В одном НИИ, работавшем на флот, служил или дослуживал капитан 1-го ранга. Назовём его условно Генрихом Карловичем. Откуда станет ясно, что по национальности он был немец. Для понимающих ситуацию того времени людей добавим, что ВВМУ он закончил в 1945 году. Все анекдоты о немецкой дотошности и скрупулезности вполне вписывались в образ его мышления и действия. Его рабочий стол и письменный стол дома невозможно было представить без плана - схемы расположения в столе документов и вещей. И, конечно, всё и всегда было на своём месте и никогда не терялось. Группа мужиков из НИИ закончила работу в командировке и сидела в гостинице в ожидании времени выезда на аэродром. В составе этой группы был Генрих Карлович. Всем было известно, что он обожает свою жену Верочку. Периодически Генрих донимал окружающих рассказами о талантах и умелости своей жены. Мужики ухмылялись и терпели. Вещи были уложены, и народ забивал козла, а Генрих Карлович считал свои командировочные расходы, считал вслух.
И слышат мужики: Духи ….руб. ….коп., шарфик …стоимость, перчатки …стоимость, – Верочке. Проезд в городском транспорте…… питание…..билеты… презервативы, – мне (в Питере на тот момент были в дефиците). Кто-то из мужиков сказал: «Это вы неверно считаете, презервативы тоже Верочке». Генрих задумался и сказал «пусть хоть что-то будет мне».
Мозговой штурм.
Завод начал производство нового изделия. Изделие спроектировал НИИ, он же на своём опытном производстве изготовил образцы и провёл испытания. Как и где проводились испытания непонятно. Факт состоял в том, что заводу серия изделий была включена в план, а план во времена СССР это и зарплата и всё остальное. Сборочный цех забит собранными изделиями. Идут проверки и приёмка изделий ВП, и тут выплывает, что изделия не хотят работать так, как им положено. Проще говоря, выходят из стоя уже при проверке на заводе. До нового года остаётся около недели, а значит, годовой план загублен, с вытекающими последствиями. Доказывать, где был верблюд, на заводе или в НИИ, придётся долго и нудно. В кабинете у директора решают, что делать – главный инженер, главный конструктор, главный технолог, ведущие конструкторы КБ завода, военпред. Рабочий день давно закончился. Все молчат и внимательно рассматривают разложенные по столам чертежи. Директор подходит к входной двери и говорит: «В комнате отдыха холодильник с едой и напитками, там же гальюн. Диванов и кресел на всех хватит. Дверь я закрываю и охрану предупрежу, что не следует выпускать ни кого из моего кабинета. Как найдёте решение, позвоните мне домой». Мужики употребили директорские запасы. Разлеглись, кто где мог. Периодически раздавались возгласы «а если……..», тогда все собирались у стола с документацией и начиналось складывание ёжиков. Около трёх часов ночи появился возможный вариант решения задачи. Ёщё около часа просчитывали все плюсы и минусы решения. Позвонили директору, он тут же прибыл, выслушал и дал команду на производство. Решение проблемы было настолько простым, что один токарь и один фрезеровщик, за смену обеспечили деталями доработку всей партии изделий. В дальнейшем оказалось, что с этими изменениями изделия приобрели новые свойства, необходимые для их работы. Это было оформлено как изобретение, - как указано выше плюс директор.
Он встал, прошел несколько шагов, вернулся. — А в море вы вышли? — Вышли! Ох, и громили же фашистов! За все! За город наш, за погибших людей!.. Вот рассказал тебе, стало легче. Тяжело это носить все в себе! — скомкал Гриша выкуренную папиросу. — Ты знаешь, кто раньше всех понял, что творится у меня на душе? — Кто? — Глухов. Умеет понять человека... словно родной отец! Да, как родной отец, — повторил Гриша, — отца-то у меня давно нету...
* * *
Когда я пришел на Кировский, мама первым делом просила, где Фрол. — Мы поссорились. — Поссорились? Почему? Я рассказал ей о причинах размолвки. — Ну, что ж, Фрол в конце концов все поймет. — Ты думаешь? — Я уверена. Вы снова будете друзьями, как прежде, разве вы оба не комсомольцы?
