К утру был получен приказ командующего: три наиболее боеспособные подлодки направить в главную базу флота Таллин. Остальным лодкам и плавбазам следовать в Кронштадт. Затем, насколько помню, уже после нашего выхода из Палдиски, поступило дополнительное приказание: командиру бригады быть с лодками, идущими в Таллин. Наш курс был проложен вдоль берега залива с обходом острова Нарген с юга, почти через Таллинский рейд. Здесь, при виде Таллина, Е гипко перешёл на подводную лодку, которая вместе с двумя другими повернула в Главную базу. Это были С-5, С-6 и С-9. А я повёл остальную группу кораблей дальше. Долго ли будем с комбригом порознь, не знали, и некогда было продумать детали управления бригадой на это время. Оставалось полагаться на то, что связь между Таллином и Кронштадтом надёжна.
Командир бригады строящихся и ремонтирующихся подводных лодок Алексей Тимофеевич Заостровцев
30 июня плавбазы и лодки ошвартовались у каменных причалов кронштадтской Купеческой гавани, давно уже отведённой подводникам. Родным был весь привычный облик Кронштадта: и гранитные стенки гаваней, и тёмная зелень старинного Петровского парка с выступающей из неё бронзовой фигурой Петра, и труба Морзавода. А на востоке словно парил над горизонтом в дымке летнего дня незакамуфлированный ещё купол Исаакия. Нас встретил командир бригады строящихся и капитально ремонтирующихся подводных лодок контр-адмирал А.Т.Заостровцев, старый балтиец, плававший на «Барсах» матросом ещё до революции, но также и ветеран-тихоокеанец, о чём уже известно читателю. На кронштадтской береговой базе подплава он был хозяином, а группа лодок его соединения готовилась здесь к боевым действиям.
Назревала реорганизация Балтийского подплава
Организация боевого управления подводными лодками в кампанию сорок первого года на Балтике обуславливалась тем, что на позиции их посылало не одно соединение. Сперва были две действующие бригады, а затем больше. Естественно, нужно было, во избежание всякого рода накладок, управлять находящимися в море лодками с одного КП, что и взял на себя штаб флота. А штабы бригад готовили лодки к походам, разрабатывали полученные от штаба флота задания и боевую документацию. Конечно, мы непрерывно следили за каждой подлодкой, принимали параллельно со штабом флота её сигналы и донесения, передавали ей необходимую информацию. Но самостоятельно управлять ею, скажем, изменять задание или отзывать с позиции, командир бригады тогда не мог. Общая задача всех подводных соединений была определена Военным советом флота так: уничтожение боевых кораблей противника, борьба на коммуникациях и донесение об обнаружении линкоров и крейсеров. Таким образом, лодки нацеливались в первую очередь против военных кораблей германского флота, что вытекало из тогдашних оценок оперативной обстановки. Продолжало считаться вероятным, что гитлеровское командование может, в целях развития своего наступления, предпринять крупную десантную операцию, для обеспечения которой понадобится использовать артиллерийские боевые корабли. Но свои надводные корабли противник в северо-восточную часть Балтики не вводил. И вообще, море здесь стало довольно пустынным. Как я уже говорил, с первых дней войны резко сократились морские перевозки в тех районах, которые охватывались выходами наших подлодок. Обнаруживались лишь небольшие одиночные транспорты и самоходные баржи вблизи берегов, где лодки не могли атаковать из-за малых глубин. Этим, прежде всего, и объяснялось, что сперва боевые походы подводников оказывались безрезультатными. Первую за войну успешную торпедную атаку осуществила подводная лодка С-11 из бригады Заостровцева. Раньше это соединение только вводило или возвращало в строй подводные корабли, передавая их «по готовности» другим бригадам. Но в начале войны бригаде строящихся и капитально ремонтирующихся подлодок было приказано самой посылать в боевые походы готовые к этому корабли. Так появилось на Балтике ещё одно действующее соединение подплава. В связи с этим окончательно утратило силу разделение морского театра на операционные зоны двух бригад, ставшее практически ненужным уже в силу того, что позицию каждой лодке назначал штаб флота. Подводная лодка С-11, только недавно поднявшая Военно-морской флаг, 14 июля вышла в боевой поход из Таллина. 19 июля она атаковала и потопила в прибрежном районе между Палангой и Мемелем немецкий транспорт водоизмещением (как установили впоследствии по трофейным документам) 5 тысяч брутто-регистровых тонн. Это была первая победа балтийских подводников и всех советских подводников в Великой Отечественной войне. Командовал этой подлодкой капитан-лейтенант А.М.Середа. С молодым командиром в море был командир дивизиона капитан 3-го ранга И.Н.Тузов. О потоплении фашистского транспорта сообщило Совинформбюро. В то время, при тяжёлом положении на фронтах, для страны было особенно дорого всякое известие о боевом успехе, достигнутом на суше или на море. Но встретить С-11 в базе и поздравить товарищей с победой не свелось никому… Когда подлодке пришло время возвращаться, ей было назначено рандеву с эскортными кораблями, которые должны были провести её по фарватерам Финского залива. Это рандеву почти состоялось: со сторожевых катеров, поджидавших С-11 в проливе Соэла-Зунд между островами Хийума и Саарема уже увидели и опознали её. Внезапно у борта лодки произошёл взрыв, и она быстро затонула. Командиры катеров посчитали, что её потопила вражеская подлодка, хотя следа торпед никто не заметил. В действительности, как потом установили, С-11 подорвалась на магнитной мине. Катерники подняли из воды тело убитого при взрыве командира дивизиона И.Н.Тузова, тяжелораненых командира корабля А.М.Середу и инженера-механика М.Ш.Бабиса. Раненые были доставлены в островной госпиталь, но спасти их врачи не смогли.
Командир подводной лодки С-11 Анатолий Михайлович Середа
Остальной же экипаж лодки погиб всё-таки не весь. С этим связана история, облетевшая вскоре флот и ставшая, при всей её достоверности, новой балтийской легендой. Не забыта эта история и поныне. Она передаётся от поколения к поколению балтийских моряков вместе с другими героическими былями, свидетельствуя, на что способны смелые и умелые, не теряющиеся ни при каких обстоятельствах люди. А произошло тогда вот что. В седьмом, концевом, отсеке, где расположены кормовые торпедные аппараты, находились в момент потопления лодки четверо краснофлотцев. Дверь в соседний шестой отсек, который быстро затопило, была задраена. Однако и в седьмом корпус имел повреждения, и отсек также заполнялся водой. Свет погас. Но краснофлотцы, хорошо ориентировавшиеся в своём отсеке, сумели в темноте остановить поступление воды. И, может быть, это придало им сил бороться за свою жизнь дальше. Моряки приняли решение выходить из лодки через трубу торпедного аппарата. Сперва ещё требовалось освободить один из аппаратов, — оба они были заряжены. С этим справились весьма грамотно: вытолкнули торпеду сжатым воздухом, взятым из торпеды, находившейся в другом аппарате. Чтобы сделать это в темноте, на ощупь, стоя по пояс в воде, нужны были не просто мастерство в своём деле, и не просто мужество, а высочайшей пробы сплав того и другого. В отсеке не оказалось даже младшего командира, — старшины. Руководил всеми действиями старший торпедист Н.Никишин, стоявший по службе лишь на самую маленькую ступенечку выше своих товарищей. Он старший краснофлотец, остальные: комендор В.Зиновьев, электрики А.Мазнин и А.Мареев — просто краснофлотцы. Но это минимальное старшинство признавалось всеми потому, что оно подкреплялось умелостью, находчивостью, неустрашимостью их неназначенного командира. Когда все приготовления были закончены, моряки включились в индивидуальные спасательные приборы, перейдя на дыхание кислородом. Никишин открыл заднюю, внутреннюю, крышку торпедного аппарата. В отсек хлынула вода, давление уравнялось с забортным, и можно было начинать выход. Все четверо осваивали технику подъёма с глубины в водолазной башне Учебного отряда подплава. Но в море всё сложнее. Прежде чем подниматься наверх, надо было проползти семь метров в тесной трубе торпедного аппарата, где достаточно одного неловкого движения, чтобы сбить дыхательный прибор. Первым пополз, конечно, Никишин, толкая перед собой буй с пеньковым тросом, который требовалось закрепить за наружную крышку аппарата. Не буду подробно описывать всё дальнейшее. Скажу только, что наступила уже ночь, и никаких наших кораблей на месте гибели подлодки не оказалось: катерники ушли, не ожидая, что из моря может кто-то вынырнуть. Никишин, поднявшись с 18-метровой глубины, вплавь добрался до не очень близкого острова и, обессилев, чуть не захлебнулся уже в прибрежном мелководье, но был замечен обходившим берег патрулём. Потом он на катере вернулся к бую, где ждали помощи двое товарищей, не надеявшихся самостоятельно доплыть до острова. Один из четвёрки — А.Мареев из отсека не вышел: должно быть, что-то случилось с ним в торпедном аппарате. Так закончилась эта история. Её герои приобрели большую популярность среди балтийских подводников. Но не помню, чтобы в то время кто-нибудь назвал совершённое ими подвигом. К употреблению этого высокого слова мы относились строго. Все трое вернулись в строй, прошли всю войну и живыми-здоровыми встретили Победу. Мой старый сослуживец капитан 1-го ранга Е.Г.Юнаков, ныне покойный, писал мне несколько лет назад, вспоминая этот эпизод: «Они не были награждены даже медалями». Теперь это, действительно, может показаться непонятным. Но тогда ни командиры соединений, ни Военный совет флота ещё не обладали предоставленным им впоследствии правом награждать орденами и медалями от имени Президиума Верховного Совета СССР. Все представления к наградам направлялись в Москву, и представляли очень немногих. Награждать за то, что человек, пусть проявив недюжинное мужество, сумел избежать грозившей ему гибели, было не принято. И вообще о наградах думали меньше всего, — слишком трудное было время. Остаётся добавить, что Никишин, избежавший гибели в суровом море, в жарких боях, уже после войны погиб от ножа хулигана, заступившись за девушку...
Л-3 открывает боевой счёт бригады
Из подлодок нашей бригады первой достигла зафиксированного боевого успеха Л-3 через два дня после того, как потопила немецкий транспорт не вернувшаяся в базу С-11. Именно о зафиксированном успехе я говорю потому, что нам пока ничего не было известно о действии мин, выставленных той же лодкой раньше, в её первом боевом походе. В новый поход капитан 3-го ранга П.Д.Грищенко выходил из Таллина, где эстонские судоремонтники привели лодку в порядок после встряски при разрывах глубинных бомб. Мины для неё мы отправили из Кронштадта на сторожевике. Направлялась Л-3 по балтийским меркам довольно далеко — в район Данцигской бухты.
