Бутко Борис Анисимович, выпускник ленинградского нахимовского училища, фицер-воспитатель, пользовавшийся любовью и уважением нахимовцев 60-х и 70-х гг. прошлого века.
— Надеюсь, что приставка «второй» не помешает вам быть тоже первым,— пошутил воспитатель.— Я хочу в классе всех видеть первыми... Должен вам сказать, братья Коровины, что вашему деду я многим обязан. Но это не значит, что вы сможете этим воспользоваться в своих интересах. Поблажек не будет. Садитесь. Кто следующий? — Самохвалов Роберт Ксенофонтович! — вскочил наш «зануда». — Пожалуй, мы можем пока обойтись и без отчества,— улыбнулся Дмитрий Сергеевич.— Что вас привело к нам, Роберт? — Желание служить Родине, товарищ Кирсанов! — Капитан третьего ранга,— поправил его воспитатель.— Мы с вами люди военные. Продолжайте. — В дни, когда сгустились тучи международного положения и когда фашизм поднимает голову, каждый из нас должен помнить... — А мы помним...— тихо сказал воспитатель. И, поглядев на недоумевающего Самохвалова, повторил: — Мы всё помним и никогда не забудем. Не сможем забыть. Сердцем помним, Роберт Самохвалов! Садитесь. Кто следующий? — Куликов Вадим, товарищ капитан третьего ранга! — Так вот вы какой, Куликов. О матросах революции в своем сочинении хорошо написали. О том, что они вас призвали на флот. Приедем в город — перед вашими глазами всегда будет легендарный корабль Революции. И вы встретитесь с его ветеранами.
Ветеран революции, бывший матрос I статьи, служивший на крейсере "Аврора", Т.Г.Рудковский в группе нахимовцев на историческом корабле. Дата съемки [к.1960-х -н.1970-х гг.] Фото И.С.Болотина.
Еще кто хочет со мной познакомиться? — Коломийцев Алексей, товарищ капитан третьего ранга! — Ленинградец? — Так точно. — Читал ваше сочинение. Ваша мама здорова? — Так точно. — А отец? — Он умер. Он долго болел. — Уверен, вы одолеете трудности. Не питайте надежд на то, что все будет гладко. Но все может преодолеть человек... Если сильно захочет. А я убежден, что вы хотите стать настоящими моряками... Когда Дмитрий Сергеевич перезнакомился со всеми двадцатью семью новичками, он попрощался: — Теперь мы будем встречаться каждый день, милые мальчики... — Да он чокнутый! — сказал Валерка, когда Кирсанов ушел. — Сам ты чокнутый! —возмутился Вадим. — Он отличнейший человек!
Романенко Александр Павлович. Капитан 2 ранга. Офицер-воспитатель. Во время войны был тяжело ранен в ногу и достаточно заметно хромал.
— Вот он тебе покажет, какой он отличнейший! «Милые мальчики»!— передразнил Валерка Кирсанова.— «Мальчики с пальчики, вы и не знаете, что я злой великан». Вы видели,, как он ногой пришлепывает? Это совсем не к добру! — Помолчи-ка ты лучше!.. Но Валерка долго еще разорялся. Вот тип!
ЗДРАВСТВУЙ, УЧИЛИЩЕ!
Когда мы вернулись из лагеря, вид у училища стал жилой. Паркет был натерт, расставлена мебель, сверкали золоченые рамы картин. У знамени в вестибюле стоял часовой. Те, кто ожидал торжественной встречи, дождались ее. Все училище было выстроено на набережной у «Авроры». Какими несуразными казались мы, новички, на фоне подтянутых старожилов, щеголеватых преподавателей-офицеров! И вот командуют «смирно», и я в первый раз вижу нашего адмирала. Совсем не старик. Смуглый. Собранный. Пожилой «морской волк». Он обращается к нам с приветствием. — Сегодня у вас большой праздник,— говорит он.— Я сам когда-то был молодым.— Его смуглое лицо оживляется.— Юность... какое прекрасное слово! Вы вступаете на военную службу раньше других. Я убежден, что вы будете свято хранить нахимовские традиции...
Бачков Николай Мефодьевич, контр-адмирал., начальник училища в 1961-1963 гг. Грищенко Григорий Евтеевич, капитан первого ранга, затем контр-адмирал, начальник училища в 1949-1961 гг.
Он говорит о наших предшественниках, которые стали офицерами атомных кораблей и ракетных. Мне кажется, что-то распирает мне грудь и теснит дыхание. И когда адмирал вручает мне мою первую матросскую ленточку с надписью «Нахимовское училище», рука моя заметно дрожит. Ленточка и погончики! Вот оно, настоящее посвящение в рыцари моря ветераном войны! Ведь адмирал воевал вместе с дедом! Все ликует во мне. Все поет. Вспоминаются слова старой песни, любимой дедом: «Ты, моряк, красивый сам собою...» Не знаю, на всех ли произвело такое же впечатление посвящение в нахимовцы. Может быть, я слишком чувствителен? Но тот, кто не чувствует красоты флотской службы, чурбан! Да, чурбан, заявляю во всеуслышание!
***
А на другой день дежурный позвал: — Коровин второй, к начальнику политотдела. Зачем? Я не знал. И никак догадаться не мог. Я вообразил, что войду в большой кабинет, где за огромным столом меня встретит важный и суровый начальник. Поэтому я удивился, когда попал в крохотный, похожий на щель, кабинетик с окном, выходящим на набережную. За небольшим столом, зажатый шкафами, сидел совершенно седой капитан первого ранга. Планка орденских ленточек напоминала о том, что капитан первого ранга — участник войны. Я доложил, что Коровин второй по его приказанию явился. Он улыбнулся и показал мне на стул.
Артемий Артемиевич Стенин. Капитан 1 ранга, начальник политотдела в 1958-1971 гг.
— Я постою, товарищ капитан первого ранга. — Садитесь. Начальник политотдела рассматривал меня серо-голубыми глазами, словно желая понять, что я за тип. В чем дело? Неужели я уже в чем-нибудь провинился? Не хотелось бы с фитилей начинать свою флотскую службу! — Что у вас произошло, Максим, в школе? — спросил почти ласково капитан первого ранга. Вот оно что! Запоздалая месть Марины Филипповны? До чего же злопамятны взрослые! Я весь сжался. Не хотелось вспоминать пережитый позор. Но в добром (да, в добром) взгляде начальника я увидел сочувствие и расположение. — А ты не ершись и не замыкайся, сынок,— сказал он негромко, но убедительно. — Я был тоже колючий, как еж, в твоем возрасте, но пользы эта колючесть мне принесла мало. Ты не допрашиваемый, я не допрашивающий. Я тебе хочу добра... — А если вы мне не поверите? — Я привык верить людям и хочу, чтобы верили мне.
И такое у него было лицо, что я рассказал ему все, как родному отцу, не думая больше о том, что этот седой человек может мне не поверить. Нелегко было. Но я рассказал даже о том, что было сказано дедом о правде и кривде. — Ну что ж, Максим, правда все-таки победила. Все ясно. А позвал я тебя потому, — он достал из папки бумажку в конверте,— что анонимки я просто бросаю в корзину, но иногда доброхотный доносчик отваживается письмо подписать. И тогда я всегда себя спрашиваю: какую он преследует цель, почему ему выгодно очернить человека? Я не знаю, кто этот Шиллер, но уж, во всяком случае, не автор «Разбойников»... — Элигий? — Э. Шиллер. Я понял, что его цель — подмочить твою репутацию. Элигий все же послал мне привет! Злопамятный, гад! — К счастью для тебя, мы не легковерные простаки. Капитан первого ранга зажег спичку и, брезгливо держа, словно ящерицу, конверт с доносом Элигия, не торопясь сжег его; обугленную бумагу смахнул в глубокую стеклянную пепельницу. — Нам с тобой придется вместе три пуда соли съесть за три года. Учись, дорогой. Перед тобою большая дорога... Вы свободны, воспитанник Коровин! — перешел он на официальный тон. Я круто повернулся и вышел, радуясь и недоумевая — ведь он меня вовсе не знает.
Морозов Петр Степанович. Капитан 2 ранга, начальник политотдела в 1944-1950 гг., один из предшественников А.А.Стенина.
— Максим! — окликнул меня Белокуров.— Продраили тебя с песочком или начпо поздравил с прибытием?— кивнул он на дверь кабинета. Я сказал, что никто меня не продраивал, и не скрыл от Белокурова историю с часами. А с начпо был душевный, простой разговор. — Это Алексей Алексеич умеет,— сказал Белокуров. — Какой Алексей Алексеич? — Ну, Бенин, начальник политотдела. А уж коли заслужишь, продраит и из училища выгонит. Без всякой жалости. Строг!..— Он похлопал меня по плечу.— Держи выше нос!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Сам тот факт, что подводная лодка М-96 смогла выйти в боевой поход в ту кампанию, следует считать делом необычным, в реальность которого немногие поверили бы месяца четыре назад. Ведь это была та самая «Малютка», которая на исходе блокадной зимы попала под артобстрел на своей стоянке близ Т учкова моста и получила такую пробоину, что её едва удалось удержать на плаву с двумя затопленными отсеками. Восстановление лодки велось в основном силами её экипажа. Но командир лодки капитан-лейтенант Маринеско непоколебимо верил и внушал подчинённым: — «Малютка» выйдет в плавание в этом году, если не в первом, то во втором эшелоне! Непосредственным руководителем ремонта был талантливый и энергичный механик лодки инженер-капитан-лейтенант А. В. Новаков. Он же возглавлял партийную организацию корабля и по существу являлся нештатным политработником, так как военкомов «Малютки» не имели. Очень пригодилось (в этом случае, как ни в каком другом!) приданное бригаде спасательное судно катамаранного типа «Коммуна». Мощные подъёмные устройства «Коммуны» держали «Малютку» навесу, пока не закончились работы на корпусе, а нигде больше выполнить их тогда бы не удалось.
