Тетя Маро принялась показывать новые фотографии Гоги, а Фрол, умудрившийся где-то по дороге достать букет цветов, потихоньку сунул его Стэлле, что было сразу замечено дядей Мирабом. — Ого, моей дочери моряки уже дарят цветы! — воскликнул сапожник, пока Стэлла, пунцовая от волнения, доставала с комода вазу. — Нет! Что... это... у тебя? — вдруг уставился Фрол на Стэллу. — Как «что»? Медаль «За оборону Кавказа». Ты же знаешь, что наша школа над морским госпиталем шефствует. И сам видел — мы в палатах дежурим. — По... поздравляю... Фрол сел на тахту: у него подкосились ноги. — Что, Фрол, не ожидал? — засмеялись мы. Мираб заставил нас отведать бастурмы — жаркого из баранины, и вареной рыбы — цоцхали, хвалил Стэллу, гордился ее медалью и уверял нас, что мы так выросли, что, честное слово, он нас на улице принял за лейтенантов. Мы знали, что он льстит, но льстит от доброго сердца, этот добродушный толстяк с пестрыми усами. Потом мы отправились к Антонине, и Мираб с сожалением проводил нас до порога. Стэлла шла между нами, с букетом цветов в руке и с медалью на зеленой с розовыми полосками ленточке, приколотой к платью. Она вся сияла от счастья и болтала без умолку, и прохожие оборачивались, чтобы полюбоваться ее длинными черными косами.
Тамара, увидев нас, закричала: — Антонина, беги, погляди, кто пришел! Антонина! — А я-то ждала тебя, Никита, ждала, каждый день ждала! — кричала Антонина, сбегая по лестнице. Она расцеловала маму и Стэллу, схватила цветы и потащила нас наверх. Шалва Христофорович сидел у окна. — Никита пришел? — спросил он. — Очень рад! Поздравляю с победой. Какое счастье, Никита! Дай, я тебя расцелую. С тобой Стэлла и твои друзья, да? — И мама! Художник встал: — Где же Нина? Что же вы молчите? Подойдите ко мне, дайте обнять вас и поздравить с победой. Какое счастье, какое счастье! — повторял он, целуя маме руку. — Наконец, мы все можем вздохнуть свободно... Как Георгий? Как мой Серго? — Они в Севастополе, — сказала мама. — Сегодня они так же счастливы, как все в нашей стране... И, конечно, вспоминают нас с вами.
— Я слышу, бурлит весь Тбилиси, — сказал художник. — Можно подумать — дома все пусты. — Да, — подхватила мама, — чудеснее дня я еще не видела в жизни! Мы пошли в комнату Антонины и увидели Хэльми. — С победой, мальчики! — вскричала она, бросаясь навстречу. — Я так счастлива! Мы уезжаем домой. И она принялась рассказывать о Таллине, который, как видно, очень любила. Сколько там древних башен и памятников! И одну башню зовут «Длинным Германом», а другую — «Толстою Маргаритой». И есть домик Петра в парке Кадриорг и русскому броненосцу «Русалка», погибшему в море. Теперь она все это снова увидит!
— А я еду на свой крейсер, — сообщил Фрол. — Не-ет, тебе дали крейсер? — удивилась Стэлла. — Мне? Ты не так поняла. Командовать крейсером я, разумеется, буду, но только лет через двадцать. А пока буду матросом. — Матро-осом? — протянула Стэлла. — Какая ты непонятливая! Ты ведь пойдешь на практику на электровоз? А потом сама станешь строить электровозы. А я вначале стану на вахту в орудийную башню. Чтобы быть командиром, надо все знать, что делают механики, артиллеристы и штурманы. Чтобы я мог исправить любую ошибку. — Ах, так? Ну, понятно. И когда вы вернетесь? — Через три месяца. — Так не скоро!.. — протянула Антонина. — Зато мы вам столько расскажем! Стэлла, зная, что Фрол всегда сердится, когда хвалят какую-либо другую профессию, кроме профессии моряка, заспорила с Фролом, кем лучше быть — моряком или минометчиком, как ее брат Гоги. — Не-ет, — дразнила Стэлла Фрола, — ну как бы ты очутился на крейсере в Берлине, если там моря Нет? Другое дело, скажем, Японию брать — она ведь на островах, ее можно окружить флотом... — Что ты понимаешь! — рассердился Фрол. — Под Берлином река, и по ней наши катера ходят!
