Несколько лет назад в моем блокноте оказалось вот это стихотворение. Не случайно, писала размышления о чеченской войне, а стихотворение тогда зацепило, как что-то необычное, выпадающее из того строя мыслей… «Я уверен – когда-нибудь сбудется это – вся земля превратится в собрание добрых друзей. О войне позабудет усталая наша планета и последнюю пушку сдадут во всемирный музей ! А потом, через долгие-долгие сроки, встанет новая юность, сильна и стройна… и учитель не сможет на самом обычном уроке объяснить, что такое и самое слово: « Война» ( автор Дмитрий Лавров ). Я тогда, словно споткнулась об эти высказанные неизвестным мне поэтом мысли. Заглянул человек этак лет на 50-100 вперед… не меньше. Да не просто помечтал, а заявил: «я уверен…». Про таких людей, казалось, с утопически - фантастическими мечтами снисходительно говорят: «мечтать не вредно»… А ведь это мечта не одного поколения людей, живущих на планете. Помню, подрастая, довольно часто, даже в самые трудные периоды отчаянного выживания, мама говаривала: « все вытерпим, только бы войны не было»… 70-й год Победы в Великой Отечественной войне, а все еще никак не можем завершить счет – чего стоила миру эта война? А сколько их было на планете за эти десятилетия ? « У жизни и смерти еще не закончились счеты свои ? « - есть такие, очень точные, строки в стихах Булата Окуджавы, да и другие, предъявляющие счет, не вписывающийся в обычную статистику: »ах, война, что ж ты сделала, подлая, стали тихими наши дворы…» А мы рукой на прошлое – вранье ! А мы с надеждой в будущее – свет ! А по полям жиреет воронье, А по пятам война грохочет вслед… «Биться или мириться? « - задумали выяснить для себя норвежские футурологи и создали компьютерную статистическую модель, « с помощью которой решили узнать, будем ли мы воевать через… 40 лет ?...» И « модель показала, что к 2050 году воевать будут в два раза меньше, чем сегодня, и всего лишь 7% стран на всей планете». По мнению норвежских ученых, война практически уйдет в прошлое, как ушли или уходят дуэли, пытки и смертная казнь. Установлению мира на Земле будут способствовать несколько определяющих факторов: снижение темпов рождаемости и младенческой смертности, распространение высшего образования и, как следствие, повышение культурного уровня среднестатистического обывателя и уважения к человеку, уменьшение доли молодежи в населении планеты, удорожания оружия и ведения войны и даже эффективная работа миротворцев ООН» . Что ж, надо пожить, чтобы это увидеть. Тем более, это уже вторая попытка ученых, спрогнозировать будущее в таком трудном вопросе. Создав данную статистическую модель в 2000 году, они назвали «20 стран, которые с вероятностью более 50% будут воевать в период 2001 по 2009 год. Из них 16 стран воевали на самом деле». (« Оракул» 04/2013 ). Как видим, погрешность в цифрах была невелика. Но главное, нет мира на планете… и похоже еще долго не будет. А ведь никто не хочет умирать ни на войне, ни в боевых действиях, ни от взрывов, ни на площадях, ни в колоннах, ни сгорать заживо в зданиях… Однако, включишь телевизор и …вздрагивает что-то внутри от увиденного. И снова мысли «про это «. Не находишь разумного, логического объяснения тому, что происходит сейчас в Украине. «Власть» называет контртеррористической операцией то, что сотворили в Луганске, Одессе, Славянске, Донецке… А я не могу забыть увиденное и услышанное: обыкновенная украинская женщина, стоя у своего дома, стена которого пробита и разрушена снарядом, без надрыва, слез, в каком-то недоумении спрашивает: « разве нормальный человек, с полным разумом может творить такое ? « . И что-то горько от этого вопроса? Такое же недоумение и почему-то стыд… Помните Твардовского: « Я знаю никакой моей вины в том нет, что другие не пришли с войны, в том, что они – кто старше, кто моложе - остались там. И не о том же речь, что я их мог, но не сумел сберечь. Речь не о том, но все же, все же, все же...". Это о Великой Отечественной войне. О войне… Последнее дело, расстреливать из боевой техники тех, кто пришел проголосовать, омерзительно, жестоко- показательно убивать беременных женщин, добивать тех, кто горит заживо, и с высоких трибун «власти» констатировать, как это сделано успешно… Это фашизм в квадрате. Судьбы что ли совсем не боятся? Гнева и проклятий в поколениях? Ведь не смертники же, все те, кто теперь отдает приказы – воевать против своего народа? Отвечать все равно придется за это безумие? Хоть ты «семи пядей во лбу», хоть у тебя «начисто мозг отсутствует», хоть ты «евромайданутый», хоть ты трясешь своими капиталами…, хоть ты облеченный народным доверием, пылающий праведным гневом… Что скажут дети тех, кто вырастет без отцов, убитых вчера, позавчера… только за то, что хотели жить в стране, где были защищены их права, обеспечены условия, даны гарантии и свобода на нормальную человеческую жизнь?
«А знаешь, как хочется жить…» Так биться или мириться? А то душам и сердцам нет покоя… И чтобы ты не делал, а мысли главные все равно « про это».
