А два (они никогда не функционировали одновременно) - до 60 тысяч человек. То есть за 17 лет бесперебойного функционирования (без задержек на шторма, туманы и проч.) - всего до 510 тысяч человек, а реально - до 375 тысяч заключенных. Архивы «Дальстроя» в Магадане показывают, что за вышеуказанный период в порт Нагаево был принят «спецконтингент» в 371 тысячу заключенных. Но отнюдь не 10 миллионов, как твердила «лагерная бухгалтерия» и изыскания демписателей-свидетелей , Анатолия Стреляного, Ольги Шатуновской и Александра Солженицына. Лжесвидетелей, если уж говорить о грустной правде. А ведь кроме «спецконтингента» на колымскую землю направлялись и «вольняшки» (геологи, строители, изыскатели, летный состав, врачи и т.п. и, наконец, охранные войска); всего - до 120 тысяч человек. Следовательно, по максимуму на Колыме никогда не могло быть более 500 тысяч человек. А отсюда - «потери», если считать, что все 100% не возвращались, что уж явная чушь. Из статистики, кроме того, известно, что до 1940 года из доставленных на Колыму заключенных составляли: «политические» - до 5%, «бытовики» - до 50%, уголовники - до 45%. В период 1944-1952 годов демстатистика изменилась: «политические» (болтуны и агитаторы) — до 1%, «бытовики» (растратчики, несуны, спекулянты, аферисты и пр. ) - до 25%, ошметки войны (бандеровцы, власовцы, зеленые братья, пособники оккупантам и буржуазно-кулацкий элемент из западных регионов) - до 30%, уголовники (бандиты, воры, насильники и прочая публика) - до 40%. А если подытожить, то «совесть эпохи» Александр Исаевич соврал ни много, ни мало, а в 15 раз (как и при описаниях ужаса раскулачивания в 1929-1931 годах - тоже в 15 раз). А отговорка есть: «мне не достало документов, и я по свидетельствам жертв-очевидцев». А жертвы имеют свойство преувеличивать, и очень даже здорово преувеличивать... Неискушенному читателю вряд ли известно, что в те поры все население Хабаровского края (а Колымский край входил туда) составляло 1,5 миллиона, а все население Приморского края - 3,5 миллиона человек, которое надо было кормить.
утаил, что в 1945 году на Лубянке он был, без особого с его стороны упорства, завербован в «сексоты» и получил агентурную кличку «Ветров», и этот листочек был аккуратными «гепеушниками» подшит в его тюремное дело. Впрочем, во втором, доработанном издании «Архипа» (по-видимому, под подозрительными уколами сохранившихся свидетелей-солагерников) Александр Исаевич подправился и включил в свое жизнеповествование полупризнание, что «да», он был принудительно, под недвусмысленной угрозой «вышака» завербован, подписал листок и был окрещен кличкой «Ветров», но никогда! слышите, никогда! не работал на лагерных «кумов», прикинувшись малопамятным идиотом-придурком. Между тем есть «документик» - личный донос стукача «Ветрова» в 1952 году «куму» в Карлаге о готовящемся там восстании. По этому доносу в Карлаг прибыл летучий отряд «краснопогонников», который без всякого предупреждения открыл огонь по толпе зэков во время их построения перед разводкой на работы, где было убито свыше 200 зэков. А «товарищ Ветров»... за сутки до того исчез и... появился в Костромском лагере щадящего режима. Видимо, Александр Исаевич не знал, что о его расстрельном доносе сохранены документы и хранятся они в укромном месте, либо в каждом лагере были свои «сексоты» с тайной кличкой «Ветров». В последнее, однако, верится плохо, ибо секретно-оперативный учет в ведомстве «товарища Берии» всегда был на высоте, а любезный автор был завербован не в какой-нибудь захудалой «шарашке», а в самом центре, на Лубянке, следовательно, был «централизованный», спущенный сверху «сексот». А к таким прислушивались особо...
. Но... продолжим повествование о путешествии незадачливого Суна. В сторожке «каторжного деда» Сун просидел почти весь день. Неподвижно сидел, ибо был впущен, но не выпускаем огромной псиной-овчаркой, улегшейся у двери и скалившей зубы на малейшее шевеление незадачливого «гостя». Так и сидел на лежаке, не смея ни закурить, ни почесаться, псина грозным рыком предупреждала: «Не шевелись!» Наконец, под вечер хмурый дед ввалился с охапкой дров, выгнал пинком псину и, не глядя, пробурчал: - Там я машину остановил. Идет куда тебе нужно. В Хандыгу. Беги. «В Хандыгу!» - екнуло Суново сердце. Он схватил поклажу и выметнулся из сторожки.
На развилке действительно стояла крытая полуторка, возле топтался и хмуро пинал коренастый дядя, а рядом торчал парень с ружьем. Дядя был странного вида: обросший, в темной рваной рубашке, явно надетой на голое тело, задрипанных портках и опорках на босу ногу. «Форменный Челкаш», - подумал Сун, а вслух заискивающе заулыбался: - Говорят, вы до Хандыги? Можно с вами? - Говорят, - буркнул Челкаш и мотнул головой в сторону кузова. Сун не заставил себя упрашивать и проворненько юркнул в крытый кузов. Машина зарычала сцеплениями и рванула на солнечный закат. В кузове оказались кислородные баллоны. Сун набросил на них полушубок, положил под голову чемоданчик и начал озирать убегающую тайгу, длинные хмурые тени и клубы пыли. Баллоны противно подпрыгивали. А у кабины, в довершение ко всему, елозила принайтовленная веревками бочка, явно с бензином. Но Сун уже привык ничему не удивляться. «И покурить нельзя!» - с тоскливой покорностью подумал он, вцепившись в задний борт и подпрыгивая на беспокойных баллонах.
Незаметно подкралась ночь, а машина все ревела и прыгала по колдобинам, началась уже не колымская, а , громко именуемая «трассой». Скоро ночь сгустилась и деревья слились в одну темную враждебную массу. Сун нашел какую-то дерюгу, набросил на баллоны, сверху полушубок, пристроил под голову чемоданчик и, уже не обращая внимания на взвизги и вскрипы баллонов, уснул. И погрузился в военно-морские сны. Под утро Сун проснулся от болей в спине. Кости противно ныли. Тело охватывал дрожкий холод. А машина все шла. «Железные там, что ли?» - в сторону кабины. - «Остановиться бы, согреться, курнуть...» Наконец, когда солнечные лучи озолотили верха дерев, машина выскочила на широкий распадок и остановилась у моста, под которым бушевала речка. Невдалеке - строение. Шофер Челкаш хлопнул дверцей и, не глядя на соскочивших пассажиров, побрел в сторону строения. Сун и незнакомец с ружьем покосились друг на друга, разбрелись в разные стороны и уселись на плоских валунах у .
Шло время. Начинало припекать. Тогда Сун разулся, сполоснул ноги, выстирал носки и растянул их на камнях, а сам улегся лицом вверх и начал рассматривать бездонную синь неба. Нестерпимо хотелось есть. Но есть было нечего. А в бездонном небе плыли редкие невесомые облачка. - Э-эй! Эй, ты! - раздался от домика крик. - Да не ты (это в сторону вскочившего парня с ружьем)! Ты, Морфлот! Давай сюда! Сун недоуменно привскочил, натянул высохшие носки, надел ботинки и пошел к дому. В домике за дощатым столом с бутылками спирта и объедками жратвы сидели трое: шофер Челкаш, средних лет мужчина и женщина, явно поселенческого типа. Сун пробормотал «здравствуйте» и на приглашающий жест присел к краешку стола. - На, выпей! - пододвинул к Суну граненый хозяин. - Ешь. Рассказывай.
