Получил печальную новость о кончине моего самого старого и дорогого друга Николая Загускина!
Познакомились мы с Колей в 1943 году в Костроме, куда были эвакуированы наши семьи из Ленинграда, а уже в 1944 вместе вернулись в Ленинград и поселились в одном доме на Таврической улице. В 1946 году Коля поступил в Подготовительное училище и его красочные рассказы произвели на меня такое впечатление, что в 1947 я поступил туда же на второй курс и так сложилось, что до 1992 года моя работа была посвящена ВМФ. Все годы мы с ним поддерживали связь, а в 1980-ые он навещал меня в Севастополе, где я одно время работал в морском институте.
Глубоко скорблю о его кончине и шлю соболезнования его родным, близким и друзьям, с уважением А.Федоровский
Сегодня, 19 декабря 2019 года - 9-й день ухода Николая Евгеньевича Загускина...
Опять печаль настигла нас. Вот и Загускина не стало... Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!
НЕКРОЛОГ Н.Е.Загускину
В один из юбилеев Коли Загускина Ему был посвящен короткий стих:
Талантлив Коля от породы, Но есть ещё один ответ – Под школьные, под наши, своды Шагал Загускин десять лет И, как Антей, черпал там силы Для череды своих побед, И мы желаем, чтоб светило Ему дожить до сотни лет!
Но вот, увы, не дожил чуть-чуть даже до девяносто, хотя и превысил срок дожития мужчин России на 17 лет!.. Но до 100, - не вышло, не случилось, не состоялось. Человек – предполагает, а судьба – располагает, и мы в этом году проводили в последний путь замечательного человека, дорогого нашего друга, подгота-подводника, кавторанга, киносценариста, тамаду наших встреч, заводилу, оптимиста, активного пропагандиста электронной почты и отличного поэта Николая Евгеньевича Загускина.
Нам только остаётся по его завету сомкнуть ряды, не предаваться грусти и помнить его всегда!.. Да будет ему земля пухом!
ВВС и КВ-157
Продолжение воспоминаний Н.Е.Загускина
ПОДРЫВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПОЧТОВОЙ СИСТЕМЫ
Это было на первом курсе «Подготии», если по-школьному, то в восьмом классе. Старшина роты Евтухов шепотом приказал мне сразу после занятий прибыть к особисту-смершевцу майору Светикову, обитавшему в отдельном кабинете на втором этаже, и никому об этом не говорить. – А зачем? – тоже шепотом спросил я. – Там всё тебе разъяснят, всё из тебя вытрясут, – плотоядно ухмыльнулся не очень-то ко мне распложенный старшина. – И чтоб без никаких опозданий! На уроках разложил свою жизнь, а также жизнь родителей и родственников, на чёрные и белые квадратики. Чёрных оказалось немало. По какому из них придётся держать ответ?…
Настольная лампа светила прямо в лицо, хозяин кабинета оставался в густой тени. – Что такое Биг Карамора? – спросил он как бы между прочим, как несущественное. – Не знаю... Какое-то насекомое? – Так. Откуда знаете, что насекомое? И что должны делать, получив этот сигнал? – Товарищ майор, про насекомое подумалось по созвучию. А сигналов таких мы ещё не проходили. Светиков сменил тему: – Так. А где находится и какому государству принадлежит, – он взглянул на нечто лежащее перед ним, – остров Грин Габе? – Остров Зелёных Жаб?! – обрадовался я, поняв, наконец, в чём дело.– Он в южных морях, в прошлом колония, а сейчас состоит под протекторатом Парнасской республики, которая на материке…
И пришлось мне рассказать майору, что у нас игра такая, по почтовой переписке. Мы с Николаем Кармалиным – он в средней «мореходке», будущий радист – как бы возглавляем Парнасскую республику. И есть у нас коварный противник – Мавритания, где у власти находится наш школьный приятель Андрей Чигиринский по кличке «Мавр», отсюда и название его страны. А остров Зелёных Жаб наш союзник. – Ваш государственный строй, программа, замыслы? Осознав серьёзность вопросов, возрадовался, что майор не спросил про герб. А у Парнаса был таковой – кот с задранным вверх хвостом, вид сзади. Его хорошо знали в моём 112-м классе, поскольку на занятиях я только и делал, что писал письма и разрисовывал конверты. Был и флаг с рисунком в центре зелёного полотнища: половинка солнца, выглядывающего из-за горы Парнас, и всё это в обрамлении лавровых ветвей. – Никакого строя, никакой программы, никаких замыслов, – уверенно доложил я, – всё чистая фантазия. Смысл игры в самодельных марках на конверте, которые как бы рассказывают о происходящих или предстоящих событиях. Такие марки клеятся или дорисовываются в дополнение к обычным, нормальным. Это когда мы пишем в Мавританию, то есть Чигиринскому. Марки отражают индустриальную и интеллектуальную мощь Парнаса. А Мавритания обычно присылает нам письма с марками, на которых изображена грозная военная техника – танки самолёты, мавры, идущие в атаку, и прочее. Бывают мавританские марки обгорелые по краям, в чём мы видим угрозу – прямой намёк на то, что ждёт Парнас и Зелёных Жаб в ближайшее время.
– Так, так, продолжайте. – На письмах ко мне и от меня нормальные марки клеить вообще не надо – войсковая часть, почтовая связь бесплатная. А наши, рисованные, они ведь никому не мешают? Могут быть также рисунки на конверте или какие-нибудь открытки с тематически подходящим изображением. Текста в письмах может и не быть, или же он самый обыкновенный, про нашу учёбу и жизнь. – Значит, кодовая, шифрованная переписка? Объясните, например, от кого пришли и что означают вот эти послания? Он положил передо мной зарубежного происхождения открытку с симпатичными лягушками, дающими концерт, и рукописной надписью «Остров Green Gabe». А рядышком положил небольшую тусклую фотокарточку, на которой огромный комар и размашистая надпись «Big Karamora», а на обороте – мой адрес, овальный штамп, означающий, что письмо доплатное… и больше ничего – ни текста, ни адреса отправителя.