Если проехать теперь, в шестидесятые годы, мимо нашего завода, виден красивый виадук над железнодорожными путями. Молодежь, что выросла за тридцать лет привыкла к нему. Но старшее поколение знает эти места другими, помнит: пройдет, бывало, по железнодорожному пути большой состав, и на всем трамвайном пути до самой Нарвской заставы останавливаются трамваи, люди идут пешком. Помню, как наши рабочие заговорили об этом с Сергеем Мироновичем, и Киров сказал: — Давайте построим тут мост, чтобы поезда шли своим ходом, а трамваи — своим. И решение было принято. От Петергофской, Трефолевой повели стройку. — Киров опять был здесь ночью, — говорили на заводе. — Следил, как строится.
. И уже не жаловались на трудный путь пешком, верили, что скоро все наладится: «Киров там...» Редко кто в городе не видел, не слышал Кирова или даже лично не беседовал с ним. Беседовать он мог с любым просто, задушевно, как с близким знакомым. Стоило подойти: — Нужно бы мне поговорить с вами, Сергей Миронович. — А ты заходи, — отвечает. И назначает время. На любой вопрос ответит, ко всякой просьбе отнесется серьезно, а главное, если пообещает сделать, сделает, если скажет, что не может, обязательно объяснит почему. «Наш Киров» — звали его рабочие. Друга, товарища видели в нем. Знали и гордились путиловцы: — Киров очень любит наш завод. «Путиловцы тон задают стране», — говорит. И в лихую, и в радостную минуту любит повторять: «На то вы и краснопутиловцы». И люди знали: на то и краснопутиловцы, чтобы все преодолеть, добиться победы, никогда не спасовать, не сбиться с пути, не уступить своего места в передовой шеренге борьбы за счастье народное, за коммунизм.
СМЫВАЮ С СЕРДЦА НАКИПЬ...
1931 год. Вступило сельское хозяйство страны в полосу сплошной . Мы знаем уже целые колхозные округа. — Слыхали, у дяди Саши Рыбакова, двадцатипятитысячника-то нашего, в МТС на Дону дела идут отлично?! — рассказывает Остахов. Говорит, что и по радио слышал, и сам читал. Меняет и меняет свое название наша газета. Теперь называется уже «На штурм 32000». Опубликовано в ней сегодня веселое, острое «Письмо Каримова в редакцию заводской газеты тракторостроителей»:
Из Стамбула, Гамбурга, Турина Самый специальный ваш спецкор И небезызвестный вам Каримов Начинает этот разговор. Мой привет, товарищи из цеха! Как программа? Все ль в порядке с ней? Я пишу, тринадцать стран объехав, Повидавши множество морей...
Сын башкирского печника, комсомолец, воевавший с Дутовым, слесарем-трактористом пришедший из армии на Путиловский завод, Каримов — депутат Ленинградского Совета, секретарь партийной ячейки на сборке. Родилась ячейка, когда осваивали программу выпуска 3 тысяч тракторов в первом году пятилетки. За самоотверженный труд в составе 320 лучших ударников Советского Союза премирован Костя Каримов путевкой на поездку вокруг Европы.
...1931 год. Вышла книга нашего рабочего — . Называется «Линия наибольшего сопротивления». Посвящается ударникам тракторосборочной мастерской тракторного завода «Красный путиловец». Во вступлении своем автор пишет: «Было много побед и много поражений на нашем пути. Были дни, когда не давали ни одного трактора, и почва выскальзывала из-под ног растерянных администраторов. Но взятая партией линия — линия наибольшего сопротивления — руководила нами и мы побеждали. Учтите наши ошибки, товарищи! Пусть учится на них тот, кто некрепок, кто падает духом перед трудностями. Пусть читатель, прочтя эти страницы, получит хорошую зарядку для новых боев на трудовом фронте социалистической стройки. Трудности существуют для того, чтобы их преодолеть». Множатся добрые вести о краснопутиловцах по всей стране. 10 июня 1931 года мы рапортовали о выпуске 25 тысяч тракторов. А всего через несколько месяцев, в памятное 13 ноября 1931 года, пошел на колхозные поля уже наш 34-тысячный трактор, последний в счет пятилетнего задания. За 2 года и 7 месяцев на «Красном путиловце» выполнена пятилетка . Это достижение не одного человека, не группы людей — всего многотысячного коллектива. Каждый рабочий родного завода трудится за двоих. Идет к победному досрочному завершению пятилетка завода.
В нашем цехе, как и на всем заводе, коммунисты задают тон в техническом прогрессе. Сами мастера, они борются против расхлябанности, плохой работы. Живет в цехах суровая наша рабочая критика, не щадит никого. Споткнулся — отвечай. Откровенно тебе об этом скажут, прямо в глаза, перед всем коллективом, остро, по-рабочему. Как-то Ефрем Кутейников вступился было за молодого токаря, попрекнул Василия Дийкова: — Что это ты так на парня ополчился? Сам знаешь, рабочий он хороший. Ну ошибся, с каждым бывает. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается. — Верно говоришь, умеет он работать. Потому с него и спрос. А ругали его именно за ошибки, чтобы сам он и другие люди на этом учились. За хорошее — спасибо, плохое — не спустим. Совсем без брака пора работать. У Василия Семеновича Дийкова есть право так говорить. С огромным уважением отношусь к нему: за все считает себя человек в ответе, где трудности — первым объявится, плечо подставит. И словно угадывает, где его подмога нужна. Нравится мне Дийков еще и потому, что он прямой, не любит скрывать своих и чужих ошибок. Не раз говорил: — То, что мешает, с завода вон. Уйти должно. И добивается этого. Без шума, без крика — делом. Начальник участка, он во всем наравне с рабочими. Только разве ответственность на себя берет наибольшую. О нем всегда говорят: настоящий коммунист. ...Весна 1932 года. Мы делаем первые мощные, в 100 лошадиных сил, советские легковые автомобили Л-1. Пять «Фордзонов» в каждой машине и ни одной заграничной гайки.
