Вскормлённые с копья

Орликова Валентина Яковлевна

Игорь Курамшин: "Она никогда не давила своим авторитетом, - Валентина Яковлевна была требовательна и справедлива. Ее приказы никогда не обсуждались. Для судокоманды они были законом. Женщина, полюбившая море... Между собой мы называли ее мамой. Помню, как на свои деньги она купила для матроса Васи Шубина телевизор и подарила от нашего экипажа."



Орликова Валентина Яковлевна (19.11.1915 - 31.01.1986)
- первая женщина-капитан БМРТ, единственная женщина-капитан китобойного судна («Шторм»), ветеран Великой Отечественной войны, первая женщина в рыбной отрасли страны, удостоенная звания Героя Социалистического труда.
Во время Великой Отечественной войны ходила штурманом на судах морского флота. В августе 1941 года Валентина Орликова участвовала в эвакуации из Таллинна шести тысяч раненых. С августа 1942-го по октябрь 1944 года Валентина Яковлевна работала третьим помощником капитана на теплоходе «Двина».

МАМА НА КАПИТАНСКОМ МОСТИКЕ. Ольга ФЕОФАНОВА. - Мурманский Вестник N 126 от 8 июля 2006 г.

- Как вам, хрупкой женщине, удается командовать мужчинами? - удивились американские журналисты.
В ответ Валентина Орликова рассказала о том, как ее судно впервые атаковала фашистская подводная лодка. Пароход еле удалось увести от приближающейся торпеды. Страха при этом не было, только огромное напряжение.
- Во время опасного маневра один раз зажмурилась, сосчитала до пятнадцати... Пронесло, - призналась корреспондентам Валентина Яковлевна. А потом добавила, что судьба парохода и всего экипажа зависит от того, насколько четко выполняются команды.
Эта беседа проходила во время первого захода в один из американских портов судна «Двина» во время Великой Отечественной войны. На его борту штурман Валентина Орликова ходила по маршрутам полярного конвоя. Для американцев, которые представляли себе русских в виде бородатых неотесанных варваров в валенках, умная и элегантная женщина в форменном кителе, с прекрасным знанием английского языка, изящная и общительная, была настоящим открытием. Однажды ее даже пригласили в Голливуд на съемки документального фильма о русских моряках.
После войны Орликова командовала китобойным судном на Дальнем Востоке, а затем была переведена в столицу на работу в Минрыбхоз. Но в кресле чиновника не усидела и в 1955 году попросилась в Мурманск: осваивать в траловом флоте новые типы промысловых судов - БМРТ. Здесь она и заняла капитанский мостик.
В 1986 году Орликовой не стало. Она похоронена в Москве на Ваганьковском кладбище. Но в Мурманске ее именем названа улица. А накануне Дня рыбака на одном из домов была открыта мемориальная доска в память о легендарной женщине-капитане. Ведь человек продолжает жить, пока его помнят. Об этом говорили участники митинга - представители городской власти, совета ветеранов, горожане, пришедшие почтить память Валентины Яковлевны. Среди собравшихся были и те, кто знал женщину-капитана лично.
- Я ходил мастером добычи на БМРТ «Новиков-Прибой». Более шести лет - под командованием Валентины Яковлевны, - вспоминает Игорь Александрович Курамшин, ветеран тралового флота. - Мы ее называли мамой. Главные качества ее характера: Справедливость и трудолюбие. И еще доброта. Был у нас на судне матрос Вася Шубин. Так Валентина Яковлевна купила на свои, деньги телевизор и подарила ему за хорошую работу от имени всего экипажа. Искренний и очень душевный человек - вот какая она была.



Валентина Орликова - ровесница Мурманска. Девяностолетие со дня ее рождения исполнилось в прошлом году. На открытии мемориальной доски  в честь легендарной женщины-капитана был дан троекратный оружейный салют.

Лавренов Иван Тихонович



Лавренов Иван Тихонович Воспоминания юнги. - ОТ СОЛДАТА ДО ГЕНЕРАЛА Воспоминания о войне. Том 7. Москва: Академия исторических наук, 2006.  В подготовке настоящих воспоминаний оказал помощь Евдокимов Иван Валентинович, студент 1-го курса аэрокосмического факультета Московского авиационного института (государственного технического университета).