Ага, подумал я, значит других письмишек у него нет, это хорошо. И с удовольствием дал исчерпывающие объяснения: – Обе открытки от Кармалина. Истолковывать их можно по-разному, в этом-то и прелесть нашей игры. Открытку с островов я, вероятно, истолковал бы так: «Накапливаем потенциал на случай войны с Мавританией. Начали откорм лягушек для продажи в итальянские и французские рестораны». Майор отвернулся и как-то странно закашлял. Тем временем я пристально рассматривал фотографию комара, хищно растопырившего лапы. – А эта открытка, вне всякого сомнения, уведомляет о намерениях Мавритании использовать против нас специально выведенных особо ядовитых комаров…
Майор хрюкнул, высморкался и стал сурово-официальным. – Ну, вот что, поговорил бы с Вами ещё, да некогда. Забирайте эти глупости. Развели тут парнасию-швамбранию. Детский сад! И ничего подобного, зарубите это на носу, ничего подобного, чтобы в училище больше не приходило! Так и скажите своим приятелям. Вы свободны. О разговоре – никому. На третьем этаже подкарауливал старшина Евтухов. – Ну, об чём была беседа? – Да вот, поинтересовались порядком в нашей баталерке… и в ротном хозяйстве вообще... Я сказал, что всё в норме, потому что старшина опытный. – Ладно, остряк, уволишься ты у меня в субботу! Я тебе покажу весь мой опыт! Но терять мне было нечего – в классном журнале две жирные пары, не поддающиеся выведению с помощью бритвы. Путь в город один – в самоволку, через забор.
Несмотря на испытанные гонения, парнасско-мавританская переписка продолжалась, но особо броские послания, эпатирующие, если не общество, то, по крайней мере, почту, пошли на мой домашний адрес. До сих пор не пойму, как почта могла быть столь терпеливой? Вот лишь некоторые экспонаты, прошедшие по почте и хранящиеся в моём домашнем «почтовом музее». Письма с иностранными или нарисованными марками вместо советских. Марка размером покрупнее, превращённая в «открытку» – адрес меленько написан на обратной, клеевой стороне. «Открытка» в виде ребристого картонного блюдечка, на котором когда-то что-то ели. Узенькая полутораметровая полоска кальки, скатанная в тугой рулон, с невидимым адресом, обозначенным где-то внутри. Парнасские марки не только рисовались, но и печатались с помощью зеркально перевёрнутого чернильного рисунка, нанесенного на глянцевую фотобумагу. С такого клише получалось пять-шесть одинаковых отпечатков. А чего стоят лохматые, как бы объеденные крысами открыточки с наклеенными газетными и журнальными текстами-уродцами типа «Швея закричал» или «Бедный лев и бал бабочек»!.. Всего не перечислишь.
И вот, в один прекрасный день… Вы уже заметили, что я довольно однообразно начинаю рассказывать о дне, после которого вынужденно заканчивались те или иные авантюры?.. Так вот, в один прекрасный день, перед самым окончанием первого курса, в учебном классе, на переменке, слоноподобный Эдька Цыбин затеял борьбу и сломал мне левую голень. Лёжа на полу и слегка постанывая, я пытался доказать прибежавшему командиру роты, незабвенному Семёну Павловичу Попову, что Цыбин ни в чём не виноват – мы изучали приёмы французской борьбы, и это я сам неудачно подвернул ногу.
Госпиталь, гипс, костыли. Почтовые отправления сомнительного вида и содержания исправно приходили в палату и столь же исправно уходили. Тема марок и рисунков – лозунги Госстраха, крушения, катастрофы и, конечно, костылики и инвалидные коляски во всех видах. Когда гипс был уже снят, я получил письмо с необычным адресом и убийственным машинописным текстом. Волосы встали дыбом: отправитель – Горпрокуратура. Мне предлагалось прибыть такого-то числа, в такое-то время, по такому-то адресу в качестве свидетеля по делу о фальсификации знаков почтовой оплаты. И подпись – Старший следователь. Первая мысль – надо как-то сговориться о линии поведения с Кармалиным и Чигиринским, которые наверняка тоже вызваны для дачи показаний. Но как? Домашнего телефона ни у кого из нас не было, – телефоны тогда являлись редкостной роскошью, вроде телевизоров и холодильников. Родители придут навестить только послезавтра. И вот, после ужина, я раздобыл плащ, палочку, шляпу и, подтягиваясь на руках, преодолел госпитальный забор. На Фонтанке поймал такси, договорился об оплате в пункте назначения, и рванул домой, на Таврическую.
В таком виде сбежал из госпиталя выручать друзей
Неприятностями пришлось поделиться с отцом, и без того обеспокоенным моим побегом из госпиталя. Мать мы решили не информировать о прокурорском письме – спать не будет. Попросил отца сегодня же вечером, в крайнем случае, завтра утром, передать от меня записки обоим будущим "подельникам". В записках говорилось, что я жду их завтра, в определённый час возле госпитальной проходной для переговоров по важному и для всех опасному делу. Отец пообещал, хотя и выразил вполне закономерное недовольство: – Я вам говорил, что допрыгаетесь? Вот и допрыгались со своими дурацкими и аляповатыми марками!
В марках он был профессионалом – с детства филателией занимался. По молодости я мало интересовался подробностями его пребывания на фронте в сорок первом, да оно и было недолгим – до тяжёлого ранения в июльских боях под Ельней. А из боевых эпизодов сорок пятого хорошо запомнил только рассказ о штурме берлинского почтамта. На следующий день,– с пистолетом в руке, мимо трупов, по пояс в воде,– он заглянул-таки в почтамтские подвалы-кладовые. Увы, наиболее ценные марки – германские княжества, колонии, полёты «Цеппелина», середина 30-х – всё это лежало под водой на нижних полках, а на верхних только банальные сороковые годы, в основном с разноразмерными портретами Гитлера и так называемая «военная серия», чем-то схожая с последующими мавританскими творениями Чигиринского. Впрочем, и от всего этого отец не отказался – обменный фонд. В результате, когда в жилой городок академии стали поступать традиционные в те времена трофеи, вплоть до мебели, мы скромненько получили только один фанерный ящик, набитый марками снизу доверху…
Но возвратимся к текущим драматическим событиям. Ни Кармалин, ни Чигиринский на переговоры ко мне так и не пришли. Более того, как выяснилось чуть позже, серьёзно обиделись, посчитав меня причастным… к крутому «профилактическому» розыгрышу, учинённому моим папой! Это он изготовил и разослал всем троим «прокурорские» письма. При первой же встрече оба «подельника» заявили, что сразу обо всём догадались. Понятное дело, не могли же они признаться, что купились и струхнули, как и я. Но через годик-другой всё-таки раскололись: «Хотя и были некоторые сомнения, мы всё же съездили по указанному адресу и убедились, что нет там ничего похожего на прокуратуру». На этом парнасская почта свою деятельность завершила. И очень вовремя. Со дня на день мы могли получить повестки на настоящих бланках с подлинными подписями – времена-то были нешуточные.
