Но вернёмся к осени 1942 года, когда третий эшелон нашей бригады охватил боевым воздействием всю протяжённость коммуникаций противника на Балтике. Никогда ещё с начала войны не находилось в море столько советских подлодок, как в эту пору. Хочется остановиться на походе С-12, направленной, как уже говорилось, в восточную часть Балтики, где заканчивались маршруты конвоев, доставлявших из Германии снабжение группе армий «Север». Новая лодка имела необстрелянный ещё («непробомблённый», как говорили иногда подводники) экипаж, которому недоставало и сплаванности. Но на С-12 заблаговременно перевели группу краснофлотцев и старшин, побывавших в боевых походах, — это всегда помогало новичкам подводной войны быстрее на ней освоиться. Решено было также, что в этот поход пойдут штурман 1-го дивизиона капитан-лейтенант А.А.Ильин и в качестве добавочного вахтенного командира находившийся в распоряжении комбрига капитан-лейтенант Л.А.Лошкарёв, в недавнем прошлом гражданский капитан дальнего плавания. А так как у инженер-механика С-12 обнаружили туберкулёз (он скрывал болезнь, и за блокадную зиму она обострилась), командир бригады попросил (именно попросил) заменить его на этот поход инженер-капитан-лейтенанта Виктора Емельяновича Коржа. Корж числился дублёром дивизионного механика и не первый раз использовался для таких непредвиденных замен. Командир С-12 получал инженер-механика, уже проявившего себя наилучшим образом в боевой обстановке.
Командир подводной лодки С-12 Василий Андрианович Тураев
Сам командир капитан-лейтенант В.А.Тураев по убеждению комдива Е.Г.Юнакова (с чем был согласен и наш штаб) в обеспечивающем на свой первый боевой поход не нуждался. Как и Грищенко, он имел академическое образование, а командовать подлодкой начал на Чёрном море ещё до академии. Серьёзный и немногословный, любитель тихо посидеть за шахматной партией в кают-компании, Василий Андрианович Тураев принадлежал к людям, которые постоянно учатся. Готовясь к боевому походу, он углублённо изучал опыт других командиров, особенно тех, кто побывал в назначенном ему районе. Выход в открытое море дался лодке нелегко. На несколько суток затянулось форсирование Финского залива. Сперва С-12 была атакована противолодочным самолётом. Повреждения, полученные при разрывах бомб, коснулись и одной из групп аккумуляторной батареи, где позже, при новом всплытии, произошло замыкание и возник пожар, с которым подводники боролись целый час. Что означало бы появление в это время противника, нетрудно представить. А на дальнейшем пути к устью залива С-12 наткнулась на сеть. Не там, где это произошло с Д-2, а западнее. Лодка выпуталась из неё довольно быстро. Здесь сеть была иная и имела, по-видимому, сигнальное назначение: экипаж услышал за бортом несильные взрывы, должно быть, не бомб, а специальных патронов. Вскоре, как и следовало ожидать, гидроакустик уловил шумы приближающихся катеров. Над лодкой, не успевшей удалиться от сети, но находившейся на большой глубине, разорвалось свыше трёх десятков бомб. К прежним повреждениям прибавились новые. Пришлось бороться с поступлением воды в центральный пост через разгерметизировавшийся привод одного из кингстонов. А наверху лодку караулили катера. К счастью, поднялся шторм, заставивший их в конце концов уйти. Не исключено, что вражеские катерники, не слыша никаких звуков с лодки, посчитали её потопленной. Ремонт в море, больший или меньший по объёму и сложности, стал обычным делом в боевых походах подводников. Появились и «излюбленные» места для ремонта в различных районах моря. Например, подлодки, действовавшие в Данцигской бухте или западнее, шли ремонтироваться к банке Штольпе (на современных картах — банка Лавица-Слупска). Её обходили стороной корабли противника, опасаясь сесть на камни, и потому там можно было «постучать», не очень опасаясь, что лодку обнаружат. Серьёзный ремонт всегда связан с шумом, далеко разносящимся по морю. Но в Финском заливе таких «укромных мест» не было. И всё же экипажу С-12 пришлось ещё в заливе устранять последствия бомбёжек и пожара в аккумуляторной яме. Добавлю, что проникшая в лодку забортная вода подмочила её баталерку с запасом продовольствия. Подсолились крупы, погибла большая часть сахара... Только через восемь дней после выхода из Кронштадта Т ураев донёс, что находится в назначенном ему районе, включающем подходы к Мемелю, Либаве, Виндаве. Здесь происходило довольно интенсивное движение судов, но конвои жались к берегу, почти не выходя за изобату десятиметровых глубин, где в подводном положении не поманеврируешь. При этом фарватеры и подступы к портам охранялись противолодочными кораблями. Не раз Тураев, начав атаку, бывал вынужден её прекращать: поразить цель оказывалось невозможно. Неудачи преследовали лодку долго. Были потом и атаки, доведённые до команды «Пли!», но торпеда, выпущенная, казалось, точно, не давала взрыва, может быть, проходила под килем мелкосидящей цели. В одном случае командир С-12 решил догнать транспорт в надводном положении, потопить его артиллерией. Однако и это сорвалось: снаряды, находившиеся в кранцах у орудия, отсырели, а подать из боевого погреба другие не успели. Командир лодки и политработник корабля старший политрук Ф.А.Пономарёв (он ушёл в поход военкомом, а возвратился замполитом: в октябре 1942 года институт военных комиссаров был упразднён) старались, чтобы затяжное невезение не подорвало у экипажа, ещё не имевшего боевых успехов, веру в своё оружие. Им помогали участвовавшие в походе бывалые командиры-подводники, которые знали много поучительного из боевого опыта бригады. Пономарёв отмечал потом, что в отсеках с большим интересом слушали живые рассказы инженер-капитан-лейтенанта В.Е.Коржа о том, как неудачи преследовали в море и другие экипажи, а дальнейшее зависело прежде всего от того, насколько сохранят моряки уверенность в своих силах, боевой настрой.
Новаторские атаки Тураева
Между тем обстановка в районе становилась всё более неблагоприятной. Подлодку неоднократно обнаруживали, и это насторожило гитлеровцев, что влекло за собой повышение активности противолодочных сил. Но упорство командира С-12 в поиске противника, его умение поддержать в экипаже волю к победе, были в конце концов вознаграждены. Через три недели после прибытия в назначенный район Тураев одержал первую победу — потопил немецкий транспорт «Эдит Боссельман» (название установили много времени спустя). Пытался он поразить и ещё одно судно из того же конвоя, однако в эту цель торпеда не попала. А неделю спустя, был достигнут успех более значительный. Т орпедная атака, результатом которой он явился, изучалась потом многими нашими командирами. Она могла служить примером очень смелых и вместе с тем глубоко продуманных командирских действий в трудных условиях прибрежного мелководья. В тот раз Тураевым были, пожалуй, полностью исчерпаны пределы возможного, он шёл на немалый риск, считая его оправданным, потому что ощущал возросшую за поход выучку экипажа. Недаром командир, отходя мористее, где достаточно глубины, настойчиво тренировал расчёт центрального поста, простреливал торпедные аппараты воздухом специально для того, чтобы молодой боцман научился удерживать лодку горизонтальными рулями в решающие мгновения атаки. Атака, проведённая С-12 27 октября, заслуживает того, чтобы рассказать о ней подробнее. Конвой в составе пяти транспортов, в том числе и весьма крупных, охраняемый пятью сторожевыми кораблями, был обнаружен в светлое время невдалеке от мыса Акменьрагс между Либавой и Виндавой. Суда шли кильватерной колонной, держась, насколько позволяла их осадка, поближе к берегу. Головным был многопалубный теплоход, должно быть, из бывших пассажирских лайнеров. Е го Т ураев и наметил основной целью. Основной, но не единственной. После возвращения С-12 в базу выяснилось, что молчаливый и вдумчивый Василий Андрианович давно уже вынашивал идею, возникшую у него при анализе атак других командиров. Идея представлялась применимой при атаках конвоев, где транспорты идут кильватерной колонной (или уступом), и сводилась к следующему. Подлодка должна занять такое положение, чтобы можно было, выпустив торпеду или две по головному судну, подвернуть на несколько градусов (или выждать сколько-то секунд, держась на прежнем курсе) и, продолжая немного растянутый залп, бить по следующему. Поразить при атаке конвоя не одну, а две цели уже удавалось некоторым командирам, но это бывало либо просто счастливым случаем, либо результатом быстрой реакции на сложившуюся конкретную обстановку. Тураев же заранее планировал свой «дубль». И даже в неудачных атаках (которые придирчиво анализировал) находил подтверждения тому, что его план осуществим. Охваченный предчувствием боевой удачи, Тураев пошёл на прорыв охранения конвоя, чтобы стрелять с более короткой дистанции. Всё очень осложнялось мелководьем. И уже не о том речь, что некуда было «нырять» от охранявших транспорты сторожевиков, начни они преследовать лодку. Глубины не хватало просто для того, чтобы нормально маневрировать под водой. За мгновения до залпа командиру доложили: — Под килем — ноль! Таково было показание эхолота. Лодка чуть ли не ползла по грунту. Но Тураев довёл атаку до конца, и торпеды вышли в расчётное время. Первая, нацеленная в головной транспорт, а спустя восемь секунд — вторая, предназначенная судну, следующему за ним. Стреляя с дистанции 4–5 кабельтовых, командир лодки решил, что достаточно одной торпеды для каждой цели. И в обе цели он попал! Но нужно было ещё вырваться из кольца неприятельских боевых кораблей, в которое лодка вошла, прорвав охранение конвоя. До самого залпа она оставалась незамеченной. Однако выход торпед облегчает лодку, а резко погашать плавучесть на таком мелководье опасно: можно сильно удариться о грунт. К тому же перед залпом Тураеву пришлось до предела уменьшить скорость, иначе цели оказались бы вне угла атаки, и удержать лодку на нужной глубине стало практически невозможно. Вахтенный журнал С-12 засвидетельствовал, что на циркуляции после выхода второй торпеды был момент, когда глубиномер в центральном посту показывал 3 метра. Иначе говоря, над водой показалась вся рубка. Пусть на какие-то мгновения, но этого достаточно, чтобы сторожевики из охранения конвоя могли ринуться по следу лодки. И всё-таки погоня опоздала, наверное, из-за замешательства, вызванного внезапной для врага атакой и учинённым конвою разгромом. Как зафиксировано в вахтенном журнале, первую бомбу катера сбросили лишь через 12 минут. За это время лодка успела отойти на более глубокое место. Бомбёжка кончилась на сорок второй бомбе. Должно быть, катера израсходовали свой боезапас. Особо серьёзных повреждений С-12 не получила, отделалась легче, чем месяц назад в Финском заливе, — там бомбили точнее. Уклоняться от атак катеров помогали доклады гидроакустика, пеленговавшего шумы их винтов. Полагался командир на акустику и при сближении с конвоем, когда обстановка почти не позволяла пользоваться перископом. О боевом успехе экипажа Тураева сообщало Совинформбюро, как обычно, в обезличенной форме: «Нашими кораблями в Балтийском море...» Причём сообщения о двух транспортах, поражённых торпедами в течение одной минуты, разделились и попали в сводки разных дней. Т ак получилось потому, что командир С-12 видел, когда на секунду приподнял перископ, как тонул один транспорт, о потоплении которого смог уверенно донести после отрыва от противника и всплытия, хотя на лодке хорошо слышали и взрыв второй торпеды. Через некоторое время С-12 вернулась к мысу Акменьрагс, и результаты атаки как следует разглядели (они были обозримы, благодаря мелководью), не только сам Тураев, но и командиры, которых он приглашал к перископу. Инженер- мёханик Корж даже сделал зарисовку: из воды торчали мачты и часть трубы одного транспорта (чтобы погрузиться полностью, не хватило глубины), другое судно лежало на боку.
На ограждении боевой рубки подводной лодки обозначено семь побед
Смелая и искусная тураевская атака была проведена в прибрежных водах, где в прошлую кампанию суда противника представлялись большинству наших командиров недосягаемыми. Теперь «достать» их там смогли командир и экипаж, пусть пробывшие уже месяц на позиции, но ведь в своём первом боевом походе! Это могло служить одним из свидетельств того, как возрос в ходе войны общий уровень боевого мастерства подводников. Тем увереннее можно было ждать новых боевых успехов от подводных кораблей, рубки которых украшены «Звёздами Побед». До войны нарисованная на рубке звезда с той или иной буквой в центре была знаком первенства по определённому виду боевой подготовки. Т еперь, развивая эту традицию, узаконили звезду с цифрой, обозначавшей число потопленных лодкой вражеских кораблей и судов. Команды гордились этими знаками отличия. Само вписывание в звезду новой цифры после успешного похода стало делом почётным, и поручалось кому-нибудь из отличившихся.
Три победы Травкина
Увеличивала свой боевой счёт и одна из старейших балтийских «Щук» — Щ-303. Её командир капитан 3-го ранга Н.В.Травкин доносил о новых победах из района севернее острова Готланд. Сначала о потоплении крупного транспорта, головного в конвое, шедшего в один из финских портов.
Транспорт «Альдебаран», потопленный подводной лодкой Щ-303
Искать эту цель не пришлось, — конвой сам вышел на лодку, всплывшую ночью для зарядки батареи, и командиру нужно было лишь сманеврировать так, чтобы атаковать от более тёмной части горизонта. Прикинув, что головной транспорт тысяч на двенадцать тонн, расчётливый Травкин не пожалел на такую цель двух торпед, а потом, по собственному признанию, корил себя, что не обошёлся одной, — в цель попали обе. Сторожевики из охранения пытались преследовать лодку, ушедшую на глубину, но бомбы рвались не очень близко, и повреждений ей не нанесли. Ночью отрываться от противника легче. В последующие дни Травкин провёл ещё две успешные атаки. Одна была примечательна тем, что проходила в тумане, и командир в значительной мере ориентировался по докладам гидроакустика. Другая атака — ночная, надводная, — завершилась зрелищем, которое, наверное, на всю жизнь запомнилось тем, кто смог увидеть перед срочным погружением «Щуки», когда всё вокруг осветила гигантская вспышка пламени, и тонущий двухтрубный транспорт уходил, словно не в воду, а в море огня. Стало ясно, что на судне взорвался груз боеприпасов.
Подводная лодка Щ-303 швартуется в Купеческой гавани Кронштадта, возвратившись из боевого похода с тремя победами
«Щуки» старшего поколения
С другой подлодки «старшего поколения» Щ-307 пришло донесение об очередном боевом успехе, достигнутом в Аландском море. Эта «Щука» отличилась год назад. Тогда под командованием капитан-лейтенанта Н.И.Петрова первой из наших подлодок потопила немецкую U-144. Теперь подводной лодкой Щ-307 командовал старый балтиец капитан 3-го ранга Николай Онуфриевич Момот. Судно, потопленное им в конце октября, было идентифицировано впоследствии как финский транспорт «Бетти-X».
Командир подводной лодки Щ-307 капитан 3-го ранга Николай Онуфриевич Момот
Успехи «Щук»-«старушек» радовали как-то особенно. Они сходили со стапелей, когда только начинал набирать силу наш Военно-Морской Флот. Много поплавав, они уступали потом место в боевом строю новым лодкам, а сами становились учебными. Но когда понадобилось, оказались в состоянии успешно воевать, и уже много раз доказывали свою надёжность.
