Кто спорит ? Судьбу создают… Но, вряд ли, получается организовать жизнь так, чтобы в ней не было места тревогам, конфликтам, раздражению, обидам, претензиям, ссорам, усталости, переутомлению…,вряд ли можно избежать природных аномалий, катастроф, локальных сражений, малых войн, выяснению, кто главней… Отзвучали майские праздники, набирает свою силу весна, мир радуют по - настоящему летние, хотя и майские деньки… Нам бы дышать и не надышаться этим неповторимым воздухом, ловить тонкие ароматы нарождающейся природы… Но так случилось нынче, что нас всех осаждают вопросы, от которых не можешь уклониться, так как они навязываются. В то же время не можешь ответить на них, так как они превосходят наши возможности. Вот и замираешь ежедневно в тревожном ожидании, а что грядущий день готовит ?
Что готовил нам апрель, мы уже знаем. Многие тогда астрологи в один голос говорили, что « события в соседнем государстве могли быть спровоцированы сразу несколькими астрономическими ситуациями» : отмечая, что четыре планеты Уран, Плутон, Юпитер, Марс …образовали «большой крест», что событие это не разовое. Повторяется периодически, что предрекало всегда какие-то критические события . В отличие от нынешних в Украине, они проходили быстро. Так долго конфигурации держатся редко (в качестве примера астрологи называли 1917 год, 1991-й ). Нашлось и научное объяснение факту образования Кардинального Креста в апреле : « наложились» на конфигурацию два затмения… Не оспариваю то, в чем не очень сильна. Только не могу освободиться от мыслей, что не только движение планет в поднебесной породило украинские события, разошедшие кругами по европейским странам, больше в нем человеческого фактора, «затмения» в мозгах, которые, в отличие от вселенских длятся и длятся. И все чаще задаешь себе вопрос : сколько же можно жить на нервах, в горечи, ненависти, печали, слезах? Душа устает… И появилось от того у меня совсем простое желание: если астрологи предсказали « критические события», может они , сумели увидеть и то, когда же это может кончиться? Когда уйдет эта сумятица мнений, мыслей, чувств, настроения, а главное – ДЕЙСТВИЙ, чтобы «продышать» стрессы и ощутить себя, как и полагается, обновленными, сильными, абсолютно спокойными и счастливыми? И я не удержалась, чтобы не заглянуть в гороскопы мая, почитать, о чем рассказали конфигурации планет, звезд и прочих знаков для астрологов ? Тем более, что ЕЩЕ 4 мая планеты, образующие «крест» разошлись ? И что ? Узнала много неожиданного. Удивительного для себя, чем хочу поделиться для тех, кому это тоже интересно. «Ну, а теперь настало время снова встать ногами на землю», - прочитала я в предсказаниях астрологов на сайте о Вселенной. « Хотя еще не раз возникнет чувство, что все в мае должно быть по крупному. Усиливаться будут негативные проявления. Будет казаться, что в этом месяце вы переживаете все очень остро, и люди вокруг слишком эмоциональны, а порой даже чрезмерно реагируют на вещи..., но даже, если что-то пошло не туда или наоборот зашло слишком далеко, будут стремления быстрее это исправить, внести коррективы…» Поразили и другие подсказки. Например, « очень важно, чтобы в этом месяце вы умели прощать. Будьте открыты к тому, чтобы увидеть того или иного человека в новом свете или позволить ему пересмотреть свои слова и поступки. Многим из вас в течение этого месяца придется неоднократно поменять свое мнение, для того, чтобы не сойти с пути , который для вас является правильным… Это очень волнующий месяц. Возвышенное никуда от вас не уйдет, поэтому сосредоточьте свое внимание на земле, сделайте так, чтобы все ваши намерения и замыслы вращались исключительно вокруг вас и того, что вы можете сделать своими руками в этом мире…
В такой период полезно обратиться сразу ко всем своим пяти чувствам – включить их: нюхайте, пробуйте на вкус, слушайте звуки, следите за тем, что попадает в ваше тело снаружи, сосредоточьтесь на своем питании, как на одном из главных приоритетом этого месяца.
Это позволит погрузиться в чувство доброжелательной радости, которое настойчиво пытается добраться до вашего сердца. В этом месяце важно избегать бездействия и праздного ожидания, чтобы получить результат придется действовать нелинейно. Просто поверьте, что ваша интуиция заставляет вас делать нужное дело , в нужное время и в нужном месте. Ведь сейчас для вас открыт поток естественной природной энергии, который ведет вас в правильном направлении …» Есть в прогнозе, на удивление самые добрые житейские советы: « будет просто отлично, если вы выберетесь из дома, пройдетесь босыми ногами по траве, вдохнете запах цветов, прикоснетесь к растениям и послушаете пение птиц…» Как будто не астрологи, а доктора, со своими лечебными советами. Вслушайтесь еще в один :» в этом месяце действительно стоит искать радость и наслаждение в природе, даже, если вы не хотите прикладывать для этого особых усилий, просто получите удовольствие, ухаживая за цветком, который растет в горшке на вашем подоконнике..». Во как ! Здорово ! Так и хочется поверить, что сама Вселенная гораздо более тонко чувствует, что «сформировался огромный энергетический поток, как для самой Земли, так и для населяющих ее людей. У многих произошли в жизни определенные изменения, которые только поспособствовали нарастанию этого потока…» и теперь настало время исцеления от душевных потрясений… « Сейчас очень важно,- подсказывают астрологи, - чтобы вы черпали энергию снизу, чтобы в вашей жизни был прочный и надежный фундамент, который будет питать вас энергией и поможет выдержать тот стремительный поток событий, которое сегодня переживает человечество «. Хочется поверить ! В том числе и предсказанию не менее именитого астролога Павла Глобы на май, который заверяет: « ждать переломного момента в ситуации на Украине, осталось немного». А почему бы и нет. Ведь именно он восемь лет назад предсказал распад Украины в 2014 году. Жить с верой в хорошее, это самое То сегодня ! Я о себе говорю. А может еще для кого-то !