КРЫМ, РЫМ И МЕДНЫЕ ТРУБЫ
На втором курсе Подготии мы c мореходцем-Кармалиным переселились из Парнасской республики в «Гринландию» – в романтический мир, созданный Александром Грином и дорисованный Паустовским и Леонидом Борисовым, автором «Волшебника из Гель-Гью». Мы были отнюдь не одиноки, увлечение Грином быстро распространялось среди молодёжи. Начало положили «Алые паруса» и «Бегущая по волнам», массово изданные в 1944-м, с предисловием Константина Паустовского. Позже появились «Автобиографическая повесть», «Дорога никуда», «Золотая цепь», «Блистающий мир», сборники рассказов. Одиозными критиками всё это рассматривалось как идеологическая диверсия. В каких только грехах ни обвиняли писателя, не издававшегося с середины тридцатых! И писать-то он не умеет (тут же пример: …собака лайнула…), и герои у него ущербные, и идеология не наша – пустомечтатель, уводящий молодёжь от реальности, от активного участия в строительстве социализма…
Он и впрямь уводил. Но не от реальности, а от псевдореальности, настырно навязываемой всеми способами воздействия на глаза и уши – романами типа «Кавалер Золотой звезды», радиовраньём, бесчисленными потёмкинскими деревнями, однотипными, насквозь заорганизованными комсомольскими собраниями и прочее, и прочее. Хотелось глотка свежего воздуха, вот им и стали произведения Александра Грина. Хотелось чаще встречать в жизни людей, подобных гриновским героям, – отважных, прямых, сильных духом и в то же время наделённых чутким, доверчивым сердцем. Мечталось и самим быть такими же.
В училище я знал многих, увлечённых Грином. Особо выделялся Слава Колпаков, со старшего курса. Он выучил «Алые паруса» наизусть, а главное и в жизни чем-то напоминал гриновского капитана Грея. Быть может, не все знают, как погиб Слава Колпаков, хотя живы легенды об этом, да и Виктор Конецкий описывал. Слава был помощником на «малютке». На выходе из Балтийска лодку протаранил возвращавшийся в базу эсминец. Она сразу затонула, легла на грунт на глубине около 50 метров. Живые собрались в первом отсеке, старшим среди них оказался Колпаков. Спасательное судно подошло довольно быстро. Прибыл и Командующий флотом. Выловили аварийный буй, связались с лодкой по телефону. В отсеке темно, он полузатоплен, люди в воздушной подушке. Колпаков доложил, что может попытаться вывести личный состав через торпедные аппараты. Командующий, понимая насколько это рискованно, запретил – «Ждите, всех поднимем». Ожидание длилось долго. Планы и попытки спасательных действий оказались нереальными, и Командующий дал разрешение на самостоятельный выход. Но к этому времени ситуация изменилась, открыть передние крышки аппаратов стало невозможно. Что же ответил Колпаков? Выругался? Упрекнул Командующего? Нет и нет. Оставаясь самим собой и заботясь о поддержании духа тех, кто был в отсеке, он ответил: «Доложите Командующему, выходить отказываемся – мы одеты не по форме!». Затем буй оторвало волной, и связь навсегда прекратилась.
Но вернёмся к текущим делам, то праведным, то грешным. Ещё зимой мы с Кармалиным задумали в период летних отпусков (сроки почти совпадали) посетить городок Старый Крым, отыскать дом, где жил и умер Александр Грин, и его могилу. Замысел вынашивали несколько месяцев.
Весна 1948 года. Полностью погружён в мечты о предстоящем путешествии на могилу Грина
И вот отпускной билет у меня в кармане, вещички собраны – компас, котелок и всё такое прочее, необходимое для пешего, именно пешего паломничества. А Кармалин в полном прогаре! За какие-то грехи, учебные и дисциплинарные, он оставлен в училище, где тоже военные порядки: морская форма, бескозырки с ленточками, строевые роты, офицеры-воспитатели, в общем, всё как у нас. В увольнения он иногда ходит, чаще в самоволки, а отпуск не дают, хоть убейся. Расставаться с замыслом было обидно, я пошёл на Большой Смоленский, в Среднюю мореходку, «разбираться». Разумеется, был в форме, с уже тремя гордыми красными галочками на рукаве. – Веди меня к командиру роты. – И что я ему скажу? – Так и скажи, что пришел твой друг и хочет побеседовать. – А что ты ему скажешь? Он мужик твёрдый, Грином его не проймёшь. Я и сам не знал, что скажу, но при пиковых ситуациях дамоклианцы (см. предисловие!) черпают идеи из воздуха. Взгляд упал на старую газету, которой была застелена тумбочка: «…присутствовал командующий Московским военным округом генерал-полковник…» и далее – его имя, отчество и фамилия. Тут меня и осенило. – Есть тема! Пойдём, пока блин горячий. Ты только поддакивай, если понадобится.
И мы пошли. Комроты, капитан, на месте оказался случайно – ведь все его подопечные уже разъехались. Повезло, фортуна показала нам передок, и это добавило вдохновенья. Ходатай из другого училища – гость редкий, мне было предложено сесть, а Кармалин был выдворен в коридор. Но стены-то фанерные, он слышал весь наш разговор. Я представился и сказал, что пришёл по поводу отпуска курсанта Кармалина. Тут же, в качестве мотивировки, сообщил, что мы дружим с детсадовского возраста, ещё с тех времён, когда папа Кармалина был радистом у Папанина, на одной из первых ледовых дрейфующих станций… (Здесь была только одна привиралка – существенное преувеличение реальных сроков нашей дружбы)… и мы с моим другом и тёзкой Николаем так надеялись провести этот отпуск вместе…
Теперь слово взял комроты. Он сказал, что прекрасно меня понимает и даже тронут столь явным проявлением дружеских чувств, но… и он выложил целый букет кармалинских прегрешений. Свой впечатляющий монолог комроты завершил справедливым утверждением, что, предоставив нерадивому курсанту Кармалину отпуск, он подорвал бы (заметьте: п о д о р в а л бы!) основы дисциплинарной практики, а кроме того нарушил бы приказ начальника училища, «относящийся к данному контингенту лиц, являющихся, по сути, кандидатами на отчисление». Наши не пляшут, подумал я, и извлёк из рукава главный козырь: – Да, понимаю... Вы правы, возразить нечего… Жаль только дядя огорчится, он ждёт нас вдвоём… – Какой дядя? – ради приличия спросил комроты и посмотрел на часы, давая понять, что аудиенция окончена. – Мой, московский… по материнской линии… да вы, наверное, слышали про него, он иногда парадами командует на Красной площади… – и я назвал воинское звание, фамилию и имя-отчество командующего Московским округом. (Да простят меня уважаемый генерал и мама моя, не ведавшая, что я подыскал ей такого братика!).
Пауза показалась мне длинноватой. – Ради такого уважаемого человека отпущу Кармалина в Москву на пять дней … даже на семь. – А на десять можно? Дядя вчера звонил, сказал, что культурную программу подготовил на десять дней, включая поездку на танкодром. – Ладно, десять. Видеть его не хочу. Передайте, пусть завтра приходит за отпускными документами.
