В сумрачные предосенние дни, когда свинцовое небо низко висит над водой, , прекрасное в другую погоду, кажется суровым и нелюдимым. Бурые белогривые волны, вырываясь из мглы, с злобным буйством мчатся к берегу и, оскалясь, набрасываются на валуны; ветер гнёт к земле ветви прибрежных сосен.
Вдоль берега почти повсюду тянулась ломаная линия проволочных заграждений, надолб и противодесантных препятствий, сохранившихся здесь после войны. Это ещё более усиливало суровость картины. Одинокие чайки с тоскливым криком носились над водой. Едва выехали за город, как начался дождь и поднялся сильный ветер. Брезент намок, обвис, и вот прямо за воротник Дусе упала холодная капля, просочившаяся сквозь тент. — Давайте-ка поглубже, — сказал мичман. Дуся и Тропиночкин забрались на мешки и прижались спинами к ещё тёплому хлебу.
— Знаешь, на какой машине едем? — тихо спросил Тропиночкин. — На какой? — «ГАЗ» это, горьковчаночка. Я сразу узнал. У нас на фронте такими пушки перетаскивали. Дуся с удивлением посмотрел на своего спутника. — Ты на фронте был? — спросил он недоверчиво и с невольной завистью. — Ещё бы нет!.. Вот, смотри! Тропиночкин неторопливо распахнул бушлат, и Дуся увидел прицепленную на фланелевке круглую белую медаль. — За отвагу! — внушительно сказал Тропиночкин, не спеша застегнул бушлат и стал смотреть на дорогу с видом человека, считающего излишним говорить о том, что само собой ясно.
Дождь наконец перестал. Сквозь щель в навесе виден был мокрый булыжник. Вдоль дороги простиралась низина: вода шевелилась в траве, и кусты плавали в воде, как утки. За кустами справа виднелось большое, должно быть недавно вспаханное, рыжее, глинистое поле и над ним бледно-фиолетовые тучи. Но вдруг на глинистом взрытом пространстве мелькнули белые гребни. Дусе показалось, что всё поле ворочается, как бы дышит. — Море! — воскликнул он невольно. И оба мальчика стали жадно вглядываться в низкие берега. Они были почти на одном уровне с морем, и казалось, что, если бы вода поднялась хоть на полметра, она затопила бы и мелкие кочки по сторонам, и дорогу, и всё, всё до самого горизонта. Потом машина долго шла редким сосновым лесом. За стволами деревьев виднелась железная дорога — она то исчезала, то показывалась снова, — мелькали дощатые постройки, заборы, столбы. Но вот машина свернула влево и остановилась. Хлопнула дверца кабины, и шофёр, опять показавшийся Дусе огромным, как великан, подошёл и заглянул к ним под брезентовый полог. — Не холодно им тут? — осведомился он у мичмана. — А то в кабину можно, там у меня теплее. — Не замёрзли, ребята? — спросил Гаврюшин. Дуся не чувствовал холода, но ехать в кабине казалось ему очень заманчивым, и он молчал. — Давайте по очереди. Вот хоть ты первый, — сказал шофёр, трогая Дусю за рукав.
Дуся проворно соскочил на землю и вслед за шофёром взобрался в кабину и сел на потёртое кожаное сиденье. По стеклу кабины ещё стекали редкие капли влаги. Шофёр, положив большие руки на рулевое колесо, внимательно глядел на дорогу. Дусе очень хотелось заговорить с ним, но он боялся помешать вести машину. Наконец он всё-таки решился. — Это «ГАЗ», да? — спросил он робко. — Машина-то? Нет, это будет «ЗИС». Они, верно, похожи, но только у этой тяга сильней. — Она пушки возит? — Всё возит... и пушки возит. А ты разве видел? — спросил шофёр и внимательно посмотрел на Дусю. — Я-то нет, — сказал Дуся с сожалением, — а мальчик, который со мной едет, он видел. Он на фронте был. У него даже медаль есть, настоящая. — Вон что! — удивился шофёр. — А у тебя, значит, нет? — А у меня нет, — ответил Дуся и подумал, что шофёру, вероятно, было бы интереснее ехать с Тропиночкиным. — Хотите, я его позову? — предложил он. — Только вы остановите машину. — Погоди, чего торопиться, — сказал шофёр. — Тебе разве тут, у меня, надоело? — Нет, что вы! Мне тут очень хорошо. — Ты что же, новичок? — спросил шофёр. — Новичок. — Отец на флоте служит?