— Ну, не сердись! — попросила Стэлла. — Разве можно в такой день сердиться? Пойдемте-ка на фуникулер. Скоро салют. На улице уже темнело. — Мама, ты пойдешь с нами? — спросил я. — Нет, я посижу с Шалвой Христофоровичем... Мы отсюда... («увидим», хотела она сказать, но запнулась) услышим салют. Дневная жара спала, и с гор тянуло приятной свежестью. В сгущавшихся сумерках выступали белые стены. Повсюду слышался смех. За стеной, в саду, мужские голоса пели веселую песню; в другом доме кто-то играл на рояле. Нам долго пришлось стоять в очереди, прежде чем мы попали в вагончик: слишком много людей стремилось в этот день наверх, в парк культуры! Дворец наверху весь сверкал. Гирлянды разноцветных огней свешивались между колоннами. С хохотом мы втиснулись, когда подошла наша очередь, в переполненный до отказа вагончик. Фрол смешил нас, говоря, что Стэлла вылетит и покатится вниз по откосу, а ему придется ловить ее за косы. Весь парк наверху был полон народу. Мы с трудом пробрались к ограде. Кто-то сказал: — Осталась одна минута. Фрол вынул часы и, подтвердив, что осталась одна минута, захлопнул крышку. И сразу все стихло. Антонина схватила меня за рукав: — Гляди, Никита! — Куда? — Да вниз же! Как там широко, глубоко... совсем море...
Вдруг все , словно при вспышке молнии, — и дальние горы, и река, и башни замка над нею. Антонина вздрогнула. Я взял ее за руку: — Что ты? Это же весело, а не страшно! И верно! Залп был праздничный и веселый. Разноцветные ракеты, одна ярче другой, зеленые, синие, красные кометы стали вспыхивать то тут, то там — и на горах и в лощине, — световые контуры очертили все набережные, проспекты и вершины холмов, и над нашими головами, наверху, в парке, вспыхнули сотни ярких солнц. Опять темнота — и снова все осветилось и загремело, и понеслись по небу хвостатые звезды, описывая дугу и затухая в Куре. В эти мгновенья я думал: сейчас в Севастополе, на Приморском бульваре, стоят три друга — отец, Серго, Русьев — и тоже слушают залпы боевых кораблей. Ракеты вспыхивают ярко и весело, и лучи прожекторов бегают по небу, скользят по бортам и мачтам. И папа думает о нас с мамой, дядя Серго — об Антонине, а Русьев — о Фроле. И в моем Ленинграде тоже гремят орудия, и народ на Неве любуется кораблями, Петропавловской крепостью и иллюминованными мостами и радуется, что никогда больше не бывать Ленинграду в блокаде. И на родине Хэльми, в Таллине, салютуют корабли, возвещая: «Мы победили! Победа!», и летают ракеты над городом, похожим на сказку, говоря ему: «Ты свободен!» А в Москве салют громче, чем везде, и прожекторов сотни, и ракет тысячи, и они самые красивые и самые яркие, потому что это — Москва.
В День Победы над фашистской Германией, 9 мая 1945 года, был дан салют 30 залпами из 1000 орудий".
Раздался последний залп — и угасли ракеты. Но лучи прожекторов принялись быстро бегать в темноте, словно играя в пятнашки. А что творилось вокруг! Все кидали в воздух фуражки и шляпы, бросались на шею друг другу и целовались. Некоторые вытирали слезы. И Стэлла вдруг принялась целовать всех подряд — Антонину и Хэльми, меня и Юру. А когда дошла очередь до Фрола, он чуть не опрокинулся за ограду. Но Стэлла все же расцеловала и его. Она готова была перецеловать всех, кто попадется ей на пути. Заиграл оркестр, и все принялись танцевать. Наконец, мы выбрались из толпы. «Да, — думал я, — нам еще долго придется учиться, чтобы Антонина могла выращивать цитрусы, какие захочет, Стэлла — строить электровозы, которые поведут через горы поезда в двести вагонов, а мы с Фролом — командовать даже небольшими кораблями на флоте. Но «настоящий советский человек, если он чего-нибудь захочет, все сможет», говорит мой отец. И мы все добьемся, чего хотим — и Антонина, и Стэлла, и Юра, и я, и Фрол, — потому что растем в Советской стране, где для нас все дороги открыты. Мы придем с Фролом к морю, и оно станет для нас родным домом!»