Мы счастливы – впереди отпуск!
Так решилась основная проблема. Но появились мелкие. Отпускной у Кармалина до Москвы, а надо бы до Симферополя, как у меня, – иначе не уедешь, касса билетов не даст, да и в Крыму прихватить могут. К тому же дарованных десяти дней маловато, надо бы, как минимум, две недели. И ещё накладочка – Кармалину вместе с документами был вручён сургучом опечатанный пакет от начальника училища, адресованный Министру Морского флота, со строжайшим указанием передать из рук в руки. Призвав на помощь опыт создания зеркальных клише для парнасских марок, Кармалин изобразил на фотобумаге гербовую печать училища и умыкнул из канцелярии чистый бланк отпускного билета. Выписали до Симферополя, на 18 дней. Подпись поставил я. Печать перевелась сносно и, если не приглядываться, могла сойти за подлинную. Решили и проблему передачи таинственного пакета. В день отъезда телеграфировали Эдику Цыбину и Вите Логинову, – моим друзьям-однокашникам, находящимся в отпуску в Москве, – попросили встретить транзитный поезд такой-то, вагон такой-то.
Дорогие друзья, печальная новость. 11 декабря с.г. в реанимации скончался наш друг, однокашник, в прошлом офицер-подводник, один из основателей Оргкомитета "46-49-53" и ежегодных встреч однокашников у памятника миноносцу "Стерегущий", незаурядный поэт и сценарист документальных фильмов.Николай Евгеньевич Загускин. Мы Все выражаем глубокие соболезнования семье Николая Евгеньевича. Светлая ему память! Прощание и отпевание Николая Евгеньевича Загускина начнётся в 11.45 в субботу 14-го декабря с.г. в зале прощаний морга Больницы 26. Вход со стороны Кубинской улицы, где въезжают машины в Больницу. Юрий Громов
Загускин Николай Евгеньевич
Нет слов, чтобы выразить свою скорбь. Коля действительно до последних своих дней был особенным, прежде всего благодаря своему оптимизму с подготских дней и несгибаемой воле. Прощай, дорогой друг, и царство тебе небесное. С прежним уважением Ю.Квятковский
Сокрушаюсь, скорблю вместе со всеми Вами - родными, близкими и друзьями Николая Евгеньевича! Николай Евгеньевич один из глубоко уважаемых и любимых товарищей содружества Подготов-Первобалтов, талантливый человек, добрый и верный товарищ, героический подводник, человек, прошедший трудный, полный труда и героизма путь, но в то же время проживший полную, интересную и романтичную жизнь! Светлая память и низкий поклон Николаю Евгеньевичу! С глубоким уважением, Марина Евгеньевна Бурмистрова
Уходит поколение моряков, которое вошло в историю под символическими цифрами "46-49-53". Одним из самых ярких представителей этой замечательной когорты, этих рыцарей морских глубин был Николай Евгеньевич Загускин. Оптимист по жизни Николай Евгеньевич оставил в нашей памяти целую россыпь прекрасных добрых дел, в том числе документальные фильмы о жизни своего поколения.
Любовь к Флоту, любовь и уважение к морским офицерам пронёс Николай Евгеньевич через всю жизнь. Тактичный, вежливый, прекрасно образованный, с элементами флотского юмора - таким он останется в наших сердцах. Светлую память о нашем дорогом старшем товарище мы, моряки Союза военных моряков Республики Беларусь, надолго сохраним в наших сердцах. Глубокое соболезнование высказываем его сыну Николаю Николаевичу и всем родственникам Николая Евгеньевича Загускина. По поручению Союза военных моряков Республики Беларусь капитан 1 ранга Касатонов В.Ф. Брестская крепость-Герой. Город Брест.
Подгот Коля Загускин
Загускин Николай Евгеньевич – капитан 2 ранга в отставке. Окончил в 1949 году Ленинградское военно-морское подготовительное училище, в 1953 году минно-торпедный факультет 1-го Балтийского ВВМУ, в 1968 году, заочно, сценарный факультет ВГИК. 1953-1957 годы – ЧФ, БФ, СФ, ТОФ – командир БЧ 2-3 ПЛ 613 проекта С-223. При плавании по Северному Морскому Пути зимовал в Крестах Колымских. 1957-1965 годы – Петропавловск-Камчатский и Ленинград, разные должности в линейных органах военных сообщений (ВОСО). В 1969-1975 годах – Военная академия тыла и транспорта – преподаватель кафедры ВОСО, затем научный сотрудник Центральной научно-исследовательской лаборатории ВОСО. Уволился в запас в 1976 году.
Инструктор-методист на туристских теплоходах, иногда и поездах Ленинградского бюро путешествий. Начальник агит-теплохода «Ленинградец» Бассейнового комитета профсоюзов. Уполномоченный Мингазпрома в Ленинграде и Выборге по контролю за морскими перевозками для газопровода Уренгой-Помары-Ужгород. Представитель Торгово-промышленной палаты в Ленинградском порту. 1992-1998 годы – главный редактор киновидеостудии Санкт-Петербургского государственного университета. С киностудиями и Лентелефильмом сотрудничал с 1964 года. Автор более 40 документальных, научно-популярных и учебных фильмов. Член Союза кинематографистов.
К сожалению, Николай Евгеньевич немного не дотянул до своего 90-летия, которое мы планировали отмечать в мае 2020 года, после 60-й ежегодной встречи однокашников у "Стерегущего".
Напомним друзьям и читателям нашего дневника некоторые творения нашего брата-подгота, замечательного друга Николая Евгеньевича Загускина.
Моим друзьям и внуку Никите
Я – И ГОСУДАРСТВЕННАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ (БИОГРАФИЧЕСКИЕ ФРАГМЕНТИКИ)
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Коля творил всё время...
Смолоду я был склонен к авантюрам, которые многим осложняли жизнь, а то и причиняли прямой ущерб. Сейчас, после семидесяти, самое время покаяться… Но не во всём же сразу! Для этого понадобился бы целый роман. Да и есть ли смысл описывать банальные нарушения воинской дисциплины – как я становился в строй между командами «Шагом…» и «…Марш!», как дремал на посту, прислонившись к стенке и опершись на штык, как бегал в самовольные отлучки? И есть ли смысл говорить о хроническом моём «дамоклианстве» – о привычке делать что-либо только если над головой занесён меч, дамоклов или не дамоклов, ну, например, впервые открывать учебники в ночь перед экзаменами?.. Всё это не так уж интересно, а главное, не нужно, поскольку исчерпывается двумя словами ротного старшины Петра Евтухова: «Обнаковенный разгильдяй!».
