Пятый и последний курс своего военно-морского образования
мы начали, как и вся страна 1 сентября. И начался он для нас со
сплошного звездопада. Нам присвоили воинские звания 'мичман'. Это
звучало для нас настоящей музыкой и блеском широкой нашивки галуна
на погоне вдоль плеча. Теперь мы могли с полным правом носить на
голове долгожданную 'мицу' (нежное название форменной фуражки) с
перешитым маленьким нахимовским козырьком.
Ну, а вдобавок нам прислали из штаба ЧФ красивые нагрудные знаки
участников маневров 'Океан' и медали 'За воинскую доблесть'. Такие значки у нас в училище были у немногих курсантов и их приходилось
оберегать, как зеницу ока, а иначе сопрут, не моргнув глазом, как стащили
его у меня мои же матросы позже на моём родном корабле.
'За воинскую доблесть' / Нагрудный знак участника
манёвров 'Океан'
Мы прямо крутыми орденоносцами стали, теперь у нас на форменке
даже иногда звенели друг об друга целых две медали.
351 класс тоже вовсю хвастался своим заграничным походом с
дружественным визитом на учебном корабле 'Смольном' на Кубу. Честно
говоря, я им завидовал.
'Океан' океаном, а пообщаться с кубинцами для меня было всё равно,
что увидеть настоящих греков. Только те мифические герои-греки были
в давнишнем прошлом, а эти жизнерадостные и добрые островитяне-кубинцы были для меня настоящим воплощением героев новейшей
истории.
Боря Коляда рассказывал мне, какой фурор он произвёл на кубинском
пляже, когда подарил простые солнцезащитные очки маленькому
кубинскому пацанёнку, подошедшему к группе курсантов. Полпляжа
сбежалось, чтобы лично увидеть своими глазами небывалую щедрость советского моряка. И смуглый пацанчик несколько часов был героем
местного пляжа в этих дарёных очках.
Когда курсантов повезли на встречу с кубинской молодёжью в какой-то рабочий молодёжный клуб, то политработники все уши прожужжали
бедным курсантам своими инструктажами о поведении в этом обществе.
Одним из основных требований было странное и не совсем понятное - не
танцевать с кубинками их национальный танец пачангу. Совсем непонятно
было, зачем и почему...
Но, когда Боря увидел собственными глазами эти, казавшиеся
запредельными для нашей ориентации эротические телодвижения
зажигательного танца в исполнении тёмнокожих кубинок, то стало
понятно, с чего это вдруг возник такой запрет. Они так откровенно и
отчаянно двигали всеми своими женскими прелестями, что непроизвольно
создавалось впечатление, что они абсолютно голые и своими движениями
зазывают тебя на ответные действия.
Темперамента кубинкам не занимать! Они так самозабвенно, до
полуэкстаза двигались в этом ритмичном танце, что если она к тебе ещё и
прижмётся хоть на мгновение своими горячими выпуклостями, то тут не
сможет устоять даже самый закоренелый флегматик. Горячие женщины
эти кубинки!
Ганка Шкирин с гордостью поделился со мной не самой валютой, а
тем, что он впервые увидел чеки 'Внешторгбанка' или как их называли
боны. За этот визит им выдали по несколько рублей этих самых бонов.
Пустячок, но приятно было. Хотя... я так и не видел, что это за хитрая
такая валюта.
Ах, этот пятый курс! Какое было время!!! Сплошная демократия!
И в общении с преподавателями, и относительная свобода
передвижения, да и вольготное проживание на финской плавказарме под
нежным названием 'Векса' в классных каютах, с финскими банями и
душами.
Плавказарма стояла на набережной Лейтенанта Шмидта почти
напротив парадного входа в наше училище. Просторные каюты на две или
четыре персоны, совсем как на ПКР 'Ленинград', отделанные матовым
пластиком.
В своей 4-х местной каюте мы жили с Лёхой, Федей и Моней. Но
поскольку двое последних практически каждый день после занятий
убегали по своим домам, то мы с другом ночевали на каютных койках
только вдвоём.
Здесь нас практически никто не контролировал, и наша дисциплина
основывалась на том воспитании, которое в нас заложили на первых
четырёх курсах.
Питерцы и женатики каждый день ночевали у себя дома и стали
отвыкать от команд 'отбой', 'подъём'. Для них были более актуальны другие проблемы - скажем свадебная обувь.
Теперь у нас были 'Увольнительные билеты' с фотографией, как
пропуск. Всем женатым и местным они давали право находиться в
увольнении до 08.00. утра, а остальной невостребованной братии, типа
меня только до 01.00. часа ночи.
В 08.00. весь пятый курс строился на причале у ПКЗ и под руководством старшин рот отправлялся в училище на завтрак, а потом уже и на
занятия.
В это же время точно по последнему сигналу радио к парадному
подъезду училища подъезжала чёрная 'Волга' начальника училища
контр-адмирала Хренова В.А., поблёскивая официальной чернотой
корпуса и гордо неся на капоте стремительного горьковского оленя вместо
корабельного бушприта.
К этому торжественному моменту встречи начальника вся латунь
дверных ручек огромных дубовых дверей сверкала и сияла, а чистота
акватории набережной соответствовала моменту флотской традиции
рапорта дежурного своему начальнику о крамоле свершившейся за ночь.
Именно в такой момент, когда в утренней прохладе октябрьского
заморозка стояла полнейшая тишина набережной Невы, в воздухе
зависло эхо команды дежурного по училищу 'Смирно!', а огромное, как
трёхстворчатый шкаф, тело адмирала не спеша выгружалось из своей
'Волги', наш строй, проходивший мимо, застыл в кратком приветствии
старшего начальника.
Так уж случилось, что именно в эту самую торжественную ритуальную
секунду флотской церемонии сверху угла здания, всего в трёх метрах
от громко звучащего доклада 'Происшествий за ночь не произошло',
словно с неба, обрушился чёрным шинельным сукном курсант, крепко
обхвативший двумя руками секцию водосточной трубы.
Труба с грохотом металла о грешную землю приземлилась вместе со
своим седоком в нескольких шагах от Хренова. Пустотелый жестяной
цилиндр своевременно исполнил роль амортизатора и, несколько
сплющившись от удара, не позволил курсантскому телу соприкоснуться
с серым асфальтом всей силой трёхэтажного земного тяготения. Такое
случайное обстоятельство оставило курсанта в полном здравии и уме, что
позволило ему исполнить свои дальнейшие инстинктивные движения без
промедлений и проволочек, хотя приложился к асфальту он крепко.
Инстинкт самосохранения - держаться в любом случае подальше от
начальства, сработал чётко. Он моментально вскочил на ноги и, отбросив
уже ненужную в данном случае трубу в сторону, рванул со всех ног за
строем мичманов, шедших впереди нас по 12 линии.
Это же надо! Так не повезло самовольщику, который выбрал столь
неудачный момент возвращения в альма-матер через окно по водосточной
трубе.
Пока адмирал и дежурный, опешившие от неожиданного дара,
свалившегося с неба, соображали, что это и откуда, след шустрого
курсанта уже простыл. Только кусок трубы грохотал по асфальту своим
деформированным телом, скатываясь на дорогу.
- Дежурный! Поймать и задержать! – совершенно спокойно отдал
команду Хренов.
Дошло до него, что это всего-навсего самовольщик, которому то ли
здорово повезло, что остался жив и невредим, то ли не повезло, что
сорвался вниз в неподходящей ситуации.
Дежурный резко рванул исполнять команду и бегом помчался по 12
линии вслед за нарушителем.
Да разве догонишь, разве поймаешь курсанта, который бежал,
укрываясь за длинным строем мичманов, со скоростью в три-четыре раза
превышающей бег трусцой пожилого капитана 1 ранга с пистолетом на боку.
Воспоминания о ночи любви и страх возможной потери таких моментов
придавали нечеловеческие силы и уверенность наглому курсанту, а ноги
несли его с космической скоростью подальше от преследователя.
Так и исчез ушлый самовольщик, как будто растворился в своём
стремительном беге от дежурной службы. Так и не смогли его вычислить,
хотя по курсовкам на рукаве знали, что он с 3 курса.
Хренов тоже не волшебник и, несмотря на свои адмиральские
полномочия, ему пришлось утереться от такого нахальства своих
подчиненных воспитанников.
Свидетелями сего ЧП был почти весь 5 курс училища. Но, если мы
своими глазами всё это лицезрели воочию, то впередиидущие роты могли
видеть только развевающиеся полы чёрной шинели, да мелькающие
каблуки ботинок этого рекордсмена по бегу и специалиста по преодолению
вертикалей. Удалой и гуттаперчевый малец вызывал определённое
восхищение дерзостью своего поступка. Поэтому на расспросы кто и что
видел, оказалось, что никто толком его в лицо и не видел.
Мичмана пятого курса питались теперь в своей отдельной столовой.
Столовая была пристроена на Хозяйственном дворе к общему зданию
и была уютной, просторной и светлой, так как наружные две стены
были стеклянные. Из заасфальтированной крыши столовой был сделан
огромный балкон с перилами и выходом из Зала Революции.
Нас перед выпуском стали незаметно приучать к джентельменским
манерам поведения за столом. За столиками сидели по 4 человека, и у
нас на каждом столе были приличные тарелки, ложки, вилки и ножи, а
стаканы в настоящих металлических подстаканниках.
Стакан с подстаканником это одна из старинных традиций кают-компании на флоте. Раз есть стакан, то он непременно должен быть в
подстаканнике и никак иначе, несмотря на то, что налито в стакан –
чай, молоко или компот. Хотя… молоко в стакане, обрамлённом литым
фигурным подстаканником, на мой взгляд, выглядит довольно архаично
и неестественно.
Если, как я упоминал ранее, на первых курсах нас постоянно в
курсантской жизни преследовали два монстра – это голод и сон, то сейчас
всё изменилось, и мы стали совершенно другими. Теперь в глазах пятого
курса светился оптимизм и напрочь отсутствовал блеск голодных глаз.
Теперь мы привередливо копались в тарелке с кашей и пресыщенные
одним её видом могли без всяких эмоций, похожих на жадность, отставить
её в сторону или не дотрагиваться до неё вообще.
В организме уже отсутствовал тот ненасытный солитёр, который в
былые времена требовал пожрать и чем быстрее, тем лучше. Теперь мы
стали разбираться в колбасных обрезках, и нам уже требовалась более
изысканная пища, нежели обычная кирзовая каша или овощное рагу из
квашенной капусты, издающее своеобразный смерд большущей бочки.
Наши женатики, избалованные домашней пищей, которую им готовили
дома, вообще появлялись в столовой только на обед и иногда на завтрак, чтобы глотнуть горячего чайку. К этому времени этот контингент в нашем
классе составлял примерно половину, человек 12.
Разве что только наш спортивный гигант Толя Прилищ всё так же
мог съесть целый бачок на десять человек ячневой или перловой каши
и не поморщиться. Но только на это его теперь подвигали расходы
калорий на его бесконечных тренировках и изнурительных физически
самоистязаниях, которые он проводил с завидной периодичностью.
Теперь, разбуженные среди ночи, мы всегда были в рабочем состоянии,
и сон уже никак не подавлял наше сознание. Мы научились на бесконечных
вахтах и ночных дежурствах одолевать это аморфное состояние
заторможенного сном человека. Теперь мы научились высыпаться всего
лишь за несколько часов здорового сна.
Все мичмана стали поджарыми и физически крепкими мужиками.
Одним словом - готовые кадры для службы на флоте.
Наше старинное училище меняло свой внешний облик на наших глазах.
Благодаря незаурядным хозяйственным талантам Хренова, которые в
полной мере проявились в строительстве, вместо старого полуподвального
КПП появилась прекрасная мраморная лестница с красивыми перилами,
ведущая на выход из училища.
Кроме столовой для мичманов, было построено на 1 этаже училищного
клуба шикарное кафе с флотским названием 'Кортик'.
В зале кафе, оборудованном в современном стиле, был бар и боковые
ниши у окон, отделённых друг от друга перегородками. Приглушённое
приятное освещение и алые шторы на окнах, за которыми было очень
удобно прятать от посторонних глаз принесённые с собой бутылки.
Салатики, кофе, мороженное разных сортов с сиропом в креманках,
лимонад и сигареты вот и весь безалкогольный набор меню курсантского
кафе.
Но зато, можно смело приглашать свою даму сердца в этот благородный
уют и, угрохав почти половину курсантской зарплаты, угостить её
настоящими разноцветными шариками мороженного с сиропом, попить
кофе, приготовленный по всем правилам на плюющемся кипятком
чешском кофейном автомате. Популярность кафе была высокой, но вот
только мизерная зарплата курсанта от этого не увеличивалась.
Порядок, чистоту и уют в кафе обеспечивал дежурный мичман пятого
курса. В парадной форме в белых перчатках с повязкой и палашом
на боку он наводил шорох на нарушителей, пытающихся под видом
богоугодных напитков употреблять спиртное прямо за столиками кафе. К
нам, мичманам, эти строгости уже не относились, и что было позволено
нам, не дозволялось молодым. Удобные ниши кафе дежурный сохранял
только для старшекурсников – это уже была традиция.
Пятый курс – это уже последняя финишная прямая для следующего
забега на длительную офицерскую службу на кораблях флота. Как в
подтверждение этого вышел приказ Главкома ВМФ: всех выпускников
назначать служить только на корабли и никаких береговых должностей
и тёплых мест в штабах и НИИ. Флот должен держаться на молодых
и грамотных лейтенантах, которые после училища обязательно горят
желанием в будущем командовать флотами.
Нам предоставили огромный перечень тем дипломных проектов, и
каждый выбрал себе, как ему казалось, самую актуальную тему, для того
чтобы внести свежую струю в застой военно-морских наук.
Будучи глубоко убеждённым, что основная опасность для
противолодочного корабля в период боевых действий - это заполучить
в борт торпеду из глубины, я выбрал себе наизлободневнейшую тему
'Стрельба из РБУ по торпеде, идущей на корабль'.
'Успешная противоторпедная защита – залог успеха в бою против
нашего подводного противника' - такую прописную истину внушили нам
наши педагоги ещё на стадии начала обучения специальности.
Противолодочный корабль в поисковом строю при работающей
гидроакустической станции и на ходу 14 узлов слышен подводной
лодкой на дистанциях равных половине моря. Понятно, что она первая
обнаруживает угрозу, которая её ожидает в ближайшем будущем. Чего
же ждать - пока тебя обнаружат, поэтому лодка подходит на дистанцию
стрельбы и первой атакует поисковый строй кораблей.
Молча приближающаяся на скорости 25 метров в секунду к борту
твоего корабля, коварно готовая вот-вот влепить тебе все 300 кг боевого
зарядного отделения, торпеда – это тихий ужас в боевой обстановке. Тебе
нужно любым путём достать и потопить лодку, а тут ещё нужно успеть
уничтожить выпущенную в тебя под водой стрелу противника. Но самое-то главное обнаружить её на дистанции, позволяющей успеть принять
срочные меры к выживанию.
Манёвр кораблём для уклонения от торпеды – это ещё только полдела.
Торпеда, если даже сойдёт с кривой погони, и пролетит мимо, то тут же
снова зайдёт на тебя в расширенном поиске сбежавшей от неё цели и всё-таки доставит свой заряд к подводной части корабля. Она от тебя просто
так не отстанет, на то она и торпеда.
Наши системы управления стрельбой реактивными бомбами типа
ПУСБ 'Буря' предусматривали вариант стрельбы по торпеде. Если
торпеда идёт в упреждённую точку встречи с целью, то считается, что
она ещё не перешла в режим самонаведения.
А уж если пеленг на торпеду практически не меняется, а дистанция
резко уменьшается, то тут туши свет – торпеда наводится на тебя и
через минуту другую будет твоим последним приветом от коварных
подводников.
Тут и нужно палить за борт между торпедой и кораблём даже свою
последнюю оставшуюся в установке бомбу с глубиной взрыва 15
метров.
Пусть даже бомба не уничтожит торпеду, но она своим взрывом хорошо
тряхнёт всю её начинку и оглоушит на некоторое время. Облако газовых
пузырьков от взрыва и гидродинамический удар по голове торпеды
обязательно приведут к сбою работы аппаратуры самонаведения, пусть
хоть и кратковременному, но ты уже отдалил свой конец света на некоторое
время. А за это время можно многое ещё, что успеть сделать...
Даже человек, если ему двинуть по центральной нервной системе,
теряет ориентацию или отключается на некоторое время. А тут техника,
железо. От сотрясения отойдёт контакт или лопнет какой-нибудь резистор в схеме или еще, какая хрупкая деталь отскочит – вот и сбой в работе и
потеря информации. А потом, пока она снова оглядится и, если удастся
восстановить заново потерянную информацию, то считай, повезло. Ей,
конечно, торпеде.
Вот и предстояло мне, как учёному мужу, в своей работе оценить
потенциал корабля по защите от торпед и по возможности спроектировать
счётно-решающий прибор для выработки данных стрельбы для установок
РБУ по ужасному подводному снаряду, стремящемуся уничтожить
корабль.
Хорошо бы, конечно, как у братьев Стругацких – нажал кнопочку
и вокруг корабля создаётся непробиваемый кокон гравитационного
поля, от которого эти торпеды отскакивают как от стены и не могут
исполнить своё коварное предназначение. Но, ни ума, ни талантов на
такие фантастические вещи у меня не хватало и пришлось, как всегда,
модернизировать то самое 'колесо', которое изобрело человечество без
нашего участия.
Не я был первый и не я был, очевидно, последний человек, сломавший
свою буйную голову на этой проблеме. Руководителем и старшим
советником дипломной работы был наш преподаватель капитан 2 ранга
Успенский Г.В.
Он читал у нас приборы управления стрельбой торпедным и бомбовым
оружием и был весьма и даже очень грамотным в своей специальности
педагогом, да и вообще это был очень порядочный и жизнерадостный
человек. Великий оптимист, он внушил мне, что я с успехом справлюсь с
поставленной задачей, и мы родим вместе новый прибор, облегчающий
жизнь на море противолодочным кораблям. Торпеды противника не
пройдут, а если и пройдут, то обязательно мимо.
В первом семестре учебного года мы писали курсовую работу по теме
диплома, а уже во втором - все силы и знания были брошены на доработку
курсовой работы до уровня дипломного проекта и его защиту.
К началу 5 курса у нас в классе уже примерно половина была серьёзными
женатыми людьми. А у курсантов, имеющих свою семью, был явный
стимул к хорошей учёбе.
Нет задолженностей – можно хоть каждый вечер бежать вприпрыжку
к своей любимой, а у кого уже были, и к маленьким детям. Но, если ты
должник и у тебя появились 'хвосты', то оставалось только воровски по
ночам сбегать с плавказармы в самоволки, так как увольнительные билеты
всех задолжников по учёбе лежали у Куликова в опечатанном сейфе. Я
хоть и не числился в списке женатиков, но и в списках задолжников тоже
никогда не значился, а все работы я всегда выполнял в установленные
сроки.
В конце октября, а точнее 30 числа, когда пришёл срок сдачи первого
этапа курсовой работы, все, кто ещё не успел сдать свою работу, сидели
в классе и судорожно пытались наверстать упущенное время. Я сидел за
своим столом и откровенно бил балду, поскольку всё сделал вовремя, и
совесть меня нисколько не мучила.
В класс вбежал Рарик и, размахивая рукой с какими-то маленькими
клочками бумаги, патетическим баритоном произнёс целую тираду:
- Мужики! Долой подзаборное пьянство и бескультурье! Пора культурно
проводить своё свободное время и приобщаться к нашей современной
цивилизации. Да здравствует наша советская культура и искусство!
- Рарик, заткнись! Дай спокойно поработать людям. У тебя, что там,
понос? – оборвал его пыл обычно спокойный Прилищ.
- Я не понос. Я Рарик! Девушки 3 курса института Культуры им.
Н.К.Крупской прислали нам свои пригласительные билеты через капитана
1 ранга Колодезного. Правда, не в зал консерватории, а в обычный 'красный
уголок' общежития на проспекте Смирнова дом 9, - продолжал свою речь
Аристархов. – Товарищи, нужно всячески крепить смычку культуры и
флота и поддерживать связь с представителями нашего авангарда. Прошу
проявить сознательность и принять участие в мероприятии.
Нашего болтуна несло на такие возвышенные материи, что мы невольно
прислушались к его выступлению.
- Ну, вот! Институт Культуры – это же второй институт благородных
девиц. Там нам сейчас покажут концерт художественной самодеятельности,
сыграют на скрипочке и прочтут стихи Есенина и Рубцова, - представил
картину встречи Федя. – Сима, пошли, сходим! Хоть на живых культурных
людей посмотрим, а через часик сбежим с этого мероприятия по домам.
Такая возможность пораньше сорваться домой предоставляется не часто.
- Уговорил. Пошли, сходим, но только нам ведь там тоже в ответ нужно
будет что-то изображать и показать, что мы не лыком шиты. Что мы там
покажем? – спросил я в свою очередь засуетившихся коллег.
- Если будет гитара, споём им наши флотские и училищные песни. Это
будет достойный ответ на их классику, - предложил Федя свой вариант.
На этот званый вечер нас собралось из нашей роты человек 12 и кроме
меня, Шуры Четверикова, Гого и Протаса все остальные были 'женатики'.
Так уж получилось потому, что у всех остальных не были сданы курсовые
работы.
На проспекте Смирнова Федя предложил зайти в гастроном и купить
пару бутылей по 0,7 'Биле мицне'. Недалеко от общежития, на лавочке под
завывание холодного, почти ноябрьского ветра, в антисанитарных условиях
и прямо из горла мы приняли на душу дешёвое белое вино молдавского
розлива для храбрости и повышения собственной толерантности.
Фрунзаков вообще-то всегда считали мальчиками гордыми и с чувством
знающих себе цену женихов. Уже в слегка раскрепощённом виде,
довольные жизнью и в меру весёлые вошли в двери большого старинного
здания общежития.
Не так-то просто, оказалось, попасть в тот самый красный уголок,
где нас ждали. За стеклянной загородкой с турникетом сидела пожилая
бабулька, которая при виде нашей курсантской толпы враз перекрыла все
входы и выходы.