— А ну вас!.. — отмахнулся дядя Андрей. — Давайте, ребята, позавтракаем. Он сгреб со стола книги, тетради, перенес на диван. Тут я увидел, какой в комнате беспорядок. Что они, прибрать не успели? — Я же тебе сказала, Андрей... — Ни в какую они столовую не пойдут! — рассердился дядя Андрей. — Я сейчас спущусь в гастроном, и мы попируем. Не каждый день приезжают ко мне сын с племянником. Он схватил фуражку и вышел. Светлана Иванна пожала плечами. Подражая матери, пожала плечами и Мариэтта. Мы остались вдвоем. — Видал?— спросил Валерий и отвернулся к окну. И я тут только понял, почему в нашем доме и в доме у деда никогда не говорили о Светлане Иванне и я не знал о существовании Мариэтты. Светлана Иванна — вторая жена дяди Андрея. Мариэтта — не его, ее дочь. И они командуют в доме и командуют дядей Андреем. Я никогда не видел его таким приниженным. Хотя ничего занятного на улице не было, кроме чахлых деревьев, Валерка смотрел не отрываясь в окно. Затылок у него вздрагивал. Раньше я ненавидел Валерку. Теперь я его жалел. А что, если бы мою маму, мою милую маму заменили такие Светлана Иванна и Мариэтта? Впору повеситься! Дядя Андрей вернулся с .
— Валерка, скатерть! — скомандовал он, разгружаясь. Они постелили скатерть. — Тарелки, стаканы! Он расставил по столу бутылки с лимонадом — вишневым и яблочным, большой шоколадный торт, колбасу, сыр и булки. — Светлана, нельзя ли чайку? — крикнул он. Из соседней комнаты вышла Мариэтта: — Мама ушла на доклад. Мариэтта взглянула на стол, передернула носом. — За квартиру счет принесли, а Андрей устраивает пышные фестивали! — сказала, как взрослая. Теперь я, понял, почему Валерка отца называет «Андреем». Мариэтта, села, поставила локти на стол и уставилась на меня, Хотя бы тарелки расставила, очковая змея! Дядя Андрей включил в штепсель .
— Завтра по плану, ребята, вы у нас, на ракетных, — сказал он, нарезая колбасу и аккуратно раскладывая ее на тарелке. — Покажем. Посмотрите наше чудо, и, если позволит погода, может быть, выйдем в море. Он оживился и, казалось, не замечал Мариэтты. А она налила себе лимонаду и принялась есть. Вы бы видели, как она ела! Колбасу, сыр уминала, будто не ела три дня. Отрезала большущий ломтище шоколадного торта. Жевала, запивая все лимонадом. — Знаете что, ребята? Пока закипит чайник, вы ешьте. Да ешьте побольше, а то...— Дядя Андрей покосился на Мариэтту — шоколадные крошки прилипали у нее к подбородку. Он поднял стакан с лимонадом. — За тех, кто в море! И повторил: — Нажимайте, ребята! Мы доели то, что осталось от Мариэтты (уничтожала она еду с космической скоростью). Разговор при ней вовсе не клеился. А мне было обидно за дядю Андрея. Офицер, командир ракетного катера, а это что-нибудь да значит, и вдруг допустил, что очковые змеи заползли в его дом!
Проводив нас до крыльца, оглянувшись (не увидела бы Мариэтта), он сунул Валерию в карман несколько . — Не надо, папа! — Молчи,— шепнул дядя Андрей. Он довел нас до калитки. — До завтра, ребятки! — До завтра! Хороший он человек... — Ты представляешь, Максим, вот так каждый день, каждый день...— сказал вдруг Валерий. — Как я их ненавижу! Я не стал спрашивать, где его мама. Умерла или дядя Андрей с ней разошелся? Уже стемнело, зажглись фонари на Гвардейском проспекте, и в гавани стали загораться огни. Они вспыхивали, как фейерверк, перебегали с места на место, появлялись то высоко, то низко. И когда мы вышли к морю, перед нами снова возникла гриновская картина: целое море огней, для нас еще непонятных; опытный глаз моряка различил бы, что они означают. И маяк подмигивал огненным глазом. Мне показалось, что я в Зурбагане. У ног моих плещут холодные волны, и пустынное, темное море зовет меня вдаль...
РАКЕТНЫЕ КАТЕРА
Ракетные катера стояли у пирса, как большие серые птицы. Мы с Валерием попали на флагманский катер. Командовал им дядя Андрей. Вчера он был словно другим человеком. Сегодня это был волевой командир. Стоило едва заметно кивнуть головой, дать знак глазами — и его уже понимали без слов. Только и слышалось: «Есть, товарищ капитан третьего ранга!», «Есть, товарищ капитан третьего ранга!» Не только люди — все умные, удивительные машины подчинялись ему. Он, радушный хозяин, повел нас по кораблю. По сравнению с «Никоновым» ракетный катер был лилипут перед Гулливером, но на нем было все, как на большом корабле, только в меньших размерах: и каюты, и кают-компания, в которой кожаные диваны мигом могли превратиться в спальные места, и камбуз с плитой, на которой едва умещались две сковородки или кастрюля с борщом. Нам показывали все, что не составляло секрета, и дядя Андрей объяснял, как работают те и другие приборы — умники и хитрецы. Привел он нас в боевую рубку, где собрано все управление, и показал таинственную кнопку: нажмешь — ракета вылетает из своего убежища, называемого «ангаром», и устремляется к цели. О том, что чувствует командир корабля, нажимающий кнопку, дядя Андрей уже говорил — в Таллине, когда был у нас дома. Матросы — ну чуть постарше меня, на каких-нибудь два с половиной — три года, — показывали нам каждый свое «хозяйство». И тут, честное слово, я понял, как мало знаю и сколько узнать предстоит. А усвою ли я то, что нужно? В классах все казалось мне куда проще. Ан нет, где уж тут простота! «Современный корабль — это вещь»,—- сказал какой-то шутник. И вот мы собрались в боевой рубке со сплошной стеклянной стеной и слышали, как на мостике над нашими головами дядя Андрей отдал приказание: со швартовов сниматься. И корабль дрогнул, вышел из бухты в широченное открытое море.
По Балтике гуляла густая волна, и толстые струи воды потекли по стеклу. Я никогда не ходил на торпедном катере, только читал о нем, знал, что Фрол Живцов вывел свой катер из «вилки» и Никите Рындину в походе «всю вытрясло душу», но те катера уже устарели — могли устареть же за двадцать лет! А этот — ракетный — стремится вперед, словно птица... Эх, жаль, что мы не увидим стрельбу! Катер описал большую дугу, вернулся к причалу и снова затих, как птица, сложившая крылья. — Понравилось? — спросил дядя Андрей. Кто бы сказал, что не понравилось? Лишь ненормальный. Конечно, за те годы, что я буду учиться, построят и новые корабли, и они, мало того что будут быстрее ветра скользить по волнам, может быть, станут взлетать, парить в воздухе и снова врезаться в волну; но если и не построят таких, я пойду на ракетные катера. Не поход на огромном крейсере, который был тоже хорош, а вот этот короткий, но поучительный выход был моим первым крещением в соленой купели (кажется, так называл службу морю Новиков-Прибой). В этот день я почувствовал себя моряком не потому, что был в форме. Я почувствовал, что ничего мне не надо, кроме соленого моря, в котором бежит мой корабль. Конечно, придется много учиться. Что запомнил я о великолепных приборах, которыми на корабле управляли умело матросы? Только названия этих приборов: «Нептун», «Гюйс», «Русалка». А устройство их, принципы действия? Это все впереди. Придется много ночей просидеть над учебниками.