— Он на служил. — На Баренцевом? — переспросил шофёр. — Как фамилия? — Парамонов. — Подводной лодкой командовал? — Командовал, — подтвердил Дуся. — Только он погиб там. — Слыхал, — сказал шофёр и опять внимательно посмотрел на Дусю. — Вы его знали? — спросил мальчик. — Видели? Какой он? — Ты что же, разве не знаешь? — Шофёр даже убавил ход машины. — Я был ещё маленький. Меня тётя Лиза в эвакуацию увезла. Бабушка даже скучала. — Ишь ты! Тебе что ж, теперь лет девять-десять? — Десять {1}, — подтвердил Дуся. — Ну да, — продолжал размышлять шофёр, — с тех пор уж пятый год пошёл, где тут помнить... А отец твой был моряк настоящий. Он четыре немецких транспорта потопил и ещё крейсер, кажется, или миноносец.
Слева направо: командир - Ордена Ушакова 1-й степени Краснознаменной Бригады подводных лодок Герой Советского Союза капитан 1 ранга Иван Александрович Колышкин; командир Гвардейской подводной лодки «К-22» капитан 3 ранга Виктор Николаевич Котельников; командир Гвардейской подводной лодки «М-172» Герой Советского Союза капитан 2 ранга Израиль Ильич Фисанович; командир Гвардейской подводной лодки «М-171» Герой Советского Союза капитан-лейтенант Валентин Георгиевич Стариков; командир Краснознаменной подводной лодки «Щ-421» Герой Советского Союза капитан 3 ранга Николай Александрович Лунин.
— Это мне бабушка говорила. — Вот то-то, брат... А матери у тебя, что же, нету? — Матери у меня нету. Я когда родился, она сразу же умерла. — Сирота, значит, — сказал шофёр и добавил: — Да, брат, такие-то дела... Они оба долго молчали. — Отца твоего там, на Севере, очень моряки уважают. Помнят о нём, — сказал шофёр, и лицо его стало серьёзным и строгим. Дорога свернула влево, к самому морю. Сквозь шум движения Дуся услышал свист ветра. Грязная пена тянулась неровной полосой вдоль воды, и мутные брызги поднимались над камнями, о которые билось море. От всего этого веяло какой-то угрюмой силой. Дуся ощущал её и жадно вглядывался вперёд. Но дорога опять свернула вправо, мелькнуло несколько крашеных дощатых домиков, потом снова начались перелески. — А вы тоже на фронте были? — спросил Дуся. — Не без этого, как же не быть. Там вот, на Севере, и был, где отец твой. Только я на суше, в морской пехоте, вернее сказать. «Катюши» такие есть... Слышал небось? — Из «катюши» стреляли? — воскликнул Дуся.
— Ну, сам-то я, правду сказать, не стрелял. Я так шофёром и был. Её, «катюшу»-то, на машине возят, на грузовике. Вот я при ней шофёром и был. Часть наша — гвардейская миномётная. А «катюша» была кочующая. Подъедем куда поближе к нему, ударим как следует — и в другое место. Он нас только засечёт, начнёт из своих пушек лупить, а нас уж и след простыл. Мы в другом месте, а он по этому лупит! — Не ранили вас? — Всё было. Мне, правду сказать, ни пули, ни осколка снарядного не досталось. А я на мине подорвался с машиной вместе. Вот так же ехали, и дорога широкая, обкатанная. Свернул я немного в сторонку: разъехаться надо было со встречной, да задним колесом её и задел, мину-то! — Ну и что же? — спросил Дуся. — Ну, тут что же... взрыв, конечно. Вылетел — не помню как. Лежу, тошно мне, силы нету. Потом снегу поел, полегчало. — А куда вас ранило? — Ты лучше спроси, куда не ранило. Весь я, брат, раненный был. И грудь зашибло, и голову, и ноги обе. А хуже то, что контузией меня встряхнуло очень. Еле я отошёл. Дуся с почтительным удивлением смотрел на большую, плотную фигуру шофёра.