- Вы это к кому? Так вас много! – изумлённо спросила вахтёрша.
- Мы на вечер в красный уголок. У нас и пригласительные имеются,
- гордо показал Федя невзрачные бумажки, исполняющие роль
приглашений.
- По пригласительным, не пропущу. Давайте разрешение от коменданта,
- решительно остановила нас своей грудью маленькая хозяйка большого дома.
- Это к нам на вечер гости из училища прибыли. Пропустите! У нас есть
разрешение, - внесла ясность в нашу заминку перед строгим контролёром
сбегающая по лестнице девушка.
Бабулька тщательно нас пересчитала и по одному пропустила через
таможню мимо своего оконца.
- Ну, у вас тут и порядки. У нас в училище на КПП до сих пор не
додумались поставить такую вертушку, а у вас в простом общежитии
прямо, как на сортировке какой, - выразил Гого своё недовольство такой
проверкой.
Свалив в кучу на чью-то кровать в комнате свои бушлаты и фуражки,
мы вошли в то помещение, которое числилось 'красным уголком'.
Красным цветом здесь и не пахло, обычное казённое помещение и не
более. Вдоль трёх окон стоял длинный ряд столов, почти как на свадьбе,
и стулья. А на столах центральное место занимали чайники, три простых
общепитовских чайника, проще и не придумаешь. Стояли тарелки со
скромной студенческой закуской, чайные чашки и пирожные, сложенные
на подносах. В левом углу было небольшое возвышение, напоминавшее
некое подобие сцены, на котором стоял стул с проигрывателем и
пластинками.
- Хорошо, что мы немного согрели души свои, а то, я смотрю, здесь
только чаем встречают, - рукой потрогал чайники Гого, пытаясь их теплом
согреть замёрзшие на ветру руки.
- Странно, чайники холодные! А так хотелось горячего чайку, - с
сожалением продолжил разведку на столе Серёга и, подняв крышку,
заглянул в чайник.
- Сим, ты посмотри какой находчивый народ эти студентки от культуры.
Тсс, там вино, а не чай! – доложил Серёга результаты осмотра.
Заиграла пластинка и на свободную середину помещения вышла
пара. Он и она. Стройные и величавые они утонченными пластичными
движениями профессиональных балетных танцоров исполнили какое-то
подобие латиноамериканской румбы. У них это так красиво получилось,
что всем тоже захотелось так же красиво подвигаться в танце.
Вино из чайников наливали кто в стаканы, кто в чайные чашки. Выпили
за знакомство и новые шефские связи моряков и работников искусства.
- Мужики, на жратву особенно не налегать. Студентки потратили
деньги, и мы вообще-то сюда не жрать пришли, - тихонько изрёк свою
умную мысль Юрка, видя как уплетают со стола бутерброды с колбасой и
ветчиной голодные студентки.
Выпитое вино создало непринуждённую обстановку и в
импровизированном красном уголке пропало обычное стеснение молодых
людей в незнакомой обстановке.
Все заговорили разом, появилась гитара с голубым бантом, и началось
песнопение ещё не спевшегося хора. Закурили почти все сразу, и дым
сизым туманом окутал хор, исполняющий прекрасные слова Пахмутовой
'Надежда – мой компас земной'.
Славка Лепаев от добавки красного вина из чайника здорово прибалдел.
Немного, оказывается, было нужно для этого замученному учёбой и семейной жизнью женатика. Я подвёл его к окну и открыл форточку.
Влажная струя воздуха с улицы омывала его кучерявую голову, и он
глубоко дышал, как вытащенный из воды карась.
- Симочка, как же я домой к жене пойду? Я что-то совсем окосел от
студенческого чая, - выкладывал мне свои опасения Славка.
- Слава, постой тут и подыши поглубже, пройдёт твой кайф через пять
минут, - пытался я успокоить озабоченного мужа.
Вдруг неожиданно распахнулась дверь, все замерли в ожидании какой-
нибудь каверзы со стороны коменданта общежития или 'Комсомольского
прожектора'. Но, вместо ожидаемых неприятностей в двери вошли две
опоздавшие к началу мероприятия миловидные студентки. Хор облегчённо
выдохнул и продолжил нестройную мелодию.
Я хорошо разглядел вновь прибывших подруг. Та, что была поменьше
ростом, несла на своей голове целый водопад волнистых тёмно-русых
кудрей ниже плеч. Да и фигурка в облегающем сиреневом костюме
отличалась в лучшую сторону от её подруги.
'- Ничего себе кудри вьются у голодных студентов', - только и
промелькнула у меня в голове оценка нового явления.
- Слава, смотри какие ценные кадры прибыли, а ты уже к жене собрался,
- пытался я растормошить Славку, мотающего головой и отгоняющего
таким новым способом одолевающего его Бахуса.
Шум встречи, словно век не виделись:
- Ах, Тамарочка! Ах, Светочка пришли! – и снова музыка вперемешку
с оживлёнными разговорами и дым сигарет коромыслом заполнили
помещение.
Подружки уселись на места за столом, и кудрявая оказалась рядом
с нашим доморощенным Чубайсом, в смысле цвета причёски, Шурой
Четвериковым. Шура вообще-то был не особо разговорчив, а тут надо
же… - разговорился и заворковал с соседкой.
Я заметил, что кудрявая взяла и неумело вставила в рот длинную
сигарету, чтобы добавить и без неё хватавшего в комнате дыма. Ну, а Шура,
как галантный кавалер, чиркнул спичкой, хотя сам никогда не куривал.
Я встал и сзади подошёл к ней, ловким движением руки конфисковал
её сигарету и потушил о блюдечко, исполнявшее роль пепельницы.
- Девушка! Вы так молоды и вам совершенно не к лицу сигарета во
рту. Вы лучше курите трубку, а поскольку трубок у нас ни у кого нет, то
пойдёмте лучше танцевать, - поражаясь своей собственной наглостью в
общении с незнакомым человеком, предложил я.
Немного обескураженная моим вольным поведением с сигаретой, она
всё же отложила свои разговоры с Шуриком и подала мне руку.
'- Зохен вэй!- пронеслась в голове идиотская присказка Шуры Хлиманова,
когда я посмотрел ей в глаза. – У неё глаза-то… такие голубые… Ну, прямо,
как родники! Вот она настоящая голубоглазая гречанка моего детства.
Вот на кого она похожа', - молниеносно проносились воспоминания
о дедовских мифах древней Греции и прекрасных образах красивых и
сильных людей Эллады.
Мы танцевали совсем не аргентинское танго, просто топтались на
месте без всяких выкрутас, и меня прорвало на разговоры. Я понял, что сейчас молчать никак нельзя, иначе упущу момент, а потом буду об этом
жалеть. Быть может это и есть тот самый миг, когда молчание не золото.
- А кто эти ваши профи, которые так классно танцевали? – спросил я
для начала разговора.
- Вообще-то мы библиографы по специальности, но эта парочка с
хореографического отделения. Мы их пригласили, чтобы вас хоть чем-то
удивить. Понравилось!? У нас в 3 группе учатся только девочки и на всю
группу один мальчишка. Вот мы и додумались организовать встречу с
вами, - неторопливо высказывала свои мысли новая знакомая.
Я всё пытался вставить свой вопрос о греках, но стеснялся, а потом
всё-таки выдал:
- Тома, а ты часом не гречанка?
Она удивлённо посмотрела на меня и ответила:
- И даже не еврейка. Моя фамилия Белоусова, а родилась я в Костромской
области, там чистейшая Русь и греками не пахнет.
Странно, но прошло каких-то 10 минут разговоров, а мне казалось, что
мы, по крайней мере, или в школе вместе учились, но знаем друг друга
уже лет 10. Хотя и жила она в Костромской области в городе, название
которого я услышал впервые – Чухлома.
Про Хохлому я где-то мельком слышал, а вот Чухлома для меня была
что-то вроде города Урюпинска. Все о нём говорят, но толком никто не
знает, где он находится.
Я уже и не обращал внимания на происходящее вокруг и чем заняты
мои коллеги, и куда девался из-под форточки Славка.
- Тома, а вы в общежитии живёте? – на всякий пожарный случай
поинтересовался я немаловажным фактором для знакомства.
- Нет. Поэтому и опоздала к началу мероприятия, пока с Васильевского
на трамвае добиралась.
- Давай смоемся отсюда, а то тут скоро дышать нечем будет. Да и,
по-моему, у многих уже порох в пороховницах иссяк, и дело идёт к
заключительному акту прощания, - внёс я своё предложение.
Не прощаясь, чисто по-английски, мы забрали свои шмотки и исчезли
из прокуренного красного уголка.
Тарахтевший по рельсам трамвай №40 медленно, но верно тащился
по своему стальному пути в сторону Васильевского острова. Когда это
громыхало вырулило на Тучков мост, я всё же поинтересовался:
- Тома, а куда мы путь держим?
- Всё, почти приехали. Я живу на Съездовской линии, сейчас выходим.
Ну, надо же, как повезло – не надо никуда нестись со всех ног обратно.
Училище тут вовсе рядом, всего то в нескольких кварталах, а для любого
курсанта это расстояние совсем не 'крюк'.
Я проводил её в полутёмный и прилично обшарпанный подъезд
старинного дома №1 на углу Среднего проспекта и Съездовской линии. Мы
ещё долго стояли у дверей общей квартиры №20 увешенной несколькими
кнопками звонков и говорили, и говорили за жизнь.
Я уже больше не задавал всяких глупых вопросов про чашечку чая или
с кем она живёт в этой питерской коммуналке. На первый день знакомства
я и так получил вполне исчерпывающую информацию.
В час ночи, как мне и было положено, я примчался в свою каюту
на 'Вексе', и ложился спать с мыслями о прекрасном образе кудрявой
'гречанки', весь в мечтах о предстоящей новой встрече.
- Что, Сима, втюрился в кудрявую? Я тебе скажу, девчонка что надо!
Я ж тебе говорил, что у тебя всё впереди, вот оно и приключилось, -
затараторил утром, влетевший в каюту Соколов.
- Пророк хренов! Ты что её успел там, в дыму разглядеть? Когда это ты
всё умудряешься? – пытался осадить я своего учителя.
- Обижаешь, Володь! Я хоть и женатый, но девок хороших враз замечаю.
Красивая дева она и в дыму остаётся красивой.
- А вы-то, женатики чёртовы! Вы-то там, что делали в красном уголке?
- смеясь, спросил я у него.
- Ой, ну его на фиг этот вечер. Я вчера такой скандал от своей тёщи
заполучил. Только домой пришёл и пошло-поехало. 'Где тебя черти
носят? С кем ты там водку пьёшь? Домой только ночевать ходишь! Жена
беременная, а он где-то шляется!'. И как понесла на меня… Чуть до
рукопашной дело не дошло. Так что, Сима, тебе мой совет – не живи
никогда с тёщей. Какая бы она хорошая тебе не показалась, - жаловался
Федя на вчерашние события.
- Ну, ты даёшь! Ты ещё и с тёщей живёшь? – ехидно переспросил я,
делая вид, что не понял его рассказ.
- Со своей тёщей не то, что жить, я б с ней на одно поле окучивать
картошку не пошёл. Чего ей от меня надо? Ну не могу я одевать Альку,
как куклу, на свои курсантские шиши. Тут и дурику ясно, но только не ей.
Скорее бы выпуск, да к чёртовой матери куда-нибудь на север, в какую-
нибудь Гремиху бежать от этой злыдни. Разведёт же так меня с Алькой,
старая кикимора, - скрипя зубами, жаловался друг.
- Юр, у вас ребёнок скоро появится? – уточнил я услышанную в его
монологе новость.
- Где-то весной в апреле должен родиться. Ей, падле, даже свою дочь не
жалко. Всё зудит и зудит, - плевался Юрка на свою невидимую тёщу.
- А какого лешего ты вообще на этот вечер попёрся? Женился – так сиди
дома и сдувай пылинки со своей половинки. Тёща у тебя 100 раз права.
А раз пошёл с нами, то зачем ты домой забрёл после этого вечера. У тебя
здесь есть своя койка. Пришёл и дрыхни в спокойной обстановке, а тёще
с женой говори, что дежурным был. А ты на скандалы сам нарываешься,
- теперь уже я начал учить своего друга.
- Я же, можно сказать, из-за тебя с вами и попёрся, а ты… - сделал вид,
что обиделся на меня Федя.
На занятиях в училище всё было как обычно, но меня никак не покидало
какое-то новое чувство чего-то волнующего и большого. Я понимал, что в
моей жизни произошло важное событие и раз уж так невтерпёж увидеть
снова этого человека, то это не просто студентка. Возможно, это и есть
та, которую я искал.
Чувство трепетного ожидания новой встречи со своей новой и
необычной знакомой заставляли гнать время вперёд и ждать, конечно,
ждать конца этих кажущихся бесконечно длинными академических часов
наших занятий.
А вечером, как стойкий солдатик, в своём чёрном бушлате и фуражке,
делающей курсантов похожими на гвоздей, я замер на своём посту у дверей
института Культуры на Дворцовой набережной у Кировского моста.
Старинные лакированные двери периодически распахивались,
выпуская на волю шустрых и весёлых студенток, разодетых как картинки.
Я откровенно разглядывал каждую выходящую девушку, потому что мне
постоянно казалось, что я просто-напросто могу не узнать в сумерках и
пропустить свою новую подружку. Мне рисовались и более трагические
варианты, а вдруг она заболела и не пришла на занятия. Не пойду же я
ломится в дверь её коммуналки на Среднем.
И когда двери распахнулись в очередной раз, я с облегчением вздрогнул,
узнав в одной из трёх ту, которую прибежал встречать. Конечно, я не мог
не узнать её, как рисовало мне моё тревожное воображение каких-то пять
минут назад.
Немного очумевший, но счастливый, от желанной встречи, я теперь
уже не узнавал самого себя. Я всё ей что-то рассказывал и, как гонористый
петушок, старался завладеть её вниманием, пытаясь представить себя в
более выгодном свете. Все мы хотим выглядеть лучше, чем есть на самом
деле, и я не исключение из этого правила.
Всю дорогу от Кировского моста и до её дома я пытался своим
красноречием и разными прибаутками о морских походах и своих друзьях
скрыть своё волнение настоящих чувств.
Само собой получилось так, что мы пошли пешком, а это путь неблизкий.
По ветерку набережной Невы и Дворцовому мосту, продуваемому со всех
сторон ноябрьским ветродуем, не каждая бы фифа согласилась бить свои
ноги.
Пока мы шли бесконечным асфальтом набережных и моста, я уже знал
всё или почти всё о своей обожаемой пассии. Ведь мой запас красноречия
не мог быть бесконечным и, когда я умолкал, то приходило время слушать
и её рассказы о себе.
Теперь я знал, что на севере Костромской области существует маленький
город бывших купцов и мастеровых отходников с непривычным для моего
слуха названием Чухлома. 'Чух - чух' – чухаться что ли, ассоциировалось
в моём сознании.
Но меня нисколько не смущало ни название, ни размеры этого местечка.
За своё полувоенное детство я видел столько всяких дыр и, как ни странно,
везде живут люди, причём хорошие люди. И чем севернее - тем лучше там
народ, без претензий на превосходство и способность унижения других.
К примеру, Кемь – одно сокращенное название посыла 'к еб...ней матери'
чего только стоит, а мой Бесовец…
Чухлома находится чуть южнее Вологодской области и стоит на
почти круглом красивом озере диаметром около 8 км, на берегу которого
возвышается старинный Авраамиев монастырь, а в самом озере водятся
небывалые золотистые караси, которых когда-то подавали к царскому
столу.
- А подать-ка мне на стол чухломского карася для гостей моих
иноземных! – требовал пиршествующий с иноземными послами государь
Иван Васильевич. И на роскошный царский стол слуги вносили дымящихся карасей
на расписных подносах. Каждый размером с лопату, из их открытых
трубочкой ртов торчали пучки укропа и другой зелени.
Откушивать по пьяному делу этих карасей, нужно было тоже умеючи.
А пьяному послу после опрокинутой чаши за здравие Великого князя уж
очень хотелось отведать небывалого царского угощения. Они привыкли
там у себя морскую рыбу трескать типа трески, а тут, в том самом карасе,
огромное количество маленьких и острых, как иголки, костей. Вот и
деликатес с сюрпризом для обалдевших от вина дипломатов.
Кто знает об этом - тому ничего, а кто не ведает, что пихает себе в
рот… От вина глаза посланника вставали торцем, а застрявшая в горле
маленькая, но болезненная, косточка от карася уже не позволяла ему
произнести заготовленные требования о претензии на Кемьскую волость
или какую другую территорию в качестве компенсации.
Я никогда не бывал в тех краях, но по её рассказам уже представлял
себе маленький райцентр, в котором в школе директором работает её отец,
а на междугородней телефонной станции трудится мать.
В обшарпанном подъезде с ядовитыми зелёными стенами мы ещё
долго стояли у подоконника окна и, согреваясь от холода, всё говорили и
говорили.
Моя наивная любовная восторженность этими дивными глазами
и кудряшками, выглядывающими из-под пухового платка и красиво
обрамляющими милое лицо, заставили идти меня напролом.
И я рискнул, и полез целоваться. Ведь не я придумал эти поцелуи, но
мне казалось, что только они передают всю полноту чувств и нежности к
любимому человеку.
Боже мой! Совсем не ожидая такой резкой перемены в наших
взаимодействиях, она застеснялась и вся прямо зарделась краской от
смущения моей нахрапистостью и нахальством. Знакомы-то всего два дня,
а этот фрукт уже полез со своими поцелуями. Но цель была достигнута – она не оттолкнула и не противилась. А то, что первый поцелуй получился
практически безответным и бесстрастным с её стороны, меня мало
смущало. Главное, что я не схлопотал по физиономии.
Кудрявая студентка 3-го курса института Культуры
Пытаясь загладить свою дерзкую выходку и от избытка нахлынувшей
гордости за себя, что добился-таки своего, я приподнял её, как лёгонькую
пушинку, и усадил на широкий подоконник. Вес был взят без особых
усилий, и теперь я стоял у её ног и, как верный пёс, смотрел снизу вверх
на обожаемое лицо.
А обожать было что! Один водопад кудрявых волос чего только стоил!
А нежное личико, покрытое румянцем с чистой и совсем детской кожей!
Ровный аккуратный нос, тонкие и красивые брови, подчёркивали голубизну
глаз, которые казались бездонными своей притягивающей глубиной. В
них хотелось смотреть и смотреть всю оставшуюся жизнь и больше. Меня
поражало, что на этом лице не было ни одного мазка косметики и пудры.
Всё было естественно и прекрасно без художественного оформления и
декораций.
Её чисто литературное произношение русского языка было правильным
и не было никакого намёка на костромской диалект, который приходилось
слышать в разговорах с людьми, выходцами из этих чисто русских краёв.
В её глазах читался интеллект, а речь была с налётом интеллигентности.
Для меня такие обстоятельства имели важное значение, потому что
я терпеть не мог, когда мне казалось, что люди специально искажают
слова.
А когда я случайно задел тему школьных времен и узнал от неё, что она
окончила школу с серебряной медалью, то я был вообще покорён наповал
этим фактом из её жизни.
- Тома, может быть, ты меня поймёшь, но у меня такое чувство, что я
тебя уже давно-давно знаю. Вот только не могу понять, почему мы раньше
не встретились. Где же ты до сих пор пряталась от меня? И то, что ты
рассказывала о своей родине, я как будто уже где-то видел. Только когда
не помню, но видел точно. А ты у нас в училище на танцах не бывала?
- У меня тоже сложилось впечатление, что мы знакомы, по крайней
мере, несколько лет. А вот на танцах у вас я не бывала. Я вообще боюсь
ходить на такие мероприятия, - отойдя от лёгкого шока, отвечала она.
- Мы с подругами один раз набрались смелости и пошли на
танцевальный вечер в Мраморный зал ДК Кирова. Там вообще-то ничего
– красиво. Сначала было всё более или менее, а потом меня пригласил
танцевать негр. Я как увидела эти красные ладошки и чёрно-синее лицо с
барашками волос на голове, мне чуть дурно не стало. Я вообще негра так
близко увидела в первый раз, а тут тебя ещё и за руку будет держать такое
чудо. Я ему отказала, а он как начал приставать и упрашивать. Пристал,
как банный лист. Хорошо курсанты из 'макаровки' его угомонили, а я
убежала из этого Мраморного зала и стараюсь больше не появляться в
таких местах.
- Так у вас же в институте учатся иностранцы? Там и негров я видел,
- вспомнил я, что у выхода из института видел негров и личности
посветлее.
- У нас есть негры, но они по внешности напоминают североафриканцев, а тот был прямо какой-то сине-чёрный из Кении или Зимбабве. Прямо
как удушенный негр. Я и испугалась такого чудища, - вспоминала Тома
пережитый ужас событий.
- Вот тебе и забитые и бесправные негры от Бичер-Стоу. Они у нас
стали такими наглыми и развязанными. Почуяли свободу иностранного
гражданина в нашей стране и что её здесь охраняют.
- Наш Козлов встретился с одним черноликим в лифте. Тот сигарету
курит, как аристократ. Серёга попросил его прикурить. Так этот гад
опустил руку с сигаретой на уровень пояса и держит. Курсант не гордый
парень наклонился и прикурил.
- Когда лифт опустился на 1 этаж, Серёга развернулся и двинул спутника
прямо в чёрный образ. Негр брыкнулся об пол, Серёга нажал кнопку
на 12 этаж, а сам выпрыгнул из лифта. Пока тело в себя приходило и
спускалось вниз, Козлов ждать не стал и удрал с места происшествия. Так
это чудо запомнило, что на ленточке было написано 'ВВМУ им. Фрунзе',
и даже в училище припёрся с милицией. Но тут, конечно, на этом поиск и
закончился. Разве бы мы допустили, чтобы какой-то негр опознал нашего
Серёгу, да ещё и привлёк к ответственности за оскорбление иностранца,
- вспомнил я историю, произошедшую с нашим Серёгой Козловым.