Первый, кого я встретил в училище, был отец. На плечах— полковничьи погоны. Он приехал в Медицинскую академию на доклад: пришил и прирастил матросу руку, оторванную лебедкой. Такое дело, а он говорит о нем скупо, почти в двух словах. — Вместе поедем домой, сынок. Получил разрешение вернуться в свой госпиталь. Я зайду за тобой вечером. Но, уходя, говорит такое, что я настораживаюсь: — Мама так ждет тебя! Она ведь совсем одна. Ингрид скрашивала ей одиночество... Мне только вчера снился сон: мы с Ингрид бродили по лесу. И она потерялась. Я кричу: «Ингрид, Ингрид! Ингрид, ко мне!» Ее нет и не слышно. Ни хруста веток под лапами, ни лая. Куда же она задевалась? Я хожу и кричу: «Ингрид, Ингрид!..» И я чувствую, что больше ее никогда не увижу. Дома, бывало, проснешься, протянешь руку — она тут, с тобой рядом. Лизнет тебе руку. А здесь я проснулся на крейсере и не мог убедиться, что она не пропала... — У нас большое горе, сынок! — говорит отец, поднимаясь, — он торопится на доклад.— Вот от мамы письмо. Прочти и помни, что заживают самые глубокие раны... «Дорогой мой сыночек. Пишу тебе о нашем горе. Ингрид у нас больше нет. Совсем больше нет нашей Ингрид. Я уезжала в командировку и оставила ее на попечение Натальи. Без меня у Ингрид родились щенки. Наталья знала, что Ингрид не пускает к своим щенкам посторонних, но все же стала их ворошить. Ингрид укусила ее. Наталья вообразила, что Ингрид взбесилась. Конечно, не была Ингрид бешеной, она защищала щенят. Но Наталья позвала знакомого милиционера...»
Бог ты мой! Мне только вчера на глаза попалось в газете стихотворение Щипачева «Собака»: «Под самое дуло, к , к теплым, слепым ползункам. Она не показывала оскала. До этого ли! Жарко дышалось ей. Черное дуло искало белое пятнышко между ушей». У Ингрид между ушей было черное пятнышко. Славный такой полумесяц. Она, наверное, надеялась: дверь откроется, и я, папа, мама придем к ней на помощь. Мы не пришли! «Щенята тоже погибли. Я опоздала на один день, — пишет мама.— Отец больше не хочет видеть Наталью. Я ей сказала об этом. Она страшно обиделась. «Я из-за вас хожу на прививки». Ингрид! Черный комочек спит у меня на руках; щенок с еще не стоящими ушками, переваливаясь, бегает в Кивиранде по саду; озабоченная взрослая Ингрид спешит мне на помощь, когда я держусь за борт потерпевшей крушение «Бегущей». Ты готова была за меня отдать жизнь! А как ты просила: «Не уезжай». Будут другие щенята, будут другие овчарки, но Ингрид на свете не будет уже никогда... . Можно любить горячо, но можно и горячо ненавидеть. Я сейчас ненавидел тетку Наталью. И такие люди еще о себе воображают! Только Вадиму я рассказал о своем горе. Не каждый поймет, что можно горевать о собаке, даже если собака твой верный и преданный друг. Когда кто-то пожалел Лайку, сгоревшую в космосе, Самохвалов принялся разглагольствовать, что одна собачья жизнь, принесенная в жертву освоению космоса, — чепуха. Собака — всего лишь собака!.. И я скрыл от остальных одноклассников свое горе.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
— Да что там, — он посмотрел на меня, — не верили они просто в наши силы, тянули страну в подчинение к капиталистам... Только здесь люди не из таковских, показали рабочие, с кем им по пути. Поработаешь, познакомишься с людьми, поймешь, что такое путиловцы. Полный разгром оппортунистам путиловские большевики учинили. Газа Ивана Ивановича не слыхал? Узнаешь. Сейчас он у нас секретарем райкома. А тогда из армии на завод вернулся. Пришел по заданию партии. И повернул с ядром старых коммунистов и кадровыми рабочими тут все у капитулянтов. На заводе сказали тогда рабочие: «Гнать их по шеям! Мы за генеральную линию партии — за индустриализацию! Ни одной советской копейки за границу! Соберем советские тракторы из своих деталей, сделанных на «Красном путиловце!» Так сказали, так сделали. И ассигнования те отменили. Сам увидишь, от первого до последнего винтика в тракторах, почитай, все делается руками советских рабочих. Но туговато пока еще. А с блоками беда. Ты, парень, на самом ответственном участке.
. Мы расстаемся. — Миску завтра не забудь!—смеется, открывая белоснежные зубы на загорелом лице, сероглазый. Весело киваю ему на прощание.
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ
Очень скоро я понял, как гордятся рабочие своим заводом, как самоотверженно борются за его честь. Это я видел во всем: и когда мы шли на работу, обсуждая заводские дела, и в самом цехе, и в свободное время, когда встречался с товарищами. Люди жили интересами своего завода. Да и может ли быть иначе? «Красный путиловец» — на самом переднем крае в стране, на виду у всей пятилетки. И это ж целый город, большой, кипучий, полный жизни. Где там пробочному или тем более какой-то лудильной вайнтрибовской мастерской? Эх, Никола! Говорил: «Будешь гайки завинчивать». Гляди, какие задания! Может ли быть более боевое: обеспечить страну новыми машинами. И каждый, кто работать умеет, на виду. Исподволь, внимательно, с интересом присматриваюсь к людям. Трудится в нашем цехе Иван Гаврилович Салтыков, удивительный токарь. Внешне — ну точно один из охотников на — чуть сутулый, с длинными свисающими усами. Рабочие над ним любовно подтрунивают. Он ведь действительно охотник и тоже «знаменитый»: за всю жизнь, говорят, ни одной утки не убил...