— Что смотришь? — усмехнулся тот. — Теперь-то я опять в свою силу вошёл. А в был тебя слабее... Зовут-то тебя как? — Дуся меня зовут. — Это что же, по-настоящему выходит Денис, что ли, или Данила? — Денис, по-настоящему я Денис, а это меня тётя Лиза так зовёт и бабушка... ну и другие. — Вон что... Денис, значит, — шофёр тяжело вздохнул и продолжал: — У меня тоже братеник был Денис, да вот убили его. Тоже там, на Севере, у Баренцева моря...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Все пройдет… В песне, исполняемой Михаилом Боярским с таким названием, эти слова повторяются в припеве: « Все пройдет – и печаль, и радость, все пройдет – так устроен свет, все пройдет только верить надо…». Эти слова служат своего рода утешением, которые мы произносим в каких-то ситуациях, когда не находятся какие-то другие: «Все пройдет…» тихонечко шепчем мы. Всегда, когда начинается дождь, мы знаем, что он закончится. После бури наступает затишье. Самая темная тревожная ночь уходит с рассветом. Когда нам причиняют боль, рана заживает. Каждый момент дает новое начало и новое завершение. Ничто не длится вечно… Очень-очень давно я прочитала однажды историю о древнем артефаке - кольце Соломона, дающем мудрость, силу и просветление своему владельцу, возвращающем ему душевное спокойствие всякий раз, как только он взглянет на него. По-моему, это был тогда вот такой вариант легенды, потому что вдруг захотелось иметь кольцо с такими словами: «Соломон был мудрейшим правителем, но его постоянно одолевали резкие перепады настроения. Тогда царь обратился к мудрецам Иерусалима с просьбой помочь ему решить эту проблему. На следующий день главный мудрец подарил правителю перстень, на внешней стороне которого была надпись: «Это пройдет…». Соломон постоянно носил украшение, и когда его мучили переживания, он смотрел на слова и становился спокойней. Но однажды эта фраза не произвела обычного эффекта, а разозлила еще больше. В гневе он хотел выбросить кольцо, но вовремя разглядел надпись на внутренней стороне кольца: «И это тоже пройдет…». С тех пор кольцо это стало его талисманом».
А недавно на сайте «Тесен мир», ( да и вообще в интернете много чего есть о кольце Соломона ), я прочитала, что до сих пор у самых любознательных и даже ученых нет единого мнения о внешнем виде и предназначении кольца. И о том, что существует как минимум пять (а я думаю, что их гораздо больше) версий о легендарном артефаке. Каждая из них уникальна и вполне может оказаться достоверной. Есть такая, которая носит романтический оттенок, но концовка ее неожиданная: На закате своего правления, делая последние приготовления перед переходом в небытие, Соломон сидел и размышлял о своей жизни. Он взял свой талисман, прочел известные уже почти стершиеся надписи и подумал о тленности бытия. И вдруг на ребре кольца проявилась еще одна фраза, до этого дня невидимая его взору — «Ничто не проходит...» Кольцо Соломона – притча или древний артефак? Над этим до сих пор бьются многие исследователи, но однозначного ответа никто не может дать. Легенды рассказывают о том, что драгоценность эта находится в усыпальнице царя, охраняемом двуглавым драконом. А тот, кто отыщет его, станет владыкой всего мира. Когда-то найдется разгадка, возможно. А пока мы произносим слова: »Все пройдет…», порой не задумываясь, что они - одна из древних истин. Только вот песня… с которой я начала (стихи Л. Дербенева, музыка М.Дунаевского). Современная, абсолютно земная, с очень какими-то добрыми словами, рядом с теми, что на кольце Соломона: «Вновь о том, что день уходит с Земли, в час вечерний спой мне, этот день, быть может, где-то вдали, мы не однажды вспомним. Вспомним как прозрачный месяц плывет над ночной прохладой…Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо. Спой о том, как вдаль плывут корабли, не сдаваясь бурям. Спой о том, что ради нашей любви весь этот мир придуман. Спой о том, что биться не устает сердце с сердцем рядом. Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо… Все пройдет – и печаль, и радость. Все – пройдет – так устроен свет. Все пройдет – только верить надо, что любовь - не проходит, нет!» И утверждение, и отрицание? Но есть какая-то «магия» слов, как заклинание. Но мы знаем и другое: все, что случается в жизни, оставляет свой след. И только каждый из нас знает, какой он ? Но оставляет ведь. «Все проходит. Не все забывается»,- утверждал Иван Бунин. И с этим не поспоришь.
Возможно, подобные размышления привели к тому, что появился вариант легенды ( или притчи) со словами: «Ничто не проходит..».