Нет, я расскажу о событиях более острых, об эпизодах, в которых высвечиваются мои отношения с органами и службами, обеспечивающими правопорядок и государственную безопасность. Каковы же эти отношения в принципе, с каким они знаком – плюс или минус? Отвечу, не таясь: ни на Лубянке, ни возле питерского Большого дома памятника мне не поставят. Но если отношения были негативными, а поступки никоим образом не были образцово-показательными, то для чего посвящать повествование друзьям и внуку? Друзьям – для того, чтобы они стали свидетелями покаяния, а внуку – чтобы не повторял чужих ошибок… и активней совершал свои собственные. Некоторые фамилии изменены, хотя этого можно было и не делать – многих уже нет в живых, да и «срок давности» давно истёк.
ПОДРЫВНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В БУКВАЛЬНОМ СМЫСЛЕ
«Раз и два, раз и два, – где нога, где голова? Нет ни глаза, ни руки – подрывники, подрывники!»
Таков был припев к «Маршу подрывников», сочинённому мной в Костроме в 1943 году. Тем летом мы со Славкой Савичевым обитали вместе с отцами – майорами-преподавателями – в учебном лагере Военно-транспортной академии, эвакуированной из Ленинграда. Жили в палатках. У слушателей были практические занятия по подрывному делу. Лёжа поблизости, за кустами, мы со Славкой прошли своего рода ликбез: виды ВВ, детонаторы, шнуры и тому подобное. Однажды, когда заложенный в яму фугасный заряд уже начали засыпать землёй, наступил обеденный час. Группа во главе с проводившим занятие капитаном двинулась в столовую, оставив одного слушателя для охраны взрывчатки и прочего сапёрного имущества. Охранитель порылся в карманах, выбросил пустую папиросную пачку и, оглядевшись, пошёл к палаткам, очевидно за куревом – ну что может случиться за какие-то пять минут на закрытой для посторонних территории.
И всё-таки случилось. Многоопытному капитану показалось, что взрыв прозвучал слабее, чем следовало. Он приказал осмотреть воронку и выбросы из неё – нет ли почему-то не взорвавшихся толовых шашек. Неразрешимая для капитана загадка имела простое объяснение. За несколько бесконтрольных минут мы успели докопаться до взрывчатки, благо лопатка была тут же, и умыкнули две четырёхсотграммовые шашки, а, кроме того, оттяпали метра два бикфордова шнура и прихватили из коробки три капсюля-детонатора. Вскоре один из капсюлей – лишний – опробовали под маневровым паровозиком. Нам показалось, что передняя колёсная пара малость подпрыгнула! Паровозик дал реверс и замер. Машинист высунулся и стал смотреть вверх – не бомбят ли?.. Да, тринадцатилетние не слишком задумываются о последствиях. К счастью, колесо, наехавшее на детонатор, не лопнуло.
Толовые шашки были использованы для глушения рыбы, а остатки шнура пригодились в Ленинграде, куда осенью 1944-го возвратилась академия. Преподавателей с семьями поселили в жилом городке на Таврической, возле полуразрушенного Суворовского музея. Однотипные пятиэтажные дома составляли прямоугольное каре, внутри которого был большой двор, разрезанный пополам бетонным тиром – вот уж где мы постреляли из «личного оружия» в вечернее и ночное время с последующим разбеганием во все стороны! Особенно бесконтрольным и безнаказанным это стало в начале 1945-го, когда академия в полном составе убыла на 2-й Белорусский фронт для транспортного обеспечения стратегических операций, завершавших войну. Почти все ленинградские пацаны, а в особенности, не охлаждённые блокадой «возвращенцы», были «на ты» с оружием и боеприпасами. И то, и другое находили под городом в великом множестве. Несчастные случаи не отбивали пытливости и азарта, помноженного на хулиганские навыки, почерпнутые в эвакуации или приобретённые вследствие повальной безотцовщины. Во дворах, а то и в школьных коридорах зигзагами летали дымящиеся пороховые «макаронины». От щёлканья ружейных патронов вздрагивали и плевались горящими угольками школьные печи.
Мы со Славой, как и примкнувший к нам Витя Ипатов по прозвищу «Хобот» (он учился в одном с нами классе и жил в нашем дворе), «детскими шалостями» не занимались. Наша деятельность была целеустремлённей и изящней. Например – художественный подрыв почтовых ящиков у некоторых «зловредных» обитателей городка. Ящики были в те времена на каждой двери. Убедившись, что в намеченном ящике нет писем,– как видите, мстители не были лишены благородства, – мы всовывали туда старые газеты и детонатор с коротким бикфордовым шнуром. За 15-20 секунд горения успевали либо выбежать во двор, либо взлететь на чердак. Фанерные ящики разлетались в щепки, жестяные разворачивались, как цветок, и газетное «конфетти» устилало всю лестничную площадку. Домохозяйки большого двора поговаривали, что орудует «Чёрная кошка» и присочиняли, что на месте ящика всегда нарисован крест. После третьего взорванного ящика появился академический «смершевец». По слухам, он тщательно изучал биографии потерпевших, вероятно, искал нечто общее, переcекающееся, известно же: отыщешь мотив – найдёшь и преступника. Но, видно, не догадался он спросить, а не ругают ли потерпевшие ребятишек, играющих во дворе в футбол и в «12 палочек», а не гоняют ли их из тира?.. Хочу запоздало извиниться перед потерпевшими – не слишком-то мы были разумными.
А вот другая «изящная» история. Как-то Женька Юдкин, – тоже с Большого двора, но уже восьмиклассник, – раздобыл целый короб немецких патронов. Можно бы пострелять от души, да нет подходящей винтовки. Но мы видели такие в залах Музея обороны Ленинграда. Огромный был музей, с танками, самолётами, орудиями, не говоря уже про всякую стрелковую мелочь. Главная роль досталась Женьке. Дело было ранней весной, на улицах ещё лежал снег, в музее не раздевались. Женька пришёл в тулупе и в валенках, опираясь на инвалидную палочку и активно хромая, – видно было, что нога в колене не гнётся. На всякий случай «ассистенты» акцентрировали на Женькиной ноге внимание охранников при входе: – Ну чё шкандыбаешь, тянешься как сопля! Навязался на нашу голову. – Бесчувственные вы! – ругнула нас старушка-вохровка. Двое отвлекали смотрительницу зала, трое прикрывали Женьку. Вожделенная винтовка была закреплена еле-еле, поскольку экспонат не слишком ценный, да и вынести невозможно. А зачем выносить? Винтовка покинула музей самоходом: ствол – в валенке, цевьё и приклад – под тулупом. Теперь Женькина нога в самом деле не гнулась, и он вполне реально хромал целых два квартала, до парадной, где был припрятан мешок.