Да, оба мы — комсомольцы. Но кто из нас виноват? Фрол? Конечно, он не сумел сплотить класс, он зазнался, он упрям и не хочет признать, что неправ и нарушает устав, но и я виноват не меньше его. Я, комсомольский руководитель класса, не сумел найти со старшиной общего языка и помочь ему так, как, наверное, помогает Глухов Вершинину. Вместо того, чтобы по-дружески вразумить его, я назвал его Мыльниковым. Глухов никогда бы такого себе не позволил... А потом — ведь и я отвечаю за класс, и каждый проступок, каждую двойку товарища поставить можно в вину не только Фролу — и мне... — Ты о чем задумался? — прервала мама мои размышления. — Да так, о делах комсомольских, мама. Ты ходила профессору? — Ходила. Но его нет в Ленинграде, он уехал Москву, на врачебный съезд, говорят, скоро вернется, а у меня опять ничего не болит... Ты придешь домой встречать Новый год? — Да! А можно, мама, позвать товарищей? — Конечно, сынок! Я хочу, чтобы тебе было весело.
Глава третья. НОВЫЙ ГОД
Встречать Новый год без Фрола? Но он не замечал меня, словно я был неодушевленным предметом. Я послал отцу, Антонине и Стэлле, позвонил Олегу и Юре, пригласил их на Кировский. Они с радостью согласились. Позвал Илюшу и Гришу. Мы сблизились с ним после разговора на набережной. Уже стемнело, когда меня вызвали в пропускную. Кто-то пришел ко мне. «Кто бы это мог быть?» — соображал я, спускаясь по лестнице. В полутемном проходе я увидел девушку в меховой шубке, в меховой, запорошенной снегом шапочке, из-под которой выбивались огненные кудри. Это была Хэльми, порозовевшая от мороза. Я немного смутился, вспомнив наше прощание на лестнице, но она воскликнула как ни в чем не бывало: — А, спаситель! — и, вытянув руку из пестрой вязаной рукавицы, крепко пожала мою. — Вот видишь, я выполнила свое обещание. Приехала прямо из Тарту с университетской экскурсией. Ты помнишь Лайне? Она тоже здесь и хочет посмотреть твои акварели. Ты знаешь, она ходила к большому художнику в Таллине, и он сказал, что она — талант, что она будет настоящей художницей. Ну что ж? Чехов ведь тоже врач, стал писателем! Можешь поздравить, — продолжала она, — я учусь на отлично. Как мама? Здорова? А Антонина, Стэлла? Они тебе пишут? Ты знаешь, Никита, мы хотим идти встречать Новый год в Дом культуры. Я сказала Лайне, что зайду за тобой и хочу, чтобы ты позвал и Олега. Вот билеты на всех! Но я ответил, что хочу встречать Новый год с мамой, на Кировском, — к нам придут и Олег, и Илюша, и Юра. Пусть она отдаст билеты кому-нибудь и проведет вечер с нами... — А что ж, это прекрасно придумано! А можно Лайне позвать? — Конечно. Нам будет с кем танцевать. — У вас тут есть телефон-автомат? Говори скорее свой адрес. Она вошла в будку и позвонила в гостиницу. — Лайне придет, — сообщила она. — Она очень рада. А билеты — бог с ними! Ну скажи, Никита, как мне повезло! — Подожди меня, Хэльми, я пойду оденусь и позову товарищей. — А Фрол? — спросила она, когда мы спустились с Илюшей и Гришей. — Где же Фрол? Разве он не будет встречать с нами Новый год? Я сказал, что Фрол дежурит.
— В новогоднюю ночь? Вот бедняжка-то! — Мой отец тоже писал, что, может быть, будет в дозоре в новогоднюю ночь. Такова наша служба. Через несколько минут, на заснеженной улице, Илико изображал в лицах, как его сватали. На Большом проспекте было шумно, светло, все спешили встречать Новый год, и не верилось, что не так давно, в такой же вот вечер тревожно выли сирены, дома рушились, а люди прятались в подвалах от бомб... Стоял легкий морозец и сыпал частый, сухой снежок, оседавший на густые ресницы Хэльми и ее меховую шапочку. — Ну, ты совсем снегурка! Не хватает Деда-Мороза! И как по заказу из ближайших ворот вышел Дед-Мороз, в поддевке, осыпанной бертолетовой солью, с длинной седой бородой. Мы так расхохотались, что прохожие стали на нас оборачиваться. А Дед-Мороз, перейдя улицу, вошел в ярко освещенную школу. Мы заглянули в окно и увидели елку. В зале было полно нарядных ребят. Подошли к нашему дому. Я пригласил гостей подняться по лестнице. Мама, в светлом платье, с чайной розой у пояса, отворила нам дверь; расцеловала Хэльми и огорчилась, что Фрол не придет. — А тебе авио от Антонины, телеграмма от Стэллы и дяди Мираба! Антонина писала: «Чего пожелать тебе? Самого лучшего! Успехов и радостей! Не забывай Антонину. Как я хотела бы быть с тобой в новогоднюю ночь!» — Вот уж никак Антонина не думает, что я встречаю Новый год с вами! — воскликнула Хэльми. — А какая чудная !