«Малютка» уходит в боевой поход
Командир подводной лодки М-96 Александр Иванович Маринеско
М-96 была испытана на Неве, экипаж сдал положенные учебные задачи, и лодка вошла в боевой строй. Сейчас она посылалась на ближнюю неприятельскую коммуникацию Таллин–Хельсинки с задачей, включавшей как разведку обстановки в заливе, так и непосредственные боевые действия. Маринеско справился и с тем, и с другим. При форсировании Гогландской позиции лодку обнаружили и стали преследовать вражеские корабли. Глубинные бомбы рвались то с левого, то с правого борта. От близких разрывов вышли из строя гирокомпас и другие приборы, погас свет. И в этих условиях Маринеско отлично управлял кораблём и сумел оторваться от преследователей. На третьи сутки похода, находясь в районе финского маяка Порккалан-Калбода (это там «Щука» Я.П.Афанасьева открыла два месяца назад боевой счёт бригады в новой кампании), М-96 потопила судно «Хелена». Боезапас был израсходован, а лодка, попав после атаки под бомбёжку, имела некоторые повреждения. Но разрешения вернуться в базу Маринеско не просил. Повреждения экипаж устранил, и «Малютка» ещё в течение недели маневрировала у обоих берегов залива. Она прошла 400 миль под дизелем и 380 под водой, пересекла 20 линий минных заграждений! Командующий флотом, характеризуя этот поход М-96, сказал: — Экипаж «Малютки» отличался выдержкой, мужеством, высоким пониманием воинского долга, а командир лодки Александр Иванович Маринеско был настойчив в поиске врага и искусен в торпедных атаках. Лодка доставила ценные сведения о расположении прибрежных фарватеров противника, о режиме его дозоров. За этот поход А.И.Маринеско был удостоен ордена Ленина.
Дальнее плавание Л-3
А Л-3 тем временем пересекала Балтику, следуя в юго-западный её конец, за датский остров Борнхольм, в предпроливную зону. Иначе говоря, — в тыловой водный район Германии. Капитану 2-го ранга Грищенко предписывалось прежде всего произвести разведку, как следует сориентироваться, а уж потом ставить мины. Л-3 являлась самым мощным нашим подводным кораблём из находившихся тогда в строю. Только она одна обладала аккумуляторными батареями, позволявшими пройти весь Финский залив без всплытий для подзарядки. Нам очень недоставало этой подлодки в первом эшелоне, к выходу в составе которого она не была готова. Фактически Л-3 оказалась нашим единственным действующим минным заградителем. «Лембит» мог пока использоваться только как торпедная подлодка: английский боезапас, на который были рассчитаны минные шахты этого минзага, иссяк. Тем большие надежды возлагались на поход Л-3. Недаром именно на эту подводную лодку попросился в её дальнее и длительное плавание и получил «Добро» от командования флота, писатель Александр Зонин, собиравшийся написать книгу о балтийских подводниках.
Писатель Александр Ильич Зонин
Капитан 2-го ранга Грищенко тщательно готовил корабль и экипаж к большому походу. Некоторым членам экипажа требовалось заново втягиваться в корабельную службу. Например, командиры рулевой и торпедной групп провели зиму в морской пехоте.
Командный состав подводного минного заградителя Л-3 сфотографировался перед выходом в боевой поход
Да и у остальных подводников ослабли навыки управления действующими механизмами, — лодка не выходила в море почти три четверти года. А «разминки» на Неве, при самом серьёзном отношении к этим учебно-тренировочным выходам, не могли в полной мере вернуть экипажу общую слаженность действий, боевую походную «форму». Это так или иначе сказывалось в начале первого после той зимовки похода почти на каждой подводной лодке. Сказалось и на Л-3, когда она, ещё не дойдя до Борнхольма, встретилась с противником в центре Балтики. К югу от острова Эланд был обнаружен крупный немецкий конвой, — транспорты и танкеры в охранении эсминца, сторожевых кораблей и катеров. Грищенко атаковал смело, с короткой дистанции, потопив двухторпедным залпом танкер. Как потом установили, — «Лильевальд» грузоподъёмностью около пяти с половиной тысяч тонн. После залпа, когда облегчился нос лодки, боцман упустил какие-то секунды при перекладке горизонтальных рулей, проявили нерасторопность и трюмные машинисты, и лодку выбросило наверх. Из воды выступили её рубка и носовая часть палубной надстройки. Командир быстро увёл корабль на глубину, но противник заметил лодку. Оторваться от преследования удалось лишь через четыре часа. Когда Л-3 подвсплыла ночью, над морем ещё стояло зарево: горела вырвавшаяся из потопленного танкера нефть. На лодке имелись повреждения от разрывов глубинных бомб, но они поддавались устранению. Командира больше беспокоили обнаружившиеся недочёты в выучке команды. Донося о своей победе, Грищенко сообщал, что задержится в центральной части моря на несколько дней для отработки управления лодкой в подводном положении и тренировки рулевых-горизонтальщиков. Это было вполне оправданно. Командирам лодок, вышедших в боевые походы после крайне сжатой и неполноценной практической подготовки к плаванию и атакам («полигон» на Неве не давал того, что приобретается учёбой в море), приходилось обучать и тренировать экипажи между фактическими атаками. Особенно, если выявлялась в чём-то слабина. 22 августа с Л-3 был принят сигнал о прибытии на позицию в западной части моря. Т еперь в штабе знали, что Грищенко «на месте» и начинает разведку для минных постановок.
У Щ-407 залило перископы
Развёртывание второго эшелона продолжалось. Через островную базу Лавенсари прошли на запад ещё три подводные лодки. Одна из них — Щ-407 попала при форсировании финского залива в очень трудное положение.
Командир подводной лодки Щ-407 Владимир Константинович Афанасьев
Это была самая новая из балтийских «Щук», достроенная в блокадную зиму. Командира капитана 3-го ранга В.К.Афанасьева и большую часть экипажа перевели на неё с подводной лодки Щ-318, которая стояла в капитальном ремонте, сохранив сплочённый боевой коллектив, испытанный в походах финской кампании. Читатель уже знаком с Яковом Павловичем Афанасьевым, тоже капитаном 3-го ранга, командиром Щ-304. Е сли бы у нас сохранялся существовавший в старом русском флоте обычай присваивать сослуживцам-однофамильцам имя числительное, то командир Щ-407 Владимир Константинович Афанасьев именовался бы Афанасьевым первым, потому что служил на подлодках Балтики дольше и всё время на «Щуках». Словом, командир и экипаж Щ-407 были достаточно опытными, но сама лодка до первого боевого похода в море ещё не бывала. Все испытания она прошла на Неве. В поход взяли дивизионного штурмана капитан-лейтенанта М.С.Солдатова по его настоянию, который словно чувствовал, что понадобится именно на этом корабле. На Лавенсари Щ-407 и прибывшую туда вместе с ней С-9 пришлось задержать на целых пять дней. Вблизи острова были обнаружены новые минные постановки противника. Потребовалось проверять используемые для проводки лодок фарватеры. Западнее, в районе Гогланда, рыскали вражеские противолодочные корабли. Штурмовать их неоднократно вылетали наши ИЛы. Для оперативного руководства боевым содействием подводникам с воздуха на Лавенсари находился заместитель командующего ВВС флота генерал-майор авиации Г.Г.Дзюба. Ввиду напряжённой обстановки на Гогландских плёсах для сопровождения каждой лодки до точки погружения назначалась целая группа малых надводных кораблей, и их часто водил сам командир кронштадтского ОВРа капитан 1-го ранга Ю.В.Ладинский. «Щуку» В.К.Афанасьева провожали за Лавенсари пять катерных тральщиков и три сторожевых катера. Они обеспечили лодке спокойное погружение в назначенной точке. Из трёх возможных маршрутов форсирования Гогландского рубежа Афанасьев избрал «средний» — между Гогландом и Большим Тютерсом. 21 августа был принят сигнал о том, что Щ-407 вышла в открытое море. И только вслед за этим — радиограмма, из которой мы узнали: залив форсирован лодкой вовсе не благополучно. Неподалёку от банки Викола всплывшую для определения места лодку атаковал противолодочный самолёт. «Щука» срочно погрузилась, но разрывы бомб, сброшенных самолётом, основательно её сотрясли. В одном из отсеков появилась течь в корпусе, вышли из строя гирокомпас, электроприводы горизонтальных рулей. Под руководством инженер-механика В.Г.Кудрявцева эти повреждения были устранены в течение суток. Однако имелось ещё одно, более серьёзное повреждение: вследствие нарушения герметичности оптических систем отказали оба перископа. Ко времени передачи радиодонесения обо всём происшедшем, когда Щ-407 уже подходила к назначенной ей позиции в районе Виндава–Либава, на лодке убедились, что вернуть перископы в строй своими силами невозможно. Тем не менее, командир «Щуки» и её военком старший политрук Ф.Ж.Мишин просили разрешить им продолжать боевой поход, ведя поиск противника в надводном положении в тёмное время суток. Прежде чем ответить на эту радиограмму, командир бригады долго раздумывал, советуясь с полковым комиссаром М.Е.Кабановым и со мною. Лодка без перископа — это надводный корабль с не лучшими маневренными качествами и слабо защищённый, если не считать того, что она может скрываться под водой и ложиться днём на грунт.
Алексей Михайлович Матиясевич
Если бы Афанасьев донёс о состоянии корабля не из открытого моря, а ещё из залива, ему, конечно, было бы приказано возвращаться в базу. Но лодка уже дошла до своей позиции, её командир и экипаж стремились, несмотря ни на что, выполнить боевую задачу. И в конце концов, ночные надводные атаки не сложнее обратного перехода через Финский залив вслепую, который Афанасьеву всё равно ещё предстоял. — Пусть остаются там и воюют, — решил Андрей Митрофанович Стеценко. — Может быть, что-нибудь и потопят, ночи сейчас уже длиннее. Хорошо, что пошёл Солдатов, — штурманская служба подвести не должна. Решение оставить Щ-407 в море одобрил командующий флотом.
Продолжение развёртывания второго эшелона
А Финский залив уже форсировали Щ-309 под командованием капитана 3-го ранга И.С.Кабо и «Лембит» под командованием капитан-лейтенанта А.М.Матиясевича. Обе подлодки перед проводкой их в Кронштадт проверяла комиссия штаба флота во главе с контр-адмиралом И.Д.Кулешовым, бывшим тихоокеанским подводником. По ходу проверки проводились общелодочные учения. Сноровка личного состава оставила хорошее впечатление, в чём я особенно и не сомневался, так как раньше сам учинил обоим экипажам основательную проверку. «Щука» капитана 3-го ранга И.С.Кабо побывала в прошлую кампанию в трудном позднеосеннем походе. «Лембит» шёл в боевой поход уже в четвёртый раз. Для капитан-лейтенанта А.М.Матиясевича поход был третьим самостоятельным, и мы его не относили к молодым командирам. Успели получить признание его обстоятельность в принятии решений, отменная выдержка и прекрасная общеморская подготовка.
Исаак Соломонович Кабо
«Лембиту» планировалось действовать в районе острова Утэ близ устья Финского залива, на подходах к шхерным фарватерам. Здесь было довольно бойкое место на морских путях между Германией и её союзницей Финляндией. «Щука» Кабо направлялась в Аландское море. Обе подлодки без особых осложнений прошли Финский залив. Затем, примерно в расчётное время, были приняты сигналы о прибытии их в назначенные районы. Большая карта на нашем командном пункте, где капитан 3-го ранга Тюренков делал соответствующие отметки, наглядно показывала, как всё шире охватываем мы Балтику активным поиском вражеских судов — целей для атак.
