Но Новицкий! Это было «что-то». Его загорелую, уже обветренную морскими ветрами голову украшала перешитая по последней балтийской моде бескозырка с золотой надписью «Неман» и явно неуставной длины концами ленты. Грудь обтянута перешитой по мускулистой фигуре «суконкой». Фиолетовый трофейный немецкий воротник — «гюйс» и брюки клеш завершали колорит. Обаяние Гены, постоянно мурлыкающего морские песни, было безмерным. Никто, конечно, не мог себе представить, что отбивающий лихую чечетку юнга, сын погибшего при обороне Севастополя морского летчика, будет сам на краю гибели. Ведь это он стоял на мостике последнего «писка» атомостроения — лодки «К-27» (построенной в единственном экземпляре), когда на этом корабле и в береговой службе радиационной безопасности зашкалило все дозиметрические приборы. Медленно умирали и долго выздоравливали члены экипажа этой лодки, совсем недавно умер еще один из них... Лодку затопили. Не избежал порции «бэров» и Геннадий Гилиодорович, но кое-как выздоровел и теперь весело вспоминает месяцы нашей совместной учебы на командирских классах. Оба мы ушли в запас почти в одно и то же время. Я начал работу в качестве капитана-наставника Экспедиции специальных морских проводок и совершенно неожиданно встретился на борту морского буксира «Яна» с капитаном-инспектором портнадзора... Геннадием Новицким! Сейчас здесь, в Петербурге, это, пожалуй, самый близкий мой друг. Поэтому и сидим рядом. Внимание привлекает какая-то возня на соседней линии столового «каре». Наблюдаем, как довольно грузный мужчина, тяжело опираясь на палку, пытается пробиться через застольный шум и произнести очередной тост. Наконец, стройная, достаточно оголенная блондинка, солистка оркестрика, заканчивает бесконечно повторявшийся припев очередного шлягера и Ростислав Иванович Сидорин произносит тост. Кстати, недавно наш бессменный председатель актива по проведению юбилейных торжеств Слава Сидорин вспоминал, как его, командира большой лодки 611 -го проекта, после возвращения из семимесячной автономки, заново учил ходить по вечномерзлой земле тундры в окрестностях поселка Гремиха все тот же Гена Новицкий.
Командир АПЛ К-27 Новицкий Геннадий Гелиодорович. - Мазуренко В.Н. Атомная субмарина К-27. Триумф и забвение. – Днепропетровск: Роял Принт, 2010.
Воспоминания опять возвращают меня в 1947 год. Тогда, преодолев огромный конкурс, мы были зачислены на первый курс «Подготии». После изнурительного и полуголодного (в стране было голодно) труда на подсобном хозяйстве училища под городом Гатчина (я с тех пор считаю сельскохозяйственный труд самым тяжелым), после «Курса молодого бойца» и усиленной физподготовки в училищном лагере близ знаменитого форта Серая Лошадь, мы, подстриженные «под ноль», обмундированные в новенькую форму, впервые уволились в еще полуразрушенный Ленинград. Как положено, первого сентября начались занятия. Неожиданно, в училище прибыла группа «американцев», ребят, отцы которых — флотские офицеры, работали в США по «ленд-лизу», принимали корабли, были военными дипломатами. Слава Якимов, Лева Скрягин, Леша Кирносов и Дима Сендик прожили в Штатах по пять — семь лет. Русских школ в Америке тогда не было и ребята, отлично владеющие английским языком, испытывали значительные трудности в усвоении предметов общешкольной программы. Все они, кроме Славы Якимова, были зачислены на второй курс (девятый класс).
Через некоторое время к нам со второго курса перевели , сына бывшего военно-морского атташе в США. Видимо, длительное пребывание вне советской системы образования сделало свое дело. Лева не унывал, активно занимался легкой атлетикой, учил нас всяческим «ковбойским» штучкам: метанию ножей в цель, например. Будучи освобожденным от изучения английского языка (думаю, Лев знал язык лучше, чем преподаватели), он использовал это время для углубленного постижения приемов вязания морских узлов, плетения матов и изучения парусного дела на цикле военно-морской подготовки у ветерана флота, мичмана Цесевича (мы сильно подозревали, что мичман участвовал в Цусимском сражении). Между прочим, знания морской практики здорово пригодились Льву впоследствии, ибо перипетии сложных жизненных ситуаций привели к тому, что Лева стал известным писателем-маринистом. Впрочем, Лев Скрягин — человек, который «сделал себя сам». По определенным причинам в высшее училище Лева не попал. Сделав несколько попыток окончить мореходные училища и институты, Лева стал сотрудничать в молодежных журналах (таких, например, как «Техника молодежи») и плавать в качестве переводчика с английского на судах, построенных по заказам иностранных фирм. Плавал Лев и под греческим, и под кувейтским, и под иракским флагами. Работал три года в системе Минрыбхоза в Басре, целый год проработал в военно-морской базе индийского флота — Вишакхапатнаме, помогал ремонтировать бывшие наши лодки проекта 641 («Кандари», «Кальвари» и др.). Находясь за рубежом, львиную долю своего свободного времени тратил на работу в библиотеках, в том числе в Лондоне, изучая малоизвестные нам происшествия, катастрофы и вообще интересные факты истории иностранных торговых флотов. Хорошо изучил систему и принципы работы компании Ллойда (на мой взгляд, имей Лев высшее образование, он вполне мог получить степень кандидата наук за исследование принципов деятельности этой знаменитой компании). В конце концов количество изученного перешло в качество и Лев начал писать прекрасные книги.
На свет появились «По следам морских катастроф», «», «Сокровища погибших кораблей», «История якоря», «Тайна Летучего Голландца», «Гибель "Титаника"», «Последний SOS "Вольтурно"» и т. д. — всего более 13-ти книг. Много лет мы с Левой не встречались, но в 1987 году встретились, вспомнили славные «подготские» годы и с тех пор видимся очень часто. Даже теперь, когда я перебрался в Питер, мы видимся почти ежемесячно. Лев пережил тяжелую болезнь, сложную операцию, но бодр и вполне работоспособен. Мы оба считаем, что это благодаря военно-морской закалке 1947-1950 гг. Стал писателем и ныне покойный Леша Кирносов. Его книжка «Перед вахтой» довольно точно изображает жизнь и быт нашего училища.
А.Кирносов. .
Леша вообще был весьма талантлив: писал потрясающие стихи, музыку, играл на рояле. Но... жизнь, по моему мнению, показывает, что талантливые люди долго не живут... Задумчивость о бренности жизни неожиданно совпадает с непривычной тишиной в зале. Оказывается, я не одинок в своих мыслях. Предлагается почтить память ребят, не доживших до этой встречи. Стоя пьем за упокой их душ. Про себя я называю их не умершими, а погибшими. Их укороченные жизни, так или иначе, стали такими в процессе самоотверженной службы Родине. Да простят меня за высокопарность!
РЕКВИЕМ ПАВШИМ
...Никто еще не знает средства От неожиданных смертей. Все тяжелее груз наследства, Все уже круг твоих друзей...
