, Юрием Владимировичем Перегудовым, — сыном В. Н. Перегудова — главного конструктора 613-го проекта — возвратились на неделю позже положенного срока. Жены нас тогда почти похоронили... А виноват был шифровальщик, не расшифровавший радио о возвращении в базу. И так бывало. Помню, как в длительных походах я прямо с койки (радисты провели мне туда микрофон) читал по трансляции экипажу бессмертные романы Ильфа и Петрова... Расстался с 613-м в 1962 г, в Индонезии. ПЛ «С-236» получила в индонезийском флоте имя — «Брамастра» (Дротик). Я подробно описал этот поход в рассказе «Тропические кочегары», или «Топи их всех!» Из почти двадцатилетней службы на лодках восемь пришлись на проект 613. Низкий ему поклон! На нем большинство из нас стали настоящими подводниками.
ПЛ "С-189" - памятник проекту 613.
ВОСПОМИНАНИЕ О ДРУГЕ И ФЛОТСКОЙ МОЛОДОСТИ (из очерка К. Булаха, журнал «Звезда» № 5-6 1992 г.)
Кирилл Булах — выпускник Дзержинки, инженер-капитан 1 ранга в отставке. Геннадий Крылов — выпускник 1БВВМУ 1952 г., штурман-североморец, мастер спорта.
В старости все мы помним первый выход в море... Настоящее море в первом плавании началось после Таллина. «Комсомолец» совершал прибрежное плавание для навигационной практики будущих штурманов из училища имени Фрунзе и Первого Балтийского училища. Курсанты последнего были воспитанниками Ленинградского подготовительного училища и гордо называли себя кадетами Первого «бандитского» училища. Здесь-то и переплетаются мои воспоминания первокурсника-механика с воспоминаниями первокурсника — будущего штурмана Крылова. Наш первый в жизни шторм... Я запомнил свинцовые гряды вздыбленной воды, темно-серое небо с летящими, почти черными облаками, уходящую из-под ног палубу. Ее настил был мокрым, но волны по нему не ходили. Только после гулкого удара в борт брызги, клочья пены перелетали через фальшборт. Потом волна отходила в сторону, борт шел вниз и гребень глядел на нас пугающе сверху. Но корабль был высокобортным и так спроектированным, что даже на океанской волне начинающие мореплаватели оставались невредимыми и относительно сухими. Не будь он таким, наш флот недосчитался бы многих адмиралов, не говоря уже о капитанах разных рангов.
Для всех нас мечтою было увидеть заморские берега и побывать в иностранных портах. Печально, что прожив жизнь, мы почти не жили, как положено каждому человеку. Растратив мозг, нервы, силы на службе, мы остались ничего житейски не видевшими, остались «молодыми». Странная наша военно-морская дружба: верность безграничная на корабле и полная потеря контактов при расставании. Всю жизнь продолжаешь считать своим братом и за всю жизнь напишешь ему одну поздравительную открытку, да и то — по многолетним настояниям супруги. А при случайной встрече — объятия, бурные воспоминания, готовность поступиться ради друга-брата всем. И безмятежное расставание назавтра. Судьба соединила меня с Геннадием Крыловым совместной службой на эсминце «Несокрушимый». В море штурман Крылов выходил только при галстуке. В те годы мы не знали рубашек с карманами и погонами, курток, всегда готовых к подвешиванию галстуков на резинках. Для торжественного собрания или ресторана — тужурка, а все остальное время — китель. Штурман же всегда был при параде. Его блестящий вид не давал повода хоть на секунду усомниться в такой же безукоризненности и всей боевой части. Четверть века отплавал после выпуска Крылов в Арктике. Не уезжал он оттуда ни в академию, ни на курсы усовершенствования, ни на строящийся корабль. Все те же входные ориентиры, поход за походом, из года в год: Рыбачий, Кильдин, устье Кольского с постами Сеть-Наволок и Летинский. Скалистые, большей частью заснеженные берега, серая дымка, низкие облака... Поездки штурмана Крылова в совместный человеческий (то есть семейный) отпуск были редкими и необычными. Жена с сыном, как и положено, отправлялась на юг летом. А мы в это время бороздили Северный океан. И друг мой обеспечивал плавание нашего «Несокрушимого» плюс иногда подстраховывал и менее опытных навигаторов на других кораблях, ибо на летний отдых претендовали командиры и флагспецы бригады.
Вот и отваливал штурман в отпуск зимой, один и, как правило, неожиданно, только и успев дать телеграмму в ленинградскую «Асторию» знакомому швейцару. Из года в год продолжалось их взаимовыгодное сотрудничество: швейцар бронировал люкс, а штурман платил ему за это полярную надбавку. И наступала неделя загула: рестораны, такси, чаевые, знакомые (а чаще — незнакомые), приятели. Редким и необычным было для него это. Но тем, кто встречался с ним только в эти первые дни его одиноких отпусков, казалось, скорее всего, что такой образ жизни для него привычен. Встречи-то случались раз в год, а образ собутыльника запоминался на всю жизнь. Больше, чем на неделю, заполярных средств не хватало. И тогда, купив на последнюю дохрущевскую десятку флакон пробных духов, он ехал на трамвае к маме. Остальные недели проходили тихо, под маминым крылышком, с книжкой в руках. Но после отпуска — на мостике у пеллоруса, над автопрокладчиком, в ходовой рубке или в тесной двухместной каюте долго еще сверкали хрустальные люстры «Метрополя» и томили душу глаза таинственных ресторанных Незнакомок... В декабре восемьдесят шестого праздновалось тридцатилетие подъема Военно-морского флага на нашем «Несокрушимом». На юбилейный подъем флага всем нам прислали с корабля пригласительные билеты. Я с радостью собирался в поездку, а Геннадий впервые за многие годы, может быть — за всю жизнь, колебался и никак не мог принять окончательное решение. Крылов говорил мне, что он очень хочет поехать. Звала его на корабль не забытая до сих пор штурманская рубка, оборудованная когда-то по-домашнему. Помнил он тепло потрескивающих паром грелок в обшитой красным деревом уютной кают-компании после морозных зарядов на ходовом мостике. И хотел снова сыграть на постаревшем на четверть века пианино полонез Огинского, который он выстукивал когда-то четырьмя пальцами на зависть всем остальным посетителям кают-компании. Главное же — он снова хотел окунуться в полярную ночь оставшегося навеки родным Заполярья. Но весной должны состояться лыжные гонки, на которых он имеет все возможности стать наконец чемпионом Ленинграда. И он обязан им стать. Поездка же — это срыв тренировок, наверстать упущенное за оставшееся время он не успеет. Я пытался его уверить, что успех обеспечен и при поездке. Ну, а если придет вторым, то победит в следующем году... Но Геннадий на это не согласился. Я еще и не подозревал, что в следующем году он уже не сможет участвовать в соревнованиях.
