НЕЗАКОНЧЕННАЯ... ПРОДОЛЖЕНИЕ, ЕСЛИ ВЫ ЗАХОТИТЕ, ПОСЛЕДУЕТ — ЖИЗНЬ МАКСИМА КОРОВИНА-МЛАДШЕГО ВСЯ ВПЕРЕДИ
ДОМА
Мы выходим с отцом на вокзальную площадь, и я вижу перед собой Вышгород, и «Длинного Германа», и любимую с детства лань под высокой стеной.
Мы идем мимо ратуши, я не замечаю туристов. Я спешу на улицу Лембиту. И я нахожу маму дома, обнимаю и целую ее. Я бросаю взгляд в угол, где всегда лежала подстилка для Ингрид. Мама отворачивается и смахивает слезу. Отец говорит: — Ты обязательно приходи, Максим, в госпиталь. Все тебя ждут. А мама вспоминает: — Звонили из твоей бывшей школы. Очень просили прийти. И я иду в госпиталь («Ах, как ты вырос!») и иду в школу («Мы приветствуем бывшего нашего школьника, ставшего моряком!»), иду во Дворец пионеров, где меня засыпают вопросами: а бывал ли я на атомных лодках и видел ли, как стреляют ракетами.
Мы с Вадимом заходим к Олежке. Толстяк, как всегда, что-то смачно жует. Его мама еще растолстела, но, кажется, не унывает. — Мальчики, садитесь чай пить с пирожными, с пирогом! — Олежка, какой ты пузатик! Кем же ты будешь, Олежка? — Я буду, друзья, стоматологом. — Кем, кем? ' — Зубным врачом! — Вот здорово! Ты будешь выдирать зубы без боли? Но у нас пока целы все тридцать два! — Тебе не жалко, Олежка, что ты не стал моряком? — Нет, братцы. Я и правда ведь ни в какой люк не пролезу... Я встречаюсь с Кариной — с Кариной, которая поступает в училище штурманов. Смотрю на ее милое личико и теперь уже смело беру в свои ее руки; рассказываю о плаваниях, о том, что пойду когда-нибудь в Хельсинки, в Лондон и в Скандинавию — вот уж я насмотрюсь, как люди живут! И она меня слушает, глядя мне прямо в глаза, не перебивая; умеет девочка слушать. А Ларсен лежит у наших ног и скучает. Смотрит на меня, наклонив голову, словно хочет спросить: «Где же Ингрид, Максим? Я хочу с ней побегать. Почему ты ее не привел?» Ларсен надеется, что я забыл Ингрид дома и приведу ее в следующий раз. Как ему растолкуешь, что он ее никогда не увидит? Водолаз осиротел без подружки. — Пойдем, отец дома сегодня, он будет рад тебя видеть,— говорит Карина.
«, «20 000 лье под водой» поражали воображение наших дедов, отцов, да и наше. И капитан Немо казался нам не таким, как все, человекам. А смотрите, каким молодцом оказался Каринин отец! Он бы и в этот раз отмолчался, да газеты все рассказали. Да, газеты, братцы мои. И тут уж Сергей Иванович не отвертится! В газетах черным по белому написано: «Обыкновенный учебный поход». Хорош обыкновенный учебный! За полтора месяца прошли сорок тысяч километров, все под водой («Наутилус» и тот всплывал «подышать» на поверхность), обошли вокруг света, прошли Антарктиду и под водою учились, под водой бушевал на собраниях комсомол; под водой они спали, ели и веселились — да, веселились! Узнав такое, как не захотеть стать моряком?! Я, например, убежден, что в будущем году не меньше чем двести мечтателей и романтиков будут стремиться занять в нашем училище каждое свободное место! — Вы бы описали поход,— говорю я Сергею Ивановичу. — Не умею. — Как жаль, что с вами писателя не было! — Жаль, Максим. — Вот Вадимка бы хорошо описал. — Вадим? Описал бы. — Не любой писатель, пожалуй, поход такой выдержит. Они пожилые — писатели. — Ну, смотря какой пожилой... Другой выдержит. — Сергей Иванович, скажите по правде, а было вам иногда страшновато?
Я думал, он скажет «нет». А он: — Было. — Когда? — Когда мы шли мимо айсбергов. Их были десятки и сотни. Ты знаешь, что айсберг наполовину, а то и больше сидит в воде. И вот, как ни совершенны наши приборы, нам грозила опасность столкнуться. Шестьдесят лет назад столкнулся с подводным айсбергом и погиб огромный «Титаник». Со всей командой и пассажирами. Но наши приборы испытание выдержали. Надеюсь, Максим, ты все сам испытаешь... Я? Конечно! Я буду подводником. Они настоящие «рыцари моря». Ни глубин не боялись, ни льдов. Под водой вокруг света! Ничего невозможного нет в наше время! Спросите у Сергея Ивановича Карамышева.
***
В первый раз в жизни я в Кивиранд приезжаю один — без друзей и без Ингрид. Раннее утро, но дед уже на ногах. На мачте в саду поднят флаг. В мою честь! Дед стоит на пороге веранды — в белой сорочке, ворот открыт, видна загорелая шея. Он крепок, как дуб, его не сломили болезни. Он кричит мне: — С приездом, Максим! Из-под ног его выкатывается темненький шарик и, тряся ушками, катится по аллее. Пресмешное создание! Я беру его на руки, и он тычется мокрым носом мне в щеку.