Сун хватанул спирта, чувствуя внутри вспыхнувший огонь, торопливо подхватил кусок жареной рыбы и закашлялся: - Я... собственно... мне в Хандыгу. Малец у меня там народился. Вот за ним и добираюсь. С самой Камчатки. Служу там. Лейтенант я. - А-а! Во-он что! - протянула женщина. - Так это про тебя слух на тыщу километров вперед гудит. Значит, молодец-отец. Не бросаешь мальца, значит. Это хорошо. Это по-нашему. Да ты ешь, ешь! И вдруг, шоферу: - Ты, Миша, вот что. Доставишь Морфлота в Хандыгу чин чинарем, понял? Этого, вербованного с ружьем, в кузов. Лейтенанта в кабину! И на обратке доложишь честь по чести, доставил мол, понял? А ты не стесняйся, ешь, ешь! Ешь и пей! Сун покраснел. Стало жарко. Он понял: этих, явно невыездных поселенцев, видимо, прошедших «огни и воды», задело за живое - за новорожденным «вольняшкой» пробирается из несусветных далей молодой и глупый, но всамделишный законный отец. Такого в колымских краях еще не было. - Это не твоя ли краля проезжала тут осенью? А мы еще думали, не из пригульных ли шальную несет? - Наверно. Моя. После института. На Камчатку не схотела. Поссорились, - опустил глаза Сун. - Ну-ну! Поссорились. Эка невидаль! А ребенка - как кутенка? - опять протянула женщина. - Поссорились, это пустяк. А за сыном, это ты хорошо поступаешь. Так ты, Михаил, понял? В целости доставишь! - Угу, - буркнул Миша Челкаш. - Ну, а теперь иди, зови того, пусть пожрет. Человек все-таки.
Вот так лейтенант Сун неожиданно для себя обрел доброхотов-союзников в глухой . Первый, родившийся вольным, на этой суровой земле! и этим вольным был сунов ребенок. Напутствуемый возгласами ставших вроде бы родными поселенцев, с доброхотным узелком харчей, Сун уселся на правое сиденье в кабине и двинулся из Приколымья в Якутию.
Как-то Борис Михайлович пригласил меня в каюту, чтобы познакомиться со мной, как со своим помощником. Он очень удивился, когда я сказал ему, что по своей специальности я военный инженер-химик – специалист по корабельным дозиметрическим установкам, приборам радиационного контроля атомной подводной лодки. И с такой военной специальностью я решил продолжить службу по командной линии, хотя по командной линии на кораблях и подводных лодках служили выпускники штурманского, минно-торпедного, ракетно-артиллерийского факультетов. А тут вдруг перед ним сидит выпускник химического факультета Каспийского Высшего Военно-Морского училища имени С.М.Кирова.
Я рассказал Борису Михайловичу, что на химическом факультете училища мы учились по «переходной программе», кроме специальных дисциплин, нам очень много часов давали по навигации, кораблевождению и мореходной астрономии. Кроме этого, после 1-го и 3-го курсов, у нас были месячные штурманские практики на надводных кораблях. В конце беседы он выдал мне два зачетных листа: первый – на допуск к самостоятельному несения ходовой вахты вахтенным офицером в соответствии с моей занимаемой должностью помощника командира, а второй – на допуск к самостоятельному управлению торпедной подводной лодкой (командирский зачетный лист). В заключение беседы он мне посоветовал сдать в первую очередь зачеты на допуск к самостоятельному несения ходовой вахты вахтенным офицером, так как я, как помощник командира подводной лодки, в море должен нести ходовую вахту. Отдельные вопросы были и в первом и во втором зачетных листах, поэтому по первому зачетному листу эти вопросы я сдавал в экипаже, а по второму – флагманским специалистам и командованию 26-ой дивизии. В конце ноября 1970 года вопросы по первому зачетному листу я сдал командирам боевых частей, начальникам служб подводной лодки и старшему помощнику командира. После собеседования со мной Борис Михайлович своим приказом по кораблю допустил меня к самостоятельному несению ходовой вахты вахтенным офицером подводной лодки, а до этого были неоднократные выходы в море, где вахту я нес под наблюдением Бориса Михайловича, как в надводном, так и в подводном положении. При этом он тактично учил меня практическим вопросам управления подводной лодкой в надводном и подводном положении. Одной из задач «Плана Боевой подготовки экипажа «К-122» на 1971 год» определялось участие в октябре месяца в торпедной атаке отряда боевых кораблей (условного противника) на приз Главнокомандующего ВМФ СССР. Поэтому с 01 декабря 1970 года Борис Михайлович начал проводить в часы, определенные недельным распорядком дня, командирскую подготовку со всем офицерским составом, изучая корабельный состав вероятного противника, его тактику действий, а также тактико-технические характеристики средств обнаружения и поражения.
Особенно Борис Михайлович обращал большое внимание на изучение тактики действий противолодочных сил в составе авиационно-ударных групп, отрядов боевых кораблей, конвоев вероятного противника и преодоление их ПЛО. При этом использовались различные формы занятий: семинары, тактические летучки и групповые упражнения. Особенно было интересно изучать организацию, характеристику сил и средств противолодочного наблюдения на Тихоокеанском театре военных действий, ведь при этом использовались данные разведки ВМФ СССР. Кроме этого два-три раза в неделю командир проводил тренировки корабельного боевого расчета по выходу в торпедную атаку по одиночным надводным или подводным целям, а также по авиационно-ударным группам, отрядам боевых кораблей и конвоев вероятного противника, идущих переменным курсом, в учебном центре дивизии. Каждая тренировка предварялась опросом тактико-технических данных кораблей и подводных лодок вероятного противника, его оружия и радиотехнических средств. После каждой тренировки он тщательно проводил разбор действий каждого члена корабельно-боевого расчета с выставлением индивидуальных оценок. С каждой тренировкой наша подготовка повышалась, и члены расчета чувствовали себя все увереннее. Эти занятия по командирской подготовке и тренировки по выходу в торпедную атаку по надводным, подводным и прочим целям носили для меня, как помощника командира, большое познавательное значение, ведь многими вопросами по ранее занимаемой должности мне не приходилось заниматься, я их просто не знал. Для меня были новыми многие прописные истины торпедной стрельбы, которые я не получил во время учебы в училище и в первые годы службы на подводной лодке. Например, торпедный треугольник – треугольник, образуемый на плоскости линиями, соединяющими взаимное расположение атакующего корабля, производящего стрельбу прямоидущей торпедой, места цели в момент залпа и точкой встречи торпеды с целью, а также элементы торпедного треугольника: угол упреждения, угол встречи торпеды с целью и курсовой угол цели в момент стрельбы торпедой.