Строгий, казенный зал крематория... прощальные речи... После смерти Геннадия я с особой остротой вспоминал о нашей совместной службе тридцать лет назад. Кажется, только вчера мы осваивали Северный театр, только вчера были губы Новой Земли, мыс Желания, остров Медвежий, кромка льдов и айсберги. Долгие недели штормовых походов, и он — наш штурман — в телогрейке, а под ней — тужурка с модным галстуком. Чистейшие карты и журналы, сказочная точность счисления, проходы по заливу к причалу при нулевой видимости. Он растет, становится помощником командира, кандидатом в старпомы. Но он с юности мечтает о подводной лодке и добивается перевода. Вновь проходит тяжкие годы начала, преодолевает скептицизм бывалых подводников и на лодке становится таким же асом-штурманом. Потом сложилось так, что против своей воли он снова попадает на надводный корабль и проходит на нем Северным морским путем. И снова после этого — на лодку , и снова — с нуля. Командир группы, командир штурманской части, флагманский штурман бригады подводных лодок. Первые старты ракет из-под воды, первое и второе поколение атомных подводных лодок. Современная навигационная работа, доклады. И еще всю жизнь в нем жила неистребимая приверженность к лыжному спорту... В Ленинграде, на улице Халтурина, 22, есть музей. Там хранятся медали и грамоты ветеранов-спортсменов. Есть многочисленные отличия ленинградцев-олимпийцев и невелик набор наград ветеранов, сражавшихся на снежных трассах далеко уже не в юном возрасте. Мне дорог хранящийся там совсем не олимпийский протокол лыжных гонок на 15 километров, в которых участвовало 110 спортсменов старше 50 лет и Геннадий Крылов занял первое место среди ленинградцев. Штрих к портрету: В давние годы одна милая дама отвернулась от молодого, но безденежного Геннадия, предпочтя только что возвратившегося из рейса пожилого рыбака с большими деньгами. Уходя из ресторана «Арктика» под ручку со своим избранником, она бросила через плечо: «А ты, пока подрастешь, поиграй в песочек!» Он так и сделал. Угостил знакомого шофера, да и наглухо засыпал песком из самосвала выход из квартиры меркантильной красотки, жившей в полуподвале. За что и загремел помощником на буксир. Из письма Геннадия Крылова Виктору Конецкому:
«Это только сухопутному человеку, ну и служаке на берегу, носящему морскую форму, кажется, что — огромное и бесчувственное создание. Для моряка, пережившего ураганы и штормы на этом создании рук человеческих, известно, какое оно маленькое, слабенькое порой в грозной стихии, но и какое же оно умное и крепкое в смелых морских руках! К кораблю, за долгие годы службы на нем, привыкаешь как к родному человеку. И расставаться с ним порой тяжелее, чем с другом. Не сразу приходит выдержка, упорство, смелость. Все это накапливается десятками морских лет. Море — это не танк, под который можно броситься со связкой гранат и прославиться героической гибелью. В обычной жизни уважение к моряку приходит только с годами. Ох, как трудно начинать гражданскую жизнь заново более или даже менее военному мужчине. Начинать, когда ты только что был военным, подтянутым, накормленным и обутым. Когда у тебя были красивые женщины, безумно влюбленные в твою черно-золотую форму. Когда были деньги, чтобы пару раз в месяц ресторанно попыжиться в компании подобных тебе... И разом «было» — оборвалось. Началось потихоньку «есть». Есть никчемный теперь диплом, удостоверяющий, что ты человек боевых кораблей и моря. Но море тебе ограничивается плаванием в пруду Летнего сада или Обводным каналом. Есть куча долгов, есть куча проблем, не говоря о других кучах... И проблема самая банальная, роднящая с алкашом из утренней очереди за пивом: «На что жить?» или «На что пить сто пятьдесят с прицепом, которые совершенно необходимы перед принятием ответственного решения?» Но здесь надо помнить нашу юношескую песенку:
Не надо бояться быть честным и битым, А надо бояться быть трусом и сытым».
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
День ото дня становилось хуже. Я уже не вставал. Температура подскакивала до сорока. Забытье сменялось болезненным возбуждением. В меня вливали очередную порцию брома (с тех пор тошнит при одном упоминании). И снова все повторялось. Каждодневно брали кровь на анализ, но «ничего не находили». И продолжали лечить, не зная от чего, руководствуясь «динамикой температуры». Изредка меня навещал брат-близнец. Поразительное сходство с больным и жизненная бодрость поначалу ввергали медперсонал в шок. Сестры заглядывали в палачу и, убедившись в наличии их «дохлого» пациента, удивленно восклицали: «Такого не может быть!», и потрясенные возвращались к себе на пост. В палате сразу воцарялось оживление. Брат приносил полные сетки - «авоськи», сумки и туго набитый вещевой мешок с сухим пайком (консервы, пакеты с крупами, чай, сахар, галеты, сгущенка, овощи, масло сливочное и растительное, комбижир, специи, сухари); хозяйственное и туалетное мыло; фрукты, лимонад и ситро. Рассказывал новости. Много говорил об экзаменах. Принесенное укладывалось под койку. К тому времени у меня пропал аппетит. Я ничего не ел. Только часто пил: мучила губы потрескались. Вода была мутной, неприятно теплой и отдавала затхлостью.