* * *
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Катание на лыжах на Северном склоне в пос. Токсово
10 февраля нахимовцы 11 класса, начальник 7 учебного курса В.Б.Кырлиг, под руководством воспитателей Е.А.Жидковой и Д.С.Мартыновой совершили поездку на спортивную базу Военного института физической культуры в поселке Токсово.
Во главе с преподавателем физической культуры А.Н.Бушмановым нахимовцы успешно преодолели пятикилометровую лыжную трассу, а также освоили приемы скоростного спуска.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Заведующего кают-компанией офицеры корабля выбирают из своей среды. Корабельный интендант, мичман сверхсрочник, каждый месяц предъявлял офицерам счёт за перерасход продуктов. Особенно за сахар, масло, сыр, печенье и консервы. В те времена, к обычному котловому довольствию, для офицеров был положен дополнительный паёк, куда входило всё выше перечисленное. Консервы полагались на дополнительный паёк, рыбные и овощные. Рыбные были, как правило, треска в масле или тресковая печень, а овощные - перец фаршированный. Народ задумался, вроде не так шикарно питаемся и ещё остаёмся должны интенданту. Сбрасывались и оплачивали перерасход продуктов. Но однажды, за вечерним чаем, решили переизбрать зав кают-компанией, и поручить ему разобраться с питанием офицеров. Избрали меня. Пришлось вникнуть в интендантскую бухгалтерию и завести собственный учёт. Продукты для кают компании вестовой стал получать у интенданта по подписанному мной требованию, кроме котлового довольствия. Через месяц исчезла задолженность по маслу, сыру и сахару, а через два месяца приходилось нагружать офицеров, уходящих на берег к семьям, банками и печеньем, поскольку запасы этих продуктов уже не помещались шкафу моей каюты.
Трёп в кают-компании.
Флотские учения начинаются обычно с объявления тревоги по флоту. Все, кому положено по сценарию, выходят в море, а остальным объявляется готовность №2. Сход на берег прекращается и народ сидит под «наркозом», в ожидании, когда штаб флота придумает развлечение для данного соединения или корабля. В один из таких периодов, после вечернего чая в кают-компании, был непринужденный трёп. Каким-то образом он перешёл на величину денежного довольствия офицеров. Замполит тут же постарался внушить всем, что относительно высокая зарплата офицеров это благодеяние партии и правительства. В то время выходило много макулатуры в виде журналов «Коммунист», «», «». Если на эти издания не подписался, то нужный тебе журнал не получишь. Народ подписывался, благо стоили они копейки, но в основной своей массе их не читал. Справедливости ради надо отметить, что изредка там попадались толковые материалы. Как только была затронута тема зарплаты, один из офицеров вышел из кают-компании и тут же вернулся с «Блокнотом агитатора». Дело было в том, что в последнем номере блокнота, давались рекомендации, как отстаивать свои права в оплате труда при нештатных ситуациях вольнонаёмным флота.
Офицер выждал удобный момент и вклинился в разговор с суждением, что в принципе наше денежное содержание не отличается от оклада дворника или «мобутовки» (так называли появившуюся на флоте военизированную охрану, где работали в основном женщины). Всё дело в том, что нам доплачивают, и не совсем правильно, за ущемление наших прав и свобод. В базе мы тот же ВОХР, в море мы дворники, только обязанностей и ответственности у нас больше, и инструменты несколько сложнее метлы и лопаты. Когда комдив и замполит потребовали доказательств, он достал «Блокнот агитатора» и спросил у комдива, когда у него начинается и заканчивается рабочий день. Ответа, конечно, не последовало, но все и так знали, что все офицеры и комдив, приходят к 7.00. и, если могут, то уходят к семьям после 19.00. (Если не идут учения, если корабль не в дежурстве, если твоя очередь). Тогда офицер стал излагать своё видение ситуации с оплатой труда офицеров. За то, что у нас ненормированный рабочий день, за то, что мы сидим в готовности, часто неделями, надо платить, за работу в ночное время надо платить, работа в праздничные и выходные дни должна оплачиваться. Выход в море, это как командировка, тоже должен оплачиваться. Рабочим арсеналов за работу со взрывчаткой положена надбавка к окладу. А у нас на дивизионе столько этого добра, что можно половину города смести. В этом «Блокноте агитатора» согласованные с профсоюзами и правительством коэффициенты повышения оплаты для рабочего, которого государство нанимает для выполнения работ для флота. Эти работы мы могли бы и сами выполнить, но с ущербом для основной деятельности. Давайте посчитаем, будет ли зарплата командира дивизиона выше зарплаты дворника, если к окладу дворника применить установленные официальные надбавки которые по факту есть у командира дивизиона? К этому надо добавить, что если начальник оказался дураком или сволочью, дворник в любой день может послать его очень далеко и уволиться с работы. Никто из нас, здесь находящихся, такой возможности и права не имеет. Это тоже стоит денег. Стараниями замполита тема была заретуширована и разговор переведен в другое русло.