. Старшим мастером — Костя Яковлев. Интересный человек. Собственно, старый знакомый, только я спустя годы узнал об этом: это же он, Костя Яковлев, вел тогда первый «Фордзон» на демонстрации. Как-никак первый советский тракторист! Он недавно из-за границы приехал. В Америке был, на заводах там в числе первых советских специалистов изучал автотракторное дело. Лицо молодое, а совсем седой. Я помню, удивился очень, когда впервой мне его показали. — Это от Юденича память у него осталась, — рассказали мне. — Мальчишкой возил снаряды на позиции, попал к белякам в засаду. Дали лопату, могилу себе рыл, да чудом спасся. Только рука пробита. Для Л-1, нового автомобиля, нам поручено осваивать коробки скоростей, шестеренки, задний мост, коленчатый вал. Новое, трудное дело... Как-то недоглядел я за станком, вовремя не отладил его. В брак пошел коленчатый вал! Случай в моей практике редкий и тяжелый. Очень переживаю случившееся. А тут вообще трудности с отладкой станков для новой продукции. Подходят майские праздники. Мой третий Первомай на заводе. Третий год не со стороны гляжу — шагаю в рядах краснопутиловцев. Путь, как всегда, дорогой наметанной: через проспект и площадь Стачек к Дворцовой площади. Флаги, транспаранты, портреты и лозунги. Песни, танцы, игры. И в движущейся колонне — шутки, смех. Говорят, где-то у Нарвских ворот мой портрет висит. — Якумыч, никак ты?—слышу. — Вот это да! Здорово! — Володька, Володька, видишь, что ли?
, у Нарвских ворот вижу галерею портретов. Я еще не узнаю себя. И пока смущенный, но довольный ищу портрет, по весело вспыхнувшему хохоту тех, кто впереди, вдруг улавливаю недоброе. Первый, кого я вижу на портрете, Константин Наумович Гуревич, наш инженер. Он изображен как Иисус, несущий в правой руке... крестовину, знаменитую крестовину, которую никак не наладят на заводе. Портрет очень точен, и я невольно улыбаюсь. И в ту же секунду вижу себя: идет Карасев, сгорбленный под тяжестью лежащего на плече... коленчатого вала! А под портретом объяснение написано крупно и ясно: «По вине тов. Карасева срывается важное задание». Я не слышал, что говорили рядом. Мне казалось, вся площадь смеется мне вслед. Повернул в переулок. Не помню, где шел. Вдали замолкал шум демонстрации. «Значит, так, — думаю, — работал, трудился, старался, и все по боку? Не сумел раз — и готова карикатура, да еще какая злая! Ладно бы на заводе — так нет же во время праздничного шествия выставили перед всей Нарвской. На весь Ленинград осмеять!» Со стыда горит лицо. Кажется каждый прохожий показывает на меня пальцем. Дескать, посмотрите-ка, это же и есть тот самый Владимир Карасев — наладчик, по вине которого станок выпускает бракованные детали. Нечего сказать, праздничная у меня получилась демонстрация! И обида, жестокая, горькая, уже разъедала душу и растворяла стыд. «Как так, — думаю, — сколько недосыпал, есть забывал, работал на «отлично», вносил рационализаторские предложения, первые в стране создали с Кутейниковым и Дмитриевым бригаду изобретателей и рационализаторов, неплохую бригаду. Экономисты успели подсчитать — многомиллионную экономию даем заводу. Словом, уж не мы ли старались, сил не жалели... А все, оказывается, не в счет. Они, значит, ничего не ценят». Пошел домой. Лег, мозг работает напряженно, тревожно. Решаю: раз так, не пойду больше на работу. Не ценят — значит не нужен. Ну и пусть ищут других, получше.
И после праздника не пошел на завод. Нудно, пакостно, тяжело на сердце. Валяюсь на диване, словно . Проходит день в тревожном раздумье. Медленно тянется бессонная ночь... Второй день... Вечером приходят ко мне Кутейников и Дмитриев. Прямо с работы. Оба встревоженные, взволнованные. — Что же ты в такую страдную пору заболел? — спрашивает Ефрем Кутейников. — Болезнь — не мать родная, злая мачеха для человека, — примирительно говорит Вася Дмитриев. Молчу. Прячу глаза от товарищей, боюсь встретиться взглядом. — Температура-то какая? — допытывается Василий. Не выдерживаю и зло отвечаю: — Как у всех людей. Кому до этого дело? Ефрем с Василием переглянулись. Помолчали. Потом Кутейников спросил: — Это как понимать? — Как хотите.
Скоропостижно скончался нахимовец, выпускник Высшего Военно-морского училища им. М.В.Фрунзе, офицер советского и российского ВМФ Саша Клевиц. Однокашники - нахимовцы, выпускники Высшего Военно-морского училища им. М.В.Фрунзе выражают глубокое соболезнование родным и близким покойного. Светлая память об Александре Константиновиче Клевице навсегда сохранится в наших сердцах.
За два дня до парада мы вечером съездили на Красную площадь, чтобы там, на брусчатой мостовой, примериться и почувствовать твёрдость шага. При прохождении торжественным маршем у Мавзолея нахимовцы вызвали восхищение своей «моряцкой» выправкой у всех невольных зрителей, оказавшихся у здания ГУМа, Главного универмага Москвы.