К.Симонов. Смерть друга
Через неделю после описанного вечера умер присутствовавший на нём еще один наш с Роней одновзводник — капитан 1 ранга в отставке Марат Михайлович Яблоков. Умница, отличник, внимательный и чуткий к чужим бедам товарищ, грамотный подводник, талантливый преподаватель. Это был его четвертый инфаркт...
. М.М.Яблоков был старшим помощником командира "К-133".
Действительно, в чьих же руках наши судьбы? Кто решает, когда наступит наш срок? Во всяком случае, возникло острое желание вспомнить о тех, с кем особенно близко сводила судьба... Их, ушедших, к сожалению, уже много. Стала обыденной горькая шутка: «Снаряды падают всё ближе и ближе...» Некоторые из них вспоминаются с особой болью. Сталинский стипендиат, бессменный старшина нашего класса, крестьянский паренек, юнга, упорно тянувшийся к знаниям (даже на рояле играть выучился практически самостоятельно) — Коля Цветков. Нелепо погиб в Одессе от руки бандита. Мой однокашник не только по училищу, но и по 221-й Московской школе, мы и жили-то в Москве рядом — на Верхней Масловке, вместе поступили «в моряки», светлая голова, отличник — Володя Селиванов. Погиб при так и не выясненных обстоятельствах, в одном из отделений милиции столицы. Олег Бриллиантов. Погиб вместе с кораблем — лодкой-малюткой. Эти лодки, с так называемым «единым» двигателем, с сильным взрывопожароопасным окислителем на флотах прозвали «зажигалками». Как всегда, потребовалось несколько аварий с человеческими жертвами для того, чтобы снять их с эксплуатации и законсервировать. Одной из этих жертв и был наш Олег с такой красивой фамилией и такой трагичной судьбой. Пережив блокаду и дистрофию, он нашел свою смерть в серых Балтийских волнах.
У Васи Сергеева мне одно время пришлось быть старпомом. Принял я от него «К-126». Разорвалось сердце преподавателя тактики родного училища капитана 1 ранга Василия Дмитриевича Сергеева. Сидел рядом со мной на командирских классах веселый человек, бывший рижский нахимовец, сын одного из (Согомонян Ричард Амаякович - один из первых организаторов атомной промышленности СССР) «номенклатурщиков» сталинской и послесталинской эпохи Костя Сагомонян. После классов проплавал Костя несколько лет командиром средней лодки. Заболел, уволился в запас и удалился от городской суеты в деревню. Не помогло. Умер совхозный кузнец, капитан 2 ранга Сагомонян, не спасла деревня.
Старшие лейтенанты, однокашники, подводники: Валентин Константинович Венедиктов и Константин Ричардович Согоманян, Севастополь , 1957 год.
Герман Ланинкин. Редко кому удавалось в училище быть талантливым спортсменом-боксером и отлично учиться. Герману это удавалось. Переквалифицировался в политработники. Не сомневаюсь, что комиссаром был хорошим. Так же, как и Олег Бриллиантов, Герман пережил в детстве блокадную дистрофию. Может быть, это и сказалось. Не дожил он и до прошлой нашей встречи. Однокашник и почти однофамилец Жора Рыжов. Сын рабочего Кировского завода. Жил за «далекою Нарвской заставой», на проспекте Стачек. Теперь и я недалеко от этого проспекта живу... Сколько раз за семь училищных лет мы с Жорой напрягались, услышав первые три буквы своих фамилий от преподавателей! Особенно тяжко приходилось на уроках физики в Подготовительном. «Иезуит»-преподаватель этого предмета,* любил, бывало, наклонив голову к журналу, скрывая лукавость за стеклами очков, в растяжечку произнести: «— Р — ы — ж...»
* Это известный ленинградский педагог, автор многих школьных учебников Иван Михайлович Швайченко.
— И только после этого поднять глаза на класс и закончить— «...иков» или «...ов»! Невызванный обмякал, а вызванный топал к доске. Только двое из выпуска, годные к службе на подводных лодках, получили совершенно неожиданные назначения в... «отряды легких водолазов-разведчиков» Витя Жулин и Жора Рыжов. Витя Жулин поехал на Балтику. После демобилизации, в наши дни, процветает на ниве страхования. Это настоящий «новый русский». Во всяком случае, не каждый из нас мог бы себе позволить приехать на эту встречу на личном авто с личным водителем из Москвы. Жора Рыжов, как и большинство моих одноклассников, как говорили раньше, «был выпущен в Черноморский флот». Там мы с ним некоторое время встречались. Жил он и служил в районе бухты Омега. Мы с Женей Фалютинским, Валей Сизовым и Юрой Колчиным ездили туда купаться. Жорина жена Люся любила нас чем-нибудь угостить.
Капитан 1 ранга в отставке Юрий Павлович Колчин и его верная подруга Элеонора Андреевна. Тбилисский нахимовец военного набора (см. очерки В.Ф.Касатонова , , , ). Сын , командовавшего в войну бригадой эскадренных миноносцев Северного флота (подробнее см В. М.Лурье Адмиралы и генералы Военно-Морского флота СССР в период Великой Отечественной и советско-японской войн (1941-1945). - СПб.: Русско-балтийский информационный центр БЛИЦ, 2001.)
Однажды Валерий достал билеты в Музыкальную комедию на «Севастопольский вальс», Я не хотел идти с ним, но раз есть билеты... . В буфете мы встретили Эру. — Почему не приходите к нам, Валерий? — строго спросила она. — Некогда. — Брат недоволен. Надо долги платить честно. Смотрите, как бы не вышло чего! Вы ведь будущий офицер. — Валерий, ты опять играл с ними в карты? — спросил я, когда она отошла. —— Да нет, что ты, что ты!.. Но я понял: его угораздило снова затесаться к Фазанам. Коломийцев спросил меня как-то: — Скажи, Максим, с кем водится твой двоюродный братец? — А что?
— Да я его встретил на улице в такой же , из-за которой и я загремел. Предупреди-ка его. — Хорошо. Я снова к Валерке пристал: — Ты все же ходишь к Фазанам? — Да нет, да что ты... — Смотри... Но вот однажды меня вызвали на лестничную площадку. Я сбежал вниз. У входной двери стоял в легоньком пальтишке, без шапки — по моде ленинградских пижонов — Василий Фазан. В коричневой заиндевевшей бородке. Похожий на шкипера полярного корабля. — Что вам от меня нужно? — спросил я со злостью. — Мне, собственно говоря, вы не нужны,— отвечал он простуженным голосом (еще бы, бородка не греет, а на дворе двадцать градусов). — Мне нужен Валерий Коровин. — Зачем? — Он мне должен. — Он вам не мог задолжать. — Вы ошибаетесь, злой морской волк. Валерий мне должен немало. — Обыграли Валерия в ?