Немцы были самоуверенны и беспечны. Боевые успехи П. Д. Грищенко
Но гитлеровцы, оказывается, ещё верили, что есть на Балтике места, куда нам не добраться. На тыловых коммуникациях противника за Борнхольмом, где в это время находилась Л-3, она застала светившие, как в мирное время, маяки, а каботажные суда плавали с включёнными ходовыми огнями.
Торпедисты готовят торпедные аппараты для следующей атаки
Не гонясь за лёгкими, малозначительными успехами и стараясь не выдать присутствия подлодки (это удалось не вполне, её начали искать эсминцы, причём есть сведения, что немцы склонны были тогда считать лодку английской, прорвавшейся через проливы), капитан 2-го ранга Грищенко три дня кропотливо вёл разведку. Он выяснял, где пролегают и где пересекаются фарватеры, по каким маршрутам ходят морские паромы. 25 августа, командир Л-3 донёс, что на выявленных путях движения неприятельских судов выставлены тремя банками все 20 имевшихся на борту мин. Это были самые западные из осуществлённых нашей бригадой минных постановок. В их координаты входил тот самый меридиан, на котором расположен Берлин. Ждать действия своих мин в задачу Грищенко, естественно, не входило. Но они сработали. Как мы в своё время узнали, на них довольно скоро подорвались один за другим и затонули два транспорта, затем шхуна, а позже, в начале 1943 года — немецкая подводная лодка U-416. Всё это было занесено на солидный уже боевой счёт подводного минзага Л-3. Сентябрь принёс немало добрых вестей с моря. Это был месяц, когда на коммуникациях противника действовал почти весь наш второй эшелон, а затем стал развёртываться и третий. 1 сентября об очередных своих торпедных атаках донёс Грищенко. Говорю «об очередных», потому что за три дня до того, 28 августа, Л-3 тоже выходила в атаку на крупный конвой, причём, как гласило донесение командира, четырёхторпедным залпом (атакуемые цели, очевидно, того стоили) были потоплены сразу два транспорта. После атаки лодке удалось оторваться от противника, но он напал на её след позже, при переходе Л-3 в соседний район моря. Преследование, подробности которого мы, как обычно, узнали лишь после возвращения лодки в базу, было длительным. Е го прервал жестокий шторм, который не выдержали и прекратили погоню лёгкие противолодочные корабли. Как рассказывал Грищенко, подводники ощущали шторм, даже находясь на грунте. Когда же волнение стало стихать, выяснилось, что немцы окончательно лодку не потеряли, и её караулит эсминец, не дававший ей ни всплыть, ни включать какие-либо механизмы, — тогда началась бы прицельная бомбёжка.
Во время отлёживания лодки на грунте посередь Балтики, писатель А.И.Зонин и старший лейтенант Л.В.Новаков увлечённо играют в шахматы
В такой ловушке на дне моря экипаж Л-3 провёл двое суток. Пользуясь данными гидроакустики, Грищенко (он раньше многих других командиров её оценил, привык на неё полагаться) улучил подходящий момент для всплытия под перископ, намереваясь атаковать эсминец, — другого выхода из положения он не видел, хотя и рисковал попасть под таран. Это и была одна из атак Л-3, о которых радировал её командир 1-го сентября. Потоплен ли эсминец или, может быть, повреждён, осталось не вполне ясным. Во всяком случае, лодку он больше не преследовал. И она смогла в тот же день произвести ещё одну атаку. Шёл крупный конвой в составе нескольких транспортов с охранением, и Грищенко вновь поставил себе задачу поразить одним залпом две цели. Потому и не пожалел на этот залп последние четыре торпеды, выпустив их с семисекундными интервалами согласно таблицам Томашевича.
Немецкий транспорт «Гинденбург» тонет после торпедного удара подводной лодки Л-3
В потоплении одного очень крупного транспорта командир лодки был убеждён. Он видел в перископ, как судно тонуло. Другой, тоже солидных размеров, остановился и стал стравливать пар, может быть, пытаясь предотвратить взрыв котлов. Это судно следовало считать торпедированным. Мы ввели в обиход такой термин для случаев, когда не было полной уверенности в том, что объект атаки уничтожен. В связи с полным израсходованием боезапаса Грищенко получил «Добро» возвращаться в базу.
А.М.Матиясевич, командир «Лембита»
4 сентября мы узнали о первом за нынешний поход боевом успехе канитан-лейтенанта Матиясевича. Несколько дней до этого его «Лембит» скрытно маневрировал в районе островов Утэ и Бенгшер на подходах к финским шхерным фарватерам, ведя разведку. Ещё в Ленинграде, узнав, в какой район посылается лодка, Матиясевич задался целью проникнуть на внутренний рейд острова Утэ, где по имевшимся данным могли формироваться или отстаиваться конвои, следовавшие через шхеры в порты Финляндии или обратно. Алексей Михайлович подолгу просиживал над картой, производил расчёты и сожалел, что на «Лембите» торпедные аппараты только в носу. Рейд Утэ имел узкий выход, разворачиваться после залпа трудно. Но свой замысел он осуществил, — на рейде острова «Лембит» побывал, ничем себя не выдав. Атаковать там, правда, в тот день оказалось нечего. Однако полезно было уже то, что разведаны условия прохода на рейд, куда ещё никто из наших подводников не заглядывал. Остров Утэ, как я уже говорил, стоял на бойком месте. Мы не собирались обходить его вниманием и впредь. А объектом атаки, о которой донёс командир «Лембита», явился конвой, приближавшийся к острову с запада. Матиясевич выбрал целью самый крупный транспорт, шедший вторым в походном ордере. В том, что цель поражена, подводники удостоверились не только по взрыву, который услышали через минуту после залпа. Обстановка позволила немного погодя подвсплыть под перископ, и командир увидел сновавшие на месте потопления транспорта катера, а остальной конвой, прибавив ход, удалялся к шхерам. После этой атаки корабли охранения лодку не преследовали. Очевидно, следа торпед никто не заметил, гибель транспорта объяснили подрывом на мине. Словом, командир и экипаж «Лембита» сработали отменно. Когда я располагал потом всеми данными об этой атаке, искусно проведённой командиром, который меньше двух лет назад совершенно не был знаком с подводными лодками и вообще не имел опыта в применении морского оружия, захотелось вспомнить добрым словом командирские классы при Учебном отряде подплава, где за считаные месяцы гражданским морякам давали всё необходимое, чтобы они быстро становились квалифицированными военными моряками. И Алексей Михайлович Матиясевич, рассказывая об этой атаке, говорил, что, убедившись в её успешности, ещё раз испытал глубокую благодарность к тем, кто учил его в командирских классах УОПП теории и практике торпедной стрельбы. Однако гарантированных успехов на войне не бывает. Несколько дней спустя Матиясевич снова выходил в атаку на крупный конвой, наметил цель, произвёл все расчёты, довёл боевое маневрирование до команды «Пли!» и залпа... Но обе выпущенные торпеды прошли мимо цели. Может быть, дала себя знать крупная зыбь на море, может быть, в решающий момент атакуемое судно отклонилось от курса... А шли уже последние сутки определённого лодке и обеспеченного корабельными ресурсами срока пребывания на позиции. Т оплива, пресной воды и продовольствия должно было остаться лишь на обратный путь, В штабе, естественно, помнили об этом, и комбриг, не дожидаясь особых докладов на сей счёт, приказал «Лембиту» возвращаться в базу. На это последовал немного неожиданный, но вообще-то не удививший нас ответ. Командир корабля капитан-лейтенант А. М. Матиясевич и военком старший политрук П. П. Иванов доносили, что, подсчитав лодочные ресурсы, решают остаться в районе боевых действий ещё на сутки. Командира и комиссара можно было понять, ведь торпеды-то, в отличие от всего остального, лодка ещё не израсходовала. А позиция была такой, где цель могла появиться в любой момент. Решение задержаться на позиции оправдало себя. Но оно привело экипаж «Лембита» не только к новой победе. Об этом я расскажу чуть позже.
Щ-309 стала гвардейской
Несколько раз за это время поступали донесения от находившейся на северо-западе Балтийского морского театра, в Аландском море, подводной лодки Щ-309. Она действовала в неразведанном ещё районе, и маршруты перевозок противника там были выявлены не сразу. Но потом капитан 3-го ранга Кабо за короткий срок провёл серию атак. Их целями были крупный транспорт, эсминец из охранения того же конвоя, снова транспорт, и ещё один, и ещё. В одном случае Кабо заметил, что атакованному судну удалось уклониться от торпед. В остальных считал, что цель поражена, хотя удостовериться в этом имел возможность не всегда, так как преследующие лодку сторожевики заставляли уходить на глубину.
Командир гвардейской «Щуки» Щ-309 Исаак Соломонович Кабо
Так что боевой счёт Щ-309, как и некоторых других лодок, складывали из плавединиц противника, потопленных наверняка, и потопленных предположительно или торпедированных. При послевоенной сверке всех данных с использованием и документации противника часть боевых успехов этой «Щуки» подтвердилась, часть осталась под вопросом. При всех этих оговорках поход Щ-309 на северо-запад Балтики бесспорно был успешным. Экипаж капитана 3-го ранга Кабо не только нанёс противнику ощутимый урон, но и создал вместе с лодками, действовавшими на соседних позициях, напряжение в морских перевозках гитлеровцев там, где они до тех пор чувствовали себя довольно вольготно. Далось всё это нелегко. Только после одной атаки Щ-309 не преследовалась. От близких разрывов бомб не раз выходили из строя жизненно важные механизмы. И от того, удастся ли вновь ввести их в действие, зависела судьба корабля. При одном из срочных погружений под бомбёжкой заклинило горизонтальные рули, и «Щука» провалилась с сильным дифферентом на глубину, превышающую допустимую для её корпуса. Почти в любом другом месте Балтики она ткнулась бы в грунт, но в Аландском море глубины большие. Однако корпус выдержал сверхрасчётную нагрузку, как выдержал и личный состав лодки все превратности более чем полуторамесячного похода. Признанием боевого мастерства и мужества экипажа Щ-309 явился последовавший вскоре приказ наркома ВМФ, которым эта подводная лодка включалась в морскую гвардию.