Вышла из печати новая книга писателя-мариниста Соколова Валентина Евгеньевича "Проливом Дрейка", командира АПЛ Героя Советского Союза. Книга издана в издательстве «Атлант», Одесса, Украина. Издана хорошо, в твёрдом красочном переплёте. В книге 254 страницы и значительное количество фотографий, сделанных в прочном корпусе пл. Стоимость книги 360 рублей
Командир АПЛ Валентин Соколов живо и ярко рассказывает о беспримерном подвиге экипажа атомной субмарины, совершившей переход в 22000 миль за 70 суток без единого всплытия(!!!), при этом пройдя из Атлантики в Тихий океан суровым и мрачным проливом Дрейка(!!!). И это не фантастика!
По вопросам ознакомления и приобретения книги рекомендуем обращаться по E-mail-адресу: Валентин Соколов <valentin-odessa@mail.ru
или, что проще:
к ГОРЛОВУ Олегу Александровичу Е-mail commander432@mail.ru тел. в С-Пб 232-74-23 моб.8 911 783 3500
И ещё:
Написана книга просто, доходчиво и интересно.. Много уделено и нашему времени службы. Отмечены и не публиковавшиеся ранее факты. Советую приобрести.
Повесть «» посвящена жизни маленьких моряков-нахимовцев в первые годы после Великой Отечественной войны. Издания 1951-го, 1955-го и 1984 годов. Рисунки В.Панова и В.Коновалова.
Сыну Алёше
Новичок
Дом стоит на берегу Невы и похож издали на корабль. Над крышей, будто корабельная рубка, высится башня, а над ней на мачте развевается морской флаг. В круглой нише над окнами второго этажа видна бронзовая фигура Петра I. У главного входа стоят две старинные пушки, тоже бронзовые, зеленовато-чёрные от времени. У дверей — дневальный, в полной морской форме, с плоским штыком на ремне.
Когда Дуся, тётя Лиза и бабушка подошли к дому, дневальный шагнул к ним навстречу и, козырнув, осведомился, что им нужно. Тётя Лиза объяснила, показывая на Дусю, что это её племянник — Парамонов Денис, что он уже принят в училище, но по разрешению начальника, капитана первого ранга Бахрушева, отбывал в Кронштадт к бабушке, а теперь прибыл в училище совсем. Тётя Лиза делала особое ударение на словах «отбывал» и «прибыл», как бы желая подчеркнуть, что военные порядки этого дома ей достаточно хорошо известны. — Придётся минуточку подождать, — сказал моряк. Дуся стал было рассматривать пушки, но в это время появился вызванный дневальным матрос-рассыльный и повёл их в комнату дежурного офицера. Оказалось, что воспитанники нового набора уехали за город в лагерь, где пробудут до начала учебного года.
Дуся простился с тётей Лизой и бабушкой и по указанию дежурного офицера сел на лавку у стены, с нетерпением ожидая, что будет дальше. Дежурный офицер с повязкой на рукаве, стройный и ловкий, то и дело снимал трубки телефонов, стоящих на столе, отвечал на звонки, звонил сам. Сбоку, почти над головой Дуси, висел плакат, и, чтобы разглядеть его, Дуся осторожно отодвинулся в сторону. «Вникай во всё, не упускай ничего, учись и ещё раз учись», — прочёл он, и ему стало немножко страшно: сумеет ли он вести себя так, как здесь требуется? В комнату вошёл моряк, полный, краснолицый, в поношенном кителе. Он стал у стола и, приложив руку к козырьку фуражки, сказал: — Мичман Гаврюшин явился. Дежурный тоже на мгновение приложил руку к козырьку. — Капитан первого ранга приказал сопровождать в лагерь двух воспитанников, — сказал он. — Один из них здесь. — Дежурный указал на Дусю. — А второй, наверное, на камбузе. Бумаги на них готовы и находятся у начальника строевой части. Ехать нужно с грузовой машиной, которая повезёт провизию в лагерь. Отправление в пятнадцать ноль-ноль... Всё ясно? — спросил он, закончив объяснения. — Так точно! — сказал мичман и, обращаясь к Дусе, спросил: — Вы обмундирование получили? — Нет, — сказал Дуся, — я только явился. — Тогда идёмте со мной! — приказал мичман. По длинному коридору они прошли в душевую. Дуся вымылся и взамен снятой одежды получил форменную. Но только не совсем такую, как он видел на снимках и на других, настоящих нахимовцах. (Дуся всё ещё не решался считать себя настоящим.)