— Это тебе в утешение, Максим! — говорит дед.— Второй Ингрид не будет, но зато он — ! Он из очень хорошей семьи. Милый дед! Я целую его в обе щеки. От него пахнет табаком и одеколоном. Теперь мне не нужно подниматься на цыпочки. Я дорос до него. Пират тычется мордочкой в щеку. — Благодари бабу Нику, — говорит дед. — Это она мне прожужжала все уши: возьмем да возьмем. Что ж? Он парень хороший. Когда ты наденешь лейтенантскую форму, он будет взрослым овчаром... Баба Ника зовет на веранду — завтракать. — А где же твой рыцарь — Вадим? — спрашивает дед. Я говорю, что на этот раз он решил пожить у родителей. Я благодарю деда за книжку. — Значит, читают? — спрашивает дед. — Еще как! (Показываю: ее зачитали до дыр.) — Выходит, я не зря поработал. Приходят эстонские друзья. Они тоже выросли. Они совсем взрослые и без родителей ходят на лов. На этот раз они берут и меня. Я помогаю им вытягивать сети, и в сетях трепещет белобрюхая камбала. Мне выдают мою долю. И я торжествую, принеся ее бабе Нике. А Пират — он кормится главным образом рыбой — с жадностью пожирает еще не уснувшую , разгрызая ее своими острыми зубками.
А вечером мы компанией едем на велосипедах в кино и на танцы. И приезжая таллинская девушка, белокурая Сильви, танцует со мной; я болтаю с ней по-эстонски. — Вы эстонец? — спрашивает она. — Почти,— улыбаюсь я.— Я родился и вырос в Эстонии. Сильви — славная девушка, в нее при желании можно влюбиться. Но, конечно, я не влюблюсь, потому что в Таллине существует Карина. Да, Карина на всем свете одна!
***
Теперь в Кивиранде нет дачников — здесь запретная зона! Аистов добился-таки своего. Иду берегом, минуя пограничную вышку. Бухту Киви сторожат два валуна-великана; они вырастают из моря. Балтика! Знаешь, я тебе объясняюсь в любви. Я не боюсь тебя больше. Придется побороться с тобой — поборюсь. Я люблю, Балтика, когда ты сердишься, и когда плачешь дождем, и когда солнцу радуешься — хорошей погоде. И я не разлюблю тебя, Балтика, до конца своей жизни. Моряки говорят, что девчонку разлюбить — это куда ни шло, но разлюбить никак невозможно!
Я иду мимо рыбачьих баркасов и развешанных на заборах сетей. Бухту Киви сторожат два валуна-великана. С моря входят в нее корабли. Ракетные... Какие красавцы! Кто-то легонько толкает меня. «Пират, ты бежал за мной всю дорогу, малыш?» Я поднимаю Пирата над головой и кричу: — Привет вам, «рыцари моря»! Привет, дорогие друзья-моряки!
ГДЕ ТВОЯ СОВЕСТЬ, ВАЛЕРКА?
Я вижу «Аврору» за окнами. Снова утренняя пробежка по набережной.
Окончание следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Идут блоки. Блок за блоком, отверстие за отверстием. И каждое приходится последовательно обрабатывать пятью инструментами. Сколько же времени уходит на одну только смену инструмента! Раздражает и сердит эта медлительность. Деталь-то очень нужная, а мы все копаемся и копаемся. Что бы придумать, чем бы ускорить операции? Еду ли на завод, возвращаюсь ли, работаю или обедаю — все думаю. Зарядили дожди, грязь на заводском дворе непролазная. Будто пензенская, жаль только, нет наших высоких деревянных тротуаров, то-то бы пригодились. И мостовая вся избита, как в крупных рябинах оспиных. Того и гляди ноги сломаешь. Особенно в третью смену, хоть глаз выколи. Да откуда и свету быть? Пользуемся энергией только своей заводской станции. К городу мы еще не подключены. Задумался однажды — по щиколотку провалился в лужу. И все равно, ни грязи, ни темени этой не замечаю, сверлит-буравит мысль: «Что бы придумать?» Мне кажется, я нащупал верную мысль. Пытаюсь работать быстрее, выполнил за смену полторы нормы. — Получается, — поддерживает Решетов.—Хорошо... Видно, прирастаешь к путиловцам, хватка есть. — Тут я кое-что придумал, дядя Миша, — говорю. — Ну? Расскажи-ка. Слушает одобрительно: — Действуй... Ушел, но вскоре вернулся, проговорил: — Да, забыл тебе сказать, во время смены давай программу. Потом можешь опытами заниматься. Понимаешь, пятилетка!
Понимаю ли? Да если сказать по-честному, мне кажется, я-то больше всех радуюсь, что в стране началась наша . Она ведь открыла мне ворота завода, дала настоящую работу. После смены — в кузницу. Прошу брусок стали. — Зачем тебе?—спрашивает кузнец Бобин, старикан с умными и добрыми глазами на бронзовом лице. Проработал он на заводе уже лет сорок пять. — Да вот хочу, Иван Николаевич, такую штуковину сделать, чтоб заменяла она сразу пять инструментов и все операции за один проход можно было выполнить. Кузнец бросил работу, расспросил, что за «штуковина». Обрадовался: — Обязательно расскажи, что получится. Мастерю, делаю инструмент — универсальный, комбинированный. «Насадил» все пять инструментов на «вертел». Как на лесенку, последовательно. Отшлифовал как следует. С завода ушел поздно ночью. Пробовать, так уж на свежую голову. Устал. На душе тревожно: выйдет ли что? Только было утром спозаранку начал пробовать инструмент в работе — дядя Миша Решетов! — Ну, чего остановился? Давай смелее. Я все понял. У меня точно крылья выросли! Потому что, если бы дядя Миша засомневался, порешил, что эксперимент не удается, обязательно бы сказал: «А ты, того-этого, после смены на свободном станке попробуй, поколдуй там, а потом уж на готовых деталях применим». Начинаю работать. Волнуюсь, но вижу — идет, хорошо идет. До обеденного перерыва три нормы выполнил. Не стал обедать, забежал к старику-кузнецу, обо всем рассказал. Слушает, добродушно улыбаются большие лучистые глаза: — Слыхал уже, брат, слыхал. Вот это так обедню ты отслужил! Праздник прямо-таки.
. Возвращаюсь в цех. Что это у моего станка? Плакат? Вот это да!.. «Сверловщик Карасев до обеда выполнил три нормы, применив свое новое комбинированное сверло. Равняйтесь по ударникам первой пятилетки!» Подумать только, это, значит, ребята в обеденный перерыв успели... За вторую половину смены делаю еще три нормы. Вечером у нас собрание. И вдруг слышу, как Василий Семенович Дийков говорит: — Сегодняшний день в нашем цехе ознаменовался важным событием. Наш товарищ Владимир Карасев выполнил сразу шесть норм. Как это ему удалось? Слушаю и сам думаю: «Все-таки здорово, что так вышло. Теперь уж детали наверняка пойдут быстрее». По дороге домой Василий Семенович Дийков говорит мне: — Хорошо получилось. Только ты, Карасев, теперь уж рационализаторской линии держись, на месте не застревай. И знай, коммунисты цеха тебя всегда в хорошем деле поддержат. Еще долго потом работал этот мой инструмент. ...Шла к концу вторая неделя моего пребывания на заводе. — Смекалка у тебя есть, Владимир, — однажды подозвал меня к себе Михаил Павлович Решетов. — Думаю перевести тебя настройщиком станков. Ты как, согласен? Еще бы не согласен! Сполна сбывалась моя мечта.
«...ЧТОБЫ ВЫТАЩИТЬ СТРАНУ ИЗ ОТСТАЛОСТИ...»
Сейчас никто из молодых рабочих, вступающих через проходную на большой асфальтированный заводской двор, а затем и в новые светлые цехи Кировского завода, не в силах представить себе, как выглядели они в то время, о котором я пишу.
Нет давно «ресторана» у заводских ворот и баб, восседающих на высоких «корчагах». У широкого нового проспекта Стачек давно построена . Нет и самих деревянных ворот. Каменная проходная Кировского завода, высокая и строгая, хорошо известна людям по тысячам фотографий. Не узнать теперь и заводских корпусов. Многие расширены, построены заново, оборудованы новейшими машинами и механизмами. Они куда мощнее прежних, а шума меньше. Тихо на заводском дворе. Почти тихо в просторных цехах. Электричество приводит станки в движение. А ведь в мою пору станки работали на ременной передаче от трансмиссии. И приводам несть числа, свешивались с потолка, перечеркивали, как гигантские путы, цех. Все было иначе. А ведь с тех пор прошло всего каких-нибудь три-четыре десятка лет. И чтобы нынешняя молодежь хоть немного представила себе, что означало в тридцатые годы для их отцов и дедов великое слово «индустриализация», чтобы поняла, в каких трудах и лишениях, какой ценой сказочно рождалось сегодняшнее могущество, я хочу хоть коротко рассказать о тех безмерно дорогих для моего поколения днях и годах, когда рабочие приняли директиву партии об индустриализации и как собственное решение выполнили ее. Нет, мы не поддались на уговоры всяческих маловеров, не пошли на поклон к капиталистам, не продали своей самостоятельности. Советские люди все постигли и сделали сами. Знали: держат небывалый экзамен перед всем миром, перед историей на самый важный аттестат зрелости. ...Я ручаюсь, этого вы не видели никогда. И почему-то нет той «походной электростанции» в нашем заводском музее. А надо бы! Служила она нам верой и правдой, пользовались мы ею щедро. В век атомных станций, спутников и космических кораблей, может, не стоит об этом и вспоминать? Стоит! Пусть те, кто живут в счастливую пору нашего небывалого технического взлета, знают и помнят, как приходилось трудно их отцам «». Может быть, лучше поймут, какой прыжок за такой малый срок совершила наша Страна Советов!
Конечно, электрический свет был в ту пору во всех цехах, но переносных ламп и другого местного освещения не было, не хватало электроэнергии, не хватало проводов и штепселей. Всего не хватало, а нужно было очень многое. Ведь вся страна строилась... И мы пользовались своими, на заводе созданными «походными электростанциями». Каждый токарь-наладчик имел такую станцию в личном пользовании. Представьте себе толстый шнур, пропитанный воском, целый виток такого шнура. Намотаешь его на левую руку, поставишь торчком конец и зажжешь. И так, пока работаешь, в руке и держишь. Или иной раз воспользуешься какой-нибудь подстановочкой, вроде крючка. Зацепишь за нее шнур — совсем хорошо! Горит ярче, чем самая большая свеча, а главное, дольше. Шнур не в одну нитку, в несколько, и все они пропитаны воском. Коптит, чадит фитиль, но светит все-таки. А мы и такому освещению рады. Бывало, сядешь у станка скорчившись, или лежишь на спине на полу, или в работе согнешься над суппортом, а прилаженный к крючку мерцает над тобой тусклым огоньком фитиль, осыпает огарками, каплями воска. А ты торопишься, спешишь и ничего не замечаешь: обязательно надо сделать так, чтобы станок, отлаженный тобой, заработал быстрее, и заработал с. точностью часового механизма. Так было и в центральном ремонтном, и в центральном инструментальном цехах... Те, кто работает сейчас здесь, в коммунистическом, образцовой чистоты купающемся в свете цехе, может, и не поверит мне... Пусть знают: так было. Сейчас вот у каждого станка есть насосы для охлаждения, каждый станок работает с эмульсией. Ничего подобного не было у нас в ту пору в старых цехах. Возьмет рабочий железку вроде ведерочка, трубочку приладит — капельницу, и пошло — кап-кап, кап-кап... Стараешься еще понемножку эмульсию расходовать, беречь надо. Идет 1929 год. Заканчивается строительство нового механического цеха, достраиваются тракторно-чугунолитейный и сборочный. Они еще возводятся но, едва отстроившись, уже вступают в работу. Время не терпит. В массовое производство идут тракторы в счет 12 тысяч, которые ждет страна. Отопления нет пока никакого. И все кругом открыто ветрам и морозу, много щелей, не заделаны фрамуги. Но мы уже настраиваем оборудование и жаровнями отапливаем цех. Большая корзина вроде бочки из железных прутьев наполнена коксом, и этот уголь горит, трещит, чадит, но погреться можно. Зимой металл холодный, руки коченеют, погреешься — и опять за работу. Холод, мороз, ветер, а тракторный цех работает! Трудно? Ой, как порою трудно! Но ведь одолели. И время, когда чадили фитили на обвернутой шнуром руке, вспоминаем с уважением и гордостью. Мы первыми в истории шли по неизведанным дорогам к высотам своей советской индустрии, к .
Надо!.. И мы не считались с трудностями. Для того они и существуют, чтобы их преодолевать. Неспроста в третьей, новой Программе партии, ставшей программой всех советских людей, строителей коммунизма, записано, что народ «сознательно шел на лишения, чтобы вытащить страну из отсталости». Именно с полным сознанием. Наши «электростанции» коптили, мигали, гасли, мы вновь зажигали их, жаровни чадили и дымили, но мы с еще большим упорством строили, создавали свою индустрию, мечтали о будущем.
НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ
Ветер истории быстро листает страницы великого времени. Оттого порой кажется, что не тридцать лет — тридцать десятилетий прошло с тех пор. Мы настраиваем американские станки, и на каждом надпись: «Рабочий, береги меня! Я стою 5 (10) тысяч рублей золотом!» А в Советской стране еще карточная система. И люди невольно прикидывают, переводят рубли на масло, мануфактуру, обувь. И снова — на сахар, яйца... Сколько можно купить на эти деньги? Еще в стране недостаток, но считают не с горечью, взвешивают цену, чтобы понятнее было. Драгоценные станки дороже всего. Страна отказывает себе во всем, приобретая такое оборудование. Иначе нельзя: нам необходимо вырваться, мы отстали на десятилетия, а отсталых бьют. Нам, настройщикам, приходится отлаживать и настраивать импортное оборудование, о котором мы и понятия не имеем. Чутьем подходим к станку, на ощупь, интуицией, сметкой берем. Сейчас порой и не верится, как в то время мы были технически малограмотны, как мало знали. Вспомнишь — и улыбнешься. Стоит в цехе дорогой заграничный станок — четырехшпиндельный «Футборт» с гидравлической подачей. Прибыл из Америки. Растачиваем на нем цилиндры блока, после литья доводим отверстия до заданного диаметра. Отладили станок, все хорошо. Но радость недолгая, стал заедать станок. Попадает стружка, и мгновенно сваривается борштанга с кондукторной втулкой. Идет сталь по стали, стружка словно припаивается... Что делать? Почему так? Как глухонемые, ходим вокруг: скажи, «Футборт»?!
Наконец помощь . Медленно читает переводчик паспорт станка. — Ну, чего там? — Нужна особая смазка. Тут написано: «белый свинец». — Спасибо, объяснил!.. А что это такое, тот «белый свинец», в том паспорте не написано?.. Какие только ни есть у нас смазочные материалы — все испробовали. И попусту. А производственная программа уже на волоске, вот-вот сорвем. До того душа болит, что с каждым встречным завожу об этом разговор. Зашел вечерком радио послушать Нечаев — сосед, что в третьем механическом работает. Большевик, участник штурма Зимнего. Добрый, круглолицый, милый человек. Крутим детекторный. Спрашивает меня, почему не в духе. Я ему про свою беду рассказываю. Брови поползли дужками вверх, улыбнулся: — «Белый свинец»? Так ты бы, друг, к нам, малярам, давно зашел. Мы бы сказали. Тебе нужны обыкновенные свинцовые белила. Так и есть, по-ихнему, «белый свинец». На масле разведи белила, и вся недолга. Не помню, как до цеха добежал. — Нашел! — кричу. И никто не удивляется, что кричу, будто землю новую увидел в океане. Раздобыли белила, развели на масле, и пошло дело. Вот ведь каких простых вещей мы тогда не знали. ...В пятилетку шагает наш тракторный. Год 1930-й.
Как-то попал я на Кронверкский проспект. Почти опустела . Где-то Никола? Заходил, искал — потерялся Зернов. Из всей старой жизни «занозой» остался он у меня. Думал вытащить к нам, хоть пожил, поработал бы по-человечески. Нет... Может, уехал куда. Заводы, новостройки, новые совхозы впитывали рабочих людей. О первой пятилетке идет шум по всему белому свету. Ни в Америке, ни в Англии, ни во Франции — нигде буржуазия не верит, что мы выполним пятилетку. Или боится поверить? Или нас разуверить хочет? А Советская страна бурно строится. Заново создаются отрасли промышленности, старые заводы расширяются. Коренная ломка, реконструкция всюду. Цифры 518 и 1040... Их знают все. 518 — это новостройки, 1040— МТС. Мы каждый день с упоением читаем вести с «переднего края». Начали строить металлургический комбинат у горы Магнитной, идут работы в Кузбассе, на берегу Волги растет тракторный завод. А что там нового на Днепрострое? Гранитные скалы порожистого Днепра опоясывают железом и бетоном, строится гидростанция, мощнее которой не будет в Европе. Еще новости: в Сальских степях, в недавно созданном совхозе «Гигант» собрали богатырский урожай. Пятилетка шагает по стране. Пятилетка должна превратить нашу страну из аграрной и отсталой в передовую и индустриальную. Мы тоже на переднем крае, тоже набираем темпы. Впервые узнал я то слово на «Красном путиловце», впервые понял тогда пленительное значение его: — Темпы! Даешь темпы!..
9 мая. Сегодня, как и в прошлом году, я снова отправилась к Центру Москвы. Путь мой лежал к Большому театру…
Флаг Победы у Церкви Большого Вознесения.
Никитские ворота…. Как много народа…И ни одного хмурого лица… Играет военный оркестр… Песни военных лет, марши…
На этот раз Тверскую улицу опять не перекрыли. Раньше движение по ней на 9 мая останавливали всегда, но уже второй год транспорт на 9 мая ходит, как и во все дни.Это очень неприятно, потому что отчасти теряется атмосфера праздника, да и идти неудобно – ведь сейчас здесь больше народу, чем в будние дни…
Дохожу до Камергерского переулка. Там в полевой палатке времен войны – небольшой музей истории телефона. Оказывается, в Москве он не так давно открылся и находится в районе метро «Преображенская площадь» . Полевые телефонные аппараты военного производства США, Германии, других стран. Выстояв небольшую очередь, захожу туда. Это только один из экспонатов.
И вот я у Большого театра. Сколько людей! А у самых ступенек театра женщина играет на баяне военные песни.
Народ подпевает… «Севастопольский вальс»… Не все знают слова. Ну ничего, теперь вспомнят. Крым- наш, и Севастополь тоже! При мысли об этом теплеет на душе. «Огонек», «Случайный вальс», «Моя Москва»… Песни звучат и звучат, и подпевают люди…. Вся душа нашего народа в этих песнях… Внезапно мороз по коже: женщина заиграла «Хотят ли русские войны». Я помню эту песню еще в исполнении Марка Бернеса, но теперь ее поют все собравшиеся вокруг… Баянистка устала… Столько песен было спето. Но недалеко тоже слышны звуки военных песен. И я иду туда.
И снова звучат песни разных лет…. Моя любимая «Песня о тревожной молодости»…. «Прощайте, скалистые горы», «Смуглянка», «Севастопольский вальс», «Катюша». К баянисту присоединяется женщина с гитарой.
Ширится круг людей. Звучат песни….Сколько улыбающихся, добрых лиц вокруг… Душа России… Вот она – в тех, кто вышел на улицы Москвы в этот памятный для нас день. И я верю, что душу эту не сломить никому, и возродится моя страна на радость всем тем, кто любит ее.
Кто спорит ? Судьбу создают… Но, вряд ли, получается организовать жизнь так, чтобы в ней не было места тревогам, конфликтам, раздражению, обидам, претензиям, ссорам, усталости, переутомлению…,вряд ли можно избежать природных аномалий, катастроф, локальных сражений, малых войн, выяснению, кто главней… Отзвучали майские праздники, набирает свою силу весна, мир радуют по - настоящему летние, хотя и майские деньки… Нам бы дышать и не надышаться этим неповторимым воздухом, ловить тонкие ароматы нарождающейся природы… Но так случилось нынче, что нас всех осаждают вопросы, от которых не можешь уклониться, так как они навязываются. В то же время не можешь ответить на них, так как они превосходят наши возможности. Вот и замираешь ежедневно в тревожном ожидании, а что грядущий день готовит ?
Что готовил нам апрель, мы уже знаем. Многие тогда астрологи в один голос говорили, что « события в соседнем государстве могли быть спровоцированы сразу несколькими астрономическими ситуациями» : отмечая, что четыре планеты Уран, Плутон, Юпитер, Марс …образовали «большой крест», что событие это не разовое. Повторяется периодически, что предрекало всегда какие-то критические события . В отличие от нынешних в Украине, они проходили быстро. Так долго конфигурации держатся редко (в качестве примера астрологи называли 1917 год, 1991-й ). Нашлось и научное объяснение факту образования Кардинального Креста в апреле : « наложились» на конфигурацию два затмения… Не оспариваю то, в чем не очень сильна. Только не могу освободиться от мыслей, что не только движение планет в поднебесной породило украинские события, разошедшие кругами по европейским странам, больше в нем человеческого фактора, «затмения» в мозгах, которые, в отличие от вселенских длятся и длятся. И все чаще задаешь себе вопрос : сколько же можно жить на нервах, в горечи, ненависти, печали, слезах? Душа устает… И появилось от того у меня совсем простое желание: если астрологи предсказали « критические события», может они , сумели увидеть и то, когда же это может кончиться? Когда уйдет эта сумятица мнений, мыслей, чувств, настроения, а главное – ДЕЙСТВИЙ, чтобы «продышать» стрессы и ощутить себя, как и полагается, обновленными, сильными, абсолютно спокойными и счастливыми? И я не удержалась, чтобы не заглянуть в гороскопы мая, почитать, о чем рассказали конфигурации планет, звезд и прочих знаков для астрологов ? Тем более, что ЕЩЕ 4 мая планеты, образующие «крест» разошлись ? И что ? Узнала много неожиданного. Удивительного для себя, чем хочу поделиться для тех, кому это тоже интересно. «Ну, а теперь настало время снова встать ногами на землю», - прочитала я в предсказаниях астрологов на сайте о Вселенной. « Хотя еще не раз возникнет чувство, что все в мае должно быть по крупному. Усиливаться будут негативные проявления. Будет казаться, что в этом месяце вы переживаете все очень остро, и люди вокруг слишком эмоциональны, а порой даже чрезмерно реагируют на вещи..., но даже, если что-то пошло не туда или наоборот зашло слишком далеко, будут стремления быстрее это исправить, внести коррективы…» Поразили и другие подсказки. Например, « очень важно, чтобы в этом месяце вы умели прощать. Будьте открыты к тому, чтобы увидеть того или иного человека в новом свете или позволить ему пересмотреть свои слова и поступки. Многим из вас в течение этого месяца придется неоднократно поменять свое мнение, для того, чтобы не сойти с пути , который для вас является правильным… Это очень волнующий месяц. Возвышенное никуда от вас не уйдет, поэтому сосредоточьте свое внимание на земле, сделайте так, чтобы все ваши намерения и замыслы вращались исключительно вокруг вас и того, что вы можете сделать своими руками в этом мире…
В такой период полезно обратиться сразу ко всем своим пяти чувствам – включить их: нюхайте, пробуйте на вкус, слушайте звуки, следите за тем, что попадает в ваше тело снаружи, сосредоточьтесь на своем питании, как на одном из главных приоритетом этого месяца.
Это позволит погрузиться в чувство доброжелательной радости, которое настойчиво пытается добраться до вашего сердца. В этом месяце важно избегать бездействия и праздного ожидания, чтобы получить результат придется действовать нелинейно. Просто поверьте, что ваша интуиция заставляет вас делать нужное дело , в нужное время и в нужном месте. Ведь сейчас для вас открыт поток естественной природной энергии, который ведет вас в правильном направлении …» Есть в прогнозе, на удивление самые добрые житейские советы: « будет просто отлично, если вы выберетесь из дома, пройдетесь босыми ногами по траве, вдохнете запах цветов, прикоснетесь к растениям и послушаете пение птиц…» Как будто не астрологи, а доктора, со своими лечебными советами. Вслушайтесь еще в один :» в этом месяце действительно стоит искать радость и наслаждение в природе, даже, если вы не хотите прикладывать для этого особых усилий, просто получите удовольствие, ухаживая за цветком, который растет в горшке на вашем подоконнике..». Во как ! Здорово ! Так и хочется поверить, что сама Вселенная гораздо более тонко чувствует, что «сформировался огромный энергетический поток, как для самой Земли, так и для населяющих ее людей. У многих произошли в жизни определенные изменения, которые только поспособствовали нарастанию этого потока…» и теперь настало время исцеления от душевных потрясений… « Сейчас очень важно,- подсказывают астрологи, - чтобы вы черпали энергию снизу, чтобы в вашей жизни был прочный и надежный фундамент, который будет питать вас энергией и поможет выдержать тот стремительный поток событий, которое сегодня переживает человечество «. Хочется поверить ! В том числе и предсказанию не менее именитого астролога Павла Глобы на май, который заверяет: « ждать переломного момента в ситуации на Украине, осталось немного». А почему бы и нет. Ведь именно он восемь лет назад предсказал распад Украины в 2014 году. Жить с верой в хорошее, это самое То сегодня ! Я о себе говорю. А может еще для кого-то !
— А ну вас!.. — отмахнулся дядя Андрей. — Давайте, ребята, позавтракаем. Он сгреб со стола книги, тетради, перенес на диван. Тут я увидел, какой в комнате беспорядок. Что они, прибрать не успели? — Я же тебе сказала, Андрей... — Ни в какую они столовую не пойдут! — рассердился дядя Андрей. — Я сейчас спущусь в гастроном, и мы попируем. Не каждый день приезжают ко мне сын с племянником. Он схватил фуражку и вышел. Светлана Иванна пожала плечами. Подражая матери, пожала плечами и Мариэтта. Мы остались вдвоем. — Видал?— спросил Валерий и отвернулся к окну. И я тут только понял, почему в нашем доме и в доме у деда никогда не говорили о Светлане Иванне и я не знал о существовании Мариэтты. Светлана Иванна — вторая жена дяди Андрея. Мариэтта — не его, ее дочь. И они командуют в доме и командуют дядей Андреем. Я никогда не видел его таким приниженным. Хотя ничего занятного на улице не было, кроме чахлых деревьев, Валерка смотрел не отрываясь в окно. Затылок у него вздрагивал. Раньше я ненавидел Валерку. Теперь я его жалел. А что, если бы мою маму, мою милую маму заменили такие Светлана Иванна и Мариэтта? Впору повеситься! Дядя Андрей вернулся с .
— Валерка, скатерть! — скомандовал он, разгружаясь. Они постелили скатерть. — Тарелки, стаканы! Он расставил по столу бутылки с лимонадом — вишневым и яблочным, большой шоколадный торт, колбасу, сыр и булки. — Светлана, нельзя ли чайку? — крикнул он. Из соседней комнаты вышла Мариэтта: — Мама ушла на доклад. Мариэтта взглянула на стол, передернула носом. — За квартиру счет принесли, а Андрей устраивает пышные фестивали! — сказала, как взрослая. Теперь я, понял, почему Валерка отца называет «Андреем». Мариэтта, села, поставила локти на стол и уставилась на меня, Хотя бы тарелки расставила, очковая змея! Дядя Андрей включил в штепсель .
— Завтра по плану, ребята, вы у нас, на ракетных, — сказал он, нарезая колбасу и аккуратно раскладывая ее на тарелке. — Покажем. Посмотрите наше чудо, и, если позволит погода, может быть, выйдем в море. Он оживился и, казалось, не замечал Мариэтты. А она налила себе лимонаду и принялась есть. Вы бы видели, как она ела! Колбасу, сыр уминала, будто не ела три дня. Отрезала большущий ломтище шоколадного торта. Жевала, запивая все лимонадом. — Знаете что, ребята? Пока закипит чайник, вы ешьте. Да ешьте побольше, а то...— Дядя Андрей покосился на Мариэтту — шоколадные крошки прилипали у нее к подбородку. Он поднял стакан с лимонадом. — За тех, кто в море! И повторил: — Нажимайте, ребята! Мы доели то, что осталось от Мариэтты (уничтожала она еду с космической скоростью). Разговор при ней вовсе не клеился. А мне было обидно за дядю Андрея. Офицер, командир ракетного катера, а это что-нибудь да значит, и вдруг допустил, что очковые змеи заползли в его дом!
Проводив нас до крыльца, оглянувшись (не увидела бы Мариэтта), он сунул Валерию в карман несколько . — Не надо, папа! — Молчи,— шепнул дядя Андрей. Он довел нас до калитки. — До завтра, ребятки! — До завтра! Хороший он человек... — Ты представляешь, Максим, вот так каждый день, каждый день...— сказал вдруг Валерий. — Как я их ненавижу! Я не стал спрашивать, где его мама. Умерла или дядя Андрей с ней разошелся? Уже стемнело, зажглись фонари на Гвардейском проспекте, и в гавани стали загораться огни. Они вспыхивали, как фейерверк, перебегали с места на место, появлялись то высоко, то низко. И когда мы вышли к морю, перед нами снова возникла гриновская картина: целое море огней, для нас еще непонятных; опытный глаз моряка различил бы, что они означают. И маяк подмигивал огненным глазом. Мне показалось, что я в Зурбагане. У ног моих плещут холодные волны, и пустынное, темное море зовет меня вдаль...
РАКЕТНЫЕ КАТЕРА
Ракетные катера стояли у пирса, как большие серые птицы. Мы с Валерием попали на флагманский катер. Командовал им дядя Андрей. Вчера он был словно другим человеком. Сегодня это был волевой командир. Стоило едва заметно кивнуть головой, дать знак глазами — и его уже понимали без слов. Только и слышалось: «Есть, товарищ капитан третьего ранга!», «Есть, товарищ капитан третьего ранга!» Не только люди — все умные, удивительные машины подчинялись ему. Он, радушный хозяин, повел нас по кораблю. По сравнению с «Никоновым» ракетный катер был лилипут перед Гулливером, но на нем было все, как на большом корабле, только в меньших размерах: и каюты, и кают-компания, в которой кожаные диваны мигом могли превратиться в спальные места, и камбуз с плитой, на которой едва умещались две сковородки или кастрюля с борщом. Нам показывали все, что не составляло секрета, и дядя Андрей объяснял, как работают те и другие приборы — умники и хитрецы. Привел он нас в боевую рубку, где собрано все управление, и показал таинственную кнопку: нажмешь — ракета вылетает из своего убежища, называемого «ангаром», и устремляется к цели. О том, что чувствует командир корабля, нажимающий кнопку, дядя Андрей уже говорил — в Таллине, когда был у нас дома. Матросы — ну чуть постарше меня, на каких-нибудь два с половиной — три года, — показывали нам каждый свое «хозяйство». И тут, честное слово, я понял, как мало знаю и сколько узнать предстоит. А усвою ли я то, что нужно? В классах все казалось мне куда проще. Ан нет, где уж тут простота! «Современный корабль — это вещь»,—- сказал какой-то шутник. И вот мы собрались в боевой рубке со сплошной стеклянной стеной и слышали, как на мостике над нашими головами дядя Андрей отдал приказание: со швартовов сниматься. И корабль дрогнул, вышел из бухты в широченное открытое море.
По Балтике гуляла густая волна, и толстые струи воды потекли по стеклу. Я никогда не ходил на торпедном катере, только читал о нем, знал, что Фрол Живцов вывел свой катер из «вилки» и Никите Рындину в походе «всю вытрясло душу», но те катера уже устарели — могли устареть же за двадцать лет! А этот — ракетный — стремится вперед, словно птица... Эх, жаль, что мы не увидим стрельбу! Катер описал большую дугу, вернулся к причалу и снова затих, как птица, сложившая крылья. — Понравилось? — спросил дядя Андрей. Кто бы сказал, что не понравилось? Лишь ненормальный. Конечно, за те годы, что я буду учиться, построят и новые корабли, и они, мало того что будут быстрее ветра скользить по волнам, может быть, станут взлетать, парить в воздухе и снова врезаться в волну; но если и не построят таких, я пойду на ракетные катера. Не поход на огромном крейсере, который был тоже хорош, а вот этот короткий, но поучительный выход был моим первым крещением в соленой купели (кажется, так называл службу морю Новиков-Прибой). В этот день я почувствовал себя моряком не потому, что был в форме. Я почувствовал, что ничего мне не надо, кроме соленого моря, в котором бежит мой корабль. Конечно, придется много учиться. Что запомнил я о великолепных приборах, которыми на корабле управляли умело матросы? Только названия этих приборов: «Нептун», «Гюйс», «Русалка». А устройство их, принципы действия? Это все впереди. Придется много ночей просидеть над учебниками.
Первый, кого я встретил в училище, был отец. На плечах— полковничьи погоны. Он приехал в Медицинскую академию на доклад: пришил и прирастил матросу руку, оторванную лебедкой. Такое дело, а он говорит о нем скупо, почти в двух словах. — Вместе поедем домой, сынок. Получил разрешение вернуться в свой госпиталь. Я зайду за тобой вечером. Но, уходя, говорит такое, что я настораживаюсь: — Мама так ждет тебя! Она ведь совсем одна. Ингрид скрашивала ей одиночество... Мне только вчера снился сон: мы с Ингрид бродили по лесу. И она потерялась. Я кричу: «Ингрид, Ингрид! Ингрид, ко мне!» Ее нет и не слышно. Ни хруста веток под лапами, ни лая. Куда же она задевалась? Я хожу и кричу: «Ингрид, Ингрид!..» И я чувствую, что больше ее никогда не увижу. Дома, бывало, проснешься, протянешь руку — она тут, с тобой рядом. Лизнет тебе руку. А здесь я проснулся на крейсере и не мог убедиться, что она не пропала... — У нас большое горе, сынок! — говорит отец, поднимаясь, — он торопится на доклад.— Вот от мамы письмо. Прочти и помни, что заживают самые глубокие раны... «Дорогой мой сыночек. Пишу тебе о нашем горе. Ингрид у нас больше нет. Совсем больше нет нашей Ингрид. Я уезжала в командировку и оставила ее на попечение Натальи. Без меня у Ингрид родились щенки. Наталья знала, что Ингрид не пускает к своим щенкам посторонних, но все же стала их ворошить. Ингрид укусила ее. Наталья вообразила, что Ингрид взбесилась. Конечно, не была Ингрид бешеной, она защищала щенят. Но Наталья позвала знакомого милиционера...»
Бог ты мой! Мне только вчера на глаза попалось в газете стихотворение Щипачева «Собака»: «Под самое дуло, к , к теплым, слепым ползункам. Она не показывала оскала. До этого ли! Жарко дышалось ей. Черное дуло искало белое пятнышко между ушей». У Ингрид между ушей было черное пятнышко. Славный такой полумесяц. Она, наверное, надеялась: дверь откроется, и я, папа, мама придем к ней на помощь. Мы не пришли! «Щенята тоже погибли. Я опоздала на один день, — пишет мама.— Отец больше не хочет видеть Наталью. Я ей сказала об этом. Она страшно обиделась. «Я из-за вас хожу на прививки». Ингрид! Черный комочек спит у меня на руках; щенок с еще не стоящими ушками, переваливаясь, бегает в Кивиранде по саду; озабоченная взрослая Ингрид спешит мне на помощь, когда я держусь за борт потерпевшей крушение «Бегущей». Ты готова была за меня отдать жизнь! А как ты просила: «Не уезжай». Будут другие щенята, будут другие овчарки, но Ингрид на свете не будет уже никогда... . Можно любить горячо, но можно и горячо ненавидеть. Я сейчас ненавидел тетку Наталью. И такие люди еще о себе воображают! Только Вадиму я рассказал о своем горе. Не каждый поймет, что можно горевать о собаке, даже если собака твой верный и преданный друг. Когда кто-то пожалел Лайку, сгоревшую в космосе, Самохвалов принялся разглагольствовать, что одна собачья жизнь, принесенная в жертву освоению космоса, — чепуха. Собака — всего лишь собака!.. И я скрыл от остальных одноклассников свое горе.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