Чудесной, добрейшей души человек Иван Салтыков, И мастер первоклассный. Стоит только приглядеться к его работе. Все четко, точно, нужное под руками. Ни одной минуты не уходит даром. И как хорошо, мастерски знает процесс работы, как умело меняет скорости. Какие уж там аварии или поломки. Пользуется всей доступной мощью станка, у него он всегда имеет полную нагрузку. Редкий талант у старика, совершенная точность в работе. Удивительное чутье. Он даже мерительного инструмента не признает, ни штангель не нужен ему, ни микрометр. Только нутромером и кронциркулем померяет — и готово. — Дядя Ваня, тут бы пару соточек снять, — просит кто-нибудь из молодежи. — Ну что ж, это можно... Замерит на линейке кронциркулем: — Вот так... Теперь я нутромерчиком. Видишь? Бери! И хочешь — проверяй, хочешь — нет, все точно. — А у тебя что не выходило-то? Ну, покажи... Незаметно, невзначай вроде показывает Салтыков молодым самое важное, раскрывает свой «главный секрет»: — Его чуять надо, резачок. Постигаешь? Давно уж и я сам теперь в «стариках» хожу. Но учителем своим и по сей день считаю мастера Михаила Павловича Решетова, того, кто первый встретил, первое задание мне дал и другом стал на долгие годы. Не знаю, кто другой умел ли так толково и просто объяснить непонятное и не словом только, а делом в любую минуту показать у станка, как лучше работать. Очень терпелив мой учитель. Спокойно следит за тем, как я постигаю новое. И еще одно у него золотое свойство: заметит, бывало, твой успех, обрадуется, как ребенок. Увидишь, что рад он твоей удаче, хочется горы своротить. И похвалит он как-то по-своему, обязательно добавит: — Ну вот и вышло у тебя лучше, чем у меня, старика. Любо-дорого посмотреть. А сам настоящий умелец — механик, токарь, шлифовщик, фрезеровщик. «Что твой Никола Зернов, — думаю я, — да только на другую погудку, закалка другая, все оттого, что не «сам по себе» человек живет. Не кустарь-одиночка — рабочий огромного коллектива». Вся группа наших цехов называется Тракторный завод имени М.И.Калинина. И носит имя Всесоюзного старосты неспроста: Михаил Иванович, председатель ЦИКа, оказывается, работал здесь. И даже остался. Трудятся на его токарном теперь другие.
— ...Можно?—С невольным волнением я берусь за рукоятку. Какой же он легонький в ходу, недаром к нему все больше ставят женщин. Любят старики-путиловцы рассказывать о том времени, когда в пушечной мастерской работал токарем молодой Калинин. Изменилось, мол, многое здесь с тех пор и еще изменится, но революционные традиции живут и будут жить всегда. О них, этих традициях, и напоминает тебе, молодому, старый маленький станок. Служит работяга живым свидетельством минувшего, памятником доброй и дорогой славы, честно работает на будущее, тоже не хочет отстать. Идет жизнь сегодняшняя на «Красном путиловце» вровень со временем революционным. В 1924 году сделали первые пять тракторов, первые свои! В 1926/1927 хозяйственном году вышли из ворот завода уже 400 тракторов, в 1927/28 краснопутиловцы дали 1 100 машин — первую тысячу отечественных! А в минувшем 1928/29 году — 3050! Завод за год утроил выработку. И вот уже на нынешний, второй год первой пятилетки перед краснопутиловцами была поставлена задача — выпустить 10 тысяч тракторов. Цифра неслыханная. Но и она сейчас оказалась позади. Мы уже работаем в счет встречных 12 тысяч! На огромном кумачовом полотнище в нашем цехе четко выписаны Ильичевы слова из речи на VIII съезде партии: «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это — фантазия), то средний крестьянин сказал бы: «Я за коммунию» (т. е. за коммунизм)». И оттого, что я в числе многих участвую в создании этих машин, оттого, что мы уже работаем в счет нового года пятилетки, побивая собственные планы, у меня такое чувство, словно физически ощущаю движение времени, бег его. Да, тут в цехах сейчас пересекаются прошлое, настоящее и будущее...
Недавно произошел у меня памятный разговор. Работает на заводе замечательный человек Василий Семенович Дийков. Душа чудесная, какой-то совершенной честности человек и скромности, простоты редкой. Работает он на сборке настройщиком. Когда настраивает, обязательно в заточку сам принесет и понаблюдает, чтобы все при нем сделали. Все сам от начала до конца, никакого дела человек не чурается. Действует на людей безошибочно, личным примером. Все на глазах рабочих, не шумливо. Василий Дийков по глубокому сверлению и расточке единственный, говорят, такой специалист во всем Ленинграде, лучшего специалиста нет. Василий Семенович— член партии с 1918 года, участник гражданской войны. И вот именно он, Дийков, как-то вдруг говорит мне: — Да ты, Карасев, оказывается, не только мореплаватель, но и плотник. Работаешь, как старый мастеровой... Где научился? Я рассказал ему о своем пути в технику. Слушает с интересом. Говорит, что мы — и я, и он, и Решетов — все в цехе, кто делает наши советские тракторы, выполняем завет Ленина. Что главное сейчас — мастерство и смелость: — Со стариков пример нужно брать, вот с кого. Ну и дерзкий народ. Хоть бы тот же дядя Миша. Знаешь, что сделали они, старики-то, в 1923-м? На моих глазах было. Я тогда недавно сам еще на завод пришел. Подошел, слушает и тот морячок долговязый, Коля Скворцов,— живая душа, «корешок» балтийский. На соседних участках свела нас судьба. Жадно впитывает рассказ Дийкова. — Вызвал директор в конце 1923 года старых мастеров, говорит: «Правительственное задание нам — приступить на нашем заводе к выпуску тракторов». Легко сказать — приступить. Нет таких специалистов, нет специального оборудования, а старые станки изношенные. И времени в обрез. Но если партия оказала краснопутиловцам такое доверие, как можно его не оправдать?! Так старики и ответили... А тут доставили на завод «Фордзон». Америка не продала нам. Купили в Турции. Разобрали старики эту «заморскую штучку», думали, смотрели. И решили: «Справимся с такой машиной. Да еще кое-что в ней заменим, чтобы лучше была». Это они пока что себе загадали, потому что докопались старики до одного дела: у «Фордзона» неудачна конструкция червячной передачи. Именно тут и нашелся наш дядя Миша. — Слишком великая часть энергии расходуется на то, чтобы преодолеть сопротивление от трения, — говорит. — И это снижает коэффициент полезного действия трактора. Понять порок конструкции — это, сам понимаешь, уже полпути к его устранению. Но все-таки только полпути. Как пройти остальной отрезок дороги? Ну, тут и сгодилась смелая мысль. Применили другую передачу, планетарную, позволяющую ослабить силу трения.