— Это рабочая одежда, — сказал мичман, — а форма номер три будет выдана особо. Синие полотняные брюки показались Дусе не очень морскими, но всё-таки это были уже настоящие брюки — не то что его штаны с манжетами и пуговицами у колен. Рубашка-фланелевка с откидным матросским воротником очень напоминала те, что он носил и прежде, но она тоже была настоящая. Ботинки оказались совсем новыми — они приятно поскрипывали и ничуть не жали. — А это надо сложить поаккуратнее, — сказал мичман, показывая на снятую Дусей одежду, и куда-то исчез. Но едва Дуся уложил в одну грудку свои лёгонькие штаны и курточку, перешитую для него из бабушкиного жакета, и потёртые на коленях длинные в резинку чулки, как мичман вновь появился. В одной руке он держал на весу безукоризненно чёрный, с якорями на пуговицах, настоящий морской бушлат, в другой — бескозырку, хоть и без ленточки, но тоже, несомненно, настоящую. — Это всё мне? — не смея поверить, спросил Дуся. — А то кому же ещё? — улыбнулся мичман. — Примерь-ка, этот тебе должен быть впору, — добавил он, протягивая Дусе .
И как он только угадал! Бушлат пришёлся Дусе как раз впору, будто его шили специально для него. Дуся одну за другой застегнул все пуговицы; глубоко вздохнув, расправил грудь и стал примерять бескозырку. Он подумал, что если бы теперь тётя Лиза и бабушка увидели его, то, наверное, не узнали бы. — Готовы? — услышал он голос мичмана. — Теперь пойдёмте на камбуз. Они опять прошли по коридору и потом, миновав столовую, где производился ремонт и весь пол был закапан меловой краской, а столы сдвинуты в одну сторону, очутились прямо на кухне. Здесь, у большой плиты, заставленной медными кастрюлями, на специальной лесенке стоял кок в белом халате и поварёшкой, похожей на весло, помешивал в кастрюле величиной с бочку. У окна сидел за столом мальчик в таком же, как у Дуси, бушлате и в синих полотняных штанах. Он, видимо, уже поел и вытирал губы рукой. Не больше Дуси ростом, но коренастый и широколобый, он казался очень важным.
Кок поставил перед Дусей миску, над которой поднимался аппетитный дымок: — Ну-ка, моряк, отведай нашего флотского. Когда Дуся съел весь , показавшийся очень вкусным, сосед заглянул к нему в миску и сказал: — И мне такого же давали — с мясом!
Дуся только посмотрел на него, но промолчал. В это время мичман Гаврюшин, взяв с подоконника бескозырки мальчиков, повертел их в руках, заглянул внутрь и, положив обратно, спросил: — Кто из вас Тропиночкин В.П.? Дусин сосед быстро поднялся и, краснея, проговорил: — Тропиночкин Валентин Павлович — это я. — Очень хорошо, — одобрительно заметил мичман, — но писать об этом на бескозырке да ещё чернильным карандашом не положено. Садитесь. Ни фамилии, ни инициалы писать прямо на одежде не надо, — наставительно, но не сердито добавил мичман и почему-то посмотрел на Дусю. — Понятно? — Понятно, — проговорил Дуся, хотя он и не знал, что такое «инициалы». — А у меня голова большая, — вздохнув объяснил Тропиночкин. — Если спутает кто-нибудь, мне чужая фуражка нипочём не влезет. — Путать не надо, — заметил мичман, — это у нас не положено. Когда они все трое вышли во двор, там уже стоял грузовик с брезентовым тентом над кузовом.