Я родился 14 ноября 1927 года в семье донского казака Лавренова Тихона Никандровича на хуторе Комаров, Дубовского района, Ростовской области. Русский, православный, член КПРФ.
В 1929 году моя семья – отец, мать, старшие сёстры Татьяна, Александра, Маргарита, Паня и я переехали на постоянное местожительство в город Ростов-на-Дону, где в 1942 году я окончил семь классов средней школы.
В ноябре 1941 года фашисты ворвались в наш любимый город. Снега ещё не было, но дул холодный, пронизывающий ветер, а немцы были одеты не по-зимнему. Город замер. Люди боялись лишний раз выйти на улицу. Мы, мальчишки, тоже побаивались, но любопытство брало верх. Один немецкий солдат из патруля подозвал меня и, тыча в меня пальцем, спросил: «Юда?»
Я отвечал отрицательно. Тогда он снял с меня тёплую шапку и напялил её себе на голову. Шапчонка была ему мала, соскакивала с головы. Другие солдаты смеялись, показывали на него пальцами, хлопали по спине, громко кричали.
Но шапку мне немец не отдал. Так я впервые встретился лицом к лицу с фашистами – завоевателями.
Пробыли немцы в Ростове недолго,  всего пять дней. Но за это время не обошлось без неприятностей и в моей семье.



В первый день оккупации в доме появился Митька – один из жильцов нашего дружного дома, призванный в Красную армию ещё летом. Выяснилось потом, что он дезертировал. Для того чтобы выслужиться перед фашистами, он решил донести на коммунистов и красных командиров. Вот он-то и привел немцев в наш дом.
Жила в нашем доме на втором этаже старая коммунистка, член партии с 1907 года. Все звали её баба Васёна. Была она женщина необыкновенной доброты и смелости. Митька-поганец привёл к бабе Васёне немцев и кричал: «Где твой партбилет?».
Еще он кричал, что в доме живёт партизан. А надо сказать, что партизанами прозвали нашу семью. Мой отец был почётным Красным командиром, а меня соседи звали Ванька-партизан.
Дочь бабы Васёны Лида незаметно выскользнула из квартиры. Прибежав к нам, она предупредила, что сейчас здесь будут немцы.
Два окна нашей квартиры выходили на улицу, а жили мы на первом этаже.
Отец быстро надел пальто, рванул створки окна, от чего бумага, которой они были заклеены для сохранения тепла, порвалась, и выскочил на улицу.
Через несколько минут в квартиру вошли офицер и два солдата, их вёл Митька.
Офицер на чистом русском языке спросил об отце. Старшая сестра Таня ответила, что отец ушёл на Дон. Офицер осмотрел окно, увидел порванную бумагу, понял, что отец вылез в окно, но ничего не сказал. Солдаты обыскали весь дом, но ушли ни с чем. А через некоторое время во дворе раздались выстрелы. Выждав несколько минут, – они для нас были страшными, так как мы боялись за отца, Таня пошла во двор посмотреть, а, вернувшись, сказала, что во дворе лежит убитый Митька. Немцев поблизости не было. Кто «позаботился» о Митьке-предателе, мы так и не знаем. Ходили слухи, что это были наши партизаны, но баба Васёна и отец об этом никому не говорили.
В июне 1942 года я поступил в речной техникум им. Седова и сразу же был направлен на практику в город Калач на Среднем Дону. Сначала постигал флотскую науку на земснаряде, а затем на буксирном пароходе «Чапаев».
В июле 1942 года шли кровопролитные бои под Воронежем. Наш буксир подвозил к линии фронта баржи с оружием, боеприпасами и продовольствием.
На подходе к станице Вешенской матросы заметили фашистский самолёт-разведчик.  Он долго кружил над баржами, а затем сбросил листовки с предупреждением о том, что если мы не прекратим движение, то буксир и баржу начнут бомбить. И действительно на другой день наш караван подвергся атаке с воздуха, во время бомбёжки затонула баржа с вооружением.