Нанесенный нами ущерб не сопоставим с тем, что произошло года три спустя. Москва, ревниво охранявшая свой приоритет во всём, приказала уничтожить музей, запечатлевший подвиг Ленинграда... Но это уже за рамками моей темы, это другой, более высокий уровень отношений с госбезопасностью. Летом тройка самодеятельных подрывников – Слава, Витя-Хобот и я – приступила к крупномасштабным загородным операциям. Идея была светлой: незримо помочь сапёрам в уничтожении бесхозных боеприпасов и тем самым защитить от увечий пацанву, не обладающую нашей теоретической и практической подготовкой. Ездили мы на станцию Мга, в лесах под которой всего было навалом. Натаскивали в ДЗОТ, в землянку или в окоп ящики со снарядами, миномётные и противотанковые мины и прочую взрывчатку, найденную поблизости. К коротенькому бикфордову шнуру прилаживали самодельный фитиль-замедлитель – обработанный селитрой пеньковый канатик длиной и толщиной с сигару. За 40-50 минут, пока он тлел, мы успевали вернуться на станцию и мирно беседовали, сидя на скамеечке – этакие благопристойные ребятишки, приехавшие по грибы. И вот, километрах в трёх, вспышка, мощный взрыв и столб чёрного дыма. На станции переполох, а мы преисполнены гордости – получилось!.. Пригородные пассажирские поезда ходили редко, но нас устраивал и товарняк – были тогда вагоны со служебной укрытой от дождя площадкой, где находилось колёсико ручного тормоза. Как тут не вспомнить фразу из учебника немецкого языка: «Дети возвращались домой усталые, но довольные». В один прекрасный день поездки закончились. Прекрасным называю этот день лишь потому, что было солнечно и сухо, но это один из двух самых страшных дней в моей жизни.
В бору, километрах в пяти от станции, набрели на нехоженое местечко: ящики со снарядами и горка ранее нам не попадавшихся мин – штук 30-40, ну прямо мечта! Взяли одну, с самого верху, принялись изучать. Противотанковая или противопехотная? Для противопехотной крупновата и слишком тяжела. Гладкий стальной цилиндр, а из верхней крышки торчат три проволочных усика. Вероятно, противотанковая. Попросил Славу и Виктора отойти – так и в кино показывали, когда герой разоружал незнакомую мину. Отошли. Я осторожненько выкрутил усики вместе с трубкой, уходившей вглубь цилиндра. Внутри трубки оказались пружина, боёк и на конце маленький капсюль типа охотничьего «жевело». Одним словом, устройство совершенно безобидное, что я и продемонстрировал, слегка надавив на усики – система сработала, капсюль исправно щёлкнул. Соратники подошли для дальнейших исследований. Перевернули мину и потрясли над травой – непременно должен вывалиться капсюль детонатор. А его нет, пусто, только чёрные порошинки посыпались совсем уж изнутри, от самого донышка. Точно такой же оказалась и вторая разоруженная нами мина. Проанализировали ситуацию. Скорей всего, мины собранны и обезврежены нашими сапёрами – ведь детонаторы кем-то вынуты. Хотя возможен и другой вариант: немецкие сапёры вкладывали детонаторы непосредственно перед установкой мин и эту партию просто не успели подготовить. Пожалуй, мины всё-таки противопехотные и при том подпрыгивающие – именно для этого в поддон насыпан порох. Без детонатора взрыва быть не может, но прыгать-то, мины не разучилась? Надо бы посмотреть, как они прыгают. Можно лечь рядом и стукнуть по усикам палочкой, но куда после прыжка упадёт корпус, весящий килограмма два, не менее?.. Решили смотреть чуть издали, а на усики нажать бревном, выдернув из-под него подставку с помощью найденной в карманах верёвочки длиной метров десять.
Задумано – сделано, мина под бревном, бревно на подпорке, осталось только потянуть за верёвочку, я уже и слабину выбрал. На всякий случай залегли. – А что если нам ещё раз её осмотреть?.. – задумчиво произнёс несколько флегматичный, всегда молчаливый Витя. Признаться, я тоже чувствовал некоторую неуверенность, хотя и не подавал виду, поскольку был за старшего. – Ну, что ж, давайте, бережёного Бог бережёт. Извлекли мину из-под бревна, снова выкрутили усики. Но на сей раз выкрутили и три винтика, образующих на верхней крышке равнобедренный треугольник. Ранее мы считали эти винтики просто крепёжными, однако под ними оказались глубокие полости… из которых вывалились сразу три детонатора!.. Доступными стали и внутренности, скрытые внешней оболочкой: примерно шестисотграммовый столбик взрывчатки, окружённый двумя рядами шариков шрапнели. Такая мина, выпрыгнув из земли, способна угробить целую роту. Только тогда стало страшно. Поняли что это значит – «быть на волоске». – Драпанём-ка отсюда, пока ноги шевелятся? – А мины?.. Сколько «трофейщиков» может подорваться! И не хотелось, но выполнили обычные процедуры и подожгли замедлитель. Едва начали отход, тот же Витя, можно сказать герой дня, вдруг хрипловато крикнул: – Стоп!.. Взгляните… вот, возле ноги!
Замерли. Осмотрелись. Увидели усики, на которые чуть не наступил Витя, а поодаль ещё одни, прикрытые жухлой травой. Значит, часть мин немцы всё-таки успели поставить. – Вляпались!.. Пойдём медленно, друг за другом, след – в след. Через бор шли не менее получаса, высоко, как аисты, поднимая ноги и высматривая куда ступить. Выйдя на тропинку, ведущую, вроде бы, к железной дороге, побежали. Взрыв прогремел, когда мы, с корзиночками, где лежало несколько сыроежек, уже пересекли "железку" и оказались на более обжитой территории. По пути на станцию нас отловили то ли милицейские, то ли какие иные оперы, оба в штатском, очень сердитые. – Эй, грибники херовы, на той стороне были? – Не, мы туда не ходим. – Может, видели кого? – Нет, только взрыв слышали. – Марш на станцию! И никогда сюда не ездите, минные поля вокруг.
Уехать удалось только вечером, на открытой платформе с углём, да и то лишь до ленинградской сортировочной. Больше по Мгинским лесам не шастали – хорошенького понемножку. От последнего похода остались два капсюля детонатора. Один хранился у меня, другой – у моего друга Николая Кармалина, который, хотя и не был безразличен к подрывным делам, но предпочитал «стрелковый спорт», используя для этой цели старенький Смит-и-Вессон, сохранившийся, вероятно, ещё с предыдущей войны. Мы с Кармалиным зимой 1945-46-го, наряду со стрелковыми упражнениями (в коридоре садили в какую-то политическую книгу), издавали многостраничный, хорошо иллюстрированный «подпартный» журнал «Премудрый пИскарь», снискавший большую популярность в нашем хулиганистом, но прогрессивно мыслящем 7-м классе 157-й школы. Сейчас четыре номера этого журнала стали вполне легальными – переданы в школьный музей.