Шофёр в матросской форме, высунувшись из кабины и в то же время всё-таки ворочая руль, заставлял грузовик пятиться всё дальше в угол двора. Мотор отфыркивался и рычал, как бы выражая недовольство. Но шофёр придвинул кузов машины к самому крыльцу и, выключив мотор, вылез наружу. Он оказался таким большим, что Дуся невольно удивился, как этот человек умещается в кабине. Двое матросов в белых колпаках начали складывать в кузов душистые тёплые караваи хлеба. Затем они втащили туда мешков шесть с какой-то крупой и покрыли всё это брезентом. Шофёр обошёл вокруг грузовика, сильно пнул сапогом сначала одно колесо, потом по очереди все остальные, заглянул в кузов, откинул брезент и спросил, обращаясь к Дусе и Тропиночкину: — А ну, кто есть желающие? Тропиночкин ловко подпрыгнул, уцепился за борт, подтянулся на руках и, закинув ногу, мгновенно очутился в кузове. Дуся тоже ухватился за борт, что есть силы подтянулся и попробовал забросить ногу, но, видимо, грузовик был слишком высок. Дуся едва не сорвался. Тропиночкин сверху подхватил его под мышки и помог перевалиться за борт. Мичман тоже залез в кузов и сел рядом с Дусей на мешок. — Добро! — крикнул он шофёру. Машина вздрогнула и выехала из ворот.
И тут Дуся увидел, что тётя Лиза и бабушка не уехали домой, а всё ещё стоят на набережной против входа в училище. Заметив грузовик, они поспешили к нему, но шофёр, ничего не подозревая, прибавил ходу, и Дуся только услышал голос тёти Лизы: — Счастливо, Дусенька! Бабушка же молча стояла, махая рукой. Она, должно быть, не узнала Дусю, но лицо её было ласковым, добрым и светлым.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Васков: Пристрелили. Свои же, в затылок. Раненого добивали: такой, значит, закон. Учтем. Человека ведь одно от животных отделяет: понимание, что человек он. А коли нет понимания этого — зверь. О двух ногах, о двух руках, и — зверь. И тогда ничего по отношению к нему не существует: ни человечности, ни жалости, ни пощады. Бить надо. Бить, пока в логово не уползет. И там бить, покуда не вспомнит, что человеком был. Так, боец Четвертак? Галя: Так… Васков: Двоих мы там прищучили, Галя! Двоих — стало быть, двенадцать осталось. А это нам не страшно, товарищ боец. Это нам, считай, пустяки!..
Галя молчит.
Васков: Про Павла Корчагина читала когда? Галя: Читала. Васков: Читала, значит. А я его, как вот тебя, видел. Да. Возили нас, отличников боевой и политической, в город Москву. Ну, там Мавзолей смотрели, музеи и с ним встречались. Он — не гляди, что пост большой занимает, — простой человек. Сердечный. Усадил нас, чаем угостил: как, мол, ребята, служится... Галя: Ну, зачем же вы обманываете, зачем? Паралич разбил Корчагина. И не Корчагин он совсем, а Островский. И не видит он ничего и не шевелится, и мы ему письма всем техникумом писали. Васков: Ну, может, другой какой Корчагин?.. Ну, может, ошибся. Не знаю. Только говорили, что...
Куст хрустнул.
Васков: В куст! И замри!.. Только бы не заметили… Только бы мимо прошли… Только бы спины подставили… (убегает)
Галя бросается в другую сторону.
Резкий крик Гали: Мама-а-а
Звук автоматной очереди. Аккорд.
Голос Гали: Не было у меня мамы. Я подкидыш... Я в детском доме воспитывалась…. Ребята… Похожа я на привидение? Я – солистка в длинном платье… Он знаменитый… В небе тучи грозовые, облака… Ой, голова у меня побежала… Я с 25-го… Я с 25-го… За что меня? За что меня?… Мама…
На экране Галя в красивом платье уходит вдаль. Вокализ. Васков выходит, держит в руках Лизину пилотку.
Эпизод 23
«Встреча»
Васков: Не дошла Бричкина... Выходит, что проиграл я вчера всю свою войну, хоть и выбил верных двадцать пять процентов противника. Проиграл… Не смог сдержать немцев… Потерял ровнехонько половину личного состава… Растратил весь боевой запас и остался с одним наганом… Скверно выходит, как ни крути, как ни оправдывайся. Горько…
Девушки обнимают его, плачут на его груди. Он обнимает их.
Васков: Ну что вы, девчата, что вы!.. Эх, девчонки вы мои, девчоночки! Съели-то хоть кусочек, спали-то хоть? Рита: Не хотелось, товарищ старшина... Васков: Да какой я вам теперь старшина, сестренки? Я теперь вроде как брат. Вот так Федотом и зовите. Или Федей, как маманя звала... Женя: А Галка?.. Васков: Погибли наши товарищи смертью храбрых. Четвертак — в перестрелке, а Лиза Бричкина в болоте утопла. Выходит, что с Соней вместе троих мы уже потеряли. Это так. Но ведь зато сутки здесь, в межозерье, противника кружим. Сутки!.. И теперь наш черед сутки выигрывать. А помощи нам не будет, и немцы идут сюда. Так что давайте помянем сестренок наших, там и бой пора будет принимать. Последний, по всей видимости... Только нет у нас теперь артиллерии, девоньки.