Новогодний подарок от ОД.
Захожу в кают-компанию одного из тральщиков, а на столе окорок копченный, сало, несколько сортов колбасы, рыба вяленая, рыба копчёная и даже омары. Ошалеть можно от такого обилия и разнообразия. Что я первоначально и сделал, а затем поинтересовался что за праздник и откуда такое богатство.
Дело было перед . Корабль возвращался в базу, когда от ОД поступило приказание подойти к борту рыбацкой плавбазы и что-то передать капитану, поскольку иным способом до него не могли достучаться. Командир тральщика выполнил указание ОД, для чего ему пришлось швартоваться к плавбазе. Погода была неважная, базу водило ветром и течением, и швартовка прошла не блестяще. При отходе тральщика от плавбазы, её начало наваливать кормовой частью на корму тральщика. Результатом этого стало скольжение вдоль борта плавбазы стойки для тральных решеток, которая стала срезать вывешенные за иллюминаторы кошёлки и авоськи с праздничными припасами и аккуратно складывать их на палубе тральщика. Командир тральщика, обнаружив такой грабёж, сообщил на плавбазу, что сейчас пойдёт на швартовку, для возвращения похищенного, но капитан плавбазы сказал: «ради бога, ешьте, не надо больше швартовок.»
После команды «Разойдись!» мы обступили начальника и наперебой желали ему счастливого пути. Мы, конечно, готовы были упрашивать его остаться, но знали, что приказ подписан и адмирал обязан его выполнить. Мы помогли отнести в машину его несложный багаж: два чемодана и рюкзак. Машина тронулась, и начальник уехал. Тогда Фрол предложил: — Будь что будет, а мы проводим его как следует. До отхода поезда осталось пятьдесят минут. Кто со мной? — Но как же мы выйдем? Часовой... — Все беру на себя. Стройтесь! Мы построились. — Рота-а, шагом марш! — скомандовал Фрол и повел нас к воротам. Часовой, увидев, что идет строй, пропустил нас. Через двадцать минут мы на вокзале не без труда отыскали вагон, в котором уезжал адмирал. Увидев нас, он удивился. — Товарищ адмирал, — выступил вперед Фрол, — мы пришли, чтобы проводить вас. Мы не спрашивали позволения, — поспешил он добавить, — но, поверьте честному слову нахимовцев, это будет нашим последним проступком. Адмирал нахмурился: — Вы поступили нехорошо, хотя я и верю — от чистого сердца. Офицеры, пришедшие проводить адмирала, в изумлении взглянули на нас, не понимая, в чем дело. — Я убежден, — сказал адмирал, — что вы будете самыми образцовыми и дисциплинированными нахимовцами, и я буду рад получить известие, что в училище нет ни проступков, ни взысканий. Хорошо, что на платформе тускло горели фонари! Иначе все бы заметили, что нахимовцы плачут, как самые обыкновенные мальчишки... Ни новый начальник училища, ни командир роты, ни Кудряшов не наложили на нас никакого взыскания. Но на комсомольском собрании первым выступил Фрол и сам осудил свой проступок.
Поезд уходил поздно вечером, и по ротам пошел шепоток: «Проводим». Почти все училище, старшие и младшие, через ворота и щели в заборе ринулось на вокзал. Остановить созревшее решение было невозможно. Перед вагоном на платформе собрались почти все нахимовцы. Естественно, привокзальные клумбы остались без цветов. Еще помню, что мы ревели навзрыд, по-детски, размазывая слезы по щекам. Плакала Надежда Евгеньевна, да и сам всегда выдержанный В.Ю.Рыбалтовский украдкой смахивал слезу. В училище мы возвращались уже строем, под командой офицеров. Шли осиротевшие.