Подводный минный заградитель «Ленинец» в боевом походе
На современных картах такого названия нет. То, что именовалось Данцигской бухтой, ныне — Гданьский залив. И это гораздо правильнее, потому что имеется в виду не какая-то небольшая акватория, зажатая между берегами, а обширное водное пространство, целый «угол» моря с несколькими портами. У гитлеровцев в этом районе, помимо многого другого, сосредоточивались подводное судостроение и испытания новых подлодок, подготовка экипажей для них. Здесь пролегали также важные коммуникации, на которых уж никак не могло не быть движения судов. Командир Л-3 имел приказ выставить мины на наиболее вероятных маршрутах. Разумеется, Грищенко готовился и к торпедным атакам, была бы подходящая цель! Но сама обстановка потребовала, чтобы лодка действовала прежде всего как минзаг. На подходах к Данцигской бухте были замечены две пары немецких тральщиков, занятых тралением, и сразу возникло предположение, что это контрольное траление фарватера перед выходом транспортов или каких-то ценных кораблей. Со свойственным ему упорством Грищенко наблюдал за работой тральщиков в течение многих часов. Пасмурная погода с ограниченной видимостью позволяла приподнимать перископ, но для слежения за тральщиками использовалась и гидроакустика. Чтобы точно установить ось фарватера, подводная лодка временами держалась впереди тральщиков на том же курсе. А когда они ушли, на только что проверенном ими фарватере были поставлены мины. Отойдя мористее, Грищенко стал ждать результатов минной постановки, надеясь, что они последуют скоро. И не ошибся. Через два часа из-за мыса показался караван судов, сопровождаемых сторожевыми катерами, А затем подводники услышали взрыв, за ним — ещё один. В перископ смогли увидеть, что подорвался головной транспорт, потом всё заволокло дымом. И лодке пора было уходить: вокруг уцелевших судов стали носиться катера, сбрасывая глубинные бомбы. Сперва мы считали, что уничтожены два военно-транспортных судна. Это было неплохим и необычно быстрым результатом активной минной постановки. Но он оказался ещё не окончательным. Как было установлено позже, на минах, поставленных в тот день, подорвались немецкие транспорты «Поллукс», «Эгерау» и «Ханни», а также один тральщик. Лодка, хотя она и не израсходовала ещё свои торпеды, получила от командования флота приказ возвращаться в Таллин за новой партией мин. Подводные минзаги имело смысл использовать по главному их назначению. Однако из Таллина пришлось отправить Л-3 в Кронштадт. И не за минами, а для срочного ремонта. На пути из Данцигской бухты лодку преследовали неприятельские катера, и их бомбы разрывались подчас довольно близко. Корпус лодки, правда, не пострадал, двигатели не отказывали, но разных других повреждений было немало. В этом я убедился сам, осмотрев прибывшую в Кронштадт лодку. Сильно пострадали навигационные приборы, не действовал гирокомпас, а из-за повреждения рубочного люка командир мог попасть из центрального поста на мостик (а комендоры — к орудиям) лишь кружным путём, через носовой палубный люк, от которого до рубки и пушек добрых два десятка метров. Чем это чревато при всплытиях в не совсем ясной обстановке и насколько могло задержать погружение, объяснять, наверное, не нужно. — Когда всплывали, встретившись со своими катерами и разглядев их в перископ, — рассказывал Пётр Денисович Грищенко, — катерники оказались у нас на палубе раньше, чем я выбрался наверх через первый отсек... Появление Л-3 в тех районах моря, куда наши подлодки ещё не доходили, имело и такой результат, зафиксированный вскоре дальней воздушной разведкой: в западной части Балтики погасли немецкие и датские маяки. До того они светили, как в мирное время. (Дания была оккупирована гитлеровцами). Через некоторое время маяки, правда, зажглись снова. Должно быть, германское морское командование сочло, что прорыв в те воды нашей подводной лодки — случайная удача, которая не повторится. За это заблуждение гитлеровцам пришлось потом расплачиваться. Два других наших подводных минзага «Лембит» и «Калев» смогли начать боевые действия лишь на втором месяце войны.
Первый боевой поход «Лембита»
Выяснилось, что «Лембиту» неотложно нужен ремонт, и лодку поставили в один из кронштадтских доков. За это время командир «Лембита» капитан-лейтенант В.А.Полещук сам нашёл себе необходимого помощника. Поехав по делам в Ленинград, он случайно встретил товарища по торговому флоту, по дальним плаваниям, который тоже был мобилизован в Военно-Морской Флот, только что окончил командирские классы при Учебном отряде подплава и ждал назначения. Полещук отзывался об этом моряке очень лестно, и уже заручился его согласием (кстати, вовсе не обязательным в военное время) служить на «Лембите». Доверяя выбору Владимира Антоновича, я связался с командиром бригады и посоветовал поддержать просьбу Полещука и постараться, чтобы этот кадровый вопрос решили в штабе флота побыстрее. Недели за полторы до выхода «Лембита» в первый боевой поход, мне представился назначенный помощником командира старший лейтенант Алексей Михайлович Матиясевич. На кителе у него был орден «Знак Почёта». Оказалось, что это награда за участие в проводке на Дальний Восток Северным морским путём двух балтийских эсминцев (переход обеспечивали и гражданские моряки, знатоки полярных морей). А год назад, летом сорокового, когда гитлеровцы захватывали Голландию, Матиясевичу довелось выводить из Роттердама построенный там по советскому заказу плавучий кран. У старшего лейтенанта вообще была интересная биография. Е го отец М.С.Матиясевич, полковник старой русской армии, полный георгиевский кавалер, стал в Гражданскую войну красным командармом, командовал 7-й армией под Петроградом, 3-й и 5-й Краснознамённой армиями на Восточном фронте. А в сорок первом году защищали Родину пять сыновей командарма, в том числе двое — в рядах флота. Старший лейтенант А.М.Матиясевич производил хорошее впечатление, хотя, конечно, ему ещё надо было набираться и набираться практического опыта подводной службы. И делать это теперь предстояло не в учебных плаваниях, а в боевых походах. Тогда я не мог знать, что с именем этого молодого подводника будут связаны главные события в большой и, можно сказать, счастливой военной судьбе «Лембита». На «Лембите» и на «Калеве» продолжали службу несколько старшин-сверхсрочников из прежней, эстонской, команды подводной лодки: боцман Эдуард Аартеэ, старшина группы электриков Сикемяэ, старшина группы мотористов Сумера... Солидные люди, уже не очень молодые, они добровольно вступили в ряды нашего флота, приняли присягу, получили звания мичманов. Особенно опытными подводниками они не могли быть просто потому, что буржуазная Эстония держала под своим флагом две подводные лодки главным образом из престижных соображений, и плавали они мало. Находясь на Балтике уже пять лет, обе лодки произвели первые учебные постановки мин только после того, как стали советскими кораблями. Но эстонские старшины любили свои лодки, хорошо знали и содержали технику. Они очень помогли краснофлотцам, да и командному составу освоить корабли, отличавшиеся устройством от наших. Было отрадно, что эти новые советские граждане нашли своё место в строю защитников нашего социалистического Отечества, готовы идти за него на смертный бой. «Лембит» посылался ещё дальше, чем ходила Л-3, — за остров Борнхольм, в предпроливную зону Балтики. Иначе говоря, в такие воды, которые немцы могли считать своими тылами. Т ам у них были порты, принимавшие стратегическое сырьё, — шведскую железную руду, и действовали ещё линии паромных перевозок. Капитан-лейтенанту Полещуку давалось право потратить три-четыре дня на разведку района и, сориентировавшись, самому решить, где ставить мины. Путь в дальний конец Балтики был нелёгким. На третью ночь после того, как тральщики провели подводную лодку до устья Финского залива, штаб флота и мы получили от командира «Лембита» радиограмму о том, что сильным штормом (ночью лодка шла в надводном положении) повреждены носовые горизонтальные рули и что повреждение устраняется. Подробностей не сообщалось, да вдаваться в них и не требовалось, если командир не просил вернуть лодку в базу. Между тем, как выяснилось потом, повреждения были такими, что в обычных условиях продолжение похода считалось бы невозможным. Тяжёлые плоскости горизонтальных рулей, ударяя по корпусу, производили страшный грохот, выдававший присутствие лодки. В корпусе ослабли заклёпки, и в первый отсек начала струйками проникать вода. Невозможно было при таком состоянии рулей управлять лодкой в подводном положении. Группе добровольцев, возглавляемых ветераном экипажа мичманом Эдуардом Аартеэ, удалось, рискуя быть смытыми волной, стянуть рули тросами, закрепив их в нейтральном положении. Это не означало, что повреждение по-настоящему устранено, но Полещук решил, что дойти до назначенного района и поставить мины «Лембит» сможет. И донесение о произведённой минной постановке поступило. 20 имевшихся на борту мин были выставлены пятью «банками», как говорят на флоте, то есть пятью группами, по четыре мины в каждой в разных местах. Так распорядился командир своим боезапасом, не будучи уверен, что нащупал такое место, где есть смысл выставить одну большую минную банку. К тому же рассредоточенные мины противнику труднее было обнаружить. После этого штаб флота решил вернуть лодку в базу. Главное боевое задание она выполнила, а искать цели для торпедных атак с неисправными горизонтальными рулями было бы неоправданным риском при малых шансах на успех.
Подводная лодка «Лембит» возвращается в базу после боевого похода
Результатов минной постановки пришлось ждать долго. Такое уж это оружие, что срабатывает обычно не сразу. Редко бывает так, как получилось у Л-3, командир которой сам наблюдал действие своих мин. Но «банки», поставленные Полещуком за Борнхольмом, своё дело сделали. Точно там, где была обозначена на карте одна из них, месяца три спустя затонул немецкий транспорт «Варлабен», гружённый железной рудой, а на другой «банке» подорвался железнодорожный паром «Штарке». И это было ещё не всё. Позже в том районе моря погиб крупный учебный корабль германского флота. Проверяя после войны все данные о потерях противника, специальная группа, созданная в Военно-морской академии, признала, что и его следует занести на боевой счёт «Лембита».
«Калев» уничтожил транспорт и плавбазу
Близнец «Лембита» — «Калев» пошёл ставить мины сперва недалеко — на подходах к захваченным гитлеровцами Либаве и Виндаве. Этой подлодкой командовал капитан-лейтенант Б.А.Ныров. Я с глубоким уважением относился к этому человеку. Сын дипломата, он обладал высокой культурой, владел несколькими языками. В кадры флота был мобилизован из Кораблестроительного института, военно-морскую подготовку прошёл ускоренно на курсах при Учебном отряде подплава. В то время считался уже опытным подводником: до «Калева» больше трёх лет командовал «Малютками». А знакомиться с Балтикой, в том числе и с дальними её районами, начал как яхтсмен, побывав на известной в Ленинграде яхте «Металлист» в портах почти всех прибалтийских стран. До устья Финского залива «Калев» провожали тральщики и катера-охотники. В тот раз особенно наглядно подтвердилось, насколько необходимо такое обеспечение выхода каждой подлодки в море. Три мины взорвались в трале тральщика, за которым следовал «Калев», и ещё две всплыли, подсечённые тралом. Конечно, трал не уберёг бы от неконтактной донной мины, на какой подорвалась С-11. Но в устье Финского залива немцы ставили якорные мины. На пути лодок из Кронштадта или Таллина к открытому морю этот район был последним, где природные условия позволяли противнику создать для них серьёзные преграды. Дальше к западу минная опасность ослабевала. Как и Полещук, Ныров начал с разведки неприятельских коммуникаций. В этом районе немцы всё ещё мало пользовались морскими путями, однако методичные наблюдения за тральщиками, периодически выходившими из баз, помогли выявить проверяемые ими прибрежные фарватеры. Так было найдено место, где имело смысл ставить мины. Некоторое время спустя на них подорвались и пошли ко дну транспорт «Франценбург» и крупная плавбаза «Мозель». А вот атаковать торпедами транспорт, шедший в Виндаву, Нырову не удалось, хотя предзалповое маневрирование было доведено до выхода на боевой курс. В самый ответственный момент пришлось убирать перископ и уходить на большую глубину из-за того, что прямо на лодку повернул (вероятно, случайно, но могло быть и иначе) немецкий торпедный катер. Анализируя потом все обстоятельства, нельзя было не прийти к выводу: транспорт успел укрыться в виндавской гавани, прежде чем подлодка заняла расчётное положение для торпедного залпа, определённую роль сыграла недостаточная отработанность элементов маневрирования. Атака подводной лодки может сорваться не только из-за просчёта командира, но и вследствие самой малой оплошности рулевых, трюмных машинистов или кого-то ещё. Тут нужна слаженность действий всего экипажа, вырабатываемая долгой и упорной учёбой. Экипажу «Калева» не хватило на это мирного времени. Так, к сожалению, обстояло дело и на некоторых других лодках бригады, недавно вступивших в строй. И оставалось одно, — доучиваться на войне. А командирам надо было неустанно осмысливать всё новое, что преподносила война, начиная с особенностей действия коварных неконтактных мин, бороться с которыми мы не готовились.