Капитан парохода вызвал нас, трёх студентов, и приказал покинуть буксир и пешком добираться до Сталинграда. Мы же решили пробираться в Ростов.
На поезде доехали до города Сальска, а там узнали, что в сторону Ростова поезда не ходят. Дальше надо было идти пешком по дороге, по которой нескончаемой вереницей тянулись беженцы и отступающие войска. Мы шли в другую сторону. Заночевали на станции Целина в 30-ти километрах от Сальска, а утром снова в дорогу.
Примерно в девять часов из-за стогов, в километре от дороги показались немецкие танки и пехота. Все бросились с дороги в степь, а мы втроём, женщина с двумя детьми и два красноармейца укрылись в большой трубе под дорогой.
Вскоре нас обнаружили солдаты, которые собирали пленных. Нам, подросткам и женщине с детьми приказали идти в станицу Целина и там зарегистрироваться в комендатуре. Но нам удалось убежать от фашистов, и мы пошли в Ростов по уже занятой врагом территории.
Через несколько дней мы добрались до города, и здесь я узнал, что вся моя семья эвакуировалась. Приютила меня баба Васёна. А вскоре немцы начали угонять молодёжь в Германию. Чтобы избежать ареста, мне пришлось несколько недель прятаться в подвале дома, а затем потихоньку выбираться из города.
Я отправился на свою малую родину - на хутор Комаров (это в 300 километрах от Ростова).
На десятый день я одолел это расстояние, нашёл семью, но, к сожалению, не всю. В Цимлянске у переправы через Дон при бомбёжке погибли моя мать и четырёхлетний племянник Борис.
Хутор Комаров находился вдалеке от всех дорог и в 50 километрах от железной дороги, поэтому немцы к нам наведывались не очень часто, а когда приезжали, все, кто помоложе, прятались. Зимой, после победы в Сталинградской битве, в хутор вошли войска Красной армии. Из эвакуации возвращались жители, а пригнали также знаменитые табуны донских лошадей  и стада, которые смогли эвакуировать и спасти во время отступления наших войск.



В колхозе не хватало рабочих рук, и я стал работать табунщиком. Но всё чаще я возвращался к своей детской мечте стать капитаном корабля, и у меня постепенно созрело решение бежать к морю и устроиться юнгой на боевой корабль. Отец к этому времени был занят своей новой семьёй, в которой, как я понимал, места для меня не было, и мой побег, наверное, не был для него неожиданным, он знал о моих планах.
Весной я добрался до станции Котельниково, дождался воинского состава, на котором ехали моряки, и упросил их взять меня с собой. Меня взяли воспитанником (было такое звание в армии во время войны).
Мы приехали в Одессу на формирование, и я попал в отряд бронекатеров «Большие охотники». Немецкая эскадра находилась в это время у румынских берегов. В задачу нашего боевого морского отряда входила защита наших вод от вражеских подводных лодок и разведка для безопасного прохождения больших военных кораблей. Наш отряд бронекатеров так и назывался охотники за подводными лодками. Служба мне очень нравилась, правда, порой приходилось нелегко. Как и все матросы, я подчинялся строгому воинскому распорядку и выполнял всю работу, которую мне поручали. Команда относилась ко мне очень хорошо. Я действительно чувствовал себя в семье, воспитанником сразу многих добрых, порядочных и умных людей, которые относились ко мне по-отечески. В это время, несмотря на моё небольшое воинское звание юнга, я ощущал себя настоящим моряком и защитником Отечества. И я им был, так как постоянно участвовал в боевых выходах нашего отряда на защиту отвоёванной у фашистов территории. Об этом мечтали многие мои сверстники. Но повезло мне.
К моему глубокому сожалению и разочарованию, в конце 1944 года стали более тщательно исполнять приказ об отчислении воспитанников из рядов Красной Армии и Военно-морского флота и направлении их в Суворовские и Нахимовские училища.