Накануне Первомая мы провели торжественное собрание нахимовцев и офицеров. Полной неожиданностью стало чествование в связи с юбилейной датой моего рождения. Сказанные от сердца в мой адрес слова и всё, что было связано с этим вечером, стало для меня по-особому памятным и дорогим. В особенности подарок, вручённый нахимовцами: макет Царь-пушки с надписью «Н.М.Бачкову в день 50-летия от моряков нового поколения». Не успели оглянуться, как наступил Первомай. Перед отправкой на Красную площадь я поздравил нахимовцев с радостным весенним праздником. Мы заблаговременно приехали в назначенную точку высадки из автобусов в Колокольном переулке. Оттуда строем направились на Красную площадь, заполненную парадными войсками, и встали рядом с суворовцами Калининского училища. На наше счастье, выдался теплый и солнечный денёк. Стены Кремля и окружающих зданий красовались в своем праздничном убранстве, радовали глаз. Ровно в десять, после боя курантов, раздался зычный голос командующего парадом. Грянул встречный марш оркестра. Из Спасских ворот выехал автомобиль с принимающим парад, а ему навстречу от Исторического музея - автомобиль с командующим парадом. Приняв рапорт, министр обороны Р.Я.Малиновский стал объезжать войска и поздравлять с Первомаем. С некоторым волнением и робостью ожидали и мы приближение Малиновского к колонне суворовцев и нахимовцев. И вот его автомашина, развернувшись, остановилась перед нашим фронтом. Я уловил одобрительную улыбку полководца, когда он произнёс: «Здравствуйте, товарищи суворовцы и нахимовцы!» Мы что есть духу дружно ответили: «Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза!» И так же звонко, но ещё громче трижды прокричали «ура!» на поздравление. Когда автомашина удалилась от нас, я про себя отметил: «Молодцы мои питомцы!» Мы с нетерпением ждали команды «К торжественному маршу», чтобы проследовать к Историческому музею и пройти парадным шагом мимо Мавзолея, на трибунах которого стояло руководство партии и страны, высшее командование Вооруженных Сил. Считанные минуты длилось наше довольно напряженное прохождение. Но я успел рассмотреть на трибуне улыбающегося Н.С.Хрущева с поднятой в руке шляпой, Р.Я.Малиновского, С. Г.Горшкова и других, приветливо отдавших нам честь. А также услышал бурные аплодисменты в наш адрес и восторженные выкрики с гостевых .
Дойдя до установленного комендантом места, я вышел из строя и окинул взглядом движущиеся, как по линеечке, шеренги своих усердно вышагивающих питомцев. Сердце моё окатило тёплой волной от того, как, едва поспевая, старательно держа равнение, шли на левом фланге самые маленькие - Алик Харкута и Миша Горелик. Я вошел на специально предназначенную площадку. Там уже стояли генералы, возглавлявшие свои парадные батальоны. Среди них был и контр-адмирал С.Д.Солоухин, начальник Высшего военно-морского училища имени М.В. Фрунзе (ошибка, начальником в этот год был Д.Г.Ванифатьев). Мы поприветствовали и поздравили друг друга с праздником, успешным прохождением торжественным маршем. Здесь же невдалеке я увидел нашего первого космонавта майора Юрия Алексеевича Гагарина, которого две недели назад Москва бурно чествовала после исторического полёта в космос. Неожиданно он пробился ко мне и выразил своё восхищение нахимовцами. Мы познакомились, и я не упустил случая пригласить Героя Советского Союза в наше училище и на «Аврору», являвшуюся нашим учебным кораблём. Он с радостью принял моё приглашение, пообещав вскоре навестить...
Первый в мире летчик-космонавт СССР Герой Советского Союза Ю.А.Гагарин среди нахимовцев на «Авроре». Задерживаться в столице не было необходимости. В ночь на 2 мая я выехал в Ленинград на «Красной стреле», находясь под волнующими впечатлениями парада и торжественного фуршета в Кремле. Утром на перроне вокзала меня радостно встретил капитан 1 ранга Таршин. Следом поспел и спецпоезд с нахимовцами из Москвы. Через час старшие воспитанники с офицерами, преподавателями и родителями устроили нам тёплый и сердечный приём на Петроградской набережной. Жаль, что среди них не было моей Нины Дмитриевны. ...Опять потекли спокойные и упрямые дни учебных хлопот и будничной работы. В середине мая, 19-го числа, мои питомцы отметили день рождения пионерии. В честь этого праздника нахимовцы 5-х, 6-х и 7-х классов повязали под свои форменные темно-синие воротники красные галстуки. Незабываемые минуты торжественной пионерской линейки. Я - в роли главного пионервожатого. Нахимовец пятого класса Володя Винокуров, высоченный не по годам знаменосец нашей пионерской организации, которой присвоено имя Героя Советского Союза матроса Евгения Никонова. Это надо было видеть, с каким энтузиазмом на марше «отбивали ножку» недавние парадники.