Большую помощь в понятии торпедной атаки и в правильном маневрирования подводной лодки в зависимости от курсовых углов цели и дистанции до неё оказал старшина команды торпедных электриков мичман Ю.Копытко, обслуживавший систему «Торпедный автомат стрельбы – «Ленинград-1м». Это была в то время самая совершенная система счетно-решающих приборов, решающая задачи торпедной стрельбы, в вычислении данных стрельбы, вводе их в торпеду, в занятии атакующей подводной лодкой расчетной позиции и производстве залпа. Насколько это была совершенная система говорит то, что ее алгоритмы были заложены в будущем при создании боевых информационных систем, решающих задачи торпедной стрельбы на атомных подводных лодках последующих поколений. Я благодарен Борису Михайловичу, а также командиру минно-торпедной боевой части старшему лейтенанту Феликсу Гринбергу и мичману Юрию Копытко за то, что они стали для меня первыми наставниками в вопросах устройства, боевого применения торпедного оружия. Я был подготовлен по этим вопросам, как для сдачи зачетов на самостоятельное управление АПЛ, так и к учебе в г. Ленинграде на командном факультете 6-х Высших Специальных Офицерских ордена Ленина классах ВМФ, где полученные знания и навыки я укрепил, расширил на кафедре «Боевого использования торпедного оружия». В течение декабря 1970 года электромеханической службой 26-ой дивизии шло согласование документов по проведению перегрузки активных зон реакторов обоих бортов нашей подводной лодки, а также замене отсеченного по «воде» и «пару» во время государственных испытаний парогенератора № 7 реактора правого борта. В конце января я убыл решать вопрос о выделении места для размещения нашего экипажа в поселок Чажма с командиром 151-го Дивизиона ремонтирующихся АПЛ капитаном 2 ранга К.Шопотовым.
С первых минут общения с ним я понял, что прав был наш командир, преждевременно направивший меня для решения этого вопроса, так как капитан 2 ранга К.Шопотов поставил вопрос о проведении заранее ремонта выделяемых помещений для нашего экипажа до прибытия подводной лодки на перегрузку активных зон реакторов. С боцманом мичманом В.Матвеевым, который непосредственно руководил ремонтом, работало пять матросов. Ремонт двух кубриков для личного состава, кают для офицеров и мичманов, а также камбуза, столовой для матросов и мичманов, кают-компании для офицерского состава, гальюнов был закончен к прибытию подводной лодки на перегрузку 01 февраля 1971 года. Во время этого ремонта под контролем капитана 2 ранга К.Шопотова я прошел настоящую школу проведения ремонта помещений для экипажа в условиях плавказармы. Он пролез все «шхеры» помещений, заставил нас выгрести весь хлам, грязь, все трещины зашпаклевать и покрасить. Все это я оценил потом, когда в конце апреля 1971 года нам пришлось во время перегрузки реакторов сдавать штабу 26-ой дивизии задачу Л-1 «Организация службы. Приготовление подводной лодки к бою и походу». За содержание помещений на подводной лодке и в плавказарме нам поставили оценку «хорошо». Даже в заводе Борис Михайлович планировал командирскую подготовку и 1 раз в неделю проводил тренировку КБР в учебном центре дивизии, заказывая для доставки нас крытую грузовую машину из Чажмы в .
После окончания перегрузки активной зоны реакторов и установки нового парогенератора подводная лодка в конце мая 1971 года под дизель-генераторами перешла в базу. По возвращению в базу ушел в отпуск для поступления в Военно-морскую академию наш командир электромеханической службы капитан 2 ранга Л.Полищук. Он успешно сдал вступительные экзамены и поступил в академию. Вместо него исполняющим обязанности был назначен капитан 3 ранга Ю.М.Шлыков, командир дивизиона живучести с одной из подводных лодок дивизии, а с августа, когда Леонид Полищук был зачислен в академию, он был назначен постоянно. По семейным обстоятельствам перевелся в Учебный центр ВМФ в г. Сосновый бор командир 1-го дивизиона капитана 3 ранга Г.М.Огарков, на его место назначен наш командир турбинной группы капитан-лейтенант Б.А.Завьялов. Летнее время для нашего экипажа был напряженным, часто выходили в море, сдавая задачи «Курса боевой подготовки атомных подводных лодок». В результате постоянных тренировок корабельного боевого расчета подводной лодки, как в море, так и в кабинете торпедной атаки учебного центра дивизии, мы имели высокие результаты выполнения торпедных упражнений. Все практические торпедные стрельбы в море экипаж выполнил с оценками «хорошо» и «отлично», чего не было при прежнем командире капитане 1 ранга В.Копьеве. Успех торпедной атаки подводной лодки по надводным кораблям, подводным лодкам противника, идущих переменным курсом, зависит от отработки и подготовки всего корабельного боевого расчета, от точности определения элементов движения цели штурманом, операторами боевого информационного поста и системы «Ленинград-1М», а также от правильной оценки командиром позиции залпа и своевременном занятии ее. Все это позволило экипажу в октябре 1971 года успешно выполнить торпедную стрельбу практической торпедой и занять второе место на приз Главнокомандующего ВМФ СССР по торпедной атаке отряда боевых кораблей. Почетная грамота от командующего ТОФ «Атомной подводной лодке «К-122», занявшей второе место на приз ГК ВМФ по торпедной подготовке в 1971 году», был вручен Борису Михайловичу 5-го ноября 1971 года на торжественном собрании в честь 54-ой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
В конце 1971 года наш экипаж подводной лодки успешно совершил 45-ти суточное плавание на боевую службу в западную часть Тихого океана, замечаний по работе материальной части не было. За время автономного плавания я все свободное время от ходовой вахты отводил подготовке к сдаче вопросов по зачетному листу на допуск к самостоятельному управления подводной лодкой. Командованием дивизии мне было разрешено в дальнем походе зачеты по командирскому листу сдавать заместителю командира дивизии капитану 1 ранга Л.Сучкову, который ходил с нами старшим похода. В апреле 1972 года после окончательной сдачи теоретических, практических вопросов флагманским специалистам и командованию соединения я сдал экзамены комиссии и в начале мая 1972 года приказом командующего Тихоокеанским флотом был допущен к самостоятельному управлению атомной подводной лодкой проекта 659Т. До сих пор стоит перед моими глазами строй экипажа, перед которым Борис Михайлович зачитал выписку из приказа командующего Тихоокеанским флотом о допуске меня к самостоятельному управлению подводной лодкой и вручил мне знак «Командир ПЛ». Его пожелание закончилось словами, чтобы всегда под килем подводной лодки были 7 футов. И оно всегда сбывалось в процессе всей моей службы. Это было самым незабываемым событием в моей жизни!
В 1972 году к 23 февраля, ко дню Советской Армии и ВМФ, нашему командиру Борису Михайловичу Малькову было присвоено воинское звание «капитан 1 ранга». Это событие было радостным не только для него, но и для нас, оно было как бы заслуженной оценкой состоятельности нашего экипажа, как боевой единицы 26-ой дивизии и Тихоокеанского флота. После боевой службы экипаж приступил к планово-предупредительному осмотру и ремонту материальной части силами личного состава экипажа и специалистами судоремонтного завода «Восток». В этот же период посменно были отправлены в отпуск офицерский состав и мичмана экипажа. В апреле 1972 года наш старший помощник командира капитан 2 ранга В.Г.Пушкарев был назначен командиром подводной лодки «К-45», а на его место пришел капитан 3 ранга А.Гурьев, помощник командира с подводной лодки 26-ой дивизии. В конце мая 1972 года после окончания ремонтных работ экипаж сдал задачу Л-1 «Организация службы. Приготовление подводной лодки к бою и походу» с оценкой «хорошо». В начале июня подводная лодка вышла в море в районы боевой подготовки для подтверждения задачи «Курса боевой подготовки атомных подводных лодок». На этом выходе в море экипаж подтвердил все задачи с оценкой «хорошо» и «отлично». В море в сложной обстановке члены экипажа не терялись, бдительно и уверенно выполняли свои обязанности на боевых постах и командных пунктах. А примером этого явились действия по ликвидации предпосылки большой радиационной аварии с 1–м контуром реактора правого борта, которая произошла на восьмой день похода. Реакторные установки обоих бортов в этот период работали в штатном режиме на мощности 20%. Вахтенный реакторного отсека при осмотре работающих механизмов обнаружил посторонний шум в верхней части электродвигателя главного циркуляционного насоса п/б, доложил о замечании на пульт главной энергетической установки. Командир 5-го отсека капитан-лейтенант Л.Гаврилов по приказанию пульта главной энергетической установки прибыл в отсек и спустился вместе с вахтенным на 2-ой этаж для осмотра электродвигателя главного циркуляционного насоса п/б. Через некоторое время в отсек прибыл командир 1-го дивизиона капитан 3 ранга Б.Завьялов. В результате внешнего осмотра по работе электродвигателя главного циркуляционного насоса реактора п/б замечаний не обнаружено.