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru

Старший помощник командира «С-79»

Должность старпома – особенная. Недаром Корабельный устав сопровождает её характеристику словами «...несовместима с частыми отлучками с корабля». Выступая главным организатором повседневной и боевой службы экипажа, старпом должен в тонкостях знать буквально всё и вся на корабле. Вряд ли я в двадцатичетырёхлетнем возрасте соответствовал всем требованиям, которые предъявляет такая должность и вдобавок на корабле, где перед этим всё «сползало вниз» достаточно длительное время: я имею в виду уже не раз упомянутый переход Северным морским путём и адаптацию к службе на Дальнем Востоке. Но условия морской службы не допускают рассуждений на темы «возможного» и «невозможного»: назначили тебя, и принимайся за дело.
Командир «С-79» капитан-лейтенант Владимир Владимирович Перегудов был из числа пришедших с Севера и получил своё назначение немногим раньше меня.



Отец его был известным инженером-подводником,  у нас же служил второй Перегудов – Юра,  он был в семье приёмным сыном. С такой родословной братьям нужно было «держать марку», что они и делали, став оба впоследствии адмиралами. Но в 1956 году до этого было ещё далеко. Владимир Владимирович был спокойный и рассудительный человек, но всех трудностей и нюансов тихоокеанской службы он поначалу явно не оценил.
На новом моем корабле не чувствовалось той слаженной атмосферы экипажа подводников, которую в короткий срок удалось создать на «С-145». Очень может быть, что дело здесь зависело не только от способностей командиров, различий и в других привходящих обстоятельствах службы хватает на каждом корабле, но разницу я заметил сразу. Например, помощник командира, выпущенный на несколько месяцев раньше меня из Тихоокеанского училища, никак не мог смириться с приходом старпома «со стороны» и тратил время то на пустые обиды, то на объяснения в любви, и то, и другое мне было мало приятно. С другими офицерами никаких проблем у меня не возникало, в том числе и с моим однокашником по училищу Саней Гаврильченко, он был штурманом.
Но мне и в голову не приходило чего-то «передавать» ему из моего тихоокеанского опыта, и, как оказалось впоследствии, – совершенно зря. Впрочем, если предположить наше совместное желание к такой «передаче», не совсем ясно, оказался бы я способен к этому делу. Взявшись укреплять порядок, мне сразу пришлось столкнуться с неприятием многими гонористыми моряками «тихоокеанца». Становилось всё более понятным, что я недооцениваю инерции сложившихся на корабле не совсем правильных традиций.
Вскоре к нам назначили замполита в звании лейтенанта – Сашу Нестерова, его переучили из авиационных механиков, и он по делу помогал командиру в работе с экипажем.
Но замполит не имел опыта подводной службы, и поэтому помощь его не могла затрагивать вопросов морской подготовки экипажа. А, как я сейчас понимаю, дело было именно в профессиональном становлении всех специалистов корабля: у большинства из них стаж был достаточен, должности и воинские звания – тоже, но до требуемого совершенства знаний и навыков было ещё далеко. В такой обстановке мне находиться до этого не приходилось, и, надо сознаться, я не сразу понял почему мне не совсем «хорошо» на новом месте службы. Всё вроде было как всегда: и люди, и техника похожи на ту же «С-145», но...
Прошло время зимнего рейдового сбора, мы сдали первые две или три задачи курса боевой подготовки и после майских праздников должны были начать торпедные стрельбы. И вот, 8 мая 1956 года произошло, пожалуй, самое неприятное морское происшествие за всё время моей службы – наша лодка села на мель, и не где-нибудь, а на самом видном месте при входе в главную базу.
В преддверии Дня Победы мы возвращались в надводном положении из полигона в Уссурийском заливе в Улисс. Как часто бывает у берегов Приморья в это время, стоял туман. Но наша лодка была оснащена радиолокатором, его «тарелка» вращалась на выдвинутом основании. Казалось, что с этим прибором никаких проблем при движении в тумане не должно возникнуть, ведь это не «малыш», имеющий допотопное оборудование. Как это там говорится в популярном фильме: «Хотите – верьте, хотите – нет», но во мне неожиданно стало нарастать нехорошее беспокойство.



1956 год. Двое молодых начальников: Саша Нестеров и я.