Подлодки против подлодок
Чтобы не раскрывать себя, подводные лодки доносили с моря по радио лишь о самом важном и предельно кратко. О выходе из залива или прибытии на позицию — условным сигналом, об одержанной победе — без подробностей, обо всём остальном — только при неотложной необходимости сообщить что-то командованию. Во второй половине октября такая надобность возникала и у Травкина, и у Момота, и у других командиров. Они выходили в эфир, чтобы донести о встречах на своих позициях с неприятельскими подлодками. Командиры знали, — об этом надо извещать нас безотлагательно. Щ-303 встретилась с вражеской лодкой при весьма напряжённых обстоятельствах: гидроакустик И.С.Мироненко доложил о шуме её винтов, когда командир «Щуки» начал маневрирование для атаки на обнаруженный конвой. Капитан 3-го ранга Травкин не прервал атаки, хотя имел основания полагать, что чужая лодка готовится атаковать его «Щуку». Акустику было приказано брать пеленги и на транспорты конвоя, и на лодку, а штурману — непрерывно следить за её положением по отношению к нашей. Задача состояла в том, чтобы не дать опередить себя врагу. Травкин сумел завершить атаку и, уйдя на глубину, оторваться и от надводной погони, и от неприятельской субмарины. Но встреча с ней вряд ли была случайной. Скорее всего, вражеская лодка специально подкарауливала нашу на её позиции. О том же заставляло думать донесение с борта Щ-307. «Щука» капитана 3-го ранга Н.О.Момота после потопления финского транспорта едва не столкнулась при плохой видимости с оказавшейся на её позиции чужой подлодкой (финской, как потом выяснилось), а следующей ночью была атакована ею, но успела уклониться от выпущенных торпед и уйти на глубину. Всё это происходило в те же дни, когда была потоплена подлодкой наша С-7, корабль Лисина. Так обозначилась новая угроза нашим подводным лодкам, которая прежде не то чтобы не существовала, но особенно остро (тем более массированно) не проявлялась, и резкого усиления которой мы, надо признать, не предвидели. Действиям лодок против лодок (занявшим в послевоенные годы огромное место в подготовке флотов мира) тогда не уделялось у нас большого внимания. Этим по существу ещё не занималась наша военно-морская наука. Дальнейшее развитие событий подтвердило, что немцы и финны стали посылать в море свои подлодки специально для борьбы с нашими. И их лодки оказывались, по сравнению с нашими, в выгодном положении: им не угрожали надводные противолодочные корабли и самолёты, для них почти отсутствовала минная опасность (свои заграждения известны, а наших минных «банок» немного), зарядку батарей можно было спокойно производить в шхерах или просто у берега. Ничто не мешало вражеским подлодкам устраивать для наших засады, подкарауливать их на подходах к портам, в узлах коммуникаций или в районах зарядки батарей. Противопоставить этому можно было лишь повышенную бдительность, обострённую насторожённость. После первых признаков возрастающей активности неприятельских подлодок, в эфир ушла и репетовалась в течение нескольких ночей радиограмма, предупреждавшая об этом наших командиров. Штаб рекомендовал им по возможности не производить зарядку батарей в ясные ночи, стараться использовать для этого свежую погоду, когда волнение моря заглушает шум дизелей, перед всплытием тщательнее прослушивать горизонт гидроакустикой, при зарядке маневрировать короткими переменными курсами.
Подводная лодка Щ-311 на Таллинском рейде
Кому-то эти советы, вероятно, помогли. Но у вражеских подлодок, повторяю, было много преимуществ. А активничали они так (это выяснилось после войны), что потопили не одну собственную лодку, приняв их за советские. И наши потери в ту позднюю осеннюю пору не ограничились лодкой Лисина. В результате атаки подлодки противника погибла в Аландском море наша Щ-305 под командованием капитана 3-го ранга Д.М.Сазонова, плававшего раньше на «Малютках». Не дошла до базы и Щ-306 (командир капитан-лейтенант Н.И.Смоляр), возвращавшаяся из Померанской бухты, где она потопила германский транспорт «Эльбинг-IX». И это, возможно, был не единственный её боевой успех в том походе, но о других мы не узнали. Судьбу этих «Щук» разделила также Краснознамённая Щ-311, которой в 1942 году командовал капитан 3-го ранга А.С.Пудяков.
Дмитрий Михайлович, Сазонов Анисим Степанович, Пудяков Николай Иванович Смоляр
Правда, причиной гибели Щ-306 и Щ-311 мог быть подрыв на минах, поскольку достоверных сведений о том, что с ними произошло, мы не имели. Но вполне вероятно, что и их подкараулили фашистские подлодки.
Счастливое возвращение С-12
Неразгаданный тогда случай произошёл с подводной лодкой С-12, рассказ о которой я прервал, описав её примечательную торпедную атаку у мыса Акменьрагс. На пути в базу, когда лодка приближалась к устью Финского залива очень тёмной ночью, С-12, находясь в надводном положении, испытала сильный удар по корпусу чем-то металлическим. Лодку накренило, а затем серия ударов прошла под килем от носа к корме, и что-то ощутимо задело за винты. Повреждений тогда обнаружено не было. Впоследствии, при осмотре подводной части корпуса, оказалось, что вырвано полтора метра кованого форштевня. Столкновение, скажем, с неприятельским дозорным катером такой «отметины» оставить, конечно, не могло. Уже после войны любознательный Виктор Емельянович Корж, ныне капитан 1-го ранга в отставке, нашёл намёк на разгадку того случая. В перечне немецких подлодок, погибших на Балтике, он обнаружил упоминание о том, что одна из них, U-272, как раз в то время пропала без вести примерно в том районе. Не исключено, что она и попала, идя на небольшой глубине, под форштевень нашей «эски». Тот поход С-12 длился два месяца. За кормой лодки осталось без малого пять тысяч миль, было пересечено более шестидесяти линий минных заграждений. Но серьёзные испытания ещё ждали её в самом конце обратного пути. Форсировав уже треть Финского залива, лодка подходила к меридиану Таллина. По её бортам снова заскрежетали минрепы, — преодолевалось ещё одно заграждение. Но проходить под якорными гальваноударными минами, оставляя их достаточно далеко вверху, давно стало делом обычным, а донных мин командир здесь не опасался, поскольку глубины превышали те, на каких немцы их ставили. И всё-таки лодка подорвалась. Взрыв, внезапно сотрясший её, в результате чего были повреждены многие механизмы и нарушена герметичность люков, явился по всем признакам действием антенной мины, которые в том месте раньше не обнаруживались. Экипаж справился с поступавшей в отсеки водой и обеспечил лодке возможность продолжать движение. Как уже не раз в этом походе, инициативнейшим организатором борьбы за живучесть корабля стал инженер-механик В.Е.Корж.
Виктор Емельянович Корж в центральном посту руководит борьбой за живучесть подводной лодки
А час спустя последовал новый взрыв за бортом, принёсший новые повреждения. Так С-12 «открыла» неизвестное ещё нам заграждение из антенных мин на создававшемся противником Нарген-Порккалаудском противолодочном рубеже. Но чтобы в штабе узнали про это опасное место, лодка должна была выбраться оттуда. А в числе механизмов, вышедших из строя при втором взрыве, оказался и гирокомпас. Тураеву надо было вести корабль, ориентируясь по показаниям эхолота, по приметным перепадам обозначенных на карте глубин. Где границы заграждения и как маневрировать, чтобы не зацепить ещё одну взрывоносную антенну, могла подсказать командиру лишь интуиция. Так и преодолевались последние преграды. А потом, у кромки района, контролируемого нашими дозорами, лодке пришлось пролежать больше полусуток на грунте, выжидая, пока утихнет шторм: он разыгрался так, что катера не могли выйти с Лавенсари навстречу, чтобы провести её за тралами.
В 1942-м закалялись и учились воевать
При очень ощутимом общем усложнении обстановки на море, трудности форсирования Финского залива возрастали ещё быстрее. Осенью участились случаи подрыва на минах кораблей ОВРа, обеспечивающих проводку подлодок между Кронштадтом и Лавенсари. Но большую часть мин, которыми враг пополнял свои заграждения, составляли антенные и донные противолодочного назначения. И всё же не так уж мало было благополучных форсирований залива. Рекомендации штаба, постоянно корректируемые, и собственный опыт помогали многим командирам прорываться через все преграды. В четвёртый раз за кампанию форсировал залив капитан 3-го ранга И.В.Травкин на своей Щ-303, представленной после этого похода к гвардейскому званию. Невредимыми прорвались к Лавенсари «Щуки» капитана 3-го ранга Н.О.Момота и Героя Советского Союза капитан-лейтенанта Е.Я.Осипова. Действия Осипова в районе Данцигской бухты были успешными. Экипаж Краснознамённой Щ-406 открыл боевой счёт похода потоплением довольно крупного транспорта «Меркатор». Затем были отправлены на дно ещё два вражеских судна. Андрей Митрофанович Стеценко любил, если позволяли обстоятельства, сам встретить возвращавшуюся с моря лодку в Кронштадте, выслушать ещё там первый доклад командира о подробностях похода. Лодка обычно задерживалась на некоторое время в Кронштадте, переводилась в Ленинград не сразу, и всё самое важное о ней я в таких случаях узнавал сперва от вернувшегося оттуда комбрига.
Транспорт «Бенгт Стуре», потопленный подводной лодкой Щ-406
Стеценко делился и первыми впечатлениями о людях, о том, какими увидел командира и экипаж, проведших много недель в предельном душевном и физическом напряжении, не раз смотревших в глаза смерти. Каким испытаниям подвергались в ту кампанию стойкость и мужество подводников, читатель уже представляет. К возросшим опасностям и обычным на подлодках невзгодам длительных плаваний прибавился поздней осенью и холод в отсеках. Команды лодок были хорошо экипированы, не то, что в тридцатые годы. Верхняя вахта надевала удобные капковые бушлаты и брюки, достаточно тёплые и обладавшие большой плавучестью. Если окажешься в воде, на дно не потянут. В отсеках несли службу в тёплом белье и меховых жилетах. Но этого всё же было недостаточно, если отсеки не обогревались. А пользоваться электрическими грелками, которые в принципе позволяли поддерживать сносную температуру, удавалось редко: трудности со всплытиями для зарядки батарей заставляли строжайше беречь их энергию. Часто негде было обогреться даже сменившейся верхней вахте. К тому же на некоторых лодках в конце затянувшегося похода экипаж не очень сытно питался: чтобы больше пробыть на позиции, экономили и продовольствие. Всё это сказывалось на людях, как и то, что команда по много недель не видела неба и солнца. Хорошо ещё, что у нас появилась возможность восстанавливать силы после походов в созданном заботами флагврача Тихона Алексеевича Кузьмина бригадном доме отдыха на Каменном острове, в относительно спокойном, редко обстреливаемом районе Ленинграда. Но побледневшие, осунувшиеся подводники не бывали угнетёнными, подавленными. Все, кто встречал лодку на Лавенсари или в Кронштадте, кто приходил на неё потом в Ленинграде, ощущали высокий дух личного состава, гордость сделанным в море. Огромную школу проходил экипаж за такой поход, какими отличался сорок второй год, и возвращался не просто более умелым, но и более уверенным в себе. Особенно заметно бывало это на лодках, выходивших в боевой поход впервые. За месяц-полтора люди становились другими, получив закалку, какую обычно дают лишь долгие плавания. — Цены нет таким командам, — не раз повторял Стеценко.
Прощай, любимый город
Мне самому редко доводилось встречать лодки в Кронштадте. Чаще провожал их там, когда удавалось лично проверить окончательную готовность к походу после погрузки боезапаса, повторного размагничивания корпуса, контрольной дифферентовки и остальных действий, предшествующих длительному плаванию. И запоминалось, какими уходили люди в море. Вот и сейчас встаёт перед глазами подлодка, отходящая от пирса Купеческой гавани. Краснофлотец, выбиравший швартовы на кормовой надстройке, распрямился с тросом в руках, глянул на гавань, на Кронштадт и вдруг негромко запел: — Прощай, любимый город, уходим завтра в море… Эта песня родилась в блокадном Ленинграде, её сразу полюбили. Но я ещё не слышал, чтобы кто-нибудь пел её с таким чувством. В голосе подводника были и щемящая грусть по родному берегу, на который он смотрел, быть может, в последний раз, и надежда всё-таки увидеть его вновь, и решимость ни перед чем не дрогнуть, не подвести командира и товарищей. На каждой лодке, уходящей на запад, знали, от какого экипажа, из ушедших раньше, давно нет вестей, а от какого их уже перестали ждать. В конце кампании, захватившей и ноябрь, у нас стало больше потерь. Но подводники, как всегда, а может быть, даже сильнее, чем всегда, стремились в море, видя в том свой долг. Из подлодок, выходивших во второй за кампанию большой поход, по крайней мере, две смогли быть подготовлены к этому только благодаря тому, что их экипажи сумели вместе с заводскими специалистами устранить полученные при первом выходе повреждения быстрее, чем предполагалось. Настойчиво добивались участия в походах дивизионные и флагманские специалисты. И все уходили в море с верой в преодолимость созданных врагом преград, в боевую удачливость корабля и командира.
Таинственное исчезновение Щ-304
Последними в третьем эшелоне выводились в Финский залив Щ-304 под командованием капитана 3-го ранга Я.П.Афанасьева, — лодка, открывшая в июне наш боевой счёт сорок второго года, и Л-3 капитана 2-го ранга П.Д.Грищенко, которая также побывала уже в море в эту кампанию. Вернуться на Лавенсари и в Кронштадт суждено было только одной из этих двух лодок. С борта Щ-304 после того, как она погрузилась на Гогландском плёсе не было принято ни одного донесения, ни одного сигнала. Что оставалось думать об этой лодке? Мы посчитали тогда, что ей не удалось не только дойти до северной части Балтики, куда направлялась эта «Щука», но и выйти из Финского залива. Но это было не так. «Щука» Якова Павловича Афанасьева из залива вышла. И в свой район боевых действий пришла. И находилась там почти весь ноябрь. Об этом мы узнали годы спустя, когда стали доступны данные финского военно- морского командования, зафиксировавшего ряд действий советской подводной лодки в том районе, куда посылалась именно Щ-304, и где никакой другой нашей лодки быть не могло.
Командир подводной лодки Щ-304 Яков Павлович Афанасьев
Согласно этим данным, советской подлодкой, несомненно, «Щукой» Афанасьева, 13 ноября был атакован финский минный заградитель. 17 ноября последовала торпедная атака на крупный конвой, из состава которого один транспорт был потоплен, а ещё один повреждён. Так дал о себе знать экипаж старой «Щуки» из бывшего учебного дивизиона, закончившей свою долгую службу на Балтике славными боевыми делами. Но как оборвался поход этой подводной лодки, финны не знали. Уничтоженной она у них не значилась. Весьма возможно, что Щ-304 погибла при возвращении на минах нового Нарген-Порккалаудского заграждения, как мы и предполагали, не получив от неё сигнала о выходе из залива. С той, однако, разницей, что произойти это могло не на пути к устью залива, а при возвращении с севера Балтики, примерно на месяц позже. А тому, что лодка не выходила в эфир, возможно лишь одно объяснение: вероятно, ещё в начале похода она попала где-то под вражеский удар, и получила повреждения. С какими-то из них экипаж справился и смог продолжать поход, но радиопередатчик не действовал. Капитан 3-го ранга Афанасьев и его верный боевой товарищ старший политрук Быко-Янко, — раньше комиссар, а теперь заместитель командира по политчасти, не успевший получить нового воинского звания, — должно быть, представляли, как всплывут на подходах к Лавенсари после того, как их уже давно считали погибшими, приведут воскресшую лодку в Кронштадт и доложат сразу обо всём. Быть может, они были очень близки к этому. Но «Щука» не дошла, и её боевую историю уже не дописать.
Между классом в моей бывшей школе и классом в нахимовском большая разница: здесь нет девочек. Ни дерзких, ни тихоньких. Вообще их нет. Не положено. В школе я сидел среди будущих прокуроров, колбасников, инженеров, бухгалтеров, летчиков, лейтенантов милиции, артистов, врачей, архитекторов — мало ли кем может стать человек? Здесь я сижу среди будущих моряков. Среди двадцати шести моих новых товарищей есть такие, которые не сразу решили стать флотскими. Они в мечтах, может быть, не раз меняли профессию. Но теперь из нахимовского у них один путь — на флот. Через восемь лет, окончив Высшее военно-морское училище, одни из нас пойдут на атомные подводные лодки, другие — на ракетные корабли, а третьи — на какие-нибудь совсем новые, подводно-надводные, которые кораблестроители еще только выдумывают.