Фазан дернулся. — Наши счеты никого не касаются! — А по-моему, очень касаются. Уходите-ка подобру-поздорову. Вам нечего делать в нахимовском! — Ну, это как знать! — пригрозил Фазан нагло. Я открыл тяжелую дверь. Вся набережная была в морозном тумане. — Уходите! Поворчав, Фазан ушел на мороз. — Что с вашей тетей, Коровин? — спросил дежурный, когда я поднялся, поеживаясь от холода.— Ей очень плохо? — У меня нет в Ленинграде тетки. — А этот тип сказал, что она умирает и прислала его за вами, хочет проститься. Он якобы живет с ней в одной квартире. Вот, прохвост, какое наплел!
Даже сказать не могу, как я на Валерия обозлился. Но пока поднимался по лестнице, сообразил: да он же, дурень, выпутаться не может! Затянули его в паутину! Надо было во всем разобраться. А не так-то легко разобраться нам, мальчишкам, во всех вопросах, которые ставит нам жизнь. Поторопишься, поступишь опрометчиво и наломаешь дров, как говорится. Вот отец умеет быстро и безошибочно найти верное решение. Поговоришь, бывало, с ним — и все становится на свое место. Удивляешься, как раньше сам не сообразил... Отец!.. В позапрошлом году ты взял меня в Тарту. Ты оставил меня в небольшом полутемном кафе и ушел по своим делам. Несколько пожилых мужчин на маленьких столиках играли в шахматы. Вбегали шумливые девушки, съедали свои пирожные и булочки, А шахматисты сидели, как большие сонные птицы. Наконец ты вернулся. Наскоро выпил кофе. С горы Тооме, из университетского парка, была видна старая ратуша, дома с покатыми крышами и рассекавшая город река. Ты сказал, ее зовут Мать-река, Эмайыги. Она самая большая в Эстонии. Мы спустились по каменной лестнице в город, прошли по улицам к набережной. Я никогда не видел столько моторных лодок. Они стояли у берега, приткнувшись друг к другу. Воображаю, как вся река ими кишит в воскресенье! Ты показал на маленький пароходик у пристани, разводивший пары. «А что, сынок, если мы отправимся неизвестно куда? Я не стану спрашивать, куда он идет, а возьму билет до конца. Хорошо?»
Еще бы не хорошо! Это совершенно по-гриновски. И ты взял билеты. Пароходик был крохотный, без отдельных кают. Пассажиры (их было немного) расположились на палубе: несколько женщин возвращались, как видно, с базара; суровый мужчина с уже взрослой дочкой; охотник с двумя сеттерами, чинно сидевшими у его ног. И еще одна девушка с раскрытой книгой в руках, светловолосая и курносая. Капитан, старик, со словно высеченным из камня лицом, стоял в своей рубке и отдавал приказания команде (потом я узнал, что вся команда состояла из капитана и бесшабашного Яшки-механика). Мы оставили за собой аккуратные домики Тарту и пошли среди полей, стуча старой машиной. Иногда пароходик приставал к еле заметным причалам. Прежде других сошли женщины, ехавшие с базара. Их встречали родственники в окружении веселых собак. Пароходик отталкивался от берега, оставлял белый след за кормой и постепенно растерял всех пассажиров. Дольше других оставалась девушка с книжкой. Ее встретил парень на велосипеде. Он обнял ее. И вдруг перед нами открылось широкое озеро с еле видными берегами, и нас закачало. Ты спросил: «Ну, как тебе нравится путешествие?» — «Очень!» По озеру волны ходили, как по морю, и мне показалось, что скоро зажгутся огни Гель-Гью и Кассета и загорится фейерверк в честь двухсотлетия сказочного города Лисса. Ты дремал — ты, наверное, очень устал, отец! Пароходик наш нырнул в заросли, оказавшиеся устьем узкой и извилистой речки. Ивы спускались до самой воды и ползли по бортам. Капитан хорошо знал дорогу, и нос пароходика послушно выворачивался то влево, то вправо, не налезая на берег. Наконец машины перестали стучать; впереди я увидел выплывшую из тумана плотину, и пароходик пристал к узенькому причалу.
«,— сказал капитан, выходя из рубки.— Конечная остановка». «Ну как? — спросил ты, торжествующе на меня глядя.— Не кажется ли тебе, что Суслепа смахивает на Лисс и Гель-Гью?» «Уйдем на рассвете,— предупредил капитан.— Вы можете, подполковник, поспать с сыном в каюте». — «Мы еще погуляем». Из машинного отделения вылез Яшка-механик. Он сказал капитану, что пойдет поискать молочка. «Смотри,— сказал капитан,— как бы опять молочко не обернулось тебе тумаками». — «Никак быть не может такого...» — «Ну, иди». И Яшка бесшумно, как кот, исчез за деревьями. Мы тоже сошли с тобой, отец, на берег. Из тумана выплывали сады и сараи. Навстречу нам шел человек тяжелой, нетвердой походкой. Остановился. «Я в Суслепа или я в Таллине, на улице Виру? Два моряка передо мной, два моряка!..» — «У него двоится в глазах»,— сказал ты мне тихо. «У старого Альберта никогда в глазах не двоится, — ответил тот человек.— Я вижу на плечах у мальчика, подполковник, лейтенантские погоны, вижу на голове у него лейтенантскую фуражку. Попомните мои слова, подполковник! Спокойной ночи, всего вам лучшего, моряки! А я — к своей старухе...»
. Перейдите по ссылке и кликните на названии города, чтобы узнать о нём побольше
— «Мы, кажется, действительно попали в гриновскую страну,— засмеялся ты. — Но что это? Смотри-ка, сынок!» Впереди я увидел мутное зарево. Иллюминация? Или пожар? Или праздник в честь столетия Суслепа? Мы вышли к реке повыше плотины. На берегу горели костры. Вокруг них танцевали парни и девушки в народных костюмах. А потом одна пара вдруг разбежалась и прыгнула через костер. «Да ведь сегодня Иванова ночь, сынок!» И мы долго стояли и смотрели на огни Ивановой ночи. На ночной радостный праздник. Мы не могли принять в нем участие: я был слишком мал, а ты слишком стар. Все эти парни и девушки были так веселы!
Мы с тобой ушли незамеченными, вернулись на пароходик и долго сидели на палубе. Ночь была теплая. Мы говорили шепотом, боясь разбудить капитана. Говорили о маме, об Ингрид, о деде. Потом спустились в каюту, легли на диваны. Я проснулся от мерного дрожания палубы. Я выскочил на палубу, по пути встретив Яшку с подбитым глазом. Дорого ему обошлось молочко! Капитан стоял у штурвала. Мы шли в густом маслянистом тумане. Берегов не было видно. На палубе было несколько пассажиров. Ты поеживался от утреннего холодка. Я смотрел на твое усталое лицо, на покрасневшие от бессонницы глаза и думал: «Ты придумал это необыкновенное путешествие, потому что и ты и я любим Грина».
В ЧЕЛОВЕКЕ ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ПРЕКРАСНО. НЕ ТАК ЛИ?