Сначала я предложил командиру объявить боевую тревогу. Вообще-то старпом с такими «инициативами» никогда не выступает. Но Владимир Владимирович, не говоря ни слова, объявил тревогу. Мы с командиром уселись на сидения, устроенные на мостике по краям ограждения рубки, но видимости почти не было, и после запросов вниз об обстановке я попросился подойти к экрану локатора и карте. Командир, также без расспросов, согласился (потом он сказал мне, что беспокойство передалось и ему), и я быстро спустился вниз. Ни до локатора, ни до карты дойти мне не довелось. Прямо у трапа находился индикатор работающего эхолота, и показания этого прибора – вспышки неоновой лампочки на круговой шкале – «скакали» у отметок 20 метров и быстро убывали. А когда мы много раз по существу «вслепую» входили на старых лодках в главную базу, всем штурманам было хорошо известно, что глубины менее 19 метров являются критически малыми, и заходить за них недопустимо. Отвратительно визгливым голосом я заорал что есть силы: «Оба самый полный назад!» Моряк, который по боевой тревоге управляет машинными телеграфами в боевой рубке, не привык получать такие команды и замешкался на секунду, но командир тут же повторил приказ, и ручки телеграфа были переведены в нужное положение.
Дизеля остановились, и только электромоторы начали набирать обороты заднего хода, как в носу послышался противный любому моряку скрежет соприкосновения корабля с грунтом. Как раз в это время подул небольшой ветер, и мы увидели в сотне метров знакомый всем маяк острова Скрыплёв,  который стоит на входе в пролив Босфор Восточный. Большего позора трудно было себе представить! Оказалось, Гаврильченко неграмотно вёл прокладку и принимал остров за стоящее на якоре судно (в этом месте их сроду не бывало).
Мы осмотрелись, никаких повреждений лодки обнаружено не было, она разворачивалась под действием винтов «враздрай», но сходить с мели не желала. Притапливание кормовой группы балластных цистерн тоже не поправило дела: стало ясно, что мы «залезли» на песчаную мель очень прочным обтекателем гидроакустических станций, который торчит снизу в носовой части лодки.
О ЧП было доложено начальству, и к нам довольно быстро подошёл спасательный буксир.



Вокруг рубки был заведён толстенный пятидесятимиллиметровый конец, и буксир «шутя» стянул нас с мели. В соответствующем настроении мы вернулись на базу.
Наутро начала раскручиваться машина справедливого возмездия. О происшествии в памятный день доложили министру Жукову, и тот отпустил нашему командиру «тройчатку»: его сняли с должности, назначив старпомом на соседнюю лодку, понизили в воинском звании: вместо очень близкого перехода в старшие офицеры он стал старшим лейтенантом, и влепили «строгача» по партийной линии. Примерно так же командующий флотом поступил с Гаврильченко: его разжаловали до лейтенанта и назначили командиром рулевой группы.
В этом месте сочинения самое время вспомнить о роли семейных традиций у военных людей. Сашин отец – капитан 1 ранга, узнав о промахе сына, специально по этому случаю приехал в далёкий Владивосток, но не для того, чтобы чего-то выпрашивать или «устраивать» в интересах сына, а просто поддержать его в трудную минуту. Вот бы последовать этому примеру современным «блатмейстерам»...
Меня не наказывали, но в это время подошло время вступать из кандидатов в члены партии, и я попросил отсрочку (потом я расскажу об этом подробнее). К нам назначили нового командира – капитан-лейтенанта Юрия Владимировича Шумилова. С ним мы должны были срочно повторить все задачи курса боевой подготовки.
Ещё до прихода к нам нового командира, дивизию посетил главнокомандующий ВМФ С.Г.Горшков. Увидев строй нашего экипажа с моей фигурой во главе, он спросил, кто такие. Услышав объяснения, флотоводец изрёк: «А, это те!» и тем самым произвёл заключительный плевок в наш адрес. Нужно было «отмываться».
Делается это на флоте тоже просто: нас начали «денно и нощно» гонять в море, чтобы наверстать упущенное, и морская вода, омывающая лодку со всех сторон, постепенно удаляла с нас казалось бы не отмываемые позорные пятна. В ходе этого процесса, заодно с остальными моряками, и я проходил «проверку на прочность».
Выходили мы постоянно с кем-нибудь из командования бригады, и роль проверяющего чаще всего выполнял замкомбрига по подготовке командиров Новиченко.
Это был довольно «жёсткий» человек из числа солдат Великой Отечественной, выучившийся впоследствии на моряка.
Меня он явно недолюбливал и постоянно «терзал» разными «вводными», то есть неожиданными вопросами и постановками задач из области личной подготовки и организации службы экипажа. У меня хватало выдержки (запасов этого материала мне отпущено природой явно недостаточно) и чувства юмора, чтобы постоянно «отражать нападения» сердитого мужика. Особенно я радовался, когда проверяющий сам «садился в лужу», что иной раз случалось при экзаменовках по штурманской части, устройству корабля и его радиотехнического оборудования. Потом замкомбрига сам собой отстал от меня, уж не знаю по каким причинам.
Вся описываемая вакханалия со стахановским прохождением задач курса боевой подготовки проходила в разгар прекрасного лета, и поэтому интенсивные выходы в море  были совсем необременительными. Тем не менее, мне хочется рассказать, как один из них чуть не окончился бедой, а заодно, – порассуждать на тему человеческой решительности и устойчивости (в литературе крайние степени этих свойств именуются героизмом и трусостью).