Командующий КБФ адмирал В.Ф.Трибуц зачитывает приказ наркома ВМФ о присвоении подводной лодке Щ-309 гвардейского звания
Экипаж подводной лодки Щ-309 после возвращения из боевого похода и присвоения гвардейского звания. Кронштадт, лето 1942 года
В прошлом году готовил этот командир свое «Решение на боевую службу» в штабе флота. Подошло время докладывать и утверждать это «Решение» командующим флотом. Командующий был в отпуске, а его первый заместитель и начальник штаба были то ли в Москве, то ли на каких-то ученьях. Одним словом, за комфлота остался адмирал (не буду называть его фамилию) — начальник одного из ведущих управлений штаба. Адмирал этот в лейтенантские свои годы некоторое время воевал на суше, в морской пехоте и даже командовал взводом разведчиков, чем немало гордился. Вот ему-то и предстояло утвердить «Решение» вместо комфлота. Доклад был уже окончен и ВрИО комфлота занес, было, руку с красным карандашом для утверждения, но, желая, очевидно «блеснуть» своей тактической эрудицией, задал вдруг не без ехидства «коварный» вопрос ... «А как вы будете уклоняться от обнаружения вероятным противником?» — В соответствии с действующими документами, погружением на избранную глубину и отворотом от пеленга ..., начал было отвечать командир, но адмирал прервал его: «Что это у вас, у подводников, за шаблонный тактический прием — погружение да погружение? Не хотите вы ничего нового предлагать! Вот, когда я воевал в морской пехоте и командовал разведчиками... Идем лесом. Вдруг навстречу видим к лесу немцы подходят. Я командую: — Взвод, на дерево! Залезли мы на деревья, немцы прошли мимо — не заметили. А у вас «погружение» да «погружение», ничего нового!...» Командир внутренне расхохотался, но внешне сохранил «каменное лицо». Впрочем, адмирал, страшно довольный тем что «срезал» подводника, уже ставил свою замысловатую красную «закорючку» в углу огромной карты графического плана «Решения»...
И такие «флотоводцы» у нас бывают, думал я, поднимаясь в рубку к перископу. Но думай не думай, а, кроме ухода на глубину, ничего я этому самолету не противопоставлю...
Опять проклятый «Орион»!
Повторилась процедура всплытия под перископ. Наверху было уже довольно темно. Начали «зажигаться» звезды. Судов и кораблей не просматривалось. Море — почти штилевое. Можно становиться под РДП и заряжать батарею. Только бы небо было чистым! Даю соответствующие команды. Мотористы запускают дизель. Начинаем заряжать «подсевшие» аккумуляторы. Снижаю боевую готовность, уступаю место у перископа вахтенному офицеру - командиру группы управления БЧ-2 старшему лейтенанту Колиниченко. Сам спускаюсь в центральный пост, усаживаюсь в кресло, углубляюсь в чтение «Тактического руководства». Как всегда, почти неожиданно, звучит неприятный доклад радиометриста: «Слева 120, слабый сигнал самолетной РЛС! Предположительно работает «Орион»! Кричу вахтенному офицеру: «Пока с РДП не снимайся!» Спешу в радиолокационную рубку, благо она рядом — в левом кормовом углу отсека. Вахтенный радиометрист, прижимая к ушам наушники, впился взглядом в один из небольших экранчиков на пульте поисковой станции — радиолокационного пеленгатора. На экранчике пульсирует светло-зеленый лучик — сигнал чужого радиолокатора. — Ну, что сигнал? — с надеждой, что он исчезнет, спрашиваю у метриста. — Увеличивается, — с ноткой горечи, но твердо докладывает он. Вот досада, мелькает в голове, а сам уже спокойно командую по внутрепереговорной связи вахтенному офицеру: «Снимайся с РДП!». Звучат команды: «Срочное погружение!», «Стоп зарядка!», «Приготовить третью линию вала и мотор экономхода к работе!» и т.п. Мы опять на глубине. Минут через 20-30 попробую повторить весь маневр сначала. Но и через полчаса и через час, полтора, встать под РДП не удается. Совершенно ясно, что в воздушном пространстве над районом, определенным Главным штабом ВМФ для нашей боевой службы, барражирует патрульный самолет ВМС США «».
Получив отраженный от наших выдвижных устройств радиолокационный сигнал, он обнесет место обнаружения радиогидроакустическими буями, вызовет себе на подмогу еще парочку самолетов уже с солидным запасом глубинных бомб, а то и призовет с ближайших баз отрядик противолодочных кораблей. Они, как волки вокруг загона для скота, будут рыскать над нами и вокруг нас день и ночь. Наконец, мы не выдержим и, разрядив аккумуляторы «до воды», задыхаясь отравленным углекислотой горячим воздухом (регенеративные установки (устройства, поглощающие углекислый газ и выделяющие кислород. При работе интенсивно выделяют тепло.) тоже имеют пределы работы), с позором всплывем. Это в настоящее — в мирное время. А во время войны нас просто разбомбят «глубинками». Впрочем, даже если нас не обнаружат в мирное время, то после взлета из-под воды первой же нашей ракеты, лодка будет запеленгована и уничтожена. Своей «черепашьей» скоростью — 3 узла (экономход) и 10 узлов только в течение одного часа (наш «парадный» подводный ход) мы далеко от точки обнаружения все равно не уйдем. Но тогда наша гибель будет оправдана тем ударом, тем ущербом противнику, который мы ему нанесем! Ведь в пределах досягаемости наших ракет крупные административно-политические и экономические центры США, например Сан-Франциско. А сейчас, во время холодной войны, дать обнаружить себя — значит нанести прямой ущерб обороноспособности Родины, значит, пустить на ветер огромные денежные средства, которые тратят на нас — подводников, солдат первого эшелона ее Армии. Зачем, в этом случае все наши ограничения условий нормального человеческого существования? Зачем, в конце концов, мы подрываем свое здоровье «ползая» на океанской глубине за тысячи миль от родных берегов? Никак, ну никак нельзя дать себя обнаружить!
Великое сидение
Советуюсь с механиком, старпомом. Прикидываем плотность электролита в батарее: как долго мы еще сможем обеспечить себя, так называемым, «экономическим » трехузловым ходом? Сколько еще сможем дышать относительно чистым воздухом? Получается, что «по дыханию» мы сможем продержаться еще довольно долго, а вот по плотности электролита — суток пять-шесть, не дольше. Решаем ввести максимальный режим экономии электроэнергии. В душах наших — надежда, что в следующую ночь мы все-таки сможем зарядить аккумуляторы и провентилировать отсеки. Отменяю все занятия и работы, кроме связанных с ходом и плавучестью корабля. Подвахтенным приказываю отдыхать, лучше всего лежа в койках (так меньше расходуется кислород). Выступаю по лодочной трансляции перед экипажем с кратким обращением — разъяснением ситуации. Вообще замечено давно, что отсутствие информации резко отрицательно действует на людей, находящихся в замкнутом пространстве. Особенно напряжена психика моряков в изолированных друг от друга отсеках подводной лодки. Во время войны на некоторых лодках практиковали информирование экипажа о действиях командира и вообще главного командного пункта лодки с помощью нештатных комментаторов.
Ими обычно становились замполиты или фельдшеры, то есть наименее занятые управлением офицеры. Во всяком случае я находил упоминание об этом во вполне официальных источниках — бюллетенях о действиях наших подводных лодок в Великой Отечественной войне. Пишут о том же американцы. Со своей стороны, не упускаю случая пообщаться с людьми в отсеках хотя бы с помощью трансляции. В лодке наступает полная тишина, нарушаемая шумами работающих механизмов и короткими командами вахтенного офицера и вахтенного механика. Старпом отдыхает после дневной вахты, я занялся анализом температурно-плотностного режима воды на различных глубинах района патрулирования. «Маракую» над выбором глубины движения. Стараюсь, как всегда, решить трудноразрешимую задачу: выбрать такую глубину, на которой нас бы, по возможности, не слышал никто, а мы бы слышали всех, причем шумы «целей» обнаруживали бы, как можно дальше (на расстояниях, позволяющих уклониться от обнаружения под слоем «скачка» плотности). А может быть повезет и найдем «жидкий грунт» — слой с плотностью воды, позволяющий лечь на него, как на дно и отлежаться без движения, не затрачивая драгоценный запас электроэнергии до очередного подвсплытия на сеанс связи? Однако расчеты показывают, что мечты эти напрасны: жидкого грунта в районе патрулирования нет! Как всегда, ограничение в кислороде вызывает сонливость... Время до наступления вечерних сумерек тянется долго... Наконец, по моим расчетам наверху начало темнеть. Опять тревога. Опять перископная глубина. И опять неудача! Причем на этот раз не слабые, а сильные сигналы «Орионов»! По характеру сигналов ясно, что над нами уже два патрульных самолета. Утешает, что ни всплесков, ни активных звуковых посылок не прослушивается. Стало быть, буи самолеты не сбрасывают, есть надежда, что лодка еще не обнаружена. Но поиск явно ведется! Почему? Впрочем, раздумывать времени нет, ухожу на глубину...
Проходят еще сутки. При очередной попытке встать под РДП обнаруживаем сигнал работы уже не «Орионов», а «»! Ничего не понимаю. Откуда здесь снятые с вооружения американских ВМС базовые патрульные самолеты типа «Нептун»? Известно, что янки продали их японцам, а до Японии отсюда далековато... Продолжаем скрывать свое пребывание в районе на приличной глубине. Пересидим или нет? В целях экономии электроэнергии приказываю отключить все, не связанные с обеспечением хода, механизмы. Отключаем даже камбуз, переходим на сухой паек. В таком режиме плаваем еще три дня... Ура! На исходе пятых суток, всплыв под перископ, никаких сигналов работы радиолокаторов, силуэтов и огней судов не обнаруживаем! Неужели пересидели? Встаем, наконец, под РДП, благо погода позволяет. Вентилируем отсеки, заряжаем батарею и пополняем запас сжатого воздуха. Утром немного затягиваю погружение: глубоко разрядили мы батарею, время зарядки увеличилось. Погружаемся, когда солнце уже довольно высоко. Хотя океан по-прежнему пуст, риск быть обнаруженным есть. Еще ночью, после расшифровки полученных в наш адрес радиограмм, стало понятно, почему над нами летали янки и самолеты «Страны восходящего солнца». Оказывается, именно в нашем районе бывшие союзники тренировали бывших своих врагов. Судя по тому, что район патрулирования нам командование не поменяло, поиск подводных лодок в районе успеха не имел. Ни «Орионы», ни «Нептуны» нас не обнаружили... Во всяком случае, я так считаю.