Командир подводной лодки «Калев» Борис Алексеевич Ныров
Обмен опытом боевых походов
Каждый боевой поход приносил что-то поучительное. И хотя в первые недели войны штабам было не до специальных мероприятий по обмену опытом, тем более между бригадами, но, с чем встретился в море один экипаж, доходило и до других. В Кронштадте мы жили единым коллективом с бригадой Заостровцева, в Таллине рядом с нашими стояли лодки 2-й бригады. Командиры кораблей, как и штурманы, минёры, механики, хорошо знали друг друга, многие ещё с училища. Многолетняя дружба связывала служивших на разных лодках старшин-сверхсрочников. И каждый, вернувшись с моря, делился с товарищами тем, что могло им пригодиться. Уроки удачных и неудачных походов мы старались учесть при подготовке следующих, хотя за чем-то иногда и не поспевали. По крупицам переносили полезный опыт с лодки на лодку флагманские и дивизионные специалисты — каждый по своей части. Результаты походов кораблей нашей бригады и всё мало-мальски значительное, происшедшее в море с подлодками других соединений, обсуждал со мною при каждой встрече Николай Павлович Египко. Правда, встречались мы с командиром бригады в то время нечасто. Такое положение, когда он находился в Таллине, а я в Кронштадте, затянулось почти на два месяца. Это, конечно, усложняло управление бригадой, однако чем-то и оправдывалось. Трудно было бы обойтись без постоянного присутствия в Кронштадте правомочного представителя командования бригады, поскольку большей частью именно тут, в могучем кронштадтском тылу, восстанавливалась боеспособность подлодок, возвращавшихся из походов, и готовились к боевым действиям новые. С другой стороны, комбригу целесообразно было находиться в Главной базе, при штабе флота, определявшем боевую задачу каждой подлодки. А те лодки, которые готовились к очередному походу в Кронштадте, всё равно заходили в Таллин по пути на боевые позиции. Специалистов штаба нам пришлось «поделить»: в Таллине нужнее были флагштурман, флагсвязист, в Кронштадте — флагманский инженер-механик, минёр. Но видеться нам с командиром бригады всё же было необходимо, и Николай Павлович, не вызывая меня в Таллин, сам приходил время от времени в Кронштадт, — то на подлодке, направляемой в ремонт, то на другом попутном корабле. Переходы из одной в другую базу перестали быть спокойными, «тыловыми». Обстановка осложнялась и в восточной части Финского залива. Однажды Египко воспользовался для возвращения в Таллин тральщиком, который шёл туда с двумя другими, и сторожевыми катерами. Один из этих кораблей подорвался на мине, а пока подбирали из воды людей, со стороны финского берега появились торпедные катера. По праву и долгу старшего капитан 1-го ранга Египко взял на себя управление завязавшимся боем. Другой «пассажир» — артиллерист из штаба флота, помогал ему. И от врага удалось отбиться.
Результаты не радовали
Настроение у нас с Николаем Павловичем бывало тогда не очень радужное. Результаты действий бригады на начальном этапе войны не могли удовлетворять ни нас самих, ни командование флота. Е гипко, находившийся ближе к начальству, знал это особенно хорошо. Продолжали удручать и потери, понесённые в первые дни войны. Боевое крещение, втягивание в военную страду дались соединению трудно, обнажив все наши недоделки и упущения. Но оба мы были убеждены: после того, как приобретён некоторый опыт действий в условиях, во многом непредвиденных, боевые успехи подводников должны нарастать. «Лишь бы вырваться в море!» — говорили и командиры лодок. Враг явно стремился не допускать этого. Продолжалась постановка минных заграждений, всё активнее действовали на наших фарватерах неприятельские катера и авиация. Проводка каждой лодки не только от Таллина до устья залива, но и от Кронштадта до Таллина (как и обеспечение её возвращения в базу) сделались боевой задачей, решавшейся целой группой лёгких надводных кораблей. Это были корабли кронштадтской и Таллинской бригад Охраны водного района (ОВРа). Нередко с овровским конвоем, сформированным для проводки подлодок, шёл и командир дивизиона, к которому они принадлежали. Конвоирование не всегда проходило гладко. В августе подорвался на мине головной тральщик конвоя, обеспечивавшего выход лодок 2-й бригады. Провожавший их командир дивизиона, капитан 2-го ранга Е.Г.Юнаков был сброшен взрывом с мостика тральщика и подобран из воды тяжелораненым. Но лодки в море вышли. Тогда мы не знали, что через короткое время обстановка, существовавшая в Финском заливе в июле-августе, будет вспоминаться как довольно лёгкая...
Второй боевой поход С-4. Чудесное спасение
Повышенно сложным, насыщенным событиями, подчас драматическими, выдался второй боевой поход С-4, подводной лодки знакомого уже читателю капитан-лейтенанта Д. С. Абросимова, хотя посылалась она не особенно далеко, а вернулась раньше намеченного срока. В радиограммах с позиции командиры доносили только о самом главном и как можно короче. О многом, происшедшем в море, в штабе до поры до времени могли только догадываться, а иногда и вовсе не подозревали. Обстоятельства похода по-настоящему раскрывались, когда к нам поступали фиксировавшие события изо дня в день и из часа в час (а в напряженные моменты — по минутам) корабельные журналы: вахтенный, навигационный, боевых действий и путевая карта. Но наиболее полное представление обычно давал устный доклад командира.
Командир подводной лодки С-4 Дмитрий Сергеевич Абросимов
Дмитрий Сергеевич Абросимов докладывал о походе с той исчерпывающей обстоятельностью, когда почти не нужны уточняющие вопросы. Излагая свои действия и их мотивы, он не стремился показать себя в выгодном свете, что-то подчеркнуть, о чём-то умолчать, как это подчас бывает. Но за него говорили сами факты. Слушая Абросимова, я радовался в душе: война подтверждала впечатление о его замечательных командирских качествах, сложившееся при знакомстве с ним ещё в мирное время. Прибыв на назначенную позицию в районе Мемеля, подводная лодка С-4 уже на вторые сутки обнаружила неприятельский конвой. В сторону фронта следовали, держась недалеко от берега, транспорт и танкер с сильным охранением. Атаку осложняла ограниченность глубин, но Абросимов, маневрируя очень смело, сумел произвести двухторпедный залп с дистанции всего четыре кабельтова (менее 800 метров), рассчитывая вслед за тем отвернуть мористее и оторваться от противника. Однако в момент залпа у механика произошла заминка с манипулированием балластом (опять одна из тех «мелочей», которые так опасны для подводников), и лодка, не удержавшись на нужной глубине, показала вражеским кораблям рубку и часть палубной надстройки. Показала лишь на мгновение, лишнюю плавучесть погасили заполнением цистерны быстрого погружения, одновременно увеличив ход. Но за первой «накладкой» последовала ещё одна: эту цистерну чуть-чуть опоздали продуть, и подлодка с ходу ударилась о грунт. Глубина составляла всего 18 метров. Всё это успело произойти за то время, пока торпеды шли к цели. В то мгновение, когда лодка ткнулась носовой частью в грунт, в отсеках услышали двойной взрыв. Подводникам было не до того, чтобы поздравлять друг друга с несомненной победой. А от командира потребовалось не раздумывая решить, что делать дальше. И капитан-лейтенант решил: раз непроизвольная покладка на грунт произошла, надо оставаться на месте, ибо, пока лодка начнёт отрываться от грунта, катера противника, уточнив её место, окажутся прямо над ней и легче смогут её уничтожить. Командир приказал выключить все механизмы и осмотреться в отсеках, не производя никакого шума. Но уже через четыре минуты, прежде чем успели выяснить все последствия удара о грунт, вблизи начали рваться глубинные бомбы. Сбросив первую их серию, катера застопорили ход. Это было слышно не только акустику. Затем опять дали ход и сбросили новую серию бомб немного в стороне. Лодку било о грунт, кое-где начала просачиваться вода. Бомбёжка возобновлялась вновь и вновь, иногда с перерывами на целые часы. Не раз экипаж слышал, как осколки глубинных бомб ударяли по надстройке. Потом услышали, как вдоль борта проскрежетал какой-то предмет, — то ли металлоискатель, то ли грузило ручного лота. Поздно вечером (лодка лежала на грунте со второго часа дня) донеслись характерные звуки стравливаемых якорь-цепей. Очевидно, сторожевики или тральщики становились на якоря до утра. В отсеках было уже трудно дышать (машинки регенерации воздуха не включались, чтобы не производить даже лёгкого шума). Никто на это не жаловался, но лекпом доложил командиру, что у личного состава появлялись признаки кислородного голодания. Абросимову снова надо было принимать ответственное решение. Правда, теперь не мгновенно, — имелось время его обдумать. Командир знал, что место подводной лодки известно врагу точно. Её караулят, но бомбить почему-то перестали. Может быть, просто израсходовали бомбы, а новые должны откуда-то доставить. А возможно, считают лодку потопленной (никаких звуков с неё не доносится) или не способной двигаться. Если так, то нельзя исключать попытки овладеть лодкой, куда-то её отбуксировать. Лежит она неглубоко, а необходимые средства и водолазы, вероятно, могут прибыть уже к утру. У немцев в этом районе несколько своих или захваченных портов. Понимал Абросимов также и то, что скрытно уйти в подводном положении невозможно. Беззвучно от грунта не оторвёшься, — это связано с продуванием цистерн, а потом надо включать электромоторы. И катера быстро настигнут лодку, не дадут дойти до более безопасных глубин. Оставалось одно — всплыть и дать врагу огневой бой. На это и решились командир Д.С.Абросимов и военком подлодки Н.И.Андреев. Собрав в центральном посту командный состав, Абросимов объявил свой план действий. В самое тёмное время перед полуночью, лодка, можно надеяться, неожиданно для противника, будет поднята на поверхность аварийным продуванием главного балласта. Орудийные расчёты и все, кто не нужен у действующих механизмов в отсеках, заранее соберутся вблизи рубочного люка, чтобы быстрее подняться наверх. Эта группа вооружится имевшимися на лодке ручными пулемётами, карабинами и гранатами. Электромеханическая боевая часть должна обеспечить быстрейший запуск главных электромоторов, а затем дизелей и форсирование хода до самого полного. Командир верил в свой замысел и нашёл моральную поддержку в том, как отнеслись к его плану подчинённые. Людей томило ожидание новых бомбёжек, от которых нечем было защититься, все рвались к активному боевому действию. И наверное, каждый считал, что если погибнуть, то уж лучше в дерзком бою, который ещё можно и выиграть. Шансов на успех было не так уж много. И ни от кого не скрывалось, что приказано подготовить корабельные документы к уничтожению, а снарядный погреб — к взрыву. Это могло понадобиться в тот крайний момент, когда не останется других средств помешать захвату лодки гитлеровцами. Погреб взорвал бы по особому приказанию командир минно-артиллерийекой боевой части старший лейтенант Дорофей Винник. Он был сыном известного некогда всей Балтике матроса Данилы Винника, ставшего комиссаром эсминца «Азард», который потопил в девятнадцатом году британскую субмарину L-55. Когда лодка всплыла, на море был штиль, — тихая лунная ночь. Невдалеке виднелись силуэты небольших кораблей, вероятно, стоявших на якорях. А перед носом и за кормой лодки светились плавучие буи. Между ними, напротив лодочной рубки, покачивалась торчащая из воды крестообразная веха, очевидно державшаяся на своём якоре. Вода вокруг отливала в лунном свете жирным блеском растёкшегося соляра. Утечка его могла быть результатом нарушения герметичности одной из топливных цистерн при разрывах бомб. Немцы же, по всей вероятности, сочли маслянистое пятно подтверждением того, что лодка потоплена или безнадёжно повреждена. И буи, и веха, показывавшая, где находится рубка лодки (нащупанная, должно быть, с помощью лота), означали, очевидно, что гитлеровцы уже считают её своим трофеем. Конечно, в те минуты капитан-лейтенанту Абросимову некогда было раздумывать обо всём этом. Мысли были об одном: удастся ли уйти? Двигатели дали малый ход, средний, полный, самый полный... Орудийные расчёты стояли на своих боевых постах, моряки с лёгким стрелковым оружием и гранатами — за рубкой и на мостике. Но открывать огонь не понадобилось. Фашистский дозор, оставленный караулить лодку, видимо, уверовал, что она не может сдвинуться с места и никуда не денется, и форменным образом проспал её всплытие. Отчасти, наверное, помогло и то, что для неприятельских кораблей лодка находилась в тёмной части горизонта. Когда благополучно вышли из прибрежного района, и стало ясно, что оторваться от противника удалось, на лодке занялись выявлением полученных повреждений. Их набралось немало, и лишь некоторые поддавались устранению своими силами. Абросимов кратко донёс о проведённой атаке, о состоянии лодки, В ответ ему было передано приказание возвращаться в базу. Как потом установили, С-4 потопила транспорт «Кайя» водоизмещением свыше трёх тысяч брутто-регистровых тонн. Подлодка, едва не погибшая, возвращалась с победой. Транспорт, пусть и не очень крупный, до прифронтового порта не дошёл, его груз фашистские войска не получили.