Мы долго и нудно отрабатывали манёвр срочного погружения, на его выполнение отводится очень мало времени.
С ходу «загнать» лодку на глубину не так-то просто: нужно остановить дизели, загерметизировать связанные с их работой отверстия и прочный корпус в целом, заполнить главный балласт и выполнить множество других операций. Естественно, для быстрого погружения на мостике не должно быть лишних людей. В перерывах между ответственными упражнениями экипаж стоял по боевой тревоге, на мостике находились только проверяющий и наш командир с сигнальщиком. В это время старшим в центральном отсеке является старпом, он же следит за выходом наверх через рубочные люки. Однажды, пока командиры перекуривали, ко мне тихонько обратился командир торпедной группы с просьбой выйти наверх, у него схватило живот. Хотя это и является азбукой нашего дела, когда я выпускал пострадавшего наверх, то напомнил ему о необходимости повторного разрешения от командира.
В это время мне приказали пройти во второй отсек к радистам.
Оставив за себя помощника, я отправился выполнять поручение, которое заняло минут пятнадцать до нового погружения. Как обычно, хлопнул верхний рубочный люк, заревели сигналы и в центральном посту пошла суета с приёмом балласта.
Один из приводов не сработал, послышались команды на повышенных тонах. И вдруг я увидел, как кремальера закрытого верхнего рубочного люка повернулась, люк открылся и на фоне голубого неба (в данной ситуации эта картина могла вызывать только ужас) показалась буквально зелёная физиономия упомянутого выше лейтенанта. У меня хватило ума не заорать, я жестом велел «зас...» спуститься вниз и таким же способом – рулевому Старостину задраить люк. Ошалевший моряк (он перед этим боролся с «самооткрыванием» люка) мгновенно всё понял и восстановил герметичность корабля. Это сейчас я так долго описываю происшествие, а в жизни оно заняло пару-тройку секунд. Лейтенанта я пропихнул во второй отсек, а Старостину знаком велел помалкивать. Поздно вечером, принеся командиру для утверждения план на следующий день, я доложил, что во время задержки с погружением мы были «на волосок» от серьёзного происшествия. Ведь начни лодка погружаться с открытым люком, из-за одного перепуганного человека при тогдашнем уровне подготовки экипажа неизвестно, чем бы всё кончилось.
Через некоторое время тот же лейтенант ещё раз продемонстрировал свои волевые качества. В седьмом отсеке, которым он командовал, расположен резервный бак системы гидравлического управления механизмами, где содержится примерно пятьдесят литров веретённого масла для компенсации убыли при работе приводов. Обычно этот бак свободно вентилируется, но кто-то по ошибке перекрыл краник, давление в баке поднялось, непрочную конструкцию порвало, и масло сквозь щели стало брызгами поступать в отсек. Масляные брызги – это не тугие струи забортной воды под давлением. Никакими неприятностями, кроме бытовых, они не грозят. Но наш герой бросил подчинённых разбираться с поломкой и удрал в шестой отсек, где его кителю уже ничего не угрожало. Впрочем, это не совсем верно: «пятно» осталось. Может быть, сейчас и не стоило вспоминать о неприглядных эпизодах прошлого, но, как говорится, из песни и поганого слова не выкинешь.