Мои предложения угощаться принесенным дружно отклонялись однопалатниками. Зато... Зато сменные санитарки, няни и уборщицы, дружно побросав орудия труда (ведра, швабры, тряпки), хищно выхватывали из-под койки сумки с едой и мылом. Никого не стесняясь и шумно ссорясь за обладание таким богатством, тащили подчистую все. Капитан возмущенно укорял их: «Что ж вы. курвы, мальца обираете?». «Курвы» никак не реагировали. Вырывая друг у друга сумки, стремительно исчезали за дверью. И еще какое-то время из коридора доносилась их сварливая и визгливая перепалка. На шум выглядывали в коридор из других палат. Вмешивалась дежурная сестра и решительно наводила порядок. Все принесенное я раздавал. Мне это уже было НЕ НУЖНО. По встревоженным лицам врачей и окружающих понимал, что дела мои плохи. Я был в каком-то оцепенении, с трудом соображал и воспринимал окружающее, все чаще впадал в забытье. В бреду кого-то звал, с кем-то разговаривал, неожиданно вскрикивал. Ко мне подходили, прислушивались и, качая головой, отходили. Когда был совсем плох, звали дежурную сестру. Однажды, в бреду, я начал наговаривать текст главы из «Краткого курса ВКП(б)». Капитан выскочил из палаты и вернулся с книгой в руках (тогда «Курс» был обязательной принадлежностью любого учреждения). Раскрыв соответствующую главу, он и остальные однопалатники с удивлением сверяли текст. И слушая мое бормотание, немели в изумлении: такого они не встречали в своей многострадальной жизни. А я продолжал говорить текст слово в слово. Мне стало совсем плохо. Я не мог контролировать свои отправления. Терял сознание. Отобрали нательное и постельное белье, подложили клеенку. Я лежал обнаженным на голой клеенке. Температура зашкалила за сорок один с половиной. Принесли ширму, но капитан грубо выставил санитарку за дверь, прошипев: «Что вы, уроды, человека живьем хороните?». В угасающем сознании вдруг вспыхивали и с калейдоскопической быстротой сменялись видения. Они были зримы и отчетливы. Вначале — картинки из моей жизни. Затем все удалилось и растворилось. Казалось, я, бестелесный, лечу к чему-то очень ослепительному, меня уже нет, я где-то в другом месте. Позже мне объяснили, что я был близок к "коме", у меня был «кризис». И в этот момент, по настоянию благоволившей ко мне медсестры, взяли кровь на анализ. Окончательно выяснилось: - как с самого начала и предполагала сестра.
Сестра была вызывающе красива, лет тридцати, естественна в общении со всеми и добра к больным. Она протерла меня с головы до ног влажной марлей, принесла чистое постельное белье. Намочила простыню, отжала и укрыла меня. Приятная прохлада смягчила жар. Сестра дала какое-то питье. Мне стало легче. Температура пошла на убыль. Засыпая, я сжал ее запястье руки и так уснул. Утром увидел ее рядом, на табурете. Она дремала, привалившись к тумбочке. Запястье по-прежнему было в моей руке. Я осторожно погладил и отпустил ее руку. Веки сестры дрогнули... На меня глядели чудесные, красивые глаза. Она устало произнесла: «Все хорошо. Будешь жить, мой мальчик! Это малярия». И улыбнулась. Голос и улыбка потрясли меня. В порыве признательности к спасительнице я схватил ее руку и поцеловал. Сестра смутилась и отдернула руку. Встала. Сказала: «Ну, я пошла. Выздоравливай». И вышла из палаты. Все во мне ликовало. «Буду жить! Буду жить!», - повторял я. В палате понятливо улыбались. Оживление «дохлятины» радовало не только меня. С этого дня я пошел на поправку. Оказывается, сестра (это мне поведал капитан) осталась после своей смены (ради меня?!) и просидела всю ночь рядом: не смогла (или не захотела?) разжать мою руку. Новое лекарство, о котором все говорили, было недоступно. Меня пичкали страшно горькими хинными порошками, заставляя запивать какой-то мерзкой гадостью. Весь пожелтел. Во рту горечь. Я стал вставать. Что-то, мало похожее на съедобное, жевать, немного передвигаться на подгибающихся ногах и придерживаясь за стены. В коридоре, около сестринского поста, заглянул в зеркало и тут же отпрянул: на меня взглянуло взъерошенное, скелетоподобное, изможденное существо.
В палате донимали вопросом, как это я по памяти процитировал целую главу из «Краткого курса». Я отвечал: «Не знаю. Не помню». И, к своему ужасу, не мог вспомнить ни строчки из «Курса», ни экзаменационный материал. Мне передали, что зачтут годовые оценки и выдадут выпускной аттестат без экзаменов. Терзала мысль: «А вдруг не выдадут? Что тогда?» Сестра ходила, гордая правильностью своего диагноза. Я чувствовал себя на седьмом небе при ее появлении. И совсем не обращал внимания на неприятные стороны больничного заключения... Как добирался до училища, выйдя из больницы, помню смутно. Был жаркий день. Шумело в голове, стучало в висках, звенело в ушах, отдавалось в сердце. Все плыло и колебалось перед глазами. Подташнивало. Порой страшная слабость вынуждала останавливаться и присаживаться на скамейку, на бугорок, на траву; прислоняться к палисадам, заборам, стенам. В училище ходил недели две, покачиваясь, чем вызывал подозрительные взгляды: «Не пьян ли?» В училище никого со своего курса не застал: все разъехались после выпуска по домам. Десятка полтора провинившихся воспитанников младших курсов неприкаянно бродило по территории и коридорам училища, избегая встреч с начальством. Мое состояние тоже не располагало к общению. Неожиданно появилось много свободного времени. Мысли возвращались к только что пережитому. В моей признательности светло и по-доброму думалось о спасительнице-сестре милосердия, не побоявшейся пойти наперекор больничному безразличию. Сестра вырвала меня из бездны забвения и ласковой нежностью своей души вдохнула желание жить. Постепенно приятные воспоминания вытеснялись заботами дня. Что ожидает впереди? Какие еще неожиданности преподнесет амнезия? Еще в больнице доктор кратко и хмуро пояснил, узнав о бредовой декламации «Курса» и последующих попытках вспомнить хотя бы строчку: «Потеря памяти!», и посоветовал больше бывать на воздухе и не перегружать голову. «Как?» и «Что?» перемежались в моем сознании применительно к воображаемым ситуациям, обстоятельствам и людям. Более всего меня тревожил вопрос о выпускном Выдадут ли? Когда? Не заменят ли его СПРАВКОЙ о прослушивании программы десятого класса? Такая справка не давала права поступления в высшие учебные заведения. Я был в призывном возрасте и «в случае чего» могли списать на флот матросом: прощай тогда и высшее училище, и офицерские погоны. ТАКОЕ случалось.
И вплоть до вручения документов я находился в тревожном ожидании. Напряженность с каждым днем усиливалась. Училище формально заканчивало свое существование. Странности и несуразности переходного периода обрушились на тех, кто оказался в училище. Внезапно возникавшие опасности отравляли жизнь. Но это (может и поучительная для кого-то) - другая история.