Разукрашенная елка касалась золотой звездой потолка. Пришли Олег и Юра. Они оставили в передней на столике палаши, разделись и шумно вошли в столовую. — Смотри-ка, Юра, ведь это Хэльми! — воскликнул Олег. — По-моему, да, она самая! — Ой, как вы выросли оба! — в свою очередь воскликнула Хэльми. Она забыла, что сама через три года будет врачом. — Олег, ты принес свою скрипку? — Принес! Кукушка прокуковала половину двенадцатого. — Где же Лайне? Наверное, заблудилась? — забеспокоилась Хэльми. Но раздался звонок. Сегодня Лайне еще больше походила на Снежную королеву, в белом вязаном платье с цветной каймой, в белой вязаной шапочке — она сняла ее, и по плечам рассыпались русые кудри. Олег и Юра уставились на нее с восхищением — для них появление Лайне было новогодним сюрпризом. Она попросила меня показать мои акварели. Я вынул папку. Лайне разложила рисунки на столе. — «Адмиралтейство в солнечный день», чудо, как хорошо... «Исаакий с Невы», «Сфинксы», «Памятник «Стерегущему», «Медный всадник»... У вас, Никита, большой талант... Мне стыдно дарить вам свою мазню...
Но ее «мазня» оказалась прекрасной акварелью: рыбачьи суда в маленькой бухте, сети на берегу и разноцветные домики. Я подарил ей взамен своего «Медного всадника». — За стол, за стол! — позвала нас мама. Чего только не было на столе! Мама хотела отпраздновать Новый год на славу. Лайне сидела между мною и Гришей, Хэльми — между Олегом и Юрой. Она по-прежнему была болтушкой, всех засыпала вопросами, и мы едва успевали ей отвечать. Кем будет Юра? Кораблестроителем? А Олег будет инженером? Морским? Замечательно! И он ходит в консерваторию? И все успевает? — Ну, и молодец ты, Олег! Кажется ты, Никита, рассказывал, что композитор Цезарь Кюи был инженер-генералом? Ну, а Олег будет инженер-скрипачом! Не обижайся, Олег, я пошутила! Ты приедешь к нам в Таллин и дашь концерт в театре «Эстония». — Нет, о концертах не может быть речи! Я буду моряком, не артистом. Но когда я приду на своем корабле к тебе в Таллин, я захвачу с собой скрипку и, если ты, Хэльми, захочешь, сыграю тебе и твоему отцу... — Смотри, не забудь! Завяжи узелок! Тут мама напомнила: — Никита, без пяти двенадцать. Я включил приемник. — Эх, жалко, нет с нами Фрола! — огорченно вздохнул Юра. — Да, очень жаль! — согласилась с ним Хэльми.
Стали бить . Уверенный, мерный звон! Он слышен повсюду, и все мысли людей в этот час обращены к Москве. — За тех, кто в море! — провозгласил Илюша. — За тех, кто в море! — подхватил тост Олег. — За Юрия Никитича Рындина! За Виталия Дмитриевича Русьева! Пили за будущих врачей, чокались с Хэльми и Лайне. Пили за будущих моряков. За моряков — ветеранов войны. Все потянулись с бокалами к Грише. Юра предложил выпить за наше Нахимовское. — И за нашего дорогого начальника! — подхватил Илико и, обращаясь к концу стола, произнес речь перед воображаемым адмиралом: — Спасибо за то, что учили, за то, что любили нас. Вы думаете, мы вашей любви не ценили? Ценили! Бывало, собираемся натворить что-нибудь, вдруг командуем себе: «Стоп»! Натворишь, подведешь начальника! Скажут: «У него невоспитанные нахимовцы». И за то, что папиросы у нас отбирали, спасибо, — поднял Илюша пачку «Казбека». — Выросли из нас благодаря вам моряки, а не дохленькие человечки! — Да, уж ты, Илюша, никак не похож на «дохленького человечка»! Было что вспомнить, и мы наперебой вспоминали и нашего славного Николая Николаевича, и Протасова, и Горича с Кудряшовым, и Забегалова с Бунчиковым, и наших тбилисских друзей... — Олег, сыграй нам, пожалуйста, — попросила Хэльми, — так хочется музыки! Сыграй Чайковского или Грига! Олег принес скрипку, Юра сел за пианино. Мама, закрыв глаза, слушала. Хэльми восторженно восклицала: — Как играет! Даже не верится, что это Олег! — А ты забыла, как он играл нам у Стэллы? — Тогда и теперь — небо и земля!