После утреннего подъема экипажа и подготовки к завтраку на выносном приборе радиационного контроля в 3-м отсеке на приборе № 15 корабельной дозиметрической системы сработала световая и звуковая сигнализация превышения предельно-допустимой концентрации по радиоактивным газам и аэрозолям на 2-м и 3-м этажах реакторного отсека. Вахтенный инженер-механик подводной лодки капитан 3 ранга Булат Джумагалиев (командир дивизиона живучести) уточнил в центрально-дозиметрическом посту о причине срабатывания сигнализации по превышению предельно-допустимой концентрации по газам и аэрозолям на 2-м и 3-м этажах реакторного отсека. Вахтенный центрально-дозиметрического поста старший лейтенант В.Ким доложил, что он разбирается с причиной превышения концентрации по радиоактивным газам и аэрозолям в реакторном отсеке. Вахтенный инженер-механик капитан 3 ранга Булат Джумагалиев сразу доложил об этом командиру подводной лодки и по его приказанию объявил сигнал: «Радиационная опасность. Зона строгого режима реакторный 5-й отсек. Средства защиты в зоне строгого режима ИП-46, КЗМ. Личному составу 5-го отсека покинуть отсек, перейти в 4-ый отсек через тамбур-шлюз. В остальных отсеках АПЛ средства защиты перевести в положение «наготове». После моего прибытия в 3-й отсек на Главный командный пункт Борис Михайлович приказал мне, чтобы я после всплытия лодки в надводное положение, убыть через кормовую надстройку и аварийно-спасательный люк 8-го отсека в центрально-дозиметрический пост, расположенный в 7-й отсек, и, как бывший начальник службы радиационной безопасности, помог старшему лейтенанту В.Киму разобраться с причиной превышения концентрации по радиоактивным газам и аэрозолям на 2-м и 3-м этажах реакторного отсека. После всплытия в надводное положение, используя страховочный пояс, я прошел по кормовой надстройке к аварийно-спасательному люку 8-го отсека, который открыли по команде с мостика. После прибытия в 7-й отсек на центрально-дозиметрический пост я убедился по показаниям приборов корабельной установки дозиметрического контроля, что сигнализация на центральном приборе дозиметрической установки сработала по тем же каналам, что и на приборе № 15 Главного командного поста. Для подтверждения достоверности срабатывания сигнализации и показаний концентрации радиоактивных газов и аэрозолей установки я предложил Борису Михайловичу послать дозиметриста мичмана Б.Хромова в реакторный отсек для отбора пробы воздух и определения концентрации радиоактивных газов и аэрозолей на 3-м этаже реакторного отсека.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
- И много тут, на Колыме, погибших? - поежился Сун. - Кто-то, конешно, ведет счет... - задумался шофер. - Поговаривают, милльенов десять. Кто-то считает. А мы - простые, где нам... Но вот эта дорога на костях, это точно. Свидетель. А машина шла, урча на спусках и подвывая на подъемах. И мимо бежала буреломная тайга. В одном из одинаковых глазу поселков (забор «зоны», несколько вольных бараков и барак-магазинчик) машина остановилась, «молодой» из кузова на суновы деньги послан за харчем. Молодой быстренько смотался и приволок харч - буханку черняшки, несколько банок консервов и две бутылки спирта. Поехали. Выехали в распадок. Развели костерчик, поставили котелок, бросили цыбик чаю. - Н-ну, за дорожку! Со святым упокой! - разлил в три кружки бутылку старшой. - Поехали! Поехали. Сун хватанул кружку неразведенного спирта. Разлили вторую. Сун хватанул вторую, тоже неразведенного. Выдохнули, начали ковырять вспоротые банки. И Сун с удивлением почувствовал: а спирт-то не берет! С двух кружек - и ни в одном глазу! Он понял: нервы - как струны натянуты и попутчики... а кто их знает? Поели, швырнули банки в пихтач. Налили по кружке «» - густой коричневой чайной смеси. Сун тоже хватанул. Сердце, молодое, однако! - забилось дизелем. И это Сун выдержал. А шофер Сема быстро пьянел.
- Хошь, покажу, вон там в распадке, людоеды жили? Пойдем, покажу. - Это как? И сейчас? - вытаращился Сун. - Не. Было. А сейчас там черепки, кости, - уверил шофер. - Пошли. Посмотришь. Беглых, выходит, на мясо расходовали. - Пошли! - загорелся Сун. Но молодой, молчавший до сих пор: - Не надо, дядь Семен! Страшно. А нам ехать и ехать. - Ну ладно, в другой раз, - пьяно согласился шофер. - По коням! Накрапывало. В кабине - все трое. Шофер Сема смилостивился. Он погнал самосвал на третьей скорости, каким-то звериным чутьем угадывая тот единственный момент, когда машина начинала юзить по скользкой трамбовке грейдера; давил на тормоза и виртуозно выворачивал руль так, что временами машина мчалась по трассе... задом наперед! Но на обочину не вылетала. И вдруг... шофер Сема выключил зажигание, даванул ручной тормоз, выплюнул очередной окурок, упал лицом на баранку и захрапел.
Мгновенно налетел , облепил лица и шеи. Началась адова мука. Прошло полчаса. Час. Сун не выдержал: - Ну, и долго мы комарье кормить будем? Разбуди. Молодой зэк, сидящий посредине, потормошил шофера Сему и вздохнул: - Безнадега. Хоть из пушки стреляй. Слушай, а ты машину вести можешь? - Нет, не могу. А ты? - ответил-спросил Сун. - Немножко могу. А Семена куда? - А, давай в кузов. Вытащили и свалили шофера Семена в кузов самосвала. - Давай! Это потом Сун сообразил, что молодой зэк (он так и не спросил его имени) умел делать только одно: отпустить тормоз и нажать на стартер. Переключать коробку скоростей он не умел. Машина рванула с третьей скорости и понеслась по дороге. Молодой еле успевал выворачивать баранку, а вошедший в азарт Сун орал: - Право руля! Так держать! Лево руля! Таким образом они выносились на пригорки, неслись под спуски и пролетали деревянные мосты в белесой ночи. И вот... крутой подъем, за ним крутой спуск, а там внизу крутобокая речка и деревянный мост. Машина неслась к мосту. - Стой! Тормози! - орал Сун, видя побледневшего парня, вцепившегося в баранку, - Право! Право руля!