В.В.Перегудов в домашней обстановке (снимок сделан уже после посадки на мель).

Надо сказать, что такое поведение было в редкость, чаще мне приходилось наблюдать моряков, мгновенно реагирующих на неприятные ситуации и бросающихся их устранять, не считаясь ни с чем.
Например, запомнилось, как во время одной из швартовок мы обнаружили на пирсе замыкание зарядных концов, находящихся под ошибочно поданным напряжением. В месте замыкания даже брызгало расплавленным оловом. Из состава швартовых команд первым прыгнул на пирс наш моторист Логунов и ловко (а также, – грамотно) растащил злополучные концы. Не мне об этом судить, но подумалось, что такие ребята и становятся героями в соответствующих обстоятельствах.
Постепенно дела наши вошли в нормальную колею, история с посадкой на мель начала забываться, даже Владимир Владимирович на соседней лодке (ею командовал уже упомянутый К.Д.Подольский) с юмором вспоминал детали происшествия. Стенал только помощник этого корабля, жалуясь всем, что у него теперь два командира и двойная нагрузка: за себя и за отсутствующего старпома.
Летом нас поставили в док. Как раз в это время ко мне приехала на побывку жена. Телеграмма о её приезде, конечно, не была доставлена вовремя, и подруга моя пешком вынуждена была изучать географию пыльных Владивостокских окраин. К счастью, как раз во время её пешего перехода мне с ребятами удалось «поймать» такси для переезда из дока в бригаду. Я увидел знакомое жёлтое платье с «горошинами» и начал на ходу выскакивать из машины. Такси было аварийно остановлено, один из друзей уступил моей подруге место, и началась наша кратковременная семейная жизнь. Мой приятель Лёша Тепляков одолжил нам на время своё жилище, я метался между доком и мысом Чуркина, где мы квартировали. Уж не знаю, удивлялась ли жена моему образу жизни. Впрочем, времени на это было отпущено немного: отпуск у студентов короткий.
Я всё забываю упомянуть, что параллельно с нашей офицерской жизнью назначений, звёздочек на погонах и нашивок на рукавах шла не менее сложная жизнь «простых» моряков, которых на пять лет отрывали от привычной среды для выполнения воинского долга.
В этой жизни тоже были воинские звания и нашивки на погонах, экзамены на «классность» (таким образом фиксировался уровень специальной подготовки), разные поощрения и взыскания, перемещения по службе и отпуска. Но принципиальное отличие моряков срочной службы состояло в том, что все перипетии службы для них были временным делом, и соответственно воспринимались на фоне совершенно иных представлений и ценностей привычной жизни, которая осталась где-то далеко от наших кораблей. Забывать об этом не следовало никогда: при столкновении этих двух «миров», в которых одновременно жили моряки, могли происходить события, не предусмотренные никакими уставами и законами (типичным примером этого может служить заведомо безрезультатная «борьба» с пьянством).
И хотя наши подводники представляли собой отборную часть призываемых на военную службу, разного рода проблем, в конечном счёте, – связанных именно с фундаментальным устройством человеческой личности, и с ними было предостаточно.
Одно из серьёзных происшествий по части «дисциплины» моряков как раз и произошло у нас в описываемое время.