После ужина был блестящий пионерский бал, на который пришли учащиеся из подшефной школы, родители нахимовцев-ленинградцев. Юные пионеры резвились, играли в свои любимые игры и даже танцевали под училищный оркестр. Присутствующие выражали начальнику политотдела капитану 1 ранга А.А.Стенину своё восхищение происходящими событиями в клубе, высокие стены которого были облицованы старинными синеватыми изразцами на флотскую тематику. ...Истекал месяц май. У нахимовцев семи возрастных групп заканчивались программы учебного года. Одиннадцатиклассники готовились к своим выпускным экзаменам на аттестат зрелости. Словом, училище было занято своими обычными делами и заботами. В последний день мая у нахимовцев-выпускников, как и во всех школах страны, было экзаменационное сочинение по русскому языку и литературе. В конференц-зале за отдельными столами сидели и потели над избранной каждым экзаменующимся темой. Все, и нахимовцы, и преподаватели, одеты по-праздничному, на столах букеты цветов. Учителя мерно прохаживались между столами, наблюдая за работой своих подопечных. Нахимовцы трудились старательно, спокойно, с уверенностью в своих знаниях. Училище тогда давало весьма высокую подготовку нахимовцам, и многие из них оканчивали училище с отличным аттестатом зрелости, а некоторые - с золотыми медалями. В том, 1961 году золотые медали получили двое нахимовцев - Мартынов и Пищенков.
На шлюпке по Нахимовскому озеру.
В начале июня, перед летними каникулами, всех воспитанников отправили в оздоровительный лагерь, расположенный на Карельском перешейке у берегов чудеснейшего озера, получившего своё новое название - Нахимовское. Там в течение месяца наши питомцы занимались различного рода спортивными играми, на шлюпках ходили по озеру на вёслах и под парусами, купались и соревновались в плавании. А ещё с удовольствием играли в военные игры на местности, собирали ягоды и грибы в лесу. Я частенько наезжал к ним в лагерь и с увлечением наблюдал за их «проделками». Однако основной моей заботой в то время являлась организация выпуска нахимовцев, окончивших училище. После сдачи ими экзаменов весь ритуал выпуска происходил на палубе «Авроры». Там им торжественно вручались аттестаты зрелости, курсантские погоны и новые ленты для бескозырок. Там, у Краснознаменного флага «Авроры», они присягали на верность Родине. Там их поздравляли начальник политотдела Ленинградской военно-морской базы и учебных заведений вице-адмирал Н.М.Кулаков, командование училища, родные и близкие.
На палубе «Авроры».
После праздничного обеда мои воспитанники с нашивками курсантов первого курса высших военно-морских училищ, доселе скрытные курильщики, задымили как паровозы. Тут уж я им был не указчик. Невольно вынул из кармана свой излюбленный «Казбек» и, чувствуя, что делаю что-то не так, как следовало бы в таком случае, пустил портсигар по кругу. В начале июля все нахимовцы (кто из воспитательно-оздоровительного лагеря, кто с кораблей Балтийского флота) были возвращены в училище для отправки к своим родным и близким на каникулы. Лишь сироты и те малыши, за которыми не прибыли их родственники, остались в училище и свои каникулы проводили «по-домашнему» на Нахимовском озере. С детской завистью они провожали своих друзей-сверстников по домам. Мне искренне было жалко их, но ничего тут не поделаешь: таковы парадоксы жизни. И чтобы как-то сгладить их чувство печали и легкого уныния, я отправился вместе с ними в наш лагерь, где создали для них все условия, близкие к семейным. Вскоре они смирились со своим пребыванием в лагере и как ни в чём не бывало бойко резвились на лоне природы. Одна часть офицеров и учителей, временно освобожденная от трудов праведных, уже находилась в отпуске, другая только готовилась к нему. И мне был предоставлен летний перерыв в работе. Вместе с женой, которая до сих пор продолжала жить в Измаиле, мы поехали снова в Карловы Вары, в санаторий «Империал». Там в это время, оказывается, лечился или просто отдыхал мой непосредственный начальник адмирал С.Г.Кучеров. Он был крайне удивлен моим появлением в этих краях, когда я ему представился. Там же я встретил генерала Бабаджаняна - командующего Одесским военным округом, ранее мне знакомого по службе. Этот добрейший и милейший человек запросто поздравил меня с прибытием на столь благодатный курорт. По соседству с нашим люксом размещалась чета народного артиста Черкасова, а этажом ниже - чета композитора Соловьева-Седого и их шурина композитора Оскара Фелыцмана. С Василием Павловичем и Оскаром я частенько играл в бильярд. Мы таким образом не только познакомились, но и сблизились. Помнится, когда стало известно о том, что я начальник Нахимовского училища, Василий Павлович предложил мне организовать для питомцев концерт-воспоминание, связанный с фильмом о нахимовцах «Счастливого плавания». «Вот будет здорово! - сказал он при этом. - Мы обязательно пригласим на этот концерт Черкасова, который снимался в этом фильме в главной роли».