- В субботу приходи к нам на вечер во Фрунзе, - ничего умнее не смог
предложить я. – Посмотришь на наши аристократические апартаменты.
Кстати, у нас там негров и прочих безобразий в форме драк и свалок не
бывает.
Теперь мы встречались с ней каждый день, а точнее сказать вечер и
ночь. После занятий я нёсся по Среднему проспекту к её дому на крыльях
разбуженных чувств и желаний увидеть вновь своё сокровище.
Чтобы не вызывать возможных неприятностей со стороны дежурной
службы, я просто-напросто не брал свой увольнительный билет и
фактически находился в самоволках. Но зато никуда не надо было
торопиться, и я мог шататься по городу с Томой хоть до утра.
В то время в ночном Ленинграде не возникало никаких страхов и
проблем, даже по ночам никто никогда к курсантам не приставал и не
пытался их обидеть.
'Зима наставала, холодно стало'. Стоять каждый вечер в подъезде
около дверей было не совсем удобно, светло, да и люди постоянно мимо
шмыгают. В моём бушлатике, который был только форменной декорацией
и абсолютно не защищал от противного ветра, мы укрывались от холода в
стеклянной телефонной будке, изображая разговаривающую по телефону
пару. Но изображать такие хитрости тоже было как-то неловко.
Совсем недалеко, сразу за Тучковым мостом в сквере возвышался
недавно выстроенный и огромный Дворец Спорта 'Юбилейный'. Он и
служил нашим прибежищем и укрытием от холодных осенних ветров,
дующих как в трубе.
Конструкция здания дворца по своему периметру имела рёбра
жёсткости, которые на высоте постепенно сходили на нет, а внизу, у
основания образовывали углубления наподобие небольших ниш.
Мы, имея малогабаритные размеры, как раз стоя вписывались в
эту узкость. Я прятал Тому в эту нишу, а собой закрывал её от ветра и посторонних глаз, которых в такое время уже практически не бывало.
Окружённые кирпичными стенами в этой щели, мы целовались и
подолгу в ночи могли стоять, как ненормальные, и говорить, говорить и
говорить…
Эгоизм влюблённого мальчишки совсем не давал мне возможности
подумать о своей подруге. Мне было хорошо с ней, а остальные проблемы
для меня уже не существовали. Нормальные люди ведь по ночам обычно
спят. О том, что завтра ей нужно идти на занятия и полусонными глазами
смотреть на преподавателей и сокурсников, я даже и не думал.
Когда холод наконец-то добирался до нас в это убежище, нам всё-таки
приходилось расставаться до следующего вечера.
На свою плавказарму я прибегал то в 2, а иногда и в 3 часа ночи. И
такие мои тайные самоволки сходили мне всегда с рук, и никто из моих
начальников до сих пор об этом и не догадывался.
6 ноября в субботу, как назло, меня поставили дежурным по кафе
'Кортик'. Встретить свою подругу и провести в зал я доверил и попросил
Вовку Хромеева. Сам же я в это время, как последний французский
стюард, в парадной форме, фуражке и белых перчатках, да с палашом
на боку, готовил кафе к открытию и встрече гостей. Не хватало только
белоснежного полотенца на левой руке.
Пока в клубе шёл концерт художественной самодеятельности наших
курсантов Тамару развлекал Хромеев со своей женой, а уже после
мероприятия он привёл её в кафе, где я исполнял функции главного
распорядителя этого заведения.
Она внимательно рассматривала мою форму и не скрывала своего
восторга по поводу помпезности нашего зала и небывалого порядка
и спокойствия здесь, среди такого большого количества людей. Мы
посидели за столиком кафе и отведали нашего популярного мороженого
'Ассорти' с сиропом.
Я, пользуясь служебным положением, сбежал из кафе и показал ей
нашу знаменитую Картинную галерею, на стенах которой по всей длине
были рассредоточены большие по размерам полотна и копии знаменитых
художников.
Внушительные размеры красочных полотен Айвазовского, Боголюбова,
Круговихина, Каменева и французских художников Волэра и Барри,
изображающих морские сражения и разгул вздыбленной волны и ветра,
оказывали впечатляющее воздействие на любого зрителя.
- Как это всё страшно! Сплошной огонь пожарищ и взрывы кораблей.
А волны такие огромные! Неужели такие бывают на море? – спрашивала
меня Тома под впечатлением 'Девятого вала' Айвазовского.
- Бывают! Сам своими глазами видел. Но, только когда ты на большом
корабле, то это не так страшно. А вот на таких кораблях, которые раньше
были – это, конечно, ужас. Там были настоящие герои, чтобы спорить с
такой стихией... - словно великий знаток маринистики утверждал я её
опасения.
- Как у вас тут всё интересно и красиво, как в музее, - восхищалась она
без всякого стеснения.
- Тома, ты меня подожди внизу в фойе. Я сейчас сбегаю и прикрою свою торговую лавочку. Кафе закрывается в 22 часа. Потом сгоняю на
факультет, сдам свой палаш и оденусь. Я быстро! – предупредил я подругу
и поторопился в кафе.
Неожиданно влетев в кафе, где некоторые посетители за моё отсутствие
потеряли бдительность, я быстренько разрулил обстановку.
Подойдя к двум второкурсникам, уютно устроившимся в нише за
столиком и посасывающим под видом сока из стаканов винцо, я чётко
поставленным голосом скомандовал:
- Так, вы двое! Встать и шагом марш из кафе! Будете возбухать, получите
по полной программе.
Из-за занавески у окна я вытащил наполовину уже опустошённый
'огнетушитель' 'Фетяски' и отдал её буфетчице. Ничего себе! Это они
бы тут сейчас преспокойно налопались винца с мороженым.
Виновники молча встали и безропотно покинули негостеприимное
кафе. Они знали, что лучше уж так с позором покинуть своё место
преступление, чем получать взыскания при полном варианте программы
раскрутки событий.
- Уважаемые гости! Кафе закрывается! Прошу всех покинуть
помещение! – на весь зал гаркнул я.
Вдвоём с буфетчицей мы постепенно разогнали всех недовольных
моими действиями последних посетителей зала, и я закрыл входную
дверь. Мойщиков посуды, пацанят с первого курса предупредил, чтобы
всё вымыли и только тогда уходили к себе в роту. А буфетчице доложил,
что я дежурство закончил и вахту сдал.
- Всё, все дела сделал, - прибежал я в фойе, где меня ждала заскучавшая в
одиночестве подружка. – Можно ещё и потанцевать, если есть желание.
До конца вечера мы ещё успели и потанцевать несколько танцев.
- А мне у вас очень понравилось. Всё так чинно и благородно, даже ни
одного нецензурного слова я не услышала. Все ваши курсантики такие
галантные и вежливые.
- У фрунзаков традиция такая - не обижать своих гостей. Так что сюда
всегда можно смело приходить, никто никогда не обидит, - подвёл я
итоги вечера. - А в кафе, пока я отсутствовал, уже нашлись двое салажат,
прикинувшихся перцами. Сидят, кайфуют в нише, и вино втихаря
попивают. Пришлось конфисковать бутылку и выгнать товарищей из зала
с недопитостью.
- Вовочка, и тебе их не жалко? Они же совсем мальчишечки, – вступилась
Тамара за молодых.
- А что их жалеть! Пусть идут в город и там делают что хотят, а здесь
придуриваться, да ещё со второго курса, рановато начали, - вполне
доходчиво объяснил я своё поведение.
Весёлые и довольные собой и прекрасной жизнью мы выпорхнули из
клуба училища и пошли по Большому проспекту. На свежем воздухе и
без посторонних глаз было вольготно и можно было позволить себе и
чмокнуться, и обняться.
- Вовочка, ты меня прости, что я тебя ни разу не пригласила к себе
домой. Но обстоятельства сложились так, что это жильё мы с подругой
снимаем у одной бабульки. А там у нас очень зоркие и бдительные соседи, которые при малейшем нарушении тишины коммунального застоя,
сообщат ей. Та, в свою очередь, заботясь о нашем моральном облике,
сообщит родственникам, а те дальше по цепочке родителям. Вот так и
существуем на птичьих правах под колпаком соседского ока. Вроде бы
и не женский монастырь, но все порядки схожи, - рассказывала Тома о
своей коммуналке.
- Ну и что, моё появление в вашей комнате сразу же нарушит покой
соседей? А почему ты не в общежитии живёшь? У вас такая огромная
общага, неужели всем места не хватает, - удивлялся я такому положению
студентов.
- В институте, в деканате считают меня вполне обеспеченной и
способной самостоятельно решать проблемы жилья. Отцу, конечно,
можно было подделать справку о доходах в семье и указать там минимум,
как другие делают. Но, он у меня очень порядочный интеллигент и не
позволил себе подобных вещей, которые его унижают. Пока поставили на
очередь, которая должна скоро подойти. Может быть, после нового года
переберусь в общежитие, и не надо будет родителям платить за комнату,
- рассказывала Тома о порядках в институте.
Было уже поздно, да и холодновато, когда мы стояли в подъезде и,
обнявшись, шептали друг другу планы на предстоящие праздники.
- Ладно, хватит мёрзнуть тут в подъезде. Пусть немного пострадает моя
девичья репутация. Только тихо-тихо проходи вслед за мной в комнату,
- вдруг прошептала Тома, открывая двери ключом.
На цыпочках и затаив дыхание, мы полутьмой коридора прокрались в
их комнату. Благо все очень было просто: два шага прямо, четыре налево
и ещё два шага налево.
В комнате в полнейшей тишине уже находилась Тамарина подруга, с
ней на диване сидел молодой человек с горбатым носом и выразительными
серо-зелёными глазами.
- Томка, молодец! Давно надо было привести Вовку. Хватит вам по
подъездам мёрзнуть и бродить по ночам по городу. У нас такая безупречная
репутация у соседей, что её уже давно пора подмочить. Чёрт с ними!
Пусть думают, о нас что хотят, - обрадовано встретила нас Наташка. –
Знакомьтесь! Это мой Петя!
Петька Якущенко, так звали Натальиного друга, был тощий и высокий
парень с рабочими мозолистыми ручищами, которыми он не так давно
пилил ракушечник в Крыму.
При высоком росте его небольшая правильная голова прямо таки
венчала длинную шею с большим костистым кадыком. Над этим самым
кадыком торчал вперёд большой горбатый нос. Красивые серые, даже
прозрачные девичьи глаза под чёрными полусросшимися на переносице
бровями почему-то были грустными словно у побитой собаки. Открытый
и честный, а в чём-то даже немного детский, взгляд выдавал его простую
и наивную натуру.
- Это дело нужно отметить! – выдал он свою первую мысль и вытащил
из кармана висевшей на вешалке куртки бутылку мерзопакостного
'Солнцедара'.
Было такое вино - не вино, портвейн - не портвейн, но стоил весьма недорого. Одним словом вино для пролетариата - дёшево и сердито.
Сначала от этого новшества многих тошнило, но потом народ попривык
и в силу своего патриотизма злоупотреблял этим - дешевле, кроме пива,
не было.
Злостного фиолетового цвета, словно школьные чернила, жидкость
этого 'Солнцедара', налитая в стаканы и чайные чашки, была не только
ужасного вида, но и здорово била по голове своими суррогатами. Бог знает
из чего его только делали, но эффект достигался почти мгновенный.
Мы с Томкой переглянулись, но что делать 'Солнцедар' так 'Солнцедар',
другого выбора среди ночи нет. Да у нас и мыслей ни о каком спиртном не
было, нам и без него было хорошо.
И уже через полчаса скромного студенческого застолья мы заговорили
в своей компании, словно старые школьные друзья, и... даже стали строить
наивные планы на будущее. Кто кем будет через несколько ближайших
лет, и как мы встретимся все вместе, конечно, в Чухломе, даже пошли
намёки, сколько у кого будет детей.
Только говорить приходилось на пониженных тонах, так как стены
у старинного здания снаружи хоть и толстые, но перегородки между
комнатами были почти как в общежитии имени монаха Бертольда
Щварца.
Всё было прекрасно, пока нам с Петькой после выпитых чернил
невыносимо захотелось оправить естественную, но малую нужду.
Очевидно, здоровый организм, пытаясь как можно быстрее освободится
от отравы, содержащейся в фиолетовой бурде, включил на полную мощь
свои фильтры-почки.
Воспитание и детская глупость не позволяли откровенно высказать
подругам своё непреодолимое желание, но и терпение в данной ситуации
ни к чему хорошему привести не могло.
Мы пыжились, сколько смогли, дабы не подводить своих подруг. Не
дай бог, пойдёшь в туалет и в узкости бесконечного коридора столкнёшься
нос к носу с соседями.
Ну, а уж когда терпение могло вот-вот лопнуть, Петька первый нашёл
выход из создавшейся ситуации.
- Девочки, мы сейчас с Вовкой прогуляемся на улицу, а потом стукнем
камушком в окно, - схватив меня за руку и корча нечеловеческую гримасу,
сообщил им Петька.
Мы молниеносно выскочили в подъезд и, захлопнув за собой дверь,
понеслись, как только могли, на улицу. Но, и на улице было светло от
фонарей, а в свете иллюминации ну никак не поднималась рука совершать
этакую крамолу на асфальте.
Петька рванулся к речному вокзальчику около Тучкова моста, я за
ним. Вот он, где прятался спасительный уголок, который не позволил
нам нарушить общественный порядок. Маленький, но вонючий, туалетик
на речном вокзале. Как и с какой благодарностью мы говорили о нём с
другом после свершения самого обычного общечеловеческого дела.
Теперь на будущее мы знали, куда бежать в подобных ситуациях.
Смешно, конечно, но чего не сделаешь ради того, чтобы о наших подругах
плохо не подумали соседи. Тут и сам бог велел закурить после таких перенесённых мучений и физических страданий.
Окна все одинаковые, и в какое из них кидать камушек, тоже вопрос.
Пока мы судили это или нет окошко, в которое нужно попасть, да так,
чтобы не разбить его ненароком, девчонки сами увидели нас и дали знак,
что дверь открыта. А в соседнем окне за занавеской я тоже заметил тень.
Значит, напрасны были наши старания с конспиративной беготнёй к
Тучкову мосту - соседей на мякине не проведёшь.
Теперь с лёгкой душой и без каменного пузыря в организме можно
было дожить хоть до утра. И чёрт с ними, с соседями, столь больно
реагирующими на наше появление у своих соседок.
Праздник 7 ноября был, как и все праздники, для нас с самого утра в
сплошных строевых приёмах.
Чтобы хорошо провести праздник – нужно его хорошо организовать. А
в Питере это умели делать с размахом и большим подъёмом. Нужно было
не только расставить боевые корабли на Неве и украсить город красными
флажками и огнями, но и организовать праздничную демонстрацию.
На Дворцовой площади праздничное шествие демонстрантов
проходило по всей ширине площади и, чтобы красочные от кумача и
лозунгов колонны не смешивались в единую движущуюся массу, их
нужно направить в определённые потоки. Так уж давно повелось, что
роль разделителей по всей длине площади исполняли шеренги курсантов
из разных училищ города.
Вот и нам в последний раз доверили исполнить роль истуканов на
этой демонстрации. Делать ничего не надо – просто стой и смотри, как
мимо тебя проплывают весёлые и отчасти счастливые люди в едином
праздничном порыве.
Ветер с севера задул совсем неожиданно. Мы, стоя на пока ещё пустой
площади, в этих разделительных шеренгах стали давать откровенного
дуба от холода сквозняка, пронизывающего до костей сквозь лёгкие
бушлатики. А тут ещё и редкие снежинки начали кружить в этой круговерти
и посыпать наши стройные чёрные шеренги.
Куликов, видя наши покрасневшие от холода и ставшие кислыми
физиономии, заходил вдоль шеренги нашей роты и подбадривал:
- Веселей, ребята! Сейчас пойдёт народ на площадь и прикроет вас от
ветра своими телами.
Действительно, когда на площадь хлынули праздничные колонны
демонстрантов, то ветер стал потише, но собачий холод не унимался. Мы
терпели, но зуб на зуб от дрожи попадал чётко.
Трудящиеся районов города и предприятий были в приподнятом
настроении и были вооружены не только транспарантами и лозунгами.
В карманах плащей и курток у каждого уважающего себя настоящего
демонстранта топорщились бутылки и шкалики.
- Бедные курсантики! Вас тут так всех заморозят, - жалел нас
сердобольный народ, проплывающий мимо.
Под крики 'Ура', 'Да здравствует КПСС' и бравурные оркестровые
мелодии они протягивали нам открытые горлышки бутылок. А мы, уже
даже не стесняясь Куликова, прикладывались к ним и делали по несколько
глотков. Чего не сделаешь, чтобы только согреться и поставить дрожащую на холоде душу на своё привычное место. И нам хорошо и мужики
оставались довольными, что смогли помочь флоту в трудную минуту.
И вот тут-то, среди всего этого праздничного хаоса и многотысячной
ликующей от избытка чувств толпы, я вдруг увидел улыбающиеся и
приближающиеся к нам лица недавних севастопольских подружек.
Томка и Наталья одетые в красивые шубы, словно кустодиевские
купчихи, с потоком колонны медленно, но верно пробирались к нам.
- Ляка! Смотри! Мне ничего не кажется? – крикнул я Витьке, стоящему
от меня в шеренге через два человека.
- Симочка! С праздником! Замёрз совсем! – светились неподдельной
радостью коричневатые глаза Натальи. – Как же вы тут на таком холоде….
В шубе холодно, а вы в своих бушлатах.
- С праздником! Да уж! Тут вам не Севастополь. Поставили, вот и стоим.
Без нас организовать демонстрацию не могли, - сдерживая клацанье
неподдающихся никакому контролю зубов, промолвил я.
- Вы, почему нас провожать на вокзал не пришли? Мы с Томкой все
глаза проглядели, а вы… - вспомнила былую обиду Наталия.
- Не обижайтесь! Так уж получилось, но нам надавали по шеям, в
смысле дали 'без берега'. За тот прощальный ужин на Северной стороне,
- говорил я с Наталией, а у самого в глазах стояли совершенно другие
глаза голубого цвета и совершенно другого человека.
Ляка, смущаясь, о чём-то говорил с Томкой, но разговор видимо тоже
не клеился, а вокруг шумела и гудела демонстрирующая свою радость и
преданность Родине разноликая толпа.
Наши замёрзшие и безразличные к недавним подругам рожицы видимо
сами за себя говорили, и подруги нас поняли без слов. Поняли, что нам с
Витькой сейчас уже не до них. Постояв с нами для приличия несколько
минут, они кинулись догонять ушедшую вперёд колонну своих коллег по
работе.
- Ну, вот и ладненько. Обошлось без всяких претензий. Что я ей должен
был сказать? Что у меня теперь есть другая подруга? – облегчённо
выдохнул я, что не пришлось оправдываться и что-то врать.
- Вить, ну что ты там Томке врал? – спросил я у Ляки, когда подруги
растворились в бесконечной движущейся огромной массе народа.
- Сима, откуда они в этой толпе взялись. Да ещё точно на нас вырулили, -
удивлялся Ляка невероятному совпадению. - А врать… Да ничего не врал.
Сказал, что у меня сейчас другие планы, а она поняла всё без объяснений
и разошлись по-хорошему. Хорошо, когда тебя ещё понимают!
Стоя среди плывущих в колоннах цветов, алых знамён и транспарантов
и, замерзая, казалось вконец, я видел перед собой, как тот умирающий на
морозе ямщик, только голубые глаза и кудри своей Тамары. И подумать
раньше я не мог, что любовь – это когда тебе хочется каждую минуту
видеть милое лицо, и не можешь дня прожить без встречи.
Наконец-то отшумела вокруг нас демонстрация, и мы, словно
застоявшиеся на холоде кони, бегом, согреваясь на ходу, понеслись в
Катькин садик.
Какой уж тут праздник. Лишь бы быстрее забраться в тепло и отогреться
после таких издевательств на холоде. Здесь построились в общий строй и в ускоренном темпе совершили марш-бросок в своё родное училище.
Праздничный обед согрел и поставил на место дрожащие от холода
души, и снова захотелось жить. В тепле и уюте своей каюты страшно
захотелось уподобиться сурку и залечь в зимнюю спячку.
Глаза слипались, а по телу растекалось сплошное желание ничего
не делать, спать до победного конца. Только одна мысль, о том, что я
скоро, совсем скоро увижу свою Томку, и мы будем целый вечер вдвоём,
заставляла включать второе дыхание.
Куликов раздал увольнительные билеты, и мы были свободны на
все четыре стороны. Все наши мичмана только и ждали этого момента,
и по трапу сплошной массой чёрных бушлатов сбегали на стенку, и
рассасывалась по улицам и проспектам праздничного города. И уже через
несколько минут 'Векса' затихла в своём безмолвном ожидании нашего
возвращения.
Вечером на праздничном салюте мы с Томой стояли на Дворцовом
мосту и наблюдали праздничные разноцветные всполохи в небе. Огромная
ликующая толпа заполнила всё пространство набережных Невы и
взрывами оваций и дикими криками приветствовала каждую вспышку в
небе.
Я смотрел на это поистине небывалое столпотворение и думал о том,
что вот в такой толпе народа разве можно найти всего только одного
человека, с которым тебе должно быть хорошо и на всю жизнь.
Мы были просто молоды и счастливы оттого что даже в такой по-сумасшедшему ликующей массе народа мы принадлежали только друг
другу и никому больше.
А после шума и грохота орудийных залпов мы по-воровски и незаметно
пробрались в Томкину комнату и остались вдвоём. Наташка уехала на три
дня домой к родителям, и мы впервые оказались один на один в чужой и
негостеприимной комнате на Среднем.
Не мог я долго держать в себе распирающее меня такое большое
счастье, и я высказал его как смог:
- Томочка, мне с тобой очень хорошо! Я тебя очень сильно люблю.
Выходи за меня замуж! Я не могу обещать тебе златые горы. Но то, что
буду любить и постараюсь сделать тебя счастливой, в этом можешь не
сомневаться.
Что я ещё мог сказать?! Я и сам-то толком не знал, что ждёт меня
впереди и куда меня забросит военная корабельная служба.