Учиться у нас трудновато, но куда интереснее, чем в школе. География — романтическая наука, нужная моряку. А что может быть лучше истории, но не просто истории, а истории мореплавания, морских сражений, побед, флотоводцев, героев? Или что может быть интереснее морской карты, друзья? Если ты штурман, ты прокладываешь на карте путь своему кораблю. Идешь, скажем, из Кронштадта в мой Таллин и выбираешь путь самый короткий и безопасный. На морской карте показано все: расположение маяков, навигационных огней, на ней обозначены мелководья, глубины, вехи, буи, затонувшие когда-то суда... Во время войны обозначались минные банки, барьеры... Не учтешь мелководья — посадишь корабль свой на мель, не учтешь минной банки — взлетишь... На уроки нас созывают корабельные колокола громкого боя: «Торопитесь, друзья, не теряйте драгоценного времени». Что ж, они правы, колокола, торопись! Скорее становись моряком. А моряк должен быть в первую очередь человеком.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Роня Горленко — потомственный моряк. Его мать — одна из немногих женщин нашей страны, да, пожалуй, и мира, много лет проплававших капитанами судов Морского флота. Все, наверное, знают капитана Щетинину, капитана Горленко, к сожалению, знают немногие, но ее хорошо помнят во многих портах мира. Военным моряком был и отец Рони. Сам Ростислав, начав службу на знаменитых «Щуках», сошел с палубы того же 613-го проекта накануне своего утверждения командиром. Зрение подвело... Последние годы службы отданы им подготовке для подводных лодок самых современных торпед. Теперь Роня помогает Вите в работе на «Балтийце», неделями не выезжая из Репино. Размышления о судьбе Ростислава невольно заставляют меня отыскивать в зале своих «одновзводников».
Вспоминаю, как, будучи на практике на шхуне, мы встретили в море , на мостике которого стояла капитан Горленко. Хором мы кричали тогда: "Мама, привет!" и завидовали Роне "белой" завистью: еще бы - такая мама! Вот они: Юра Рогожин и Стасик Уткин, не наговорились в Москве, оживленно что-то обсуждают. Такие вроде разные, но что-то и общее в них есть. Какая-то внутренняя сдержанность, переходящая у Юры в суровость. Он всегда был сдержан и суров наш Юрий Игнатьевич. Одно время он увлекся боксом и очень жестко «работал» на ринге. По имени одного из героев популярного в то время фильма «Первая перчатка» мы даже прозвали его Юрием Роговым. Юра штурманил на 613-м, преподавал, после увольнения в запас долгое время работал по наладке систем курсоуказания на кораблях и судах. Участвовал в монтаже навигационного комплекса на полукорабле-полусамолете — экраноплане. Именно Юра первый высказал в печати мысль об использовании экранопланов для спасения экипажей кораблей и судов, терпящих бедствие. Правда, его упрек командованию ВМФ в том, что, имея на момент аварии «Комсомольца» в составе ВМФ такой корабль, оно не смогло преодолеть синдром секретности и послать его на спасение людей на Север, остался, как обычно, «незамеченным». Собеседник Юры — Стас Уткин тоже служил на лодке проекта 613, но затем большую часть службы посвятил военной дипломатии. Вряд ли кто-либо из сидящих в этом зале побывал в стольких странах Европы, Азии и Африки, да и не просто побывал, а проработал! При всем при том он остался таким же, каким был в училище — скромным, уравновешенным и очень доброжелательным. Жаль, что его веселая и такая же, как сам Стас, доброжелательная жена — Лида (они со Стасом вместе еще с училищных времен) сегодня не с нами, осталась в Москве.
Не приехал из Москвы и еще один мой одноклассник — единственный из нашего выпуска вице-адмирал (контр-адмиралов у нас больше десятка) . Сын летчика — однополчанина знаменитого Гастелло — Коля память отца не опозорил. Мы с ним тоже начинали в Севастополе, на том же 613-м проекте. Совершенно неожиданно во Владивостоке, весной 1970-го встретились мы с Колей в штабе Тихоокеанского флота. Коля, окончив Военно-морскую академию, служил в оперативном управлении штаба и принимал самое непосредственное участие в моей подготовке к очередной «автономке». Потом, после окончания Академии Генерального Штаба, Коля был назначен именно в этот штаб. Он всегда был «головой», наш «Маркой», (так его любит называть Роня). Вспоминаю, как, служа уже в Москве, в одном из центральных управлений ВМФ, мне пришлось согласовывать с Генштабом очень важный приказ Главкома, автором проекта которого был я. В «предбаннике» кабинета одного из ответственнейших работников Генштаба меня долго мытарили каверзными вопросами клерки этого начальника. Это были равные со мной в звании два капитана 1 ранга. Разговор проходил в раздражавшей меня тональности, вернее глубокомысленно-снисходительной манере, к сожалению, свойственной некоторым генштабистам. Они, как бы, забывали о своем происхождении из войск и флотов, интересы которых, казалось, должны защищать или, во всяком случае, представлять здесь в Генштабе. Любят иные из них ввернуть в разговоре такую, например, фразочку: «Ну, что там ваш Главком еще придумал?». Один из беседующих со мной был мне хорошо знаком по службе на Камчатке. Был он тогда командиром боевой части на втором экипаже одной из соседних лодок. Теперь этот, неизвестно как выросший до капитана 1 ранга и попавший в Генштаб, мальчик, пытался разговаривать со мной именно в таком тоне. Совсем недавно этот «товарищ» смотрел на меня снизу вверх, а сейчас с видимым удовольствием давал понять, что он «не хухры-мухры», а офицер штаба, выше которого в Вооруженных Силах уже штабов нет...
Очевидно, отголоски бурного обсуждения проекта приказа докатились до хозяина кабинета. Во всяком случае, дверь его внезапно открылась и на пороге появился тогда еще контр-адмирал... Коля Марков! Я был приятно удивлен. Не знал я, что Коля и есть тот адмирал, который от имени Генштаба должен был поставить свой «крючок» на проекте приказа. Да и видел я Колю в адмиральской тужурке впервые... Коля тоже, видимо, не ожидал меня увидеть, но вида не подал. Улыбнувшись, он совсем не по-уставному пригласил: «Заходи, Рудик, что ты тут так громко с ними обсуждаешь?». «Клерки» растерянно переглянулись, вскочили со стульев, вытянулись. Но штабисты есть штабисты. Снисходительное, а затем удивленное выражение их лиц сменилось на почтительно-восторженное. Оказывается посетитель — приятель их шефа. Это меняет дело! Между тем, я уже входил в кабинет. Первое, что бросилось в глаза, — огромный, стоящий в углу глобус! Ну, совсем такой же, какой нам показывали в фильмах о Гитлере и Сталине. Помнится, Никита Сергеевич в своем знаменитом докладе на двадцатом съезде, говорил, что именно на таком глобусе Сталин планировал фронтовые операции. Чушь, конечно, но почему в колином кабинете стоит такой огромный глобус? Перехватив мой взгляд, Коля хмуро пояснил, что эта штука досталась ему в наследство от прежнего хозяина и стоит здесь больше для антуража. Быстро схватив суть будущего приказа, Коля поставил свою подпись. Проект приказа, таким образом, с Генштабом был согласован и, отдав должное воспоминаниям, я откланялся. Подчеркнуто тепло попрощались со мной «клерки»... В этот раз почему-то активность москвичей довольно низка. Вот и Рем Михайлович Гурвин не приехал. По-моему, мама его сильно прихворнула. Рем служил в том же соединении, что и я, командовал точно такой же лодкой 629-го А проекта. Рему и его жене Асе я по гроб жизни буду благодарен. Был у меня тяжелейший момент в службе. Некоторые из, так называемых, друзей поспешили прервать дружбу, а вот Рем с Асей поддержали меня тогда морально здорово... Сидят недалеко друг от друга два бывших ленинградца, а ныне москвичи — Миша Абрамов и Алдан Усвяцов. Вообще весь наш курс Ленинградского подготовительного более чем на половину состоял из ленинградцев и более чем на четверть — из москвичей. Так уж как-то получилось. Были, конечно, и «иногородние»: Коля (Микола) Иванов, ныне контр-адмирал, Гриша Репашевский — оба с Украины, был и белорус бывший партизан Ясюченя, например. Но все-таки костяк составляли ленинградцы и москвичи. Теперь, конечно, все перепуталось. Я — москвич, теперь — ленинградец.