Машина не слушалась и летела наискосок моста. Сун вместе с незадачливым водителем навалились на . Тщетно! С горы машина вылетела на мост, слева направо посшибала перила, перелетела через реку и, по воздуху совершив слаломный прыжок, влетела в болото. Мотор заглох. А машина начала медленно погружаться в вонючее месиво. Погрузилась до подножек и застряла на каких-то кочкарниках. Однако не перевернулась. Снова тишина. И снова тучи комарья. В кузове какое-то рычание. Сун и молодой переглянулись: в острую минуту они начисто забыли про шофера Сему. Вылезли и, утопая в грязи, выволокли шофера, втащили в кабину. Шофер Сема с окровавленной мордой посмотрел на болото, вытер комарье на шее и взъярился: - Это вы, растуды вашу мать! забросили меня в кузов?! - Ну что вы, дядя Семен! - ласково возразил Сун. - Это вы сами так. - Что, и в болото я сам? - И в болото. - Значит, здорово я набрался! - подытожил шофер Сема. - Теперь будем мошку кормить. Прошла ночь, подошел блеклый рассвет. Путешественники смолили цыгарки, ожесточенно отбивались от бандитствующей мошки и молчали. Разговаривать не хотелось. - Чу. Кажется ревет! - встрепенулся молодой. - Точно! - повел лопухами шофер Сема. - По звуку «Татра». Живем, братва!
. Через 15-20 минут на дорогу выползла огромная зверюга, двадцатипятитонная чешская «Татра». Остановилась, выплевывая сизый дым. - Здоров, дядь Семен! - высунулся чумазый шофер. - Эт, как ты туда влетел? - Здоров, - ответствовал шофер Сема. - Влетел вот. - Значит, здорово ты газа давал! - догадался веселый водитель «Татры». - Ну, это мы выправим. Принимайте трос. Завели трос. «Татра» рыкнула и поперла по дороге. А самосвал чавкнул и пробкой вылетел следом. - Ну, а теперь, дядь Семен, бувай! Кроме воды, ничего в рот не бери, слышь? - Вот те хрест! - отмахнулся шофер Сема и уселся за баранку. Самосвал уркнул и поплелся по трассе. За формовочной глиной. Путешествие в сторону страны Якутии продолжалось.
К полудню самосвал подъехал к какому-то безымянному развилку с грудами лесин и теса и визжащей где-то . К машине неспешно подошел могучий, с седой бородой и косматый дед каторжанского вида, с огромной дубиной в узловатой руке. - Здоров, Семен Петров, - буркнул он шоферу. - Где рожу-то попортил? - Здоров, - ответно буркнул шофер Сема и неопределенно махнул рукой, - а, там! И к Суну: - Значит, так. Мне налево, а тебе прямо. А ты, дед, того. Сынка побереги. Понял? Могучий дед зыркнул по Суну, словно бритвой провел: - Ничо. Не бойсь. У меня не зарежут. Сиди вон, в сторожке. Жди оказию... Постояли. Дымнули дедовой махрой. Шофер Сема вздохнул: - Вот, такие мы, брат, враги народа были, - и вдруг, с ожесточением добавил. - Будешь выбираться с ребенком, заедешь. Гостем будешь. Там Семена всяк укажет. А если ты, гад, вздумаешь мимо проскочить, на материке разыщу, морду набью. Понял? - Понял, - вздохнул Сун и, заслезившись притупленным взглядом, протянул шоферу Семену дрожкую руку. Сердце ущимнуло. - Ну, бывай! - шофер треснул дверцей и даванул на газ.
Машина скрылась за деревьями, а лейтенант Сун все стоял и смотрел. И ему было больно за свой образ «», который он впитывал с комсомольских лет. Перевернулась еще одна страничка жизни и закрыла еще одного человека, встреченного на ее извилистом пути. Много позже, когда Сун, уже не лейтенант, а адмирал в отставке, вновь и вновь перечитывал солженицынского «Архипа», шаламовские «Колымские рассказы» и вспоминал откровения кадыкчанского шофера Семена, он понял, что привирали все трое - всяк по-своему. Так, шофер Сема всерьез уверял попутчика - лейтенанта Суна, что там, в подземелье кайлал золотую руду вместе с Константином Рокоссовским и в знак достоверности предлагал проверить - у Рокоссовского родимое пятно под левой лопаткой. Как будто лейтенант мог это проверить. Привирал потому, что все расползалось во времени: этот Семен кайлал «жилку» в конце войны, после 1943-1944 годов, а Рокоссовский уже в 1942-м году сражался под Сталинградом. Но эта семеновская вина была малюсенькой: уж очень ему хотелось побыть в одной шахте со знаменитым человеком. Так сказать, стать причастным к бытию славы.
Но гораздо более врал (этот «апостол правды» с подозрительной бороденкой); врал потому, что вся его статистика исторически-лагерного повествования в «Архипелаге ГУЛАГ» крутилась вокруг расстрельной паукообразной «пятьдесят восьмой» статьи (КР, КРД, КРТД, ЧСИР и проч.); получалось, что все огромные потоки осужденных и невозвращенцев «шли» по этой статье, а в его повествовании - это многие миллионы судеб (никак не меньше 10 миллионов), и в этих потоках «бытовики» и «блатные» шли таким тонюсеньким малозаметным ручейком-струйкой. Между тем из документальной статистики НКВД известно стало, что по бытовым (воры, грабители, насильники, растратчики, несуны и летуны) шло свыше 85% осужденных. И если это так, а это так, то многомиллионный поток «политических» разбухал до такой степени, что становился в численном выражении больше всего населения страны. Таково коварство солженицынской статистики, претендующей на «историческую правду».
Далее более: в июне 1996 года, аккурат перед президентскими выборами, в Магадане воздвигнут гигантский «жертвам ГУЛАГа», притом было заявлено, что «вот на этом самом месте был концлагерь, в котором погибли не менее 700 тысяч заключенных», а всего по Колыме опять-таки известные 10 миллионов. Гигантский памятник ставил известный Эрнст Неизвестный, а при сем присутствовал и витийствовал «гуру» сибирской демократии Виктор Астафьев. Между тем есть известные, но неслышимые исследователи «истории Колымского края», которые на основании изучения документальных архивов НКВД и музейных источников свидетельствуют о совершенно другой статистике. А эта статистика дает иную картину. Как известно, поглощавший рабочую силу зэков «Дальстрой» функционировал с 1939 по 1953 год. За неимением других средств сообщения, подачу рабсилы в виде зэков в порт Нагаево (через порты Ванино и Находка) обеспечивал единственный оборудованный транспорт «» (а в последующем и «Колыма»), способный принять в трюмы до 2 тысяч заключенных. Сезон навигации в Охотском море - июнь-ноябрь, то есть 6 месяцев в году; челночный рейс «туда и обратно» - не менее 15 суток следовательно, транспорт мог сделать не более 12 рейсов за навигацию и доставить на колымскую землю до 30 тысяч человек «спецконтингента».
Контр-адмирал Вилен Васильевич Лободенко об однокашнике, выпускнике Ленинградского нахимовского училища 1948 года Борисе Суреновиче Багдасарьяне (из письма летописцу выпуска Николаю Павловичу Соколову).