Переговоры с Черкасовым Василий Павлович, естественно, взял на себя. Тот со скрипом согласился и попросил командование училища позвонить ему в Ленинграде, чтобы согласовать дату и время концерта. Так вот, забегая вперед, сообщаю: я вышел на него осенью. Он весьма любезно разговаривал со мною и вдруг, как бы между прочим, спросил меня об оплате, заломив при этом сумму, непосильную для бюджета училища. О нашем разговоре я тут же сообщил по телефону Василию Павловичу, который сказал мне: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!.. Я с ним потолкую». На том всё и кончилось: концерт не состоялся. Конечно, не совсем приятно вспоминать, а тем паче обнародовать такие деликатные вещи. Но это жизнь во всех её проявлениях. Хорошо подлечив свою язву желудка, я в августе возвратился из Карловых Вар в Ленинград. Тем временем в училище согласно установленной разнарядке уже прибыло новое пополнение малышей-кандидатов с флотов и флотилий, а также из Ленинграда и Москвы. Предстояло принять 80 ребят из более двухсот кандидатов, желающих стать нахимовцами. Отбирали на местах, прежде всего сирот - детей погибших и умерших военнослужащих, а уж потом детей офицеров, мичманов и служащих военных ведомств. В задачу приёмной комиссии входило выявить вполне годных по состоянию здоровья ребят для последующей учебы в высших военно-морских училищах. К сожалению, многих прибывших для поступления кандидатов по здоровью отсеяли и отправили домой. Чего греха таить, были среди отчисляемых и такие, чьи пробивные родители стремились всеми правдами и неправдами спихнуть свое чадо с рук, непригодное по здоровью и к тому же не хотевшее быть нахимовцем. В таких случаях нам приходилось убеждать не мальчика, а его напористую родительницу, чтобы она благоразумно смирилась и отвезла домой единственного сына. Одновременно с прохождением медицинской комиссии ребята держали конкурсные вступительные экзамены по русскому языку (диктант), арифметике (письменно). Проверялись также способности в английском, так как в училище изучали на высшем уровне только этот иностранный язык. К слову сказать, по окончании училища нахимовцы сдавали специальный экзамен на присвоение звания военного переводчика английского языка и получали соответствующий диплом. После конкурсных экзаменов происходил основной отсев кандидатов, и прежде всего тех, кто получил двойки. Все зачисленные в училище, разумеется, несказанно радовались и по-детски выражали свой неописуемый восторг. Разумеется, вместе с ними ликовали и мы. Было приятно видеть их сияющие мордашки с блестящими глазами.
Наконец-то приём закончен. Отчисленные разъехались по домам, а поступившие, переодетые в матросскую форму, на три недели отправлены в нахимовский лагерь для «оморячивания» на озере. Там они приобщались к начальной нахимовской жизни в коллективе своих сверстников под руководством офицеров-воспитателей и их помощников-мичманов. Сухие августовские деньки и хорошие климатические условия позволяли новоиспеченным нахимовцам укрепить здоровье, обрести первые флотские навыки. А воспитателям - выявить отдельных лоботрясов с дурными наклонностями и привычками, будоражащих коллектив. Вот почему мы отбирали не 75 ребят, положенных по штату училища, а 80, с расчетом отсева по разным причинам и обстоятельствам. Кстати сказать, штатная численность нахимовцев в училище предусматривала 525 воспитанников во всех семи классах (ротах), в каждом из которых по три группы (взвода) по 25 нахимовцев. Первая рота - одиннадцатиклассники, седьмая - пятиклассники. Такова была тогда организационная структура Нахимовского училища. В последних числах августа «новобранцев» доставляли в Ленинград к началу учебного года. Их устраивали в спальном и учебном корпусах, выдавали учебники, письменные принадлежности. Затем на «Авроре» происходило торжественное посвящение в нахимовцы. Радости не было предела. И я гордился ими. Ведь это был мой первый опыт - нахимовцы моего набора.
Посвящение в нахимовцы — торжественное вручение нахимовской ленточки. А.А.Раздолгин. Нахимовское военно-морское училище. — СПб.: Издательско-художественный центр «Штандарт», Издательский дом «Морской Петербург», 2009.
— Да, — говорит Решетов, — это правда. Люди даже попрекали. Хоть и сами старались мастерство блюсти, а тем подарком корили. И часы те я подальше запрятал. Теперь, когда хозяева мы себе сами на заводе, да и во всем государстве, награда — честь человеку. И грамоту ли, благодарность от народа напоказ выставляем. А уж орден-то с какой гордостью человек в руки берет! Вот оно, как жизнь повернулась. — Твой-то орден где, дядя Миша?—говорю я. Недавно было у нас большое торжество: летом 1931 года за выпуск отечественных тракторов награждена группа наших путиловцев. И среди них орденом Ленина — Дийков, орденом Трудового Красного Знамени — Решетов. — В радости, по большим праздникам и семейным торжествам надеваю. Горжусь и берегу. — И, немного помолчав, говорит строго:—Только вот сегодня радоваться-то причин нету. Глянь-ко, что делается. Вишь, его сколько, браку? Какой я мастер, за что орден ношу? Он поворачивается и идет, за ним Рыбаков. Стайка новичков молча расступается. Смотрят смятенно вслед мастерам большие черные глаза под соломенными бровями. ...Как-то в обеденный перерыв доводится нам с Васей Дмитриевым встретить у стенда брака Мак Грегера. Высокая фигура его с седеющей головой в приметном отутюженном костюме видна издали. Он стоит молча, вчитывается в описание брака. Увидел меня. Недоумение и искреннее удивление на его лице. Спрашивает на своем ломаном языке, с акцентом: — Ваш брак, мистер Карасев? — Видно, мой. — О! Вы не наладил станок? Деталь не шел годный? — Наладил... А чуть программу увеличили — брак пошел. — Вы же не отвечаете за программу, вы наладчик. Я знаю, вы и премию получили. — Хорошо изучили наши порядки, мистер Грегер. Нас действительно премируют не за выполнение программы, а за качество проведенной работы. Но мы-то знаем: программа зависит фактически от качества нашего труда. Может, прямой вины наладчика и нет в браке, а косвенная есть. Чего-то, значит, не предусмотрел, не додумал.