Наслаждаемся горячей пищей. После трехсуточного употребления деликатесов типа паюсной икры, воблы, сгущенки, шоколада, галет, печенья, консервированных коровьих языков и рыбных консервов, даже сдобренных глотком сухого вина, горячий украинский и жареная картошка со шницелем, величиной с подошву, здорово поддерживают наш боевой дух. Не беда, что борщ из консервов, картофель, мясо и хлеб тоже из специальных банок, главное они горячие! Продолжаем галсировать в районе. Всему приходит конец. Время патрулирования истекает. Пора возвращаться на родную Камчатку! , Всплываем в надводное положение. Море, как любят говорить матросы — «горбатое». Двигаться под РДП можно, но не обязательно. Использую формальные ограничения для такого режима движения, указанные в Тактическом формуляре корабля, записываю в вахтенный журнал погоду и решаю до рассвета следовать в крейсерском положении.
Домой!
Честно говоря, не очень-то в тот вечер «горбатилось» это море. Но подводники поймут меня. Очень уж хочется очистить отсеки от накопившегося мусора, камбузных отходов и, самое главное, от взрывоопасных пластин регенеративного вещества, изрядно поработавших на очистке воздуха от углекислоты и пополнении его кислородом. Их, этих пластин, накопилось довольно много. При соприкосновении с маслом, которого в трюмах лодки бывает, к сожалению, тоже довольно много, они становятся крайне пожаро- и взрывоопасными.
Что такое пожар в изолированном пространстве отсека подводной лодки знают не только подводники. Отсек может выгореть вместе с людьми почти мгновенно! Существует, правда, специальное устройство для «выстреливания» мешков с мусором на определенной глубине, но оно, как показывает практика, крайне ненадежно и может привести лодку в аварийное состояние. Я лично старался этим устройством не пользоваться, тем более на боевой позиции. А потому: «По местам стоять, к выносу мусора!» — знакомая каждому подводнику команда, звучит по корабельной трансляции. Любят подводники эту команду. Интересное наблюдение. Самые заядлые курильщики почему-то попадают в «вверхустоящие» номера расчета расписания по выносу мусора. Это их маленькая хитрость. В то время, как у «нижних» номеров, чье место под нижним рубочным люком, старпом-придира проверяет готовность мусора к выбросу за борт — консервные банки должны быть пробиты, дабы сразу затонуть и не демаскировать лодку, среди мусора не должно быть газет, типа «Красной Звезды» или «Боевой вахты», «Правды» и т. д.— ловкачи из стоящих в ограждении рубки и на мостике, успевают сделать несколько сигаретных затяжек. Самые нахальные пытаются закурить даже в боевой рубке, но бдительные глаза старпома снизу и мои сверху не дают им этого делать. Тут нужен глаз да глаз: от искры, попавшей на пластину регенерации, может произойти черт те что! Поэтому, как только мусор из последней «кандейки» улетает за борт, я вздыхаю с облегчением. С моего разрешения старший помощник командира снижает боевую готовность на одну ступень: объявляется «Боевая готовность номер два — надводная» и свободные от вахты («подвахтенные») получают возможность по три-пять человек выходить на несколько минут наверх. Повесив на специальные крючки контрольные номерки, называемые с военных времен «секторами» (во время войны на них были обозначены сектора дополнительного наблюдения за горизонтом, все вышедшие наверх были обязаны в помощь сигнальщику и вахтенному офицеру следить за обстановкой; теперь они в основном, играют роль контроля за количеством вышедших в ограждение рубки. - При погружении на крючках не должно оставаться ни одного "сектора" ), доложив: «Сектор №..., матрос (старшина, лейтенант) такой-то вышел наверх!», они дышат океанским воздухом или дымом сигарет. Я — некурящий и от всего сердца жалею курящих: не очищают они свои легкие даже при коротких всплытиях (в лодке курить нельзя). Затем, доложив: «Сектор №..., матрос такой-то спустился вниз!», «подышавший» спускается в центральный пост, где его с нетерпением ожидает очередной... Нахождение наверху большого количества людей затруднит срочное погружение, которое производится при обнаружении силуэта или огней судна (самолета), сигнала работы любого радиолокатора.
За считанные секунды лодка должна нырнуть на глубину. Никто не должен знать о нашем пребывании , тем более определить маршрут развертывания или возвращения подводного ракетоносца. Война, как ее не назови «холодной» или «горячей», продолжается... Настроение у нас приподнятое. Мы честно отслужили боевую службу и теперь: «Вперед на Запад!». Среди офицеров распространена «бородатая» шутка: повести носом в корму и спросить у товарища чувствует ли он запах гниющего капитализма? Если не хохот, то улыбку такой вопрос, как правило, вызывает. Одним словом, веселитесь проклятые империалисты в своих «Сан-Францисках», на этот раз обошлось — наш ракетоносец уходит к своим берегам! Но мы-то знаем, что на смену нам уже пришла следующая ракетная субмарина и мир по-прежнему балансирует над ядерной пропастью. Правда, думать об этом сейчас не хочется , хочется хоть немного расслабиться и послать все войны, в том числе и холодные, к чертовой бабушке! Однако опыт и здравый смысл подсказывают: расслабляться сейчас ни в коем случае нельзя! Опыт войны говорит, что вероятность гибели лодок при их возвращении с позиций возрастает по мере приближения к родным берегам. Сутки при возвращении кажутся длиннее. Стараемся заполнить свободное время тщательными осмотрами и, по возможности, ремонтом механизмов. Устраиваем соревнования-викторины по знанию корабля. Через день в подводном положении крутим в первом отсеке «картины». Это, как правило, комедии. За репертуаром слежу сам. Мой замполит — капитан 3 ранга Коля Соколюк, политработник хороший, обладает здоровым украинским юмором, но в кинофильмах, на мой взгляд, разбирается не очень. Тщательно слушаем глубину. Слежения за нами, вроде, нет. Зная плюсы и минусы нашей акустической аппаратуры, я не очень-то доверяю ей: ведь под РДП и над водой мы так гремим, что американцы, с их отличными гидроакустическими станциями, вполне могут сесть нам на хвост. Мы по их терминологии — «ревущие коровы», так они нас окрестили из-за шумности. Где-то в подсознании гложет тревожная мысль: а вдруг нас все-таки обнаружили на позиции?
Почему именно в этом районе океана проводилась ? Может, американцы учили следить за лодками на примере именно «моей» лодки? Прячу эту «крамолу» подальше. Ведь если я на разборе похода выскажу эти мысли, мне наверняка снизят оценку за несение службы. А какой командир этого хочет? А пока приказываю собирать офицеров на очередное занятие. В конце занятия советую им начать составление отчетов за поход по их направлениям. Читатель, может быть, не представляет себе какие бумажные фолианты составлялись после каждой боевой службы? Так вот, это были многотомники в полном смысле этого слова. Офицеры тратили на их составление массу служебного и личного времени. Думаю, что и при современном уровне компьютеризации наш флот еще не отступил от привычки к писанине. Поход подходит к концу. До точки всплытия вблизи берегов Камчатки остается около двух суток.
Выглядела Щ-303 отнюдь не по-парадному: нос кривой, в стальном ограждении рубки — рваные пробоины. Но это не помешало устроить ей торжественную встречу в Кронштадте с оркестром и цветами, с построением на пирсе Купеческой гавани экипажей всех находившихся в базе лодок.
Триумфальные ворота для встречи экипажей подводных лодок Щ-406 и Щ-303. Кронштадт, база подплава, 9 августа 1942 года
На встречу прибыл Военный совет флота во главе с командующим. Швартовы принимали как эстафету моряки с лодок, готовившихся к боевым походам. Первой вошла и ошвартовалась Щ-406.
Евгений Яковлевич Осипов
Выслушав у трапа рапорт капитан-лейтенанта Осипова, вице-адмирал Трибуц обнял его и дал оценку сделанному в море короткой и ёмкой фразой: — Вы настоящий подводник! Проводя по поручению командира бригады разборы обоих походов, я с удовлетворением мог отметить проявленное Осиповым тактическое мастерство, настойчивость и упорство в выполнении поставленной задачи.
Подводная лодка Щ-406 возвращается из боевого похода
Член Военного совета КБФ А.Д.Вербицкий вручает ордена экипажам подводных лодок Щ-303 и Щ-406
В целом неплохо показал себя в первом боевом походе и Травкин. Отрадно было, что наши молодые командиры демонстрируют уже иной класс, иной, более высокий уровень боевого мастерства по сравнению с большинством походов и атак прошлой кампании. Командиры и военкомы отмечали самоотверженное выполнение воинского долга всем личным составом. Не подлежало сомнению, что боевых наград заслуживают все без исключения члены экипажей обеих подлодок. Лодку Осипова, как наиболее отличившуюся, решили представить к ордену Красного Знамени.
Реорганизация проводов и встреч подводных лодок
Естественно, мы были озабочены тем неприятным фактом, что при возвращении «Щуки» Осипова её поджидали корабли противника. Объяснить это простой случайностью было трудно. Враг как-то разведал, где происходят рандеву подлодок с кораблями обеспечения. И это, по-видимому, означало, что с организацией встреч возвращающихся лодок и вывода с Лавенсари уходящих в море не всё в порядке. У командования Островного сектора береговой обороны, которому там всё подчинялось, хватало, конечно, и других забот, связанных прежде всего с укреплением обороны островов. А обеспечение лодок в передовой маневренной базе требовало специального внимания, и, очевидно, было недостаточно того, что на Лавенсари периодически наведывались командиры дивизионов, провожавшие свои лодки, или кто-нибудь из штаба бригады.
Иван Васильевич Травкин
Обсудив всё это со мною, Андрей Митрофанович Стеценко пришёл к выводу, что бригаде необходимо иметь на Лавенсари своего «полпреда» при штабе Островного сектора. В штабе флота с этим согласились, и на остров был послан в этом качестве капитан 2-го ранга В.А.Полещук. Из дивизиона подводных минзагов, который он возглавлял, плавали всего две лодки: Л-3 и «Лембит». Комбриг временно подчинил их командиру 6-го дивизиона.
Уполномоченный на Лавенсари бригады подводных лодок Владимир Антонович Полещук
Полещук был уполномочен решать совместно со штабом Островного сектора все вопросы, связанные с прохождением подводных лодок через Лавенсари и стоянкой их там. Комбриг обязал его лично участвовать в организации вывода лодок к точкам погружения и их встреч при возвращении из походов. Владимир Антонович вполне подходил для такой миссии: опытный подводник и вообще отличный моряк, прекрасно знавший Балтику, он обладал и организаторской жилкой, и предусмотрительностью. Быстро став на Лавенсари своим человеком, Полещук помог улучшить обеспечение подлодок. Для их прикрытия, особенно при возвращении с моря, стала активнее использоваться островная авиаэскадрилья. Врагу больше не удавалось устраивать нам такие сюрпризы, как при возвращении Осипова. Телефонной связи с Лавенсари не было, переговоры с Полещуком велись по радио. С появлением там нашего «полпреда» остров словно приблизился к штабу бригады, всё происходящее там стало виднее. Первый эшелон завершал свои походы. Продолжить активные действия на коммуникациях противника без всякой паузы, не давая врагу передышки, готовились лодки второго эшелона.