Я встаю по утрам и вижу «Аврору». И мне кажется, что крейсер готовится к выходу в море, и в море на нем пойдем мы. Но «Аврора» совсем стала реликвией, как «МО-205», навеки поставленный на берегу в Кивиранде. Обидно, что я опоздал: поколения нахимовцев жили в кубриках крейсера, стояли вахты на нем, в море не выходившем, но все же живом; ловко взбегали по трапам, занимались в корабельных помещениях, где на столы падал из иллюминаторов солнечный свет; они чувствовали, что для них началась настоящая флотская жизнь, корабельная. Но и теперь «Аврора» напоминает о том, что для нас здесь, в училище, начинается море. На «Авроре» ходили в дальние плавания деды; нам же уготован современный ракетный корабль. И меня не слишком уж огорчило, когда я узнал, что нахимовцы больше не ходят на парусниках, как раньше бывало. Парусный флот для нас умер, и вспоминаешь о нем, лишь читая романы. Романтика парусного флота обернулась романтикой атомного и ракетного флота. Что ж, ведь когда-то, рассказывал дед, и паровые корабли казались морякам чудом. А сейчас никого не удивляет, если обыкновенный парень в матросской форме служит на атомной лодке и на полюс сходил подо льдом. Такому матросу завидуешь: лодка его шла подо льдами, и вовсе не ощупью, как жюль-верновский «Наутилус»,— шла полным ходом... Да и лодка — название устарелое. Подводные лодки стали нынче больше многих других кораблей. И поэты, которые пишут о море, отстали. Вот строки, которые мне очень нравятся:
Мы дышали влажным ветром с солью На рассвете, стоя у кормы...
Но как ты подышишь влажным ветром с солью, идя на большой глубине?
***
Я отвлекся: хотел записать все, что знаю о своих одноклассниках. Так всегда. Что-нибудь, бывает, придет тебе в голову и вдруг ускользает. Стараешься сосредоточиться, поймать мысль за хвост, занести на бумагу — не всегда получается. Почему мозг не магнитофонная пленка? Записал — и все держится, пока по своей охоте не сотрешь. Итак, о моих одноклассниках. Обо всех? Нет, хотя бы о некоторых. Орешки твердые, сразу всех не раскусишь. Мне не нравится краснобай Самохвалов. На первом же комсомольском собрании Роберт закатил речь о том, в какое мы время живем и какими должны мы все быть; речь была похожа на передовую статью из молодежной газеты, и мне показалось, что в шпаргалку, в которую он непрестанно заглядывал, вклеена вырезка. Другие выступали проще, прочувствованнее и искреннее, особенно Коломийцев. Славный парень. А потом случилось чепе: Игорю Нечкину принесли телеграмму, и он стоял потрясенный, заплаканный — у него нежданно-негаданно умер отец. Нам всем было жалко Игоря, и мы не знали, как к нему приступиться, чтобы облегчить его горе. Один Самохвалов не растерялся и все разъяснил: конечно, смерть отца — горе, но что такое один человек в наш век космоса? Песчинка, ничтожнейшая песчинка Вселенной. Смерть отдельного человека нынче не имеет никакого значения... Мы почувствовали, что Самохвалов несет что-то обидное — не только для Игоря, для всех нас. Воспитатель наш Дмитрий Сергеевич — он слышал все, стоя у двери,— оборвал Самохвалова. — Как вам не стыдно? Молчите!
Юрий Николаевич Чистяков, выпускник ЛНУ 1950 г. - офицер-воспитатель, среди его выпускников (выпуск 1969 г.) два контр-адмирала (В.Хмыров - Герой России), один - вице-адмирал. В дальнейшем капитан 2 ранга Ю.Н.Чистяков перешел на преподавательскую работу и был удостоен звания "Заслуженный учитель школы РСФСР".
Он обнял Игоря за плечи, посадил на скамью, сел с ним рядышком. И стал говорить человеческие слова... На другой день Самохвалов разглагольствовал на новую тему. «Магнитофоном» прозвали его; по-моему, метко. Аркадий Тарлецкий — природный талант. Ну и карикатуры он выдает на товарищей! Меткие, точные и не обидные. Например, «Похождения морячка-толстячка». Достается там Маслюкову — он такой же толстяк, как Олежка. Маслюков в чем мать родила удирает от двух здоровеннейших псов. Подпись: «Собачки почуяли жирное мясо». Все смеялись до слез. А вот Николаша Выходцев. Ему казалось, что он для нахимовского слишком мал ростом, и он целый год ел «геркулес», чтобы подрасти. И написал письмо начальнику нахимовского училища: Я слышал, что в нахимовское училище принимают лишь сирот. А я не сирота. Очень, очень прошу принять меня. Всю жизнь буду вам благодарен, поверьте мне! Если вы мне откажете, то это на мне отразится убийственно. Думаю, что поймете меня, если у вас есть душа и сердце не каменное.
Сиротам отдавали предпочтение в военные и в первые послевоенные годы. Учитывали и пробелы в знаниях, связанные с войной. В итоге одноклассниками оказывались ребята разные по возрасту и росту.
Конечно, я мог бы описать почти каждого, но сделаю это потом; мне надо в них разобраться поглубже. Ведь они избрали комсоргом меня, а не Самохвалова, который сам за себя агитировал. Чем я понравился им, уж не знаю. Может быть, тем, что забрал в плен трех «десантников» во время военной игры, а может быть, тем, что вступился за тихоню Мартынюка, которого стал задирать Валерка, или тем, что учил ребят, как грести и ходить под парусом, и вытащил не умевшего плавать Сергея Одинцова, когда он попал на глубокое место. Никаких других заслуг за собой я не чувствую. Ну что ж, раз доверяют, попытаюсь оправдать их доверие. Может быть, и наломаю дров, но не буду таким полусонным и ко всему безразличным, каким в школе был Свистунов. Валерий, по-моему, обиделся. Когда называли Коровина, он встрепенулся: подумал, что предлагают его. Но сказали:: «Максима» — и Валерка увял. Не думаю, чтобы Валерий был хорошим комсоргом. Он любит только себя. Себя одного. Я чувствую, мне придется с ним повозиться. С двоюродным братцем. А что ж, что он братец? Когда Дмитрий Сергеевич сказал в классе, что наши родители и деды за нас воевали и жизни свои отдавали, а мы это часто не ценим, Валерий схамил: — За нас? Да что вы, товарищ капитан третьего ранга! Нас и в живых тогда не было вовсе! Глаза воспитателя стали строгими, голос грозным, тщедушное тело выпрямилось. И все увидели, что он не только славный добряк, он — командир. А это не всем понравилось— они предпочли бы мягкотелого воспитателя. — Как вам не стыдно, Коровин?! Вы думаете о том, что вы говорите? — Не всегда! — нагло ответил Валерий.
Командир роты, мудрый воспитатель Иван Игнатьевич Шаповал в годы службы в Тбилисском (первые два фото) и Ленинградском нахимовском училище. К.Лукьяненко: несмотря на то, что мы горазды были давать клички всем офицерам и преподавателям, к нему никакая кличка так и не прилипла за все годы, что он командовал нашей ротой. А это о многом говорит, учитывая нашу предельную детскую безжалостность сбившихся в стаю молодых волчат.
Кто-то раньше прозвал воспитателя «красноносиком». Но Валерий окрестил его «колченогим утильстарьем». Я одернул Валерку: — Ты говори, да не заговаривайся! — А что? — огрызнулся Валерий. — Не тебе меня учить уму-разуму! Вот так Коровин, да еще первый! Так и дал бы я ему в ухо по-родственному. Но не хочется с драки начинать флотскую жизнь. Братец тоже носит флотскую форму. Нельзя же бить моряка. Уроки чередовались один за другим. Физику и историю преподавали нам женщины. Физичка была очень строгая, а историчка помягче. Преподаватель математики Сергей Сергеевич Абросимов снискал наше расположение тем, что он жизнь свою начинал в Ленинградском нахимовском. Капитан второго ранга, плавал на атомных кораблях и вернулся, как Бунчиков, в родное училище, чтобы преподавать математику! Держится он с нами просто: не заискивая, но и не важничая. Словом, как старший товарищ. И это всем нравится. Вне занятий он разрешает себя называть «Сергеем Сергеевичем».
Преподаватели русского языка и литерату - в центре Полуботко Сергей Васильевич, - с участниками олимпиады по литературе.
Об Эрасте Авдеевиче я говорил. Его все полюбили. Да и не полюбить его было нельзя: такой чудесный он старичок! Даже Валерка не мог бы схамить Эрасту Авдеевичу — ведь преподаватель в нем обнаружил талант! Нельзя было не полюбить и Владимира Александровича Бунчикова. Как-то вечером Вадим с Валеркой поспорили из-за Кирсанова и закатили друг другу по оплеухе. Откуда-то вынырнул Владислав Мельгунов — с остреньким носиком, похожий на рысь, и сказал тихим голосом: — Мне кажется, командир роты должен об этом узнать... И он уже к двери метнулся. Но... — Я и без вас знаю все, Мельгунов,— сказал откуда-то появившийся Бунчиков. — А доносчиков у нас на флоте не жалуют! Мельгунов сник. А Владимир Александрович заработал всеобщее уважение.
ПЕРВОЕ УВОЛЬНЕНИЕ
В первый день увольнения ленинградцы, счастливцы, спешат к родителям, родственникам, а мы, двое таллинцев, идем по малознакомому городу. Когда я был здесь — всего день или два — толком ничего не увидел. Октябрьский ветер метет по набережной прелую листву, и в воздухе пахнет глубокой осенью. Как подтянуто чувствуешь себя в морской форме! Тут уж не побежишь — шагать надо с достоинством, стараясь, чтобы ни пятнышка грязи не попало на начищенные до блеска ботинки. Ты скашиваешь глаза на погончики на шинели (на них буква «Н») и убеждаешься, что «Н» находится точно на месте. Мне запомнилось: «Вы — молодая гвардия Ленинграда». Звучит хорошо! Навстречу нам попадается стайка школьниц в расстегнутых пальтишках, с порозовевшими лицами, веселых, щебечущих. Они улыбаются, и одна, особенно бойкая, кидает, как лозунг: — Нахимовцам бравым привет! Мы не знаем, уместно ли отдавать честь девчонкам, но прикладываем к бескозыркам руки в белых перчатках и слышим за собой озорное: — Наверное, хотят быть адмиралами. Мы краснеем до самых ушей. Они кричат вслед: — Мы придем к вам на танцы! И Вадим приглашает: — Пожалуйста, милости просим. Мне становится грустно. Как мне хотелось бы встретить Карину! Если б она вдруг приехала!.. «Максим + Карина = любовь». Это глупости. Никакой любви нет. Но мы дружим. — Куда же мы пойдем, Вадим? — На Невский. — Конечно, на Невский!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
В середине сентября, когда ещё находились в море последние подлодки второго эшелона и уже началось развёртывание третьего, командир и военком бригады, а также и я были приглашены на заседание Военного совета флота. Военный совет уделял много внимания подводникам в течение всей кампании. Вошло в практику заслушивание отчётов командиров и комиссаров лодок, вернувшихся из значительных по результатам или особо трудных походов. Детально анализировались походы Л-3, «Лембита», Щ-406. Обсуждение на высшем флотском уровне действий отдельного корабля становилось в какой-то мере отчётом бригады, поскольку затрагивалась работа её командования, штаба, политотдела. Для нас это было и строгим контролем, и помощью. На заседании Военного совета, о котором я говорю, решались не только «подводные» вопросы. Обсуждалась общая обстановка на Балтике с учётом положения на сухопутном фронте под Ленинградом, где были задействованы разнородные силы флота: береговая и корабельная артиллерия, морская пехота, основная часть морской авиации. Но разговор о задачах нашей бригады и обеспечения её действий занял большое место. Подводные лодки стали главной ударной силой флота на море. Т ак смотрел на них и враг, по многим признакам весьма обеспокоенный активностью советских подводников. Как теперь известно, фашистские адмиралы, не сумевшие преградить нашим лодкам выход в море, уже в 1942 году ставили перед Гитлером вопрос о том, чтобы изготовить стальные сети, перегораживающие весь залив. А пока наиболее серьёзную угрозу для подводных лодок представляло планомерное уплотнение и обновление противником минных заграждений. После войны я прочёл у западногерманского военного историка Юргена Ровера, что в результате постоянного усиления заграждений расстояние между минами на основных рубежах составляло менее 25 метров. К началу осени 1942 года такая плотность, очевидно, ещё не была достигнута, но по имевшимся данным, которые были оглашены на заседании Военного совета, общее число мин и минных защитников, выставленных немцами и финнами, увеличилось уже примерно втрое по сравнению с совсем недавним временем, когда в море выводился наш первый эшелон. Часто думалось: если бы не дать врагу усиливать минные заграждения в Финском заливе, — это решило бы самые острые для подводников проблемы, Сделать это могла только авиация, причём самолётам понадобилось бы, что называется, «висеть» над определёнными районами залива, в том числе и ночью. По-видимому, флотские ВВС не располагали такими возможностями. Всё время требовалось распределять их ресурсы между морем и берегом, и берег, то есть сухопутный фронт, как правило, имел приоритет. Военный совет потребовал тогда от командующего ВВС добиться большей эффективности ударов с воздуха по вражеским противолодочным кораблям на Гогландском плёсе, особенно между Гогландом и Большим Тютерсом. Аналогичные требования предъявлялись к действовавшим там подразделениям торпедных и сторожевых катеров. — Не разгонять, а уничтожать надо фашистские корабли, которые подкарауливают наши лодки! — сказал об этом командующий. Были намечены меры повышения скрытности выхода подлодок в залив. Контрольное траление фарватеров, по которым проводятся лодки, должно было вестись только ночью, а днём — демонстрироваться траление на фарватерах, не используемых подводниками. Запрещалось назначать лодкам встречи с катерами там, где они проводились раньше. Нам приказали изменить всю схему рекомендуемых командирам лодок районов всплытия для зарядки аккумуляторных батарей. И ещё такое было к нам требование: добиться, чтобы все командиры лодок активнее использовали возможности и преимущества, которые открывают длинные осенние ночи. Это касалось и выхода лодок в залив. Теперь одной ночи хватало, чтобы довести лодку от Кронштадта не только до Лавенсари, но и до точки погружения на Восточном Гогландском плёсе, не заходя в этом случае в островную базу. Развёртывание третьего эшелона Военный совет приказал форсировать. Время было трудное, гитлеровские войска достигли Волги, разгоралась битва у Сталинграда.
Для меня небольшая разминка
Об обстановке в Финском заливе я смог незадолго перед тем получить некоторые личные впечатления, побывав на Лавенсари. Это был один из редких случаев, когда начальник штаба отлучился с бригадного КП на целые сутки. И то по приказанию командующего флотом, поручившего мне разобраться с одной «Щукой», на которой при дифферентовке в островной бухте возникли неполадки, вызвавшие сомнения в готовности лодки к дальнейшему плаванию. На остров добрался не без осложнений. В Кронштадте подвернулась самая быстрая из морских оказий: шли на Лавенсари два торпедных катера. Головной унёсся вперёд, наш, шедший за ним, отстал: барахлил мотор. Погода была штилевая. Я сидел на комингсе рубки справа от командира, ногами к борту. С другой стороны так же пристроился комиссар катерного дивизиона. Считалось, что идём по надёжному фарватеру, но на траверзе острова Сескар нежданно-негаданно подорвались на мине.