. Сделали путиловцы трактор новой конструкции, испытали, и стало ясно, что советский трактор мощнее американского, считай, наполовину! Ясно? Да вдобавок меньше съедает горючего. Из деревни письма идут: не нарадуются люди. Так и пишут: экономная, мол, не жадная машина. Я это знаю. Тут ведь как вышло: в Верховье-то, в мою родную деревню, попал наш «Фордзон» путиловский — из первой тысячи еще. Это только надо понять, что такое трактор в Олонецкой губернии. Да... Вот тебе и старики... Любопытно мне. Завожу разговор с Михаилом Павловичем Решетовым. Бросил взгляд. Отмалчивается. — Откуда взял? Было, не было... Потом пристально посмотрел в глаза, строго сказал: —— Спрашиваешь, правда ли? Раз тебе говорят на заводе — значит, правда. У нас про человека лишнего не скажут. Так живем. По делам и слова. Коротко и ясно. И я не обижаюсь на резкость. Заводские нравы мне очень по душе. Дружно живут здесь люди. — А только это еще не все, — говорит Решетов. — Это точно, неудачная конструкция была у Форда. И передавать тяговую силу на крюке, конечно, вроде просто, да худо: не набирает своей мощности «Фордзон». Это инженер Ярош предложил другую конструкцию, сейчас вот изготовляют ее. Наши советские инженеры хотят из двигателя извлечь не 10 лошадиных сил, а 12, да к тому же при наименьшей смене числа деталей. Дело уж на лад идет. Готовимся к серии, тут все надо учитывать.
Михаил Павлович Решетов
История с трактором заставила задуматься. Нечего, значит, быть слепым кротом. — И молиться на технику нечего, застой один только от такого коленопреклонения для человека. Все создано им, и сам человек — главный творец нового, — размахивая рукой и глядя на меня сверху вниз, взволнованно и уверенно чеканя каждое слово, говорит Коля Скворцов. Он умеет сказать! Творец нового... Цепочкой вьется мысль. Нового, полезного... Надо все же когда-то выяснить: неужели путиловские рабочие делали те нательные кресты? Знаю теперь, делали рельсы, вагоны, арки мостов, сложнейшие драги. Да полно, отливали ли кресты на заводе? — Дядя Миша, — осторожно спрашиваю, — а правда ли, что путиловцы кресты нательные выпускали? Вот вы, например? Мне о том один дьяк говорил. — Было такое дело, — как-то безразлично ответил Решетов. — До меня еще было. Делали тут, только очень давно... А вот церковь походную сам помню. Приходилось ею заниматься. В войну ее у нас мастерили. Отличная была. Да мало ли чего тут делали! Когда-то и чешую к конской сбруе мастерили, а то и всякие гирьки, разновесы. Заставляли еще и кое-что похуже... Я жду продолжения, но Решетов вдруг замолкает. Что же похуже? И, словно в ответ на мои мысли, дядя Миша говорит: — ...А похуже то, что в давнюю пору заставил хозяин тогдашних мастеров из железа кандалы лить. Самые настоящие кандалы. На руки, ноги. Не видел? Сходи в музей, посмотри «браслет на цепочке». И вот история случилась тут с этими кандалами знаменательная.
. Я прошу: — Расскажите, дядя Миша. — Отчего ж, расскажу... В прошлом столетии это было. Уж больно стало невмоготу, и взбунтовались рабочие: на заводе хуже, чем на каторге. Ну, бунтовщиков тех схватили, конечно. Схватили и заковали в кандалы, в те, значит, самые, что делались на заводе. Заковали и погнали. В места далекие да гиблые, где слышен только звон кандальный... — Неужто правда это? — Правда... Про то каждый на заводе знает! История переходит от деда к внуку. Все верно: и кресты, и кандалы самые настоящие — все было. Талант и совесть рабочего человека и так переводить можно. Ну, ладно, кончай перекур. Мы смотрим, как вкатывают на платформу еще один «». «Федор Петрович» — так любовно и ласково окрестили и зовут его у нас все. Нет, не горе, не кандалы и кресты, а счастье, жизнь, освобождение от ярма несет наш завод людям. Добрый путь тебе на поля страны, детище наше, меченное пятиконечной звездой и заветными буквами «ФП». Еще один в счет 100 тысяч, Лениным завещанных!
«Холод, недоедание, неустроенное помещение... Мы, курсанты, сидели в шинелях, и мы и преподаватели мерзли... Но никогда не было слышно ничьих жалоб, никогда не пропускались лекции, не видно было невнимательных лиц». «Газета «Красный Балтийский флот» нам предсказывала: «Пролетят недели, месяцы, быть может, годы, — с ученической скамьи встанут моряки, достойные своего призвания. Они перейдут к штурвалу, к машинам, на мостик командирами, пойдут в светлые залы академии — к высотам морской науки...» Предсказание сбылось. Мы стали флагманами, учеными, академиками, закаленными в боях адмиралами...» Какой контраст с нашей жизнью, не правда ли? Книжку деда читали запоем. В Лиепаю приходим мы не утром, а днем. Днем мы стояли по борту, глядя на порт, на город и на приближавшийся баркас с пионерами. Они направлялись в гости на крейсер. Ну и набит же баркас — до отказа! И вот уже близко от крейсера им пересекает путь толстый, похожий на жабу буксир, разводит крутую волну. Волна подбегает под самый баркас, раскачивает его, опрокидывает... И ребята высыпаются из него, как лук из лукошка. Беда! По команде матросы «Никонова» мигом . Бунчиков и Белкин торопливо сняли свои кителя. Дмитрий Сергеевич смотрел на них с завистью — с одной ногой не пойдешь спасать утопающих.
Мы взмолились: — Разрешите и нам!.. — Только тем разрешаю, кто плавает хорошо! — на бегу крикнул Бунчиков. Мигом скинули мы брюки и форменки. Самохвалов и тут не удержался: — Товарищи, на помощь пионерской организации города Лиепая! Вперед! Но мы уже сбегали по трапу в спущенные матросами шлюпки: я, Вадим, Коломийцев Алешка, Игорь Нечкин... почти весь наш класс! Эх, пионеры! Живут в приморском городе, а как топоры идут ко дну. Вода довольно холодная. Ныряю за утопающим, вытаскиваю — парень довольно увесистый, начинает хвататься за меня, топит. Стукнул его по башке и волоком дотащил до шлюпки.