Героический поход С-7
Но я должен рассказать ещё об одной подлодке, которая из кораблей своего эшелона вернулась самой последней, 12 августа, уйдя из Кронштадта ещё в июне. Эта лодка С-7 под командованием С.П.Лисина, ставшего капитаном 3-го ранга, посылалась в центральную часть Балтики, в районы к востоку от острова Готланд (не путать с Гогландом), где не только пролегали трассы морских перевозок противника, но и появлялись, по данным нашей разведки, его боевые корабли. 50-суточный поход С-7 был насыщен событиями, принёс экипажу лодки и победы, и неудачи, причём не раз воля к победе, упорство и решительность преодолевали неудачу, обеспечивая в конечном счёте боевой успех. Помню, когда был принят от Лисина сигнал о выходе из Финского залива, все, кому это докладывалось, переспрашивали, то ли слово принято, уверен ли в точном приёме радист? Сигнал поступил раньше, чем его ожидали даже с учётом того, что лодка пошла кратчайшим из возможных маршрутов обхода Гогланда, — северным, который позволял обойтись в заливе одной зарядкой батареи. Командиру С-7 помогла погода: выдался редкий для середины лета пасмурный, дождливый день, и Лисин рискнул пройти часть пути в надводном положении, под дизелями. Так было легче преодолеть минное заграждение, рассчитанное на лодки, идущие под водой, и, конечно, выигрывалось время.
Командующий КБФ адмирал В. Ф. Трибуц беседует с командиром подводной лодки С-7 С. П. Лисиным, провожая его в боевой поход. Кронштадт, весна 1942 года
С-7 форсировала Финский залив за 68 часов — рекордный показатель в той кампании. Ещё через сутки лодка была на назначенной ей позиции, а день спустя, произошла первая встреча с противником. Шёл одиночный транспорт. В этом районе моря, как видно, ещё не очень опасались наших подлодок. Но лёгкая, казалось бы, атака сорвалась: торпеда не вышла из-за неполадки в механизмах аппарата. Лисин, поддерживаемый своим другом — комиссаром Гусевым, не смирился с неудачей. Он решил, поскольку обстановка это позволяла, всплыть, догнать транспорт на полном ходу и повторить атаку. Т ак и было сделано. Одной торпеды, выпущенной с короткой дистанции, хватило, чтобы поразить цель. На глазах у подводников транспорт разломился на части и затонул. Следующая атака была сложнее. Крупный транспорт сопровождало сильное охранение, включавшее даже эсминец. Всё маневрирование, вплоть до команды «Пли!», Лисину удалось провести, не выдав присутствия лодки. Чтобы поразить цель наверняка (дистанция была около мили), он решил стрелять тремя торпедами. Атака удалась, но в момент залпа лодку обнаружили с эсминца. Началась погоня за ней, были сброшены десятки глубинных бомб. Однако серьёзных повреждений лодка не получила, и, думается, не только по счастливой случайности, но и благодаря искусному маневрированию. Через час, оторвавшись от преследования, Лисин смог подвсплыть под перископ, чтобы удостовериться в результатах атаки. Там, где затонул транспорт, стоял сторожевик, и шлюпки всё ещё подбирали людей из воды.
На полном ходу в надводном положении Лисин преследует фашистский транспорт
После этого С-7 получила приказание перейти на коммуникацию, которую мы называли восточной, — к портам захваченной врагом Советской Прибалтики. Лисин сменил только что ушедшую оттуда «Щуку» капитана 3-го ранга Вишневского. Действия подлодок в этом районе осложняло мелководье. Немецкие конвои, состоявшие из не очень крупных судов, жались к берегу и держались насторожённо. Эту насторожённость Лисин сразу ощутил, когда заканчивал, казалось, успешно первую здесь атаку. На транспорте, в который был нацелен залп, хорошо наблюдали за морем, след торпеды был замечен, и судно успело отвернуть. Т ранспорт шёл без охранения, и командир лодки, как он уже делал две недели назад, продолжил атаку в надводном положении. Но теперь он ввёл в действие артиллерию. Потопить транспорт артогнём, правда, тоже не удалось. Берег был близко, и капитан выбросил повреждённое судно на камни. Но из строя оно выбыло надолго.
Шведский рудовоз «Лулео», потопленный подводной лодкой С-7. 14 июля 1942 года
Лисин искал пути к боевому успеху в нешаблонных решениях. В другой раз был обнаружен на подходах к Либаве конвой, который держался настолько близко к берегу, что маневрирование под водой вообще исключалось. В прошлую кампанию при таких обстоятельствах от атак, как правило, отказывались. Но командир С-7 продул главный балласт, решив атаковать из позиционного положения. Лодка могла идти под дизелями, то есть иметь большую скороеть. Срочное погружение, если бы оно понадобилось, произвела бы быстрее. Запас глубины был так мал, что Лисин опасался, как бы торпеды не чиркнули по прибрежным камням. Тогда они взорвались бы, не дойдя до цели. Но цель он поразил. Концевой транспорт конвоя был потоплен на фарватере почти у входа в Либавский порт.
Михаил Леонидович Хрусталёв
Уже истёк расчётный срок автономности, а на лодке ещё оставалась одна торпеда. Цель для неё нашлась близ маяка Ужава, свидетеля драматических событий начала войны. Но и в этом случае атакованный одиночный транспорт уклонился от торпеды резким поворотом, и ещё раз Лисин ввёл в бой лодочное орудие. Финский транспорт «Похоянлахти» был потоплен. На подходах к Лавенсари, уже после встречи с катерами ОВРа, нашу лодку пыталась атаковать немецкая. Катер-охотник старшего лейтенанта Н.Д.Докукина вовремя её обнаружил и отогнал. Мы не придали тогда большого значения появлению немецкой субмарины вблизи Лавенсари. А как потом выяснилось, гитлеровское командование начинало использовать свои подводные силы для действий против наших лодок в широких масштабах. Отчитываясь о походе С-7, её командир и военком очень высоко оценивали боевую работу своих подчинённых. Особо отмечались мастерство штурмана старшего лейтенанта М. Л. Хрусталёва и инженер-капитан-лейтенанта В.Е.Коржа, исполнявшего обязанности командира электромеханической боевой части. Впрочем, Лисин и Гусев могли привести примеры самоотверженного выполнения воинского долга буквально каждым членом экипажа. Командование бригады согласилось с тем, что моряков, не заслуживших награды за этот поход, на лодке нет.
Виктор Емельянович Корж
О наградах Родины
Командиры и военкомы подводных лодок, наиболее успешно действовавших в первом эшелоне: С.П.Лисин и В.С.Гусев, Е.Я.Осипов и В.С.Антипин, И.М.Вишневский и М.Д.Калашников, И.В.Травкин и М.И.Цейшер были приняты в Смольном Военным советом Ленинградского фронта. Руководители обороны Ленинграда поблагодарили их за помощь фронту и призвали наращивать удары по неприятельским морским перевозкам. Подчёркивалось, что потопление каждого фашистского транспорта с боевым грузом или войсками ощущается под стенами Ленинграда. Подводники вернулись из Смольного воодушевлёнными и взволнованными. Примерно в это время Военный совет флота предложил командованию бригады представить особо отличившихся подводников к званию Героя Советского Союза. Наверное, может возникнуть вопрос, почему мы ждали, пока об этом скажут старшие начальники? Но проявлять в таком деле инициативу тогда не было принято. С начала войны из балтийцев были удостоены звания Героя лишь несколько флотских лётчиков, а с кораблей ещё никто. Среди подводников стали Героями Советского Союза только прославленные североморцы: И.А.Колышкин, И.И.Фисанович, В.Г.Стариков и Н.А.Лунин. Мы не удивились, что Военный совет жёстко ограничил число возможных представлений с бригады, — не более двух. — Пока двух, — пояснил комбриг Стеценко, приехавший с этим от командующего. Само собой разумелось, что представлять следует особо отличившихся командиров лодок. Но выбрать из них двух самых достойных оказалось довольно трудно. Комбриг и военком бригады советовались с командирами дивизионов, долго обсуждали возможных кандидатов. Участвовал в этих обсуждениях и я. С учётом всего достигнутого лучшими командирами кораблей решено было представить к высшей боевой награде капитанов 3-го ранга Е.Я.Осипова и С.П.Лисина. Военный совет флота наши представления поддержал, и они ушли в Москву.
Боевой опыт первого эшелона
За два месяца, прошедшие с начала активных боевых действий, общее число неприятельских судов, потопленных на Балтике подводниками, как и их суммарный тоннаж, превзошли итог всей кампании сорок первого года. Причём в море выходило пока значительно меньше лодок, чем тогда. И сделанное их экипажами измерялось не только тем, сколько фашистских транспортов пошло на дно. Провалился план врага запереть наш флот в Ленинграде и Кронштадте, не выпустить советские корабли из Финского залива. Они действовали в самых различных районах Балтийского морского театра вплоть до Данцигской бухты. А для этого потребовалось преодолевать заграждения, которые — это уже было ясно — превосходили все препятствия, известные в морской истории. Самым труднопроходимым противолодочным заграждением считался до того англо-французский Дуврский барраж Первой мировой войны, но прорываться через него было наверняка легче. При всём этом командованию и штабу бригады вновь и вновь приходилось задаваться вопросом: нельзя ли было сделать в море больше? Ведь не все лодки первого эшелона возвращались с боевыми успехами. Безрезультатным оказался поход С-4, чего никто не ожидал. Капитан 3-го ранга Д. С. Абросимов был одним из опытных командиров. Высокой выучкой и сплочённостью отличался экипаж этой «эски». Но вот что произошло в походе. С-4 посылалась в среднюю чаеть Балтики и район, примыкающий к Данцигской бухте. Абросимов первым в эту кампанию вызвался форсировать Финский залив, обходя Гогланд с севера, маршрутом самым коротким, но считавшимся наиболее трудным, и доказал его проходимость. Подлодка вышла в открытое море и дошла до назначенной ей позиции, только один раз попав под бомбёжку, не очень сильную и как будто не причинившую ей существенных повреждений. Однако, когда дело дошло до первой атаки, обнаружилось, что передние крышки торпедных аппаратов нормально не открываются, и атака сорвалась. Систему открывания крышек постарались отрегулировать, и казалось, что это удалось, но ввести оружие в действие долго не представлялось случая: в районе позиции противник не появлялся. Когда же, наконец, Абросимов смог снова выйти в атаку, крышки торпедных аппаратов опять не открылись... После этого командиру С-4 было приказано возвращаться в базу. В Финском заливе Абросимов вновь благополучно прошёл северным маршрутом, который после этого стал использоваться и другими кораблями. Вернулись командир и экипаж, естественно, не в лучшем настроении: прийти ни с чем было обидно. Однако никаких претензий к Дмитрию Сергеевичу Абросимову не предъявлялось: всё подтверждало, что он настойчиво искал встречи с противником. Что же касается торпедных аппаратов, то тщательное их обследование специалистами привело к такому выводу: даже близкие разрывы глубинных бомб, вероятно, не вывели бы аппараты из строя, если бы вооружение лодки прошло зимой капитальный ремонт, требовавшийся по всем правилам и срокам. Тяжелейшей была блокадная зима, наши ремонтные возможности крайне ограничились. И всё же приходилось сказать себе, что состояние вооружения и технических средств на каждой подлодке необходимо контролировать более строго.