* * *
Снова пришла весна, с гор понеслись потоки, зашумела Кура, в желобках возле тротуаров забурлила вода, и звонко лопались на тополях в Муштаиде набухшие почки. Теплый туман висел над фуникулером. Затемнения уже не было, и по вечерам веселые огоньки светились на горах над городом. В широко раскрытые окна училища врывался веселый ветер и шелестел листками учебников и тетрадей. В этом году наш класс направлялся на летнюю практику в полном составе! Кудряшов прочел нам приказ командования. Капитану третьего ранга Суркову присваивалось звание капитана второго ранга. Старший лейтенант Кудряшов стал капитан-лейтенантом. Протасов отныне был главстаршиной. Капитан второго ранга Сурков назначался командиром крейсера «Адмирал Нахимов». — Он уходит от нас? — вскричали мы в один голос. — Наоборот. Он остается с нами, — успокоил нас Кудряшов. — Командование флотом передает крейсер «Адмирал Нахимов» нашему училищу. — Ура!..
1913-1952 (до 26 декабря 1926 года - "Адмирал Нахимов"; после 6 февраля 1950 года - "СТЖ-4",; после 30 октября 1950 года - "ЦЛ-53";). "Червона Украина" провоевала недолго и погибла 12 ноября 1941 года под немецкими бомбами в Южной бухте Севастополя. При этом – артиллерия "Червоной Украины" провела множество эффективных стрельб, направленных на поддержку морской пехоты и сухопутных войск, сражающихся на южном фасе Севастопольского оборонительного района.
Кудряшов продолжал: — Теперь у нас есть свой корабль. Настоящий корабль, с боевой биографией. Экипаж «Адмирала Нахимова» покрыл флаг своего корабля боевой славой. Он вел огонь из орудий по скоплениям фашистских танков, пехоты, по составам со снарядами. Он не раз ходил в Севастополь во время осады и доставлял осажденному городу боевой запас. Он вывез из Севастополя тысячи раненых. «Адмирал Нахимов» выдержал небывалый бой с десятью торпедоносцами. Теперь этот корабль — наш. Вы становитесь преемниками и наследниками старшего поколения. Надеюсь и убежден, что вы станете отличными специалистами. Мы не могли опомниться от радости. — Я еще не все сообщил, — продолжал Кудряшов, — Партия и Правительство высоко ценят труд на фронте и в тылу. Наш бывший начальник училища указом правительства награжден орденом Нахимова. Медалью Ушакова наградили главстаршину Протасова. Орденами Отечественной войны второй степени награждены капитаны второго ранга Сурков и Горич и ваш воспитатель класса. Тут мы все стали поздравлять Кудряшова, а потом разыскали Суркова и, окружив его, тоже поздравляли от всей души. Сурков сообщил, что мы в Севастополь поедем сразу по окончании учебного года, а после трех месяцев плавания по Черному морю получим отпуск.
— Вот это здорово! — воскликнул Илико. — Я поеду с отцом в . — А я — в Новороссийск, — подхватил Юра. — Я — в Ленинград. — А вот мне ехать некуда, — с горечью протянул Вова Бунчиков. — У меня никого нет. — А ваши старые друзья в Севастополе, в школе? — спросил Сурков улыбаясь. — Почему бы вам не поехать к ним в гости? И тут мне вспомнились письма, которые получил Бунчиков. Я понял: это Сурков написал в Севастополь школьникам, что их бывший товарищ Бунчиков стал нахимовцем.
Глава девятая. ДЕНЬ ПОБЕДЫ
— Победа! — Победа, Кит! Великое слово — победа! Его можно повторять тысячи раз. Оно звучало повсюду: в эфире, на улицах сразу ставшего праздничным города; его повторяли старики, ребятишки, солдаты, матросы; его выводил белым дымом по синему небу летавший над городом самолет. Победа! Мы всегда знали, что произнесем это слово. В тот день, когда на нас напал Гитлер, Вячеслав Михайлович Молотов сказал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». И никто не сомневался в победе. Солдаты, уходя на фронт, клялись: «Мы вернемся с победой». Моряки уходили в десанты, высаживались на занятый врагом берег, говоря: «Мы жизни не пожалеем, но победим». Весть о том, что наши в Берлине и над рейхстагом развевается флаг победы, разнеслась быстрее ветра. Мы видели в широко раскрытые окна училища, как из всех домов люди выходят на улицу, целуются, обнимаются, поздравляют друг друга, качают солдат, офицеров. — Протасова качают, глядите-ка! Да, Протасов не избежал общей участи и то взлетал вверх, держа в руке бескозырку, то снова попадал в объятия сотен дружеских рук. И на домах один за другим возникали трепещущие на ветерке флаги, с балконов свешивались мохнатые красные ковры, и на горе над городом вдруг возник такой большой портрет Сталина, что его было отовсюду видно. В этот день, солнечный, яркий и теплый, все горы вокруг были желтыми, розовыми, сиреневыми и красными от бесчисленного множества цветущих кустов и фруктовых деревьев. Хотелось петь, танцевать, веселиться и без устали повторять: «Победа, победа, победа!»