Однако, вернёмся к детонаторам. Хранили мы их со всеми предосторожностями, обернув в вату, – как-никак, могут взорваться от любого нажима или от падения на пол. Но хранили так долго, что и вовсе про них позабыли. Вспомнили через несколько лет, когда мы с женой были в гостях у Кармалиных. Их годовалая дочка Леночка вышла из соседней комнаты… удерживая в зубах хорошо знакомый алюминиевый цилиндрик! Я первым обрёл дар речи: – Леночка, деточка… дай дяде карандашик!.. Есть у меня глубокая убеждённость, что взрывчатка злобно выискивает, как отомстить своим пользователям, стремится на чём-нибудь их подловить. Не удалось! Последний детонатор немедленно был спущен в канализацию. О.Генри справедливо утверждал, что «дороги, которые мы выбираем, живут внутри нас». Витя-Хобот окончил «Военмех» и всю жизнь был связан с оружием.
Я, окончив Подготовительное, а затем Высшее военно-морское училище подводного плавания, стал минёром-торпедистом. Опыт подрывника очень пригодился при освобождении из ледового плена на Колыме, где в 1956-57-м зазимовали подводные лодки, не пробившиеся на Дальний восток по Северному морскому пути. Слава Савичев в 1946-м поступал в «Подготию» вместе со мной, но, неожиданно для себя, оказался дальтоником. Это не помешало ему по окончании «Ин'яза» стать, как пишут иной раз, «сотрудником одной из спецслужб». Не различая зелёный и красный, он великолепно водил машину, ориентируясь по движению транспортных потоков и расположению огоньков на светофорах. Подрывал ли он где-нибудь что-нибудь, кроме устоев капитализма, – не знаю, говорить об этом Слава воздерживался, а сейчас уже и не спросишь – нет его на белом свете. Один Коля Кармалин остался, вроде бы, мирным и безоружным – стал торговым моряком. Но кто же, как не он, возил оружие и боеприпасы во многие «не наши точки» для обеспечения «наших государственных интересов»? А кроме того он, как и я, нередко оказывался «подрывником» в переносном смысле слова, о чём будет рассказано ниже.
Руководство Главного управления Генерального штаба Вооружённых Сил РФ с глубоким прискорбием извещает, что 4 декабря 2019 года на 82-м году жизни скончался контр-адмирал в отставке КАСАТКИН Владимир Петрович. В.П.Касаткин родился 12 апреля 1938 года в Москве. С 1956 года его жизнь связана с Вооружёнными Силами. Он прошёл славный боевой путь от нахимовца до контр-адмирала, занимал руководящие должности в Главном управлении Генерального штаба Вооружённых Сил, выполнял ответственные задачи за рубежом.
Нахимовец Володя Касаткин
Светлая память о высочайшем профессионале, прекрасном человеке, верном сыне России контр-адмирале Касаткине Владимире Петровиче навсегда сохранится в наших сердцах. Выражаем соболезнование родным и близким покойного.
От питонов. Володя связал свою судьбу с Военно-морским флотом в далёком 1950 году, поступив в Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. Успешно пройдя весь курс обучения он окончил Питонию в 1956 году. Не у всех наших друзей служба была на виду, поэтому единственный раз нам довелось увидеться с Владимиром только в 2004 году, во время празднования 60-летия родного училища.
Выпускники ЛНВМУ 1956 года на праздновании 60-летия ЛНВМУ. Владимир Касаткин - 4-й справа
Уходят друзья нашего детства, сердце сжимается от очередной потери. Вечная тебе слава и память, ПИТОН и АДМИРАЛ, наш БРАТ - Владимир Петрович Касаткин!
Откликаясь на призыв Ю.М.Клубкова к однокашникам подвести итоги жизненного пути и написать воспоминания, могу добавить: И да поможет нам бог! Хочу надеяться, что задуманное, пусть не в полной мере, будет выполнено, а мне, грешному, доведётся прочесть такой уникальный документ! Узнать о моих друзьях то, что, может быть, навсегда скрыто временем. Да, Клубков, здорово тебя осенило! А главное, друг, какой ты настырный мужик! Желаю тебе таким и оставаться. Лично у меня есть только одно небольшое уточнение. Я убеждён, что для многих эти итоги предварительные, поскольку ещё не вечер. Есть поговорка, что человек только предполагает… Эта истина имеет универсальный характер. Лично я убедился в этом не однажды. Оглядываясь назад, я вижу, что и в моей судьбе, и в судьбах нашего выпуска есть одна характерная черта – линия нашей службы и судьбы круто изменялась, и у многих не один раз. Возможно, это обстоятельство сделало нас слегка дубоватыми, но зато устойчивыми. Перипетии моей службы настолько подготовили меня к возможным переменам, что мой переход в гражданское состояние был вполне естественным и безболезненным процессом, хотя я остался на гражданке самим собой, то бишь сыном казармы. А кидало меня, братцы, от Дуная до Амура, к счастью, без Суховских приключений. Вообще, нам здорово повезло в этой части. Надо же, – полвека без войны! Заплатили за нас сполна.
1954 год. Командиры речных бронекатеров Дунайской флотилии. Среди них Пётр Щербаков и Игорь Куликов
После Дуная мы с Петром Щербаковым попали на матушку Волгу, в бригаду строящихся кораблей, и послужили больше двух лет под Казанью на учебных больших охотниках за подводными лодками (проект 122).
Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, Выплывают цвета моря боевые корабли. А передний БО – охотник гордо пушки расчехлил, Крутит – вертит их нахально, жаль бабахнуть нету сил.
Там, где остров есть Свияжский и большой железный мост, У баржи огромной чёрной, был наш рейд и летний пост. В городке Зеленодольске бор сосновый, ох, шумит! У посёлка из бараков корабли завод растит.
У посёлка Кабачище наш лихой отряд стоит, Обучает экипажи и по морю не грустит. Если спросите вы, братцы, где ж подлодки мы нашли? Я не стану притворяться – в кабинете для стрельбы.
А реальные подлодки проплывали по реке. Док плавучий и огромный их возил накоротке.