Арбузный выезд
Для воспитанников, кто оказался в училище летом 1951 года, многое казалось несуразным, особенно отупляющие своей бессмысленностью назначаемые работы (якобы в воспитательных целях, но с каторжным душком). Вроде - откопать яму и засыпать вынутым грунтом яму в другом месте, а это значит перетаскать грунт метров на тридцать. Или демонстративно издевательские сборы окурков на территории. Бесцеремонная неаккуратность курильщиков болезненно переживалась не курящими и вызывала раздражающую неприязнь. ... На вечерней поверке появился начпрод (начальник продовольственного снабжения) капитан Ц. и объявил о выезде на бахчу на завтра. Новость обрадовала, как путёвка в однодневный рай. Вызвались все. Причина проста: полакомиться всласть арбузами и побыть хотя бы денёк подальше от озверевшего начальства. Капитан быстро отобрал нужное количество сборщиков. Заметив меня, кратко бросил: «Поедешь тоже - тебе полезно побыть на свежем воздухе». Я с облегчением вздохнул, поняв, что целый день не буду маяться дурной работой и изнемогать от злых мыслей. Выехали рано утром на двух грузовиках. Бахча - на левобережье Волги в полусотне километров вниз. Ехали по страшно пыльной ухабистой грунтовой дороге. Длинный шлейф пыли стелился за машинами. Звук моторов изменялся от вибрирующего натужного урчания и воя на подъёмах до плавного убаюкивающего на ровных местах.
На нас встретила женщина - бригадир сборщиков арбузов - и развела по рабочим местам. Работали только женщины разных возрастов. Все в платках, ловко закрывающих не только головы, но и лица от палящего солнца. На носах прилеплены листочки. Мы были в рабочем платье (робах), на головах - белые чехлы от бескозырок. Появление морячков вызвало радостное оживление. Нас угостили сочными сахарно-нежными арбузами. Ощущение после пыльной и тряской езды было сродни выпитому живительному нектару. Бригадирша расставила нас так, что каждый оказался в паре со сборщицами. Работа началась. Незаметно разговорились. Женщины интересовались нашим житьём - бытьём и всякими повседневными мелочами. Обменивались шутливыми репликами. Арбузы складывали горкой. Оттуда переносили и грузили на машины, что стояли на краю бахчи. Под смех и шутки работа пошла веселее. Солнце пекло немилосердно. Спрятаться и укрыться от палящего зноя некуда. Пот заливал глаза. К полудню большинство из нас притомились. Женщины, привыкшие к труду на земле, работали споро, ровно: каждое их движение было размеренным. Глядя на них, и мы старались не отставать. Кое-кто заправил «гюйсы» (форменные воротники) под чехлы, чтобы уберечь шеи от ожога. Кое-кто пытался работать без обуви, но быстро отказался: ноги не привыкли к долгому хождению босиком по неровному грунту, да и арбузные плети оказались шершавыми и цепкими. Начав работать с обнажёнными торсами через час вынуждены были одеть робы (рубахи). Многие обгорели. Перед самым обеденным перерывом случился инцидент, чуть было не испортивший всю идиллию согласия и взаимопонимания. Один бойкий воспитанник сыпал прибаутками, вызывая смех женщин. Заметив очень молодую и миловидную женщину, стал выстреливать комплименты. Та неожиданно густо покраснела и... заплакала. Плач перешёл в истеричные рыдания. Юный сердцеед опешил и в полной растерянности и недоумении замолк (откуда горожанину знать сельские патриархальные обычаи?). Сбежались женщины и возмущённо загалдели. Сам шутник под градом неприязненных взглядов и гневных выкриков стоял весь пунцовый от неловкости. Назревал скандал.
Услышав женский гвалт, быстро подошёл офицер. Мгновенно оценив обстановку, парой впечатляющих и энергичных фраз вразумил шутника за неуместную выходку, да так, что тот ещё больше покраснел и смущённо попросил прощения у обиженной женщины. Сердобольные кумушки поведали офицеру, что эта женщина «на сносях», и прилюдное заигрывание подростка показалось ей постыдным: могли и мужу донести. Энергичное внушение бестактному сердцееду произвело впечатление на женщин: шум утих. Несколькими к месту сказанными шутками капитан разрядил обстановку и расположил к себе женщин, и те, согласно кивая головами и посмеиваясь, разошлись по рабочим местам. Уж очень им понравилась фраза: «Русские красавицы сведут с ума не только сорванца, но и зрелого мужика». Сам капитан имел успех у женщин своим обхождением. Юного нахала отравили к машинам грузить арбузы и он, загребая пыль ботинками, с явным облегчением побежал на край бахчи. Взаимопонимание с «местным населением» было восстановлено. Работа продолжилась. ... Подъехала машина с обедом в термосах, начпрод с флотским радушием пригласил женщин откушать «флотского борща» и «макарон по-флотски» с традиционным компотом. Те, в свою очередь, предложили домашнюю снедь, у кого что было. Пожелавшие откушать матросских харчей ели из одной миски с напарниками. «Морячки» же с удовольствием поедали огурцы и помидоры, не обращая внимания на арбузы (объелись). Словом, получился семейный обед. Опять расцвели улыбками женские лица. Один из наших, надкусив кусок черного хлеба, вдруг бросил его на арбузную плеть. Улыбки как ветром сдуло: женщины переглянулись и нахмурились. Молодуха подняла брошенный кусок, обмахнула его и бережно завернула в тряпицу, в которой до того хранились помидоры и огурцы. Мы тоже переглянулись. Кто-то зло произнёс: «Зажрался, урод?». Все чувствовали себя неловко за выходку «урода». Мы стали дружно предлагать свой хлеб (чёрный и белый) женщинам. Те смущённо отказывались, но мы убедили их, что в жару лучше огурчик или помидорчик. Женщины хлеб приняли и стали обсуждать, как им распорядиться. Мы удивились. Поняв, в чём дело, я встал и нашёл начпрода. Объяснил ему суть вопроса.