Тома наверно не поверила своим ушам и быстроте поступившего
предложения. Знакомы всего только неделю, а здесь уже поступили
серьёзные заявки на весьма серьёзные обстоятельства. Она почему-то
покраснела и неуверенным голосом переспросила:
- Вовочка, не шутишь? Мы с тобой знакомы только неделю.
- Причём здесь неделя. Я же вижу человека, которому делаю предложение.
Я вообще и сам от себя такой прыти не ожидал. Единственно, что я понял,
что ты и есть тот человек, которого я уже давно ищу, - говорил я, не веря
сам себе, что это говорю я.
- Я согласна! Но только как я своим родителям об этом скажу? Они ведь
с ума сойдут, как только об этом услышат. Мне ведь сейчас ещё только 19 лет.
От полученного согласия я вовсе ополоумел и целовал теперь свою
Тому, как свою частную собственность. Сидя на диване, мы настолько
увлеклись друг другом, что очнулись, когда было далеко за полночь. Мы
так и уснули на этом диване в объятиях друг друга.
Сумасшедший праздничный день, проведённый на холоде Дворцовой
площади, и накопившаяся усталость давила своей тяжестью и вынуждала
проваливаться в сон.
Но ощущение большого счастья, которое я держал в собственных
руках, заставляло периодически просыпаться, и, обнаружив у себя на
груди Тамарины руки, тепло её тела, прижимавшегося ко мне, а рядом
её глаза и кудри, нежная истома охватывала меня и мы снова целовались,
словно в раю.
Когда я в очередной раз просыпался и открывал глаза, то чувствовал
на себе её взгляд. Она, наверное, вообще не спала и только и делала, что
смотрела на меня.
Может быть, она боялась заснуть, боялась, что я могу сорваться
и полезть в своих притязаниях дальше, чем поцелуи. Но я старался,
старался не испугать глупостями дорогого мне человека и не решался
предпринимать дальнейших действий.
Утро своим слабым светом в окне пришло незаметно, и только тут я
заметил, что нижняя часть Томишкиного лица была пунцовая. Её нежная
детская кожа лица горела от потертостей о мою проросшую щетину
бороды.
- Тома, у тебя всё лицо красное. Ты меня прости, это моя бородёнка
виновата. Тебе не больно? - спросил я ещё полусонную Тамару.
- Ты знаешь, всё лицо горит. У тебя такая щетина, прямо как наждак.
Ничего страшного, припудрю пудрой, и будет незаметно, - успокоила она
меня.
В марте после моих зимних каникул кончилась моя лафа, когда не надо
было гнать за сто вёрст, чтобы увидеть Тамару. Просто ей дали общежитие
на том самом проспекте Смирнова, где мы впервые познакомились.
Теперь моим попутчиком на свидания с невестой был Вовка Хромев.
Он после занятий нёсся, как сумасшедший вихрь, к себе домой, к жене
Галине, и мы вместе бежали на остановку трамвая на Средний.
Вместе с Хромкой мы трястись на 40-ом трамвае до Чёрной речки
и там, на Торжковской улице я вылетал из трамвайных дверей и летел
дальше от гостиницы Выборгская пешим ходом на Смирнова 9.
В подъезде общежития бабка-вахтёрша, сидевшая в своём застеклённом
террариуме, завидев мою чёрную форму, резко вставляла свой тормоз-засов
в вертушку и преграждала мой дальнейший путь. При моём приближении
к границе она кидалась на стекло своей будки, словно матёрая кобра, и я
уже заранее знал, что она скажет:
- Ку-у-да? К кому? Документы?
- Мать! Какие документы? Мне в 29 комнату надо, - всё ещё по инерции
двигая разогнавшимися ногами, вторил я бабке.
- Без документов не пущу!
- Военный билет устроит?
- Давай сюда, - с физиономией заправского таможенника выхватывала у
меня военный билет строптивая сторожиха и прятала его в своём столе.
- Я, вообще-то, не имею право вам отдавать этот документ… - начал,
было, я неуверенно предъявлять свои претензии к тормозу.
- Без залога не пущу! - конкретно и бесповоротно заявила хранительница
нравственности студенток.
'- У-у, старая вредина! Без залога не пущу!' - возникали нелестные
молчаливые эпитеты.
Но против такого аргумента не попрёшь, и я оставлял в бабкином столе
свой военный билет и летел на третий этаж в 29 комнату.
В одной комнате с Тамарой жили весьма колоритные персонажи из
студенческой когорты.
Одна длиннобудылая рыжая Элеонора чего только стоила. Её рыжий
увесистый нос при мосластой фигуре под 180 см напоминал мне Бабу
Ягу в молодости, но она на правах старшекурсницы (училась на 4
курсе) не позволяла сомневаться никому из соседок в своей правоте и
безаппеляционности.
Вместе с Тамарой учились и проживали в этой комнате ещё Светка
Мелехова и Нинка Аполонова. Светка Мелехова была подругой моей
Тамары. С такой легендарной фамилией донского казачества она была
единственной дочерью своих родителей, один из которых был в звании
полковника, и проживали в городе Орске.
Светка была броская на внешность и наряды на девушке соответствовали,
но это только на первый взгляд.
Её миловидное белое личико напоминало лицо бракованной детской
куклы. Когда она смотрела на собеседника, то правый её глаз смотрел
не на тебя, а несколько в сторону, а острый великоватый для такого
личика подбородок свидетельствовал о неправильном прикусе нижней
челюсти. Отчего её правильная культурная речь сопровождалась
весьма специфическими движениями подбородка и была несколько
замедленной.
Своими нарядами и даже простым халатом она значительно отличалась
от своих полунищих коллег-студентов. Папа не жалел своего денежного
содержания полковника на убранство своего единственного дитяти и на
такие мелочи не скупился. В общем, при всём её внешнем блеске она не
производила отталкивающего впечатления, но и никак не притягивала к
себе взоры женихов и своих подруг.
Нинка же Аполонова была простой деревенской девушкой со всеми
её простодушными эмоциями и поведением. Но к третьему курсу учёбы
у неё уже начинал сквозить налёт питерского образования, который
накладывал свой отпечаток и на внешность.
Но порой прежнее воспитание брало верх и она могла ляпнуть какую-нибудь несусветную чушь или дико заржать в том месте, где лучше бы
было помалкивать.
Как только я появился в дверях 29-ой комнаты, в которой всегда царила
обстановка 'не ждали', восседающая в позе лотоса на своей койке с
книгой в руках Элеонора вскакивала, прятала свои обнажённые мослы
под короткими полами своего халата и, смущёно отвернувшись, срочно срывала со своих всклоченных рыжих косм бумажные папильотки и по
возможности прихорашивалась.
Но тут был как раз тот случай, когда прихорашивайся – не
прихорашивайся, панорама внешности от этого нисколько не страдала.
Нинка поступала проще, она прикрывала свои белеющие из-под халата
ноги одеялом и замирала в этой позе с умной книгой в руках. Человек
изучал учебник по истории искусства.
После кратких возгласов приветствий в комнате повисала непонятная
неловкость и подруги делали вид, что заняты своими делами.
Конечно, я замечал скованное поведение Тамары в этой обстановке,
которую вносил своим присутствием в установившиеся порядки местной
обители. Но ведь не до такой же степени стесняться своих подруг.
Элеонора, хоть и была для меня отрицательным персонажем в этом
квартете, но, видимо, её мудрость подсказывала, что нужно внести какую-то разрядку в повисшем молчании.
- Владимир! – обращаясь ко мне вполне официально на вы, заговаривала
со мной эта дама. – Как вы относитесь к импрессионистам? Как на ваш
взгляд творчество Моне, Ренуара или Дега?
'- Вот кикимора-то! Куда её несёт! И эта туда же - в интеллигенцию
прописываться...,' - печально соображал я про этого уникума с рыжим
налётом интеллигентности и, сев на её койку рядом с ней, держал
неожиданный удар с её стороны.
- Моё мнение об импрессионистах положительное. Конечно до
определенных рамок. Каждый художник он свободная личность и пишет
то, что ему заблагорассудится. Impression – это впечатление. В первую
очередь впечатления самого художника. А что тебя интересует в этих
мастерах?
- Мне бы хотелось узнать, как ты понимаешь это искусство? – не
унималась моя интеллектуалка.
- Так и понимаю, что они внесли много передового в изобразительном
творчестве. Если полотна Да Винчи, Рубенса, Рафаэля и многих других
средневековых художников содержали в основном коричневые тона,
то эти, разложением сложных тонов на чистые цвета, накладываемые
на холст отдельными мазками, создали всё богатство красок и теней.
Живопись стала содержать солнечный свет и живые краски природы.
Только смотреть на полотно, нужно было издали, чтобы эти мазки
сливались воедино, создавая общий фон картины. Но ведь не всем
могут нравиться картины Клода Моне. Француз визжал от удовольствия,
изображая Лондонские туманы. Или его серия картин, где изображены
копны хлеба на хлебном поле в разные времена года и разные часы дня.
Это уже какие-то исследования, а не живопись.
На лице у Элеоноры постепенно появлялась мина удивления моими
познаниями в этом сложном для неё вопросе и вопросы сами собой
отпали.
- Элеонора, ты вот лучше мне объясни супрематизм Казика Малевича.
Нарисовал мужик ещё в 1915 году чёрный квадрат на белом фоне и все
до сих пор бегают вокруг него и признают за мировой шедевр. Это что
нормальные люди?
Светка Мелехова внесла в комнату большую сковородку с жареной
картошкой, залитой яичницей, и водрузила её на стол. Все присутствующие
резко оживились и засуетились, разыскивая свои большие вилки. По
этой причине наши умные разговоры со старшекурсницей были срочно
отложены до следующего удобного случая.
В комнате аппетитно запахло картошкой, и подруги заняли свои места
вокруг сковороды.
- Володя садись с нами, покушай, - предложила мне Светка.
- Спасибо, девочки! Я уже каши в училище отведал. Вы на меня
внимания не обращайте. Работайте по своему плану, а я тут почитаю
ваши умные книги.
Я устроился на Светкиной кровати подальше от стола и погрузился в
чтение специального журнала под названием 'Библиотекарь'.
Оказывается, даже такие журналы бывают. В нём шли скучные
описания каких-то каталогов и правил заполнения каталожных карточек,
поднимались вопросы библиографии, от которых я был весьма далёк.
Девчонки шустро шевелили своими челюстями, а за столом воцарилось
сосредоточенное деловое молчание, прерываемое редкими репликами
подруг.
Журнал был скучный и я поверх его украдкой разглядывал вечернее
пиршество голодных студентов. После чаепития все словно по незримой
команде резко покинули свои места за столом и заняли прежние
возлежащие позиции на своих койках.
Тут уж мне вообще стало непонятно поведение насытившихся
студенток. В комнате снова повисла гробовая тишина, и до меня только
теперь дошло, что нужно убирать со стола и мыть посуду, но желания ни
у кого из них заняться этим грязным делом не возникало.
'- Помыть им посуду, что ли?' – невольно возникали нелепые мысли.
– 'Ну и коллефтивчик бабий тут собрался!'
Меня начало раздражать такое необъяснимое поведение, я ведь
почувствовал себя абсолютно лишним человеком в этой комнате.
- Ладно! Я пошёл. Пока! – встал я с койки и, набросив шинель, вышел
из комнаты.
Через полузакрытую дверь сзади себя я услышал шум и возню в
комнате, сквозь который прорвался надрывный крик Тамары:
- Светка! Верни его! Он ведь больше никогда не придёт!
На лестнице меня догнала Мелехова и, нахально схватив под руку,
остановила.
- Володя, не уходи! Там Тамара плачет… Ну, ты, прости нас, мы такие
дуры.
Светка цепко удерживала меня от возможных дальнейших шагов по
лестнице и совсем припёрла к стене.
А через минуту появилась заплаканная Тамара и мы выясняли свой
первый и последний жизненный конфликт.
Мой молчаливый выпад в защиту мужского достоинства был воспринят
правильно, и при мне в комнате №29 больше таких ситуаций в дальнейшем
не возникало.
А уже в конце марта мы подали заявление во Дворец бракосочетания им. Петра Лаврова, а сам я уехал на корабельную стажировку в Лиепаю.
Снова знакомый город под липами. Но только липы ещё были голые,
и весна только начинала вступать в свои права, отвоёвывая природу у
зимы.
На причале 56 Зимней гавани стоял дивизион малых противолодочных
кораблей проекта 204. Корабли, привязанные за нос и корму к стенке
причала стальными швартовами, стояли по парам лагом к причалу и
напоминали парные конные упряжки с натянутыми вожжами.
Стремительные в своих очертаниях обводов типа 'двойного клина'
кораблики с двумя горбами воздухозаборников на корме особо, конечно,
не впечатляли после тех больших кораблей, на которых мы проходили
практику в последнее время. Но выглядели они словно красивые и
большие отполированные модели кораблей в кружке судомоделизма Дома
пионеров.
Мы прибыли на стажировку вчетвером: Нечаев, Рыков, Зиновьев и я.
Мы с Толей Рыковым попали на малый противолодочный корабль под
тактическим номером 102. На его бортах красовался аккуратно белеющий
эмалью бортовой 140.
Наш корабль был совсем новенький, выпуска 1968 года, и командир
был наш фрунзак выпуска 1969 года, тоже совсем молодой.
Так вот этот самый молодой фрунзак, целый старший лейтенант
Кличугин Юрий Авенирович для нас теперь был и бог, и царь. Почти
месяц мы должны были стажироваться на должность командира минно-торпедной боевой части этого противолодочного корабля.
После крейсеров и БПК, на которых мы проходили практику, этот
корабль смотрелся, словно большая игрушка. Он был такой аккуратненький
и хрупкий на вид, что на первый взгляд казалось, что он не может
противостоять штормовому морю. Но это только на первый взгляд.
За три дня мы облазили все корабельные помещения с носа в корму,
от цепных ящиков до румпельного отделения. Всей его длины-то было
58 метров при ширине 8 метров. Несмотря на свой игрушечный вид,
техники на корабле при его малых габаритах было напихано ничуть не
меньше, чем на больших кораблях.
Поэтому его можно рассматривать, как пример удачного проектирования
высокоскоростного специализированного корабля прибрежного плавания
для поиска и уничтожения подводных лодок вероятного противника.
Автоматическая двухорудийная артустановка АК-725, четыре
однотрубных малогабаритных торпедных аппарата калибра 40 см, две
РБУ-6000, две гидроакустические станции, три РЛС, то есть корабль мог
решать задачи поиска и уничтожения подводных лодок в прибрежной
зоне с большой эффективностью.
На корабле стояли системы управления стрельбой, которые я так
добросовестно изучил в училище, так что ничего здесь нового для меня
не было.
Корпус корабля был выполнен в противоатомном варианте. При полной герметизации корабля включались фильтровентиляционные установки,
обеспечивающие замкнутый цикл обитаемости внутри корпуса. А для
преодоления полосы радиоактивного заражения имелась система водяной
защиты корабля и системы обработки корабля от радиации и отравляющих
веществ.
Корабль понравился, но только всё было какое-то миниатюрное, словно
действительно игрушечное. Каюты офицеров были такие малюсенькие, но
при этом очень аккуратные, что действительно складывалось впечатление,
что это всё не настоящее, а какое-то модельное.
Оказалось, что корабль при проектировании действительно не был
рассчитан на постоянное проживание экипажа на корабле.
Предполагалось, что после прихода корабля с моря, экипаж будет
проживать в казармах на берегу, как это делается у подводников. Ну, а
когда запустили в серию эти корпуса, то казармы строить никто и не
думал по месту базирования кораблей, а личный состав стал проживать
на кораблях при всех имеющихся для этого неудобствах. Короче, о людях
в то время мало кто думал.
Мы спрашивали у мичманов и офицеров, где нам найти нашего
непосредственного начальника командира БЧ-3. На что они, странно
улыбаясь, говорили, что он пока отсутствует на корабле. Нами поэтому
никто толком не руководил, и мы выполняли только разные поручения
командира Кличугина.
На корабле было всего-навсего 5 офицеров: командир, штурман,
минёр-артиллерист, связист он же РТС и механик. Должность командира
БЧ-3 была совмещена и с БЧ-2, и он один был самым боевым офицером
и специалистом по всему оружию на корабле. Начиная от стрелкового
оружия и пушки, и всё противолодочное оружие, включающее торпеды и
бомбы, принадлежали на корабле только одному ему.
Как потом выяснилось, командиром БЧ-3 был некий лейтенант Виктор
Сазонов, которого мы за всю стажировку видели только два раза.
Утром мы проснулись в 'грабарне', так кратко называлась мичманская
каюта, находящаяся во втором кубрике личного состава. В этой самой
'грабарне' находилось шесть коек расположенных в два яруса, и поскольку
на корабле было только три мичмана, то нас и поместили на жильё в эту
каюту.
Пожалуй, это было самое зачуханное жилое помещение на корабле.
Мичмана особо не следили за порядком и чистотой в своей каюте, а
приборщики особого энтузиазма не проявляли в наведении должного
лоска и чистоты.
Разбудило нас несколько шумное появление какого-то гражданского
мужика.
- Это кто это на моей койке дрыхнет? – задал он сразу вопрос, который
так и повис в спёртом воздухе малогабаритной каюты.
Когда мы после умывания в умывальнике личного состава вернулись
в каюту, то на нижней койке за столом, расположенным между коек, с
видом хозяина положения дел сидел вполне симпатичный с виду утренний
гость в клетчатой рубашонке. Он, с довольным своей жизнью лицом,
рассказывал мичману что-то весёлое и наверно интересное.
- Ну что, мужики, давайте знакомиться! Я ваш командир БЧ-3. Виктор!
– запросто представился он и вместо руки протянул нам по кружке, в
которую было что-то налито, но только, конечно, не чай.
Мы в свою очередь представились своему долгожданному начальнику,
который и должен был руководить нашей стажировкой на корабле.
- Ну, мужики, поехали! За знакомство! – чокнулся он с каждым из нас
своей кружкой и залпом выпил содержимое стандартного корабельного
сосуда.
Смачно крякнув при этом и запив водой тост за знакомство, он
вопросительно уставился на нас с Рыковым.
Начальник есть начальник, и даже совет его является приказом для
подчинённого. Мы под пристальным взглядом своего руководителя
опрокинули в себя по сто грамм этой ужасно огненной воды 96%
корабельного шила.
До этого мне как-то не приходилось пивать неразбавленную гордость
военно-морского флота и с непривычки мы с Толей поперхнулись этой
крепостью.
- Ничего, пацаны, привыкнете, а сейчас быстренько водичкой запить
это дело по всем правилам корабельного этикета, - руководил нашими
неумелыми действиями старший по званию.
- С утра на голодный желудок пить такую гадость, да ещё по приказу
своего начальника, - заработал мой оконфуженный неудачей разум. - Знать
начальник у нас попался не совсем правильный. Чёрт бы его побрал, этого
пьяницу.
Довольный произведённым на нас эффектом такого знакомства и
питья шила из кружки, он вызвал дежурного по кораблю и отдал ему
приказание:
- Дежурный! Дай команду трюмачу запустить котелок для Сазонова.
Шустро! Давай, одна нога здесь - другая там.
Поговорив с нами о наших биографиях, он собрал какие-то свои
шмотки и выдал:
- Пойду, попарюсь перед дальней дорогой.
После ухода из каюты этой неординарной личности спала гора с плеч,
и стало легче дышать.
Прибежал рассыльный матрос и передал нам, что нас вызывает к
себе командир. Проходя мимо гальюна в офицерском отсеке, который
одновременно был и душевой, мы слышали шипенье пара и плеск воды
вперемежку с фырканьем Сазонова, принимающего утреннее омовение.
В крохотной каюте командира он сразу почуял исходящий от нашего
дыхания привычный запах сазоновского угощенья.
- Уже познакомились со своим начальником? Я виноват, что во время вас
не предупредил. Сейчас вынужден сказать, что эта личность вам в друзья
не подходит, - начал свою запоздалую, но откровенную речь Кличугин.
– Никаких дел с этим человеком не иметь и все контакты с ним я вам
запрещаю. Я сейчас отправляю его в очередную отсидку на гарнизонную
гауптвахту.
- Товарищ командир! Можно только один вопрос? – не выдержал я
такой откровенности. – А как же он у вас на корабле служит, если он себя так ведёт?
- А так и служит. Получает получку и исчезает с корабля. Приходит
через девять дней, моется в душе, а я ему вручаю комплект постельного
белья и записку об арестовании на пять суток. После пяти суток отсидки
приходит на корабль, опять моется в душе и снова исчезает.
- Не хочет человек служить. Не испытывает ни малейшего желания, а
мы тут с ним мучаемся, а уволить не увольняют – не вышел срок. Говорят,
что нужно воспитывать. Он ведь трёхлетчик, закончил 'Макаровку' в
Питере, по специальности штурман, призван на три года. Вот этим летом
уходит в запас после столь тяжкой корабельной службы, - прочитал нам
целую поучительную историю командир.
Кличугин был и сам молодой, дышащий неуёмной энергией офицер,
всего то на два года старше нас. Командиром корабля стал ещё в прошлом
году, но и он ничего поделать с этим уникальным кадром не мог.
Оказывается, чтобы заткнуть вакантные дыры в офицерском
корабельном корпусе Министерство обороны очень просто решало эти
проблемы. Просто призывало выпускников гражданских мореходок на
службу длиной в три года. И все проблемы решены были одним махом. А
кто там из них хочет служить или не хочет - это никого не интересовало.
Вот и получал такой уникальный фрукт получку, откровенно бил
балду и шатался по бабам, которые были без ума от таких симпатичных и
бесшабашных офицериков, как Витя Сазонов.
У меня сразу же сам собой возник напрашивающийся вопрос:
- А куда же деваются выпускники из училищ?
Конкурс при поступлении в училище огромный, курсантов учится
в училищах тьма. А почему же на кораблях они не появляются после
выпуска.