Но вот импровизированный концерт был окончен; снова включили радио и принялись . Я танцевал с Хэльми, с Лайне, с мамой. Мама была легка, словно перышко. Ей было весело. Она повторяла: — Какой замечательный Новый год! Он был бы совсем замечательным, если бы со мной была Антонина! И танцуя с Лайне и с Хэльми, я представлял себе, что танцую с ней, с Антониной, и на сердце становилось так радостно! Взявшись за руки, мы водили хоровод вокруг елки, играли в разные игры, и мама во всем принимала участие, словно она была нашей сверстницей. — Какая у вас чудесная мама, Никита! — оказала Лайне. — А ваша? — спросил я. — Моя давно умерла... Перед тем как разойтись — кукушка напомнила, что уже четыре часа, — Илико предложил никогда не забывать «нахимовского товарищества»: — Даже если нам придется служить на разных морях, мы найдем время встретиться, а если встретиться не удастся, будем писать друг другу, делиться радостями о выполненных заданиях! Обещаем, друзья? — Обещаем! — Отныне и Гриша — наш, правда? — Ну, — засмеялся Пылаев, — я-то уж слишком стар для нахимовца. Но раз вы хотите — вхожу и я в ваше товарищество! — Ура! — А нас вы забыли? — воскликнула Хэльми. — Вы эгоисты! — Нет, — отвечал ей Юра. — Мы никогда не забудем ни Хэльми, ни Лайне, ни этого чудесного вечера, который запомнится на всю жизнь! — Давно бы так! Вышли на Кировский. Морозило здорово. Окна, разрисованные узорами, в лунном свете .
Олег и Юра пошли провожать Хэльми и Лайне в «Асторию», где поселились студенты из Тарту. Гриша пошел в училище. Илюша решил ночевать у нас. Поскрипывал снег под ногами. — Ох, я устала! — призналась мама. — Если бы вы только знали, как весь вечер жали мне новые туфли! Но тем не менее она легко взбежала на четвертый этаж. Мы с Илико стали дурачиться: пожелали кукушке, куковавшей пять часов, счастья. Она — мне ровесница, куплена в тот самый год, когда я родился. — Спокойной ночи! — наконец, угомонила нас мама. — Спокойного утра! — поправил Илюша. Он с размаху кинулся на диван. — Илюша! — окликнул я друга. — А? — Спишь? — Сплю, генацвале! — А как ты думаешь, что ждет нас в Новом году? — Большое плавание, Кит! Гаси свет!
* * *
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В коридоре заводоуправления встретились директор завода и военпред. Сначала разговор был на производственные темы, потом плавно перешёл на автомобильные. На тот момент в страшном дефиците были тормозные манжеты для автомобилей «». Директор похвастался, что его сын купил комплект манжет у какого-то умельца, и подарил одну манжету военпреду. Разговор плавно продолжается, а военпред по привычке осматривает и выворачивает манжету. Выворачивает и обнаруживает непровар резины, т.е. явная халтура и брак. «Пётр Саныч, военной приёмке в подарок, к тому же из рук директора, бракованные изделия! Спасибо, но это явный перебор!». Директор: «Вот стервец! С моего завода резину тащит. Наверняка, прессформы у нас изготовил. И мне же свою халтуру сбывает и ещё перед ВП позорит!» На том и разошлись. Примерно через месяц, в подвале одной из «хрущовок» милиция потрошила подпольную мастерскую умельца, что не смог соблюсти технологию.
Служили два товарища.