Торпедированный подводной лодкой транспорт противника. Картина художника Г.В.Горшкова
Отдавая должное грамотности действий Абросимова при трудной атаке на прибрежном мелководье, решительности командира и доблести всего экипажа, надо было извлекать уроки и из этого, в целом успешного, похода. Требовалось исключить повторение заминок в управлении горизонтальными рулями и использовании цистерны быстрого погружения, позаботиться, чтобы нечто подобное не произошло на какой-то другой лодке. Не приходилось рассчитывать, что кому-то ещё посчастливится, как Абросимову, уйти из-под носа у противника, «проворонившего» всплытие «эски». Немцы, следовало полагать, тоже учитывали свои промахи. Щ-307 уничтожила U-144
Вслед за бригадой Заостровцева стал действующим, боевым и Отдельный учебный дивизион подводных лодок. Им командовал отличный моряк капитан 2-го ранга Николай Эдуардович Эйхбаум, мой товарищ по командирским курсам при Учебном отряде подплава, куда он пришёл из торгового флота штурманом дальнего плавания. Кадровики время от времени «спотыкались» на немецкой фамилии Эйхбаума, и не раз заново устанавливали, что ему, чисто русскому по рождению, и фамилия и отчество достались от давно обрусевшего отчима, коренного питерца.
Командир учебного дивизиона Николай Эдуардович Эйхбаум
Дивизион Эйхбаума состоял в основном из «Щук», вступавших в строй за шесть-семь лет до войны. Переведённые в учебные «по возрасту», это были ещё крепкие подлодки, и боевое их использование в случае необходимости никогда не исключалось. Корабли дивизиона много плавали, обеспечивая практику и питомцев учебного отряда подплава, и курсантов военно-морских училищ, и слушателей командирских курсов, что способствовало высокой выучке самих лодочных экипажей. Одна из бывших учебных «Щук» — Щ-307 потопила в начале августа немецкую подлодку, — первую не только на Балтике, но и на всех морских театрах войны. Той «Щукой» командовал капитан-лейтенант Н.И.Петров, известный многим подводникам как толковый преподаватель теории торпедной стрельбы на курсах при Учебном отряде подплава. Став командиром корабля, он весьма успешно применил свои познания в боевой практике. Встреча с немецкой подлодкой произошла близ устья Финского залива, когда Щ-307, возвращаясь из похода, направлялась к точке рандеву с нашими катерами. Ещё только начинало темнеть, и «Щука» шла под водой. Приподняв перископ, вахтенный командир увидел вдали предмет, похожий на плавающую бочку. В военном море заслуживает внимания всё, и в центральный пост был вызван командир корабля. В это время гидроакустик доложил, что слышит неясный шум, а через несколько секунд классифицировал его как шум винтов подводной лодки и назвал курсовой угол, совпадавший с направлением на обнаруженный предмет. На «Щуке» объявили боевую тревогу. При следующем осмотре горизонта капитан-лейтенант Петров смог разглядеть рубку подводной лодки, всплывающей на расстоянии 12–15 кабельтовых (около двух с половиной километров). Она напоминала очертаниями рубку наших лодок типа «С», и Петров сперва подумал, что лодка своя, а оповещение о её присутствии тут случайно не было принято. Он подивился неосторожности командира, всплывающего в нетёмный ещё час в таком месте, где не раз появлялись подлодки противника. Но, продолжая наблюдение, Петров начал склоняться к мысли, что лодка вражеская, а потом убедился в этом окончательно. Помогло детальнейшее знание силуэтов немецких кораблей.
Командир подводной лодки Щ-307 капитан-лейтенант Николай Иванович Петров
Тем временем «Щука» развернулась для торпедной атаки. Дав залп из двух кормовых аппаратов, она ушла на глубину. Услышав два слитных взрыва, вновь подвсплыли под перископ, и Петров успел увидеть задравшиеся вверх нос и корму подлодки, разломленной этими взрывами. «Щука» прошла над местом её гибели в позиционном положении, то есть имея рубку над водой. Вокруг клокотал вырывавшийся из глубины воздух, по поверхности расходились соляр и масло. Штурман нанёс на карту точные координаты места. После войны был установлен номер потопленной немецкой подлодки — U-144. Из трофейных документов выяснилось также, что это она потопила 23 июня нашу М-78, шедшую из Либавы в Усть-Двинск. Капитан-лейтенант Петров и его экипаж, сами того не ведая, рассчитались за товарищей с «Малютки», погибших на второй день войны. Потопление «Щукой» немецкой подлодки оживлённо обсуждалось в командирской среде. Преобладало мнение, что такого рода столкновения — лодка против лодки — останутся редкими, единичными. Из всего, что могло угрожать в море нашим лодкам, опасность атаки подводного противника была у большинства командиров, пожалуй, на последнем плане. Потом боевая практика заставила взглянуть на это иначе.
Косинские озера – жемчужины природы Москвы, находятся под постоянным наблюдением юных исследователей Экологического центра, созданного на базе Косинского детского морского клуба.
Кропотливая и систематическая работа по сбору данных о состоянии озер, проводившаяся в течении всего лета под руководством опытных педагогов, незамедлительно принесла свои результаты. На состоявшемся 12 февраля 2014 года Московском юниорском водном конкурсе старшеклассников победителями вышли косинские испытатели природы.
Проект Харченко Екатерины – члена Косинского морского клуба и ученицы ГБОУ СОШ № 2035 «Оценка ресурсов природно-исторического парка «Косинский» для прокладки экологических троп» под руководством Головнева Анатолия Васильевича уверенно получил первое место. В борьбе за первенство шла среди 20 проектов лучших средних образовательных школ Москвы. Тем не менее, проект Екатерины получил высокую оценку жюри не только за глубину и проработанность материала, но и за его своевременность. В районе «Косинно-Ухтомский» по инициативе Косиского морского клуба уже давно ведется работа по разработке экологической и историко-просветительской тропы вокруг озера Белое. В разработке тропы участвуют преподаватели биологии среднеобразовательных школ района, члены Экологического центра, специалисты по особо охраняемым территориям ВАО города Москвы. Готовы подключиться учителя истории и краеведы-любители – жители района. В целом, получается настоящий народный проект.
Координирует эту работу руководитель Косинского экологического центра Головнев Анатолий Васильевич. За его плечами огромный опыт научно-исследовательской работы в разных уголках нашей страны и не меньший опыт преподавательской деятельности. Поэтому не случайно, что все проекты под его руководством в последние годы занимали призовые места на российских и международных конкурсах. В знак признания большой подвижнической деятельности Анатолия Васильевича по сохранению природы Москвы и Подмосковья, он награжден медалью Неправительственного экологического фонда имени В. И. Вернадского.
Но не в характере косинских юных исследователей останавливаться на достигнутых рубежах. Им дано право представлять интересы всей столицы на предстоящем Всероссийском юниорском конкурсе, который состоится в Москве в конце апреля. Косинские экологи выйдут на него со своей доработанной программой «Проект улучшения экологического состояния Косинских озер». Победители этого конкурса будут представлять свои проекты в столице Швеции, в Стокгольме в начале сентября этого года на Международном водном юниорском конкурсе.
Сколько лет прошло, а вспомнишь июнь сорок первого и вновь думается прежде всего о Либаве. Для всех было трудным начало войны, вроде бы ожидавшейся, нависавшей над нами, и всё-таки нагрянувшей неожиданно. Но для гарнизона Либавы — особенно тяжёлым. Большинство балтийцев реально ощутило войну ещё не с первого дня, а либавцам надо было сражаться с первого её часа. И всё началось не с удара с моря, не с десанта, к отражению которого тут готовились, а с прорыва врага по суше. Остановить его здесь не смогла развёрнутая у приморского участка границы 67-я стрелковая дивизия. Ворваться в Либаву с ходу гитлеровцам не дали, однако задержать их удалось только на ближних подступах к городу. За событиями под Либавой, передовой базой флота, взволнованно следила вся Балтика. А для нашей бригады это была её база. Там находились два наших дивизиона и лодки, стоявшие в ремонте, а также хозяйственные службы. О том, что происходит в Либаве, мы узнавали из кратких радиодонесений, передававшихся с берегового узла связи бригады на «Иртыш». Клевенский держал связь со штабом флота, и ему было не до того, чтобы посылать оперсводки и в Усть-Двинск. Многое доходило до нас с опозданием, полная картина событий вырисовывалась, как правило, задним числом. Но сразу стало известно, что моряки сражаются на суше плечом к плечу с армейцами, что командир 67-й дивизии генерал-майор Н.А.Дедаев и командир военно-морской базы действуют в тесном контакте.
Командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Н.А.Дедаев. Либава, 1941 год
На подступах к городу они создали и заняли наличными силами три участка обороны. Южный участок между морским побережьем и Либавским озером был вверен сводному отряду моряков-подводников, сформированному из подразделений нашей береговой базы и команд тех ремонтирующихся подлодок, вывести которые не представлялось возможным. Вошли в него также проходящие практику курсанты-выпускники, будущие подводники. Отряд, насчитывающий около четырёхсот бойцов, возглавили командир береговой базы бригады техник-интендант 1-го ранга К.П.Павлов и его заместитель по политчасти старший политрук С.Л.Соколов. Павлов был хорошим хозяйственником, а теперь проявил себя и как боевой командир. Именно на южном участке обороны немцы попытались 23 июня ворваться в город, но были остановлены и оттеснены. Моряков поддерживала 27-я береговая батарея, недавно установленная для защиты Либавы со стороны моря. Артиллеристы успели приспособить свою технику для кругового обстрела и смогли вести огонь по суше. Сo следующего дня Либава находилась под обстрелом немецкой тяжёлой артиллерии, бившей также по порту, по гаваням. 25 июня был убит генерал Н.А.Дедаев, старший на этом участке фронта сухопутный начальник, которому в отношении действий на суше подчинялась военно-морская база. Его заменил начштаба дивизии, а оборона непосредственно города и порта всё в большей мере управлялась с командного пункта базы, удобно расположенного, хорошо обеспеченного связью. Это засвидетельствовали оставшиеся в живых участники боёв и подтвердили потом военные историки. Ha KП у моряков находился секретарь Лиепайского укома партии Л.Я.Врублевский. Здесь изыскивалось оружие для рабочих отрядов, которые формировали горком и уком. Эти отряды распределялись по участкам обороны, куда уходили и все моряки, ещё остававшиеся в порту. Клевенский был моряком до мозга костей. Однако он и на суше действовал смело, инициативно, напористо. В историю короткой, но героической обороны Либавы, вошла листовка с темпераментно написанным им обращением к защитникам города. Обращение заканчивалось как приказ, где с характерным для Михаила Сергеевича лаконизмом были сформулированы в пяти пунктах основные требования к участникам обороны:
1. Зарыться в землю. Окопы во весь профиль. 2. Беречь патроны и стрелять только с действен- ной дистанции. 3. Держать связь со своими соседями и знать их лично. 4. Артиллерии держать связь с пехотой. Связь осуществлять пехоте. 5. Держаться мужественно!