Он задумчиво почесал переносицу и сказал: «Знаешь, у нас тоже не густо». Но всё же подошёл к кухонному рабочему, который привёз обед и что-то спросил. Тот недовольно пробурчал: «Много оглоедов на дармовщинку рот разевают». Зная свой «контингент» работников, капитан раздражённо оборвал его: «Ты сам из таких» - и приказал выдать уже нарезанный хлеб. Я возвращался, бережно держа буханку чёрного и чуть более половины белого. Подошёл к бригадиру и передал ей хлеб, сказав: «От нас всех». От такого хлебного «богатства» женщины онемели и уставились на бригадиршу. Та, немного подумав, спросила: «Что будем делать, бабоньки?». И продолжила: «Не забыть Кондратьевну - старуха одна и совсем оголодала». Рядом стоящая женщина пояснила: «У Кондратьевны никого не осталось - все мужики на фронте полегли». Бригадир продолжала: «Степаниде тоже нужно оставить. У неё куча мал мала детишек». Рядом пояснили: «Пятеро». И почти без остановки: «Да и Архипу-калеке подбросить надо». Сразу пояснение: «С фронта безногим вернулся и нищенствует, побираясь на рынке». От женщин посыпались предложения, замелькали неведомые нам имена. Не обошли и молодуху, что «на сносях». Вот такой урок нравственности преподали нам деревенские бабы - простые русские женщины. И он стоил целого цикла лекций политработников о нравственных устоях советского общества. После обеда немного отдохнули - каждый по своему разумению - и продолжили работу: переносили арбузы из кучек к машинам для погрузки. По договорённости часть собранного шла в училище и в местный военторг для разнообразия питания воспитанников, семей военнослужащих и вольнонаёмных. Настроение было приподнятым. Подгоревшие шеи, спины, пыль (как пудра) в носу, во рту, в глазах, в ушах, в одежде и в обуви, обильный пот - не замечались. В конце работы женщины, смеясь, натирали некоторым «сгоревшим» на солнце спины сметаной и простоквашей (двое-трое - одному). Кругом царило оживление.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Дорогие Друзья! 2 января не стало Почётного Подгота (с правом ношения тельняшки) - Ивана Борисовича Погожева (1923-2011 г.г.). Пожалуй, последнего Участника Войны из близких мне людей. Иван Борисович был сыном мичмана выпуска из Морского Корпуса 1915 года -- Бориса Ивановича Погожева (1896-1927 г.г.). Даже если не знать всего другого, только даты короткой жизни и знание обстановки Истории и социального шовинизма тех лет говорят о многом. Про Войну Иван Борисович не любил говорить, почитайте заметку о Прохоровском Поле, она вам скажет немало о людях того - святого - поколения. А кем был Иван Борисович, смотрите далее.
В.В.Брыскин
Последний снимок 2008 года. И.Б.Погожев слева.
Иван Борисович Погожев
В научной среде для иллюстрации возможностей абстрактного мышления очень любят вспоминать историю открытия планеты Нептун. Разрешение телескопов того времени (шёл XIX век) было слишком слабым, чтобы непосредственно наблюдать столь малый объект. Но косвенно, по искривлению траекторий других планет Солнечной системы, местонахождение далёкого небесного тела сначала было вычислено на основе законов всемирного тяготения англичанином Адамсом и французом Лаверрье, и уже затем далёкая восьмая планета была обнаружена визуально немцем Галле. А я, как в зеркальном отражении этой истории, только спустя множество лет начинаю осознавать как много для моей жизненной «траектории» значили и значат многие замечательные люди, рядом с которыми довелось работать в Академгородке. Телескопы и другие оптические приборы здесь не при чём, у меня были прекрасные возможности для непосредственного наблюдения за моими героями. Просто даже начальное понимание законов душевной и интеллектуальной «гравитации» приходит к нам, увы, чуть позже способностей зрения и слуха. Чтобы эти слова не остались пустыми и лишёнными конкретного содержания, попробую рассказать о нескольких выдающихся исследователях и просто замечательных людях, которые работали в нашем институте, и, как это всё больше проясняется с ходом Времени, многое оставили в моём внутреннем мире, почти не вступая в непосредственные контакты с его носителем. Чтобы не путать читателя лишними иносказаниями, я назову трёх своих кумиров в новом для меня «кибернетическом» сообществе – это Алексей Андреевич Ляпунов, Игорь Андреевич Полетаев и Иван Борисович Погожев. Все они по возрасту годились мне, по крайней мере, в старшие братья, и вдобавок, по моим представлениям, принадлежат к цвету послевоенной отечественной научной интеллигенции. По этим причинам в академическом институте, где мы все работали, я не мог себя ощущать в отношении к ним иначе, как очередной сотый или тысячный спутник малого размера. Неписаные правила естественной человеческой иерархии никак не позволяют мне даже помыслить о сопоставлении своей персоны с этими людьми. Я думаю, что такие сравнения противны нормальному порядку вещей. Для более простой аналогии скажу, что мне никогда не понять человека нашего поколения, похлопывающего по плечу ветерана Великой Отечественной даже после дружеской попойки. С Ляпуновым и Полетаевым особого личного знакомства у меня не было, и поэтому я начну эту часть воспоминаний рассказом об Иване Борисовиче Погожеве, которого я застал в 1963 году в положении прикомандированного к Институту математики военного сотрудника. Наверное, было бы ошибкой думать, что событие такого масштаба, как создание Сибирского отделения академии, среди военных, так или иначе связанных с наукой, привлекло внимание только одного Г.С.Мигиренко. По всей видимости, руководствуясь мотивами причастности к общему научному движению, начальники одного из московских военных институтов Алексей Николаевич Волжин и Юрий Васильевич Чуев, вопреки всем жёстким правилам о местонахождении подчинённых, отпустили в Сибирь одного из своих перспективных сотрудников для научной работы в режиме «свободной охоты». Напомню, что в военном деле такой термин применяется для обозначения действий лётчиков или подводников высшей квалификации, которые в одиночку отправляются на поиск врага, не требуя подробных пояснений и регламентации для выбора цели и способов действий. Иван Борисович расстался с должностью начальника лаборатории и перспективами повышения в воинском звании (он так и уволился в запас подполковником) и поехал в 1962 году в Сибирь вслед за своим учителем – А.А.Ляпуновым – осваивать кибернетическую целину. А в конце 1963 года он воспринимался мною как органическая часть коллектива «математиков». Личное обаяние и доброжелательность старшего товарища вместе с общей принадлежностью к военному сословию сделали мою неблизкую привязанность к повоевавшему и опытному в науке человеку столь же естественной, как дыхание в здоровом сибирском климате: обо всех оттенках морозного воздуха вспоминаешь, только попав в какое-нибудь загазованное место. Чтобы жизненный путь Ивана Борисовича предстал перед читателем в более или менее полном виде, мы на время оставим начало шестидесятых годов и немного познакомимся с технологией работы над этими записками. Инстинктивно сознавая слабость и недостаточность своих средств изображения прошлых событий, я люблю использовать в этой работе фотографии. Очень часто один приходящийся к месту снимок может сказать читателю больше, чем несколько страниц маловразумительного текста. Если в моём архиве нет фотографий каких-то персонажей, я стараюсь получить их на время для «электронного» копирования в надежде покрепче оставить дорогих мне людей в своей памяти и памяти читателя. И уж совсем особое место среди таких иллюстраций занимают фотографии времён Великой Войны. Я никогда не расспрашивал Ивана Борисовича о годах военного лихолетья, но когда он прислал мне два бесценных снимка этого времени, провёл с ними не одну ночь, вглядываясь в бесчисленные детали Времени, которые запечатлены на бесхитростных отпечатках.