на Северный и Южный. Как было заведено, один ориентировался на социализм, другой на капитализм. И в том и в другом оказались советские советники. Появилась причина, и между южной и северной частью страны разгорелась война. Среди советников оказались два друга «однокашники», один на юге, другой на севере. Заварушка кончилась, арабы помирились, советники отслужили свой срок и вернулись в Союз. И вот в министерстве обороны встречаются два друга и естественный вопрос: «ты откуда?» – «Из Северного Йемена. А ты откуда?» – «Из Южного Йемена. Ну, как мы Вам начистили пятачок?» – «Да начистили вы нам пятачок знатно, только вот за вашу доблесть мне орден дали, а тебе?». – «А мне звание задержали за непочтение к туземному вождю».
Кадры решают всё.
Финская война. Декабрь месяц. В автомобильную роту прибыло молодое пополнение и командир роты, старший техник лейтенант, приказал старшине роты построить новобранцев. Нужно познакомиться, с личными делами можно будет разобраться потом в спокойной обстановке, если она будет, а пока важно выяснить уровень грамотности людей, чему и как учить. Командир роты командует: «С образованием десять классов шаг вперёд!» Из строя никто не выходит. – «С образованием семь классов шаг вперёд!» Ни одного человека. – «С образованием четыре класса шаг вперёд!» Строй не шевелится. Командир роты ужасно расстроен таким пополнением, подходит вплотную к строю и с грустью в голосе спрашивает – «Братцы, неужели вы совсем неграмотные?» Один из бойцов пополнения говорит: «Да не расстраивайся, старший лейтенант, мы все студенты пятых курсов Ленинградского Технологического и Физико-технического институтов. Этим командиром роты был мой дядька, в ту пору старший техник лейтенант.
В учительской пионервожатая Зоя, похожая на мальчишку в своей белой блузке и в пионерском галстуке, представила нам подшефных, мальчуганов третьего и четвертого классов. Ребята радостно загалдели. Осмелев, они стали щупать палаши, золотые якоря на наших погончиках, бляхи. Школьники так и сыпали названиями кораблей, торпедные катера называли «тэ-ка», а подводные лодки «щуками» и «малютками», доказывая свою полную осведомленность во флотских делах. Борис по их просьбе принялся чертить на доске силуэты кораблей. Потом показал семафорную азбуку, нет-нет да поглядывая на задорное личико Зои и ее коротко подстриженные, цвета спелой ржи, волосы. В заключение Алехин пообещал приходить в школу каждую среду. — Поблагодарите товарища Алехина и обещайте с него брать пример, — сказала Зоя ребятам, используя, как опытный педагог, наше посещение в воспитательных целях. — Товарищ курсант отлично знает морские предметы. Уж у него-то наверняка одни лишь пятерки! (Бедный Боренька! Зоя, сама того не подозревая, нанесла удар не в бровь, а прямо в глаз). Вы их предупредите, товарищ Алехин, что заниматься вы будете только с успевающими, а с двоечниками не хотите иметь никакого дела. Борис страшно закашлялся. — Вот видите, — подхватила Зоя, и глаза ее стали совсем озорными, — товарищ Алехин никак не предполагал, что среди вас есть двоечники. Почему ты прячешься за спины товарищей, Дойников? Выйди вперед и скажи, что к следующим занятиям ты подтянешься.
Кругленький, как шарик, с бойкими глазками выкатился вперед и отбарабанил, глядя на Зою в упор и краснея не меньше Бориса: — Да, я обещаю, что подтянусь, потому что хочу быть моряком, а все моряки должны на отлично учиться... Мы согласились устроить в школе военно-морской кабинет. Среди школьников нашлись добровольцы, горячо убеждавшие, что умеют строгать и выпиливать. С большим трудом Зоя расчистила нам фарватер. Ребята хором просили: — Приходите еще! Выйдя на улицу, мы привели в недоумение прохожих: два курсанта шествовали к остановке троллейбуса в сопровождении многочисленного эскорта! — Борис! — окликнул я Алехина, когда мы подходили к училищу. — Ты забыл спросить у Зои ее фотографию! — Зубоскал! — огрызнулся Борис. — Вот мы им отгрохаем кабинет! — И при следующей встрече двоечников не будет? — Не будет! — Ни с той, ни с другой стороны? — Отвяжись, Кит! В субботу Лузгин предложил Алехину пойти в город, по Борис отказался. — Не пойдешь? — удивился Платон. — Да, и больше ты на меня не рассчитывай. На бюро утверждали кандидатуру руководителя кружка «друзей моря». Я предложил Алехина. Товарищи удивились. Но когда я рассказал им про Зою и «двоечников», посмеялись и согласились. Все поняли, что Бориса надо увлечь интересной работой. Кандидатуру Алехина утвердили. В среду Борис раньше всех пришел на Суворовский, осмотрел класс, отведенный под морской кабинет, и принялся за его устройство. Уходя, он пообещал свести «друзей моря» на экскурсию в Военно-морской музей. «Клюнуло!» — подумал я с радостью.