Смотрю на Мишу Абрамова. «Вечный» отличник, блокадник, первый мой комсорг класса. Первым из нашего выпуска стал Миша командиром. Командовал «малюткой», «эской», атомоходами. Закончил службу в Главном штабе ВМФ, контр-адмирал, теперь, конечно, в отставке. Бросается в глаза буйная, черно-седая кудрявая шевелюра (а еще говорят, кудрявые быстро лысеют!) и такая же борода. Ни дать ни взять Будулай из телесериала! Это капитан-лейтенант запаса Алдан Александрович Усвяцов. Неправда ли, романтическое имя? Круто замешали его родители на среднеазиатских, русских и иудейских кровях. Не попал Алдан после выпуска на лодку. По состоянию здоровья назначили в КУОПП им. Кирова — знаменитый учебный отряд подплава. Нас в этот отряд, помнится, возили в «Башню смерти».
Так в курсантском обиходе именовали переоборудованный из бывшей церкви, что видна с Большого проспекта в районе Гавани, тренажер для отработки выхода из затонувшей лодки. Выход с глубины на поверхность, как известно, чреват кессонной болезнью. Вот и учили нас не выскакивать пробкой на поверхность, а спокойно, с выдержками времени, подниматься несколько минут по «шкентелю с мусингами». Неприятная, доложу я вам, процедура... В отряде учил Алдан новобранцев торпедной специальности. Выезжал на флоты и даже испытывал усовершенствования системы беспузырной торпедной стрельбы в море, на Каспии. В виду бесперспективности службы демобилизовался, окончил университет, стал ученым-химиком, кандидатом наук и даже приготовил докторскую... Но опять увлекся новым для себя делом: стал «травником». Многим людям он сумел помочь, да и помогает сейчас. Сам собирает, сам «колдует» и сам прописывает курс траволечения. Спирт, во всяком случае, настаивает классически! Коренной ленинградец, переживший блокадную зиму и вывезенный по Ладоге в глубь страны, бывший беспризорник, дитя репрессированной матери, он так и не смог собрать необходимых документов, чтобы доказать свое блокадное детство. Не помогла и моя помощь. Разыскал я детприемник, куда спрятали Алдана в начале войны и эвакуировали из Ленинграда, но... конкретных бумажек не оказалось и плюнул Алдан на «блокадные» льготы. Любит морская душа парус! Яхтенный капитан, работник водной инспекции, Алдан систематически ходит по водным системам России и выходит в море. На его великолепной яхте в позапрошлом году мы двумя семьями провели несколько чудесных дней в Подмосковье. Скольжу взглядом по столикам. Толик Чирков — в недавнем прошлом — лучший военрук средних школ города, капитан 2 ранга-инженер. Леша Задорин — бывший командир современного атомного ракетоносца, затем один из ведущих офицеров боевой подготовки ВМФ, в последние годы ближайший помощник Главнокомандующего ВМФ.
Контр-адмиралы Шурик Шауров и Витя Привалов (он был первым командиром атомохода К-408, совершившим в подводном положении трансокеанский переход Баренцево море — пролив Дрейка — Тихий океан — Петропавловск-Камчатский). Постой, а это кто? Да это же Феликс Дубровин, с которым тоже несколько лет были в одном взводе. Тоже штурманил на 613-м, но на Балтике. Один из тех, кто первыми осваивали движение под дизелем на перископной глубине: у немцев устройство «Шнорхель», у нас известное как РДП (работа дизеля под водой), будь оно неладно! Наиспытывался Феликс так, что испортил зрение. Еще хорошо отделался: часть экипажа получила отравление выхлопными газами, а старший помощник командира вообще сошел с ума. Рано демобилизовался Феликс. Теперь директорствует на маленькой фабричке. Безуспешно противостоит нынешней разорительной для промышленности политике... Да...
Контр-адмирал Шауров Александр Алексеевич, выпускник Рижского нахимовского училища 1950 года.
Опускаю глаза и слышу задорный голос соседа справа, он как всегда, с кем-то из бывших северян вспоминает Гремиху, читает собственные стихи о флоте, Севере, море, снежных зарядах и юных лейтенантах, которым выпало это покорять... Это любимый всем выпуском Гена Новицкий. Помню, как появился он среди нас — абитуриентов Ленинградского военно-морского подготовительного училища. Сразил он нас тогда наповал; Юнга, воспитанник Балтики. По слухам, участвовал в боевом тралении. Среди поступавших тогда, в незабвенном 1947-м, было несколько выпускников школ юнг: Коля Цветков — все годы дальнейшей учебы отличник, Сталинский стипендиат; Володя Васильев, впоследствии коренной черноморец, командир лодки, видный штабной работник флотского масштаба; Гена Аббасов, ныне контр-адмирал запаса, Герой Советского Союза.
Представьте себе, в классе двойки как смыло. Распался «клуб любителей двоек», я сообразил почему. Помогла дружина «рыцарей моря». Из комсомола за двойку сразу не вылетишь: будут предупреждать, убеждать, на первый раз ограничатся выговором, на второй, может быть, строгачом, а там и учебный год кончится, уцелеешь. До будущего учебного года далеко. А из дружины за двойку вылетишь за милую душу. Ведь каждому хочется именоваться «рыцарем моря»!