Наряду с Михаилом Сергеевичем Клевенским, одним из организаторов Либавской обороны стал его заместитель по политчасти Павел Иванович Поручиков. Он не дожил до дня, когда, оставаясь на том же посту, стал бы официально не замполитом, а комиссаром. Но на деле был именно комиссаром, умевшим сплотить, воодушевить сражавшихся бойцов горячим словом и личным бесстрашием. Знаю, что он поднимал моряков в контратаки у завода «Тосмаре», был ранен, но остался в строю, повёл людей на прорыв из замыкавшегося вражеского кольца на северном направлении и погиб там в бою. Погиб в боях за Либаву и политработник сводного отряда подводников, тоже фактический его комиссар, старший политрук Серафим Леонидович Соколов. Сложил там голову и командир отряда Константин Павлович Павлов.
У нас большие потери
Положение в районе Либавы быстро ухудшалось. И его нельзя было выправить без переброски сюда крупных сил, чего не мог сделать Северо-Западный фронт, а тем более флот. Войск не хватало и на других участках. Расчётливо используя имевшиеся боевые средства и людские ресурсы, капитан 1-го ранга Клевенский трезво оценивал обстановку. Он не мог не осознавать своей личной ответственности за то, чтобы ни один корабль, пусть неспособный сейчас плавать или даже полуразобранный, стоящий на стенке, не попал в руки врага.
Подводная лодка С-1 взорвана экипажем в Либаве у стенки завода «Тосмаре»
И потому, скрепя сердце, отдал приказ, когда этот приказ ещё мог быть выполнен, взорвать корабли, которые нельзя вывести. Это касалось одного старого эсминца и пяти подводных лодок: краснознамённой С-1, двух «Малюток» и двух бывших латвийских лодок, стоявших в капитальном ремонте. Так наша бригада, не начав ещё боевых действий в море, понесла первые потери в кораблях. А за ними скоро последовали другие. Трём «Малюткам», развёрнутым вблизи Либавы, командир бригады по радио приказал следовать в Усть-Двинск. Держать эти лодки в дозоре перед базой стало бесполезным. Командиры «Малюток» предупреждались: «В Либаву не заходить». Две лодки — М-79 и М-81 благополучно прибыли в Усть-Двинск. Третья — М-83, идти туда не смогла, — отказал единственный дизель, треснула крышка одного из цилиндров, а заряда аккумуляторной батареи не хватало, чтобы дотянуть на электромоторе хотя бы до Виндавы. Командир лодки старший лейтенант П.М.Шалаев решил возвращаться в Либаву, надеясь, очевидно, что, как ни сложна там обстановка, на заводе «Тосмаре» ещё смогут отремонтировать дизель. В ответ на его донесение об этом последовал повторный приказ: «В Либаву не заходить», но на «Малютке» уже закрыли радиовахту, поскольку она входила на рейд аванпорта. Либава была под огнём, и лодка, не дойдя до гавани, получила новые повреждения. Ни о каком ремонте уже не могло быть речи. М-83 ошвартовалась у стенки канала, близ моста, и это место стало её последней боевой позицией. У Клевенского не пропадала даром ни одна огневая точка. Скромное орудие «Малютки» также было включено в общую систему огня и начало получать целеуказания. На автомашине подвезли со склада боезапас. Расчёт лодочного 45-миллиметрового орудия выпустил по врагу все снаряды. Когда приближавшиеся гитлеровцы стали видны невооружённым глазом, экипаж взорвал свой корабль и присоединился к морякам, сражавшимся на берегу. Из девятнадцати членов экипажа М-83 вернулись в бригаду только трое: тяжелораненый штурман лейтенант Е.Антипов, старшина П.Таратанов и краснофлотец Алейник. Все они плавали потом на других подлодках. Командир «Малютки» коммунист Павел Михайлович Шалаев погиб в сухопутном бою вместе со своими подчинёнными. Бывалый моряк-подводник, он ещё до поступления в военно-морское училище проплавал восемь лет на «Барсах» и первых «Ленинцах» краснофлотцем-рулевым, командиром отделения, боцманом. Ещё более трагично сложилась судьба подводной лодки С-3 капитана 3-го ранга Н.А.Костромичёва. Она не закончила заводского ремонта, но никак не относилась к кораблям, на которых в сложившейся обстановке приходилось ставить крест. На лодке успели собрать дизеля, и она, хоть и неспособная погружаться, могла развивать надводный ход до 18 узлов. Командир базы Клевенский приказал её командиру следовать в Виндаву. Обеспечить лодке авиационное прикрытие база не могла, не располагал Клевенский и кораблями для её конвоирования. Надеялись, что самый опасный участок маршрута лодка пройдёт за относительно тёмные часы. Да и не считали её беззащитной: на лодке типа «С» довольно сильная артиллерия. Но прозрачная, как назло, бестуманная июньская ночь не укрыла крупную лодку от прорвавшихся в этот район немецких торпедных катеров. Они атаковали С-3 вблизи маяка Ужава. Бой видели с берегового поста службы наблюдения и связи (СНиС). Оттуда мы и получили по телефону донесение, без которого никто бы не знал, что произошло с лодкой.
Командир подводной лодки М-83 Павел Михайлович Шалаев
По наблюдениям связистов, торпедных катеров было три. Подводники отбивали их атаки всеми огневыми средствами корабля, одновременно уклоняясь от вражеских торпед маневром. Но огонь лодки слабел, её орудийные расчёты попадали под очереди катерных автоматических пушек. По-видимому, командир решил выбросить лодку на отмель, однако ему не хватило каких-то минут: в борт попали торпеды и разломили лодку. Кормовая часть некоторое время держалась на воде, и один из немецких катеров пытался взять этот отсек на буксир. Другие катера расстреливали из пулемётов плававших вокруг людей... С потопленной лодки не спасся никто. И погибли на ней не один, а два экипажа. Уходя из Либавы, С-3 приняла на борт команду взорванной экипажем на заводе подводной лодки С-1 во главе с командиром капитаном 3-го ранга И.T.Моpским.
Подводная лодка ведёт артиллерийский бой с катерами противника
Не дошла до Усть-Двинска также следовавшая из Либавы подводная лодка М-78, на которой находился командир дивизиона «Малюток» капитан-лейтенант С.И.Матвеев. Тогда мы предполагали, что она подорвалась на немецкой мине. Только после войны было установлено по трофейным документам, что её потопила фашистская подводная лодка U-144.
Командир подводной лодки С-3 Николай Александрович Костромичёв
С-3 и М-78 стали первыми потерями, понесёнными бригадой в море. Я не успел познакомиться ни с Костромичёвым, ни с Матвеевым, но знаю, что оба пользовались уважением сослуживцев, были опытными подводниками. На войне без потерь не обойтись, но как тяжело терять корабли! А в первые дни Великой Отечественной войны на Балтике понесла потери в кораблях не только наша бригада. Погиб, подорвавшись на немецких минах, эскадренный миноносец «Гневный». Новый крейсер «Максим Горький» получил, тоже в результате подрыва на мине, большие повреждения и надолго вышел из строя. Тяжело было сознавать, что коварный враг сумел в чём-то нас провести. Не доглядели вовремя, не раскрыли его минные постановки, производившиеся ещё до 22 июня...
Командир подводной лодки М-78 Дмитрий Леонтьевич Шевченко
В море уже действовали наши подводные лодки. Л-3 капитана 3-го ранга П.Д.Грищенко, находившаяся сперва вместе с «Малютками» на боевой позиции под Либавой (на случай подхода кораблей с десантом), была прямо оттуда послана ставить мины у берегов противника. О ней и о других лодках, вышедших в первые боевые походы, пойдёт речь дальше. А сейчас я должен закончить рассказ о Либаве.
Защитники Либавы держались мужественно
Судьба её решалась не только на подступах к городу, где становилось всё труднее отбивать атаки врага. Исход борьбы на либавских рубежах очень зависел от общего положения фронта, сдвигавшегося на восток, к Риге. Уже в ночь на 25 июня фашистские войска, обойдя Либаву, вышли на побережье севернее города, и он оказался отрезанным с суши. Блокировались и морские подходы к порту. Не удалось эвакуировать морем даже раненых: вывозивший их санитарный транспорт был потоплен фашистскими самолётами, несмотря на имевшиеся на нём опознавательные знаки. Вечером 26 июня поредевшие части 67-й дивизии получили приказ фронта оставить Либаву и пробиваться в расположение сил своей 8-й армии. Клевенскому командующий флотом по радио приказал организовать совместный с армейцами выход личного состава военно-морской базы из окружения, после чего флотским подразделениям следовать в Виндаву. Об этом мы ещё не успели узнать, когда днём 27-го на «Иртыше» была принята с бригадной береговой станции в Либаве радиограмма открытым текстом, составленная самим вахтенным радистом: — Вижу немцев. Вахту закрываю. Прощайте, товарищи!.. Потом стало известно, что остатки отряда моряков-подводников прикрывали прорыв других подразделений. Лишь немногие бойцы отряда вышли из окружения. Из сражавшихся в его составе сорока курсантов-фрунзенцев остались в живых трое. Днём 28 июня к борту «Иртыша», стоявшего уже не в гавани Усть-Двинска, а на рейде (мы готовились к переходу в Финский залив), стремительно подошёл торпедный катер. Выйдя на палубу, я узнал среди находившихся на нём моряков капитана 1-го ранга Клевенского. Почему-то запомнилась его перекрашенная в чёрный цвет летняя фуражка (с началом войны моряки перешли на тёмные бескозырки и фуражки, а у кого их не оказалось под рукой, перекрашивали белые). — Где «Вирония»? — крикнул Клевенский, даже не поздоровавшись, что, как и голос Михаила Сергеевича, свидетельствовали о его крайней возбуждённости. Он хотел увидеться с контр-адмиралом Трайниным, для этого, очевидно, и заскочил из Виндавы в Рижский залив. Но «Вирония» со штабом Прибалтийской военно-морской базы уже ушла из Усть-Двинска. На борт «Иртыша» Клевенский не поднялся, спешил в Таллин докладывать командованию флота о событиях последних дней и узнавать свою судьбу. Чувствовал, видимо, что над ним сгущаются тучи, хотя при сложившихся тяжёлых обстоятельствах, думается, он сделал всё, что мог. Из Либавы Клевенский вышел в четвёртом часу утра 27 июня. Ровно пять суток длилась для него страда неравных боёв за город и базу. А отряды либавских рабочих вместе с отставшими от своих частей бойцами продолжали борьбу и после этого. Ушёл он не по суше с войсками, а морем, потому что имел приказание вице-адмирала Трибуца быстро перейти со своим штабом в Виндаву, развернуть там КП и установить контакт с сухопутными частями. Штабная группа шла на двух торпедных катерах. В районе маяка Ужава им пришлось принять бой с немецкими катерами, — там же, где была перехвачена С-3. Один наш катер в этом бою погиб, но почти все находившиеся на нём добрались до близкого берега. А в Виндаве Клевенский не застал практически никаких наших частей. В тот же день этот город заняли немцы. Решив, что там ему делать нечего, он пошёл на том же торпедном катере дальше.