Для сравнения. . Первая учебная группа сформирована из воспитанников МОУ школы-интерната № 6.
* * *
Приближался Новый год, а за ним полугодовые экзамены. Классу было далеко до заветной дощечки на двери — с флагом и с надписью: «Лучший класс курса». Это приводило в исступление Фрола. Старшина по-своему стал бороться за «образцовый класс». Он стал раздавать взыскания. Они сыпались главным образом на головы Бубенцова и Лузгина. Но вот Фрол отмерил за какую-то мелкую оплошность взыскание Пылаеву. Я возмутился. — Послушай, Фрол, сыпать взысканиями — не значит воспитывать класс. — На этих разгильдяев ничто другое не действует. — Неправда. Ты же сам видел — стоило зацепить Бориса кружком «друзей моря», и он больше не хватает двоек. А что мешает, по-твоему, Бубенцову? — Я не поп, чтобы их исповедовать. Это твоя обязанность — взять за ручку, в сторонку отвести и допытываться: «Аркашенька, что тебе мешает учиться? Может, глубокие душевные переживания сердце терзают?» Чепуха! Он думает, я с ним в «козла» играл, так буду поблажки делать? Глубоко ошибается! — Ты выйдешь на флот — тебе доверят людей; у каждого будут и горести, и заботы... — Ну, что будет на флоте — не знаю, а класс мне пусть не подводят! — А, по-моему, ты здесь, в училище, Фрол, находишься в очень выгодном для себя положении. Ты старшина, тебе доверены люди, три десятка людей, это что-нибудь да значит! Разбираешься ли ты в них так, как должен разбираться начальник и воспитатель? Нет. Ты стрижешь всех под одну гребенку. Тебе бы только человек не хватал двоек, да не нарушал дисциплины — и тогда он хорош, а если он один раз совершил проступок — значит, он уже никуда не годится. Нельзя так рубить с плеча, Фролушка. Ты сумей заглянуть каждому в душу — а вдруг он нуждается в твоей помощи, в дружеском совете, в поддержке?
— Сентиментальный вальс! Списали Кузина и Кукушкина из училища — и правильно сделали. Спишут Лузгина с Бубенцовым — не ошибутся. — Их, по-твоему, и исправить нельзя? — Долблю их, долблю, никакого толка! — Ты же знаешь, мы написали матери Бубенцова письмо. Мне кажется, ее ответ подействует куда лучше, чем целая сотня нарядов. — Не верю! — А я верю, Фрол. Ты вспомни, как в Нахимовском ты говорил: «Губа для меня — дом родной». А что ты запел, когда пригрозили написать о тебе на флот? — В огороде, Кит, бузина, а в Киеве дядька! — Почему? Тебе гвардейцы заменили мать и отца. И если бы они узнали, что ты не оправдал их надежд... Фрола передернуло — ему эти воспоминания были неприятны. Но я не отставал: — Помнишь? Только пообещали написать — и подействовало! — А ты забыл, Кит, ты сам соглашался, что Бубенцова надо исключить из комсомола? — Да, считал, что надо! — Ага, тоже считал! — Я ошибался, Фрол. — Значит, у тебя семь пятниц на неделе! — Каждый из нас может ошибаться. Ты тоже.