После окончания ВВМУ им. М.В.Фрунзе, где мы с ним просидели четыре года бок о бок, служба развела нас по разным флотам. Учитывая наши пожелания, его отправили на Черноморский флот, а меня - на Северный. Оба мы просились на подводные лодки. Борис попал служить на Гвардейскую "С-33"... ... В 1956 году Борис Багдасарьян был уже знаменитым подводником. В 1954 году, в должности помощника командира подводной лодки "С-70", он участвовал в первом автономном плавании на Черном море под РДП. Теперь мало кто представляет условия плавания на дизельной ПЛ в жарком южном море, не всплывая. И 30 суток первого такого плавания было по достоинству оценено правительством. Борис получил первый орден "Красной Звезды". (По-моему первым из наших выпускников). И вслед за мной в 1957 году тоже пошел учиться на классы командиров в Питере, после окончания которых был назначен в экипаж одной из первых атомных подводных ледок, строившихся на Дальнем Востоке, связав с ТОФ свою последующую корабельную службу. Сначала старшим помощником, а с 1962 года командиром атомоходов на Камчатке и в Приморье. Получал призы за стрельбы крылатыми противокорабелъными ракетами и успешно выполнял учебные и боевые задачи в дальних плаваниях, бороздя Тихий океан. 21 июля 1970 года, будучи командиром атомный подводной лодки "К-108" на боевой службе "повстречался" с ПЛ США, которая следила за ними. В результате той "встречи" американцы до последних лет были глубоко убеждены в том, что советская субмарина затонула от столкновения. Но корпус нашей ПЛ оказался по-настоящему прочным, а у Бориса дома в качестве сувенира до сих пор хранится металлический осколок от "американца."
Капитан 1 ранга Борис Суренович Багдасарьян (командир экипажа ПЛ пр.675). - Десятая дивизия подводных лодок Тихоокеанского флота. Люди, события, корабли. - СПб, 2005. Специальный выпуск альманаха Тайфун.
После окончания в 1972 году курсов при Военно-Морской академии Борис Суренович, умудренный опытом подводника, стал служить в Управлении боевой подготовки ВМФ, где внес большой вклад в издание ряда действующих и сегодня руководящих документов для командиров кораблей... В конце 1987 года мы с Борисом Суреновичем ушли в отставку по возрасту и начали трудиться в Академии Генерального Штаба, участвуя уже свыше 10 лет в учебном процессе на кафедре Оперативного искусства ВМФ, способствуя подготовке руководящего состава. За это время у нас прошли обучения некоторые действующие ныне командующие флотами и руководящий сейчас Главнокомандующий ВМФ. За службу Борис награжден тремя орденами "Красная Звезда" и орденом "За службу Родине в ВС СССР". И я старался не отставать, получив два ордена "Красное Знамя" и орден "Красная Звезда", естественно, с медалями. А.Ф.Мозговой. Два командира «холодной войны». - Десятая дивизия подводных лодок Тихоокеанского флота. Люди, события, корабли. - Санкт-Петербург, 2005. Специальный выпуск альманаха Тайфун.
После назначения в Москву, в Главный штаб ВМФ, Борису Суреновичу Багдасарьяну часто снился один и тот же сон. Вот как он сам его рассказывал: — На К-108 спускаюсь вниз по Тверской к Манежной плошали. Делаю поворот на Охотный ряд и кормой задеваю гостиницу "Националь"... Тут же просыпаюсь.
Люди в кожаных перчатках
В "гражданке" он был больше похож на артиста, нежели на старого морского волка. Одевался Борис Суренович с небрежной элегантностью, присущей представителям творческих профессий. На этого немолодого уже человека на улицах с интересом посматривали девушки. Я как-то спросил супругу Багдасарьяна—Ларису Леонидовну, как она, внучка флагманского артиллериста ЧФ. которую в Севастополе с юности окружали блестящие морские офицеры, остановила свой выбор на никому не известном лейтенанте с армянской фамилией? Лариса Леонидовна ответила просто: — Боря был очень красив. В него невозможно было не влюбиться. Борис Суренович — моряк с младых ногтей и от Бога. В 1948 г. он в числе первых выпусков Нахимовского училища. Это о них, мальчишках в черных форменках и бескозырках, когда-то был написан "Марш нахимовцев", который и сегодня редко, но звучит по радио: "".
Тогда им завидовали все сверстники. И Борису, сыну погибшего в ленинградскую блокаду ответственного работника управления северо-западного бассейна Сурена Сурабековича Багдасарьяна, посчастливилось окончить это элитное учебное заведение. Он не только хорошо учился — он был отчаянным драчуном. Как вспоминает двоюродный брат Багдасарьяна, Алексей Николаевич Хвалько, когда Боря приезжал на каникулы к родственникам в Москву, ему не раз и не два приходилось демонстрировать свои бойцовские качества. В драках с местной шпаной, к восторгу девчонок, он всегда одерживал верх. Его кулаки работали без пощады, а когда "противник" превосходил числом, то в ход шло "ударное оружие"— широкий флотский ремень с тяжелой бляхой, которым юный нахимовец владел виртуозно. После Нахимовского — прямой дорогой в ВВМУ им. М.В.Фрунзе, а из училища— на флот. Там "простор голубой" Борис Багдасарьян видел не часто, разве что с берега или через окуляр перископа, ибо служил на ПЛ. В начале 1950-х гг. флот стал пополняться новейшими ДЭПЛ пр.613. В отличие от своих предшественниц, они оснащались устройством РДП, позволявшим лодкам идти на перископной глубине под дизелями и одновременно подзаряжать аккумуляторы. Впрочем, служба на"дизелюхах", пусть и новейших, продолжала оставаться нелегкой. — Многие, в том числе и офицеры с надводных кораблей, называли нас, подводников, "пижонами" за то, что мы практически не снимая носили кожаные перчатки, — рассказывал Багдасарьян. — Но кожаные перчатки свидетельствовали отнюдь не только о приверженности корпоративной моде, хотя, но правде говоря, и этот элемент присутствовал. Ношение перчаток входило в привычку из-за условий службы. Ведь на борту дизельных лодок каждая капля пресной воды была на учете. Во время длительных походов ее практически запрещалось использовать для гигиенических целей. Отсюда и привычка к перчаткам: их не снимали, дабы не пачкать, а значит и не мыть лишний раз руки. Первым в своей жизни орденом Красной Звезды Багдасарьян был награжден в 1955 г. за участие в уникальном эксперименте — самом длительном по тем временам автономном подводном плавании.
Подводная лодка под командованием капитана 2 ранга Леонида Рыбалко осенью 1954 г. в течение 30 суток не всплывала на поверхность. Аккумуляторы подзаряжали исключительно под РДП. Трудное это было плавание для всех, в том числе и для молодого штурмана — старшего лейтенанта Багдасарьяна. — Когда Боря вернулся из похода, на него страшно было смотреть. — вспоминает Лариса Багдасарьян. — Его тело и особенно ноги распухли и покрылись язвами. — Это было не только моей бедой, но и всех членов экипажа, — уточняет Борис Суренович. — На новейшей по тем временам лодке не лучшим образом продумали размещение шахт РДП и вытяжного устройства, посредством которого вентилировались помещения лодки во время подзарядки аккумуляторов под водой. Отработанные газы засасывались РДП и гнались обратно в лодку. Всякий раз мы осуществляли эту операцию, задыхаясь и давясь от кашля. Организм отравлялся, а тело опухало. После нашего похода конструкторы внесли изменения в конструкцию вентиляционных устройств. После модернизации во время хода под РДП сильных отравлений выхлопными газами уже не наблюдалось. Тридцатисуточная автономка организовывалась ВМФ конечно же не только для того, чтобы проверить рациональность размещения выдвижных устройств. Советский флот готовился к выходу в океан. Уже строилась первая советская АПЛ. В конструкторских бюро вырисовывались контуры будущих атомоходов. Вот для чего понадобилось отправить в беспрецедентное по срокам подводное плавание ДЭПЛ. Как будут вести себя люди в необычных условиях? Выдержит ли их психика? — Люди справились.