Сообщения Совинформбюро о победах подводников
О победах подводников сообщалось в сводках Совинформбюро. Кратко, лаконично, как сообщалось тогда и о военных событиях, гораздо более значительных. И, как правило, без упоминания о том, что это имеет отношение к подводникам. Обычная формулировка была такая: «Нашими кораблями в Балтийском море потоплен транспорт противника водоизмещением столько-то тонн». Только те, кто знал, что другие корабли на Балтике не плавают, понимали, — это работа подводников. Вероятно, эти коротенькие сообщения о потоплении вражеских кораблей были очень важны для страны. Во второй половине лета обстановка на фронтах стала, может быть, ещё более тяжёлой, чем в сорок первом. Недавно был оставлен Севастополь, — последняя наша опора в Крыму. Враг вторгался на Кавказ, прорывался к Волге. Ленинград оставался в жёстком кольце блокады и под угрозой нового штурма. Промелькнувшее в сводке известие о боевом успехе, — пусть не на главных направлениях, пусть на море, — было нужно людям как подтверждение того, что где-то мы одолеваем врага. Сегодня где-то, значит, завтра и в других местах! Член Военного совета флота корпусной комиссар Н.К.Смирнов (все сообщения с Балтики для Совинформбюро проходили через него) ещё в начале кампании приказал мне и не раз напоминал: о потоплении подводными лодками какого-либо вражеского судна докладывать ему в любое время суток. Т акие сведения получал прямо с моря и штаб флота, но член Военного совета считал, что доклад из штаба бригады вернее. Как-то я высказал ему опасение, как бы огласка потопления неприятельских судов не привела к раскрытию присутствия наших подлодок там, где противник ещё не обнаружил их достоверно, а гибель транспортов мог объяснять подрывом на минах. — Будем учитывать это, — обещал Николай Константинович и повторил: — докладывайте немедленно, абсолютно в любое время. Надо сказать, что в Совинформбюро заботились о том, чтобы не разгласить лишнее, запутать противника. Сообщения о наших боевых успехах нередко придерживались, давались обычно без дат и без указания районов моря. События более поздние могли попасть в сводку прежде, чем происшедшие раньше. Подчас сам командир, потопивший немецкий транспорт, не мог понять, о его боевом успехе сообщали сегодня по радио или о чьём-то ещё. Наверное, так было нужно. Все в бригаде настраивались на то, чтобы развивать успехи первого эшелона, хотя и не приходилось сомневаться, легко это не даётся. Убеждаясь, что заграждения, созданные в Финском заливе, прорываются, противник продолжал их усиливать, подновлять. Поступали сведения о том, что немцы готовятся ставить противолодочные сети. Заметно возрастало число патрулирующих над заливом противолодочных самолётов, вооружённых глубинными бомбами. Но были и факторы, работавшие на нас. Миновала пора белых ночей, тёмного времени всё прибывало, и это не только облегчало всплытия для зарядки батарей (в пору белых ночей они были сопряжены с огромным риском, а иногда становились просто невыполнимыми), но и расширяло возможности для ночных надводных атак, в которых лодки обретают большую маневренность. И, конечно же, второму и третьему эшелону должен был помочь опыт первого. Мы теперь лучше знали, чего можно ждать от противника и как преодолевать создаваемые им преграды.
Большая подводная лодка — минный заградитель тринадцатой серии типа «Ленинец»
Глава восьмая
НАРАЩИВАЯ УДАРЫ
Подводные лодки второго эшелона
Подводные лодки второго эшелона — четыре «Щуки», одна «Эска», минзаги Л-3, «Лембит» и три «Малютки» (они предназначались для действий в Финском заливе, прежде всего для разведки) переводились в Кронштадт освоенным уже способом, группами по два-три корабля. Надо отдать должное командиру ленинградского ОВРа капитану 2-го ранга А.М.Богдановичу: проводку лодок по Невской губе, по-прежнему обстреливаемой немцами с южного берега, он обеспечивал с ещё большей предусмотрительностью, чем в июне. А кронштадтские овровцы делали всё возможное, чтобы надёжнее защитить подлодки на переходе до Лавенеари. Флотские ВВС приурочили к началу развёртывания второго эшелона очередные удары по базе неприятельской противолодочной флотилии в Котке. Самолёты 15-го отдельного разведывательного авиаполка держали под наблюдением весь Финский залив. Как уже говорилось, второй эшелон сменял на боевых позициях первый без какой-либо паузы. Возвращавшаяся с моря С-7 капитана 3-го ранга С.П.Лисина, «замыкающая» первого эшелона, встретилась на Лавенсари с Л-3 капитана 2-го ранга П.Д.Грищенко и М-96 капитан-лейтенанта А.И.Маринеско, — авангардом второго эшелона. Встреча в островной маневренной базе выглядела как передача боевой эстафеты. Но она была полезна и в самом практическом смысле. Лисин поделился свежими наблюдениями об обстановке в заливе. Штурман Л-3 перенёс с путевой карты штурмана С-7 на свою всё то, что могло ему пригодиться. Перед тем, в Кронштадте предусмотрительный Пётр Денисович Грищенко, застав там только что вернувшиеся из походов «Щуки» Е.Я.Осипова и И.В.Травкина, о многом расспросил и их, познакомился с журналами боевых действий обеих лодок. Мы поощряли такую прямую товарищескую передачу опыта, так сказать, из рук в руки, помогавшую командирам лучше ориентироваться в обстановке. Но, естественно, штаб стремился довести до командиров, уходящих в море, и суммированный, проанализированный опыт их предшественников с необходимыми выводами-рекомендациями. Это касалось, например, тактики преодоления противолодочных рубежей. Уточнялись и маршруты их форсирования. И, забегая вперёд, следует сказать, что лодки второго эшелона в среднем затрачивали на прохождение Финского залива меньше времени, чем корабли первого, хотя условия плавания не стали более благоприятными. В поиски способов форсирования минных полей с учётом вводимых противником новшеств, включились бригадные изобретатели, рационализаторы корабельной техники. Вносилось немало предложений, правда, не всегда обоснованных, а порой неосуществимых, но всё рациональное мы старались использовать, проверить в действии.
Командир подводной лодки С-7 С.П.Лисин и командир подводной лодки Щ-406 Е.Я.Осипов обмениваются опытом преодоления противолодочных рубежей противника. Кронштадт, 1942 год
В 1942 году противник приступил к массовой постановке антенно-гальваничееких мин с зарядом в 300 килограммов тротиловой смеси. Мины снабжались двумя антеннами из медной проволоки длиной до 30–40 метров, перекрывавшими всю глубину залива. Верхняя поддерживалась поплавком, нижняя крепилась к минрепу. Коснись корпус лодки этой антенны, и последует взрыв... Ответом на эти вражеские мины явился предложенный группой инженер-механиков резиновый пояс, охватывавший подводную лодку по привальному брусу, то есть по самой широкой части корпуса, где вероятнее всего мог произойти контакт с антенной. Это защитное средство не давало никаких абсолютных гарантий, поскольку антенна мины могла задеть лодку и в другом месте, и всё же оно, думается, предотвратило не одну беду. А командир не плававшей пока К-51 капитан-лейтенант Лепёшкин придумал «миноотвод», — конструкцию из лёгких алюминиевых трубок, устанавливаемую в носовой части лодочной надстройки. Это устройство было в опытном порядке смонтировано на нескольких подлодках второго эшелона, в том числе и на Л-3. Испытания, проведённые на Неве, показали, что «миноотвод» как будто действует. Однако устройство было довольно громоздким и оказалось непрочным при штормовой погоде. А для погруженной лодки нет хуже, если какой-то кусок металла начинает стучать по корпусу, тогда лодку легко обнаружить даже на большом расстоянии. Т ак что в море от «миноотводов» приходилось избавляться. К лодке капитана 2-го ранга П. Д. Грищенко я вернусь после того, как расскажу о не очень длительном походе «Малютки», ушедшей с Лавенсари в один с нею день, 12 августа.
Сначала меня и Валерку называют по именам на поверках: «Коровин Валерий», «Коровин Максим», а потом толстый мичман стал называть: «Коровин первый», «Коровин второй». Быть вторым после Валерки? Да стоит ли весь Валерка того? Но все было правильно, его «В» (Валерий) — третья буква алфавита, а моя «М» (Максим) —лишь двенадцатая. Не повезло. Ничего не поделаешь. А ведь я на три месяца старше его! Старше, понимаете вы? Кто же первый? Мама прислала письмо, что Ингрид пять дней не ела, сидела у двери, скулила, ждала, когда я вернусь. Похудела, осунулась. И только на шестой день немного поела. Не ест! А я ем за обе щеки, проголодавшись на свежем воздухе! Мы скучаем, так пусто стало в квартире без нашего дорогого сыночка. А дед пишет из Кивиранда, что готов переносить все ваши чудачества... В госпитале у папы много работы. Весь коллектив радуется, что больше нет Шиллера. Папа повеселел. Пиши, сынок. Твоя мама. В этот день я писал в нахимовском свое первое сочинение: «Почему я решил стать военным моряком». Преподаватель русского языка и литературы Эраст Авдеевич Крестовоздвиженский, «ленинградец до мозга костей», как он нам представился, испытывал нас, на что мы способны.
Сергей Васильевич Полуботко, учитель русского и литературы, окончивший в своё время Петроградскую духовную семинарию и Ленинградский государственный университет.