Выходит, попадают на должности береговые, а на корабли идти служить
никто не желает. Ну ладно, у половины этих выпускников имеются лапы,
которые устраивают их на блатные должности. Ну, а остальные то 50%
выпускников куда деваются? Странная система подготовки корабельных
офицеров явно буксует.
А ведь в училище всех готовят к службе именно на кораблях. Некоторые
парадоксы того времени мне были ещё непонятны, но вопросы я уже
начал задавать.
В море корабль выходил за всю стажировку только один раз, да и то
на мерную милю и на девиацию, ещё неделю простоял на брандвахте в
аванпорту.
Порулить на выходе в море нам никто не доверял и мы просто в
качестве зрителей пошарахались на мостике, что быстро надоело. Изучать
навигационное оборудование выхода из аванпорта было уже скучно, так
как мы это проходили уже на первой и второй корабельных практиках,
ещё на крейсере 'Комсомолец'.
Но вот на этом выходе в море я чётко понял, что на этих малых
противолодочных кораблях служат настоящие моряки. Корабль с его
водоизмещением всего-то в 550 тонн на волне моря в 3 балла испытывал
такие же параметры качки, как тот же БПК 'Смелый' при состоянии моря
в 5 баллов.
Его, как утлую лодчонку, начинало бросать с волны на волну, и он
ковырял своим острым носом гребни набегающих волн, которые по
размеру несколько меньше, чем высота форштевня над водой.
Волны двумя веерами начинали заливать бак, а брызги уже начинали
залетать до ходового открытого всем ветрам мостика. Брезентовые
обвесы мостика трепетали, и полоскали материей на ветру, отчего на нём
становилось не совсем уютно от везде проникающего ветра-свежака.
Можно, конечно, управлять кораблём из ходовой рубки, но небольшие
круглые иллюминаторы в свои 4 отверстия в большой мир не позволяли
осуществлять требуемый обзор пространства. Это тебе уже не ПКР
'Ленинград'.
Ну, ладно мы выскочили в море на 5 часов, а если тебя будут сутками
сопровождать такие неудобства в сочетании с качкой, то тут долго не
продержишься.
На мостике всегда находятся командир и вахтенный офицер, рулевой
и сигнальщик. Этим бедолагам всегда больше всех и доставалось ветра,
холода и брызг.
По формуляру корабля его предельная мореходность была указана
7 баллов. Я с ужасом представлял себе, что же будет твориться с этим
корабликом даже в Балтийском море в шторм силой 7 баллов, когда
высота волны достигает свыше 2 метров. Там уж точно не разберёшь где
твоя голова, а где ноги.
Присмотра за нами со стороны Сазонова никакого не было, а
командиру было тоже не до нас. У него своих забот полно со своими 60-ю
подчиненными матросами и мичманами. Поэтому мы были предоставлены
самим себе.
Курсант это такой человек, что если он не чувствует на себе
потенциальный кнут и пряник руководителя, то зараз впадает в меланхолию
и спячку. Что мы и делали, припухая на койках, в своей каюте. По вечерам
писали письма своим родным и близким, а в увольнение нас отпускали
только по субботам и воскресения.
От серости своего существования на корабле мне хотелось выть
волком и поскорее вернуться в родное училище, где корпеть над своей
дипломной работой, а жить как белому человеку на своей просторной
'Вексе', каждый вечер пропадая со своей невестой.
В письме Тамара сообщила, что регистрация нашего брака состоится 25
июня в пятницу и, что во Дворце бракосочетания ей пришлось завершать
оформление нашего заявления одной под честное слово, что я отсутствую
по уважительной причине, связанной с воинской службой. Получалось,
что уже через два месяца у меня свадьба, я тут в 'грабарне' балду бью.
25 апреля Кличугин оформил нам все зачётные листы по стажировке
и допуску к самостоятельному исполнению обязанностей командира
боевой части и неожиданно предложил мне возвращаться к нему после
выпуска на должность командира БЧ-2-3. Но, я никаких обещаний не
давал, так как нам не очень-то и понравилась такая суровая служба на
этих маленьких и гонимых всеми ветрами кораблях.
- Пусть на них лучше негры служат, - мельтешил в голове маленький
задорный бесёнок мыслей, сходивший с ума от завтрашнего возвращения домой. - А мы будем стараться найти что-нибудь крупнее и поустойчивее,
чем эти гончие лайбы.
Откуда же мне было знать, что Кличугин уже положил глаз из нашей
четвёрки стажёров на мою кандидатуру к себе на должность 'бычка',
вместо уходящего летом в 'заслуженный' запас Вити Сазонова. Это стало
известно только потом, когда я вновь после выпуска прибыл служить на
этот же корабль. Вот тебе и негры….
Желание побыстрее унести ноги в Питер было столь огромным, что
мы доплатили деньги и взяли билеты на самолёт, а не на поезд, как было
выписано воинское требование.
Аэропорт Ржевка принял наш АН-24 с распростёртыми объятиями.
Весеннее солнце пригревало чёрные бушлаты и рвущиеся навстречу друг
другу соскучившиеся от разлуки души. Сколько радости и даже слёз от
долгожданной встречи на родной земле, словно мы прибыли с другого
конца света из дальней полярной экспедиции или из космоса, по крайней
мере.
6 мая небольшая часть самого продвинутого и прогрессивного
студенчества 'Корабелки' отмечала день рождения моего школьного друга
Кольки Негодова. Мы с Тамарой тоже решили в этот день напомнить ему о
том, что он стал на год взрослее, а заодно вручить ему наше приглашение
на свадьбу.
В комнате студенческой общаги на улице Зайцева, куда мы потихоньку
постучали, что-то зашуршало и воцарилась гробовая тишина.
Курсантское чутьё подсказывало мне, что в этой комнате
затаились нарушители общественного порядка студенты 4 кура
приборостроительного факультета. Тогда, применив обычный стук
условного кода Морзе под названием 'дай-дай прикурить', я случайно
попали в точку, и дверь открылась. За ней скрывалось человек шесть уже
весёлых и жизнерадостных студентов во главе с длинным и нарядным
другом детства Колькой.
Шум и гам встречи школьных друзей, знакомство с незнакомыми
сотоварищами и обоюдное представление своих подруг было недолгим.
Среди Колькиных гостей был и Малыш, который с зачёсанным назад
коком выглядел настолько повзрослевшим, что вполне мог сойти и за
преподавателя вуза. Коля представил свою подругу с поэтическим именем
Татьяна, а я ему свою с царским Тамара, при этом он прошептал мне на
ухо:
- Где это ты такую красавицу откопал? Наверно весь Питер
перелопатил?
- Ты знаешь, даже сам не подозревал, что в институте Культуры есть
такие. Мы тебя приглашаем к себе на свадьбу. Будешь самым почётным
гостем! 25 июня уже не за горами, - в ответ ему тихо произнёс я, чтобы
окружающие не услышали моих слов.
- А теперь есть предложение подкупающее своей новизной! Предлагаю
тост за школьных друзей, которые даже в условиях Питера и казарменного
положения не забывают о дне рождения друга, - предложил свой тост
Николай. – Наливай!
Но в бутылке уже на всех не хватало вина и пришлось доставать из тумбочки новую. Огнетушитель ёмкостью 0,7 литра был с плотной
пробкой, а из-за отсутствия элементарного штопора её пришлось
открывать старым дедовским способом.
Студенты по очереди били ладонью по донышку строптивой бутылки,
но пробка не сдвинулась со своего места даже на миллиметр. Я в это дело
со своим малым опытом вскрытия такой тары не лез и только смотрел, на
что способна смекалка будущих инженеров оружия.
Я вообще часто сравнивал курсанта и студента. Если у полуголодного
студента его творческая мысль была зациклена на учёбе и насущной
голодной проблеме, где и что пожрать на свою скудную стипендию и
родительский довесок, то у курсанта сытого от пшённой каши и компота
она была попроще.
Суровые правила казарменной жизни заставляли работать его смекалку
в одном направлении - как обойти эти суровые казарменные порядки, и
незаметно, без последствий нарушить этот порядок в угоду собственных
интересов, непосредственно связанных с его свободой.
Конечно, эта мысль гложила его не всегда, а только по мере
необходимости или по мере накопления тоски по светскому миру и жизни,
продолжающейся без него за железными воротами.
Крупным, не только по званию, но и габаритам начальникам казалось,
что в эту щель под железными воротами или над ними, не проскользнёт
даже и мышь. Но наш советский курсант только от одной мысли, что вот
за этой щелью ворот его ждёт свобода и относительная независимость, а
ещё, не дай бог, встреча с любимой подругой, мог сложиться вчетверо и
уменьшить, как йог, свои размеры точно под эту самую щель и протиснуться
в неё, несмотря на антисанитарные условия этого пути.
Главное вылезти за ворота, а обратно тебя всегда не только пустят, но
и приведут под белые руки.
Курсант, во-первых, вино бы пить не стал, так как лучше водки напитков
для такой ситуации не найти.
А, во-вторых, пробку бы просто-напросто продавил во внутрь бутылки
ручкой вилки или карандашом и все дела. Учёные мужи приняли совсем
другой, свой вариант.
Колькин коллега приложил к стене толстый учебник и стал колотить
донышком по этому 'сопромату' с таким усердием, что стена дрожала,
но бедная пробка сидела на своём месте, как пыж в стволе. Я с ужасом
смотрел на эту борьбу и представлял себе возможный исход этого дела,
лишь бы руки себе не порезал наш ударник.
- Да кто ж так бьёт! Ну-ка дай, я сейчас махом вышибу! – перехватил
инициативу Колька и со всего маху врезал донышком по источнику
инженерных познаний.
Раздался взрыв и близстоящие гости оросились газированным вином из
не выдержавшей жёсткие испытания и лопнувшей, наконец-то, бутылки,
но пробка так и осталось в горлышке, за которое держалась Колькина
рука.
Всё чудом обошлось без кровопролития, и только огромное мокрое
пятно на стене, осколки тёмного стекла на полу и обрызганные гости
напоминали о том, что бутылка была не пустая.
Вот тебе и тост за друзей и подруг. Пришлось сбрасываться в пущенную
по кругу кепку и посылать гонца в гастроном для закупки недостающего,
но вожделенного напитка на студенческом мероприятии.
- После такого фейерверка я на всю жизнь запомню эту дату, - невольно
вырвалось у меня от испуга за своего друга.
Были попытки провокации в нашу сторону типа 'Горько', но мы
стеснялись и говорили, что заранее это дело не делается, всему своё
время.
Колька под конец торжества в честь своего 22-летия нас с Тамарой
огорошил:
- Мы в середине июня уезжаем в стройотряд, так что, Вовка, меня
прости, но на твоей свадьбе мне погулять не придётся. Будем строить
коровники и общественные сортиры в колхозе. Но 25-го июня будет день
'Алых парусов' и ваш день, и где бы я ни был, обязательно вспомню о
вашем торжестве и махнём самогонки за счастье и здоровье молодых.
В середине мая Федя почему-то не прибыл утром, как обычно, на
построение на причал к ПКЗ. Мы с Лёхой терялись в догадках, что могло
случиться с нашим другом. И только уже потом, когда мы сидели в своём
классе и встревоженные никак не могли приступить к обычной работе
над дипломом, он неожиданно завалился в двери.
- Мужики! – заорал он с порога. – Бросай это грязное дело, пошли
обмывать ножки моей дочери! Сегодня ночью моя Алька родила дочь.
Мы кинулись поздравлять счастливого родителя и в суматохе пытались
узнать подробности этого дела.
- Да я сам толком ничего не знаю. Знаю, что вес 2 кг 900 грамм и рост
48 см и то, что всё нормально прошло. Поэтому я немного задержался со
своей ненаглядной тёщей, пока выясняли что и как, - сообщал подробности
Юрка. – Сима, бросай свой научный труд и айда ко мне. На моё счастье
тёща ушла на работу, поэтому никто нас курировать не будет.
- А как мы будем обмывать ножки твоей дочери, если она в роддоме?
- переспросил я, не поняв смысла этой операции.
- Сима! Ну, ты, как маленький! Это так говориться, а на самом деле
просто надерёмся сейчас в честь дня рождения маленького человечка. А
когда выпишут их из роддома, то повторим, но уже вполне официально.
Ну, понял, наконец, или ещё нужно пояснять, - хохотал довольный
молодой папаша.
- Понял! Не тупой. Я ведь первый раз столкнулся с такими традициями.
Что у нас каждый день у кого-то дети рождаются что ли? – сделал я вид,
что обиделся на Юрку.
Собрав свои секретные чемоданы и чертежи мы понеслись к Куликову.
Конечно, ставить его в известность о случившемся в роте ЧП мы и не
думали. Нам нужно было его разрешение на выход из стен училища.
Мы наплели ему кучу причин, по которым нам сейчас непременно
нужно попасть к какому-то учёному светиле в 28 институте, и что, якобы,
этот доктор военно-морских наук нас ждёт сегодня на консультацию по
вопросам расчётов эффективности применения противолодочного оружия.
А без этой консультации наши расчеты в дипломных работах могут не
соответствовать последним достижениям военно-морской науки.
Лёха, Хромев, Цубер и мы с Юркой счастливые и довольные свободой
и этаким небывалым счастьем нашего друга долго добирались на
перекладных трамваях на Кондратьевский проспект в сторону площади
Калинина. 28 институт был в соседнем Смольнинском районе на Обводном
канале и до него было очень далеко.
В честь такого события мы наскребли по сусекам своих карманов и
лежащих за пазухой портмоне на бутылку 'Столичной' за 3.12.
Банкет открывался без нарушения военно-морских традиций, а уж потом,
когда нашей бутылки не хватило даже на вторую ногу новорожденной, и
мы вопросительно обратили свои немые взоры к виновнику торжества,
Юрка как всегда выдал:
- Не дрейфьте, пацаны, у меня про этот случай найдётся!
Он вытащил из тумбочки 5-литровую канистру какой-то красной
бормотухи, и мы продолжили обмывать ножки юной особе, которую пока
и в глаза не видели.
Вино было самодельное, очевидно, плодово-ягодное, его прислали Юрке
родственники из Липецка. Пока этот полиэтиленовый полупрозрачный
сосуд совершал столь дальнее путешествие, то полиэтилен передал
содержимому свои не очень приятные качества химического полимера.
Вино стало содержать в себе элементы химии и это попервоначалу
улавливалось в букете доморощенного напитка. Но только на первых
порах.
Юрка был действительно счастлив, и его маленькие белобрысые глаза
светились какой-то необычной гордостью и беспредельным счастьем,
распирающим его в отца семейства.
Он по-хозяйски расхаживал по 'своёй' комнатке и объяснял нам,
где у него будет стоять маленькая детская кроватка и прочие детские
причиндалы. Мы разделяли это состояние друга и готовы были пить за его
счастливое семейство и не только ту бодягу, которую он периодически, но
с большой частотой наливал в фужеры.
Мы врубили музыку и под мелодии популярных советских композиторов
поздравляли и поздравляли нашего славного Федю с его нечеловеческим
достижением в виде девчушки, которую он смог слепить из того, что
было.
Вспомнили и всех Юркиных родителей и с особой благодарностью
тех родственников, которые догадались вовремя предоставить
малообеспеченному курсантскому семейству кредит в виде канистры.
Бурное торжество продолжалось недолго. В замке входной двери
послышался шорох, и на порог явилась модная и недовольная увиденной
картиной хозяйка квартиры или попросту тёща.
- Ну вот, уже устроил мальчишник! Жена, как кукла, в роддоме мучается,
а он уже празднует, - выпалила теща смутившую нас всех тираду и с
недовольным видом удалилась в свою комнату.
- Всё мужики! Кина не будет, злыдня припорола. Пора сматываться. А то
дело до смертоубийства может дойти, - вскочил расстроенный виновник
торжества. – Быстро здесь порядок навели и поехали на ПКЗ.
Мы быстро, по-флотски, выполнили команды мичмана Соколова:
навели порядок в комнате, убрали со стола, помыли посуду и даже
помойное ведро не забыли вынести.
Напоследок Федя послал родную тещу на все три буквы, весьма
популярные в нашем алфавите, и группа поддержки и сопровождения
пьяного от счастья молодого папаши убыла, с грохотом хлопнув входной
дверью негостеприимной квартиры.
На просторе Кондратьевского проспекта наша возбуждённая компания
с канистрой, в которой на дне ещё что-то булькало, поймала такси. Все
впятером втиснулись в машину, несмотря на протесты водителя.
- Шеф, поехали на Васильевский! Только не гунди, прошу по-человечески. У меня дочь сегодня родилась. Мы Симу сейчас к себе на
колени положим, и гаишники тебя не остановят, - руководил Федя работой
таксиста.
Меня, как брёвнышко, уложили к себе на колени Хромев, Лёха и Цубер
и моей головы уже не возвышалось над задним сидением. В таком не
совсем естественном виде нас доставил шеф до набережной и высадил
почти у парадного подъезда училища.
Выбравшись из переполненной машины, мы стали дружно хохотать
над таксистом, да и неудачным окончанием мероприятия по омовению
ножек нашей прекрасной дочери.
Шумной и развесёлой компанией мы шли на свою 'Вексу', а в руках у
Юрки раскачивалась злополучная канистра. Вот бы дежурный по училищу
додумался посмотреть в этот момент в своё окно, мимо которого мы так
нагло дефилировали на ПКЗ.
Выпитое вино отрыгалось такой гадостью с каким-то полиэтиленовым
привкусом, что дало свои последствия. Первого из нас понесло Юрку.
Он, как матёрый злобный гусак, изогнулся и, несколько вытянув вперёд
свою шею, наклонился, а из открытого рта, как из пожарной магистрали, на
асфальт причала хлынула настоящая струя недавней красной бормотухи.
Первое и прилично стукнувшее нас по центру страха впечатление
было, что у Юрки брызжет настоящая алая кровь.
- Юр, что с тобой? – кинулись мы к мгновенно обмякшему на наших
руках другу.
- Сима, ты был абсолютно прав! Вино - настоящее говно, а мы его,
сколько выкушали, - только и успел произнести Юрка своё заключение,
повиснув в надёжных руках своих товарищей. Но при всём этом, канистру
свою из рук не выпустил.
Мы бережно оттранспортировали новоиспечённого папашу в нашу
каюту и долго сидели рядом с распростёртым на койке мёртвым телом,
постепенно приходя в себя от пережитого стресса. Нам ведь действительно
показалось, что Юрка истекает кровью, и такой фонтан через минуту мог
вывернуть все его 5 литров на бровку причала.
Ну, а успокоившись, мы тут же уговорили оставшееся содержимое
канистры за здоровье своего товарища. Хоть и приличное дерьмо - это
вино, но не пропадать же добру.
Пустую канистру засунули Юрке в шкафчик и попрыгали на свои
койки. Какой уж тут диплом, и что там корчить пьяные умные рожи, когда мы ведь тоже были не железные. По койкам и отбой, до утра.
А утром в класс зашёл наш командир Куликов и, придвинув стул, сел в
торец моего стола.
- Дугинец, ну что там нового в 28 институте? Какие новшества они там
родили в расчётах эффективности?
Я не знал куда девать свои предательские глаза и в какую сторону
дышать своим бормотушным выхлопом. Такого позора я не испытывал за
всю свою жизнь. Почему он ко мне подсел, наверно не потому же, что я
сидел у края стола.
- Да мы там и не были, - понял я бессмысленность вранья и своих
дальнейших заблуждений, что мы самые хитрые. - У Соколова дочь
родилась, ну мы и скромно отметили это дело.
- Понятно... А я то думал, что 28 институт какую-то революцию в
военном деле придумал, - совсем спокойно произнёс он.
- Юрий Федорович! Я от себя лично и от командования факультета
поздравляю вас с рождением дочери. Ну, бракоделом называть не буду,
так как нам все дети важны и не только мальчики нужны, - пожал он руку
вмиг покрасневшему Юрке.
- Не переживай ты, Сима. Стыд не дым - глаза не выест, - издал Юрка
свою очередную афоризму, за которыми он в карман не лазил, когда
захлопнулась дверь за командиром роты.
Любовь любовью и предстоящая свадьба, и семейные заботы друзей,
но диплом писать нужно было и гос. экзамены тоже за нас чужой дядя
сдавать не будет. Поэтому приходилось в борьбе с одолевающим сном,
бороться с ним и науками заодно на полную возможность человеческого
организма.
В тесноте и творческих муках рождались дипломные проекты
Мы отчаянно скрипели перьями по бумаге и писали свои умные дипломные мысли на все 100%, конечно, не свои. Перелопатить столько
материала чужих источников по своему вопросу и то уметь надо.
Все расчёты эффективности применения оружия нам помогала
считать большущая и старинная БЭСМ 'Минск'. Она занимала огромное
помещение машинного зала, но считала, разумеется, быстрее, чем мы на
логарифмической линейке. У каждого из нас было по 15 минут машинного
времени, но мы обошлись и 10-тью минутами. Только пришлось
постараться и составить ей небольшую программу на допотопных
перфокартах.
В тесноте своей классной комнаты мы не имели ни кульманов, да и
никаких удобств для работы над дипломом у нас не было. Даже чертежи
на больших форматных листах мы исполняли тут же, на простом столе,
потеснив соседей и создавая им неудобства.
За одним столом мы умудрялись вмещаться с Хромеевым и Генкой
Анциферовым. Огромные металлические почти двухметровые трубы
тубусов, похожие на секции водосточной трубы использовались для
хранения чертежей. Всё было секретным и поэтому хранилось в металле
и в опечатанном виде.
А чертежей и демонстрационных плакатов было 8 штук. Из них два
чертежа формата А0, а остальные формата А1. Нужно было показать свой
товар лицом безупречным и красивым исполнением чертежей и схем и,
как говорил мой руководитель Успенский, 'пустить петуха' для взора
приёмной комиссии.
Впереди за столом сидел Толя Прилищ и, шустро двигая плакатными
перьями, выводил изумительные буковки на заголовках своих чертежей.
Я внимательно посмотрел, как он это запросто делает, и в течение двух
вечеров досконально освоил это непростое дело художника-оформителя.