На «С-79» служил мотористом Женя Лекомцев – парень то ли чувашской, то ли удмурдской национальности, родом из глухого приволжского села. Всех таких людей бюрократическая призывная машина считала русскими и не ограничивала их призыв на подводный флот (по другим национальностям большой страны дело обстояло не так просто). Женя был на редкость старательным парнем и пользовался буквально всеобщей симпатией. Например, даже строгий флагманский механик досрочно принял у Лекомцева экзамены на второй класс, так как официальное время работы комиссии приходилось на период отпуска экзаменуемого.
Правда, в поведении матроса из далёкой сельской местности были свои странности. Например, он, как и все его соплеменники, не знал употребления уважительных форм местоимений. Когда Женя начинал волноваться, от него невозможно было добиться обращения на «Вы». В бригаде торпедных катеров, где мы в это время квартировали, у меня был случай неприятного объяснения по этому поводу с дежурным капитан-лейтенантом. Когда офицер услышал в ответ на своё замечание ответ на «ты», возмущению его не было предела, и мне пришлось выступать в роли дипломата. Сказанное не означает какой-либо ограниченности матроса, просто упомянутая «вторая» его жизнь проходила уж очень далеко от привычных нам понятий общения между людьми. Например, во время очередной проверки нашего экипажа на вопрос политработника о должностях Хрущёва от Лекомцева последовал ответ: «Я точно не знаю, но неплохо пристроился». Согласитесь, что дурак или тупица так ответить не может.
В то время моряки срочной службы призывались на пять лет, и за период службы им были положены два месячных отпуска. К этим отпускам с Дальнего Востока прибавлялось пятнадцать суток на дорогу и, как правило, не более десяти суток за счёт поощрений. Догадываясь о необходимости «разгрузки», начальники в подавляющем большинстве случаев не скупились на такую прибавку. Как я уже упоминал, наш Женя досрочно сдал зачёты на классность, получил желанный значок и убыл в своё Поволжье. Но к назначенному сроку на корабль не прибыл.
Мы с замполитом послали запрос в военкомат и получили ответ, способный повергнуть в ужас любого ценителя драмы и трагедии.
По случаю приезда нашего героя домой произошла безобразная пьянка, в ходе которой Лекомцев застрелил из охотничьего ружья нескольких человек (трое из них были Лекомцевыми и приходились ему родственниками), а потом, осознав, что натворил, покончил с собой с помощью этого же ружья. То, что начальство ругало наших офицеров вместе с флагманским механиком, – ничтожная мелочь по сравнению с трагедией далёких от флота несчастных людей...
После выхода из дока частота выходов в море не уменьшилась. Мы выполняли оставшиеся торпедные стрельбы, участвовали в забытых ныне учениях и делали все другие положенные нам дела. Стало ясно, что из полосы неудач лодка выбралась. Меня даже отпустили в отпуск, не затянув это мероприятие до следующего года. Опять я сманивал жену с лекций в кино, а потом переписывал конспекты: в Москве впервые шёл фестиваль итальянских фильмов, недоступных раньше обычным зрителям. К этому времени простых людей начали пускать в Кремль, и мы впервые посетили историческое место. О существовании не меньших, но более заброшенных крепостей в других русских городах я попросту не знал, любоваться ими довелось много позже.
По возвращении на восток я застал хлопотные приготовления бригады к переводу на новое место базирования. Пирсов в Малом Улиссе для лодок не хватало, и последние полгода мы находились в гостях у катерников в Большом Улиссе. А новую базу нам спешно строили в бухте Конюшкова, которая расположена в заливе Стрелок, на полпути между Владивостоком и Находкой. Сухопутный подъезд к новому месту базирования был только по грунтовой дороге. Как водится, никаких излишних помещений для моряков и их семей тоже не было построено. Но наша страна – это место для героических свершений по планам мудрой партии. 31 декабря в морозную штилевую погоду мы вошли в новую для нас бухту. В пустынной базе с холодными казармами нас ждал военторговский грузовик с мандаринами: кто-то из начальства или интендантов догадывался о существовании новогодних подарков. В каком-то неведомом нам плане была поставлена «галочка» или другая отметка о выполнении очередного пункта.



«С-79»  15 декабря 1962 г. выведена из состава флота, передана ВМС Индонезии (переименована в «Пасопати»(Pasopati). Участвовала в операциях по защите независимости Индонезии и операции «Трикора». В 1994 г. исключена из списков ВМС Индонезии и установлена в качестве Музея в Сурабае (Индонезия),  на берегу реки Калимас.



Брыскин Владимир Вениаминович

Продолжение следует.

Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.

Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.



Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru