Последние сообщения блогов

Именно так мы и поняли истинную цель умения рисовать – не остаться голодными!
Вспоминая сейчас, не знаю, чего в этих словах больше: глупости, пренебрежения к детям «черни», как класс имущих называл трудовой народ, или осмысленного, прямого издевательства над учениками?! Ведь тогда мы еще не знали, что такое Париж. И что такое ресторан. Да и жареных куриц еще не ели, а о пиве и понятия не имели.
Конечно, я далек от обобщений, чтобы класть черные пятна на всю интеллигенцию, в частности, на педагогические кадры старой школы.
Известны имена многих умных, талантливых, а главное прогрессивных педагогов, которые, испытывая лишения и трудности, настойчиво трудились над организаций новой, советской школы и над становлением в стране новой системы образования, над созданием новых педагогических кадров советской школы, которых она в свои начальные годы не имела. И их труд увенчался большими успехами.



Типичная картина закоулков тех лет. Ночлежка бездомного.

Не могу вновь не подчеркнуть великую гуманность Советской власти. Выше уже отмечалась данная черта в связи с «выселением» нашей семьи из аварийного флигеля и предоставлением хорошей жилплощади.
А в данном случае эта черта проявилась в поддержании здоровья детей, заботой о них. Учеников школы кормили, и бесплатно. Мы ежедневно имели обед из двух блюд: мясной суп или мясные щи, овсяную или чечевичную кашу, или фаршмак (рубленая селедка, запеченная с картофелем) на второе блюдо; «восьмушку» черного хлеба. Правда, мясо было конским. Но, если не сказать, то и не отличишь от говядины. Утром – чуть сладкий чай и кусочек хлеба. На ужин – та же чечевица, иногда овсяная каша, кружка полусладкого чая, кусочек черного хлеба. Порции были маленькими, и мы, естественно, как поется в пионерской песне «считали минутки до обеденной поры». Однако дома мы и этого не имели бы. Гуманность данного внимания к детям в том, что у себя-то дома в те годы мы и этого не имели, существовали бы в большинстве дней, да и те с перерывами, только на одной восьмой фунта (50 гр.) черного хлеба, выдаваемого по карточкам в день на человека.
Да и более масштабные мероприятия предпринимала Советская власть в те годы ради спасения детей от голодной смерти, от дурных пороков, от преступлений.



Все силы были брошены на спасение детей. И результат не заставил себя ждать: многие дети были спасены.

В годы Гражданской войны по стране бродили миллионы детей – беспризорников, т.е. по тем или иным обстоятельствам оставшихся без родителей в бурные революционные и военные годы, или утратившие с ними связи. Бродили голодными и холодными, искали пропитание на свалках и помойках, прибегали к воровству, попадали под влияние уголовного мира, спали в домовых подъездах и подвалах, на вокзалах. То был разительный, трагический период детских судеб, для более полного понимания которого, следует посмотреть кинофильм «Путевка в жизнь». А сколько детей из многодетных и обычных семей, хотя и находились с кем-то из своих родителей и родственников, оказались вовсе материально не обеспеченными? Тоже миллионы.
И при таких условиях, чтобы спасти детей страна принимает решение о создании детских садов, школ-интернатов, детских трудовых коммун, выделяются материальные ресурсы и миллионы детей берутся на государственное обеспечение, предоставляются жилье, одежда, обувь, питание, обучение, привитие навыков к труду, топливо и многое другое. Берут на попечение детей, независимо от их социального происхождения.
Это ли не пример величайшей гуманности Советской, рабоче-крестьянской власти!

Тетрадь № 3.

Глава V. В Ярославской губернской пролетарской школе.



В конце 1918 или начале 1919 года в Ярославле была открыта губернская пролетарская школа-интернат (ЯГПШ). Размещалась она в помещениях бывшего кадетского корпуса и использовала его материальную базу. Имела отделение мальчиков и отделение девочек, общая численность которых составляла примерно 100-120 человек. Действовала по планам и программам средней школы: 1-4 классы являлись первой ступенью обучения, 5-9 классы – второй ступенью обучения.
В школу зачисляли детей, оставшихся без родителей или потерявших с ними связь в период первой мировой войны, революционных событий, гражданской войны, а также детей из многодетных, материально не обеспеченных семей. Будучи, видимо причисленным к детям последней категории, меня и зачислили весной 1919 года в ЯГПШ, в 5-й класс, засчитав мое обучение в церковно-приходской школе (3 класса), как 4 класса в средней школе.
Возрастной показатель учащихся был от 12 до 20 лет и чуть более. И такие великовозрастные обучались и в пятом, и в шестом и в других классах, так как часть ребят в силу «заботы» батюшки царя и его чиновников о своих «верноподданных» оставались полуграмотными или вовсе неграмотными. Конечно из среды рабочего класса.
Однако школа, хотя и называлась пролетарской, принимала в те годы на обучение и детей других сословий. В старших классах обучались дети мелкого и среднего чиновничества дореволюционных лет, дети бывших офицеров старой армии, обучавшиеся в бывшем кадетском корпусе, Лавров и Окенчиц, к примеру, имели дворянское происхождение. В этом тоже проявлялась гуманность Советской власти. Раз дети оказались в беде, не отказывать же им в помощи.
Кстати сказать, большинство из них, окончив ЯГПШ, пошли на обучение в военные учебные заведения, дослужились до полковничьих и генеральских званий, активно участвовали в боевых действиях Великой отечественной войны, стали коммунистами, несколько человек погибли в боях. Другие пошли по гражданской линии, стали инженерами в различных областях деятельности, науки и техники. В годы войны тоже были на фронтах, а некоторые - руководителями промышленных предприятий.
Первоначально нас одевали во все. Нижнее и верхнее, что осталось от запасов бывшего кадетского корпуса: белье, мундир, брюки, шинели, фуражка, обувь (сапоги). Кстати, форма наших суворовцев – почти копия (кроме знаков и эмблем) формы бывших кадетов. Отличие лишь в том, что у суворовцев брюки с лампасами, у кадетов были без лампасов. При износе форма заменялась гражданской одеждой.



Мундиры и шинели, естественно, без погон.

Бытовые, классные помещения, в смысле площади, объема, были прекрасными, свободными. Но в зимние месяцы … было холодно. И в классах и в спальных помещениях. Ряд окон имели «пробоины» - разбитые стекла, заменить которые было нечем, на складах стекла не было. А где-то поискать его, скажем, в строениях, разбитых в дни белогвардейского мятежа и неиспользуемого, видимо «мысля» не доходила. Поэтому пробоины в окнах затыкались подушками. Но и это не спасало. Отопление было печное, а дров - далеко до их достатка. Тепло довольно быстро улетучивалось из помещений. На ночь сдвигали койки, чтобы максимально использовать ширину одеял, плюс накрывались всем, что под руку попадалось: занавесками, шторами, шинелями, а иногда и матрасами. Частенько спать ложились одетыми. В классах тоже сидели одетыми, все – и ученики и учителяВ. Можно было представить состояние гигиены в тех условиях. И этот фактор не прошел мимо нашего коллектива. Распространение по стране инфекционных заболеваний, особенно, цепного тифа, источником заражения которым является, в основе, бельевая вошь, унес жизни нескольких воспитанников нашей школы.
Численность постоянного кадрового состава школы была недостаточной. Особенно в части воспитания учащихся и надзора за их поведением, успеваемостью, занятиями в свободное от уроков время.
Директором был некто Калиниченко. Он очень редко бывал с нами – воспитанниками. Думаю, что не до воспитания было ему. Днями он находился в городе, ходил по учреждениям, выпрашивая для школы продукты, одежду, обувь, топливо, строительные материалы, медикаменты и т.п., и т.д., включая учебники, тетради, бумагу, карандаши, чего нам весьма не хватало, а также материалы и инструменты для занятий трудом. Нас приучали к труду: слесарному, столярному, малярному, а девочек – к швейному, вязанью. А меня обучали сапожному делу.



Групповое фото офицеров. преподавателей и воспитателей Ярославской военной школы (с 1895 г. Ярославского кадетского корпуса).

Педагогов видели только на классных занятиях. Все они были педагогами старой школы, если не все педагогами кадетского корпуса. Учебный процесс страдал теми же недостатками для нового наступившего времени, что отмечалось мною по учебному процессу в школе в 1918-1919 году. Обучение в ЯГПШ было оторвано от политического и идеологического воспитания. О революции, о гражданской войне, о Советской власти – ни слова.
В ЯГПШ был один единственный коммунист – директор школы. Был один единственный комсомолец – воспитанник Жиглов, паренек так лет 20-21, скромный, хороший товарищ. Был связан с райкомом комсомола, пытался создать в школе комсомольскую ячейку. Успеха, однако, не имел. Мешали два обстоятельства: воспитанники комсомольского возраста были в основном непролетарского происхождения, а среди тех, кто имел пролетарское или беднятско-крестьянское происхождение, многие являлись нарушителями дисциплины, совершали самовольные отлучки из школы, не посещали классные занятия, замечались в мелком воровстве. Жиглов, видимо, не доверял ни тем, ни другим.
Кстати, спустя годы, стало известно, что многие из недисциплинированных оказались крепко связанными с уголовным миром, были судимы за разбой и воровство и приговорены к весьма строгим наказаниям. Другой помехой Жиглова была его болезнь ног (язвы), которые он постоянно смазывал мазью с неприятным запахом. Это стесняло общение с ним воспитанников, они избегали его. Надо учитывать и то, что комсомол только зарождался, делал первые шаги, его подвиги в гражданской войне были еще мало известны. Несколько позднее, в годы восстановления народного хозяйства и первых пятилеток, комсомол проявит высочайшую активность и заявит о себе как о верном помощнике партии большевиков.



«Именно молодежи предстоит настоящая задача создания коммунистического общества. Ибо ясно, что поколение работников, воспитанное в капиталистическом обществе, в лучшем случае сможет решить задачу уничтожения основ старого капиталистического быта...».

Были у нас, у мальчишек, два воспитателя: Павел Васильевич Моригеровский и Владимир Григорьевич Иноходов, оба бывшие офицеры царской армии, бывшие воспитатели кадетов. С расформированием в 1917 году корпуса они остались в Ярославле, а с открытием ЯГПШ им была предоставлена работа в данной школе. И они, надо объективно и справедливо сказать: много, очень много делали для воспитания обучавшихся, но лишь в плане эстетического воспитания, т.е. художественного, относящегося к чувству прекрасного, к красоте, не связывая его с идеологией. Да такая задача перед ними не могла и ставиться.
Был у нас школьный совет учащихся. Его основной задачей являлось поддержание дисциплины и контролю за посещаемостью классных занятий. Однако, помощи от него администрации было очень мало. Большинство членов совета составляли взрослые школьники, основу которых формировали, как говорится, «бывшие», т.е. непролетарского происхождения. Они побаивались входить в конфликт с недисциплинированными, среди которых тоже были взрослые.
В двух сферах деятельности работы совета была заметной: в организации уборки классов и в художественной самодеятельности.
Среди постоянного состава был врач (женщина, забыл имя и фамилию) и медсестра. Прием и лечение больных осуществлялось в лазарете, где у мальчишек и девчонок имелось по 4 койки. Воспитанники с серьезными заболеваниями отправлялись в городские больницы.



Губернская земская больница в Загородном саду.

Дела школьной, учебной работы, в смысле ее эффективности, обстояли неважно. Причин предостаточно и объективных и субъективных. Многого нам не хватало: учебников, тетрадей, бумаги для письма, карандашей, сознания необходимости образования, питания для желудка, дров для отопления классов, и спальных помещений, в которых ряд окон имели «пробоины», затыкаемые нами подушками. В спальном да и в ротном помещении (название осталось еще с кадетского корпуса) очень часто пребывали в пальто. Все это не возбуждало тяги к образованию, не пробуждало интереса к наукам, не призывало к классным занятиям. Да и педагоги, мы же видели их состояние, приходили на работу уставшими, утомленными, ослабевшими, видимо, от недоедания, а потому занятия вели вяло, без былого оптимизма, бодрости, без энергии внушать нам интерес к своему предмету.
Данной характеристикой учебного процесса я далек от того, чтобы умолять, принизить усилия педагогов, их старания. Нет. Находясь в тех тяжелейших условиях, которые можно назвать холодом и голодом, переживаемыми трудовым народом всей нашей Республики, делали все возможное для нас – учащихся в меру их сил и здоровья. Да и воспитанники, стремившиеся к образованию, к знаниям, добивались успехов, обогащались научными знаниями, развивали свой интеллект, не расходовали бесцельно время, действуя в тех же тяжелых условиях. Свидетельство тому – сдача ими вступительных экзаменов, после окончания ЯГПШ, в высшие учебные заведения, получение дипломов квалифицированных специалистов.
Лучше обстояли дела с художественной самодеятельностью. В тех условиях она показала заметную свою притягательную силу не только зрителям и слушателям, но и желающим стать ее участников в том или ином жанре.
Организаторами были упомянутые два воспитателя: П.В.Моригеровский – пианист, организатор музыкальных концертных программ и вечеров; в повседневной жизни – учитель игры на рояле, подготовка к концертам музыкантов-солистов, певцов-солистов, мелодекламаторов; В.Г.Иноходов – режиссер-постановщик спектаклей, готовил их персонажи, проводил репетиции, руководил изготовлением воспитанниками декораций, был учителем игры на народных музыкальных инструментах, отбирал костюмы для персонажей спектаклей, любезно предоставляемых Ярославским драматическим театром им. Ф.Г.Волкова.



Спектакли ставились по произведениям Фонвизина, Гоголя, Островского. Приурочивались к датам рождения великих русских писателей-драматургов, концерты великих русских и иностранных композиторов. В концертах участвовали с сольными выступлениями Моригеровский, игравший на рояле, Иноходов – на балалайке и мандолине, музыканты духового оркестра, мелодекламаторы при сопровождении рояля, чтецы монологов, басен, юмористических рассказов, плясуны. С концертными программами выступал духовой оркестр ЯГПШ, руководителем которого и учителем игры на духовых инструментах был седой старичок Аристарх Ефимович Павлов – педагог Ярославской музыкальной школы. Весной 1919 года он начал и меня обучать игре на трубе, а летом 1920 года включил в состав оркестра. Конечно, оркестр был, что называется, «не ахти какой», но исполнял и серьезные, довольно сложные произведения, не говоря уже о маршах и танцах. Нас приглашали для сопровождения вечеров в рабочих клубах предприятий, учреждений, учебных заведений города и районных городов (центров) – Ростова, Петровского, Красных Ткачей, а также сел и деревень. Денег нам не платили, а угощали бутербродами, чаем, а в деревнях – обедом и ужином. Выезды совершались без А.Е.Павлова, «командовал» в таких случаях старшина оркестра Арсений (мы звали Арсиком) Родионов (на фотографии совета школы он лежит слева, у нас с ним голова с головой).



Оркестр Ярославской Губернской Пролетарской школы. В центре А.Е.Павлов в черном костюме, а рядом с ним воспитатель П.В.Моригеровский. Л.К.Бекренев с корнетом в первом ряду, второй справа, в темной рубашке.

В 1914 году меня определили на обучение в церковно-приходскую школу при коровницкой церкви Иоанна Златоуста.



Церковь Иоанна Златоуста в Коровниках.

В какой-то летний день пришла к матери с заказом дочь местного попа Малиновского – девушка лет 13-16, гимназистка, была учительницей церковно-приходской школы.
Я сидел на кухне за столом и писал в тетрадке буквы, палочки, крючочки по заданию Веры. Рядом лежал букварь. Учительница посмотрела на мое письмо, заставила прочитать в букваре несколько слов. Похвалила. А мать, пользуясь, видимо, случаем, сказала: «Взяли бы, барышня, парнишку-то в свою школу». И та ответила: «Хорошо, приводите».
С осени 1914 года я начал обучаться в церковно-приходской школе.
Возникновение в России школ при церковных приходах историки относят к XI веку. Школы были призваны «обучать людей грамоте чести (счету) и пети и писати». «Пети» нас не обучали.
В феодальной и капиталистической России церковь оказывала огромное влияние на постановку образования и просвещения. Сдерживала, мешала развитию светского образования. Даже в последней четверти XIX столетия директор училищ ярославских губерний предписывал: «ученики долженствуют всегда иметь страх божий,… книг не принадлежащих к наукам преподаваемым, вовсе не читать; да и книг, относящихся предметам учения, исключая только священное писание, не иначе могут читать, как испросив наперед письменное повеление у инспектора».



А читая «священное писание», ученики познавали, к примеру, как некий Иона, просидевший чуть ли не неделю «во чреве кита», выбрался из него, конечно же, с «божьей помощью» здоровым и невредимым, за что и был причислен «к лику святых». А «Николай-чудотворец» был тоже причислен «к лику святых» за то, что во имя спасения утопавших запросто ходил босым по любым водным поверхностям с неограниченной скоростью, поспевая повсюду, где только оказывался утопавший. Познавали и способности сын божьего – Христа, который сумел, в частности, накормить одной буханкой хлеба пять тысяч человек. И такая, с позволения сказать, «наука» распространялась церковниками среди неграмотного народа на полном серьезе.
Конечно, объективный процесс общественного развития, расширение познания в области естественных, реальных процессов, утверждавших материалистические основы природы, вынуждали пересматривать состояние и содержание образования, осуществлять реформы в интересах повышения роли светского образования. Однако проходило все это медленно, с сопротивлением церкви и государства, с преследованием носителей прогрессивной мысли. Как раз об этом и указывает выше приведенное предписание директора училищ ярославской губернии.



Показательный пример в подтверждение сказанного мы находим также и в более позднее время, в период 1914-1917 гг., т.е. в годы моего обучения в церковно-приходской школе, находим в книге Н.М.Головина «Записки учителя», изданной в 1949 году в Ярославле.
В квартиру Головина, проживавшего на площади церковно-приходской школы, в которой он был учителем, зашел местный священник (поп). Он увидел портрет А.Н.Толстого, схватил его и с возмущением и истерикой разорвал пополам, сказав при этом: «Такое безобразие! И где же? В квартире учителя, недалеко от икон Спасителя. Да знаете ли вы, что за это уволить можно? Читайте, сударь, не всех этих пушкиных и толстых, а историю православной церкви!».
На страже данного требования и вообще режима работы нашей школы бдительно стояла сторожиха нашей школы тетя Лиза – довольно тучная, сказал бы, «бабистая» особа с крутыми нравами, в духе ретивого полицейского, проживавшая в помещении школы (небольшой, деревянный, рубленый, двухэтажный дом, стоявший в церковном дворе). Каждое утро она проверяла содержание наших узелков, в которых мы носили книжки, тетради, учебные принадлежности. Особенно внимательна она была к третьеклассникам, некоторые из которых, увлекаясь чтением Конан-Дойля, носили в узелках с тетрадками нетолстые печатные брошюрки – отдельные выпуски по главам произведений этого автора (о сыщике Шерлок Холмсе, в частности). Брошюрка в таких случаях отбиралась, а «контрабандист» получал увесистый подзатыльник от тети Лизы.
Главным предметом, так сказать, «профилирующим» был «закон божий», его ветхий и новый заветы и одновременно церковно-славянский язык, чтение Евангелия и псалмов Давида, отдельных притч. Преподавал это лично коровницкий поп «отец Михаил» Малиновский.



Было. И есть?

Хотя и не «шарообразный», но довольно плотный, даже, сказал бы, здоровый мужчина, лет пятидесяти с малым хвостиком, невысокого роста. Я и сейчас зрительно представляю его: карие глаза, широкий нос, густая черная борода с заметной проседью, такая же густая черная шевелюра, сзади подстриженная чуть ниже плеч; в черной поповской рясе (вроде длинного широкого платья) с широкими рукавами (раструбом к кистям рук), на груди металлический, крупного размера, крест, повешенный на шею металлической цепочкой. Словом, был черным в прямом и переносном смысле. Сам облик его наводил на нас «страх божий».
Как прихожане, так и мы называли его « Отец Михаил», иногда «батюшка». Он имел привычку загибать нижнюю кромку своей лопаты-бороды и держать ее губами. И так ходить между рядами парт, наблюдая за учениками и выслушивая ответы на свои вопросы или проверяя выполнение домашнего задания. К ученикам, замеченным в каком-то недозволенном поведении, наш «пастырь» не стеснялся применять линейку, постоянно лежавшую на видном месте стола учителя, - «инструмент внушения».
Нашей учительницей была, упоминавшаяся ранее, дочь «Отца Михаила» - 16-17 летняя гимназистка, которую мы называли Антониной Михайловной. Она обучала нас чтению, письму, счету, была с нами обходительной, доброй, внимательной, но при «достойном» случае баловников, шалунов, непослушных ставила в угол спиной к классу.
Не знаю, в порядке ли поощрения за прилежание (а я действительно учился с интересом), или для получения «производственной практики», меня, обучавшегося в третьем классе (школа была с трехлетним обучением), вместе с другими учениками определили для прислуживания в церкви в часы богослужения, переносить, переставлять подсвечники, раздувать кадило и подавать его, в соответствующий момент, попу или дьякону, помогать тому и другому облачаться (одеваться) каждому из них в церковное одеяние, соответствующее «занимаемой должности», выполнять другие дела, входящие в обеспечение той или иной церковной церемонии.



Ох, и насмотрелся же я на свершения церковных «таинств». Вспоминая сейчас о них, считаю термин «таинство» избран совершенно правильно, потому что открыто, явно, показывать закулисные «фокусы» попов нельзя, оттолкнешь верующих. Вся церковная «святость» построена на обмане. Я мог бы это иллюстрировать примерами, но мне просто жаль моего времени для изложения, да и места в тетради.
Елизавета Евграфовна, наблюдавшая, как ее младшее чадо, одетое в длинный, не по росту, парчовый балахон (по церковному стихарь) и с чумазым носом от раздувания угля в кадило, участвует в обеспечении богослужения, была, что называется, на девятом небе.
Месяца три или четыре я прислуживал в церкви. Закончил - с началом весны 1917 года, с окончанием церковно-приходской школы.
На этом моя учеба оборвалась. Мать попыталась в 1917 году устроить меня на обучение в городское начальное училище. Ей кто-то сказал, что после февральской революции такие училища стали открыты для детей всех сословий.
После похода в училище она рассказывала Тоне, как ее допрашивали там: кто она, где и кто ее муж, какие средства существования и т.п. А потом сказали ей: «Поздновато пришли, уже местов нету». Так что в августе 1917 года еще действовало предписание председателя школьной комиссии Ярославской губернии: «Отказать в приеме в городские училища железнодорожным служащим и фабричным».
Продолжил я обучение лишь осенью 1918 года уже в средней советской школе, которая была создана на базе того же начального училища, в которое меня не допустили. Училище называлось Градовским, по имени владельца, находилось на Большой Федоровской улице (ныне Емельяна Ярославского) (переименована в Большую Федоровскую. - Евгений Бекренев) в закоторосльной части города. От механической мастерской, в которой мы проживали, школа отстояла километрах в трех.



Ярославская Губернская Пролетарская Школа. 1919 г. 7-й слева с корнетом - Л.К.Бекренев.

Учитывая, видимо, трехлетнее образование, полученное в церковно-приходской школе, меня определили в четвертый класс первой ступени.
Были школы начальные, были школы первой и второй ступени, последние и назывались средними школами. Первая ступень 1-4 класса, вторая 5-9 классы. 10-й класс был введен позднее.
Конечно, для меня все здесь было новым: и преподаватели, каждый из которых преподавал «свою» дисциплину, и учебные дисциплины, и организация обучения, и школьные порядки, не говоря уже о девятиклассной численности училища. Впервые тогда завел свой персональный «документ» - Расписание уроков.
Учителями были те же самые лица, которые работали в том же городском училище. Данный фактор нашел свое выражение, особенно в преподавании гуманитарных дисциплин, под влиянием, конечно, возникшей в стране, внутренней политической обстановки: социалистическая революция, гражданская война; школа отделена от церкви, церковь отделена от государства. В преподавании это выразилось в том, что при рассказе нам, например, о Солнце, о Луне, о Земле, уже не говорилось о том, что «мир сотворен богом», которому, кстати сказать, потребовалось для этого всего лишь 7 дней, о чем говорил нам «Отец Михаил» в церковно-приходской школе, и новые мои преподаватели – ученикам прежнего начального училища.



Нам говорили о войне Древнего Египта, о фараонах, их завоеваниях. Но ни слова не говорили о восстаниях рабов. В нашей стране свершилась победоносная социалистическая революция. Шла Гражданская война. Наверное, можно было бы, с учетом нашего детского ума и разумения, рассказать нам: зачем, почему, по каким причинам произошли данные события, кто тут прав, кто виноват?! Ни слова!
Мы от рабочих, на берегу Волги невольно «подслушивая» их разговоры, познавали ответы на такие вопросы. Поэтому-то и кричали «Бей буржуев!». Неграмотный сторож, старик дядя Митя, меня просветил в какой-то части по вопросам такого рода. А школьные преподаватели молчали!
Дело в том, что то были преподаватели старой, дореволюционной школы, люди, так сказать, «промежуточного» класса – интеллигенция. Шла Гражданская война. Еще нельзя было сказать, чья возьмет: революция или контрреволюция. Тем более, что и в нашей стране и на Западе находились «пророки», кричавшие: «Дни большевиков сочтены». «Так не лучше ли подождать, помолчать?», - могли рассуждать упомянутые педагоги, чтобы не оказаться в опале ни у «красных» ни у «белых».
Запомнился и такой тип педагога, как Федор Иванович Шитов, обучавший нас рисованию: лет немногим более сорока, упитанный щеголь, отличавшийся изысканными манерами и позами, с прилизанными бриолином волосами. Помню и суть его вступительного слова при первой нашей встрече.
– «Представьте себе, - говорил он, - что все вы, не знающие французского языка, оказались в Париже. Останетесь голодными! А умея рисовать, будете сыты. Войдете в ресторан, нарисуете курицу, и вам подадут румяную, жареную курицу. Нарисуете рака – подадут красных вареных раков, столь вкусных с пивом».



В.Маковский. «Ловля раков», 1880-е гг.