— Но, но! Я живу по . — Нет, Фрол, ты не по уставу живешь! Жить по уставу — это значит жить и по сердцу. Наш устав учит внимательно, чутко откоситься к своим подчиненным, к товарищам. А ты превышаешь свои права, пользуясь тем, что тебя считают «бывалым» и любят. Я тебя хорошо понимаю. Ты уязвлен, что класс отстает и не может выйти на первое место, Вершинин хмурятся, Глухов огорчен, Костромской недоволен, но вместо того, чтобы обратиться за помощью... — К кому? — К комсомолу, Фрол, который тебя всегда и во всем поддерживал, ты, не раздумывая, нарушаешь устав. Возьми Пылаева. Он воевал, он старше нас на пять лет, он член партии. Проступок его — пустяковый. Я думаю, у него на душе неспокойно, оттого он рассеян и невнимателен, о чем-то задумывается: очевидно, его что-то волнует и огорчает. Я собирался поговорить с ним, а ты его огорчил еще больше. По-моему, ты уподобляешься Мыльникову. — Кому? — Мыльникову. Фрол прямо взвился от страшной обиды: я сравнил его с ненавистным ему старшиной. — Ну, знаешь, Рындин, всего ожидал, но назвать меня — Мыльниковым!.. Не много ли берешь на себя?! — Фрол! Я хотел предупредить, что воспитатель, который только кричит, лишь воображает, что руководит. На самом деле, он не уверен в собственных силах... — Кто? Я не уверен в собственных силах? По-ни-ма-ю, — протянул Фрол чрезвычайно мрачно. — Все вижу. Все ясно вижу. Дает наша дружба трещину... — При чем тут, Фрол, наша дружба? Ты должен понять меня, мы ведь с тобой комсомольцы. И, я надеюсь, поймешь. Ну, а если не поймешь, — тебе разъяснят на ротном бюро... — Ах, до бюро дошло дело? Живцов нехорош стал, значит? Живцов — плохой старшина? Не разбирается в людях? Он накалялся. — Рубит с плеча? Уподобляется Мыльникову? Оторвался от масс, может быть, еще скажете? Мне, Живцову? Спасибо, товарищ Рындин! — Фрол!
— Больше нам говорить не о чем! Он в сердцах . Вечером мне понадобился конспект по военно-морской истории. Я подошел к Фролу. — Фрол! Он оборвал: — Не Фрол, а товарищ старшина. Что вам нужно, товарищ курсант? — Конспект по военно-морской истории. — Возьмите конспект. Можете быть свободны.
* * *
В первый раз я уходил в увольнение без Фрола. Воздух был чистый, морозный, щипало уши и щеки. Ребята играли в снежки. — Ты куда, Никита? — догнал меня Гриша Пылаев. — Домой. — Пройдемся немного. Мы пошли по набережной. Нас обогнали девушки с коньками в руках. На пустыре ребята катались с ледяной горки. Афиша на заборе оповещала, что в Кировском театре идет «Лебединое озеро» с Галиной Улановой.
— Вот здесь стоял «Ловкий» во время блокады, — показал Пылаев. — А там, где пустырь сейчас, стоял дом... коричневый, с воротами посередине... Он закурил и сел на обледенелую гранитную стенку. — Однажды зимою, еще до войны, мы пошли с «Ловкого» на «Лебединое озеро», тогда тоже танцевала Уланова. У нас оставался лишний билет, и мы порешили отдать первой девушке, у которой нет билета. Она оказалась студенткой, живой, жизнерадостной, разговорчивой. Мы с этого вечера подружились. Я стал бывать у нее. У Гали была мать — аккуратненькая, чистенькая старушка в очках. Жили они как раз в этом доме. Окна выходили на Неву, — он закурил новую папиросу. — Когда «Ловкий» прорвался из Таллина, мы ошвартовались против знакомого дома, и в свободную минутку я забегал к Гале, приносил им еды: сам понимаешь, сидели на блокадном пайке. Пришла зима, корабль вмерз в лед, но мы, как могли, готовили свой «Ловкий» к бою: сходили за Неву на завод, привели стариков-мастеров. Делились с ними пайком и учились у них. Ремонтировали котлы. И выпускали газету, проводили собрания, принимали товарищей в партию... С Галей встречались мы редко. Иногда, в условленное заранее время, я выходил на палубу и видел ее, закутанную в пуховый платок, в огромных валенках — махнет, бывало, рукой, вот и встреча вся. И тогда я, Никита, понял, что не могу без нее жить, хотя между нами на эту тему не сказано было ни слова. Мать ее умерла. И я думал: «Только бы Галя выдержала!» И она пережила зиму. Очень похудела, изменилась она... ...