И мама, которая как раз в этот день проездом в Ленинград попала в Тбилиси, пришла в училище такая счастливая, вся сияющая! Она закружила меня по приемной: — Победа, сынок, победа! Война кончена! Наши — в Берлине!.. Я ведь еду домой, в Ленинград! — продолжала она. — Теперь скоро все вернутся домой! Папа едет учиться. За парту вы сядете оба — и ты и отец. Я посмотрю, кто кого перегонит и кто будет лучше готовить уроки! А-ка-де-ми-я! — протянула она. — Вы оба станете такими учеными! Когда я получил разрешение уволиться, она заторопила меня: — Я жду не дождусь, когда увижу славного Мираба Евстафьевича и Стэллу. Потом зайдем к Шалве Христофоровичу. А вечером будем слушать салют. Подумать только: никакого затемнения больше! Везде огни, всюду свет! — Я позову с собой Фрола и Юру. — Отлично, мой маленький. — Мама, не называй меня маленьким. — Ах да, я забыла! Ты взрослый... Никиток, да ты действительно стал совсем взрослым. — И она повернула меня лицом к зеркалу. Передо мной стоял подтянутый, нарядный моряк в мундире, в белых перчатках, в сбитой на ухо бескозырке. Мне ведь пятнадцать лет, целых пятнадцать лет! Мы вышли из училища. Что творилось на улицах в этот день! Мальчишки не продавали цветов — они их дарили солдатам бесплатно. Девушки были в праздничных платьях. Все окна были настежь раскрыты. По панели шел толстый грузин, прижимая к груди бурдюк с вином и держа в другой руке рог. Вот он остановился, что-то сказал офицеру, попавшемуся навстречу. Тот засмеялся и тоже остановился. Тогда толстяк наклонил бурдюк, осторожно, стараясь не расплескать, налил густого красного вина в рог и протянул офицеру. — За победу! — сказал он. — За победу! — повторил офицер и выпил вино.
— Мой сын, Гоги, в Берлине, — сообщил толстяк. — Он говорил сегодня по радио, понимаешь? Тбилиси — где, Берлин — где, а Гоги дошел! И он сказал, что сфотографировался со своим другом Иваном Сивцовым у рейхстага. У самого рейхстага, понимаешь? — продолжал он, подходя к высокому матросу с гвардейской ленточкой. — Очень прошу вас, выпейте за победу, — сказал гвардейцу толстяк, и матрос тоже выпил вино из рога. — Мама, да ведь это дядя Мираб! Я ринулся через улицу, расталкивая густую толпу. В этот день ни один человек не обиделся, все уступали дорогу, и я, запыхавшись, остановился перед Мирабом: — А мы — к вам! Вы знаете, мама приехала! — Где твоя мама? — спросил Мираб, отыскивая маму глазами. — Нина! — воскликнул он. Он хотел обнять маму, но руки у него были заняты. Он, не растерявшись, сразу налил в рог вина. — За победу, Нина! За твоего мужа-героя! За моего сына! Ты слышала, он сегодня по радио выступал из Берлина? Кто мог подумать! Ай-ай-ай, я сам не знал за ним такой прыти — до Берлина дошел! И сегодня весь Союз слушал, как простой грузин, Гоги Гурамишвили, говорил, что его минометная часть стоит у рейхстага. За победу! — Ну, как же это — на улице пить? — засмеялась мама. — Пей, Нина, пей, сегодня все можно! Кто сегодня дома сидит? Сегодня все на улице. Все веселятся. Все поют. Все танцуют. Все пьют. Пей, Нина!.. Идемте ко мне, — скомандовал Мираб. — Забирай всех товарищей! Мы отправились в переулок, всегда тихий, но сегодня тоже заполненный народом, и Мираб до тех пор угощал встречных солдат и офицеров вином, пока бурдюк не опустел и не съежился, а потом Мираб целовался с знакомыми и все поздравляли его.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Утром вчера на почту пришло письмо. Цветное, яркое с заставкой : « Вы достойны счастья и любви ! 