. Мак Грегер не отвечает. И вдруг спрашивает доверительно: — Скажите, зачем все это делать? Все эти стенды? Заметил недоумение на моем лице, не дает мне ответить, продолжает: — По совести скажите, разве это по-хозяйски? Собирать сюда брак и прощать тем, кто его делает? Нет, мистер Карасев, это расточительство. Вы еще бедная страна. Очень бедная. Так можно в трубу летать! — Не полетим... И брак мы не прощаем, вместе стараемся его уменьшить — нерадивых и малоопытных надо нам обучить. Раздраженно пожал плечами: — Пустое. За брак — штраф. За испорченный металл, за лишнюю электрическую энергию, за износ станка и инструмента — штраф. За все штраф. И расчет! — Вы у себя в Америке так и делаете? — Только так. И почему только в Америке? Везде. Какому хозяину нужны убытки? Хозяину нужна прибыль. А иначе зачем рабочий? Завод у вас или пансион благородных мальчиков? Теперь мне не дает ответить Василий Дмитриев. Он решительно вмешивается: — Нам тоже нужна прибыль, мистер Мак Грегер. Для государства, народу нужна. Только нам надо, чтоб и костюм получился, и понтрой научился. Люди-то у нас — самая большая ценность. Многие пришли из деревни. Они и машины-то раньше не видывали. Работают и учатся, с бою берут технику. — Я верно понял, с боями? — Да, именно с бою. — С бою... — вновь пожимает плечами наш собеседник. — Я часто слышу здесь это слово. Но вы же не на войне? — Нет, воюем. Воюем с капиталистами всего мира. Терпим иной раз потери, но уверенно идем к победе. Наш верх будет. Василий волнуется. Скачут, перебивая друг друга, «слова с дырочками»: — Мы же все создаем заново — заводы, домны, города. Пятилетка у нас. А мы еще не все умеем. Вот и приходится учиться на ошибках, самим учиться. Для этого и стенды брака устанавливаем. — Но зачем вам непременно пятилетка? Делайте спокойно то же самое за двадцать пять лет.
. — Нет, не хотим. Нельзя нам. Не затем мы делали революцию, чтоб отсталыми быть. Вот так, мистер Грегер. А через годик-другой не будет у нас столько брака. И витрина нам в этом тоже поможет. Слушает внимательно. Не хочет понимать или вправду понять не может? — Вы неутомимые оптимисты. И не только вы — все русские такие. Одержимые. Я вчера видел одного молодого человека. Он кончил работу. Ему сообщили, что на смену не придет напарник, заболел. И он опять разложил инструмент и стал работать, вторую смену. Его никто не просил. А он стал. Сам! Ни один американский рабочий этого бы не сделал. — Ну, это-то понятно. Я бы тоже не остался, — говорю, — если б в вашей Америке работал. На Генри Форда, что ли, стараться? А этот наш парень на себя работает. — Вы меня сделаете коммунист... — смеется наш консультант. — Если бы обо всем этом я когда-нибудь рассказал, мне бы никто не поверил. Фантастический роман... — Он говорит это уже всерьез, без улыбки. — А вы напишите. Здорово будет! Мак Грегер смотрит, высоко подняв брови: — Зачем? Этого же никто не напечатает! — Один брак получится, без витрины. Да? — говорю. И мы оба смеемся. Первое общение с представителем капиталистического мира осталось в памяти накрепко. Над многим заставило задуматься.
«НА ТО ВЫ И КРАСНОПУТИЛОВЦЫ...»
Я тружусь в рабочем коллективе, где крепки революционные традиции. Очень хорошо психологию путиловских рабочих выразил первый рабкор наш, Егор Власов. Простыми, верными словами он писал. Писал так:
Хоть читаю плохо, Пишу неумело, Но зато на свете До всего мне дело...
Мы и сейчас помним твои светлые слова, Егор Власов. ...Июнь 1930 года. Изготовлен первый экземпляр бесчервячного трактора с сырыми некалеными шестернями. Всего изменено в нем 8 деталей при общем числе 700. Он работает на ферме № 7 ЛСПО и в отчаянных условиях, на кочках и болоте, дает 14 лошадиных сил на второй скорости!
. Первыми мы набиваем шишки, но и идем первыми. Что же делать-то? Не знала раньше Россия поточной системы, не было никогда у нас конвейера. К тому времени прибыл из Америки очень нужный нам восьмишпиндельный «Футборт». Притирку ведь до сих пор делали коловоротом с пастой, вручную — «туда-сюда», «туда-сюда»... А этот станок — специальный для расшарашивания сразу восьми отверстий. Он должен делать зенковку и притирку отверстий под клапаны. Но мы, наладчики, намучились с ним. Никак не можем пустить. Недоработана, видно, конструкция: нет стабильности. Все восемь фасок нужно делать на одной высоте, должен станок работать синхронно. Но добиться именно этой синхронности нам и не удается. А тогда что пользы от такого станка? Знаем, что в трудностях Мак Грегер не помощник, и все же обращаемся к нему. — Станок совершенный, — отвечает он. — Помочь бессилен. Надо отладить... Но в том-то и все дело, что он не отлаживается: одно отверстие притирает больше, другое меньше, а то и вовсе, глядишь, притрет «навечно»... Не выходит, ну что тут придумаешь! А все наши интересуются, покоя не дают — и мастера, и рабочие. Сам директор завода, Карл Мартович Отс, ежедневно наведывается в цех и заботливо обо всем расспрашивает. За день уж не меньше раз десяти подойдут ребята, чтобы спросить: — Как дела? Скоро ли, Володя? Нет бы дать сосредоточиться, поработать человеку — только на нервах играют! Одному вежливо скажешь, другому не выдержишь и нагрубишь, третьему совсем не ответишь, смолчишь. Интерес к станку очень большой. И вот однажды...