А тут и весна пришла, лед стал чернеть, ремонтные работы закончились. Веселее на душе стало! Но фашисты все чаще налетали на город. Как сейчас помню самый страшный налет. Подходили волнами, пикировали. Грохотали орудия, были убитые и раненые, словом, всего не расскажешь. Вдруг по палубе и надстройкам как загрохочет! Меня чем-то по голове стукнуло, я свалился. И вот все затихло, самолеты ушли... Кое-как поднялся, кругом раненые стонали, санитары сбивались с ног. Палуба была вся засыпана битыми кирпичами. А на набережной... на набережной, Никита, от знакомого дома осталась лишь куча мусора и камней... Он закурил еще одну папиросу. — И все мне, Никита, кажется: а вдруг Галя чудом жива? Вдруг живет где-нибудь, ходит по улицам, а я никак встретить ее не могу? И тогда учебники у меня из рук валятся и конспект иной раз пишу так, что едва сам могу в нем разобраться...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В 70-х годах прошлого столетия на промышленных предприятиях существовала инструкция для отделов кадров, согласно которой человек с дипломом о высшем образовании не мог работать на точке рабочего. Обычно инженер из вуза назначался на должность мастера участка в цех, с окладом в 120 рублей. Вместе с возможными доплатами, у него больше 200 рублей не получалось. В то же время квалифицированный рабочий получал примерно 500 рублей почти независимо от того, как сработал цех и завод в целом. По этой причине на должностях ИТР в цехах были люди с карьерными наклонностями или не способные к самостоятельной умственной деятельности. Мужики с соображением старались устроиться наладчиками или на станки типа расточных, где были высокие тарифные ставки. Через отдел кадров таких «подснежников» оформляли как имеющих образование 8-9 классов, и они спокойно работали в качестве настройщиков в приборных цехах. Но министерство не дремало и периодически присылало проверяющих, с целью выявить нарушителей порядка. Одна из таких комиссий отметила в своём акте, что в приборном цехе, на ответственном участке, в настройке, работают люди, не имеющие среднего образования. Дирекции завода было рекомендовано найти на эту работу более образованных людей или заставить уже работающих получить среднее образование через вечернюю школу. Начальник цеха пригласил к себе мужиков из настройки и изложил им ситуацию. Мужики подумали и сказали, что запишутся в вечернюю школу. Записались, и получилось у них вроде кружка по поддержанию уровня вузовской подготовки на хорошем уровне, как бы подпольная аспирантура, и клуб по совместительству. Примерно через год кадровики из министерства приехали проверять, как выполняются их предписания. Один из них направился на занятия вечернюю школу, скромно уселся в задних рядах и наблюдает, как идёт урок физики. Учитель вызвал к доске одного из инженеров, надиктовал задачу, а сам ушёл по своим делам. Задача попалась сложная и ученик никак не может с ней разделаться. Пробует разные варианты решения и всё недоволен результатом. Вдруг один из учеников подсказывает ему: «Валентин, попробуй через интеграл ».
Пирожки.
В настройке приборного цеха дым коромыслом. Последние дни месяца от того, как сработают настройщики, зависит выполнение плана цехом, а может и заводом. Подбодрить настройщиков, узнать как дела и что надо, пришёл начальник цеха. Весу в начальнике около 150 килограмм, при росте 180, и фамилия его оканчивается на «Берг». От настройщиков видны только задницы. Вся настройка сейчас происходит внутри стоек. Скоро перерыв на обед. Начальник узнал обстановку, подбодрил работников, послал самого молодого в буфет за пирожками с картошкой. Замечательные были пирожки, 5 копеек штука. Молодой принёс кулёк с пирожками, 20 штук, на рубль. Начальник: «угощайтесь, ребята», – и сам начинает есть и развлекает настройщиков байками. А те все в работе и до пирожков дело не доходит. Минут через 10 начальник цеха говорит: «пожалуй, пора двигаться на обед». Мужики повылезали из стоек, решили перед обедом куснуть по пирожку, но от осталась только промасленная газета.
Неучтённый генератор.
Конец месяца, последний день, последние часы месяца. Завод заваливает план из-за неготовности одного комплекта изделия. Изделие изготовлено, но сердцем изделия является задающий генератор, а его изготовление задержалось, вот сейчас закончен монтаж, но ещё приёмка ОТК, тренировочный цикл, после чего предъявление ВП, и на всё надо больше суток. В настройку цеха приходит директор завода. Положение вроде безнадёжное, и вдруг один из настройщиков говорит, что есть выход, но для этого бригада должна получить 500 рублей наличными сверх зарплаты и сейчас. Минут через 15 на верстаке лежат 500 рублей, а из-под верстака вытаскивается новенький, не учтённый нигде генератор, но прошедший весь положенный цикл изготовления, включая приёмку ВП. План спасён, все довольны.