Второй торпедный катер подорвался на мине
Нос катера круто поднялся вверх. Проворный комиссар кинул мне пробковый спасательный пояс, и я как-то успел надеть его поверх реглана, закинув за шею поддерживающую лямку. Полминуты спустя, катера уже не было на поверхности, мотористы не успели выбраться из своего отсека... Взрыв услышали на головном катере, он вернулся, осторожно — рядом могли быть другие мины — приблизился к нам и подобрал из воды всех уцелевших, и мы пошли дальше. На причале встречали уже знавшие о происшедшем старший на острове начальник, а для меня — училищный товарищ Сергей Дмитриевич Солоухин и наш бригадный «полпред» Владимир Антонович Полещук. Солоухин повёл меня, отделавшегося лёгкой контузией и ушибами, в баню отогреваться. Неисправности системы погружения на «Щуке» удалось устранить, и за состояние лодки можно было больше не беспокоиться. Я ознакомился, конечно, со всей организацией обслуживания подлодок в передовой маневренной базе. Капитан 2-го ранга Полещук уверенно чувствовал себя в новой роли. Но от забот о подводных минзагах, временно подключённых к другому дивизиону, здесь всё равно проходивших через его руки, себя не освободил, — взыскательно удостоверялся в их готовности к походу и бою, давал командирам напутственные советы. С тех пор, как я в прошлый раз был на Лавенсари, народу здесь прибавилось. Островной гарнизон, не помещавшийся уже в домиках посёлка, жил в блиндажах, землянках и палатках. Низменный, поросший мелким леском остров, площадью немногим больше 20 квадратных километров, стал аванпостом морской обороны Кронштадта и Ленинграда, а для подводников — последним причалом перед длительными походами и местом встречи с Родиной при возвращении. Здесь был передний край, но особый, — островной. Враг наносил по Лавенсари удары с воздуха, обстреливал с соседних островов, мог внезапно появиться и с моря. Никогда не исключалось, что гитлеровцы попытаются захватить и этот остров десантом. Береговые артиллеристы, авиаторы, связисты наблюдательных постов, моряки катеров и тральщиков жили здесь насторожённо и по-фронтовому дружно. Эту атмосферу флотского форпоста в неспокойном Финском заливе всегда ощущали на своём лавенсарском перепутье экипажи наших подлодок. С острова я возвращался на У-2, прилетавшем с почтой. Молоденький лётчик (запомнилась его фамилия — Цаплин), усадив меня в заднюю кабину, наказал наблюдать за воздухом сзади. — Тут «мессеры» шастуют над заливом. Если что заметите слева, хлопайте меня по левому плечу, если справа — по правому. И хлопнуть его по плечу пришлось, когда заметил характерные очертания «мессершмитта», устремившегося к нам с большой высоты. Цаплин заставил У-2 спикировать почти до самой воды, сделал резкий разворот в сторону берега, тут уже нашего, и, достигнув его, влетел на минимальной высоте в лесную просеку. «Мессер», вероятно, потерял нас из виду, и мы благополучно долетели до Кронштадтского аэродрома Бычье Поле. Торпедный катер, на котором я шёл на Лавенсари, подорвался, как выяснилось, на одной из мин-ловушек, специально предназначенных для судов с малой осадкой, которые сбросили на наши фарватеры фашистские самолёты. Пока их обезвредили, в этом районе подорвались ещё один катер и тральщик. Такие мины вскоре появились в большом количестве и на Гогландских плёсах. Для уничтожения их использовались собранные из всех соединений малые рейдовые катера.
17 подводных лодок третьего эшелона
К выходу в море в составе третьего эшелона готовились семнадцать подводных лодок. Семь из них — знакомые читателю Л-3 под командованием П.Д.Грищенко, С-7 С.П.Лисина, «Щуки» Я.П.Афанасьева, И.С.Кабо, И.М.Вишневского, Е.Я.Осипова и «Малютка» А.И.Маринеско — должны были совершить по второму за кампанию боевому походу. Это были лодки, повреждения которых удалось к тому времени устранить на ленинградских судостроительных предприятиях или Кронштадтском морзаводе при участии своих команд. Походы третьего эшелона открывали С-9 и Щ-308. Первая направлялась через Южный Кваркен в Ботнику на смену ещё находившейся там С-13. Вторая — на позицию у входов в финские шхеры, в район острова Утэ, где только что нёс боевую вахту «Лембит».
Боевые действия С-9 С-9 принадлежала к новейшим лодкам своего типа, вступила в строй незадолго до войны. В кампанию сорок первого года она совершила безрезультатный поход, каких было тогда немало, и возвратилась с тяжелыми повреждениями, попав под бомбёжку с воздуха. Начать воевать по-настоящему ей ещё только предстояло, но её командир капитан-лейтенант А.И.Мыльников, не так давно принявший лодку, имел не просто боевой, а, можно сказать, победный опыт. Это он, командуя «Малюткой», потопил осенью 1941 года немецкий транспорт на рейде Таллина.
Командир подводной лодки С-9 Александр Иванович Мыльников
Мыльников был активной натурой, человеком смелым, быстрым на решения и действия. Отличали его также жизнерадостность, открытость. Т аких командиров любят матросы. Общей симпатией пользовался Мыльников и в командирском кругу. Поход его лодки начался удачно. На третьи сутки после погружения западнее Лавенсари Мыльников донёс о выходе из залива. Как потом выяснилось, у лодки было соприкосновение с катерной поисковой группой, но она быстро оторвалась от преследования. На переходе к Южному Кваркену, пользуясь относительно спокойной обстановкой, потренировал экипаж в обеспечении подводного маневрирования. В этом личный состав лодки, ещё мало плававшей, безусловно, нуждался.
Подводная лодка С-9 уходит в боевой поход. Кронштадт, сентябрь 1942 года
Через четыре дня после прибытия на позицию С-9 одержала первую победу. Донесение было, как обычно, кратким: атакован конвой, потоплен транспорт примерно такого-то водоизмещения. Подробности атаки, когда они стали известны, оказались кое в чём поучительными. Четыре транспорта шли в охранении сторожевых кораблей. Мыльников прорвал охранение и сблизился с головным транспортом на такую дистанцию, когда уже не сомневался, что попадёт и одной торпедой. И действительно попал. Но, увлечённый атакой, забыл на какие-то мгновения, сколь важно, когда лодка прорвалась в походный ордер конвоя, следить не только за целью. В результате С-9 подставилась под таранный удар другого транспорта, шедшего уступом к атакованному головному. Хорошо ещё, что удар получился скользящим и только по надстройке. Возможно, столкновение причинило транспорту даже более серьёзные повреждения в подводной части корпуса, чем лодке. На ней была лишь сбита антенна, пострадали сетепрорезатель, внешние детали гидроакустической установки. О таких повреждениях с моря и не доносят. Ликвидировав их за ночь, С-9 продолжала поиск противника. Через сутки на подходах к небольшому финскому порту был обнаружен танкер, шедший с большой скоростью без охранения. Поскольку уже темнело, командир решил всплыть, сблизиться с танкером под дизелями и ввести в бой лодочное 100-миллиметровое орудие. После серии прямых попаданий судно загорелось и стало тонуть. Подводники видели, как его команда спустила шлюпки и пошла на них к берегу. Как установили впоследствии, потопленный немецкий танкер «Миттельмер» имел солидную для того времени грузоподъёмность — 6370 брутто-регистровых тонн. Прошли ещё сутки. Ночью на С-9 зарядили батарею. Погружение после зарядки производилось в учебно-тренировочных целях как срочное. И тут произошёл случай, едва не приведший к гибели лодки, который может служить прямо-таки классическим подтверждением того, о чём я уже говорил по другим поводам: в подводной службе нет мелочей. Когда тремя днями раньше подводники приводили в порядок надстройку, побывавшую под форштевнем неприятельского транспорта, никто не заметил оставшуюся где-то на настиле мостика небольшую металлическую планку — деталь сорванной при столкновении антенны. А теперь командир, покинув последним мостик погружающейся подлодки, вдруг обнаружил, что верхний рубочный люк полностью не закрывается. Не понимая, что происходит, капитан-лейтенант Мыльников продолжал попытки закрыть люк и потерял на этом те секунды, которых хватило бы, чтобы остановить погружение. Вода хлынула в рубку и центральный пост, и напор её возрастал с каждым метром набираемой лодкой глубины. Быстро создалось положение, когда продуть балласт из центрального поста стало невозможно. На глубине около 50 метров лодка ударилась кормой о грунт, не поломав, к счастью, гребные винты. Гибель корабля предотвратили действия инженера-механика Г. А. Сафонова, которого командир успел послать в первый отсек, где имелась автономная колонка воздуха высокого давления, позволявшая продуть балластные цистерны. Когда лодка всплыла, шесть человек, находившихся в центральном посту, в том числе командир и военком старший политрук Л. А. Эпельбаум, были вынесены оттуда без сознания. Они надышались хлора, выделявшегося залитыми аккумуляторами. Все скоро очнулись. А к тем, кто был в рубке и едва там не захлебнулся, помощь пришла снаружи, с мостика. Двое старшин, вышедших наверх через носовой люк, с трудом открыли заклинившуюся крышку верхнего рубочного люка. Вот тогда и была обнаружена попавшая на его комингс злосчастная планка от стопора антенны. Пока командир приходил в сознание, инженер-капитан 3-го ранга Сафонов руководил первоочередными мерами по ликвидации последствий аварии, чуть не превратившейся в катастрофу. Погода благоприятствовала подводникам — стоял туман, и всплывшую лодку никто не обнаружил. После случившегося С-9 оказалась небоеспособной: была залита половина аккумуляторной батареи, повреждён ряд механизмов. Но капитан-лейтенант Мыльников, донося о состоянии корабля, не просил разрешения вернуться в базу. Командир считал, что боеспособность лодки может быть восстановлена в море. Личный состав занимался этим, находясь во вражеских тылах, в течение многих дней. И лодка смогла возобновить крейсирование на своей позиции, поиск судов противника. Правда, потопить что-нибудь ещё всё-таки не удалось. 20 октября С-9, пробыв в Ботнике почти месяц, получила приказание возвращаться в базу. И Южный Кваркен, и Финский залив она форсировала на обратном пути благополучно. А вот когда потом эта подводная лодка переводилась из Кронштадта в Ленинград, она ещё раз чуть не погибла. Стояла непогожая ночь с плохой видимостью, и потому за проводку лодки не было особых опасений. Но гитлеровцы всё же обнаружили её в Невской губе, осветили прожекторами, начали обстреливать. Уклоняясь от артогня, лодка не удержалась на узком фарватере, выскочила на мель и застряла на ней. Береговые артиллеристы, прикрывавшие переход, уже били из Кронштадта и Ленинграда по позициям немецких батарей на южном берегу, стараясь их подавить. А командир ленинградского ОВРа капитан 2-го ранга А.М.Богданович выслал на помощь лодке буксир и два катера, поручив командовать этим маленьким отрядом флагманскому штурману штаба ОВРа капитан-лейтенанту И.В.Крылову. Для подводной лодки всё кончилось хорошо: с мели её сняли, и повреждений она не получила. Но катер, с которого флаг-штурман управлял спасением лодки, осыпало осколками разорвавшегося рядом снаряда, два краснофлотца были убиты, а капитан-лейтенант Крылов смертельно ранен. Вернувшиеся в Ленинград овровцы рассказали, что он, умирая, продолжал отдавать приказания, касавшиеся буксировки лодки. Подводники хорошо знали Ивана Васильевича Крылова. Без его участия не обходилась в ту кампанию проводка ни одной подлодки из Ленинграда в Кронштадт и обратно. Мы постарались, конечно, чтобы из того, что произошло с лодкой Мыльникова, были извлечены должные уроки на всех остальных. Читать мораль тут не требовалось, достаточно было познакомить людей с фактами. Инженер-механики бригады гордились своим коллегой Сафоновым. Роль командира электромеханической боевой части исключительно велика уже потому, что он обеспечивает кораблю движение. Но в войну приобрело особое значение умение механика дать повреждённой лодке возможность оставаться на позиции или хотя бы дойти до базы. Именно этим заслужили у нас на бригаде признание и, не побоюсь сказать, славу С.А.Моисеев с «Лембита», В.Е.Корж, плававший сперва на С-7, а потом на двух других подлодках, А.В.Новаков (насколько я знаю, единственный на флоте корабельный механик, удостоенный за войну четырёх орденов Красного Знамени), и другие инженеры-подводники. Достойное место занял в этом ряду и Г.А.Сафонов.
Щ-308 погибла
В тот день, когда командир С-9 получил приказ возвращаться в базу, наш штаб, да и командование флота были обрадованы и встревожены радиограммой с борта Щ-308, — лодки, ушедшей в море одновременно с С-9 и долго не дававшей о себе знать. Командир этой «Щуки» капитан 3-го ранга Л.Н.Костылев подтвердил в своё время выход из Финского залива, а затем приход на позицию в районе острова Утэ, и больше в эфир не выходил. «Молчит, — значит, не о чем доносить...» — успокаивали мы себя, глядя на отметку на оперативной карте, напоминавшую, что Щ-308 находится уже три недели близ финских шхер. Но, когда лодка долго молчит, спокойным за неё все равно не будешь. И вот радиограмма! Радостная, потому что Костылёв доносил о потоплении трёх транспортов противника. Однако и тревожная: командир Щ-308 добавлял, что лодка преследовалась и имеет повреждения. Костылёву передали приказание возвращаться в базу. Получение этого приказания было подтверждено. А затем «Щука» умолкла вновь. И теперь — навсегда... Это была первая потеря в третьем эшелоне. И увы, не последняя. Т огда мы предполагали, что Щ-308 погибла где-то в Финском заливе, форсирование которого могло быть для неё особенно трудным вследствие полученных повреждений. Но из данных, которыми мы располагали после выхода Финляндии из войны, следует, что «Щука» Льва Николаевича Костылева была потоплена финской подлодкой ещё в районе своей позиции. Из неприятельских судов, о потоплении которых донёс Костылёв, одним достоверно был немецкий транспорт «Харнум», два других остались неустановленными.
В суровом осеннем море
В октябре всё стало сложнее. Массирование вражеских противолодочных сил и средств ощущалось не только у Гогланда и дальше, но уже между Кронштадтом и Лавенсари.
Командир подводной лодки Щ-308 Лев Николаевич Костылев
Здесь стало недостаточно регулярного контрольного траления. Проводку каждой подлодки непосредственно обеспечивали два-три тральщика и несколько сторожевых катеров. И всё чаще приходилось прерывать переход для расчистки какого-то участка фарватера. Посуровело и море, настала пора холодных, затяжных штормов, — время, когда само плавание на подводных лодках, особенно длительное, делается очень тяжёлым даже для молодых и здоровых. Но акватории плавания лодок третьего эшелона неуклонно расширялись, распространяясь на многие районы нашего морского театра военных действий. На коммуникации противника в восточной части Балтики вышла новая, принимавшая боевое крещение подлодка С-12 под командованием капитан-лейтенанта В.А.Тураева. В Аландском море находилась Щ-307 капитана 3-го ранга Н.О.Момота, а в соседнем районе — Щ-303 капитана 3-го ранга И.В.Травкина. В воды Данцигской бухты держала курс Щ-406 капитан-лейтенанта Е.Я.Осипова. К действиям этих экипажей я ещё вернусь, но сперва расскажу о походе Д-2 — самой мощной подлодки в третьем эшелоне, посланной на запад Балтики, за Борнхольм.
Д-2 выпуталась из сетей
В составе Балтийского флота таких лодок к началу войны не было. Балтийские «декабристы» ещё в 1933 году ушли по Беломорканалу в Заполярье. Но одна из этих лодок перед войной прибыла в Ленинград для капитального ремонта, а вернуться на Север уже не могла. Так Д-2 с североморским экипажем, возглавлявшимся капитаном 2-го ранга Р.В.Линденбергом и старшим политруком Р.Е.Рацуцким, оказалась в нашей бригаде.
Подводная лодка Д-2
Ремонт лодки завершался в блокадную зиму с учётом того, что плавать и воевать ей — на Балтике. Так как плотность и солёность воды здесь меньше, чем в Баренцевом море, в конструкции корабля ввели дополнительную цистерну плавучести. Лодку оснастили рядом более совершенных систем и приборов. Испытанная на Неве, она там же отрабатывала учебные задачи. Капитан 2-го ранга Линденберг усердно изучал опыт подводников, уже побывавших в западной части Балтики, особенно опыт Л-3. Самое начало похода принесло командиру и экипажу серьёзное испытание. Мы уже имели сведения, что гитлеровцы начинают дополнять свои заграждения в Финском заливе противолодочными сетями. Лодка Линденберга оказалась первой, которая соприкаснулась с этим опасным препятствием. Проведённая кораблями ОВРа до точки погружения за Лавенсари 23 сентября, Д-2 ничего не давала о себе знать до 29-го. Т олько в этот день был принят сигнал о её выходе из Финского залива, а вслед за ним — радиограмма, из которой стала ясна причина задержки: севернее Гогланда лодка попала в сеть, освободиться из которой было нелегко. Линденберг сообщил координаты встречи с сетью и некоторые данные о ней. Эти сведения штаб сейчас же передал подлодкам, находящимся в море. Подробности же того, что произошло с лодкой Линденберга, мы узнали лишь после её возвращения. Д-2 наткнулась на сеть, преодолев на Гогландском рубеже уже несколько рядов минных заграждений. Она шла малым ходом на глубине 30 метров, когда внезапно возник и стал нарастать дифферент на нос. В отсеках услышали резкий металлический скрежет, не похожий на касание минрепа. Лодку потянуло вниз, и она, не слушаясь рулей и, несмотря на то, что были уже остановлены электромоторы, ударилась форштевнем о грунт. Отойти задним ходом не удалось — лодку что-то держало. И для командира стало ясно: это «что-то» — опутавшая корабль стальная сеть. А сеть могла иметь какую-то систему сигнализации. Е сли так, то очень скоро над лодкой должны были появиться катера с глубинными бомбами... Но акустик шума винтов не обнаруживал. Очевидно, сигнализации всё-таки не было или она почему-то не сработала. На лодке предпринимались попытки вырваться из сети переключением ходов. Это делалось в течение часа и, казалось, ничего не давало, — сдвинуться с места лодка не могла. Но когда с наступлением темноты был продут главный балласт, лодка оторвалась от грунта и всплыла с сильным дифферентом теперь уже на корму. Ночь стояла тёмная, с низкой облачностью и неспокойным морем. Это давало надежду, что враг лодку сразу не обнаружит, и моряки смогли обследовать свой корабль. Выяснилось, что лодка, хоть и опутана сетью (притом был заклинен и не перекладывался вертикальный руль), но это только кусок — ячея сети, вырванная из неё толчками крепчайшего корпуса «Декабриста», работой мощных моторов. Лодке более лёгкой эту сеть, наверное, было бы не порвать. Но прицепившийся к корпусу и заклинивший руль большой кусок стальной сети, тяжесть которого ничем не уравновесишь, лишал лодку возможности маневрировать под водой. В надводном же положении (и если бы удалось освободить от сети руль) она, вероятно, могла двигаться. Случись всё это при возвращении из похода, командиру, может быть, пришлось бы выбирать между риском многочасовых работ по освобождению лодки от сети в районе, где враг проявляет повышенную бдительность, и риском надводного прорыва к недалёкому Лавенсари под покровом ночи.
В центральном посту подводной лодки Д-2 командир ПЛ Р.А.Линденберг (слева) и командир группы движения Сизов
Однако в той ситуации ни о каком выборе вопрос не стоял. Поход только начинался. Существенных повреждений лодка не получила, а с заклиненным рулём рассчитывали справиться. Думать надо было о том, как идти вперёд. И о том, как освободиться от висевшей на корпусе сети. Обсудив положение с комиссаром, старпомом и инженером-механиком, капитан 2-го ранга Линденберг решил положить лодку на грунт до следующей ночи, чтобы подготовиться к забортным работам. Понадобились добровольцы-легководолазы. Объявляя об этом, командир счёл нужным напомнить то, что каждый знал и так: если внезапно появится противник, задержать погружение из-за того, что за бортом работают люди, будет невозможно. Добровольцев, как всегда при трудных обстоятельствах, нашлось больше, чем требовалось. Из них отобрали 13 человек, часть которых должна была, сменяя друг друга, работать в воде в легководолазном снаряжении, а остальные — подстраховывать товарищей. Основным орудием очистки корпуса от облепившей его сети должен был стать стальной трос, протягиваемый в обхват бортов и под килем. В числе добровольцев-водолазов был (и оказался самым искусным и выносливым) командир рулевой группы лейтенант Николай Крылов. Он и рулевой Александр Ерёмин первыми спустились за борт для обследования подводной части корпуса. Надо было выяснить, где и за что зацепилась сеть. Затем началась сама работа. В воде и под водой перебывали старшины Алексей Кокорев, Александр Баранов, Павел Сенюшкин. С надстройки, захлёстываемой волнами, их действиями руководили помощник командира капитан-лейтенант С.Н.Богорад и механик инженер-капитан 3-го ранга А.М.Чернышёв. Командир безотлучно находился на мостике, готовый к любым решениям, которых потребует обстановка. Как и в других случаях, я не пытаюсь нарисовать во всех подробностях картину того, чего сам не мог наблюдать. Но читатель представит общие условия работы, если сказать, что волнение моря достигало четырёх баллов, вода была уже очень холодной, и всё делалось в темноте. И в любую минуту мог появиться и обнаружить всплывшую подлодку противник.
Командир подводной лодки Д-2 Роман Владимирович Линденберг
Чтобы освободиться от сети, потребовалось пять часов упорнейших, изнурительных усилий. Был момент, когда перетёрся трос, на котором поддерживали с надстройки краснофлотца Ерёмина, и его едва спасли. И ещё был момент, грозный для всех: в просвете облаков показались силуэты самолётов. Но они пролетели мимо, и работа была доведена до конца. После того, как избавились от сети, ещё одна ночь ушла на то, чтобы вернуть управляемость рулю. Рассказывая обо всём этом, капитан 2-го ранга Линденберг говорил, что ему трудно найти слова, чтобы достойно оценить доблестную самоотверженность подчинённых. А я, вполне его понимая, подумал тогда, что к успеху трудных работ за бортом Д-2 причастен и остававшийся в Ленинграде помощник флагманского механика бригады Борис Дмитриевич Андрюк. Ведь это он взялся в условиях блокадной зимы «оживить» промёрзшую водолазную башню Учебного отряда подплава. Не пройди вся команда лодки тренировки в башне и её бассейне, где приобретались навыки аварийных работ в лёгководолазном снаряжении, выпутаться из сети было бы, наверное, гораздо труднее.
Линденберг нагнал страху на немцев
6 октября подлодка Линденберга, пересёкшая всю Балтику, достигла назначенного ей района за Борнхольмом. К тому времени гитлеровцы, по-видимому, успели успокоиться после посещения их тыловых вод лодкой Грищенко, решив, должно быть, что это случайность, которая не повторится. В предпроливной зоне снова светились маяки, транспорты не обязательно ходили с охранением. Обстановка весьма необычная для тогдашней Балтики. По-человечески, пожалуй, можно понять, как подействовала она на командира лодки, вообще-то достаточно опытного. У него, как говорится, закружилась голова, показалось, что победы будут даваться легко и, может быть, удастся что-то потопить буквально каждой пронесённой сюда торпедой. Словом, капитан 2-го ранга Линденберг решил не пользоваться здесь способом залповой стрельбы с временными интервалами, вошедшим уже в практику бригады, а стрелять по-старому — прицельно одной торпедой. Расплатой за это явились три неудачные атаки подряд. А быстро перестроиться помешало, вероятно, то, что командир лодки не всегда мог наблюдать результаты атаки и факт промаха (выяснявшийся много времени спустя) тогда не становился для него очевидным. Между тем. присутствие подлодки в этом районе уже раскрылось, и противник стал держаться осмотрительнее, выпускать транспорты без охранения перестал. 14 октября, всё ещё стреляя одной торпедой, Линденберг одержал, наконец, вполне достоверную победу, потопив крупный вооружённый транспорт «Якобус Фритцен». А через несколько дней Д-2 атаковала и потопила, прорвав охранение, железнодорожный паром «Дойчланд».
Железнодорожный паром «Дойчланд»
Эхом этой атаки Линденберга, дошедшим до нас почти одновременно с донесением командира, был поступивший из разведотдела флота радиоперехват: какой-то немецкий морской начальник передавал открытым текстом: — В море советская подводная лодка, всем судам оставаться в портах! Как стало вскоре известно из сообщений шведской печати, на пароме погибло около 900 гитлеровцев, направлявшихся на отдых в Норвегию с восточного фронта. В числе погибших был также заместитель фашистского правителя Норвегии Квислинга Лунде. Атакой на паром Д-2 нагнала на гитлеровцев немалый страх: воды того района на какое-то время опустели, и подлодка, продолжавшая там курсировать, не встречала целей для новых атак. По истечении срока её автономности Линденбергу был передан приказ возвращаться в базу.
Новые Герои-подводники
День 24 октября сделался для бригады, да и вообще на флоте, знаменательным. Е щё ночью стало известно, что поступил и утром появится в газетах ряд указов Президиума Верховною Совета СССР, касающихся военных моряков. Нескольким флотским лётчикам и морским пехотинцам присваивалось звание Героя Советского Союза. И отдельным указом трём подводникам: знаменитому уже североморцу М.И.Гаджиеву и двум нашим командирам — С.П.Лисину и Е.Я.Осипову. Подводные лодки Щ-320 и Щ-406 награждались орденами Красного Знамени. Газета «Балтийский флот» вышла с портретами новых Героев Советского Союза на первой странице. Передовую статью посвятила военным морякам «Правда». В ней были такие строки: «Родина с любовью и гордостью смотрит на вас, сыны Военно-Морского Флота. Новыми подвигами, новыми ударами по врагу ответьте на эту любовь!» В передовой «Правды» говорилось о том, что «в сложнейших условиях ведёт свою героическую борьбу Краснознамённый Балтийский флот», о значении боевых дел подводников. Запомнилась фраза, которая сделалась лозунгом, вывешивалась потом в краснофлотских кубриках, повторялась на предпоходных митингах: «Каждый потопленный немецкий транспорт, миноносец или подводная лодка — это помощь всем нашим фронтам!»
Герои были на позициях
Награждённые корабли и оба наших Героя находились в море. И ещё ночью, когда на всплывающих подлодках открывается радиовахта, были переданы поздравления награждённым от Военного совета флота и командования бригады. На Щ-406, отныне Краснознамённой, как мы потом узнали, состоялись митинги по отсекам, когда лодка лежала на дне Данцигской бухты. Подтверждений того, что получил поздравления напитан 3-го ранга Лисин, который вёл свою С-7 в Ботнический залив, мы не имели. Но квитанций на поздравительные радиограммы не полагалось, и особых причин тревожиться за эту лодку не было. Три дня назад с неё поступил сигнал о выходе из Финского залива, а время для сигнала о прибытии на позицию ещё только-только наступало. Не передавались поздравления с награждением его корабля только командиру Щ-320 капитану 3-го ранга И.М.Вишневскому. Уже нельзя было надеяться, что он может их получить. Мы не знали, что произошло с этой «Щукой», от которой после того, как она три недели назад погрузилась за Лавенсари и ушла на запад, не поступило даже сигнала о выходе из Финского залива. Щ-320 была выведена из Ленинграда, а затем и из Кронштадта в паре с Щ-303 капитана 3-го ранга И.В.Травкина. Обе «Щуки» успешно действовали в первом эшелоне. А к походам в составе третьего командиры и экипажи готовились так, что, когда мы с флагманскими специалистами проверяли состояние техники и знание своих обязанностей личным составом, почти не возникало даже мелких замечаний.
Командир Краснознамённой подводной лодки Щ-320 Иван Макарович Вишневский
Получив все доступные нам сведения об обстановке в Финском заливе, командиры сами решали, как им форсировать Гогландский рубеж. Т равкин решил идти по «среднему» маршруту между Гогландом и Большим Т ютерсом. Он прошёл залив не без осложнений и не очень быстро, но в итоге благополучно. Вишневский избрал «южный вариант». Этот путь, более длинный, но представлявшийся более спокойным, предпочитали многие командиры. Что произошло там на этот раз? И там ли? О судьбе Щ-320 мы так ничего и не узнали. Эта подводная лодка вошла в историю флота как Краснознамённая, не подняв присвоенный ей особый, почётный флаг. Бригада потеряла командира-ветерана и опытнейший экипаж.
Гибель С-7 и судьба командира
Беда не приходит одна... Никогда не хотелось в это верить, но тогда невольно вспомнилась эта старинная поговорка. Вслед за Щ-320 мы потеряли С-7 — лодку Сергея Прокофьевича Лисина. Произошло это 21 октября, и если бы известие о новой морской драме дошло быстрее, в указе, подписанном 23-го, пожалуй, не появилась бы его фамилия. Но первые сведения о беде с этой лодкой поступили, насколько помню, через день после того, как в эфир безответно ушли поздравления Лисину со званием Героя. Источником этих сведений явилась записанная разведотдельцами передача шведского радио. В ней сообщалось со ссылкой на официальную информацию из Хельсинки, что финская подводная лодка потопила в Аландском море советскую, командир которой и три матроса взяты в плен. В Аландском море могла тогда находиться только С-7, — через него проходил её путь на позицию, а сигнала о прибытии туда от неё не поступало.
Командир подводной лодки С-7 Сергей Прокофьевич Лисин
Шведам поверили не сразу: мало ли ложных сообщений о наших подлодках! Но С-7 не отзывалась. А потом подтвердилось и по другим каналам — Лисин в плену у финнов. Трудно представить себе большую личную трагедию для военного человека, только что удостоенного звания Героя Советского Союза (о чём он, впрочем, узнать тогда не успел). Бригада очень тяжело переживала случившееся, тяжелее, чем обычную гибель лодки. Это усугублялось долгим отсутствием сведений о конкретных обстоятельствах пленения Лисина и его товарищей, как и об их поведении в плену. Помню нервно-напряжённую обстановку на собрании старшего командно-политического состава в кают-компании «Иртыша». Прибывший из Москвы начальник Главного политуправления Военно-Морского Флота И.В.Рогов в чрезвычайно резкой форме критиковал комбрига и военкома бригады за недостатки в воспитании командных кадров.
Армейский комиссар 2-го ранга Иван Васильевич Рогов
Читателя, конечно, интересует, что же произошло с С-7 и её командиром. Не буду растягивать рассказ, вспоминая, как доходили до нас сведения об этом. Не стану вдаваться и в излишние подробности, которые всё равно не могут быть моими собственными наблюдениями. Тех, кто интересуются ими, отсылаю к биографическому очерку ленинградского писателя В.Азарова, вышедшему в популярной серии «Герои Советской Родины». Во время войны он работал в редакции краснофлотской газеты нашей бригады. Расскажу только самое необходимое, ставшее известным мне гораздо позже. Финская подлодка «Весихииси» («Морской чёрт») входила в группу лодок, специально направленных (очевидно, по требованию германского командования) в тот район на северо-западе Балтики, где гитлеровцев стала особенно тревожить боевая активность наших подводных лодок. Она подкараулила и атаковала С-7, когда та всплыла ночью для зарядки батареи. Развороченная взрывом торпеды, лодка затонула мгновенно. Тех, кто находился на мостике, взрывом сбросило в воду, покрывшуюся растёкшимся соляром. Сперва их было пятеро, но прежде чем моряки, перекликаясь в темноте, подплыли друг к другу, штурман Хрусталёв, одетый в тяжёлый кожаный реглан, утонул. Рядом с Лисиным оказалось трое краснофлотцев. Лодка была потоплена вблизи шведских территориальных вод. Со стороны берега мигал шведский маяк. Моряки решили плыть в ту сторону, хотя достигнуть берега при ледяной воде не смогли бы. Они уже выбивались из сил, когда рядом с ними появилась подводная лодка. Кому-то показалось, что она наша, советская. Был же случай летом сорок первого, когда на помощь нескольким подводникам, спасшимся с потопленной «Малютки», подоспела другая. Но лодка оказалась финской, той самой, которая потопила С-7. В то время действовал приказ гросс-адмирала Деница, запрещавший спасать людей с потопленных советских подлодок и других судов, оказывать им какую-либо помощь. Однако финны этому приказу не подчинялись. Они баграми подцепили и вытащили на палубу четверых моряков. Лисина, на котором был рабочий командирский китель, отделили от матросов. Известно, что все четверо балтийцев вели себя достойно. На первых допросах краснофлотцы пытались выдать Лисина за штурмана, но он был опознан как командир корабля. Лисина держали сперва в тюрьме, финская разведка долго пыталась склонить его к предательству. Возили его и в Берлин. Ничего не добившись, вернули в Финляндию. В лагере военнопленных от советского лётчика, сбитого над вражеской территорией, Сергей Прокофьевич услышал, что он Герой Советского Союза. Лётчик узнал его в лицо, вспомнив фотографию, помещённую вместе с указом в наших газетах. Лисин всё время думал о побеге, но возникавшие планы оказывались неосуществимыми. Когда Финляндия вышла из войны, четверо подводников были возвращены на Родину. Некоторое время спустя, я узнал, что С.П.Лисин, пройдя положенные проверки, возвращается на флот. Адмирал В.Ф.Трибуц позвонил мне и спросил, целесообразно ли, на мой взгляд, чтобы Лисин продолжал службу в нашей бригаде. Это было в обычае у Владимира Филипповича, — интересоваться мнением о чём-либо не только старшего в соединении начальника. Я ответил, что лучше бы, в том числе и для самого Лисина, направить его сейчас в другое соединение и на другое море. Капитана 3-го ранга Лисина послали на Тихий океан, где он стал командовать дивизионом «Малюток». Вернулся на подводные лодки также рулевой с С-7 Александр Оленин. Два других краснофлотца были уволены в запас. Летом 1945 года, незадолго до того, как начались боевые действия против империалистической Японии, командующий Тихоокеанским флотом вручил Сергею Прокофьевичу орден Ленина и Золотую Звезду Героя.