Теперь я сам писал плакатным пером, ну может быть, немного
помедленнее самого Прилища. Но главное, что буквы получались ровные и
красивые. Оказалось, что самое сложное было соблюдать параллельность
в линиях, а на ГОСТ я уже не обращал никакого внимания.
Всем моим соседям очень понравилась моя письменность, и они
использовали теперь и меня, для того чтобы я озаглавил своим почерком
их плакаты и чертежи. Я никому из них отказывать не мог, и у меня вскоре
была целая очередь с одним и тем же вопросом – подписать заголовки
схем и плакатов.
Выдумывать новую схему своего счетно-решающего прибора с багажом
и опытом пятого курса было бессмысленно и невозможно. Всё давно уже
было придумано умными черепами наших толковых конструкторов.
Нужно было только творчески подойти к уже существующей схеме
прибора 1-РБ системы 'Буря'. Выбрать из схемы все нужные линии и
отбросить всё то, что не связано с решением задачи встречи реактивных
бомб и торпеды противника, идущей на твой корабль.
Пролазив по огромной схеме размером 2х3 метра все линии ввода
данных в прибор и до выходных линий выработки вертикальных и
горизонтальных углов наведения установки РБУ, я отобрал всё нужное для
своего детища, и начертил свою принципиальную электромеханическую
схему прибора.
Прибор получился довольно внушительным и, если его воплотить в
жизнь, то получилась бы ещё одна дополнительная стойка, входящая в
корабельную систему.
Прибор-то я создал теоретически, но вскоре сам осознал, что как бы
он хорошо не решал свою задачу выработки данных стрельбы, всё будет
зависеть от входных данных, которые поступали от гидроакустической
станции корабля. Если эти координаты торпеды будут с большими
ошибками и погрешностями, то и вся задача на выходе будет с такой же
точностью.
Расчёты эффективности применения бомб против торпеды подтвердили
мои опасения, и показатели её оказались маловатыми.
Уж лучше тогда вручную ввести в прибор пеленг и дистанцию до
торпеды и палить по этим данным в торпеду, как в иголку в стоге сена,
полным числом бомб в залпе. Эллипс рассеивания бомб и их взрывы на
глубине накроют вероятное место нахождения торпеды и толку от этого
будет больше.
Но Успенский успокоил меня и дал добро делать всё, так как и было
задумано. Цель работы не только в том чтобы создать новое, но и в анализе
вероятностных оценок предлагаемого способа стрельбы. Отрицательный
результат - он тоже результат.
Труд был проделан огромный, но его можно было смело назвать
мартышкиным трудом. Но зато теперь я знал всю схему приборов
управления стрельбой и понимал, как и что в ней работает до самого
последнего масштабного трансформатора и винтика.
Мог запросто рассчитывать вероятности поражения торпеды и
подводной лодки по огромным формулам с интегралами и натуральными
логарифмами и не на ЭВМ, а на простой советской логарифмической
линейке.
В конце мая солнышко стало пригревать, и начались деньки похожие
на лето. Как тяжко было в эти дни работать над дипломом и думать своей
овесенненой головой над сложными проблемами военной науки. Мысли
были так далеки от этого.
Хотелось рвануть с подругой на пляж, в какой-нибудь парк и там, на
зелёной лужайке, дышать воздухом весеннего разнотравья, а не спёртым
воздухом распаренных в жаре классного помещения 23-х писателей и
чертёжников вперемежку с запахом ваксы, исходящих от нашей уставной
обуви.
В Питер на гастроли приехал ансамбль песни и пляски Монгольской
народной армии. Для нас это ровным счётом ничего не значило.
Но это для нас, а вот озабоченное возможностью провала гастролей
братской армии военные начальники Лен вмб забегали. Нужно было
создать видимость аншлага на этих представлениях, и братская помощь
пришла в виде зрителей в военной форме.
Нас сняли с занятий и оторвали от важных государственных дел и,
построив ровным счётом половину училища, командировали, правда,
бесплатно выступать в роли благодарных зрителей.
Куликов пересчитал нас всех до единого и строго-настрого приказал
никуда в антракте не разбегаться и смотреть песни и пляски монголов до самого конца их выступления. А увольнительные билеты он пообещал
раздасть лично в руки каждому, когда придёт на это время.
Ну, кто бы сам согласился пойти на монголов, если бы не приказ
начальников, не подлежащий обсуждению. Граждане Питера практически
не интересовались, как танцуют и поют монгольские военные, у них были
дела и поважнее. Вот и сидели в прекрасном новом киноконцертном зале
'Октябрьский' сплошные молодые люди в форме разных родов войск.
Блеск и современность этого концертного зала поражала своей
непривычной формой решения архитектурных вопросов. Никаких
наворотов и излишеств в оформлении зала и помещений не было, но всё
было оформлено в современном стиле и резко отличалось от старинных
театральных залов и Дворцов культуры. Они ведь были построены сто
лет назад и все передавали зодчество тех времён.
Один только туалет чего стоил, совсем как в Москве у Мавзолея. В
нем было всё белым-бело и даже туалетом не пахло, а на стенах были
развешены кашпо с цветами, не хватало только птичьих голосов.
Интересно было смотреть на этих маленьких, но шустрых монголов,
которые считались нашими братьями по социализму.
Это была, по-моему, единственная страна, которая благодаря помощи
СССР умудрились перескочить из эпохи феодализма сразу в социализм,
но всё равно остались почти на том же уровне скотоводов и кочевников.
Однако..., в старые стародавние времена этот народ смог держать два с
половиной века Русь в своём подчинении и обирать всю страну до нитки
своими данями и вымогательством.
Два часа монгольских мотивов национальных инструментов типа
ечинов и бесстрастных танцев наших социалистических братьев, утомили
здорово. От таких мотивов наши забитые дипломными проектами головы
ломались в шее и падали на грудь в глубоком и здоровом сне.
Измученные монгольской музыкой и борьбой со сном, мы разбегались
сразу после окончания мероприятия, как зайцы, из великолепия зала
'Октябрьского' по своим делам, в увольнение.
На выходе из зала стояли контролёры, и в одной из контролёрш я узнал
Зинулину подругу Татьяну. Она меня тоже узнала, но улыбку на её лице
я что-то не приметил. Она и раньше завидовала Зинуле и почти этого не
скрывала.
- Уже на пятом курсе? – спросила она меня, с каким-то сожалением
разглядывая курсовки на рукаве. – Надо же, как быстро летит время. Не
женился ещё?
- Пока нет, но скоро… - ответил я. – Зинуле большой привет! Если
увидишь.
В воскресение днём мы с Тамарой пошли проведать её подругу Ленку
Шутову и заодно пригласить её на свою предстоящую свадьбу.
Ленка была Тамарина подруга детства, они жили на одной улице, в
домах напротив и учились в одной школе. Интересная и симпатичная
девушка, но роста высокого и в габаритах покрупнее, она училась в
Гидрометеорологическом институте на гидролога.
Мы доехали на троллейбусе №10 до Суворовского проспекта и пешком
подходили к дому на 9-ой Советской, в котором Ленка снимала комнату у какой-то бабульки.
Вдруг Тамара, озираясь в сторону какого-то парня, смотревшего нам в
след, начала испуганно вскрикивать непонятное для меня слово:
- Патрон!!! Патрон!!!
При этом она бросила мою руку и побежала через дорогу к Ленкиному
дому.
Что ещё за патрон, не мог сообразить я. Парень был приличного вида,
в строгом тёмном костюме и галстуке, но со странным лицом, похожим на
лицо кавказской национальности.
В полнейшем недоумении поведением своей невесты, я кинулся догонять
её. В подъезде я мчался за ней на третий этаж и кричал вдогонку:
- Что случилось? Что такое патрон?
На звонок дверь открыла Ленка и сразу же услышала возбуждённый
возглас:
- Ленка, прячься! Патрон у твоего дома!
- Откуда он мой адрес знает? Даже здесь разыскал! Я ему не открою!
Сейчас дверь на замок и пошёл он…
Мы зашли к подруге и они, закрыв замок, немного успокоились.
Когда стихли непонятные мне эмоции, они стали хохотать и рассказывать
мне, кто такой Патрон.
Сёрега Патрон был всего-навсего у них в Чухломе местным
сердцеедом, который имел манию величия и воображал себя то чекистом,
то разведчиком. Его смуглая личность с заячьей губой, походила скорее
на урку, чем на чекиста. Серёга всегда пытался приставать к красивым
девчонкам и представлялся для повышения своего авторитета, то
следователем прокуратуры, то работником невидимого фронта.
Вот девушки мои и перепугались, что этот тип даже здесь, в Питере
может их выследить, а потом попробуй от него отвяжись.
- Ну, всё, теперь вся Чухлома будет знать, что у тебя жених моряк. Он
ведь вас успел разглядеть, - предполагала Ленка будущие события.
Когда страсти про Патрона улеглись и подруги угомонились, я
предложил погулять по воскресному Питеру. В кармане лежал один-единственный потрёпанный бумажный рубль и его можно было с шиком
просадить.
- Ну, что? Поехали, покатаемся на такси!? – поразил я подруг своим
неожиданным предложением.
- Куда едем? И на какие деньги? – переглянулись подруги, подумавшие,
что это шутка.
Я поймал свободное такси, так вовремя случайно подвернувшееся нам
навстречу, и мы втроём понеслись в сторону Невского проспекта.
- Я вам сейчас одно интересное место покажу. А то закончу училище, а
вы об этом так и не узнаете, - темнил я о месте и цели нашего вояжа.
Когда такси подъехало к Аничкову мосту, я заметил на счётчике
выскочившую цифру 1.00. и тормознул водителя:
- Всё, шеф, приехали. Тормози!
Я отдал таксисту свой последний рубль, который оставался в моём
кармане и мы пошли дальше пешком.
Под расспросы подружек, куда мы идём и зачем, я привёл их на улицу Рубинштейна совсем рядом с Пятью углами.
В большом доме на первом этаже находилось фотоателье. В трёх
окнах, оформленных как витрины этой студии, были выставлены большие
красивые портреты людей, которые не позволяли усомниться в мастерстве
местных фотографов.
- Пришли, - сообщил я.
Девчонки, не совсем понимая что тут делать, стали разглядывать
витрины и вдруг завизжали от удовольствия и кинулись ко мне.
В третьем от нас окне они увидели мою физиономию, которая была
размером почти в пол-окна. На этой фотографии, которая мне почему-то тоже очень нравилась, сидел в полуоборота молодой симпатичный
курсант с выставленными напоказ четырьмя курсовками на рукаве.
Мужественное лицо уже не походило на того курносого салажонка
с первого курса и очень напоминало мне моего молодого отца. А
вот серьёзный взгляд этого человека был настолько проницательно-романтическим, что, несомненно, это и побудило фотомастера увеличить
эту фотографию и повесить в витрину.
- Вовка! Вовочка! – восторженно визжали мои спутницы, разглядывая
этот шедевр чёрно-белого фотографического искусства.
- И ты молчал про это!? – обиженным голосом сказала Тамара. – Подари
мне такую фотографию.
Восторгов и упрёков в сокрытии такого питерского феномена в мой
адрес было предостаточно.
- Да я сам узнал об этой витрине от одной знакомой подруги. Я
фотографировался в начале четвёртого курса у нас на Васильевском, а
как она сюда в таком огромном виде попала, не знаю.
- Теперь буду приходить сюда, и молиться на твою икону, - восторженно
произнесла Тамара.
Весь июнь был очень насыщенный предвыпускными мероприятиями.
Дом военной одежды шил нам лейтенантскую форму и примерки, которых
было целых четыре, требовали от нас тоже времени.
Чтобы особенно не загружать выпускников такими мероприятиями,
командиры договорились с ателье, и они приезжали к нам в училище сами
и здесь производили нужную подгонку обмундирования.
Медицинская комиссия для определения нашей пригодности на
флоте тоже отнимала время. По итогам медицинского обследования в
лейтенантской медкнижке был сделан вывод, что я годен к службе на ПЛ,
и не имею никаких ограничений для службы в районах крайнего севера и
районах жаркого климата.
А тут ещё Куликов определил нас со Славкой Лепаевым в писарчуки,
на помощь Прилищу для оформления наших выпускных личных дел и
всяких аттестаций, и дипломов.
Сам Толя со своим красивым почерком оформлял дипломы и
приложения к ним. Мы с трепетом в сердце брали в руки и внимательно
разглядывали синие корочки своих дипломов, в которых безупречным
Толиным почерком были выведены наши фамилии, специальность и
присвоенная нам квалификация 'инженеров-электромехаников'. Хотя мы
ещё и не защитили дипломные проекты, но уже успели подержать в руках корочки своих дипломов пусть и без гербовых печатей, но мы уже знали,
что и как написано в наших документах о высшем образовании.
В наших курсантских личных делах в кармашках обложек находились
запасные фотографии наших детских рожиц, с которыми пять лет назад
мы поступали в училище. Жалко было выбрасывать такие выразительные
и смешные фотографии в мусорное ведро. Мы поделили на троих между
собой фотографии, и я забрал себе эти маленькие клочки фотобумаги с
ещё вчерашними школьниками.
Фотографии кандидатов при поступлении в училище
На них даже Юрка Соколов, несмотря на то, что был старше нас на 6
лет, выглядел наивным сосунком со своим белобрысым чубом зачёсанным
для солидности назад.
Кто знал, что мне среди прочих личностей попадётся не только Прилищ,
но и коллеги из другого класса.
Например, Боря Коляда, который чудом попал в те 27, оставшихся
живыми и невредимыми из 69 человек экипажа подводной лодки
'Комсомолец' при катастрофе 7 апреля 1989 года в Норвежском море.
Мы со Славкой переписывали выпускные аттестации и анкеты
на каждого нашего коллегу и оформляли папки с личными, уже
лейтенантскими делами. Вот тут-то и поневоле приходилось читать все
свои и наши положительные и отрицательные качества, которые отметил
наш командир роты за период обучения в училище.
Эта выпускная аттестация и служила основной характеристикой, на которую смотрели кадровики при определении дальнейшей нашей судьбы
и места службы каждого из нас.
Из того, что прочитал я в своей аттестации, мне не понравилось
только эта фраза: 'За период обучения в училище учился ниже своих
возможностей. Способен на опрометчивые поступки'. А остальные
качества все были только положительные.
За шпору на экзамене мне приписали способность к опрометчивым
поступкам, а за тройки по госэкзаменам – учился ниже своих
способностей.
Тот самый хитрый список очередности нашего распределения оказался
нам тоже доступным, и мы втихаря разглядывали его, пытаясь запомнить,
кто на каком месте значится по этой бальной системе, которая велась на
нас все годы обучения.
В этом итоговом списке по распределению я находился в конце первой
половины на 16 месте из 46 человек наших выпускников. Это означало,
что попасть служить на север я не мог.
На север шли служить самые достойные, в количестве 12 человек.
Поэтому для распределения у меня оставались все остальные флота и
флотилии: Балтика, Чёрное море, Каспий и Тихий океан.
Выпуск был не за горами, и весь наш курс дописывал свои дипломные
работы. Золотая медаль манила к себе своим магическим жёлтым
блеском многих наших одарённых хорошими мозгами выпускников.
Потенциальные медалисты, почуяв свой последний час, потеряли покой
и сон и учились военному делу и днём, и ночью.
Дежурному по училищу, обходя по ночам свои владения, приходилось
практически пинками разгонять усердных дипломников из классных
помещений по своим кубрикам и койкам. Завидное усердие в учёбе, но
распорядок дня и ночи тоже нужно выполнять.
Три медалиста в одном классе – это по тогдашним понятиям было
многовато. В параллельном с нами классе на минной кафедре такое
событие вполне могло случиться.
Но вот прошёл какой-то вредный слушок, что на наш весь выпуск 3
факультета запланировано всего 3 золотых медали. И шансы получить
сразу три медали в одном из пяти выпускных классов резко упали.
Кто услышал такую сплетню, и откуда у неё растут ноги, никто толком
не знал, но факт остаётся фактом. Народ, жаждущий медалей, ожил и
зашевелился не на шутку.
Вовка Дубров, Виктор Уваров и Боря Денисков эти самые потенциальные
герои делали вид, что их мало интересуют слухи, ходившие из уст в уста
в это напряжённое преддипломное время.
Вечером к концу самоподготовки все в 355 классе стали собирать
секретную литературу и чертежи в свои чемоданы и тубусы. 'Чемоданная'
секретного отдела работала по расписанию, и задерживать милую женщину,
заведующую нашими рабочими чемоданами, из-за несвоевременной их
сдачи у нас было не принято.
Длинный и тощий Витька Уваров, вмиг покрывшийся нездоровым
румянцем и потом, в сотый раз осматривал свой стол и никак не мог найти
сов. секретное описание взрывателя УНВ-1.
А взрыватель был совсем недавно разработан ОКБ Горьковского
завода им. Петровского и ещё даже не был принят на вооружение ВМФ.
А книжица с его техническим описанием была совершенно новенькой,
ещё сильно отдавала запахом типографии.
Когда Витька выходил на последний перерыв, то положил книжечку
в свой стол, а уже по команде дежурного по классу: 'Сдать секретную
литературу!' - в столе её не обнаружил. И ни по цвету, ни по запаху найти
её в своем столе он не смог.
Поиски всего класса тоже успеха не принесли. Как в воду канула и
следов не оставила.
О пропаже доложили дежурному по факультету, а тот, как положено,
выше и завертелась настоящая круговерть поисковых страстей по всему
училищу.
Входы и выходы училища перекрыли, и включилась система 'ниппель'
– всех впускать, но никого не выпускать.
Трое суток толпы курсантов под чутким руководством офицеров
прочёсывали чердаки и помойки, близлежащие скверы и территорию
вокруг училища. Все подвалы, канализационные люки, котельные и
училищные шхеры были перевёрнуты, даже песок и золу просеяли. Ну,
нет нигде злополучной брошюры, хоть ты тресни.
Чекисты – есть чекисты, и они сразу ухватились за версию нездоровой
конкуренции в борьбе за блеск золотой медали. Раз в училище практически
нет женщин, то остаётся только золото.
Трое суток всё училище и весь его гражданский и военный персонал
жил тревожной жизнью в ожидании конца мучений, связанных с поисковой
эпопеей.
Нервы они ведь не железные и сдают порой в самый неподходящий
момент. Уже когда страсти по поиску стали утихать, а надежды на успех
почти испарились, дежурному по училищу неизвестной личностью был
сделан один короткий немногословный звонок:
- Ищите на дне Невы!
Направление поиска резко изменилось. Раз выпускной курс проживал
на 'Вексе', то, стало быть, вокруг плавказармы нужно и искать.
Срочно были вызваны водолазы, и началось обследование грунта в
районе стенки набережной, у которой стояла 'Векса'. Но и здесь, на глубине
пяти метров кроме громадных гор пустых бутылок, покрытых слоем ила,
на вершинах которых практически покоилось брюхо плавказармы, ничего
ценного обнаружить не удалось.
Начальник факультета настоящий морской волк с хрипловатым
простуженным басом капитан 1 ранга Викторов был совсем недавно
назначен на эту должность с действующего флота, и смекалка у него
оставалась ещё та, флотская.
Он зашёл в каюту, в которой проживал Дубров, и сосредоточенно
внимательно осмотрелся вокруг. Потом зашёл в две соседние и своим
намётанным глазом обнаружил отсутствие крышки-заглушки на пожарной
магистрали в соседней каюте.
На свой вопрос, обращённый к командиру ПКЗ: 'Где эта заглушка?'
Викторов никакого вразумительного ответа не получил.
Тогда он снял такую же заглушку с магистрали, привязал её к книге,
аналогичной по объёму страниц и обложке пропавшей брошюре. Посадил
под борт водолаза и сбросил своё устройство в иллюминатор каюты.
Водолаз торчал в Неве и отслеживал траекторию погружения
сброшенной конструкции в воде. Течением воды её снесло вниз, как раз в
то самое место, где на дне уже заиливалась такая же связанная пара.
Через десять минут из воды, как пробка на тросу, выскочил
ошарашенный долгожданным успехом водолаз. В торжественно поднятой
руке он держал две книги, одна из которых была знаменитая на весь флот
брошюра, вместе с той самой пропавшей красной заглушкой от пожарной
магистрали. Уж очень водолазам надоело копаться в холодной и к тому же
мутной воде на дне Невы, усыпанном мусором и бутылками.
Дуброва сразу взяли под мышки и посадили в нашу училищную
'кунсткамеру' в караульном помещении, а затем отправили на
обследование в психушку.
Вот придурок этот Дубров! Никто и подумать из нас не мог, что он
может совершить такую гадость и низость. Так нагадить Витьке Уварову
только из-за золотой медали, которую ещё никто из них и не получал. Всё
ведь было только в планах на недалёкое будущее.
Больше никто из нас Дуброва не видел. Говорили, что его отчислили из
училища и уволили в запас.
Бедному Витьку вкатили предупреждение о неполном служебном
соответствии, чтобы не открывал рот и не был олухом, но выпустили из
училища в звании младшего лейтенанта и без медали, но с 'красным'
дипломом.
Можно представить, что пережил этот умница-парень, когда в отличие
от всех нас получил всего одну звёздочку на лейтенантском погоне.
Перед защитой дипломного проекта мы сдавали ещё и 5 госэкзаменов.
Какие тут 'госы', когда у меня жизнь решается и свадьба на носу.
Завалил я эти экзамены можно сказать почти с треском и по Боевому
использованию противолодочного оружия, и по Уставам, и даже по
Научному коммунизму. Получил первые тройки в своей курсантской
жизни. И, как назло, все эти тройки высветились в приложении к
диплому.
Вот дуралей-то был. Ведь стоило немного поднапрячься и получить
хотя бы четвёрки по этим предметам, то в этом случае я бы получил
диплом 'с отличием'.
Странно, но меня в то время это мало смущало. Для меня главным
было защитить диплом и сыграть мою предстоящую свадьбу.
Защита моего дипломного проекта у меня состоялась 23 июня.
Настроение было, самое что ни на есть бойцовское, поскольку было что
защищать и отстаивать в своих честно проделанных работах и расчётах.
Диплом мой поистине ведь был рождён в творческих муках и зачатках
инженерной смекалки.