. Было часов около одиннадцати. Только ушел Карл Мартович, ушел в тяжелом раздумье: настройка никак не удается. Слышу, опять кто-то подошел, спрашивает: — Ну, как дела идут, Карасев, скоро станок наладишь? Молчу, даже не отзываюсь. Думаю только, как бы от этих вопросов избавиться. Знаю, все тревожатся. Но ведь понятно, кажется, получись что — сам первый от радости на весь цех закричу. Чего же до времени спрашивать? А этот вновь, более настойчиво: — Загордился! Не иначе, дела идут успешно? «Успешно!» Ну уж тут я не выдержал, вспомнил, как на флоте матросы поминали — и двенадцать апостолов, и божью мать, и трех святителей. Человек заливисто засмеялся. И сквозь смех говорит: — А это у тебя здорово получается. Быстро оборачиваюсь. Около меня стоит... Сергей Миронович Киров! Готов провалиться сквозь землю. — Не стерпел. Вы уж, Сергей Миронович, простите. — Ничего, бывает хуже, — протягивает руку, улыбается.
нельзя назвать частым гостем на нашем заводе. Нет, он вовсе не гость. Мы с ним встречаемся постоянно, как с членом нашего коллектива. Состоит он на учете в партийной организации завода. Знает каждого рабочего, часто выступает в цехе. Его никогда не сопровождают начальники. И идет он всегда прежде всего в цехи. Рассказывали, будто сказал он директору одного завода: «Рабочие себя лучше чувствуют, когда над ними директорской опеки нет». Какую же неловкость я испытывал из-за своей грубости! Но на то он и был Кировым, чтобы не дать мне понять, что видит мое смущение. Как-то незаметно перевел разговор на наш неудачный станок: — Недаром люди говорят — на чужой каравай роток не разевай. А вот Демьян Бедный про дирижабль Цеппелина сказал прямо: «Хороша Маша, да не наша». Так нельзя ли свой станок смастерить? Может, быстрее выйдет, как думаешь? — Признаться, не думал... — А следует. Вокруг нас уже собрался народ. — До каких же пор на чужом выпасе нагуливаться будем?—говорит Сергей Миронович.—Такой нагул очень дорого стоит. Пора бы и избавляться от фордовской «помощи». Первую пятилетку выполняем с успехом... Да еще раньше срока. Смотрите, растет Магнитка, строится Кузбасс, новые заводы. Уже вон какая у нас подпора. Чудеса творим! А тут со станком справиться не можем. И чего в нем мудреного, в том станке. Такой же свой собственный делать надо. Говорит, а в глазах озорные огоньки. Сразу не поймешь, не то вызывает на спор, не то в самом деле всерьез настаивает. Но эта мысль задерживается лишь на мгновение.
— По-моему, если попробовать, обязательно , — говорит Киров. — Только по-хозяйски пробуйте, с доверием к своему таланту... А то еще сохранилась эдакая робость к собственному дарованию. Становится ясно, хочет Сергей Миронович, чтобы почувствовали мы, как велики наши силы, чтобы не дали им дремать. Сказал и ждет ответа. — Хорошо, Сергей Миронович. Подумаем над этим всей бригадой. Да, видно, тут и не только нам одним надо думать. — Верно. Всем надо думать. Знаешь, — обращается ко мне, — как в народе говорят? Гуртом и батьку легче бить. Один ум хорошо, два лучше, три и совсем хорошо. К нам подходит директор завода. Киров протягивает ему руку: — Вот это кстати. Очень нужен ты нам сейчас, Карл Мартович. Мы тут разговорились насчет станка. Говорят люди — самим можно сделать. Так по доброму совету Сергея Мироновича Кирова и была на нашем заводе создана своя конструкция восьмишпиндельного станка. «Нашенский», новый станок скоро заработал. А «Футборт» так и не пошел. Когда Киров наблюдал наш станок в работе, я не выдержал и сказал: — Золото, Сергей Миронович, только даром затратили на фордовского мертвеца...
— Не грусти, — ответил , — учимся хозяйничать. И хорошо учимся. А придет время, и Америка нам золото будет платить за наши машины. Бодрость, жизнерадостность, умение вызвать у каждого человека, с которым он встречался, интерес к делу, разглядеть в нем хорошее и убрать скверное, искренняя простота — эти черты Сергея Мироновича Кирова запомнились мне навсегда. Его не только уважали — любили. Прекрасная человеческая натура его покоряла людей. Человек ленинской закалки, Киров словно излучал свет, бодрость, радость жизни, неизбывную веру в дело партии. ...1931 год. Помню, тогда уже переехал я из Лавры в Фонарный переулок. Ездил на завод на своем мотоцикле круглый год, независимо от погоды, в дождь, снег, мороз. Едешь, смотришь кругом. Ну, конечно, новые, хорошие дороги — первое, что заметит мотоциклист. Да и многое другое бросается в глаза. Появились каменные дома, выросли школы — радуешься. Глядишь, день ото дня меняется старая Нарвская застава, растет, набирает мощь завод и думаешь: «Это мы воздвигли, нам партия помогла». И знаешь: много сил, умения, энергии, души своей вложил в это Киров.