Герой Советского Союза капитан 1-го ранга Сергей Прокофьевич Лисин
Ныне Герой Советского Союза С.П.Лисин, капитан 1-го ранга в отставке, кандидат военно-морских наук, долголетний преподаватель и начальник кафедры в Высшем военно-морском училище подводного плавания, активный член нашей ленинградской секции ветеранов-подводников.
Вот уже двое суток в подводном положении, в кормовых курсовых углах, акустики наблюдают какой-то шум. Я не ошибся, написав «наблюдают»: шум практически не прослушивается, а наблюдается на экранах шумопеленгаторов. В надводном положении и под РДП шумов вообще не было, но это не удивительно — все дизеля заглушают, а вот подводой... вместе с Деминым и акустиками мы часами всматриваемся в экран: на нем едва просматривается очень слабый светло-зеленый лучик— всплеск. Однако этот «шумок» меня беспокоит. Он не классифицируется. В конце концов, успокаиваю себя тем, что это либо собственные помехи, либо сигнал от далеко от нас резвящегося косяка рыб. Однако шум шумом, а пора и «здороваться» с начальством, то есть выходить в эфир. Набрасываю на бланке РДО (радиограмму). Широта, долгота, курс, скорость, координаты места и время всплытия. Вызываю шифровальщика, приказываю зашифровать текст и передать его радистам. Дверь в радиорубку почти напротив моей. Слышу стук аппаратуры «набивающей» РДО на перфоленту. Хитроумная аппаратура превращает этот текст в ультракороткий сигнал — набор точек и тире, которые с быстротой молнии (доли секунды) уйдут в эфир при нажатии нужной кнопки. «Вероятный противник» вряд ли успеет запеленговать наше место по такому сигналу. При очередном всплытии на сеанс связи «выстреливаем» наше, надеюсь, последнее РДО в эфир.
Опуская перископ и погружаясь на глубину, после получения «квитанции» — подтверждения о получении нашего РДО «берегом» — мысленно охватываю события, последующие за контактом моей электромагнитной «молнии» с огромным антенным полем радиоприемного центра ВМФ, где-то в глубине страны. Вижу как береговая радиоаппаратура (родная сестра нашей лодочной) разматывает неуловимый ухом писк в ряд точек и тире, а затем записывает их в форме аккуратных цифровых групп. Другая мудрая аппаратура дешифрует эти группы и печатает написанный мной несколько минут назад текст. Мысленно представляю, как оперативный дежурный на ЦКП ВМФ в моем родном городе Москве читает и записывает в журнал наше сообщение. Пройдет еще несколько часов (учитывая разницу во времени) и какой-нибудь дядя с адмиральскими погонами — направленец по Тихому океану — доложит своему вышестоящему начальнику о нашем возвращении. Все внутренне облегченно вздохнут и перенесут свое внимание на сменивший нас другой ракетоносец. А в родной базе, куда наша РДО доползет уже по проводам, начнется кое-какое движение. Начальник технической позиции выдаст своим подчиненным «ценное указание» о подготовке к приемке от возвращающейся «К-126» ракет и торпед со специальными боевыми частями. Командир береговой базы прикажет своей службе готовить для нас топливо, масло, воду, продукты, праздничный обед, баню и оркестр. Флагманский врач закажет энное количество мест в санатории «».
А какой-нибудь излишне болтливый штабист шепнет «по секрету» о времени нашего прихода своей жене, та тоже «по секрету» поделится этой новостью со своей сердечной подругой и ... Узнают об этом, наконец, и наши жены, как правило, где-нибудь в военторговской очереди за «дефицитом». Вот, видимо, откуда эти слова в пахмутовской песне о том, что... «тебе известно лишь одной...». В те времена факт возвращения лодки особенно тщательно скрывался почему-то от семей подводников. Это теперь, вроде, они имеют возможность встретить своих мужей и отцов прямо на пирсе и это, кстати, правильно. Но тогда все было несколько иначе... Такие мысли приходили в голову, когда я в очередной раз проходил по отсекам. Лодка «чистила перышки», в отсеках прибирались на совесть, трюмы были подсушены, ржавчина очищена, койки аккуратно заправлены. Головы матросов и офицеров, остриженные «под ноль», то есть так как стригся я перед длительными походами (это ли не пример авторитета командира?), уже успели несколько обрасти, отпущенные бороды и усы тщательно подбриты. Во всем чувствовалось приближение долгожданного отдыха. Люди, конечно, ясно понимают, что отдыхать в санаторий поедут не все сразу, очевидно, половина команды уедет отдыхать, а другая будет «вкалывать» по восстановлению боеготовности механизмов, но ведь потом-то, через месяц и другая половина отдохнет! Как, в сущности, мало надо человеку! Главное — перспектива, надежда... По-моему, это основная черта характера гражданина нашей страны. Так уж нас воспитали, мы постоянно чего-то ждем и на что-то надеемся... Последняя ночь. Всплыли, осушили трюма и выгородки, продули баллоны гальюнов, вынесли и выбросили мусор (об экологии моря как-то не думалось). Заряжаем батарею, идем приличной (относительно, конечно) скоростью. Я на .
Вдруг в переговорном устройстве «аварийный» голос вахтенного гидроакустика: «Товарищ командир, просьба спуститься в рубку!». Оглядываю горизонт, вроде все чисто. На вахте командир БЧ-2 капитан-лейтенант Елишев — из бывших надводников, с крейсерской закалкой, офицер надежный. Оставляю его одного, сам скольжу по трапу вниз, врываюсь в рубку акустика. Что? На экране — полная засветка. Тот самый, преследовавший нас шум теперь явно приближается («эффект Доплера», известный еще со школы). Следил значит за нами, подлец! Шум его винтов у нас уже по левому траверзу (на курсовом угле 90, то есть перпендикулярно диаметральной плоскости лодки), затем буквально гремит под нами, переходит на правый борт и удаляется. Значит два дня назад засек наше возвращение и «вел» до тех пор пока не убедился, что мы идем домой. Теперь поплыл докладывать, что мы скоро будем в территориальных водах СССР, а туда он лезть опасается. Неприятное, доложу, вам, ощущение, когда под тобой такая «акула» ныряет. В этих местах уже пару раз наши командиры с ними сталкивались. Нахально ведут себя американцы. «Пасутся» у наших территориальных вод, а иногда и влезают в них. И ничего мы с ними сделать не можем, к великому сожалению и досаде. Пока наши противолодочные силы прибывают в район обнаружения такой нахалки, она успевает уйти в международные воды. Скорость-то у нее - дай бог! Вот и оправдывают свои опоздания противолодочники тем, что командиры лодок напрасно паникуют, принимают, мол, за шумы иностранных подводных лодок какие-то посторонние случайные шумы. А напрасную трату топлива и моторесурсов на флоте не жалуют... В результате, командира, давшего в эфир сигнал «По флоту» об обнаружении неопознанной субмарины, подчас, наказывают за, якобы, ложный сигнал. А вот, когда уже дело доходит до столкновения, когда в легком корпусе лодки застревают детали «чужака» (один из командиров соседнего из соединения атомных лодок — Борис Суренович Багдарасян «привез» в базу даже топовый огонь столкнувшегося с ним американца), тогда того же командира зачастую снимают с должности.
Капитан 1 ранга Борис Суренович Багдасарьян (командир экипажа ПЛ пр.675). Пробоина в борту К-108 после столкновения с «Тотог». Хорошо видна линия правого вала. - Десятая дивизия подводных лодок Тихоокеанского флота. Люди, события, корабли. - СПб, 2005. Специальный выпуск альманаха Тайфун. См. . . Во всяком случае, Багдарасян едва не «загремел». Впрочем, это же наша родная система! Поэтому решаю «молчать в тряпочку» и даже в вахтенный журнал ничего об этом эпизоде не записывать. Пусть «супостат» докладывает своему боссу о моем возвращении. Мне теперь от этого ни холодно, ни жарко... Но червяк внутри все-таки продолжает глодать: а не «вела» ли меня эта атомарина от самой позиции, где нас все-таки выследили «Орионы» с «Нептунами» и передали ей контакт? Однако лучше об этом не думать. Лучше, подобно страусу, засунуть голову в песок и считать, что спрятался. В конце концов, все эти мысли — сплошное самоедство. Уж, наверное, наша разведка имела бы данные об обнаружении и перевела бы меня в резервный район. Должен же я верить в советскую разведку! Есть же у военно-морской разведки свои «Штирлицы»! Нужно самому считать и внушить, что отслужили мы боевую службу вполне нормально.*
* Между прочим, данных о том, что меня тогда обнаружили, я до сих пор нигде не нашел. Значит, в самом деле - обошлось (Примеч. авт.).
Теперь пусть в каком-нибудь кабинете в Пентагоне вытаскивают из компьютерной памяти информацию о моем выходе на боевую службу, уж об этом-то факте они наверняка знали. Среди подводников известен такой факт: на Севере одного командира, после того, как он, считая себя необнаруженным, вышел за Исландско-Фарерский противолодочный рубеж в Атлантику, тепло поздравил с днем рождения сам президент США. Президент даже любезно пожелал командиру счастливого плавания.
Так что, очевидно, сейчас какой-нибудь дежурный «кэптэн», выплюнув резинку изо рта и сняв ноги со стола, тянет к себе микрофон, чтобы отменить слежение за очередной лодкой типа «Гольф» (так они называли наш 629А проект), возвратившейся на Камчатку. Теперь все их внимание переключено на сменившую нас очередную ракетную субмарину. Не дай бог, она тоже дизель-электрическая! Атомоходу, безусловно, проскочить на позицию и маневрировать там, не будучи обнаруженным, гораздо легче. Хотя и атомарины «ловят». Во всяком случае, мысленно желаю своему коллеге счастливой боевой службы. Ищут его сейчас американцы, ищут беднягу день и ночь! Ну, а мы идем домой! На рассвете в последний раз за этот поход погружаемся, хотя, судя по всему, в этом уже нет особого смысла. В назначенное время, всплыв на перископную глубину, с удовольствием наблюдаю вечно заснеженные вершины знаменитых камчатских вулканов. Наверное, ни один турист и уж, наверняка, ни один местный житель, не ощущает таких теплых чувств к Вилючинской, Авачинской или Корякской сопкам, как наблюдающий их через окуляр перископа командир подводной лодки, возвращающейся с океана. Конец более чем двухмесячного автономного плавания! Конец рядовой, обычной, особо не примечательной (если не считать многочисленные «нырки» от радиолокационных сигналов базовой патрульной авиации и сухопаечное сидение на позиции), плановой «автономке». В рассказе о ней читатель не нашел описания штормовых ночей, полостных операций по удалению аппендиксов у матросов и офицеров на глубине, ремонта рулевых приводов и захлопок, замены головок блока цилиндров и более серьезных аварийных ситуаций типа той, которую я описал в своем рассказе «Так они и тонут». В описываемой автономке всего этого, к счастью, не было, она была, если хотите, типовой для периода так называемой — «холодной войны». Впрочем, для нас эта война была не такой уж холодной, поэтому кавычки можно смело убрать. Через некоторое время, в очередной автономке, я попаду в такую экстраординарную обстановку, которая едва не будет стоить мне и всему экипажу жизни. Какие уж тут кавычки...
Но все это будет потом. Я пока об этом еще не знаю. И сейчас, повиснув на рукоятках перископа, вглядываюсь в береговые скалы. Наконец, вижу на их фоне крохотный корабль - тральщик. Нас встречают! Сегодня — воскресенье и, наверное, один из моих прямых начальников, оторвавшись от семейного уюта, вышел на этом тральщике, чтобы встретить нас. Мне как-то немного неудобно и жаль его. Сейчас он наверняка, вдавив в глазные впадины бинокль, «ощупывает» горизонт. Интересно, видит ли он мой перископ? Море по-летнему спокойно, но небольшие «барашки» все-таки есть. Наверное, не видит. Подойдем поближе, увеличим ход. Энергию аккумуляторов можно, пожалуй, не беречь. На швартовку хватит. Ну вот, совершили кое-какие, заранее обусловленные действия и «опознали» друг друга: он понял, что я «К-126», я понял, что он — встречающий меня корабль. «Продуть среднюю!». Слышу долгожданный доклад механика: «Продута средняя, закрыты кингстоны, глубина два метра, дифферент — ноль!». Теперь — вверх по трапу, в правую руку — кувалду (рулевой ее заранее приготовил и подал). Пытаюсь сравнять давление, накопившееся в рубке и центральном посту, с атмосферным через специальный клапан на крышке верхнего рубочного люка. Давление, как всегда, стравливается медленно: клапанчук-то маленький, а клинья замка (кремальерного затвора) прочно «прилипли» к клиновым выступам комингса люка. Руками люк не отдраить. Звонко бью кувалдой по рукояткам замка крышки люка. Наконец, кремальера со скрипом проворачивается. Теперь небольшое нажатие на рукоятку клинового затвора и... Крышка люка с глухим стуком отскакивает от комингса. Придерживая на голове пилотку (может улететь вместе с вырвавшимся наружу воздухом), одновременно с командой-криком: «Отдраен верхний рубочный люк!», протискиваюсь в него, поднимаюсь на мостик, с трудом взбираюсь на подножку. По пояс высовываюсь из ограждения рубки. Осматриваюсь. Поднимаюсь еще выше: на крышу ограждения рубки. Ноги слушаются плохо. Левая рука крепко цепляется за леерное перильце. В правой — бинокль. «Левый дизель малый ход!», «Продувать балласт!». Почему в конце автономки обычные, предписанные корабельным уставом «командные слова», звучат прямо-таки классической джазовой музыкой из фильма моего детства и юности — «Серенада солнечной долины»?
Криворучко Якова Ионовича (справа) можно смело отнести к легендарным подводникам Тихоокеанского флота, командирам, с которыми выходить в море считалось честью. - . С тральщика что-то «пишут» прожектором, но на фоне яркого солнца проблески различаются плохо. Вдыхаю полной грудью соленый чистый воздух. Видно поздравляют с возвращением. «Сигнальщика с прожектором на мостик!» — пусть читает. «Старпома наверх!» — это, конечно, не положено, но хочу сделать ему приятное... А вот и старпом. Уступаю ему «левое» место. «Василь Васильевич, черт возьми, а все-таки здорово, когда нас встречают! Ложись на входные створы, пускай правый и третий дизеля. Дадим, как любит говорить адмирал Криворучко/ход «погуще». Пошли в Авачу!»