Женя: Ничего, Федот, отобьемся! Васков: Держи, Рита, еще рожок к автомату. Только издаля не стреляй. Поняла ли? Рита: Поняла, Федот... Васков: Федей, наверно, проще будет. Имечко у меня некруглое, конечно, но уж какое есть... Ну, девчата, готовьтесь…
Голос Жени: Гады! Гады! За девочек! За девочек! Расцветали яблони и груши…
Автоматная очередь. Аккорд.
Голос Жени: А я с детства ничего не боялась. Скакала на лошадях, стреляла в тире...Стреляла в тире… Счастливое было время, веселое... Я вообще никогда не расстраивалась…Как глупо умирать в девятнадцать лет. Расцветали яблони и груши…
На экране Женя в красивом платье уходит вдаль.
Эпизод 25
«Рита»
Рита: Женя сразу... умерла? Васков: Нет. Добивали… Не победили они нас, понимаешь? Я еще живой, меня еще повалить надо!.. Рита: Болит? Васков: Здесь у меня болит. Здесь свербит, Рита. Так свербит!.. Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток фрицев? Рита: Ну зачем так... Все же понятно, война... Васков: Пока война, понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял? Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли! Что ж это вы со смертью их оженили, а сами целенькие? Дорогу Кировскую берегли да Беломорский канал? Да там ведь тоже, поди, охрана, — там ведь людишек куда больше, чем пятеро девчат да старшина с наганом!
Рита: Родина ведь не с каналов начинается. Совсем не оттуда. А мы ее защищали. Сначала ее, а уж потом канал. Васков: Да... Ты полежи покуда, я вокруг погляжу. А то наткнутся — и концы нам. Возьми. Два патрона, правда, осталось, но все-таки спокойнее с ним. Рита: Погоди! Помнишь, на немцев я у разъезда наткнулась? Я тогда к маме в город бегала. Сыночек у меня там, три годика. Аликом зовут — Альбертом. Мама больна очень, долго не проживет, а отец мой без вести пропал. Васков: Не тревожься, Рита, понял я все, Рита: Спасибо тебе. Просьбу мою последнюю выполнишь? Васков: Нет. Рита: Бессмысленно это, все равно ведь умру. Только намучаюсь. Васков: Я разведку произведу и вернусь. К ночи до своих доберемся. Рита: Иди. Завали меня ветками и иди.
Аккорд. Выстрел.
Голос Риты: На школьном вечере познакомилась с лейтенантом Осяниным. Мы с ним случайно оказались рядом и сидели, боясь шевельнуться. А потом стояли у окна. А потом стала женой офицера… А потом родила мальчика. Назвали его Альбертом — Аликом. А еще через год началась война…
Васков: Что, взяли?.. Взяли, да?.. Пять девчат, пять девочек было всего, всего пятеро!.. А не прошли вы, никуда не прошли и сдохнете здесь, все сдохнете!.. Лично каждого убью, лично, даже если начальство помилует! А там пусть судят меня! Пусть судят!..
Вокализ. На экране по очереди появляются девушки. Васков сидит в темноте, играет на гармошке «В лесу прифронтовом». На экране – лес, озеро.
Голос парня: «...Видишь, старик, на историю меня потянуло… Просто на днях приехал сюда старикан - седой, большущий - и с ним капитан-ракетчик. Капитана величают Альбертом Федотычем, а своего старикана он именует тятей. Дед здесь, оказывается, здесь воевал... Воевал, когда нас с тобой еще не было на свете. Чтобы были мы… Мы вместе с ними разыскали могилу — она за речкой, в лесу. Отец капитана нашел ее по каким-то своим приметам. Я хотел помочь им донести плиту и — не решился… А зори-то здесь тихие-тихие, только сегодня разглядел».
Васков сидит в темноте, играет на гармошке «В лесу прифронтовом».
Видео: «На экране по очереди появляются лица девушек. Звучит музыка».
Свет переводится на девушек, застывших как скульптурная группа.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