Юрка с Лёхой помогли мне развесить мои красиво исполненные, с
'петухами', схемы и плакаты в классной комнате. И понеслось. На всё
про всё отводилось 20 минут.
Перед внушительной комиссией, состоящей из преподавателей военно-морской академии и училища, научного сотрудника 28 НИИ и даже одного
офицера, прибывшего в комиссию с кораблей Северного флота, свою
пояснительную записку я отбарабанил за 7 минут.
Стоя за кафедрой среди своих творений перед такой представительной
элитой науки я, конечно, был взволнован до предела, поэтому часто
посматривал на своего Успенского, скромно сидевшего рядом с комиссией.
Если он моргал мне глазами, то это значило, что отвечаю нормально,
а если он на некоторое время прикрывал их, то это значило, что где-то
допущен промах.
Вопросов было много, и на все я отвечал чётко и по-деловому. И только
один вопрос мне оказался не по зубам.
- Эти все чертежи вы чертили сами? – неожиданно спросил меня научный
сотрудник из НИИ. - Очень красиво и грамотно всё исполнено. Особенно
надписи на плакатах. Но вот не кажется ли вам, что эти надписи не
соответствую требованиям руководящих документов по конструкторской
документации?
- Чертил всё сам, больше некому. Надписи делал так, как мне казалось,
будет эффектнее выглядеть, а требования ГОСТа на шрифты не
учитывал.
- А вы хоть можете назвать номера ГОСТов, где изложены эти
требования? – выдал мне буквоед убийственный вопрос.
' -Зохен вей, ну какая разница, каким шрифтом подписаны названия
схем и чертежей, - молниеносно пронеслась в голове поразившая меня
наивность вопроса. – А я ведь ещё также подписывал чертежи своим
друзьям! Сейчас и их к стенке припрёт товарищ научный сотрудник'.
- Номеров ГОСТов не помню, но знаю, что такие в Единой системе
конструкторской документации существуют. Виноват, но я ещё своим
некоторым товарищам подписывал чертежи дипломных работ. Вы уж
их, пожалуйста, не обвиняйте, - повинился я перед докучливым членом
комиссии.
Успенский надолго прикрыл свои очи, и я понял, что сморозил
очередную ерунду. Но свои пять баллов я у комиссии отстоял.
Только защитил диплом и уже сразу другое потрясение в жизни
молодого человека. Свадьба!
У нищего курсанта и студентки денег даже на такое важное в жизни
мероприятие, естественно, нет. А ведь хочется, чтобы всё было не хуже,
чем у других. Вот и пришлось потрясти своих родителей. Моя мать
прислала мне 300 рублей. Для них это были большие деньги и поэтому они
сами не могли приехать ко мне на свадьбу. Правда, родители ссылались
на недомогание матери, но я-то понимал, что дело вовсе не в здоровье
матери.
Это мероприятие тоже нужно было не только организовывать, но и
выдержать морально.
Денег на шитьё костюма и прочие причиндалы для вступления в
законный брак не хватало и мы с Томой решили, что и в белой форменке
я буду выглядеть достаточно торжественно для этого случая.
Хотя… Невеста в белом, жених тоже в белом. Все в белом! Вроде
бы так не бывает у обывателей. Жених он, что фраер, должен быть, по крайней мере, во фраке и отличаться по цвету от своей невесты. Но мы
были молоды и счастливы, и нам было глубоко наплевать на всякие мелочи
такого порядка.
Главное, что, наконец-то, закончились целых три месяца испытательного
срока и этого бесконечного ожидания.
Торжественная регистрация брака состоялась 25 июня во Дворце
бракосочетания им. Петра Лаврова. Откровенно говоря, что Лавров это
академик-филолог и знаменитый славист я не знал, в то время мне было
не до него.
Обстановка колоссальной торжественности и убранства в зале
регистрации способствовала необыкновенному волнению пред
совершением такого серьёзного шага в своей жизни. И даже ответ 'Да!'
на вопрос 'Владимир Викторович, согласны ли вы, взять в жёны Тамару
Михайловну Белоусову?' прозвучал неестественно тихо и неуверенно.
Вот уж никак не думал, что в этой ситуации у нас с невестой в
буквальном смысле всё будет трястись внутри и так предательски будут
дрожать коленки. Даже на защите диплома перед комиссией я был гораздо
смелее и увереннее, нежели здесь во Дворце.
А уж после пламенной поздравительной речи заведующей Дворца
бракосочетания, когда она зачитывала поздравительную телеграмму от
моей мамы, то тут и вовсе к горлу подкатил ком и навернулись слёзы.
На мраморной лестнице Дворца им. П.Лаврова 25 июня
Дворец бракосочетания напоминал мне хорошо организованный
конвейер по выпуску новобрачных в жизнь. Через каждые 15 минут,
чётко выдерживая регламент торжеств, под умопомрачающую мелодию
звуков марша Мендельсона на парадную лестницу выставлялась молодая пара в сопровождении торжественной свиты. Этот момент фиксировался
местными юркими фотографами и дальше толпа руководящей рукой
направлялась в буфет.
Здесь, опять же чётко в течение 10 минут, позволялось распить
шампанское под дикие крики 'Горько! Горько!' моих одноклассников с
лужёными глотками и толпу выпроваживали на улицу.
Всё! Свободны! В руках свидетельство о браке и чеши дальше
устраивать свою семейную жизнь.
У выхода стояли свадебные авто с огромными золотыми кольцами на
крыше, а позванивающие на ветру колокольчики зазывали прокатиться
в кратком свадебном автопробеге по главным достопримечательностям
Питера.
Наши свидетели, Лёха со своей уже женой Галкой сидели с нами
в несущейся по набережной Невы свадебной машине. Заезженные
колокольчики, может быть, и звенели над крышей мчавшейся по улицам
города машины, но мы их не слышали.
- Шеф, давай на набережную Лейтенанта Шмидта, к училищу Фрунзе,
- попросил водителя мой друг.
- Мне не положено менять маршрут движения. Это не предусмотрено,
- услышал я в ответ.
- Двигай к училищу, заплатим тебе за твои труды. Чё тебе не понятно!
– несколько погрубее нажал на упрямца сидящего за рулем Лёха.
Машина затормозила у парадного подъезда училища. У огромной
дубовой двери застыл мой Федя, вытянувшись в струнку в позе приветствия
большого начальника. В наглаженной белой форменке, в белой фуражке с
палашом на поясе и повязкой на левом рукаве он выглядел очень эффектно
на фоне этих огромных тёмно-коричневых дверей. А пшеничные усы под
его носом придавали ему вид бравого боцмана с крейсера. В этот день
ему крупно не повезло, он стоял помощником дежурного по училищу.
Как только дверца машины открылась, и мы с Тамарой вышли из неё,
он во всю мощь своих лёгких рванул команду 'Смирно!' и, приложив
руку к фуражке, чётким строевым шагом подошёл к нам с рапортом.
- Товарищи новобрачные! Во время моего дежурства происшествий
не произошло. Личный состав училища занимается по распорядку дня.
Помощник дежурного по училищу мичман Соколов!
-В ольно! – поддерживая Юркин сценарий, гаркнул я, напугав не
ожидающую от меня такой прыти Тамару.
На крики, шум и гам поздравлений от друга, созданный нашей пятёркой,
вышел дежурный по училищу и они уже официально с Юркой поздравили
нас с необычным днём в нашей жизни.
К огромному чёрному якорю лежащему у входа мы положили большой
букет цветов.
Сквозь открытую дверь парадного подъезда я показал Тамаре стоящего
по стойке 'смирно' часового курсанта у шкафа со Знаменем нашего
училища. Это было впечатляющее зрелище.
- Вот так бывало, стоишь на этом посту №1, а сквозь стекло двери глазеют
и рассматривают тебя любопытные прохожие. И ты знаешь, гордость
какая-то возникает за наше училище и силы прибавляется от важности собственной персоны. А ночью тишина и стоишь один-одинёшенек со
своим Знаменем и автоматом, а тебя в сон прямо на этот шкаф валит, -
пояснял я картинку поражающего своей красотой вестибюля.
В этом вестибюле всегда поддерживалась идеальная чистота и порядок.
Медь и латунь сверкала, ковры и ковровые дорожки на лестнице красиво
оттеняли голубую лестницу, ведущую в Адмиральский коридор. На этом
фоне красное полотнище Знамени в стеклянном шкафу и стоящий рядом
часовой с автоматом, блестевщим примкнутым штыком, смотрелось
совсем нереальной картинкой.
Под ту же команду 'Смирно!' нас, как адмирала, Федя проводил в
дальнейший путь.
- Ну, вот! А ты дрейфил со своим маршрутом! Что случилось? Хоть
посмотрел, как встречают и провожают будущих адмиралов флота, -
надавил Лёха на мозоль водителю свадебной 'тройки'.
- Ладно, шут с вашими деньгами. Хоть увидел, как отдают честь
флотские мужики, - смирился водила.
Торжественный свадебный ужин проходил на 2 этаже в банкетном
зале столовой на Среднем проспекте под простонародным названием
'Лондон'. Гостей собралось 38 человек. Самыми близкими мне гостями
на свадьбе были брат с женой и всё тот же Тит со своей Светкой. Друг
мой Колька был в отъезде на студенческой стройке, но его отсутствие
заполняли мои друзья по училищу.
Гуляли хорошо и культурно, пока ко мне не подошла официантка и
тихо на ухо сообщила:
- Там к вам пришёл ваш друг Леонардо да Винчи. Просит вас выйти к
нему.
- Леонардо да Винчи?! Так он же умер 450 лет назад, - удивился я
серости официантки. - Гоните этого Леонардо взашей. Нет у меня таких
знаменитых друзей из итальянцев.
- Так что ему передать? – очевидно, не поняла меня женщина.
- Гена! Посмотри, что там за друг мой из эпохи Возрождения пожаловал.
Что это за живописец к нам на свадьбу прибыл, - через стол попросил я
своего друга Генку Шкирина.
Я совсем не подумал о каких либо скверных последствиях этой просьбы,
а зря. Генка был здоровый, как бык-производитель, и весьма был не прочь
начистить морду любому Леонардо.
Когда Гена подошёл к закрытой стеклянной двери, ведущей на лестницу
общего зала столовой, то за стеклом увидел стоящих трех местных
василеостровских алкашей. То ли плюшевые, то ли замшевые затёртые
пиджаки и небритые физиономии говорили о большой претензии на
внешность свободных художников. У одного из них в руках был большой
букет крапивы. Где они только смогли найти на бетонно-гранитном
Васильевском острове такой букетище этого сорняка.
- Вам кого надо? – для начала учтиво спросил Гена.
- Мы пришли поздравить своего друга, - обрадовались, что им уделили
внимание, трое новоиспечённых поздравлянтов.
Прически их немытых волос действительно походили на взлохмаченные
и висящие лохмы итальянских хиппарей.
Гена смело открыл дверь и спросил:
- А как вашего друга величать?
- ?, - не ожидали такого вопроса личности с букетом.
- Мужики валите отсюда подобру-поздорову, - закончил допрос Гена и
стал закрывать дверь.
Самый маленький и самый волосатый успел поставить ногу в дверной
проём, пытаясь удержать двери. Гена без слов и предупреждений открыл
дверь и молча двинул в челюсть маленького нахала. Кулак у Гены
небольшой по размерам, но сила в нём была нечеловеческая.
Хилые слипшиеся в пряди от немытости волосёнки фонтаном ринулись
вперед, в то время как маленькая головка, венчавшая худосочное тело
в полубархатном пиджаке, резко подалась назад. Свободный художник
улетел вниз по лестнице, а остальные двое взвыли и ринулись, размахивая
крапивой, на Гену. Гене дай волю, он уложил бы в ряд всех троих на этой
лестничной площадке.
На вой питерской 'интеллигенции' выскочили ещё несколько моих
одноклассников во главе с уже размахивающим для разминки своими
железными кулаками Хромеевым.
Завидев такую толпу наших амбалов, Леонардо со своими
учениками бросили крапиву на лестнице и ретировались подальше от
негостеприимного 'Лондона'.
Подвыпивший Гена уже вошёл в раж и пытался организовать
преследование отступающего противника, всё порываясь пуститься
вдогонку. Только подошедшая невеста смогла уговорить его и вернуть на
место.
- Геночка, ты так ненароком всех местных забулдыг жизни порешишь.
Ну, это они так пошутить хотели. Успокойся, я тебя очень прошу, - взяв
под ручку и уводя с места сражения, уговаривала Тома нашего бойца.
- Надо было всё-таки им начистить хорошенько, чтобы не мешали
хорошим людям жить. Я за своего Вовку им всем пасть порву и моргала
выколю, - бурчал Гена, усаживаясь на свой стул за свадебным столом.
А дальше всё шло прекрасно. 'Горько' кричали не только нам с
невестой, но и до тёщи дело дошло. Во как свадьба разгулялась!
Поскольку моих родителей на свадьбе не было, то Тамарины отец с
матерью заменяли их для меня во всём, даже отсутствие тамады нисколько
не сказалось на процессе.
Волнение и переживания всех накопившихся за последнее время
страстей с дипломом, знакомством с новыми родственниками, свадьбой
и подготовкой к выпуску из училища, несомненно, взбудоражили мою
нервную систему до предела.
Усталость накапливалась, и приходилось работать на предельных
нагрузках. Я ведь осознавал, что я кардинально меняю свою жизнь.
Теперь у меня будет своя семья, новый круг родственников а совсем скоро
меня ждёт новая дорога в жизнь на флот и на корабль. Возбуждение и все
эти нервотрёпки сказались в этот самый неподходящий момент нашего
торжественного дня.
К концу свадебного пиршества у меня прямо за свадебным столом
вдруг из носа потекла алая кровь. И что я только не делал, она упрямо ручейками стекала мне на губы и не позволяла вести себя как прежде.
Какое уж тут 'Горько!' даже с любимой женой.
Поднялся небольшой переполох. Жених на глазах у гостей вышел из
строя. Тёща с Тамарой кружились около меня и всеми средствами пытались
остановить этот нежелательный процесс. Холодное мокрое полотенце,
заботливо предоставленное официанткой, постепенно остановило кровь
и все срочно стали собираться по домам.
Мы вышли развесёлой свадебной толпой на Средний проспект белой
питерской ночи и такой полуцыганской армадой двинулись на ночлег
к родственникам на 3 линию. А на улице теплынь стоит, совсем как на
юге.
Новые свадебные туфли жали Тамаре ноги всей своей неразношенностью
кожи заграничной фирмы. Ей было больно двигаться, а впереди был путь
в два квартала.
- Да снимай ты их! Хватит тебе мучаться! Всё равно под твоим платьем
не видно босая ты или обутая, - дал добро на разоблачение я своей молодой
жене.
Она с облегчением вздохнула, сорвав с ног эту импортную колодку,
рассчитанную явно не на наши советские ноги. Под ручку с босой женой
по тёплому асфальту мы, как ни в чём не бывало, продолжали движение
дальше.
Толпящийся народ, снующий по Среднему, останавливался и смотрел
вслед нашей процессии. Непривычно было, что столько внимания
уделялось нам, возглавляющим это свадебное шествие.
Надо же тому случиться, что одна наблюдательная питерская дева
в джинсах и голой кофте, следовавшая параллельным с нами курсом,
заприметила голые пятки невесты, сверкнувшие из-под подола свадебного
платья. Казалось бы, какое тебе до этого дело, но она подошла ко мне и
потихоньку произнесла:
- Курсант, смотри, застудишь свою молодую жену.
Это была явная провокация на то, чтобы я нёс свою невесту на руках,
так как застудиться на таком тёплом асфальте невозможно даже спящему
бомжу. Я, конечно, сообразил про тонкий намёк, но не мог я нести два
квартала 45 килограммов своей жены. Уже не было сил, да и кровь только
что перестала течь из моего носа.
- Не переживай, дорогая. Мы из закалённых людей и нам сегодня море
по колено. Хочешь, присоединяйся и похиппуй вместе с нами, а за заботу
danke sch?n, - ответил я ей тоже негромко и даже вспомнил немецкий.
В небольшой двухкомнатной коммуналке питерской коридорной
системы у дяди Саши вся родня располагалась на ночлег, точно как
цыганский табор. Нам отвели целую комнату, а остальные все вповалку
разместились прямо на полу, а кому и на диване досталось место.
На этой всеобщей лежанке выпало расположиться рядышком двум
двоюродным братьям из новой родни. После торжественного ужина в
'Лондоне' они вдруг вспомнили свои далёкие детские обиды.
Дядя Коля вдруг вспомнил, что, когда они были пацанами и спали
в одной кровати, брат Борька во сне попросту обоссал его. И вот тут
они начали выяснять отношения, специально это было сделано или случайно.
- Борька, ну признайся, как на духу, вот здесь при всех родственниках.
Ну, ты ведь специально меня обоссал? И я знаю за что! За то, что я тебе
по морде дал. Ты ведь заслужил тогда это. А ты из мести ночью, как
последний засранец, напустил мне целую лужу, - позорил брата дядя
Коля.
- Ну, может и специально, что я помню что ли, - отбивался дядя Боря от
наседающего и готового постоять за себя и свою обиду брата.
Всё равно пришли к выводу, что Борька это сделал специально, и
дело чуть ли не дошло до кулачного сражения за честь и достоинство
опозоренного в детстве.
- Ну, хватит вам выяснять обоссал, не обоссал! Может ты сам, надул
в кровать, а сваливаешь на Борьку. Вы что тут ко мне пришли выяснять
отношения? Вы на свадьбу к моей племяннице приехали, хватит тут херню
всякую молоть, - совсем уж по-родственному осадил раздухарившихся
братьев хозяин.
Кое-как удалось уладить внезапно возникший конфликт и все
погрузились в сон.
Я смотрел на взрослых, уже пожилых мужиков, и стало так весело
и легко на душе, что улетучилась накопленная за все эти испытания
усталость, и захотелось жить и радоваться жизни молодого женатика.
Нам бы сейчас такие проблемы – кто кого в детстве подписал и нарочно
он это сделал или нет.
Мы с благодарностью дядьке всю ночь упивались любовью и в
перерывах строили красивые воздушные замки своей будущей жизни.
Хотя какая она будет на самом деле ни я, ни Тамара не представляли себе
в полной мере.
Где ещё и когда представится такая возможность побыть один на один с
молодой женой, да ещё на такой перине и подушках, которые приготовили
нам родственники. Ведь у курсантско-студенческой пары за душой ни
кола, ни двора.
Белая питерская ночь вместе с нами не сомкнула своих глаз. В её свете
я, впервые нисколько не смущаясь, разглядывал голое тело своей жены.
Теперь это можно. Муж я или не муж!
То, что я увидел, значительно превосходило мои представления о
красоте женского тела. Нерастраченная мужская сила позволяла мне
почти всю ночь напролёт ласкать и гладить эту нежную атласную кожу
красиво стоячей девичьей груди и прогиб грациозной осинной талии,
переходящей в изящные полуокружности оттопыренной упругой попки.
Чем больше я смотрел и целовал эту прелесть, тем больше убеждался,
что в этом совершенстве чудного создания нет ни одного изъяна. Ну,
прямо идеал, ну просто та самая юность Венеры или молодость Земли.
Я, как зомби, только и восторгался красотой этого видения, пахнущего
молодостью женщины. Исцеловал её всю, начиная от завитков волос на
шеё до кончиков пальцев ног.
'- Неужели это теперь всё моё', - мелькала шальная и эгоистичная
мысль в моей голове.
Всё ещё сомневаясь в том, что это мой бриллиант, я как, заводной болванчик, спрашивал и переспрашивал:
- Томочка! Это правда, что ты моя на всю жизнь. Нет, ну ты мне скажи,
ты моя!
Высокая свадебная прическа, навороченная на голове в парикмахерской,
пахла лаком, духами и подчеркивала грациозность её фигурки. А запах из-
под мышек, смешанный с запахом духов, возбуждал во мне того самого
спящего ласкового и нежного зверя, и уж тут я не сдерживал себя…
Обнявшись и совершенно не стесняясь своей наготы, мы совсем голые
сидели на широком подоконнике отрытого окна и уже в 100 тысячный
раз целовались, рассматривая праздничных выпускников школ, которые
толпами прогуливались по улице и неистово горланили школьные
и дворово-лирические песни под гитару. Сегодня у них, как и у нас,
праздник. Сегодня 'Алые паруса'!
Я просто улетал в своей влюблённости на то самое седьмое небо,
которое впервые почувствовал, что оно есть, и был настолько счастлив,
что моя жена такая красивая и совсем молоденькая девочка.
Я всё больше и больше влюблялся в свою собственную жену. Да я был
очень счастлив, что мне повезло в этой жизни, хотя она только-только
началась.
А из раскрытого настежь окна до самого утра доносилось нестройное
пение под гитарные переборы, шорох шагов по асфальту и выкрики таких
же счастливых влюблённых, встречающих 'белую ночь' своей юности.
Только иногда мне становилось страшно от одной мысли. Что всё это
счастье вот-вот уплывёт из моих объятий. Тамаре предстояло учиться
ещё целый год, а я этот год буду один, где-то там, на неведомом мне пока
корабле и чужом городе.
Но я всеми силами гнал эту подло подкрадывающуюся ко мне мыслишку
и пытался сохранить своё сегодняшнее счастье на все три дня.
Три дня, подаренные мне Куликовым для решения семейных
вопросов, пролетели, как блаженный сон. Как один длинный день
продолжительностью в 72 часа. Маловато было. Только 72 часа сплошного
счастья, положенных по уставу для создания новой семьи.
48-ой выпуск молодых офицеров ВВМУ им. Фрунзе планировался на
3 июля, и всё училище готовилось к этому событию сплошную неделю с
утра до вечера. Ничто не предвещало событий, которые могли бы омрачить
наше торжество и нашу радость по поводу празднования.
Но всегда всё хорошо и надолго в нашем миру не бывает.
30 июня погибли наши космонавты Добровольский Г.Т., Волков
В.Н. и Пацаев В.И. При возвращении на Землю из-за разгерметизации
кабины спускаемого аппарата космического корабля 'Союз-11' они
приняли мученическую смерть, и в кабине приземлились уже только их
бездыханные тела.