Но вернёмся к «Лембиту», командир которого отложил на один день уход из района острова Утэ, надеясь, что за это время появится цель для остававшихся на борту торпед. Этим днём было 14 сентября. На исходе ночи, когда лодка, держась не очень далеко от острова, заканчивала зарядку батареи, было замечено, что островной пост передаёт световые сигналы в сторону моря. Капитан-лейтенанту Матиясевичу стало ясно, что с моря кого-то ждут. Погрузившись после зарядки, «Лембит» стал курсировать вблизи подходного к острову фарватера, уже хорошо разведанного. И противник вскоре появился. Приближались пять транспортов в двух кильватерных колоннах, охраняемые сторожевыми кораблями и катерами. Решив стрелять по головному, наиболее крупному судну, Матиясевич без помех провёл маневрирование, и с хорошей дистанции 7–8 кабельтовых (немного меньше полутора километров) дал двухторпедный залп. Через 50 секунд на лодке, находившейся уже на глубине, услышали два взрыва. Подвсплыв под перископ, командир понял, что торпеды попали в два судна, шедших очень близко одно от другого. Головной транспорт («Финлянд», как установили потом) горел и окутывался чёрным дымом, какой дают воспламенившиеся боеприпасы, а следовавший за ним уходил под воду, задрав корму. Атака удалась! Но прямо на лодку шёл сторожевик, с которого, может быть, заметили перископ. Через несколько секунд лодка была на глубине, исключающей таранный удар. Однако бомбёжка, под которую она попала, оказалась точной. Корпус сотрясался так, что подводники опасались, не начнёт ли он разламываться. Корпус лодки выдержал, трещин не дал. Но от его сотрясений произошло короткое замыкание во второй группе аккумуляторной батареи. Искра вызвала взрыв выделяемого газа, пожар мгновенно распространился на центральный пост и радиорубку... В трюм центрального поста через выбитый при взрыве клинкет лага хлынула под давлением в несколько атмосфер вода. Отсеки погрузились во тьму. Людей разметало взрывной волной. Среди них были и раненые, обожжённые, контуженные (в числе последних — военком П.П.Иванов). Но это мало значило перед лицом главного: тяжело ранен был сам подводный корабль. Смертельно ли, никто не знал. В иных условиях лодке обеспечило бы спасение немедленное всплытие, но на поверхности моря её подкарауливал враг. И нельзя было надеяться, что кто-то его отгонит, придёт на помощь. Всё происходило у берегов противника, в его водах. Не знаю, подумал ли кто-нибудь на «Лембите», что настал его последний час. Убеждён лишь, что у абсолютного большинства экипажа такой мысли не было, ибо иначе конец стал бы неизбежен. На подводных лодках больше, чем где-либо на флоте (это диктуется спецификой подводного плавания), заботятся о подготовке личного состава к борьбе за живучесть корабля, за его жизнь, от которой зависят жизни всех на его борту. И если учёба чего-нибудь стоила, люди мгновенно, автоматически включаются в такую борьбу при самых критических, казалось бы, безнадёжных обстоятельствах, и часто побеждают нависшую над кораблём опасность. Алексей Михайлович Матиясевич отмечал потом, что никогда ещё не проявлялись так, как в тот тяжёлый день, стойкость экипажа, слаженность и умелость его действий. На «Лембите» был прекрасный инженер-механик Сергей Алексеевич Моисеев. Сам обожжённый при взрыве, инженер-капитан 3-го ранга Моисеев, не потеряв ни минуты, вместе с командиром направлял усилия личного состава на устранение самых опасных повреждений. В отсеки было дано аварийное освещение. Подводники сумели прекратить поступление воды, ликвидировали пожар, не дав тому и другому перерасти в катастрофу.
Инженер-механик подводной лодки «Лембит» Сергей Алексеевич Моисеев
В аварийном отсеке, заполненном ядовитым газом, люди включились в индивидуальные спасательные приборы, заряженные кислородом. Только те, кому надо было отдавать распоряжения, не могли себе этого позволить: загубники прибора мешали громко говорить. Раненых и сильно обожжёных перенесли в первый отсек, где оказывал им первую помощь лодочный фельдшер Дмитрий Куличкин. Всё, что делалось на лодке, лежавшей на грунте на относительно малой глубине, — всего 36 метров, надо было делать тихо. Прекратив бомбёжку, сторожевики ещё долго не уходили: их слышал лодочный акустик. Вероятно, лодку они считали потопленной, но хотели как-то в этом удостовериться. Берлинское радио уже объявляло, что на Балтике потоплено за два месяца 30 советских подлодок, — ровно столько, сколько мы собирались вывести в море за всю кампанию. Лишь ночью, после неоднократных докладов акустика: «Горизонт чист», Матиясевич счёл возможным всплыть. Десять часов лодка пролежала на грунте с задымлёнными отсеками, причём не могло быть уверенности, что она окажется в состоянии двигаться. Механизмы не проворачивали, дабы не производить шума. Только перед самым всплытием командир и механик смогли выяснить, что обеспечить «Лембиту» ход в надводном положении, очевидно, удастся. Под водой было далеко не уйти на одной группе аккумуляторов, требующей частой подзарядки. Если лодка всплывёт, за что тоже нельзя было ручаться (после такой встряски корпуса могло отказать всё, что угодно), командир, решил отходить к югу, подальше от неприятельских островов и коммуникаций, чтобы там подготовиться к неблизкому переходу до Лавенсари. Всплыть удалось, хотя и не сразу. Вслед за командиром наверх поднялись комендоры и группа моряков с гранатами и стрелковым оружием. Опьяняясь свежим воздухом, кое-кто ненадолго терял сознание. На море было пустынно, и Матиясевич начал осуществлять свой план действий. В просторах Средней Балтики нашлось место, где лембитовцы, бдительно следя за морем и небом, без помех со стороны противника навели на своём корабле кое-какой порядок. Самая тяжёлая, но и самая необходимая работа состояла в том, чтобы обезвредить аварийную аккумуляторную яму, удалить вылившийся из разбитых баков электролит, а затем всё промыть. За сутки сделали и это, и многое другое, ввели в действие часть важных для плавания приборов. В разрушенной при взрыве радиорубке под руководством главного старшины Фёдора Галиенко, у которого был перелом ноги с раздроблением кости, восстановили один из приёмников. Это позволило принять нашу штабную сводку «Лодкам в море». А она, наряду с другими сведениями об обстановке, содержала предупреждение, что не следует пользоваться одним из возможных маршрутов обхода Гогланда. Разведка засекла там постановку противником новых мин и катерный дозор. Как раз этим маршрутом и собирался идти Матиясевич. Но радиопередатчик восстановлению не поддавался; от него остались одни обломки. Т ак что дать знать о себе «Лембит» не мог. И не прост был дальнейший путь в базу. Целый день маневрировал Матиясевич близ островов Моонзунда. Они находились в руках врага, но башенки знакомых маяков высились на своих местах, и по ним командир проверял перед форсированием Финского залива, насколько можно полагаться на сотрясённые лодочные компасы. Часть залива «Лембит» прошёл по разведанному раньше неприятельскому шхерному фарватеру. Встреч с вражескими дозорами посчастливилось избежать. Кроме одного случая, когда всплывшую для подзарядки лодку обстреляли сторожевики. Она быстро ушла под воду, отделавшись мелкими пробоинами в ограждении рубки. Благополучно преодолевались и минные заграждения.
Подводная лодка «Лембит» возвращается из боевого плавания
А когда подошли к Гогланду, надо было остерегаться не только вражеских, но и своих дозоров: ведь сюда наведывались и немецкие подлодки, и о том, что на подходе наша, никто не знал. Отсюда следовало, что появляться на Восточном Гогландском плёсе нельзя в тёмное время. После полудня 19 сентября, когда истекла почти неделя с тех пор как Матиясевич радировал, что задерживается в районе острова Утэ на одни сутки и потом ни разу не вышел в эфир, весь наш штаб радостно взбудоражила экстренная радиограмма с Лавенсари. Оттуда сообщали, что подводная лодка «Лембит» всплыла в трёх милях западнее острова и принята в охранение катерным дозором. «Лембит» для нас словно воскрес! Ведь с каждым днём возрастала вероятность того, что эта лодка не вернётся. Ожидание подводной лодки, возвращавшейся из похода, бывало напряжённым в тех случаях, когда мы примерно знали время её выхода к Лавенсари, Каждая лодка подвергалась особой опасности в самом начале похода и снова — в самом конце, при новом форсировании Финского залива. За время, пока она находилась на позиции, трудности обратного пути, как правило, возрастали: враг успевал где-то уплотнить свои заграждения, а где-то поставить новые, усилить дозоры. Свежа была в памяти гибель Щ-317 с комдивом Е горовым при возвращении из победоносного похода на далёкий юго-запад Балтики. А мы ещё не знали тогда, что эта лодка не дошла до Лавенсари всего несколько десятков миль. Л-3 на обратном пути через залив дважды подрывалась на антенных минах. Она не получила серьёзных повреждений, вероятно, лишь потому, что это были антенные мины старого образца, не столь страшные для крепчайшего корпуса «Ленинца». А новые, с зарядом более мощным, стояли где-то рядом. Перед возвращением лодки капитана 3-го ранга Кабо, это было уже позже, в штаб поступили сведения, что на рекомендованном ей маршруте враг ставит противолодочные сети. Хорошо, что обстоятельства не заставили «Щуку» провести на грунте ту ночь, когда передавалась раз за разом предупреждавшая об этом радиограмма. Радист принял её, и Кабо пошёл другим маршрутом.
«Невезучая» «Щука» вернулась
Естественно, возникали серьёзные опасения относительно того, как пройдет Финский залив Щ-407 капитана 3-го ранга Афанасьева В.К. Ведь, оказавшись без перископов, командир лодки нигде не мог, не всплывая, уточнить своё место по береговым и островным ориентирам. Афанасьеву не везло и на позиции, где он вёл поиск противника в тёмное время. Ночных переходов немцы здесь, по-видимому, избегали. Т олько однажды был обнаружен неприятельский конвой. Но и лодку, сближавшуюся с ним в позиционном положении, обнаружили, и до торпедного залпа дело не дошло. Погрузившись, «слепая» подлодка успешно оторвалась от преследования. Три десятка глубинных бомб, сброшенных наугад, не нанесли ей новых повреждений. 24 сентября, после того, как «Щука» провела на позиции больше месяца, Афанасьеву было приказано возвращаться. Помочь командиру при форсировании залива штаб мог только информацией об обстановке и рекомендацией курсов. Проходя через минное заграждение в районе маяка Порккалан-Калбода (о существовании этого заграждения было известно, но тут ещё ничего ни с кем не случалось), Щ-407 подорвалась на антенной мине. Повреждения оказались нешуточными: в носовом отсеке разошёлся шов, ослабли заклёпки, и в лодку ворвалась вода. Вдобавок отказали носовые горизонтальные рули. Капитан 3-го ранга Афанасьев положил лодку на грунт, сумел несколькими спокойными фразами по переговорным трубам вселить в экипаж уверенность, что с аварией можно справиться. В задраенном первом отсеке аварийные группы, сменяя одна другую (в холодной воде быстро коченело тело), пытались заделать образовавшиеся в корпусе щели. Но забортное давление в несколько атмосфер не давало остановить поступление воды, помпы не успевали её откачивать. Оценив положение, командир принял рискованное, но оправданное обстоятельствами решение, — всплыть и форсировать Гогландский рубеж в позиционном положении, при котором лодка мало выступает над водой и не так заметна. Ни одна подлодка не проходила здесь так в ту кампанию, но «невезучей» «Щуке», наконец, посчастливилось: никаких мин она больше не задела, и никто её не обнаружил до самой той минуты, когда ей замигали, передавая опознавательный сигнал, катера, вышедшие навстречу с Лавенсари. Рассматривая потом в штабе путевую карту штурмана Щ-407 старшего лейтенанта Филимонова и навигационный журнал, я убедился, что лодка прошла Финский залив почти по самому короткому маршруту, можно сказать, — напрямик. Последние полтораста миль «Щука» шла, не имея ни единой возможности определить своё место, причём, гирокомпас был неисправен. Но счисление с использованием только магнитного компаса велось так точно, что к месту встречи с катерами она вышла с ничтожно малой неувязкой, — около одной мили. Это был высокий класс штурманской работы, характерный для всего похода, Когда Щ-407 неделями курсировала в открытом море, лодочный штурман и находившийся на борту дивизионный производили при всякой возможности астрономические обсервации, и командир водил корабль уверенно. Поход этой «Щуки» окончился безрезультатно. Нетрудно представить настроение командира, который возвращается с нетронутым боезапасом. Т ак не было с начала кампании ещё ни у кого. Но ни на разборе похода, где анализировались все его обстоятельства, ни на заседании Военного совета флота, где также слушали отчёт В.К.Афанасьева, неудачность похода не поставили ему в вину. В море бывает так, что там, где кораблю предписано находиться, противник, вопреки ожиданиям, не показывается. Лодка была ограниченно боеспособной (шутка сказать, — без перископов!), но командир упорно искал встречи с врагом, искал боя. В часы и дни тяжёлых испытаний экипаж проявил и мужество, и мастерство. Не увеличив боевого счёта бригады, поход Щ-407 тем не менее добавил кое-что к её коллективному опыту. И Военный совет не отклонил нашего представления о награждении отличившихся членов экипажа.
Награды героям второго эшелона
С тех пор, как право награждать орденами и медалями от имени Президиума Верховного Совета СССР осуществлялось командованием флота, герои подводных походов получали заслуженные ими награды быстро. Через несколько дней после возвращения лодки в Кронштадт в газете «Красный Балтийский флот» появлялся соответствующий приказ, а затем назначалось торжественное построение личного состава во дворе береговой базы. Вручал награды большей частью сам вице-адмирал Трибуц. На лодках, совершивших успешные боевые походы, потопивших за месяц или полтора по несколько вражеских транспортов, награждался обычно весь экипаж. Так было и на Л-3, и на «Лембите». В небольшой команде подводного корабля трудно найти человека, от которого не зависели бы результаты торпедной атаки или успех маневра, решающего общую судьбу лодки и людей при отрыве от преследующего его противника, а тем более — исход борьбы с водой, врывающейся через пробоины. На «Лембите» после его труднейшего похода в августе-сентябре десять членов экипажа были удостоены ордена Ленина, в том числе мужественный радист Фёдор Галиенко, инженер-механик С.А.Моисеев, комиссар корабля П.П.Иванов. Четырнадцати «лембитовцам» командующий вручил орден Красного Знамени, всем остальным — Красную Звезду. Не вручалась тогда награда только капитан-лейтенанту Матиясевичу. Но командующий флотом тут же объявил морякам, что их командир представляется к званию Героя Советского Союза, а подводная лодка «Лембит» — к ордену Красного Знамени.
Меня в боевой поход не пустили
Походы лодок второго эшелона, в целом успешные и обходившиеся, в отличие от первого, без потерь, близились к завершению (о двух последних я ещё расскажу). Мы готовили к выводу в море третий эшелон, самый многочисленный и сильный по составу, Наступил пик кампании, время её наибольшего боевого напряжения. Доставляло удовлетворение, что в основном всё шло так, как спланировал наш штаб. Но одного мне очень недоставало: я в море не выходил. Пойти в поход хотелось не просто ради того, чтобы потом никто не мог сказать, что начальник штаба тогда не плавал. Я считал важным иметь возможность судить не только по докладам и рассказам других о беспримерной обстановке, сложившейся на балтийском театре, где подводники воевали в условиях, каких раньше никто не мог и представить. Когда планировал действия бригады, разрабатывал рекомендации командирам кораблей, мучили подчас сомнения: может быть, при всём своём командирском опыте, накопленном за долгую службу, и при полной, казалось бы, осведомлённости об обстоятельствах каждого состоявшегося похода, всё-таки не учитываю чего-то существенного, что не постигнешь, не побывав сейчас в море? И потому считал целесообразным сходить в поход не позже, чем во втором эшелоне. Не раз прикидывал, с кем из командиров хотел бы пойти: с таким, которого не стеснит, не будет сковывать присутствие на борту старшего и у которого мог бы кое-чему поучиться. Когда в первый раз заявил о своём желании командиру бригады, Андрей Митрофанович Стеценко только усмехнулся: — Сиди и делай своё дело. Я сперва сам бы пошёл, да кто пустит? Комбриг предпочитал, чтобы начальник штаба был всегда на месте, не отлучался дальше кронштадтского КП. И его можно было понять: на начальника штаба действующего соединения «замыкается» слишком много такого, что нельзя выпускать из поля зрения ни на день, ни на час, а в разгар боевой страды даже кратковременная передача его обязанностей в другие руки, пусть и надёжные, особенно нежелательна и может обернуться непредвиденными накладками. Но через некоторое время я возобновил разговор на ту же тему. И получил товарищески мягкий и вместе с тем решительный отказ. Я всё же попросил доложить мою просьбу командующему флотом. Стеценко обещал и потом давал мне понять, что о моём желании выйти в море помнит. Но «Добро» на моё участие в боевом походе всё не поступало. Однажды, будучи по очередным служебным делам на флагманском командном пункте, я лично изложил свою просьбу адмиралу В.Ф.Трибуцу. И сразу понял, что Стеценко об этом с ним говорил. С необычной для него резкостью командующий отрезал: — Занимайтесь своим делом. Е сли будет нужно, мы сами пошлём вас в поход. На том дело и кончилось.