Вот юный Ваня Погожев в 1942 году – выпускник Чкаловского (сейчас этот город опять Оренбург) зенитно-артиллерийского училища имени Орджоникидзе.
Если Вы, читатель, когда-нибудь носили солдатскую шинель отечественной выделки, представьте себя в ней, вспомните, что значили для Родины цифры «1942» в обозначении Времени, посмотрите на прекрасный облик одного из мальчишек, которых судьба сделала спасителями Отечества. Я уж всяко зарекался от употребления в записках возвышенных слов, но ничего «меньшего» мне просто не приходит в голову.
А вот вторая фотография, сделанная уже в 1943 году с помощью «Фотокора», был такой довоенный аппарат со стеклянными пластинками размером 9 на 12 сантиметров и контактной печатью на бумагу. Батарейный каллиграф цветными чернилами аккуратно перечислил на обороте всех персонажей снимка, не подозревая об истинном величии этих надписей: 1-ый ряд (слева направо): Голубцов, Редров, Бабакулов, Родионов; 2-ой ряд (слева направо): Краснов, Погожев, Мирзаев.
Наверное, старшего лейтенанта и его подчинённых фотографировали по случаю награждения медалями. Чёткий снимок донёс до наших дней бесчисленные детали военного быта: только что введённые погоны и гвардейские значки, разнопёрые гимнастёрки, стёганные ватные штаны и огромные валенки, одинаковые у солдат и офицера, отсутствие дефицитных звёздочек на некоторых шапках. Но главное на снимке – человеческие лица. Вглядываясь в них, вы можете ещё раз понять и разнообразие народов нашей страны, и смертельную усталость не первый год воюющего пожилого солдата, и светлые жизненные надежды его молодых товарищей. Жалко, что читателю нельзя передать электронную «лупу», чтобы увидеть с увеличением бездну открывающихся подробностей, качество фотографии полувековой давности это позволяет. «Всего» два снимка. А писать что-то подробнее о том времени мне не положено, неровен час, получится панибратское похлопывание по плечу. Иван Борисович на Войне уцелел и после её окончания попал на учёбу в Артиллерийскую академию. Это столичное учебное заведение с большой и славной историей относится к числу лучших наших военных школ. И совсем нетрудно представить все грани научной и моральной атмосферы любой нашей высшей школы, военной или гражданской, после Великой Победы и незабываемой весны сорок пятого года. Насколько я понимаю, именно в этой атмосфере победного морального всплёска нужно искать корни очень многих наших достижений последующего времени. В академии Иван Борисович познакомился с преподавателем, а затем и профессором А.А.Ляпуновым. Будущему «деду российской кибернетики» было в это время всего тридцать шесть лет, а усы он носил по распространённой тогда привычке бывших фронтовиков. В непринуждённой атмосфере домашних диспутов (официально кибернетика была объявлена буржуазной лженаукой), вместе с И.А.Полетаевым, Н.П.Бусленко, С.Я.Виленкиным, С.В.Яблонским, М.Д.Кисликом, А.И.Китовым, Р.И.Подловченко и другими будущими знаменитостями научного и военно-научного мира обсуждались идеи Винера и многое другое, что стало впоследствии носить имена тогда мало кому известных спорщиков. В рассказе об этих событиях я невольно заступил на «чужую территорию»: Иван Борисович сам прекрасно написал о них в своей работе «Беседы о подобии живых процессов». Во всех отношениях лучше знакомиться с описанием любых объектов, как говорится, «из первых рук». Тем более что мы ещё вернёмся к упомянутой книге. После окончания учёбы Погожев попал в исследовательский институт, который занимался вопросами научной поддержки заказов вооружения. В то время большая часть промышленного и интеллектуального потенциала страны была занята разработкой и производством вооружения. Всё более сложные смертоносные устройства в изобилии предлагались различными конструкторами и заводами. И становилось очевидным, что разобраться простыми канцелярскими методами управления в этом потоке предложений уже невозможно. Так в строго охраняемых и огороженных зданиях, расположенных, как правило, в столичных городах, появилась новая разновидность военных людей офицерского звания – научные работники. Со временем к признакам обычной системы воинской иерархии у этих офицеров добавились и научные: появились «свои» кандидаты, доктора наук и целые научные школы. Военные академии инженерного профиля, которые окончило большинство начальников и сотрудников новых заведений, естественно, стали играть для них роль «кроветворного органа». Поначалу даже советы, имеющие право присуждения учёных степеней, имелись только в академиях. Вряд ли я гожусь для описания деятельности военных исследовательских учреждений, технологии получения и содержания бесчисленного множества секретных отчётов и диссертаций, которые недоступны большинству людей, это дело непосредственных участников масштабной эпопеи «закрытых» исследований. Но всякие «допуски», придирчивая охрана и пропуска – не преграда для настоящей Науки. В частности, для меня результаты неведомых секретных разработок остались в именах авторов блестящих «открытых» учебников и монографий, среди которых есть и уже помянутые мной собеседники посиделок на квартире Алексея Андреевича Ляпунова. А на Ивана Борисовича я смотрел как на чрезвычайного и полномочного посла этой невидимой, но весьма уважаемой державы. Запомнилось, как «посол» подарил мне однажды книжку «Нового мира» с личной надписью автора повести «На испытаниях» И.Грековой. Так Елена Сергеевна Вентцель стала для меня не только источником доступных знаний по теории вероятностей, но и одним из любимых и уважаемых писателей-«шестидесятников», которые помогли устоять нашему поколению в не совсем здоровой атмосфере так называемого «застоя». И ещё из повести Елены Сергеевны я впервые узнал о жизни и делах Дмитрия Александровича Вентцеля (простите – генерала Сиверса). Перед тем, как писать эти строки, я нарочно заглянул в тома Советской энциклопедии, Вентцель с такими инициалами там не упоминается. А ведь он, по оценке многих людей, – предтеча отечественного системного анализа и исследования операций в военном деле. И не зная таких людей, мы действительно можем превратиться в Иванов, не помнящих родства. Не думаю, что верительные грамоты, которые вручают официальные послы, имеют похожее значение для получающих эти бумаги президентов. Ладно, вернёмся из тронных залов Науки и Литературы к повседневным делам. Я мало знаю о содержании работы Ивана Борисовича в то время. Никаких официальных полномочий для ознакомления со всеми исследованиями, которые проводились в академических институтах, сотрудники Секции не имели. И со всех точек зрения был неприемлем интерес мало чего знающего человека к делам сторонней военной организации. Но вот обратная осведомлённость, безусловно, имелась. Когда прошёл период начальной адаптации, я начал искать свои возможности приложения сил в исследовании операций. И, естественно, никуда особенно далеко не ушёл от знакомых мне проблем тактики подводных лодок. Позже я так или иначе расскажу об этом подробнее. Здесь же мне припоминается эпизод, когда, запутавшись в анализе одной из задач, я получил «снайперскую» подсказку вроде бы и не знающего о моих попытках Ивана Борисовича. Он с внешне безразличным видом указал мне место в книге Куна и Таккера, где имеется необходимая теорема о маргинальных производных.