Нам отвели уголок на «Авроре», где рыцари обсуждают очередные дела. На «Авроре»! На легендарной «Авроре» — это что-нибудь да значит! Мы изучили ее от киля и до клотика. Историю крейсера каждый из нас знал назубок. И если старших, скажем, Белокурова, Шелехова, вызывали сопровождать экскурсии иностранцев, и они бойко давали пояснения по-английски, то мне с Вадимом однажды командир нашей роты поручил провести по «Авроре» экскурсию из Эстонии. «Вы ведь таллинцы,— сказал он.— Эстонским владеете». С какой гордостью мы вели земляков по каютам и кубрикам, показывали, где стояла «Аврора», стреляя по Зимнему дворцу; рассказывали, что на «Авроре» совершается все самое важное в жизни нахимовцев — тут вручают в торжественной обстановке комсомольские билеты, здесь нахимовцы приносят присягу... . А потом (со мной часто случается что-нибудь необыкновенное) я среди ночи проснулся. В кубрике было светло. За окнами все сверкало — снег во дворе и на крыше. Все спали. И мне вдруг вздумалось посмотреть на «Аврору». Словно кто-то толкнул: «Максим! «Аврора» уходит в море». Со сна я не сообразил, что крейсер вмерз в лед и уйти никуда не может. Я вскочил с койки и босиком по холодному линолеуму и паркету побежал в класс. Страшно мне было? Нет. Все было залито ночным зимним светом — и коридоры, и в классе столы. За огромными окнами стояла «Аврора». И вдруг, представьте себе, я вижу: на мостике стоит дед в ушанке, и у него заиндевели усы. И на палубах стоят люди в заиндевевших бушлатах, и ярко светятся ночные огни на «Авроре». И «Аврора» вдруг сдвигается с места, и между крейсером и берегом все расширяется черная водяная дорожка. Я услышал, как мерно гудят механизмы. Но тут — р-раз! — страшнейший грохот! Я очнулся под грудой фанерных плакатов и карт, и Бунчиков, разгребая их, меня спрашивал: — Как вы попали сюда?
Фото Миланы Федосеевой, жены нахимовца Олега Вартаняна
— Не знаю,— сказал я, бросая взгляд на «Аврору».— Мне показалось, «Аврора» уходит. Он посмотрел на меня как на ненормального. И действительно, было легко убедиться, что никого нет на мостике, и никого нет на палубах, и крейсер крепко вмерз в лед. — Вы лунатик? — спросил меня Бунчиков. Этого еще не хватало! Я слышал, что лунатики бродят по крышам, они ненормальные. — Да вы ведь замерзли совсем! Бегите-ка быстрее на койку, а завтра с утра на прием к невропатологу. — Есть! К счастью, невропатолог нашел, что я не лунатик. А что бы было, если бы я был лунатиком? Наверняка бы отчислили из училища. А в другой раз мы сопровождали на «Аврору» писателя. Он, ленинградец, на «Аврору» попал в первый раз. Писатель, как говорится, был крупный. Ну, не такой, как Шолохов, Федин или Леонид Соболев, но библиотекарши называли его «живым классиком». В тот же день мы обсуждали его последний роман.
Леонид Соболев (в центре) поздравляет нахимовца, принявшего присягу. Справа от него начальник училища контр-адмирал В.Г.Бакарджиев.
Наши ребята зубастые и критиковали роман довольно невежливо. Милейший Эраст Авдеевич все порывался унять критиканов. Писатель отвечал на критику без раздражения, вежливо. Интеллигент до мозга костей! Может быть, за кротость свою в конце концов он понравился. Его стали хвалить. Самохвалов даже переборщил, назвав его «светочем советской литературы». В конце концов писателю показали наш «Перископ». Журнал ему (если он не польстил нам из вежливости) понравился. Из авторов он выделил — кого бы вы думали? — Вадима за его рассказы! Приметил искру таланта. С ума сойти! Вадим на полметра вырос. А Валерка был ущемлен. Прочтя его смелую повесть, писатель поморщился: «Критиканство в стиле модерн. Подражательство, мой юный друг, подражательство дурным образцам». Валерка отошел в сторонку и выругался: «Ну что он, консерватор и старый хрен, понимает?» Живой классик на прощанье ласково помял руку Вадиму и пригласил его в гости на Марсово поле. К писателю в гости — ведь это не шутка! А впрочем, я читал рассказ Б.А.Лавренева о дружбе с поэтом-подводником Лебедевым. Алексей Лебедев приходил к Б.А.Лавреневу, читал стихи, и Лавренев подарил ему трубку. Так почему бы Вадиму не ходить к классику с Марсова поля? Я Вадима со всех сторон оглядел и почистил, когда он отправился с первым визитом. Шутка ли! Вернулся я из увольнения раньше Вадима и ждал его с нетерпением. Он вернулся сияющий. У писателя большая квартира с окнами на Мойку и на Марсово поле, множество книг, жена Серафима Игнатьевна, кот Марципан, пес Шампунь, дочка Вика. — Молодая? — перебили Вадима слушатели. — Десятиклассница.
поле жил замечательный писатель . Писатель расспросил Вадима о том и о сем и занялся разбором его рассказов. Потом Вика потащила его к себе и стала показывать фотографии киноартистов и знакомых девчонок. Премило провел время Вадимка! С этого вечера он зачастил на Марсово поле — писатель взял над ним шефство. Писатель растил себе смену; по субботам к нему приходили молодые люди самого разнообразного склада — они у него обучались. И Вика, к огорчению Вадима, уделяла внимание всем, не ему одному. Но он все же привел ее в Военно-морской музей и познакомил с друзьями. Она была славненькая, растрепанная, бойкая, за словом в карман не полезет. Вика мигом превратила нас в гидов и засыпала вопросами — мы едва отвечать успевали — о фрегатах, корветах, о парусниках, о том, чем стал знаменит тот или другой мореплаватель. Любознательная девчонка! Вадим, как видно, был от нее без ума. Влюблен? А кто его знает! Вадим в каждое увольнение ходил на Марсово поле. И рассказ Куликова появился в «Советском воине». Писатель послал его со своим отзывом. О нашей жизни рассказ. О нахимовском. Под названием «Рыцари моря»! Здорово было написано! Мне даже подумалось — может, благожелательный писатель приложил руку к рассказу? Вадим клялся, что нет. Он стал героем дня. «Советский воин» — это тебе не классный журнал! «» читают вся армия и весь флот.
Вадим позвал меня на Марсово поле. — А удобно? — Удобно. Ты же в редколлегии «Перископа». Пойдем! Вика, впустив нас, расцеловала Вадима в обе щеки. За рассказ в «Воине». Тут была еще некрасивая девочка с челкой на одутловатом лице, похожая на обезьянку. — Же-же, знакомься с лауреатом первого рассказа! Ее звали Женей, Жекой или просто Же-же. Девочки отвели нас в кабинет. Писатель сидел за огромным столом и писал. Он поднялся нам навстречу. — Поздравляю!—сказал он Вадиму.— Удивительно приятно видеть свой первый труд напечатанным, не правда ли? Писатель держал себя просто. Он был даже стеснительный. А я, по правде сказать, думал, что живые классики ходят по улицам, высоко задрав головы. А уж дома классик наверняка похож на собственный мраморный бюст. Гостеприимный хозяин напирал на романтику. — Мне думается,— говорил он,— юность не может жить без романтики — без романтики жизнь будет серой и пресной. Раньше романтика была в парусных кораблях, в плаваниях, продолжавшихся два и три года... Сейчас она стала суровее, прозаичнее. Но вы, братцы, нашли прекрасные слова: «рыцари моря». Чудесно, по-моему, называться рыцарем моря! Рыцарем большого сердца, а не печального образа... — Ой, папка, ты говоришь умно, но как длинно! — воскликнула Вика. По-моему, и родная дочь не должна говорить такое писателю. Он только улыбнулся: — Ну конечно, я устарел, девочка. Говорю старомодно, не правда ли? — Нет! Нет!