14 февраля – День всех влюбленных ! « Письмо от астролога с личным обращением : «Светлана, все письма я заряжаю своей положительной энергией –энергией любви и добра, гармонии. Надеюсь, что в канун Дня всех влюбленных, это письмо поможет вам в любви, также как я помогаю каждый день многим людям. Задайте мне самые сокровенные вопросы, а если готовы поделиться своей личной историей ,если вас терзают вопросы, на которые не можете найти ответа, а требуется выплеснуть то, что наболело на душе…. « Что не говори, а хорошо, что есть такие люди, которые предлагают свою помощь. Замечательно, если они тебя действительно УСЛЫШАТ, и только тебя … Мысленно поблагодарила прорицательницу за уверенность в том, что я достойна..., что письмо непременно поможет мне в любви ( любви мало не бывает, а про возрасты упускаю ), за советы : «живите с легким и добрым сердцем! Делайте благие дела и тогда все ваши желания сбудутся. Как сказал Пифагор : « Не гоняйся за счастьем : оно всегда находится в тебе самом ! « А вот просьбу позвонить ей – игнорировала. Хотя вдруг захотелось выплеснуть то, что на душе, да еще и в такой красивый день.
Хорошо, конечно , сказал Пифагор про счастье ( за точность всего этого не отвечаю, так в письме ), только для меня чуть-чуть запоздал этот совет. О том, в чем заключается СЧАСТЬЕ искала с подростковых лет. Были диспуты на эту тему, девичьи посиделки, разговоры о самом сокровенном, размышления и, конечно стихи ( в них чаще всего формируются самые четкие ответы и все бывает, иногда , по полочкам разложено…) Вот эти стихи из моей юности. Кто автор теперь уже и не помню: Счастье…. Опять про тоже ? Счастье. А как оно – Может или не может Вдруг постучаться в окно , Ниспосланное судьбою ? Прийти и сказать : « Я тут ! « Вряд ли ? – Обычно с боем счастье берут. А где начинается этот бой ? Может быть в споре с самим с собой? В первом твердом : « Нет» или «Да» Высказанном, где следует ? С бесплацкартных билетов на поезда Самого дальнего следования ? Счастье – чтоб ветер в двенадцать баллов, Срывая замки, врывался в твой дом, Чтобы гроза тебе улыбалась, И рассыпалась у ног дождем. Чтобы ты вечно мучился жаждой Строить, и спорить, любить и творить , Знаете ? Счастье такое каждый Может себе подарить… Вот и дарите, дарите, дарите, Горстями, охапками, счастье берите…. Заглянула в себя снова. А я ведь так и живу. И давно свое счастье внутри поселила. Конечно, ВСЕ о счастье еще не узнала, но главное для своей судьбы, своей жизни уяснила : Счастье складывается из мелочей и маленьких , незначительных радостей, главное замечать их копить, и ценить. Счастье не зависит от объема внешних благ, которые ты урвешь или они тебе достанутся по труду или наследству… Оно, в большей мере зависит во многом, как ты ко всему этому относишься. Каждый прожитый день – это маленькая жизнь. А счастье – это вся жизнь, за вычетом несчастий. Счастье не свалится тебе, как кирпич на голову, его надо строить, лепить, складывать и очень беречь. И многое другое, без чего не стану счастливой. А еще я знаю, что жить надо сегодня, потому завтра может уже не быть.
Никто ведь не должен тебе ничего.. Ты праздника хочешь ? Придумай его… По песне тоскуешь ? Так песню сложи ! И всех окружающих приворожи. По свету скучаешь ? Чтоб радовал свет, Ты сам излучай его. Выхода нет ! ( а это стихи из интернета ) И еще маленький совет, который я и сама принимаю : « На мелочные ссоры, на глупые слова. На суету обид, на злобу – вновь и вновь… На что мы тратим жизнь свою ? А НАДО Б НА ЛЮБОВЬ !
]