1965 год.
Любые люди, которые имели счастье получать подобные подсказки, неважно – в какой области, могут по достоинству оценить и мой случай. Примерно в это же время уже помянутые мною начальники Погожева Волжин и Чуев с успехом организовали в нашем институте исследования по проблеме выбора типажа технических средств. Я впервые понял, как много усилий требует переход от анализа практической проблемы к её модельному представлению и затем – к постановкам математических задач. И трудно предсказать судьбу этой работы, не будь у московских «заказчиков» своего полномочного представителя в Сибири. Сам же Иван Борисович не торопился с тем же получением высшей учёной степени. Только как следует «обкатав» свои результаты по исследованию рациональных соотношений средств обороны и нападения в составе систем вооружения конфликтующих сторон с учётом ограниченных экономических ресурсов, он в 1967 году защитил докторскую диссертацию. Наверное, слова «гонка вооружения» явно при этом не произносились, но знающим людям смысл таких тем исследований был понятен. Работу эту заинтересованно поддерживал Алексей Андреевич Ляпунов. Защита проходила на специально для этого собранном (разовом) учёном совете в Москве, мне на ней присутствовать не довелось. В 1969 году Погожев уволился по болезни из армии и несколько лет работал вне Академгородка. А в 1974 году опять вернулся к нам в Вычислительный центр СО АН, где академик Г.И.Марчук предоставил ему возможность работать над моделями биологических процессов. Окончательно из Городка он уехал в 1981 году вместе со своим небольшим коллективом сотрудников, которые вслед за Марчуком переместились в Москву. Всё прошедшее с тех пор время я не терял связи со своим старшим товарищем. При каждой встрече он расспрашивал о моих делах и рассказывал о своей работе. А один раз, во время командировки в Москву, даже сводил меня на семинар по математическому моделированию гепатита, мероприятие это проходило в запущенном помещении клиники Н.И.Нисевич. Меня интересовали эти работы, и пара часов в обществе светил академической и медицинской науки прошли очень интересно, несмотря на холод в помещении. Знал я и об интересе Ивана Борисовича к уникальным способностям и личности Галдана Ленхобоева – чудом уцелевшего от гонений ученика тибетских монахов, знатока древних тайн и одного из современных творцов восточной медицины. По множеству неоспоримых свидетельств мне было известно, что этот человек из другого культурного мира действительно обладает уникальными лекарскими знаниями и способностями. Однако все эти научные, медицинские и человеческие проблемы были далеки от меня: моя «душа» принадлежит «железкам». В сознании отметился ещё один факт чудовищной неполноты собственных представлений о мире, но разбираться, в первую очередь, следовало с непосредственными объектами работы. В начале девяностых годов я написал полностью самодеятельную работу о маркетинге легковых автомобилей. Был там и раздел с попытками найти формы для скалярных оценок разнокачественных свойств изделий. Задача эта представляет собой что-то вроде «голубой мечты» в прикладных экономических исследованиях: предмет ещё не поступил на рынок, и не выявилась его цена, а мы имеем объективное представление о предпосылках её формирования. Не говоря уже о реалиях «социализма», когда использование денежных оценок было грубо искажено внеэкономическими «силовыми» методами управления и нужно было искать хоть какие-то ориентиры для сравнения разных образцов продукции. В самом начале этой работы я понял, что повторяю рассуждения Ивана Борисовича двадцатилетней давности: он активно сотрудничал с научным институтом стандартизации и немало написал на эту тему. Не знаю как другим, а мне обнаружение таких фактов преемственности в работе всегда придаёт новые силы: повышается уверенность в необходимости желанных результатов и чувствуешь себя «в строю» с именитыми предшественниками. Как я говорил, самого Ивана Борисовича в это время уже не было в Академгородке, он больше не передавал мне малоизвестные повести и романы «шестидесятников», да и сами «шестидесятники» стали мало интересовать общество. Могло показаться, что жизнь насовсем развела нас на просторах огромной страны. Но когда пришла пора мне самому что-то написать о прошедшем времени и выбирать адреса читателей записок, я сразу же подумал и о своём совсем не морском старшем товарище. Оказалось, что он предпочитает жить не в столице, а в деревне, расположенной в 120 километрах от Москвы. Я представил себе чистый морозный воздух, скрип санных полозьев и дым столбом из печных труб – всё это в нетронутом виде лежит на дне памяти о детстве в моей подмосковной, тогда ещё не загаженной деревне Фомино. Голубая книжица «Тихоокеанского флота» была доставлена с оказией в столичную область и, в основном, понравилась Ивану Борисовичу. Известное дело – даже кошка любит ласку – мы стали переписываться, я осмелел и послал в Подмосковье ещё несколько очередных своих творений. Рассказывая в письмах о своём житье-бытье, Иван Борисович сначала упомянул о своей большой работе последних лет, а потом выслал мне дискету с текстом книги о подобии живых процессов. Наверное, здесь не место для рецензирования этой явно неординарной работы. Пусть читатель самостоятельно оценит подвиг исследователя, который оказался способным подметить фундаментальное явление Природы и в течение более двадцати лет с разных точек зрения «штурмовать» его сущность. И ещё. В книге Ивана Борисовича можно «наяву» ощутить простор и единство огромного мира и