Контр-адмирал Михаил Сергеевич Клевенский. 1904–1954
До нас доходило потом, что бывшего командира Лиепайской военно-морской базы отдают под трибунал. Время было тяжёлое, нервное, и подчас слишком торопились объявить кого-то конкретным виновником первых военных неудач, имевших много причин. Но у Клевенского всё кончилось не наихудшим образом. Полностью реабилитированный и восстановленный в звании капитана 1-го ранга, которого ненадолго был лишён, он в сентябре стал командиром дивизиона кораблей на фронтовой Ладоге. В дальнейшем воевал в Заполярье, командовал бригадой. В конце войны его имя дважды прозвучало в победных приказах Верховного Главнокомандующего. Казалось, война пощадила его. Но пережитое не прошло бесследно для эмоционального Михаила Сергеевича. В 1954 году, в возрасте, далёком от старости, контр-адмирал Клевенский скоропостижно скончался в учебном походе на Тихом океане, закончив службу там, где так блистательно её начинал. Недавно я прочёл в одном сборнике очень точную характеристику М.С.Клевенского, данную ему старшим начальником в служебной аттестации за год до войны: «Энергия выдающаяся. Решает быстро, без колебаний. Решения смелые, незаурядные. Ум живой. В любой обстановке быстро и уверенно ориентируется. Прямой и правдивый человек». Все эти качества ярко проявились в его действиях в первые дни войны. Непродолжительная Либавская оборона оставила в нас и боль, и гордость. Сперва боль, горечь заглушали всё остальное, — так быстро потеряли передовую базу, крупный порт и не поддававшиеся выводу оттуда корабли... Но боль притуплялась, и росла гордость за самоотверженность и мужество защитников Либавы. Первыми на Балтике встретившись с врагом, они не дали ему застигнуть себя врасплох, и сражались так, что по ним можно было равняться. Именно с Либавы начались те массовые проявления героизма, которые принесли потом балтийским морякам и победы над грозным врагом, и немеркнущую славу. Теперь пора вернуться немного назад, чтобы рассказать о других событиях, которыми памятны те дни.
Боевые действия Л-3 и С-7
Война гигантским пожаром разгоралась на суше, охватывая всё новые пространства. А на Балтийском море рыскали, достигая наших прибрежных вод, вражеские торпедные катера, приближались к нашим берегам и немецкие подводные лодки (далеко не всегда обнаруживаемые), действовала над морем фашистская авиация. Однако большие надводные корабли противника не показывались. Исчезли и транспорты с тех морских коммуникаций, где отмечалось интенсивное их движение до последнего мирного дня. Враг переключал свои морские перевозки на прибрежные фарватеры, в том числе в водах нейтральной Швеции, в шхерах Финляндии, которая присоединилась к германской агрессии не сразу, а на третий день. В юго-восточной части моря, куда была послана С-4, а вслед за нею С-10, на подходах к Ирбенскому проливу, куда пошли С-101 и С-102 (самые новые лодки бригады, только что вступившие в строй), целей для атак не обнаруживалось. Далёких западных районов Балтики наши лодки в первых боевых походах не достигали. К тому же в то время бригада практически не получала данных воздушной разведки. Флотская авиация была нацелена в основном на содействие сухопутным войскам. К слову сказать, взаимодействие с авиацией являлось слабым местом в довоенной боевой подготовке балтийских подводников. Этому уделялось мало внимания. Первый боевой поход каждой лодки много значил для привыкания людей к военному морю, таившему в себе бесчисленные опасности, требовавшему в плавании, особенно под водой, предельной собранности, безупречной точности действий. Море заполнялось минами, и не только немецкими, ставил заграждения и наш флот. Гидрографы снабдили корабельные соединения лоцией военного времени и путевыми картами с нанесёнными на них военными фарватерами. Не сбиться с этих фарватеров стало в ряде районов первым условием благополучного плавания. Привыкать надо было и к глубинным бомбам: не побывать в походе под их разрывами становилось редкой удачей. Экипаж Л-3, как только она подошла к Мемелю, сразу испытал там первую бомбёжку. Хотя, судя по всему, лодка осталась необнаруженной, немецкие катера бомбили выходной фарватер порта, так сказать, профилактически. Некоторые бомбы рвались довольно близко, однако у «Ленинцев» корпус надёжный. Не было сначала замечено и повреждений механизмов. А некоторое время спустя, вдруг отказало управление кормовыми горизонтальными рулями, без которых нельзя удерживать лодку на нужной глубине. Выяснилось, что дело в одном стяжном болте на рулевом приводе. При разрыве бомбы за бортом болт мог треснуть, а затем, не выдержав рабочей нагрузки, сломался. Устранить такое повреждение не так уж сложно, но работать нужно внутри балластной цистерны, через которую проходит привод, и обязательно, когда лодка находится в надводном положении. Подводникам не требуется объяснять, что в случае внезапного появления противника, командир не может промедлить со срочным погружением... Необходимость производить в море аварийно-ремонтные работы, связанные с рискованным пребыванием членов экипажа в балластных цистернах, откуда особенно быстро не выберешься, возникала впоследствии на наших лодках не раз. И всегда на опасное дело находилось больше добровольцев, чем требовалось. Так было и тогда на Л-3. Командир лодки Пётр Денисович Грищенко рассказывал, что работать в цистерне просился даже лекпом. А инженер-механик М.А.Крастелёв (будущий вице-адмирал и начальник одного из военно-морских училищ) заявил командиру, что произведёт ремонт сам лично с помощью двух умелых старшин. И командир с этим согласился.
Инженер-механик подводной лодки Л-3 Михаил Андроникович Крастелёв
Работа продолжалась около двух часов. Орудийные расчёты и пулемётчики стояли на своих боевых постах, велось усиленное наблюдение за морем и воздухом. Командир держал лодку так, чтобы волны меньше захлёстывали открытую горловину цистерны, но всё равно люди, находившиеся там, были по пояс в воде. А когда они уже устранили повреждение, случилась новая беда. О ней упоминаю ради того, чтобы показать, от каких мелочей могут зависеть боеспособность и само существование подводной лодки. Перед тем как вылезти из цистерны, подводники передавали наверх инструменты. Лодку покачивало, и выскользнувший из чьих-то рук ломик провалился сквозь решетчатую палубную надстройку, причём упал так неудачно, что заклинил рулевой привод в другом месте. Ни одному из работавших наверху моряков не удавалось дотянуться через узкое отверстие в надстройке до застрявшего лома. Тогда вспомнили, что самый «тонкий» на корабле человек — помощник командира старший лейтенант В.К.Коновалов. Ему и пришлось доставать злополучный лом, а самого Коновалова вытаскивали из надстройки за ноги.
Командир подводного минного заградителя Л-3 Пётр Денисович Грищенко
Об этих происшествиях, как и о других обстоятельствах боевого похода, в штабе стало известно, конечно, лишь после того, как лодка уже в июле вернулась в базу. С моря доносили лишь о самом важном. Капитан 3-го ранга Грищенко тогда донёс, что мины поставлены там, где было приказано. И на картах, которыми пользовался флот, появилась соответствующая отметка. После этого похода Л-3 мы отступили от первоначального правила, по которому точное место минной постановки определялось ещё до выхода лодки в море. Грищенко доказал, опираясь на наблюдения, произведённые в районе Мемеля, что ставить мины было выгоднее несколько в стороне от назначенного ему места. И в дальнейшем командирам подводных минзагов предоставлялось в этом отношении больше самостоятельности. Свои уроки извлекались и из похода С-7, подводной лодки капитан-лейтенанта С.П.Лисина, которая вышла в море ещё в предвоенные дни, когда усиливались дозоры мирного времени, а затем стала нести на подходах к Ирбенскому проливу боевой дозор.
Командир подводной лодки С-7 Сергей Прокофьевич Лисин
На третьи сутки войны, ночью, у неё произошло соприкосновение с противником, едва не окончившееся плохо. Были обнаружены торпедные катера, которые Лисин сперва посчитал своими, потому что неприятельские в этом районе ещё не показывались. Сигнальным фонарём запросили опознавательные, и с головного катера последовал правильный ответ. Это могло произойти в результате захвата гитлеровцами сигнальных таблиц на каком-нибудь береговом посту в районе Либавы, о чём, однако, оповещений не давалось. И на лодке окончательно успокоились: «Свои!» Между тем приближавшийся катер выпустил по лодке две торпеды, от которых Лисин успел уклониться, и они прошли вдоль бортов: одна справа, другая слева. Скорость у торпедных катеров большая, и по лодке, прежде чем она успела погрузиться, полоснули автоматические пушки и пулемёты. Под водой дали знать о себе полученные повреждения, к которым прибавлялись новые от разрывов глубинных бомб. На счастье подводников, в том месте была не обозначенная на картах выемка дна. Не знавшие о ней фашистские катерники задавали своим бомбам разрыв на гораздо меньшей глубине, чем та, на которой лодка легла на грунт.
Подводная лодка С-7 вернулась в Кронштадт из первого боевого похода
Лисин решил вылежать там подольше, — пусть гитлеровцы думают, что лодка потоплена. Сообщение о потоплении советской подводной лодки в этом районе немцы действительно не замедлили передать, и оно быстро дошло до нас в сводке радиоперехвата. На С-7 были выключены все механизмы, вплоть до гирокомпаса, по проходам отсеков раскинули бушлаты, чтобы поглощать звуки шагов. Когда же командир собрался всплывать, сделать это обычным способом не удалось. Сперва не могли понять, в чём дело, и только потом выяснилось, что при обстреле пробиты в надстройке трубы вентиляции носовых балластных цистерн. Лодку подняли на поверхность аварийным продуванием главного балласта, израсходовав весь запас воздуха высокого давления. Ещё под водой объявили артиллерийскую тревогу, и первыми, вслед за командиром, наверх выскочили расчёты орудий и пулемётчики, а за ними группа краснофлотцев, вооружённых ручными гранатами. Однако вести огневой бой не понадобилось: немецкие катера уже скрылись. Судоремонтники ещё находившейся тогда в наших руках Виндавы, куда зашла С-7, отозванная из боевого дозора, устранили на лодке наиболее опасные повреждения. А потом потребовался ремонт более основательный.
Эвакуация из Риги
Ещё держалась Либава, когда в непосредственной опасности оказалась Рига. Совсем недавно представлялось почти невозможным, чтобы враг дошёл до Риги по суше от границы. А теперь становилось очевидным, что если на фронте не произойдёт быстрого и решительного перелома в нашу пользу (на что всё ещё хотелось надеяться), то долго базироваться на Усть-Двинск не придётся. Ежедневно над Ригой и нашей базой появлялись фашистские самолёты, правда, не очень большими группами. Бомбили они больше Ригу, аэродром, а на подходах к Усть-Двинску по ночам сбрасывали на парашютах мины. Ночи стояли светлые, наблюдение за постановкой мин было уже налажено, и места их приводнения фиксировались. Ни один наш корабль на этих минах не подорвался. В связи с приближением фронта, встал вопрос об эвакуации наших семей, только недавно сюда приехавших. Из Либавы семьи командиров и сверхсрочников были эвакуированы 23 июня. Я посадил жену и маленького сынишку в повреждённую, как видно, уже попадавшую где-то под бомбёжку, теплушку. Начальником эшелона назначили возвратившегося из отпуска лекпома с подлодки капитана 3-го ранга И.Т.Морского (он единственный уцелел из её экипажа). Этот медик, как потом до нас дошло, приложил немало усилий, чтобы добиться изменения маршрута и добыть паровоз, когда состав чуть не застрял перед захваченным немцами Дayгавпилсом. Примерно через месяц стало известно, что наши семьи благополучно добрались до Москвы. 26 июня в Усть-Двинске неожиданно для нас побывал вице-адмирал В.Ф.Трибуц, прибывший из Таллина на автомашине. Сперва он направился на крейсер «Киров», — флагманский корабль Отряда лёгких сил, а оттуда — к нам на «Иртыш».
Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В.Ф.Трибуц
Командующий был в комбинезоне без знаков различия. Выглядел он хмурым, утомлённым, но держался спокойно. Выслушав в моём присутствии доклад Египко о состоянии бригады и действиях лодок, вкратце познакомил нас с положением на Северо-Западном фронте (весьма неутешительным) и приказал в течение двух суток изготовиться к перебазированию. — Пойдёте в Палдиски или в Таллин, — сказал командующий, и мы поняли, что новое место базирования бригады окончательно ещё не определено. Из Усть-Двинска должны были уйти и корабли Отряда лёгких сил. Обеспечить командующему разговор с Либавой (это был последний день организованной её обороны) нашим связистам не удалось: там никто не отзывался. Телефонная связь с береговой батареей на южной, материковой стороне Ирбенского пролива имелась, и Трибуц из каюты Египко приказал её командиру: — Батарею взорвать. Личному составу перейти на остров. Имелся в виду остров Сааремаа, бывший Эзель, где стоял флотский гарнизон. Командующий пробыл у нас минут сорок. Он торопился в штаб фронта, который ему ещё предстояло искать: в тот день штаб отбыл из Риги, а куда, точно известно не было. Со следующим после этого днём (тем, когда была принята последняя радиограмма из Либавы) связано ещё одно воспоминание, не имеющее, правда, отношения к делам бригады. На палубу нашей плавбазы поднялся коренастый мужчина лет сорока в кожаной куртке и кожаной фуражке, с маузером на боку. На хорошем русском языке, но с латышским акцентом он сказал: — Я привёл рабочий батальон из-под Лиепаи. В Риге мы не нашли к кому обратиться. Нам нужно оружие. И нужен приказ, что делать, куда идти. День был тревожный. Подступали вражеские войска. И были основания считать, что в городе, у которого мы пока стояли, притаились враги, вроде молодчиков из айзсаргов — военно-фашистской организации, существовавшей в буржуазной Латвии. Должно быть, это они начали стрелять с чердаков, когда трогался состав с нашими семьями. Но вот пришёл этот одетый в кожу крепыш, ищущий оружия и места в боевом строю для рабочего батальона, готового сражаться за Советскую власть, — и легче стало на душе. Вспомнились красные латышские стрелки Гражданской войны, доблестные солдаты революции. Жизнь свидетельствовала: есть у них наследники! Мы объяснили командиру рабочего батальона, что стрелковым оружием, к сожалению, не располагаем. И посоветовали переходить на правый берег Даугавы, где сосредоточивались наши войска. В тот же день к нам на «Иртыш» явился командир 180-миллиметровой железнодорожной артиллерийской батареи капитан В.П.Лисецкий и доложил Н.П.Египко, как старшему морскому начальнику, что он прорвался с материальной частью и личным составом из района Либавы. Капитан просил указаний о дальнейших действиях. Исходя из обстановки, комбриг приказал ему немедленно, пока не перерезана железная дорога и цел мост, следовать в Т аллин. Приятно потом было узнать, что батарея капитана Лисецкого, одна из новейших в береговой обороне флота, отлично себя показала при обороне Таллина. Вечером 28 июня я по поручению комбрига обходил на катере рассредоточенные по Даугаве корабли бригады, удостоверяясь в их готовности к назначенному на ночь выходу, объяснял командирам порядок движения. Рига, такая оживлённая неделю назад, представляла мрачную картину даже с реки. На набережных ни души. Над аэродромом багровело зарево, горели и склады в порту, время от времени слышались взрывы. Что-то уничтожали, чтобы не досталось врагу... Переход нам предстоял не дальний, но передислокацию корабельного соединения (а кроме подлодок, должны были идти и «Киров» с эсминцами) в зоне боевых действий трудно произвести скрытно, особенно когда так светлы ночи. А дать воздушное прикрытие штаб флота не смог, — на это самолётов не хватало. Вместе с двумя плавбазами из Усть-Двинска уходили семь подлодок. Наши минзаги из дивизиона Аверочкина, кроме Л-З, находившейся на позиции, были ещё раньше направлены в Таллин за боезапасом без захода в Рижский залив. Пошли двумя колоннами. Впереди три приданных бригаде малых тральщика из бывшего латвийского флота с нашим флагмином капитаном 3-го ранга С.И.Иодковским на головном. Эти тральщики не были должным образом оснащены и выполняли свою роль по существу символически. Шли как заслон, готовый принять на себя внезапный удар из-под воды. Запомнилась встреча на рейде Куйвасту по выходе из Рижского залива, где сосредоточилась группа транспортов, переполненных эвакуируемыми жителями прибалтийских городов. Кажется, они ждали указаний, куда следовать дальше. Выяснилось, что у них плохо с продовольствием: выходили в спешке и не успели им запастись. Комбриг приказал передать на транспорты с наших плавбаз всё, чем можно было поделиться. Тут же с «Иртыша» временно перегрузили на баржи разное техническое имущество, чтобы уменьшить осадку плавбазы перед форсированием Моонзунда, пролива между западным побережьем Эстонии и островами, с которыми связано много событий морской истории. Основной, глубоководный фарватер пролива был уже перекрыт нашим оборонительным минным заграждением, а по мелководному запасному могли свободно пройти лишь «Смольный» и подлодки. «Иртыш», даже облегчённый, прошёл с трудом, проскрежетав кое-где по камням. Мы с комбригом не сходили с мостика, зная, что командир «Иртыша» капитан 3-го ранга Доронин, будучи неплохим организатором базового обслуживания подлодок, в кораблевождении недостаточно опытен. А застрять здесь на мели было бы большой бедой. В устье Финского залива нас встретили высланные из Таллина торпедные катера. Предосторожности ради, они сбросили впереди по нашему курсу несколько глубинных бомб. Тут было одно из таких мест, где нас могли подкарауливать немецкие подводные лодки. Но опасность подстерегала немного дальше, и не от подлодок, а от мины, очевидно, донной, неконтактной и притом такой, которая срабатывает не под первым, прошедшим над ней кораблём, а каким-то «энным» по счёту, как её механизму задано. Когда отряд миновал остров Вормси, за кормой «Иртыша» раздался взрыв, и взметнувшийся широкий столб воды заслонил шедший за нами «Смольный». В то мгновение показалось, что подорвалась именно эта плавбаза, но вот водяной столб осел, и мы увидели: «Смольный» цел, а недостаёт одной «Малютки». Там, где она только что находилась, клокотал вырывающийся на поверхность воздух. Погибла М-81, — лодка капитан-лейтенанта Ф.А.Зубкова, одна из тех, которые начали войну боевым дозором под Либавой. Схватив мегафон, я крикнул с мостика: — На корме! Рубите буксир! На буксире шёл за плавбазой посыльный катер с командой на борту. Он мгновенно оказался там, где исчезла подлодка. Через несколько минут доложили: из воды подняты командир лодки без признаков жизни и трое живых подводников.
Командир подводной лодки М-81 Фёдор Антонович Зубков
Спаслись лодочный механик старший инженер-лейтенант Б.В.Ракитин, старшина мотористов Сомов и штурманский электрик Преображенский. Все имели ранения, Ракитин — очень тяжёлое. Т ех кто вместе с командиром нёс службу на мостике, не осталось в живых никого, а посчастливилось трём морякам, оказавшимся наверху случайно, — может быть, просто вышедшим покурить. Скажу тут же, что эти три подводника после госпиталя продолжали службу. Но Ракитину, признанному негодным для плаваний, пришлось пойти на завод военпредом. Сомов и Преображенский были в числе подводников, ушедших в самое трудное для Ленинграда время в морскую пехоту. По наведённым справкам, Сомов погиб на Волховском фронте, а Преображенский закончил войну заместителем командира полка по политической части в звании подполковника. В 60-е годы подлодка М-81, разломившаяся при взрыве надвое, была поднята, и останки моряков её экипажа с воинскими почестями преданы земле в Таллине. В ту же братскую могилу перенесли тогда с таллинского кладбища и прах её командира капитан-лейтенанта Ф.А.Зубкова. Переход продолжался. Когда прошли уже остров Осмуссаар, этот страж Финского залива, стоящий почти на одинаковом расстоянии от его берегов, вахтенный сигнальщик «Иртыша», не отрываясь от стереотрубы, крикнул: — Слева по борту торпедные катера!.. Их было девять. Поднимая белопенные бурунчики, неслись прямо на нас со стороны Финляндии. Чьи они? Разве разберёшь это издали! Сыграли на всей нашей эскадре артиллерийскую тревогу. Наиболее беззащитным в данном случае был «Иртыш»: отбиваться от атаки катеров нечем... Однако сблизившись до полусотни кабельтовых, головной катер в ответ на наши световые запросы дал правильные опознавательные. Это были катера, базировавшиеся на Ханко. Не знаю, было ли известно их командованию о переходе группы подводных лодок и плавбаз, но мы никаких предупреждений о возможном появлении в этом районе советских торпедных катеров не получали. Война уже идёт вторую неделю, однако оповещение флота о действиях его же сил ещё не наладилось, и подчас это ставило командиров в трудное положение. В городке Палдиски, расположенном у небольшого заливчика западнее Таллина, мы нашли недооборудованный, неохраняемый и совершенно пустой порт. Случись ночной прорыв торпедных катеров, корабли могла защитить разве что стенка нового пирса, за которой между ним и берегом и были поставлены лодки и плавбазы. В городке, который мы обошли с флагтурманом А.Н.Тюренковым, пахло гарью. Тут торопились что-то сжигать. Никаких военных властей разыскать не удалось. После моего доклада об обстановке, комбриг радировал командующему флотом, что пребывание подводных лодок в Палдиски представляется небезопасным.
2 августа в 6.00 по трансляции прозвучало: «Команде вставать, койки вязать!». Быстро «связали» подвесные койки в аккуратные цилиндры высотой 1 м 15 см и поставили их в отведенные гнезда. Тщательнее чем обычно скатили и пролопатили верхнюю палубу. Проглотили завтрак и в 7.50 построились по обоим бортам на подъем Военно-морского флага. Сразу после подъема флага на корабль прибыл комендант Кронштадтской крепости вице-адмирал И.И.Байков. Он обошел строй и сказал короткую речь с пожеланием с честью пронести Военно-морской флаг Советского Союза по морям и океану. Два рейдовых буксира нетерпеливо пыхтели у борта. Как только высокое начальство покинуло корабль, Началась съемка с якоря и швартовых. Курсанты в этих мероприятиях не участвовали, стояли в строю и с удовольствием наблюдали, как на стоящих в гавани боевых кораблях взлетают вверх и трепещут на ветру флажные сигналы с пожеланием: «Счастливого плавания!». Наш оркестр, построенный на юте, заиграл марш «Прощание славянки». Перед нами открылась панорама Красногорского рейда. По бортам как бы проплывали легендарные форты Кронштадта. Вытащив нас на рейд, буксиры коротко свистнули и побежали в Купеческую гавань.
«Седов» отдал якорь и замер на зеркально гладкой поверхности воды. В этих идеальных условиях было проведено два учения. Первое – подъем по вантам до «Марса» и «Салинга» первого грота и спуск с противоположного борта. После распределения по мачтам и реям, инструктажа по мерам безопасности и раздачи страховочных поясов – второе учение, под руководством командиров мачт: подъем по вантам до своего рея, расхождение по пертам до своего места на рее и спуск в обратном порядке. Такие учения, но уже с установкой и уборкой парусов неоднократно повторялись на ходу. Погода этому благоприятствовала – был полный штиль. Шли, используя механический двигатель. Машина обеспечивала ход – 5 узлов. Экипаж «Седова» и наши училищные преподаватели сделали все возможное, чтобы курсанты не чувствовали себя «экскурсантами». Несение вахты, различные занятия, приборки по корабельному распорядку не оставляли свободного времени, за исключением «адмиральского часа». Перерыв на обед и послеобеденный отдых – святое дело, но если не стоишь на вахте (парусной, сигнальной, рулевой). Занятия были самые разнообразные: по изучению вооружения судна (рангоута, стоячего и бегучего такелажа и парусов); по морской практике (изучение шлюпки, такелажного дела, организации покрасочных работ и т.д.). Эти занятия проводились под руководством командиров мачт и главного боцмана мичмана Калинина.