Охотник за авианосцами
После окончания Высших офицерских классов в Ленинграде Багдасарьяна опять же распределили на ЧФ, но офицер упросил направить его не на "теплое озеро", а в океан. И снова учеба — в Обнинске, где готовили, и по сей день готовят, экипажи атомоходов. Почти целый год пришлось носить форму майора сухопутных войск, а не капитана 3 ранга. Этот "маскарад" был придуман высоким начальством в целях соблюдения секретности.
Руководящий состав учебного центра ВМФ. Третий слева в первом ряду - начальник Учебного центра генерал-майор (контр-адмирал) Л.Г.Осипенко И.И.Пахомов. Третья дивизия. Первая на флоте. СПб., 2011.
И вот новое место службы — Приморье. Штаб бригады ПЛ только обустраивался в поселке Промысловка, главная улица которого, под громким названием Театральная, упиралась в уссурийскую тайгу. Комбригу было некогда заниматься со вновь прибывшим офицером, тем паче, что его лодка еще только строилась в Комсомольске-на-Амуре. Багдасарьяна даже не устроили на ночлег. И он заночевал на... дереве. Борис Суренович был человеком сугубо городским, а тут местные газеты, которые он успел прочитать, сообщали, что у поселка Тинкан, что рядом с Промысловкой, объявился тигр-людоед. Вот почему, дабы не искушать судьбу, бравый флотский офицер забрался на дерево, уселся на толстый сук, обнял ствол руками и заснул. Потом он узнал и полюбил этот край. И нередко отпуск вместе с семьей проводил в тайге, где Багдасарьяны охотились и рыбачили. Атомные (Echo-II но классификации NАTО). на которых Борис Суренович отплавал много лет, относились к подклассу ударных ракетных. Главком ВМФ С.Г.Горшков называл их "подводными авианосцами", поскольку каждая лодка, кроме торпед, несла по восемь крылатых ракет П-6 с ядерными или обычными боеголовками, которые отчасти компенсировали отсутствие палубной авиации в советском ВМФ. В американских ВМС их нарекли "убийцами авианосцев", так как предназначались они, главным образом, для нанесения ударов по крупным надводным кораблям и соединениям, прежде всего авианосным.
Много раз Борису Суреновичу, когда он стал командиром, доводилось "работать" с авианосцем 7-го флота США «Midway». Но еще чаще ему в "партнеры" попадался американский десантный вертолетоносец «Tripoli».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
- А так. Десятку - за аварию. Двадцать пять - за убийство конвоира, - искоса посмотрел на Суна шофер. Сун молчал. Он вцепился глазами в дорогу. Шофер рванул рукоятку скоростей и сплюнул в открытое боковое окно: - А вот так. Отслужил я чин чинарем на «Воровском», пять лет отдай и не греши. По специальности - мотористом. В сороковом демобилизовался. Куда ехать? В свою родную тамбовскую деревню, что там? Лаптем щи хлебать? Поступил вольняком шоферить на «эмку», права у меня были. Там, под Владивостоком, на Де-Фриза, морские летчики, знаешь? - Знаю, - мотнул головой Сун.
- Ну вот... шоферил на «», возил летчиков-командиров. Сам я в рот ни грамма. И вот, на Первое Мая вез я комэска и еще двоих во Владик на демонстрацию. Все они в честь праздника хряпнули и здорово. Ну, едем. Тары-бары. А комэску вздумалось порулить. Он: «Дай руль!» Я побрыкался: «Нельзя, дескать!» А он: «Ну, ты, салага, я скорость триста пятьдесят держал, а твои сорок мне плюнуть и растереть. Дай руль!» Ну, я по глупости руль и отдал. Ну, он погнал со скоростью самолета. И... под обрыв! Все насмерть, а я целый. Машина сгорела. Ну мне и впаяли десятку. Статья 58-1а, слыхал? - Нет, не слыхал, - признался Сун. - Подрыв военной мощи СССР, вот что эта статья, - объяснил шофер. - Ну, а потом Колыма золотая. Вот эту дорогу, чуешь? Я мостил. Много в ней косточек. Много. Дашь норму, получай пайку; не дашь - все, полпайки. Ослабеешь... и капут. А мор-роз! Под сорок. А мы - ватник, чуни да брезентуха. Только костры и спасали. А потом - война. Уж как мы на фронт просились! Нет, брат, на фронт нам дороги нет, статья! А просились зачем? Родину, говоришь? Ну, и родину. А главное, хоть раз наесться от пуза, пайку фронтовую сшамать. Помолчал, харкнул окурком в окно кабины и вдруг бодро добавил: - Но мне повезло! Крепко повезло. Я ведь шофер. А на шоферов везде нужда. А тогда особенно. - Так ведь удрать можно, - вставил Сун. - На машине-то легче. - Удрать? - усмехнулся шофер. - Удрать отсюда все равно, что до луны добрызнуть. И опять, обессиленному, без пайки, без карты - куда бежать? В тайгу? Сгибнешь. Вдоль дороги? Пристрелят. Из-под конвоя убежать несложно. А там (и он мотнул головой в сторону гор) - везде секреты. Бьют навскидку. А там, дальше .
Как прослышат, что беглые, за винтовки и айда, премию зарабатывать... Вот наломаешься день, к вечеру двадцать «сусликов». Замерзших. На морозе, как железо. И волокем в «зону». Учет! Чтоб все сошлось. Но мне повезло. Машину дали. Расконвоировали. Доверили, значит, как-никак. Ну, я и старался. Доверие это отработать. Год за два! И срок близко; вон он, родной, маячит!.. - Скажите, - некстати перебил Сун, - а вот я по дороге встретил... Ну, обычно толпа и сзади охрана, конвойные. А тут какие-то квадраты, сцеплены в шеренгах, двойное кольцо. И ни звука. Жутко! - А это, дорогуша, каторга, - снисходительно пояснил шофер. - По сравнению с ними мы дети безвинные. Особо опасные. Ну, бандеровцы, кто был в немецких овчарках и в гестапо. На ком много крови. А порядки там такие: расцепят руки, за голос - сразу прикладом; огрызнется или выбежит из строя хоть по нужде - выстрел.