Боевые дела С-13 и Щ-310
Итак, ещё о двух боевых походах, которые завершали действия второго эшелона и совместились, особенно один из них, с развёртыванием третьего. Это походы, совершённые в сентябре-октябре подводными лодками С-13 и Щ-310. С-13, одна из новейших лодок этого типа, законченная постройкой в 1941 году, была в числе тех, которые начали переводиться по системе рек и Беломорканалу на Север, но вернулись с Невы обратно. Командир лодки капитан-лейтенант П.П.Маланченко ещё не имел опыта боевых походов. Поэтому, а также и потому, что лодка посылалась в район, где наши подводники не бывали со времени финской кампании, на С-13 пошёл командир 1-го дивизиона капитан 2-го ранга Евгений Гаврилович Юнаков. Как установила флотская разведка, немцы, проводя большинство конвоев, следующих в Финляндию вдоль побережья Швеции (в территориальных водах которой наши лодки действовать не могли), направляли их затем в Ботнический залив и дальше к финским портам через глубоководный пролив Южный Кваркен. С ним, между прочим, связаны первые в практике балтийских подводников переходы подо льдом в боевую зиму 1939–1940 годов, одним из пионеров которых был Александр Владимирович Трипольский, тогда командир С-1.
Подводная лодка С-13
Туда, в воды Ботнического залива, и пошла С-13 с задачей перехватывать транспорты противника у Аландских островов и восточнее, дезорганизовать эту коммуникацию. Ещё в Финском заливе лодку дважды атаковывали противолодочные корабли. Численность и активность их в западной части залива заметно возрастали. Однако существенных повреждений подлодка не получила. Южный Кваркен, где имелось известное нам старое финское заграждение, был благополучно форсирован на большой глубине. 11 сентября поступил радиосигнал о том, что С-13 находится в Ботническом заливе.
Евгений Гаврилович Юнаков
Крейсерство в его водах быстро подтвердило: движение судов там довольно оживлённое. Причём иногда транспорты шли без охранения: здесь их ещё никто не топил. Юнаков давал молодому командиру набираться опыта, не навязывая своих решений. Комдив не помешал Маланченко стрелять одной торпедой, когда, тому казалось, что её достаточно, чтобы поразить цель. В одном случае это привело к промаху, в другом торпеда попала в крупное судно, но оно, осев на корму, оставалось на плаву.
Пётр Петрович Маланченко
Однако в обоих случаях противник не был упущен. Лодка, благо обстановка это позволяла, производила повторные атаки, вводила в действие свою артиллерию. Так были потоплены транспорты «Гера» и «Юсси-Х». Военный совет флота по радио поздравил экипаж С-13 с первыми успехами. Тем временем вышла в море подводная лодка Щ-310. Она посылалась на юг Балтики, к Данцигской бухте. Командовал этой «Щукой» капитан 3-го ранга Д.К.Ярошевич, военкомом был батальонный комиссар А.П.Баканов.
Транспорт «Юсси-Х», потопленный подводной лодкой С-13
Дмитрий Клементьевич Ярошевич стал впоследствии известным адмиралом, в 60-е годы возглавлял штаб Тихоокеанского флота. Это был командир и человек незаурядный. Высокий, красивый, он обладал и обаянием духовным, отличался поистине кристальной честностью, полной неспособностью в чём-либо покривить душой. Человек чести — так хочется его охарактеризовать. Немного могу вспомнить командиров кораблей, которых команда любила так, как Ярошевича. А командиры подразделений знали, что командир лодки не только их начальник, но и друг, который всегда поддержит в трудный час службы и жизни. Однако ни на какой промах, упущение глаза не закроет, и подвести которого — нельзя. Подводную службу Я рошевич начинал на «Малютках». «Щуку» принял, будучи уже зрелым, отлично подготовленным командиром. Он как-то успевал почти во всём опережать своих сверстников, был исключительно энергичен, умел всё делать быстро, И у подчинённых настойчиво развивал это неоценимое на подводной лодке качество — умение делать всё, что каждому положено, не только правильно, чётко, но и с наивозможной быстротой. Медлительных не жаловал. Но в том походе Щ-310 капитан 3-го ранга Ярошевич, как говорится, особенно не блеснул, его боевые командирские возможности не проявились в полную силу. По результатам поход был средним с одной вполне удачной атакой (двухторпедным залпом потоплен немецкий транспорт «Франц Рудольф») и двумя неудачными: в другой транспорт командир не попал, наверное, из-за неспокойного моря, а обнаруженная в позиционном положении и атакованная фашистская подлодка от торпед сумела уклониться.
Командир подводной лодки Щ-310 Дмитрий Клементьевич Ярошевич
Потом мне рассказывали, как заканчивалась неудавшаяся атака на транспорт. Т орпеды вышли нормально, не было ошибок ни у трюмных машинистов, ни у боцмана на горизонтальных рулях. Команду охватило напряжённое ожидание. Потом услышали звук взрыва, правда, запоздалый и какой-то приглушённый. Но кто-то уже поздравлял командира с победой. А Я рошевич, успевший вновь приподнять перископ и уже понявший, что атака не получилась, ответил: — Отставить. Я промазал! Пожалуй, не каждый на его месте ответил бы так категорически и однозначно, зная, как тяжело разочаровать экипаж, вложивший в атаку столько усилий. Ведь, не окажись у командира возможности приподнять перископ, транспорт, вероятно, посчитали бы, если не потопленным, то, во всяком случае, торпедированным. Но Ярошевич иначе ответить не мог. А звук взрыва? Да мало ли на что могла наскочить торпеда, — на скалу, например, если это прибрежные воды. Могла взорваться и мина, могла быть сброшена где-то в стороне бомба. В военном море подчас возникают звуки, источник которых не удаётся распознать. В первых числах октября, при резком ухудшении погоды в том районе, охваченном затяжным штормом, Щ-310 получила приказание возвращаться.
Возвращение было трудным и опасным
Несколькими днями позже легла на обратный курс и С-13, которая находилась в море уже больше месяца и потопила к тому времени ещё один, третий за поход, транспорт. И этим результаты похода Юнакова и Маланченко не исчерпывались. Появление советской подлодки в Ботническом заливе настолько встревожило гитлеровцев, что они, как установила разведка, на время приостановили движение судов на коммуникации, которую перед тем использовали весьма интенсивно.
Маланченко Петр Петрович
Самым трудным для обеих подлодок оказалось форсировать на обратном пути Финский залив. Щ-310 едва не погибла совсем близко от Лавенсари. И то, что всё-таки не погибла, думаю, зависело прежде всего от того, каким командиром был Ярошевич, и как он подготовил ко всяким неожиданностям свой экипаж. Подрыв на мине произошёл на глубине. По корпусу лодки, вспоминал потом командир, ударило будто паровым молотом. Последним, что зафиксировал его взгляд перед тем, как погас свет, были зловеще прогибающиеся стальные шпангоуты. В кромешной тьме закипела врывающаяся в отсеки вода. В таких обстоятельствах самый опытный командир не в состоянии мгновенно, когда ещё ничего не доложили из других отсеков, оценить размеры аварии и состояние корабля. Но упустить мгновение может означать упустить всё. Ярошевич не помнил, какие слова, предназначенные ободрить людей, прокричал он в переговорные трубы вместе с автоматически вырвавшимися у него первыми командами. Но его голос услышали сразу же за грохотом взрыва и стуком сорвавшихся со своих мест предметов. С кого-то это, наверное, сбросило сковывающее оцепенение ужаса и во всех вселило надежду, а значит и придало сил, — таково свойство голоса командира, если экипаж привык не только повиноваться, но и верить ему. Не потеряв драгоценных секунд и минут, подводники вступили в борьбу за спасение корабля и своё собственное. Именно секунды понадобились, чтобы дать аварийное освещение, и в течение не более чем минуты определилось, что судьба лодки решается в центральном посту и первом отсеке, где сильнее всего поступала вода. В первый отсек, руководить устранением повреждений на месте, командир послал инженера-механика Кувшинова, разрешив ему взять туда кого нужно из других отсеков, а в центральном посту распоряжался сам. Плохо было, что вода поступала не снизу, а сверху. Много повреждений корпуса оказалось у подволока, а значит, отпадала возможность сдержать забортную воду противодавлением, потравив в отсеки сжатый воздух из баллонов. Больших пробоин не было (тогда лодку затопило бы мгновенно). Вода под давлением била через щели разошедшихся швов, и эти фонтаны не поддавались заделке первыми подручными средствами вроде клиньев или деревянных пробок, а к некоторым мешали подобраться сплетения корабельных трубопроводов. Откачивать же воду было сперва нечем: не включалась помпа первого отсека, не забирал (оказалось, — из-за перебитой магистрали) турбонасос. Лодка, однако, не утратила способности двигаться. Она провалилась почти до грунта. Не управлялась по глубине заклинившимися горизонтальными рулями, но электромоторы работали, гирокомпас из строя не вышел. Командир старался хоть на киле отойти от того места, где подводный взрыв могли засечь и начать погоню вражеские катера. Он направил лодку в сторону меньших глубин, чтобы ослабить напор всё ещё поступавшей воды. Потом «Щука» наткнулась на какое-то препятствие, возможно, подводную каменную гряду. Преодолеть этот барьер без риска, что лодку выбросит на поверхность, не позволяли не выявленные ещё полностью повреждения в системе погружения и всплытия. А всплытие, пока наверху стоит день, Ярошевич исключал, — это означало бы лезть в лапы врагу. С дифферентом на нос, медленно заливаемая водой, «Щука» остановилась у неведомой преграды. На экипаж, как вспоминали многие, тяжело подействовало то, что умолкли главные электромоторы: движение — это жизнь. Командир и комиссар Баканов делали всё возможное, чтобы поддержать дух подчинённых. И не только словами. Первый отсек, например, где положение оставалось особенно трудным, не был, как обычно делают в подобных случаях, изолирован, дверь на переборке просто взяли на клин, и её могли открыть с обеих сторон. Ярошевич чувствовал, что нельзя сейчас отделять работающих там моряков от остальной команды. И время от времени командир сам появлялся в аварийном отсеке, где система пластырей и распорок, возводимая под руководством инженера-механика Кувшинова над торпедными аппаратами, постепенно замедляла поступление воды. Вода затопила трюмы и стала подниматься над настилом отсеков. Когда повышение её уровня было, наконец, остановлено, оставалось по расчётам Кувшинова часполтора до того, как залило бы аккумуляторную батарею со всеми вытекающими из этого катастрофическими последствиями. Потом сумели ввести в действие и водоотливные средства. Для того чтобы заработал турбонасос, понадобилось восстановить повреждённую магистраль, и это сделали в затопленном трюме, ныряя туда. Поздно вечером командир произвёл всплытие с аварийным продуванием балластных цистерн. Подводникам повезло: ночь выдалась непогожая, тёмная, и израненная лодка прошла никем не замеченной те немногие мили, которые оставались до наших передовых дозоров. Своей стойкостью, несгибаемой силой духа командир и экипаж не дали лодке погибнуть.
Возвращение в базу «на честном слове»
Бороться за свой корабль, отстаивать его пришлось и экипажу С-13, возвращавшейся из Ботнического залива. И тоже под самый конец похода, уже недалеко от Лавенсари. Лодка благополучно форсировала пролив Южный Кваркен, несмотря на то, что противник уже поставил там новое минное заграждение. Без особых осложнений прошла весь остальной путь до Западного Гогландского плёса. А здесь, всплыв для последней подзарядки батареи, была обнаружена вражескими катерами, срочно погрузилась, но попала под довольно точную бомбёжку.
Мичман В.И.Поспелов, старшина команды трюмных
При нарушенной плавучести, с отказавшим рулевым управлением и повреждениями во многих других механизмах С-13 ударилась на глубине около 60 метров о грунт. Через выбитый штуцер глубиномера зафонтанировала вода в центральный пост. С этим справились, отверстие заделали, но общее состояние лодки смогли выяснить не сразу. Сперва надо было «замереть», не выдавать себя никакими звуками, потому что катера, по-видимому, потеряв лодку, не уходили ещё несколько часов. Акустик слышал шумы их моторов и винтов. Когда же стали опробовать технику, обнаружилось, что вертикальный руль заклинен повёрнутым влево, а электродвигатель, перекладывающий его, сгорел. При таком положении руля лодка не могла удерживаться на курсе. Надо было хотя бы привести руль в нейтральное положение, чтобы двигаться, управляясь машинами.
Мичман П.И.Замотин, командир группы движения
Как сделать это, обсуждали с участием всех, кто мог что-то предложить. И решили попытаться передвинуть руль, уцепившись газовым ключом за штырь валопровода, выступавший из кормовой переборки. Сперва дело казалось почти безнадёжным: навалившиеся на ключ двое краснофлотцев выбились из сил, сдвинув руль лишь на десятые доли градуса. А надо было переложить его на 27 градусов! Но пара сменяла пару, работа продолжалась, и за пять часов руль привели-таки в положение «прямо». Тем временем другие умельцы вернули в строй повреждённый гирокомпас, а его репитер, который обычно бывает перед глазами рулевого в центральном посту, перенесли к главным электромоторам. Одержать лодку на курсе теперь предстояло, регулируя обороты, вахтенным электрикам.
Е.Г.Юнаков, П.П.Маланченко, А.К.Соловьёв
Так возвращалась из похода С-13. К моменту встречи с нашими катерами была полностью разряжена аккумуляторная батарея. Но буксировка лодки оказалась невозможной из-за поднявшегося шторма. И пришлось ей, уже на ближних подходах к островной базе, ещё раз ложиться на грунт и пережидать непогоду.
Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов среди подводников. Кронштадт, 1942 год
В ликвидации боевых повреждений участвовала вся команда. Но, говоря о тех, кто своей находчивостью, изобретательностью, смекалкой помог лодке вернуться в базу, командир и комиссар называли прежде всего мичмана Павла Замотина и мичмана Василия Поспелова. О первом боевом походе в Ботнический залив, где С-13, потопив один за другим три транспорта, заставила противника на время прервать морские перевозки, комдив Е.Г.Юнаков, командир лодки П.П.Маланченко и военком А.К.Соловьёв доложили Военному совету флота. С-13 посетил снова прибывший на Балтику нарком ВМФ Н.Г.Кузнецов. Вероятно, по его инициативе вручение наград экипажу проходило не на нашей береговой базе, как обычно, а в зале Революции Военно-морского училища имени М.В.Фрунзе в присутствии командующего Ленинградским фронтом Л.А.Говорова и члена Военного совета фронта А.А.Кузнецова. Вручал награды нарком ВМФ. Все приглашённые на торжество почувствовали: народный комиссар стремился подчеркнуть значение того, что делают подводники и должны делать впредь.
Кузнецов Николай Герасимович, Кузнецов Алексей Александрович, Говоров Леонид Александрович
Второй эшелон бригады, развивая боевые успехи первого, распространил действия подводных лодок на новые районы на западе и севере Балтики. Коммуникации противника находились под нашими ударами практически на всём их протяжении, счёт потопленных вражеских судов всё возрастал.
Малая подводная лодка пятнадцатой серии типа «Малютка»