Курсант Лавров принимает семафор, передаваемый товарищем с полубака. «Седов». 1955 г.
Училищные преподаватели руководили ведением навигационной прокладки, занятиями по астрономии (днем и ночью), занятиями по гидрометеорологии и т.п. Для ведения навигационной прокладки на люках устанавливались оригинальные штурманские столы в виде раскрытых чемоданов. Внутри раскладывалась навигационная карта и навигационный журнал. Данные для прокладки курсанты добывали сами (курс у рулевых, отсчеты лага на юте, пеленги с репитеров, установленных в разных местах корабля). Сразу было объявлено, что для получения зачетов в конце практики надо будет представить 100 решенных задач по определению места корабля по солнцу и звездам.
Парусная вахта ставит фор-бом-брамсель. Фото август 1955 г.
Балтийское море прошли без замечаний, часть пути – под парусами. При хорошей погоде и умеренном ветре курсанты получили первичные навыки в работе с парусами, как на палубе, так и непосредственно на реях.
Курсанты убирают нижний и верхний брамсель второго грота. Фото сентябрь 1955 г.
Подошли к Датским проливам. Убрали паруса. В узких и запутанных фарватерах проливной зоны при интенсивном встречном движении затруднено управление судном. Прошли проливы Зунд и Каттегат. Датские паромы пересекают проливы, никому не уступая дороги, но при этом не забывают приветствовать наш Военно-морской флаг.
Датское судно приветствует УПС «Седов», приспуская свой флаг. Фото август 1955 г. Проливная зона.
В проливе Скагеррак ветер – как в трубе. Маяк на мысе Скаген шлет свои сигналы, предупреждая об опасности. «Седов» держится ближе к норвежскому берегу. Вышли в Северное море. Курс прокладывается так, чтобы подойти к берегам Великобритании в районе приметного мыса Флемборо-Хет. Все это время на мостике рядом с вахтенным офицером была видна высокая сухощавая фигура командира корабля капитана 2 ранга П.С.Митрофанова. Трое суток потребовалось, чтобы пройти Северное море. Шли под парусами. На траверзе Дувра с заходом солнца ветер совсем стих. Было принято решение убрать паруса. Сыграли аврал – курсанты побежали по вантам, торопясь свернуть и закрепить паруса на реях до наступления полной темноты. Я был расписан на втором гроте. Не успев добежать до бом-брам-рея, остановился пораженный: солнце, которое зашло минут 15 назад, снова появилось над горизонтом, и его полный яркий диск освещал ослепительно белые отвесные меловые скалы Дувра, на вершине которых зловеще чернел древний замок. Позднее я где-то прочитал, что в интерьерах этого замка гениальный Шекспир поместил своих героев одного из своих произведений. А тогда я просто замер, не слыша не совсем дипломатичных выражений тех, кто стоял на вантах ниже меня. Все объяснялось просто: увеличилась «высота глаза наблюдателя», следовательно, увеличилась дальность видимости горизонта. В эти сутки я дважды наблюдал заход солнца. Убрав паруса, шли под двигателями, но скорость была более пяти узлов. Помогало сильное отливное течение в Английском канале. Убедились в этом с подсказки преподавателя, который посоветовал рассчитать истинную скорость и поправку лага по обсервациям (определение места корабля по пеленгаторам). Траверз мыса Лизард, крайней юго-западной точки Англии, прошли в полной темноте, пеленгуя вспышки маяка. Восход солнца встретили уже в Атлантическом океане. Курс – в Бискайский залив.
В Бискайском заливе, славившемся своими штормами, нас встречает самое худшее, что можно придумать для парусного судна, – это полный штиль и крупная мертвая зыбь, накатывающаяся с океана. По зеркально гладкой поверхности как бы вспухающего океана судно поднимается на высоту пятиэтажного дома. А затем скользит в пропасть, которая образуется между двумя гигантскими валами. Изматывающая душу болтанка выворачивает все внутренности. Заблеваны гальюны, шпигаты, палуба. Страдают не только люди. Но и свиньи. На них больно смотреть. Когда судно, заваливаясь на борт, скользит к подошве волны, хрюшки, упав на коленки, тоже скользят по заблеванному загону, сбиваются в кучу у борта и орут «нечеловеческим голосом». Холодок страха забирается в душу, когда осознаешь, какие нагрузки испытывает судно. В вахтенном журнале зафиксирован максимальный крен – 400. Но ведь и при меньших значениях крена можно себе представить амплитуду размаха мачт 50-метровой высоты и возникающие при этом силы инерции. В таких условиях можно легко потерять стеньги и верхние реи. К счастью, мы не остались без хода. Наш, хоть и маломощный, двигатель своей безотказной работой обеспечил управляемость судна. А опыт людей, управляющих кораблем, и, прежде всего, командира капитана 2 ранга Митрофанова, позволил выбрать оптимальный курс, чтобы избежать попадания в гибельный режим резонансной качки. Сколько по времени это продолжалось, память не сохранила. Но точно помню, что поспать в эти сутки не удалось никому: из подвесных коек просто выбрасывало, а о том, чтобы примоститься на рундуке, и говорить не приходилось. Наконец, зыбь начала стихать. Подул ветер от зюйд-веста и принес туман, стелящийся над водой. Однако в разрывах полосы тумана удалось увидеть маяк Финистерре, установленный на обрывистых скалах мыса с тем же названием. Вышли из Бискайского залива вполне оморяченные. Ночью на траверзе мыса Сан-Винсент, юго-западной оконечности Пиренейского полуострова, налетел шквал с хорошим проливным дождем. Затем установился уверенный норд-ост – именно то, что требовалось для выполнения программы похода. Подгоняемый этим благоприятным ветром «Седов», имея ход 7-8 узлов, под парусами вошел в полосу субтропиков. День – ослепительно солнечный, небосвод – ярко голубого цвета, и ни одного облачка! В прозрачной бирюзовой воде за бортом просматриваются гигантские медузы. Из воды вылетают непонятные существа и, перелетев поперек палубы, плюхаются в воду с другого борта. Те, которым не повезло, втыкаются в паруса или рангоут и падают на палубу. И тут мы понимаем – это летающие рыбки! Все это воспринимается как награда за испытания, выдержанные нами в Бискайском заливе. А вечером – еще одна награда: музыкальный концерт-лекция. Лекцию, посвященную творчеству Н.А.Римского-Корсакова, читал начальник нашего училища контр-адмирал К.А.Безпальчев, а оркестр под управлением военного дирижера подполковника Докшицера «иллюстрировал» лекцию исполнением отрывков из произведений великого композитора. Представьте себе теплую южную ночь на широте Гибралтара или чуть южнее. Опрокинутый купол неба, словно из черного бархата, усеян яркими крупными звездами. И тишина (идем под парусами), только легкое журчание вдоль борта. Да светящийся планктон в кильватерной струе. Все свободные от вахты собрались на юте. Расположились на люках, на разножках и просто на прогретой солнцем палубе. Лица музыкантов слабо освещены лампочками на пюпитрах. Такая же маленькая лампочка освещает трибунку адмирала.
Контр-адмирал Безпальчев К.А.
Спокойным глуховатым голосом он знакомит нас с биографией Николая Андреевича, выделяя период, когда он после окончания Морского корпуса совершил кругосветное плавание на клипере «Алмаз». Пауза… и вдруг зазвучала музыка! Что мы, дети войны, знали о классической музыке? В эвакуации музыкой считались разухабистая гармонь да частушки с матерком. Когда из черной тарелки репродуктора звучало что-то другое, я говорил маме: «Выключи эту симфонь». А тут, в бескрайнем море, полилась музыка, которая сразу взяла за душу. Смолк оркестр. Снова зазвучал голос адмирала: «Вы прослушали отрывок из сюиты “Море”, написанной композитором в период кругосветного плавания». Далее звучали отрывки из опер «Садко», «Сказка о царе Салтане» и других произведений. Меня поразило, как композитор смог оркестровыми красками изобразить море. После концерта не мог уснуть: что-то большое и светлое вошло в мою жизнь. В 4.00 заступил на вахту. После этого концерта в тех случаях, когда ощущал потрясающую красоту океана, страшно переживал свою бездарность. «Ну почему всю эту прелесть, которую вижу, я не могу передать, донести до других в музыке, стихах, отобразить в картине?» – думал я. Однако известно, что жизнь – как тельняшка моряка: полоска белая, полоска черная. За какую-то провинность я обратил на себя неблагосклонное внимание боцмана Калинина и схлопотал наряд вне очереди – на хлебопекарню. Такая же «кара» была уготована и Арно Паркелю. К назначенному часу мы пришли на пекарню и представились главному пекарю – на полтора-два года старше нас по возрасту и старшему матросу по званию. Пришли в форме, объявленной по кораблю: босиком, в брюках от рабочего платья и с белым чехлом от бескозырки на голове. На палубе была жара 35-36 градусов, в пекарне, видимо, за 40, хотя электрические печи еще не были включены. Проинструктировав нас по технике безопасности, пекарь велел раздеться до трусов, то есть снять брюки, и показал «фронт работ». В продолговатом ящике подходило тесто для выпечки черного хлеба, а в двух дежах – для белого. Задача: замесить тесто для черного и белого хлеба, разложить по формам и поставить в печи, по его команде вытащить формы и сложить хлеб на стеллажи. Мы бодро приступили к работе и довольно быстро справились с замесом черного хлеба, периодически вытирая лицо белыми чехлами, стараясь, чтобы пот не попадал в тесто. Затем начали месить белое тесто. Паркель был посильнее меня, сопел, но справлялся. Я же, погрузил по локоть одну руку, а затем и вторую, не мог их вытащить и согбенно застыл над дежой. Пекарь принес ведро воды, помог мне «вытащиться» из теста, велел смочить руки по локоть и месить тесто до тех пор, пока оно не будет прилипать к рукам. Я продолжал месить тесто, весь мокрый от пота, который стекал прямо в дежу. Искры сыпались из глаз. Руки онемели, болела поясница, а тесто все прилипало и прилипало. К тому же были включены электропечи, и температура в пекарне поднялась выше 50 градусов. Наконец, пекарь прекратил эту пытку. Велел обмыть пот в ведре с водой. Еще раз попробовав рукой белое пышное тесто, сказал, что оно густовато, и вылил в тесто ведро воды, в котором мы только что обмывались. Не разрешив нам перекурить, велел раскладывать тесто в формы, а сам, надев брезентовые рукавицы, ловко забрасывал эти формы в раскаленный зев печи. Мы с Паркелем, пошатываясь, выбрались на палубу. Всходило солнце. Океан был спокоен и величествен. К подъему хлеб был готов и извлечен из печи. Уложенный на лотки в хлеборезке, он источал непередаваемо вкусный аромат. Перед завтраком за ним выстроились в очередь бачковые. Я же недели две не мог есть белый хлеб. Потом все забылось, кроме заповеди: тесто нужно месить до тех пор, пока оно не перестанет прилипать к рукам.
Стайка дельфинов. Фото август 1955 г. Атлантический океан
В конце августа «Седов» приближается к острову Мадейра. Стайка дельфинов долго сопровождает нас по правому борту. Вдали наблюдаются живописные горы, просматриваются величественные ущелья, угадываются горные потоки, срывающиеся с отвесных скал в океан. Пик Рунво (высота 1845 м) теряется в облаках.
Остров Мадейра. Фото август 1955 г. Атлантика
Тепло, поначалу приятное, переходит в жару, далее – в изнуряющую жару. Форма одежды – голый торс, босиком и белые чехлы на голове.
На полубаке «Седова» курсанты: Бондаренко, Соколов, Лавров. Вдали – скалистые берега острова Мадейра. Фото 09.08.1955 г. Атлантический океан