. - Н-да! - пробормотал Сун. - Но вы же за десятку не добрали срок. А двадцать пять? - Двадцать пять? - не обиделся шофер. - А это конвоира я пришил. Был я расконвойный, две нормы гнал! Стахановец вроде. С одной женщиной сошелся, вроде как семья, тоже из отмотавших срок. А воля - вон она, за бугром, вроде рядом. Вот тут-то судьба и сыграла шуточку! Все знали, в рот я ни грамма. Ну и дали мне рейс - везти полную загрузку ящиков со спиртом в Усть-Неру. А это - четыреста километров. Ну, я побузил, потрепыхался, а начальство - какой разговор! -«приказ!» - и все тут. Дали конвойного, калмыцкую харю, с карабином и в тулупе. Уселся тот на ящики и, карабином, давай-давай! А мороз! Я его, сволочугу, еще пожалел: «Давай, мол, мурза, в кабину!» А он передернул затвор и патрон показал: «Вот, мол, видел?» Ну, мое дело - крути баранку. А ты там, сволочь, мерзни! Ну, дорога, ты сам видел. А зимой мороз за сорок, не дай Бог остановиться, враз радиатор прихватишь. Ну, ехали-ехали, подскочил я к транзитке - кипяточку хватануть, пайку сжевать, тороплюсь, пять минут и мотору каюк. Выскакиваю. А уж сумерки. Смотрю: около машины суетятся какие-то людишки, а калмык мой подает им бутылки и денежки за пазуху сует. Ну ты знаешь: война, сорок четвертый, какая цена спиртяжке! А тот, видно, продрог, закон свой конвойный нарушил, хватанул, забалдел и - давай торговать! Я подскочил и ору: «Ты, харя, мать твою перемать! Мне что, за тебя второй срок ломать?» Ну а тут какой-то майор. Всех, кто колготился у машины, как ветром сдуло. Этот майор записал номер машины, наши фамилии, приказал гнать машину без останову и сказал: сообщит куда надо. Ну, едем. А у меня руки дрожат и слезы от обиды. Надо же, сволочь, махаметская харя, что удумал?.. И тут... на смотровом стекле капля, вторая. Я сразу-то подумал: дождь, что ли? Это в феврале-то! А потом обожгло: да ведь калмык мой из карабина садит в меня из кузова. И это вовсе не капли, а в стекле. Видно - очухался, решил-сообразил - шофер, уголовная шпана, вздумал в пути спиртиком поторговать, а я, страж закона, пресек! Вынужден, значит.
Ну, я на тормоза, а сам под машину. А этот азият слез и шарит карабином, меня ищет, ходит в тулупе вокруг машины. А спьяну, видно, сообразить не может, куда я исчез. Ну, думаю, «тут все решает волчий закон - кто кого!». Просунул я руку под сиденье, пока он у задних скатов сопел, была у меня там полоска, обмотанная изолентой, вроде сапожный нож-самодел. Ну, когда он к переднему скату наклонился и меня стволом шарит, я ему этот сапожный-то и саданул прямо в кадык. Ну, он захрипел. Я опомнился: семь бед - один ответ! завалил его в кузов, забросил туда карабин и - давай на газ! Приехал на базу - «принимайте!» А там... меня сразу в железную клетку: зарезал конвой и сам привез! Такого на Колыме никогда не было! А потом - допросы. Вижу - шьют мне под вышака: и шпион я, и диверсант! За сколько монет, сволочь, Родину продал? Вот там я и остался без зубов. И шпион я немецкий, и шпион японский. Подпишись, гад! А следователь, из «ихних», сволочь; одной ночью заводят: «Садись на табурет!», посреди комнаты. А сам щерится. Табурет железный. Я сел, а меня ка-ак шандарахнет! Табурет-то под током. Я свалился, в голове молнии. Очухался, подымаюсь. А он щерится: «Подпишешь, сволочуга?» Что я - . «Подпишу, говорю», - а сам шатаюсь, кровь из носа. А он: «Ну, давно бы так! Шагай к столу! Вот протокол, подписывай!» Ну я подошел, руками уперся в стол, головой мотаю, вроде мозги на место ставлю. А он ручку тянет. А на столе - пистолет, это на дальнем углу, не дотянуться, а передо мной какая-то штука, то ли арифмометр, то ли карандаши точить... Ну я этот арифмометр, да как ему в рожу вмажу! У него вместо рожи кровавое месиво. Он заорал, руками держится; вбежала охрана, меня скрутили и - в клетку.
Чую - по Колыме гудеж пошел, по начальникам. А потому чую, что не допрашивают, пить не дают, но и из клетки не выпускают, ходят и вроде с опаской поглядывают: такого зверя вроде еще и не видели! И вот однажды прибыл какой-то большой чин. Меня ввели в ту же самую комнату, поставили, охрана за спиной. Страховка. А чин, может, генерал, а может, и пониже, вроде с ромбами. Вежливый такой. Спрашивает: - Ну, рассказывай, что ты тут натворил. Все как есть рассказывай. А я ему: «А ну-ка, сядьте на этот табурет!» А он: - Почему я должен сесть на этот табурет? А я ему: «Садитесь. Садитесь!» Он подумал, подошел и пальцем. А его как шибанет! Ну этот чин отдернул палец, на меня смотрит и ни слова больше не сказал. Вышел... То ли этот большой начальник сработал, то ли депеша от того майора пришла, не знаю. Только меня уже не били и больше не допрашивали. А объявили безо всякого там протокола - «двадцать пять особого режима».
. И попал я в шурф, где золотую руду кайлают. Там и кайлали, там и спали, кто как. Наверх - на веревке, только мертвых. Нарвешься на самородок, орешь: «Эй, там, наверху! вирай!» А тебе вниз - полный котелок и на краю горбушка. Пустую руду в бадью набросаешь, нет пайки. Так вот сколь мы там пробыли, счета не было. Но меня моя сожительница спасла. Она свое отсидела, выбралась на материк, добралась до самого Ворошилова. И добилась - амнистия мне! Вытащили меня наверх. Оклемался. Вот и шоферю, с ней живу при лагере. Зарабатываю я тут неплохо - тысчонок шесть, семь. А на материке сестра, трое детей мал-мала. Отец на фронте сгиб. Вот им и посылаю. Мне-то зачем деньги? Так вот оно и было. - Ну вот, видите, - пробормотал Сун, - все-таки какое-никакое начальство. Закон соблюдали. И майор, и этот, с ромбами. И до Ворошилова... Это, правда, потом? - Потом, потом. Это верно, - согласился шофер. - А тут было... Про такого, Гаранина, слыхал? - Слышал, но не понял, что и почем, - признался Сун. - А! Был тут такой Гаранин, да не какой-нибудь, а начальник всех Северо-восточных лагерей, это от Енисея до Анадыря. Царь и Бог. Он тут повытворял. Без большой крови уже не мог. А по самодурству творил так. Приезжает в один лагерь, строят «контингент». Ходит вдоль строя: - Ну, как тут живете? А ему из строя: «Плохо, гражданин начальник». А он наливается кровью: - Ах, вам плохо! Там, на фронте, за вас кровь проливают, а вам, сволочи, здесь в тылу плохо! Каждого десятого, вперед! И каждого десятого - в расход. Разойдись!
Прибывает в другой лагерь: - Ну, как живете? А уже по всем лагерям, как по телеграфу: «Нельзя говорить - плохо, ни боже мой!» И ему из строя: «Хорошо живем, гражданин начальник!» А он опять наливается кровью: - Ах, сволочи! Там, на фронте, за вас кровь льют. А вам здесь курорты устроили? Морды наедаете! Каждого десятого, вперед! И опять - в расход. Или так: приезжает в зону, а кругом - заборы, колючка, вышки. А он: - Граждане заключенные. Вы здесь честно искупаете свою вину перед Родиной. Своим самоотверженным трудом искупаете. Но Родина справедлива. Она не позволит издеваться над вами, вас унижать. А тут что я вижу? Кругом проволока! Концлагерь! Почему, я вас спрашиваю, проволока? Это на ваши души проволока! Начальник лагеря, вперед! И начальника лагеря - в расход. А по зонам гудеж: за проволоку расстреливает. Везде проволоку снимают. Приезжает в другой: нет проволоки, в заборах - проходы, охрана - отцы родные! А он: - Здесь что? Санаторий? Па-ачему? И опять: начальника лагеря - в расход. Вот такие дела творил. Вели, конечно, кое-какой счет. Подсчитали, своей властью двадцать тыщ душ искоренил. Но и его постигла кара. Расстреляли. Говорят, его дочь написала донос в Москву, на своего отца-изувера. И тут ему законных девять грамм выделили.