Я написал о деде и дяде Андрее, о прочитанных книгах: «Фрегате «Паллада», «Порт-Артуре», «Цусиме», «Морской душе», подвиге Никонова, о любви своей к морю... О том, как я познакомился с Фролом Живцовым — первым нахимовцем. Эраст Авдеевич меня похвалил за слог и за «чистый русский язык». Потом прочитал выдержки из других сочинений. — «Почему же я захотел стать именно военным моряком?— писал Алексей Коломийцев.— Потому что мне нравятся трудности морской жизни. Потому что я хочу, чтобы люди нашей страны никогда не боялись, что враги проникнут на нашу землю. Я хочу, чтобы на всей земле был мир и не было войн. Я хочу, чтобы моя мама, которая жила в ленинградской блокаде и перенесла нечеловеческие страдания и лишения, знала, что ее сын защитит ее и других мирных людей от нечеловеческих страданий и насилий грязных войн». Коломийцев мне сразу понравился. Рабочее обмундирование сидело на нем ловко, и сам он был очень славный, приветливый. Вообще я подумал, что с ним стоит дружить. — Не слишком литературно, но искренне...— похвалил его сочинение Эраст Авдеевич. — Высокопарно, мой друг, трескучих фраз много, а чувство? Где чувство? — спросил он Роберта Самохвалова. Самохвалова, с яйцеобразной головой парня, мы сразу прозвали «занудой». Он на каждом шагу упоминал «товарища генерала», своего папу, который занимает «значительный пост». Эраст Авдеевич дошел наконец до Вадима. Тот написал об опасной и в мирное время службе отца — службе на тральщиках. И о том, что, когда видел «», ему показалось, что матросы — бойцы Октября обращаются к нам, потомкам, с призывом... «Надев форму нахимовца,— заканчивал он свое сочинение, — я постараюсь не обмануть тех людей, которые ради нас, ради нашего счастья умирали в боях, переносили невзгоды, лишения...»
— Хорошо! — похвалил Вадима Эраст Авдеевич. А Валерка... Ай да Валерка! Он сочинил (тут уж иначе не скажешь, именно сочинил), что он с детства влюбился в море, еще в десятилетнем возрасте решил пойти по стопам отца-офицера; как поразили его воображение ракетные катера! И он упорно учился, преодолевая все препятствия, чтобы осуществить свою большую мечту... И как трогательно было напутствие отца! И отец и сын плакали... Эраст Авдеевич, доверчивая душа, прослезился, его голос дрогнул. Валерка к нему сумел залезть в душу. Представляете, учитель сказал, что Валеркино сочинение написано отлично, у него есть способности, а быть может, талант и он должен его развивать. И посоветовал побольше читать русских классиков. А потом произошло интереснейшее событие — к нам пришел познакомиться капитан второго ранга Бунчиков, командир нашей роты. Я помнил его по экзаменам. Но не знал тогда, что он — Бунчиков. Он происходит из первых нахимовцев, и нахимовское в Тбилиси было ему родным домом. Подошел он к нам просто: не заискивая, но и не важничая. Словом, как старший товарищ. И это всем сразу понравилось. — Тогда еще принимали и малышей. Куда же деваться было им без родителей? Я был бесприютным и беспризорным и хотел стать моряком, как погибший отец,— рассказывал нам командир нашей роты, небольшого роста крепыш, черноглазый и темноволосый. — Я помню, как мы, уходя в увольнение, шли по двое, по трое по проспекту Руставели, в белых перчатках, ботиночки до блеска начищены. Нам все улыбались, с нами все заговаривали: и школьники, и старики, и старухи, и девушки, и военные, которым мы с нахимовской лихостью козыряли. Я был тогда очень смешон, разумеется, своей гордостью, самоуверенностью, желанием покрасоваться. Еще бы! Я видел, как мне завидуют школьники...
Строй тбилисских нахимовцев. 1950 г.
Здорово! После Живцова я увидел еще одного из первых нахимовцев— Бунчикова! Он плавал на кораблях, а потом вернулся в нахимовское. В Ленинградское, Тбилисского уже нет. — Здесь я понял,— сказал он,— как ленинградцы любят своих нахимовцев. Они называют их «молодой гвардией Ленинграда». Малыши в флотской форме зашагали по улицам чуть ли не сразу после тяжелой блокады — такие веселые, жизнерадостные, подтянутые и уверенные в себе, что измученным ленинградцам они показались вестниками близкой победы. Город-герой полюбил «своих» нахимовцев. Прежние наши воспитанники уже плавают на кораблях океана, Черного моря, Севера, Балтики. Пойдете в первое увольнение — убедитесь: вас встретят приветливые улыбки. Приятно чувствовать любовь окружающих. Уж мне-то поверьте, я на себе испытал! Я кинулся в библиотеку, взял книжку о первых нахимовцах, прочел Вадиму все, что там было о Бунчикове. А вот что там было. Маленький Вова Бунчиков долго скитался один, без родителей. Он долго разыскивал тетку, ночевал на вокзалах, а когда доехал до ее городка, узнал, что она умерла. В ее комнате жили чужие, черствые люди — они его выгнали. Ему казалось, что его каждый хочет обидеть. Он так голодал, что никак не мог после наесться. Припрятывал булку в столовой и через час опять с жадностью ел. И все ему было мало, бедняге. Он продолжал скитаться из города в город и в Баку встретил двух славных таких моряков. Они привели его на корабль, накормили; он пожил недельку у них, отогрелся, ему купили билет, и он приехал в нахимовское. Вот как ему повезло наконец! Вот как пришло к нему счастье!
Повара всегда старались, а тбилисские нахимовцы не страдали аппетитом!
Он вырос, стал офицером-подводником; плавал, плавал — и все же вернулся в нахимовское. Мне думается, может засесть в голове человека подобная мысль: нахимовское меня сделало моряком, почему бы и мне не воспитывать будущих моряков? Благородная, как, по-вашему, мысль? И он, как видите, всего себя отдал училищу. Постараюсь не огорчать вас, Владимир Александрович Бунчиков! Так вот жили мы в лагере, знакомились с офицерами, с которыми нам съесть придется пуд, два, три соли; лихо ходили с Вадимом, к удивлению толстущего мичмана, под парусом. Правда, озеро не может заменить моря, особенно Балтики, но и здесь при желании можно разыграть даже баталию. Начальство объявило, что ночью «высадится десант» и мы должны его отразить. Мы с упоением приняли участие в игре. По озеру приближались под парусом шлюпки «противника». Взлетали ракеты. «Противник» хочет завладеть нашим флагом? Шалишь! Хотя и знаешь, что все невсамделишное, мурашки бегают по спине.
Десант мы встретили врукопашную. «Превосходящие силы противника» уже приближались к нашему боевому знамени — флагу, но мы кидались им под ноги, валили на землю, захватывали их в плен; если одному тяжело приходилось, на помощь поспевали другие — и мы все же одолели «противника» и отогнали его. Мы, новички, сухопутные растяпы! А «противником» были опытные нахимовцы! Начальник лагеря, улыбаясь, нас благодарил. Он сказал, что мы «подаем большие надежды». «Так и дальше держать!» Роберт Самохвалов, конечно, выступил с ответной речью. Говорил, что мы нынче «не посрамили отцов», что было сказано правильно, но потом такую понес несусветицу, что начальник лагеря даже поморщился. Роберт заглядывал в ладошку; наверное, к ней была шпаргалка приклеена — чувствовалось, что говорит не своими словами. Он несколько раз помянул, что «товарищ генерал», занимающий «ответственный» пост, был бы очень доволен. Это никому не понравилось. Ведь я же дедом не хвастаюсь. В палатке вдоволь поговорили о том, что отразили мощный десант. И у всех глаза загорелись. А Валерка стал хвастаться: без него бы пропали мы все. Он орал больше всех: неизвестно, от храбрости или от страха. Спать уже было поздно — скоро подъем. А подъем был совсем как у нас, в Кивиранде.
— Умываться в озере и на флаг смирно-о! — командует толстый мичман. Голос у него и по радио усилить не надо. Мощный голос. Возле камбуза всегда трутся две-три бездомные собаки. Кок их прикармливает. Я за это его уважаю. Они мне напомнили Ингрид. «Ушки, глазки, хвостик, носик...» Эх, если бы ты была тут, со мной! Кормят вкусно, не хуже, чем дома. А на воздухе знаете какой аппетит! Все просят добавки. А потом командир роты Бунчиков привел к нам и представил нашего будущего воспитателя класса. Мы сидели все на лужку и воспитателя разглядывали с пристрастием. Если попадется такой, как Марина Филипповна, он со света сживет. Но капитан третьего ранга Кирсанов (Дмитрий Сергеевич, назвал его Бунчиков) обратился к нам: — Мои милые мальчики! Вот так штука! Откуда он знает, что мы милые мальчики? Да мы вовсе не милые. По-настоящему милых среди нас один-два, да и обчелся. Не назовешь же «милым» Валерку или Роберта Самохвалова. Наверняка среди нас есть способные и бездарные, избалованные и скромные, моряки по призванию и нахимовцы по принуждению. Мы всякие — разные. Один тихоня, другой шумлив и горласт; один дерзит, другой вежлив; один затаил в сердце зло, а другой — душа человек. Когда Кирсанов назвал нас «милыми мальчиками», я подумал: а не подлизывается ли он к нам? Он какой-то нескладный: китель на нем не сидит, а висит, правую ногу он, шаркая, немного волочит. Наверное, на войне ранен. Он старше Бунчикова. Вообще очень старый. Но в глазах у Кирсанова светится ум. Ум и ласка. Боюсь, мы разочаруем его.
Еще один тбилисский нахимовец, курсант ВВМУ им. М.В.Фрунзе, офицер-воспитатель в 1960-е годы, Черный Руслан Матвеевич
— Я надеюсь,— говорит воспитатель,— мы с вами будем жить дружно, не будем причинять неприятностей и беспокойств— ни вы мне, ни я вам. Я только что выпустил класс. Весь класс перешел в Высшее военно-морское училище. И я через несколько лет, если доживу, надеюсь увидеть их офицерами кораблей. Расставались мы с сожалением. Мы гордились своей флотской дружбой. Они кое-что у меня позаимствовали. Войну они знали по книгам, рассказам родителей, а я воевал. Я прочел ваши первые сочинения — мне любезно их показал уважаемый Эраст Авдеевич — и узнал, почему каждый из вас решил стать моряком. Так что я уже познакомился с вами... заочно,— поспешил он добавить.— А теперь я хочу познакомиться с каждым. Кто первый? Прошу! Я вскочил и отрапортовал: — Коровин второй, товарищ капитан третьего ранга! Он оглядел меня с ног до головы, улыбнулся, спросил: — Простите, а почему вы «второй»? — Потому что есть первый, Коровин Валерий! — Брат? — спросил Дмитрий Сергеевич. — Двоюродный. Валерий доложил: — Это я. — Вы однолетки? — Так точно!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