И она кинулась его целовать. Чуть не задушила отца — классик был такой щупленький, в чем душа держится. Мы чудесно провели вечер. Писатель рассказывал о доисторических временах, когда он был в нашем возрасте. Же-же принялась ужасно кокетничать — жеманилась и гримасничала и говорила только самые умные, по ее мнению, вещи. И Вика поглядывала на нее с лукавой усмешкой. Я сообразил: эта Вика совсем не глупышка! Же-же увязалась за нами и проводила до самого училища. Наверное, завтра будет хвастаться в школе, что весь вечер провела с двумя нахимовцами и один из них уже настоящий писатель! Весенний ветер смел снег, и по ночам за окнами ухало — казалось, заговорили давно уснувшие орудия «Авроры». Начался ледоход. Лед ломало, крошило и уносило в залив. Посреди Невы чернели полыньи. Вика с Же-же пришли на танцы в училище. И Вадиму, бедняге, пришлось танцевать с некрасивой Же-же, потому что Вику приглашали нарасхват старшеклассники. Вадим ужасно расстраивался. Но что он мог сделать? Ради любви и собой приходится жертвовать. Любовь... А что такое, вы мне скажите, любовь? Вадим говорит — это дружба в квадрате. В училище приходит много девчонок на танцы. Все с разгоревшимися румяными личиками, причесанные, нарядные, даже дурнушки при свете люстр кажутся очень хорошенькими. Но я ни разу не танцевал ни с одной. Не потому, что не люблю танцевать. Но я раз попробовал, пригласил какую-то неуклюжую, она оттоптала мне ноги и еще обиделась, дура. Сказала, что лучше бы я не брался за то, чего не умею. А может быть, я уже разучился? Я постоял, посмотрел. Вадим танцевал первоклассно, Валерка — с особенным шиком.
Мне показалось, что девчонки ужасно жеманятся и кривляются, стараясь понравиться кавалерам. То волосы поправляют, то глядятся в карманное зеркальце, противно гримасничая, то тараторят без умолку, чтобы показать, какие они умные и начитанные. Я вспомнил Карину. Она совсем непохожа на них. Я ушел читать книжку. Книжка оказалась что надо: «Друг или враг?», о работе разведки и контрразведки, и я зачитался, пока бал (не правда ли, пышно сказано — «бал»?) закончился и в зале погасли огни, и кавалеры и рыцари подали своим дамам пальтишки. А что за разговоры были в тот вечер! «Она мне сказала...», «А моя мне сказала...», «Она, представь, умненькая», «А мы с Люсей смотрели друг другу в глаза, кто кого пересмотрит, ну, я пересмотрел, разумеется...», «Братцы, я, право, влюбился...» Многие, честное слово, прямо становятся чудаками. А нам, нахимовцам, нельзя забывать, что все же самое главное в жизни совсем не девчонки, а плавания. Тем более, что скоро мы уйдем в Балтику. Ждать осталось недолго.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Вечер только начинается, но уже провозглашен третий, традиционный тост «За тех, кто в море!» и смех в том или ином конце зала звучит все громче и громче... Большинство из нас — воспитанники Ленинградского военно-морского подготовительного училища (на его базе и было создано высшее училище), то есть друзья юности. При переходе в высшее училище в наш коллектив влились воспитанники рижского Нахимовского училища. Они, можно считать, друзья детства. Мы быстро сдружились с ними: еще бы — моряки! Принятый на наш курс один взвод «с гражданки» растворился в нас без остатка и теперь трудно даже вспомнить, кто тогда в далеком пятидесятом был «салагой». Все мы были романтиками, любили свою специальность и с восторгом приняли известие о преобразовании училища в подводное. Флот страны делал явный крен в сторону подводных лодок и мы — патриоты хотели служить именно на этом передовом рубеже. Таким образом, наше желание совпало с кораблестроительной программой Родины. Ровно сорок лет назад, в такой же ноябрьский пасмурный день, солнце, случайно выглянувшее из-за туч, заиграло «зайчиками» на новеньких золотых погонах и кортиках юных лейтенантов.
По-разному сложились наши судьбы. Некоторые очень быстро расстались с флотом. Некоторые к концу службы ощутили на плечах приятную тяжесть адмиральских звезд. Большинство закончили службу во вторых и первых рангах, прослужив более тридцати лет... Но как бы эти судьбы ни складывались, мы привыкли в этот святой день смотреть друг другу в глаза, делиться воспоминаниями и заботами, вспоминать и поминать ушедших навсегда... Вглядываясь в тронутые морщинами лица, в благородную седину волос, не менее благородные лысины, с трудом узнаю тех, с кем сидел на лекциях, сдавал многочисленные экзамены, греб веслами и ставил паруса на шлюпках, разгружал баржи-«сороковки» с дровами, стрелял из «трехлинейки» в тире, шагал по Дворцовой и Красной площадям на парадах, болел морской болезнью на шхунах «Учеба» и «Надежда», дублировал матросов, старшин и офицеров на крейсерах «Чапаев» и «Железняков»...
И все же мы все остались мальчишками! Прислушиваюсь к разговорам. Их темы — бесконечные воспоминания. Чаще всего это юмористические моменты курсантской и офицерской жизни. Вот, например. После одного из сданных нашим взводом государственных экзаменов группу курсантов и меня, в том числе, собрал в укромном углу плаца отец одного из нас, известный на флоте адмирал, председатель экзаменационной комиссии. Тема беседы была более чем деликатной. «Ребята,— обратился к нам адмирал,— я знаю, что пока мы с женой отдыхаем на даче, вы частенько отмечаете сдачу экзаменов на нашей квартире. У меня просьба: подтвердите жене — матери этого оболтуса (кивок в сторону сына), что найденная ею за диваном деталь женского туалета принадлежит одной из ваших знакомых-девиц. Ведь она, мать, меня подозревает!» Мы смущенно обещаем подтвердить и тщательно осматривать своих девушек при расставании... Обрывки фраз, доносящихся сквозь общий шум из разных концов зала, позволяет сделать вывод о неувядаемом чувстве юмора однокашников. Вспоминают, например, о том, как впервые в своей жизни заступившие в караул воспитанники Горленко и Фалютинский одновременно заснули на постах. Я описал это курьезное «происшествие» в очерке «Начало». Отсидели они тогда свои первые сутки в карцере...