Наши отличные советские парни провели в космосе 24 дня и надо же
так… Это были уже не первые жертвы, души которых забирал к себе
космос в отместку за попытку его освоения.
В стране был объявлен траур, он попадал на субботу 3 июля. Поэтому
наш выпуск был срочно перенесён на 2 июля и в пригласительных билетах
внесли поправку простой обычной шариковой ручкой.
Что эти изменения значили для нас, мы пока не представляли и
узнали об этом только в день выпуска. А это значило, что отменялись все
увеселительные мероприятия, и весь советский народ должен был надеть
чёрные маски скорби и печали на свои лица.
Пригласительный билет на 48-ой выпускной бал
Но, жизнь есть жизнь, и выпуск молодых лейтенантов никто не мог
отменить. Только в меню праздничного стола были введены ограничения
на алкогольные напитки.
Если раньше на таких мероприятиях водка лилась рекой, и никто никого
в приёме 'на грудь' не ограничивал, то нам пришлось впервые осваивать
слабоалкогольный выпуск лейтенантов флота. Водку на столах вообще
запретили. Шампанское и вино в ассортименте и достаточно.
Дело конечно не в этом. Кому нужно было, тот найдёт и водку, и всё что
захочет. Просто над нашим весельем нависала давящая трагедия гибели
людей, и это не позволяло вести себя соответственно моменту.
Весь день с утра до глубокой ночи был расписан у нас согласно 'Плану
проведения 48-го выпуска офицеров ВВМКУ имени М.В. Фрунзе',
разработанного начальником строевого отдела капитаном 1 ранга Жорой
Коноплёвым.
Жора это только потому, что мы уже были выпускники и нам не страшен
серый волк. А так, в обыденной жизни мы и в мыслях бы не могли его так
назвать. Уж очень суров, но справедлив был этот легендарный начальник
строевого отдела.
Он всегда появлялся не вовремя, всё видел и всё замечал с первого
взгляда, оценивал по-своему ситуацию и сразу звучал его громкий с
хрипотцой голос:
- Товарищ курсант! Ко мне… Можно было конечно убежать, он бы не догнал никогда, так как у него
было ранение в ногу, и он несколько прихрамывал.
Но его пронзительный взгляд действовал на проштрафившегося
курсанта, как на кролика, и все они застывали на месте. Дальше следовала
молниеносная разборка с выводами и втыком, объявленным на месте
преступления. А вообще-то он был мужик хороший, только должность у
него была такая - гавкающая.
Действуя по плану Коноплёва, мы с самого утра, как заведённые,
носились со своей новой лейтенантской формой и разбирались что к чему
и как.
Формы было нашито на каждого по целой горе. Начиная от шинелей
парадной и повседневной, и кончая тужурками и кителями. Эти горы возвышалась у каждого из нас прямо на столах классного помещения.
План проведения 48-го выпуска офицеров флота
Ведь не каждый же день мы подгоняли под свои размеры новые галстуки,
парадные и повседневные ремни для кортика. Гладили и переглаживали
свою новую форму, пытаясь разгладить все даже невидимые уже складки.
Да и мало ли было всяких непонятных хитростей в новой для нас форме
одежды.
Кроме формы нам было выдано 'приданное' молодого лейтенанта, в
которое входило солдатское одеяло и комплект постельного белья.
Всё это многочисленное имущество нужно было упаковать и забрать с
собой на флот. Пришлось срочно покупать огромные чемоданы, которые
сразу окрестили под названием 'мечта оккупанта', и в них трамбовать
всё это достояние.
Прошёл слух, что вместо зама Главкома на выпуск в училище приехал
сам Главком ВМФ Горшков С.Г., и это придало энтузиазма нашим
начальникам.
Они же в свою очередь, раболепствуя перед такой величиной, давили
на нас и стращали своими наставлениями:
- Сам Главком прибыл! Нужно держать марку и не дай бог…
Наш Федя возглавлял диверсионную группу по облачению памятника
Крузенштерну в тельняшку, традиции училища были традициями и кто
же, если не мы.
В какой-то шхере они, как настоящие портняжки, вымеряли куски
старых тельников и ускоренными темпами сшивали их в одну большущую.
Такая тельняшка больше походила на смирительную полосатую рубаху
для бывшего директора кадетского корпуса, поскольку рукава оставались
пустыми.
Жора есть Жора, и он уже с самого утра настрополил дежурную
службу: глаз с Крузенштерна не спускать и всеми доступными мерами
предотвратить курсантское издевательство над памятником, охраняемым
государством.
Погода в этот день была словно по заказу тёплой и солнечной.
В 08.50. весь 5 курс поротно застыл в стройном парадном строю на
Парадном дворе. Погода позволяла проводить мероприятие не в Зале
Революции, а на свежем воздухе. В Зале же Главком сам лично вручал
дипломы и кортики нашим отличникам и медалистам.
Под бравурный встречный марш продефилировала наша знамённая
группа с палашами наголо и Знамя училища застыло у памятника
погибшим фрунзакам.
И понеслось производство в лейтенанты. К каждому из шести столов
отрепетированным строевым шагом подходил мичман и представлялся:
- Мичман Дугинец! Представляюсь по случаю производства меня в
офицеры.
Высокие чины с крупными адмиральскими звёздами и большим
количеством орденов и медалей на парадной тужурке только своим
внушительным видом вселяли в нас значимость этого момента в нашей
жизни. Они стояли за столами, на которых ровными стопками синели
дипломы и блистали позолотой морские кортики.
Вручив эти флотские регалии, адмирал с отеческой улыбкой произносил
сакраментальную фразу, которая в краткой форме отражала все пять лет
нашей прошлой курсантской жизни:
- Поздравляю Вас с присвоением звания 'лейтенант'.
- Служу Советскому Союзу! – браво во всё курсантское горло рубили
мы и занимали место в строю.
Всё происходило, примерно, так как на этом фото. Это наш Шура
Четвериков выходит строевым шагом, давая лихую отмашку рукой, за
своим званием 'лейтенант' и дипломом.
Вот и стал наш Шура лейтенантом
Да, да... Это тот самый знаменитый рыжий Шура, что чуть не стал
главным торпедистом Черноморского флота.
'Всё! Отвалили пять лет учёбы, и ты уже лейтенант Флота Российского!'
- воображал себе я, рассматривая, словно блестящую игрушку, новенький
кортик с якорем на ножнах, синий диплом и белый ромбик значка.
А уже в 10.50. мы стояли на 12 линии в курсантской форме и ждали
прибытия на митинг самого Главкома. Улица была перекрыта со стороны
набережной и Большого проспекта и на торжество пропускали только по
пригласительным билетам.
Я стоял в последней шеренге, на том самом месте, которое в нашем
быту обзывалось обидным морским термином 'шкентель'. На шкентеле
собиралась вся низкорослая братия и обозначала собой конец строя.
И именно к последней шеренге подошёл маленький парнишка в
джинсовой куртке и джинсах с небольшой кожаной сумкой на плече.
Он поравнялся со мной и вопросительно посмотрел на меня. Что-то
оценив про себя, он уверенными движениями достал из сумки микрофон
на удлинённой ручке и сунул его мне под нос.
От неожиданного появления такого сюрприза перед моим лицом я,
нарушая равнение строя, резко отклонился в сторону и в свою очередь
вопрошающе скосил глаза на этого зануду.
- Кто вы такой? Кто вас сюда пропустил? - не поворачивая головы в его
сторону, возмутился я.
- Я корреспондент. Вы не могли бы сказать несколько слов для радиостанции 'Невская волна'? – потихоньку, дабы не нарушать
дисциплину строя, предложил он мне.
Кто может сказать, что они некрасивые люди?
- А что говорить-то?
- А сказать нужно то, что вы думаете, какие чувства испытываете по
поводу сегодняшнего торжества и своего будущего. Просто скажите, что у
вас на душе, без всяких выкрутас, - проинструктировал меня настойчивый
товарищ.
- Что уже говорить, прямо сейчас, без подготовки и бумажки? –
недоумевал я, так как никогда в жизни не приходилось давать интервью в
микрофон, приставленный к самому носу.
- Прямо сейчас и говорите, - дал добро журналист.
- Мичман Дугинец Владимир, точнее уже лейтенант Дугинец, - для
начала представился я и понёс.
Откуда только из меня это всё пёрло.
- Ещё в детстве у меня была бескозырка с надписью на ленточке 'Герой',
которую я с гордостью носил на голове. А когда стал учился в школе,
я всегда мечтал быть моряком. Мне всегда нравились эти бесстрашные
и сильные люди в тельняшках. Пять лет назад поступил в училище, и
вот так незаметно пролетели эти годы учёбы в нашей старейшей кузнице
военно-морских кадров.
Здесь в училище нам чётко объяснили 'С чего начинается Родина', чем
и как нужно её защищать. Ну, а сегодня нам вручили погоны лейтенантов
и дипломы. Можно сказать, что теперь сбылась моя мечта. Мы все готовы
идти служить на корабли нашего славного ВМФ. На кораблях мы будем использовать все те знания, которые дали нам наши опытные педагоги в
стенах училища.
Я от себя лично и от своих товарищей заверяю нашу партию и советское
правительство, что мы приложим все свои знания и умения на благо мощи
нашего флота и не подведём своих воспитателей и командиров. Будем
служить как надо!
Маленький журналистик даже подпрыгнул от удовольствия. Наверно
ему самому понравилась моя столь патриотическая речь проскочившая,
как по маслу, без всяких дублей и редактирований. Он записал мои данные
и так же незаметно куда-то исчез в толпе приглашённых гостей.
Пока я произносил свою пламенную речь в микрофон корреспондента,
на трибуне в другой микрофон уже говорил поздравительную речь
адмирал флота Советского Союза Горшков.
И надо же такому случиться, его речь местами вполне совпадала с
только что сказанными мной словами.
- Ну, Сима, ты точно поливал, как Главком. Наверно станешь адмиралом.
Не иначе, - съехидничал стоящий рядом Моня.
- Молчи, мелочь пузатая! Оказывается, в последней шеренге стоять тоже
иногда бывает полезно. Вот глядишь, интервью у меня взяли. Слушай
меня теперь по местному радио, - засмеялся я под Монину подковырку.
На срочный маскарад с переодеванием в лейтенантов нам отвели всего
20 минут.
Присутствующие гости и приглашённые на это торжество бурными
овациями встретили новоиспечённых лейтенантов, выходящих из
распахнутых ворот и блистающих золотом лейтенантских погон на
чёрном фоне тужурок.
Такая метаморфоза всего за 20 минут. Все молодые и красивые, а
некоторых даже было не узнать с первого взгляда. Форма делала взрослее,
а пошитые на заказ тужурки сидели на всех безукоризненно. И на груди у
нас могуче болтались и иногда позванивали две медали.
И вот здесь в своем последнем параде у стен родного училища мы уж
точно не жалели своих ног и рубили асфальт 12 линии новыми кожаными
подмётками офицерских ботинок.
При прохождении у трибуны, на которой взгромоздились Главком
и наш Хренов со своей свитой, никто не жалел своего горла и мы так
рявкнули знаменитое 'И-и-и раз!' и троекратное 'Ура!', что в соседних
домах звенели стёкла. А вытянувшиеся в струнку в равнении направо
лейтенанты пожирали глазами самого высокого на флоте начальника, так
как учил нас Чук в своё время на первых курсах.
Мы были нищие, и рубли вверх не бросали, так как не могли топтать
государственные денежные знаки своими ногами. Воспитание было
другое, да и не было у нас таких барских традиций, которые появились
значительно позже.
Когда находишься в центре событий и участвуешь в них непосредственно,
то никогда не видишь грандиозной панорамы всего торжества. Так…
Местами, сквозь просветы между голов своих товарищей кое-что удается
выхватить и запечатлеть. А вот гостям, стоявшим у трибуны Главкома,
повезло больше, они могли видеть всё это действо в его полном размахе.
Выпуск 3 факультета с Главкомом ВМФ адмиралом флота Советского Союза Горшковым С.Г.
Там, среди многочисленных приглашённых, была и моя Тамара со своими
родителями. Это впечатляющее зрелище им очень понравилось.
Парадным маршем с 12 линии мы проследовали на наш Парадный
двор. Здесь состоялось фотографирование на память о выпуске с самим
Горшковым.
Справа от Главкома разместился наш начальник училища Хренов. В
своей безупречно красивой новой тужурке, пошитой по случаю недавнего
присвоения звания 'вице-адмирала', он по своей величественности
огромной фигуры, выправке и вальяжности больше походил на самого-самого. Только вот колодки с наградами у него, по сравнению с
главкомовскими, для самого-самого выглядели довольно хило.
Для общей гармонии первого ряда Хренов рядом с собой усадил наших
самых рослых лейтенантов, двух наших Славиков - Красновицкого и
Березина.
В этот день в училище нам было дозволено всё. Молодые и красивые
офицерики с прекрасными дамами в вечерних платьях, причёски которых
отличались своей вычурностью, заполнили коридоры училища.
Мы бродили со своими жёнами по бесконечным коридорам,
поскрипывающих блеском надраенного старинного паркета и, исполняя
роль экскурсоводов, показывали им, где мы провели свои пять лет
курсантской жизни. Показывали рундуки в ротных помещениях и
конторки в классе, объясняя их предназначения.
И адмиральский коридор, и вестибюль парадного подъезда всё
поражало своей флотской чистотой и торжественностью. Непонятное
чувство какой-то большой потери и одновременно тревожное ожидание
большой свободы от училищных коридоров переполняло наши души. Что
там будет впереди ещё не ясно, но ясно одно, что вот сегодня мы покидаем
нашу коридорную систему навсегда.
Вот в этот момент всеобщего расслабления и потери бдительности
дежурной службой, на памятнике Крузенштерну забелела натянутая на
него тельняшка. Всё-таки она была водружена поверх адмиральских
эполет, и традицию нарушить не удалось.
Забегал и засуетился дежурный по училищу в своих тщетных поисках
лиц, совершивших наглую провокацию, которая обычно обходилась ему
позорным снятием с дежурства.
Наш Федя, дабы не пало подозрение на его диверсионную группу,
зафрахтовал нескольких второкурсников, и они, во время уборки улицы
ловко вскарабкавшись на постамент памятника, за доли секунды облачили
Крузенштерна в полосатый наряд. И тут же растворились, словно их и не
было.
Правда, недолго красовалась тельняшка на эполетах адмирала.
Прибежавший дежурный со своим рассыльным курсантом подсадил его
на пьедестал, а тот бесцеремонно штыком распорол Федино творение и
стащил материю с памятника. Штыком и не иначе был скрыт позор и
упущение дежурного по училищу. Если бы видел это Жора!
Вечером в огромном помещении общего зала столовой были накрыты
столы. Столы емкостью по 10 человек, так же как мы и сидели за ними в
своё время. Но только теперь это были столы, торжественно сервированные не хуже чем в нормальном ресторане, с холодными закусками, салатами,
фруктами и бутылками шампанского и хорошего марочного вина. На
столах стояли вазы с цветами и красивые фужеры.
Конечно, мы стеснялись сидеть за одним столом со своими вчерашними
командирами и преподавателями. Непривычно! Те люди, которые не
покладая своего командирского красноречия, вдалбливали нам трезвый
образ жизни и то, что линия налива должна быть выше пупа, а не по
горло.
Те самые командиры, кто нещадно наказывал и сажал на гауптвахту
замеченных в пьянстве курсантов и потом поносил их фамилии при
каждом удобном случае, сидели рядом и вместе с нами опрокидывали
тосты за нашу партию, за Брежнева и за наш флот.
Но, через некоторое время обстановка стабилизировалась и стала
откровенной и непринуждённой. Многие лейтенанты набирались
нахальства и лезли чокаться бокалами с Хреновым и начальником
Политотдела Архиповым, сидящими за отдельным столиком во главе
этого пиршества. Совсем обнаглели.
На выпускном я не видел нашу бабу Веру, но другие официантки были
приодеты и напомажены не хуже, чем жёны лейтенантов.
Только многим приходилось надевать парики или шиньоны, но это уже
детали. Это был и их очередной праздник, к которому они приложили
немало труда, работая на этих сумасшедших должностях официанток
курсантской столовой. А бабе Вере выходит, что снова не повезло, опять
прокатили с приглашением.
Под звуки оркестра по паркету нашего роскошного зала заскользили
в вальсе самые смелые выпускные лейтенантские пары. Но почему-то у
большинства особого желания танцевать не возникало.
Все почему-то разбрелись по Картинной галерее или выходили на
балкон, который находился на крыше столовой. Здесь было куда приятнее
постоять на свежем воздухе, чем париться в духоте помещения, да ещё и
в парадных тужурках, элегантно облегающих фигуры и прилипающих к
мокрым телам.
Бал явно не клеился, трезвые выпускники разбегались и кучковались
своими компаниями в закоулках огромного зала и его коридорах.
Сам Хренов, видя, что танцевальная часть выпускного бала слишком
малочисленна и идёт совсем не по плану, вместе с начпо пытались оживить
мероприятие и стали зазывать выпускников в зал.
Своей компанией с Куншиными, Есикиными и Хромеевыми мы стояли
на лестнице запасного выхода из зала, где уже договаривались сбежать из
этой духоты на набережную Невы, на свободу тёплого вечера белой ночи,
к воде и граниту.
Я захватил со стола неоткупоренную бутылку шампанского и носил её
в руках. Не пропадать же добру со столов.
В этот самый момент из дверей зала вышел адмирал и направился к
нам.
Только этого нам и не хватало. Его порозовевшее лицо выдавало
отменное здоровье во всю щёку. Я спрятал шампанское за спину и
приклеился к стене.
- Молодёжь, вы, почему не танцуете? Оркестр играет прекрасные
вальсы, а танцевать в зале некому. У вас такие красивые жёны, а вы их не
развлекаете. Я вас всех срочно приглашаю в зал.
И подошёл он не к кому-нибудь, а ко мне с женой. Я прижал спиной к
стене злополучную бутылку шампанского и не мог двинуться с места. Уж
очень не хотелось, чтобы адмирал видел, что лейтенанты тырят бутылки
с праздничного стола.
Адмирал, как назло, взял меня под ручку и вежливо так потащил в зал.
Малейшее движение и бутылка рванёт своими газами об бетонный пол.
Я так же вежливо вывел свою руку из огромной адмиральской ручищи и,
покраснев до кончиков волос, попросил адмирала:
- Товарищ вице-адмирал, мы тут сейчас решим наболевший вопрос и
все пойдём танцевать. Одну минуту нам, пожалуйста, дайте.
- Решайте свои вопросы. У вас их теперь на всю оставшуюся жизнь
хватит. Я вас жду в зале, - и он величаво удалился в зал.
Пронесло. И адмиралу не удалось оторвать меня от стены, а то ведь
такой конфуз мог я заполучить.
Как только Хренов скрылся за дверями, мы сразу подхватились и всей
компанией понеслись вниз на выход.
А на улице тепло, свежий пьянящий воздух белой ночи омывал
возбуждённые головы. Прохлада, исходящая от воды, освежала мокрые
от пота тела, одетые в белые поплиновые рубашки и галстуки, да ещё
и в тужурки. Тут можно снять парадные доспехи и расслабиться ведь
официальная часть торжества позади.
Патрули и милиция в этот вечер и ночь нас не трогали, ни за нарушения
формы одежды, ни за не совсем трезвый вид.
Сегодня лейтенанту дозволялось делать всё, что взбредёт в его
нетрезвую голову. Такое бывает один раз в жизни.
На набережной у мраморного сфинкса мы долго делились впечатлениями
о своём полубезалкогольном выпускном. Уже завтра мы разъедимся в
отпуска с непривычно полными карманами новеньких купюр.
А дальше Хромев едет на Каспий, Есикин на Север, Лёха на Восток, а
я в Калининград в штаб Балтийского флота, а там куда пошлют.
Припасённая мной бутылка была пущена по кругу за нашу встречу
ровно через пять лет. Даже наши красивые жёны пили прямо по-гусарски
из горлышка шипучее шампанское и не стеснялись антисанитарных
условий.
А в пустую бутылку мы вложили записку со своими именами и датой
выпускного и, нацарапав там, что мы счастливы, что дождались этого дня
и стали совсем взрослыми, заткнули её пробкой.
Витька Есикин размахнулся своей длинной рукой бывалого рыбака и
запулил её в плавно текущую воду Невы.
Бутылка плюхнулась метрах в 20 от набережной и её медленно понесло
течением, не иначе, как в само Балтийское море. Может быть, там и встречу
когда-нибудь плывущую по волнам Балтики бутылку из-под шампанского
с нашей запиской.
Итак, до встречи.
А следующие три дня из училища ещё долго разбегались в разные стороны Питера молодые лейтенанты с огромными чемоданищами,
набитыми офицерской формой.
Чернея своей новой формой и блестя на солнце нашивками галунов
и звёздами на погонах, они походили на священных чёрных жуков-
скарабеев, катящих свой первый навозный шар в свою новую большую
жизнь.
В кармане у каждого лежала лейтенантская зарплата сразу за два месяца в
размере около 360 рублей. Как ломовые грузчики, нагруженные вещевыми
котомками и новыми одинаковыми чемоданами 'мечта оккупанта', они
корячились, унося свой первый офицерский скарб, подаренный щедрым
государством в качестве аванса их дальнейшей службы.
В чемодане у каждого из нашей роты лежали и вот такие красивые
выпускные альбомы.
Альбом бесценных фотографий курсантских будней за 5 лет
На предпоследней странице этого альбома были написаны прекрасные
мудрые слова, о которых неплохо бы было не забывать никому и
никогда.
Хорошие слова, но жизнь практически всегда вносит свои коррективы,
а как бы всем хотелось, чтобы всё было по писанному.
Если влез ты на вершину,
Если жизнь твоя веселье,
Не забудь послать машину
За друзьями, что в ущелье!
2004 - 2005 г.г.
Конец 1-го тома
Страницы 1 - 13 из 13
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.
Важное