Словом, всех вытащили на крейсер. Наглотавшаяся воды пионервожатая устроила перекличку. Вся мокрая, выкрикивала она имена и фамилии. Сами понимаете, пионеры не стояли в строю, в боевой готовности, с поднятой кверху рукой: всегда, мол, готов. Они в разных позах сидели и лежали на палубе. Корабельный врач хлопотал возле них. Стояли лишь самые крепкие. Нахватались страху, бедняги! Я вспомнил, как мы чуть не утопили «Бегущую» в бухте Киви. Нам было тогда не до смеха. А мы всё же марсофлоты! Ничего, они скоро очухались. А с берега уже спешили катера и баркасы. Не хватало лишь вертолета для полной иллюзии катастрофы. Родители пионеров, стеная, взбирались по трапам. За ними следовали портовые власти, милиция. Мамаши бросались к уже обсохшим ребятам. Портовые власти интересовались подробностями происшествия. Молодой репортер возмущался: — Я хочу знать фамилии спасителей, хочу их заснять для газеты, а мне отвечают: «никоновцы» или «рыцари моря»... Что за «рыцари моря»? — Нахимовцы,— с улыбкой сказал командир. — Они у меня люди скромные, в рекламе не нуждаются. На то они и «рыцари моря». — Значит, герои остались неизвестными? — в свою очередь, сострил репортер. Слышим возмущенный голос: — Элеонора, тебя же обезобразили!.. Где он, этот негодяй? Кто изуродовал мою дочь? Действительно, у белокурой девчонки вырван большой клок волос. Вадимка нырял за ней и вытаскивал ее за волосы. И вот получил благодарность... — Подайте мне его! Кто он?..— не унималась мамаша. — Я,— выступил Вадим храбро вперед (если бы она воскликнула: «Кто спаситель?» — он бы и ухом не повел). — Дорогая, благодари же его, обнимай!.. — вдруг разрыдалась мамаша и утопила Вадима в слезах и в объятиях. Влип!
А репортер уже нацелил на него аппарат и записывал что-то в блокнот... Все кончилось благополучно. Ослабевших мамы увезли сразу домой, а другие — и среди них, представьте, девчонки,— хотя и хлебнули соленой водички, остались у нас и расспрашивали о нахимовском, о нашем плавании, осматривали корабль и даже пытались выступить с самодеятельностью. Но пионерская самодеятельность явно не удалась: голоса дрожали, ноги заплетались. И нам пришлось показать гостям собственную удаль и молодечество. Мы читали стихи и пели песни двадцатых годов, о которых они и понятия не имели, и станцевали им «яблочко». Словом, как говорится в газетах, «прием прошел на высоком уровне, в дружественной обстановке». На другой день нам удалось побродить по Лиепае — незнакомому городу, где в порту и на реке стояла масса судов. В Лиепаю пришли корабли Фрола Живцова, и он побывал на «Никонове». Дружба нахимовцев не ослабевает долгие годы — Живцов с Владимиром Александровичем Бунчиковым и Забегаловым крепко обнялись. — Рыцари? — спросил Фрол Алексеевич. — Что ж, хорошо именуетесь, мы до этого тогда не додумались. Отлично придумали, братцы! Звучит! Не сомневаюсь, что вы и на деле оправдаете это звание... Хвастаться я терпеть не могу. Вечером наш «Никонов», не заходя в Клайпеду, пошел прямо в Балтийск.
Мичман Белкин рассказал (а он рассказывать мастер), как сбрасывали гитлеровцев в Балтику с косы Фриш-Нерунг и выбили их из крепости Пиллау — она теперь стала Балтийском. Вскоре после подъема флага перед нами открылся маяк.
БЕДНЫЙ ДЯДЯ АНДРЕЙ
Балтийск показался мне похожим на порты А.С.Грина: Лисс, Кассет, Зурбаган и Гель-Гью. На выдвинутом в море мысу стояла гостиница «Золотой якорь». От нее можно было спуститься к воде и на катере подойти к своему кораблю. Перед «Золотым якорем» корабли сбросили сходни на набережную: красивый белый фрегат; гидрографическое судно «Азимут», оно вернулось из плавания в Атлантику; третьего Грин бы назвал «грязным угольщиком» — он привез нефть. Как в Зурбагане или в Лиссе, вырастал из камней кольчатый, белый с черным маяк. Медленно протаскивала в воде свое длинное узкое тело подводная лодка; бежал катерок; торопился буксир. И хотя Валерка здесь вырос и для него все было так же привычно в Балтийске, как для меня в Таллине улица Виру, но даже он подтолкнул меня в бок, когда из глубины гавани вылетело что-то очень стремительное, все в пене и в облаке брызг, за ним — второе такое же, третье, и, прежде чем я успел разглядеть, все три исчезли вдали, в широком, сверкающем море. — Видал? Ракетные!
На этот раз голос Валерки звучал восхищенно. Чудак! Ты же говорил: «Ничего особенного». Деда обидел. Улицы в городе были прямые, широкие; дома, как и в Таллине, под красными черепичными крышами. И гражданских людей совсем мало. Навстречу попадались одни моряки. Мы тут тоже были в диковинку, и нас даже остановил капитан первого ранга и расспросил, как мы попали в Балтийск. — Значит, плаваете? — спросил он.— Ну что же, плавайте, плавайте! И пошел, несколько раз на нас оглянувшись.
Нам повезло: дядя Андрей был дома, сидел за столом и писал. По столу были разложены книги, из которых он списывал что-то в тетрадь. Наверное, готовился экзамен сдавать. Он обрадовался: — Наконец-то! А я уж справлялся у оперативного дежурного. Он сказал, что «Никонов» встает на якорь. Ну, молодцы, как себя чувствуете? Мы гаркнули: — Отлично, товарищ капитан третьего ранга! Из-за стены густой женский голос спросил: — Андрей, что за шум? — Валерий прибыл, Светлана! Это была моя тетка, которую я никогда не видал. В черном мужском пиджаке, величественная и полная, она поднесла к губам Валерия свою руку и спросила его, посмотрев на меня сквозь толстые роговые очки: — Опять привел кого-то? — Это Максим. — Добрый день, тетя Светлана...— поздоровался я.
— ! — оборвала она меня недовольно. — Андрей, как тебе нравится? Племянничек объявился. Меня зовут Светлана Иванна. Понятно?.. Какой ты развел беспорядок! — показала она на стол. — Сейчас приберу,— сказал дядя Андрей робким голосом. — А ты бы накормила ребят. Они, поди, проголодались. — У меня сегодня доклад, мне надо готовиться и некогда заниматься хозяйством. Ты дай им денег, Андрей, они зайдут в столовую, поедят. — А мы не голодные,— сказал я.— Вы не думайте, что на корабле нас не кормят. — Голодные вы или нет, а дома все равно пусто... Мариэтта! Иди полюбуйся! Валерий приехал! Вошла десятиклассница в форменном платье, такая же крупная, как мать, с большими руками и с толстыми, как тумбы, ногами; она была тоже в роговых очках. «Портрет своей мамы,— подумалось мне.— Копия!» — Какой ты стал некрасивый, Валерий! — сказала грудным голосом Мариэтта. — Тебе совсем не идет флотская форма. Она выразила на лице отвращение. — И говорят, ты Андрея позоришь в училище. Двойки хватаешь, Схватил единицу. — Эка невидаль! — отвечал Валерий. — Похвального мало! — мрачно сказала Светлана Иванна. — Ты бы, Андрей, им занялся... — Да что вы к нему привязались! — вступился за сына дядя Андрей. — Все мы получали в его годы двойки. И ничего, выпрямлялись... — Андрей, ты же двоек не получал! Не оправдывай разгильдяя!
разные Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Одно дело, когда судишь о чем-то по книге или рассказу людей. Другое — вдруг все увидеть самому, вблизи, наяву, стать, наконец, участником дел и событий. Я знал о «Красном путиловце» по рассказам, читал в газетах и книгах о славных революционных традициях путиловских рабочих, об их достижениях. Не раз стоял у его ворот. Но лишь тогда, когда впервые с развернутым пропуском в руке прошел через высокую деревянную проходную завода, когда вступил на его двор, понял, какая это громада. Первое, что поразило меня, — это шум. Гудящий, многоголосый шум, который, к моему удивлению, все нарастал. Позднее я научился различать цехи по этому шуму: вот литейный, прокатный, механический, кузнечный — каждый звучит по-своему, и все они сливаются вместе, могуче гудят и грохочут. Такое чувство, что земля колеблется от ударов молота. Мощь огромная... В этом шуме, по этой сотрясаемой, старой, избитой мостовой, словно по колеблющейся родной корабельной палубе, когда в трюме гудят и дышат механизмы, дающие кораблю движение, я шел в свой цех. Механосборочный тракторный — таково его название. Еще по дороге, когда ищу его, узнаю о нем: «Видишь, вот там строится цех? Но пока работают рядом, в старой пушечной». В большом высоком здании, где недавно стояли пушки, где в их длинных жерлах нарезали резьбу, революция «отрабатывает» свое «оружие»: мирную тупоносую машину на высоких колесах — трактор, каждый на вес золота. И этот цех — второе, что оглушает меня сильнее шума, гула и грохота.
. Не в колонне демонстрантов на первомайском празднике, отделенный от меня толпой, не на параде, как драгоценная игрушка, — рядом возле меня на сборке стоит трактор, совсем будничный. И второй, полусобранный, не одетый еще, и десяток других на станках, в заготовке, — во множестве деталей таких же будущих машин предстает предо мной старая пушечная, ныне механосборочный тракторный цех. Трактор стоит рядом, его можно потрогать, я буду его делать. Да правда ли все это?.. Вы никогда не испытывали чувства голода по работе? Когда душу томит ноющая пустота внутри, мучит сосущее, долго неудовлетворяемое желание приложить руки к делу. И вдруг... возможно, доступно! Я испытываю непонятное ощущение. Кружится голова, во рту пересыхает, не могу перевести дыхание. Гляжу и молчу, жадно схватывая глазами всю громаду и реальность цеха. — Сверловщик, значит? Хорошо... — встречает меня мастер. — Какой разряд? Так... Ну, становись сюда, на . Вот тебе первое задание, моряк. Выполнить сумеешь? Руки непривычно большие, и я весь пуст. Испытываю напряжение, которое может «взорвать». А мысль пульсирует ясная, трезвая, четкая, как перед прыжком в воду, когда меряешь расстояние: переплыву? В моих руках блок двигателя внутреннего сгорания, большой тяжелый блок, где все собирается. В нем должны быть отверстия под поршни, коленчатый и распределительный валы, под толкатели, клапаны. Потом к этому блоку, прикрепляются карбюратор, выхлопная трубка и многое другое. Мое дело — сверлить отверстия под толкатели и клапаны.
Прикидываю, соображаю и берусь за работу. — Сделаю... Только вы уж пока не уходите, — говорю я мастеру. Работаю и чувствую, как он со вниманием следит за мной. Подбадривая, незаметно вроде подсказывает, в нужную минуту подправляет. — Ничего, пойдет дело, моряк... Мастер невысокого роста, плотный, на голове брезентовая кепка. У него прямой нос, высокий лоб, твердый рот, точно подштрихованные металлом внимательные глаза. Его зовут дядя Миша, Михаил Павлович Решетов. Утреннее напряжение постепенно спадает. Смелость, с которой я давеча подошел к станку, сама точно повела, дала силы и уверенность. К полудню уже совсем освоился, чувствую себя, как дома. Самому удивительно. Неожиданно подкрался обеденный перерыв. Старые рабочие принесли с собой обед, жены позаботились. Тут же у станков отдыхают, едят, ведут оживленный разговор. Слышу молодые голоса: — Аида в ресторан!.. Гурьбой торопливо выходят из цеха. Увязываюсь за ними. Видно, прошел дождь, заводской двор избит ухабами, рытвины наполнены водой. — Новенький?—спрашивает один парень.— Я гляжу, вас, флотских, здесь прибавляется. Тут у нас еще один морячок в цехе, долговязый такой, вроде с Балтики, Скворцов Николай, не знаком? Недавно тоже пришел. Ну, что ж, привыкай, осматривайся! Вон там видишь? Кузница. Наша, специально тракторная. За стенкой тракторно-термический цех, там, рядом, тракторно-литейный. Тут все в комплексе. И сам видишь, еще многое строится. Вон, гляди, корпус огромный — механосборочный, новый. Скоро туда переедем. Он уже и сейчас на ходу, работает, даром, что пока не закончен. Тоже наш, тракторный. Гвоздь завода, одним словом.
. И вдруг неожиданно: — Осторожно, не провались, тут большая колдобина. Двор-то еще путиловский, не добрались до него. — Да не только двор, — вмешивается другой парень. — Многое еще осталось. Вон какой «красавец» разлегся. Перед нами приземистое, обшитое досками здание, какое-то странное, с круглой покатой крышей, похожее на ангар. — И дальше вон, смотри, еще такое же. «Радиальные» это называлось. Снаружи-то еще ничего. Внутри побывать надо. Там, знаешь, все, чтоб подешевле стоило. Рельсовые арки на фундамент поставлены, обшиты кругом досками да толем. Вот и все. Ветер гуляет в щелях. Зимой лютая стужа, летом жара. А Путилову что? Не ему стоять под этой горбатой крышей, где и дышать-то нечем. Лихо в тех цехах, да приходится ими пока пользоваться. Придет время — перестроим. Слушаю ребят, вместе с ними перескакиваю через лужи, мешу грязь.