За другим столом рассказывают, что курсант Гриша Репашевский (ныне весьма уважаемый капитан 1 ранга в отставке), обладавший исключительной находчивостью и скороговорным языком (подобно расшифровке текста радиограммы, полученной на аппаратуре сверхбыстродействия: чтобы сходу понять, что он сказал, собеседник должен «перемотать» этот текст на обычный магнитофон, а уж затем, на медленной скорости его прослушать), «отмочил». В ответ на справедливый вопрос — замечание офицера: почему курсант не отдал ему честь, Гриша быстро-быстро доложил, преданно глядя в глаза офицера: «А у меня бушлат не свой!». Делавший замечание крякнул, пристально взглянул на Гришу, сдвинул фуражку на затылок и растерянно промямлил: «Ну, что ж ... Тогда ...идите...»
Дружно щелкнули каблуки тяжелых яловых матросских ботинок. Весело впечатались их подошвы в натертый нами же паркет коридора бывшего приюта. Не думал кузен императора Александра II Освободителя — генерал от инфантерии, добрейший принц Ольденбургский, что стены, возведенные его стараниями, дадут России таких лихих «марсофлотов»... Из дальнего угла зала доносятся слова старой «подготской» песни:
«Тельняшка — вставка , брюки — клин, По швам ползущая суконка, На голове ужасный блин - Такая наша одежонка!»
И дружно, неожиданно громко:
«Не променяю черный клеш Я на солдатские обмотки! Когда по Невскому идешь, Тобой любуются красотки!»
Словом, память воскрешает, как правило, все веселое и доброе, хотя, конечно, было много и тяжелого, неприятного, но мальчишки, сидящие в нас, не хотят вспоминать плохое! Невольно замечаю, что женская половина нашего содружества, в сравнении с прошлой встречей, значительно сократилась. Думается, что не пришедшие сегодня «боевые подруги» просто не рискнули публично напомнить «мальчикам» о своем возрасте. Ведь их помнят молодыми, без седины и морщин! Впрочем, это чисто по-женски, обсуждению не подлежит. Приглядевшись, замечаю жен второго и даже третьего (увы, и так бывает!) поколения. Их тоже немного. Не все из них решились прийти на эту встречу. Ну, а те, кто пришел, ведут себя крайне (о молодость!) непринужденно. Во всяком случае, перед почетными дамами не комплексуют. Но и почетные дамы не смущаются. За долгую и трудную жизнь-службу со своими верными мужьями они обрели неколебимую уверенность в прочности брачных уз и теперь, улыбаясь, как-то по-матерински поглядывая на молодых, используют свою «дефицитность» — плавают по залу в ритме танго... Уж они-то знают цену настоящей любви, не сломленной бесконечными скитаниями по гарнизонам и ожиданиями мужей с моря. Теперь, под занавес жизни, они боятся только одного: болезни и смерти своих мужей, вступающих в критический возраст.
Выслушав очередной тост (тосты почему-то стараются произносить наши адмиралы, очевидно привычка?), глотаю четверть стакана (много уже нельзя, возраст!), продолжаю вспоминать... В тот день вся мужская половина присутствующих в зале, впервые вышла из ворот родного училища без увольнительных записок. Многие из нас испытали тогда затруднение в отдании чести приветствующему молодых офицеров дежурному по КПП мичману. Обе наших руки были заняты фанерно-брезентовым чемоданом общеармейского образца (такой же точно чемодан получил при выпуске из Академии в 1936 году мой отец) и чехлом от матраса — «матросовкой». В чемодане лежали предметы офицерской формы одежды, а в матросовке — «приданое» училища: одеяло и постельное белье. Поскольку каждого из нас на кораблях и в частях уже ждали заправленные койки, мы без всякого сожаления расстались с постельным бельем тут же, на углу Морского переулка (бывшей Приютской улицы, и Лермонтовского проспекта. Ленинградские «барыги», подтянувшиеся сюда с Балтийского вокзала, скупили «приданое» за бесценок. Облегчив себя таким образом, юные лейтенанты бросились на штурм трамваев и троллейбусов: метро в городе трех революций еще только строилось, а офицерскую получку лейтенанты должны были получить только завтра. И была незабываемая ночь. Был офицерский бал в Училище имени Фрунзе: по закону подлости клуб нашего училища был на ремонте. Шло бурное строительство лодок и командование с удовольствием шло навстречу нашим желаниям. А желал наш взвод служить исключительно на Черном или на Балтийском море. Кадровики прекрасно знали, что через совсем непродолжительный отрезок времени многие из нас все равно окажутся либо на Севере, либо на Тихом океане. Большинство же лодок, строящихся в Николаеве или в Ленинграде, предназначались именно для Северного и Тихоокеанского флотов. Я, например, после окончания постройки лодки перешел с ней сначала на Север, а затем Севморпутем на Дальний Восток. Друг же мой — Женя Фалютинский тоже перешел на Север и прослужил там почти всю остальную службу.
Лейтенант Вадим Борисович Иванов с супругой Музой Викторовной.
Взгляд останавливается на очень веселом, оживленно беседующим со своим соседом по столику, лысоватом мужчине. Рядом с ним — женщина в огромных темно-синих очках. Это Вадим Сергеевич Иванов со своей женой — Музой. Друг мой и сослуживец. Прослужив несколько месяцев на черноморских лодках командирами групп, мы встретились на строящейся для Тихоокеанского флота лодке в качестве командиров боевых частей. Прошли мы с Вадиком на своей «С-235» и внутренние водные пути, и Северный морской путь, штормовали в Тихом океане... Вадим всю службу от командира рулевой группы до командира корабля прослужил на 613-м проекте. Именно этот проект сделал из нас подводников. Да, Вадик, а ведь я помню еще твою кудрявую шевелюру... С женой тебе очень повезло: Муза и сейчас, сквозь очки, влюбленно смотрит на тебя. А ведь у вас уже внуки... Живете вы, коренные ленинградцы, по воле наших несправедливых законов, в Киришах, но, как всегда, не унываете!
ПЛ Б-90. После обеспечения космического полета Г.А.Титова. Старпом Виктор Викторович Куренков, врач Сергей А. Борисов. 1961-1962.
Наш с Вадимом общий друг — Виктор Викторович Куренков (это с ним весело беседуют Ивановы), тоже начинал службу на 613-м. Закончил Витя службу капитаном 1 ранга, командиром подводного ракетоносца. Рядом с ним, на соседней лодке, служил на Камчатке и я. Два инфаркта заставили Виктора уйти в запас. Но уже после демобилизации он сумел победить болезнь: упорные тренировки сердца позволили ему через несколько лет пройти комиссию и более пяти лет проплавать на судах загранплавания. На «Ро-Ро» Витя не забывал о тренировках, не стесняясь, пробегал в день по нескольку километров по судовой палубе. Железная воля и характер помогают ему и теперь управляться со сложным хозяйством базы отдыха моряков «Балтиец». В этом, по сути дела санатории, превращенном в таковой именно его трудами, Виктор Викторович директорствует не первый год. Сейчас он и его очаровательная жена Галя сидят рядом с моим близким другом — одноклассником Ростиславом Константиновичем Горленко.
Бойцы вспоминают минувшие дни... На фото слева Анатолий Владимирович Калинин, в центре Виктор Викторович Куренков, справа Вадим Борисович Иванов. СПб, 2002 год.