людей. Феерическая светлая картина праздника мысли и братских взаимоотношений на нём самых разных исследователей написана акварелью, только вот вместо красок используются математические значки и формулы. Занятое повседневной суетой человечество очень часто не придает должного значения своим подвижникам. Когда я рассказывал нашим общим знакомым о книге Погожева, один «математик» замахал руками и сказал: «Что Вы, что Вы. Я слышал об этом. Там ведь всё сводится к одному числу». Всё-таки хорошо, что я не «математик». Пожалуй, рассказом о примере «интеллигентного» бескультурья я закончу этот раздел воспоминаний. Пока я писал его, жизнь шла своим чередом. Иван Борисович совсем бросил суетную Москву и переехал в небольшой академический городок Протвино. Там построен циклопический многокилометровый кольцевой ускоритель, расположенный под землёй, вроде туннелей метрополитена. Потом к нему начали пристраивать ещё один «линейный» монстр похожих размеров. Но на сей раз яму вырыли, а дальше дело не пошло. К слову, не пошла аналогичная затея и у американцев в Техасе, где они вовсю использовали наших специалистов. Сооружения такого рода очень интересуют меня. Если удастся выполнить намеченное, я попытаюсь поговорить на эту тему с читателем. Так же, как и в жизни, в этой книге я не расстанусь с Иваном Борисовичем. Но ведь всё в мире должно кончаться, в том числе и этот рассказ.
ЗАПАХ ВОЙНЫ. ПОГОЖЕВ Иван Борисович, участник Отечественной войны, профессор, доктор технических наук.
Дети из Православной воскресной школы попросили меня написать к 60-тилетию Дня Победы свои воспоминания об Отечественной войне. Вот, что у меня получилось. Я принадлежу к тому поколению людей, которые в 1941 году закончили 10 классов средней школы. Для меня ею была школа № 6 города Оренбурга, где директором была Александра Петровна Колюцкая, а учителем математики – Борис Александрович Одинцов. – Благодарная им наша память! Дальше у нас была война. Тогда мы все рвались на защиту Родины. Мне, как и моему другу, Вале Балобенко, с которым мы три последних школьных года сидели на одной парте, было суждено попасть в ту половину мальчиков нашего класса, кто вернулся с войны живым и не искалеченным. Наши одноклассники – Володя Сидоров, Женя Прилуцкий, Миша Гришин, Толя Иванов, Юра Петропавловский – погибли. – Вечная им память! На войне я был командиром огневого взвода батареи 37-мм зенитных пушек. Четыре пушки было в батарее, а четыре батареи составляли наш Зенитно-Артиллерийский Полк. Им командовал 40-летний полковник Матвеев. (Мы считали его тогда очень старым и между собой звали его «батя»). Наш полк входил в состав танкового корпуса генерала Попова. Летом 1943 года корпус участвовал в знаменитой битве на Курской дуге и в величайшем танковом сражении под станцией Прохоровка 12 июля 1943 года. В этом сражении было почти 1000 немецких танков «Тигр» и «Пантера» и примерно столько же наших танков «Т-34». Скажу сразу: подвигов я не совершал, но людей, которые их совершали, я знал и видел близко. И я навсегда запомнил тот тошнотворно-тяжёлый и чуть сладковатый запах, который я почувствовал на следующий день после ожесточенного танкового сражения на Прохоровском поле, примерно в двух километрах от нашей батареи. Сражение это немцы начали рано утром мощной бомбардировкой. Волны самолетов «Хенкель-111» закрыли небо. Затем началось встречное танковое сражение, которое продолжалось весь долгий и жаркий летний день 12 июля. А потом на нашем участке фронта наступила и три дня стояла полная тишина. Казалось, что люди и природа замерли, оглушённые произошедшим. – А запах этот всё висел и висел над нашей батареей ещё целых три безветренных, и очень жарких летних дня: 13, 14 и 15 июля, пока – не началось наше наступление. Утром 16-го июля наша батарея проехала по Прохоровскому полю. На участке примерно в 1-2 км мы увидели около 900 подбитых танков (немецких и наших, примерно, поровну), следы танковых таранов и стрельбы в упор, сорванные с танков орудийные башни и обгорелые тела многих сотен наших и немецких танкистов, которые не смогли покинуть свои горевшие танки. Все погибшие танкисты – и наши, и немецкие – были очень молоды, лет по 20, и от всех исходил тот тошнотворно-тяжёлый и чуть сладковатый запах горелого человеческого мяса... Запах Прохоровского поля навсегда вошёл в мою память о Великой Отечественной войне. Он и теперь не даёт мне рассказывать о ней что-то лёгкое и весёлое, хотя прошло уже более 60 лет... Здесь я увидел, нет – почувствовал всем своим существом, насколько велик и таинственен был подвиг нашего народа, который смог в невероятно трудных условиях завершить победой эту жестокую и кровопролитную войну, грозившую тогда реально гибелью ему и многим другим народам, слава Богу, благополучно живущим сейчас. И если Вам случится ехать из Москвы на юг по Симферопольскому шоссе, или по железной дороге, обратите, пожалуйста, внимание на небольшой храм и памятник у станции Прохоровка, примерно за 40 км до города Белгорода. Пусть это внимание будет даром Вашей благодарной памяти всем воинам, погибшим там жарким летним днём 12 июля 1943 года – в день святых апостолов Петра и Павла.
Мой отец Погожев Борис Иванович (1896-1927)
В правом нижнем углу то, что напечатано на обороте фото. Прошу обратить внимание как прекрасно сохранилась эта фотография, сделанная еще в 1915 году в Царском селе фотографом двора Его Величества (видимо, при окончании Военно-Морского Училища). Все мои современные фото давно поблекли, этой - хоть бы что, без всяких специальных условий хранения.