У заводских ворот нас встречает разноголосый напевный шум торговок. — Подходи, молодцы, каша да щи. Один раз поешь, всю жизнь у меня кормиться будешь! — Чего бежишь!—хватает меня кто-то за рукав.— Остановись, красавец, откушай. Не понравится — денег не возьму. — Рябчики... Рябчики... Рябчики... — монотонно бубнит старуха с лицом, изъеденным морщинами.. Какой-то молодой черноволосый парень с живыми, блестящими глазами останавливается возле старухи. — Налей, мамаша, «рябчиков», да погуще... Я удивленно оглядываюсь по сторонам. Мои новые товарищи уже пристраиваются около одной из «поварих». Так вот, значит, каков ресторан! Такой-то для меня не новость. Встречал на улицах. В любое время года сидят торговки на своих «корчагах», как на троне, восседают на высоких чугунах со снедью. В холодную погоду чугуны укрыты тряпками, одеялами, чтобы еда не стыла. Сойдет хозяйка с тагана, чтобы достать «рябчика», и снова усядется... — Новенький, что ли, без миски?—спрашивает меня черноволосый парень... — Ну, давай вместе или вот так: я кончу — ты принимайся. Все равно ложки второй нет. — Блестят серые глаза его, смеются. Он заметно окает, чуть растягивает слова, белозубо улыбается. Мои ребята из цеха издали отыскали меня, машут, кивают понимающе: приятеля нашел?.. — У меня, у меня, сынок, «голубца» откушай! И ложка с миской найдется, — зовет меня толстуха в теплой шали. Она накладывает мне горячего рубца с кашей.
. Тут же, стоя, мы с парнем едим... — Как устроился? — Вроде толково. — Кем взяли? — Сверловщиком, в тракторный. — Сразу?! Ну и повезло тебе, парень. — Не от везенья, а от уменья, — довольно улыбаюсь я. — По правде сказать, я-то мечтал стать наладчиком, — говорю и сам дивлюсь на себя: словно уже и не рад! — Трюмный машинист я, наладчиком на заводе имени Семашко работал, — объясняю. — Да я тоже не лаптем скроен, — все так же весело и добродушно говорит мой сосед по «столику». — Рабфак при Технологическом чуть не закончил. Год прибавили, не смог, жить было не на что. Но теперь доучусь обязательно. Поступил в вечерний институт. Он ест с аппетитом, блестя серыми живыми глазами, убежденно подтверждает: — Нет, тебе все же повезло. Я полгода тачку возил. Такой тут порядок. Не любят путиловские мастера сразу корону на голову надевать. Сказали: «Поработай ты, Григорий Иванов, немного на черной работе — заготовки и инструмент тоже возить кому-то надо». Так вот нашего брата, молодежь, и изучают, присматриваются, на что годен. Не куда-нибудь, чай, на «Красный путиловец» пришли. А теперь все наши ребята на станках. Я токарем, четвертый разряд имею... Сыт? — Еще немного. — Мне тоже. Налей-ка, мамаша, тех «рябчиков», только погуще, — повернулся он к торговке.
Оглядываюсь вокруг. Сколько тут ! Стоят, торопливо обедают. Моросит мелкий, словно осенний дождик. — Душ на второе, — смеется рядом со мной сутулый паренек. — Дождь все отмывает, совесть, душу очищает... — Да тебя и шлангом не отмоешь... Переливаются голоса, шумит «ресторан» — задорный, неумолчно гулкий... Возвращаюсь на завод вместе с сероглазым парнем. Он рассказывает: — ...Рад был я хоть с тачкой на такой завод. Богатырь! А люди! Где таких мастеров найдешь? Характеры — сама революция закаляла. Повезло нам с тобой. Пятилетка выручила! Ехал я из Ярославля, гадал: возьмут ли? Взяли... В жизни моей, знаешь, еще в Ярославле большую роль сыграл питерец один, большевик. Я был тогда комсомольским секретарем, он партийным. Суслаков его фамилия. Помню, приехал к нему из Питера товарищ его. Лето было, ночь светлая, тихая. Велел, чтобы я сидел и тоже слушал. Разговор шел об оппозиции, о тех, кто хотел нас на старую дорожку в кабалу к капитализму свернуть... Но только здесь, парень, на Путиловском, понял я, какую борьбу пришлось людям выдержать. И теперь еще отголоски остались. Раз в тракторный попал — сам поймешь. Мы пережидаем «кукушку» (в маленьких вагончиках и на платформах «едут» детали, стальные чушки).
— Тебе Что делать-то дали?—спрашивает сероглазый. — Блок. — Да ты и взаправду везучий! Блок — сердце трактора. Тут, знаешь, такая заваруха из-за деталей была. Заладили маловеры да оппортунисты: «Не сможем, мол, изготовлять на нашем заводе детали к трактору, и главным образом блок!» В сборочную мастерскую пытались превратить завод. «Не справиться нам», — твердят. Дело-то на серию шло. Даже ассигнований на импорт деталей добились. Два с половиной миллиона рублей! Выходит, был Путиловский и сплыл. Такой завод редкостный, уникальный, понимаешь, такие мастера, на всю Россию! В старое время славились, на буржуев могли, а тут на себя, значит, не сможем. Неужто, а?! Нет, ты только подумай, половину артиллерии при царе,, кто делал?—горячился он. — Паровозы с путиловской маркой на всех дорогах ходили, маслобойные машины, всякие пресса хлопковые, что с иностранными конкурировали, по своим чертежам делали, и работали те безотказно. Крупно шагал рядом и все говорил: — А сложнейшие урсы! Ты же моряк, их должен знать, универсальные регуляторы скоростей для привода оружейных башен. Весь флот русский ими снабжали. Казна за ту машинку — видел, небось, не больше буханки хлеба она — платила 10 тысяч рублей золотом. Какой исключительной точности, культуры требовали машинки эти. И вот еще что главное: здесь до революции своя целая школа металлургов была, лучшие на Руси инструментальные стали лили. Это ли все не база, позволяющая освоить трактор, и все, что нужно нам теперь будет? С такими-то мастерами, коллективом горы ворочать! Правда, новое дело, трудно, конечно. Но неужто не одолеем?!