1956 год. На этой фотографии я ещё молодой и перспективный
Потом я ушёл на Юг, а Петро на Север. Меня забросило на уникальный гибрид судостроения – корабль, а по документам – катер связи, КСВ. По замыслу это был штабной катер соединения малых сил. Но по сути, он не был ни катером (корпус большого охотника), ни кораблём, и для штаба не подходил функционально, хотя имел передающий и приёмный узлы связи хорошей мощности. Таких кораблей было сработано несколько штук, и только. В должности помощника я прошёл на КСВ-25 в Баку. Была глубокая осень 1956-го года. Мы шли вниз, а за нами шла шуга. Корабль стоял в плане года, и нас выгнали наспех. В результате двадцатого ноября мы оказались в штормовом Каспии без такого полезного устройства, как машинный телеграф. К счастью, на борту был морячино – комдив из Баку и сдаточная команда дедов-мотористов из Сормова. Они умели сами, без указаний, снижать обороты винта, который выскакивал из воды при жуткой качке.
Так море ласкает корабли!
И тут, если позволите, немного в подражание Максимилиану Волошину. В осенней волн дали летит крутой норд-ост, Пустынный кряж земли у Мангышлакских гор. А наш походный курс идёт к нему в упор, Знать переход в Баку по осени не прост.
Я вижу хаос волн и брызг седой туман. Равнины Азии, земли большой и древней, Дают разбег норд-осту в гонке многодневной, И бьёт по корпусу и рубке волн таран.
А наш корабль – песчинка в мире волн, И экипаж одним желаньем жизни полн, Чтоб скрыться у груди высокой Мангышлака.
Нагория пустынь, глухие берега обрывов, Они спасают нас от штормовых извивов. На третий день бессонной вахты мы пришли.
В Баку мы зимовали. В ту зиму я лишился всех иллюзий относительно дружбы народов, которые оставались у меня, молодого, после Молдавии и Татарии. Потом мы пошли в Севастополь. Переход проходил при абсолютном штиле. Такого зеркала воды на сотни миль я никогда не видал. Каспий извинился перед нами. В Севастополе с нами долго разбирались, рассматривали «мутанта» с большим сомнением, а потом отправили в Новороссийский ОВР.
Уникальный корабль – катер связи КСВ-25. Новороссийск, 1959 год
Этот, длинной дугой расположенный порт, Он в Европу – естественный выход. Окружён он хребтами заманчивых гор, Там цементных печей дым и грохот.
Наш кораблик у устья речушки стоял В ожиданьи боры иль похода. А в огромную бухту весь мир приплывал, Здесь хватает морского народа.
Здесь на речке Цемес Новоросии град. Здесь к кубанским станицам дорога. И растёт здесь, как в Греции, и виноград. И всего здесь, ребята, так много.
Здесь я первый свой дом на горе заложил И хозспособом новым построил. А дубовые балки корабль наш возил, Экипаж все работы освоил.
И бывает, когда закрываю глаза, Я плыву вдоль Кавказского чуда. А бывает, что снится ночная гроза: Как швартовы? А дует откуда?
Для условий Чёрного моря наш кораблик всё ж был пригоден, так что плавали мы в своё удовольствие, да ещё разное начальство иногда возили на стрельбы или учения. Здесь я познал счастье отвечать за корабль в открытом море. Это, кто испытал, – на всю жизнь.
Черноморский флот, лето 1959 года Нахожусь на мостике корабля во время учений. Самостоятельно веду корабль, отвечаю за всё.
Там же меня соблазнили перейти в штаб на нужную мне должность каплея. Командир мой был мужичок домовитый и никуда двигать не собирался. Так я стал офицером по кадрам штаба бригады, а точнее, это была законсервированная ВМБ.
По началу всё было хорошо. Мои подопечные, господа офицеры базы, были разбросаны по разным частям от Анапы до Грузии. Они были полны предупредительности. А тут ещё новые и интересные обязанности оперативного дежурного. Но счастье было так скоротечно.
Служба идёт нормально, я счастлив, но… Когда кажется, что всё хорошо, значит, чего-то не заметил…
Внезапно я, заметьте, персонально, как очень ценный специалист, осенью 1959-го был переведён на Восток. Оказалось, что эта чудная должность была нужна для механизма замены Восток – Европа. Но какая замена без реального бартера? Вот я и стал безропотным товаром для воротил кадрового рынка. Я не был в претензии, но затаил недоверие к суровой военной необходимости, что и определило мои дальнейшие действия в грозную годину сокращения Вооружённых Сил. Год спустя, именно моя кандидатура прошла первой в рядах неумолимо уволенных из бывшей Краснознамённой Сахалинской бригады торпедных катеров, которая базировалась в Совгавани. Кстати, кто бывал на Востоке, согласится – край это уникальный, а Сахалин в особенности. Я счастлив, что побывал там. Единственно, о чём сожалею, что не довелось мне выйти в Тихий океан.
На реке Тумнин с подсечкой Я тайменя раз поймал. А у бухты, у Советской, Крабов по весне едал. А тайга, так это просто, Где по лесу ни пройдёшь, Там упавших и подроста В сотни вёрст завал найдёшь. И стоят обрывов кручи, Как охрана берегов. Ветры дуют там могучи, Там прибой всегда готов! А когда торпедный катер По волнам, как вихрь летит, За кормой – пенистый кратер. От ударов всё дрожит. Наконец, приходит в базу Акробатов экипаж, Он устал, как будто сразу Был и шторм, и абордаж. Да, ребята, эту службу Я запомнил на весь век. И запомнил с морем дружбу. Так устроен человек.
Моя гражданская жизнь проходит в Питере, хотя много лет я провёл в Гатчине, где мне довелось решить квартирный вопрос после того, как Министерство Обороны «вежливо» надуло меня с квартирой. Впрочем, я снова не в претензии. По нынешним временам мы в расчёте: семь лет меня учили, семь лет я честно отслужил. Но моя «безлошадность» и многое другое заставили меня соображать и работать без скидок на прошлое. Лет десять я вкалывал и учился ремеслу, а уже потом стал сам учить других, как и что надо делать. Чтоб стать максимально независимым, я двинул сначала в инженеры, а потом в научные работники. По началу я часто менял работу, уходил на другое место, как только набирался опыта. Это было быстрее, чем убеждать начальство, что тебе пора прибавить десятку. Кстати, такой метод позволяет быстро расширять кругозор и учит самостоятельности, которая нужна инженеру. Поработал исследователем-разработчиком, конструктором, руководителем группы. Наконец, после защиты, я «попал в десятку», то есть стал тем, к чему сподобила меня мать-природа. Помог мне в этом однокашник Эрнст Молчанов, который был тогда главным инженером славного НИИ «Электронстандарт». Он пригласил меня в свою команду.
Ленинград, 1987 год. Обсуждаю с главным инженером Молчановым Э.Д. результаты работы моей лаборатории. Мы, как однокашники, хорошо понимали друг друга и по технике, и по организации научных исследований
Это был, пожалуй, самый продуктивный и интересный кусок моей жизни, который пришёлся на семидесятые и восьмидесятые годы, когда я был единовластным начальником лаборатории. Вот где пригодилось мне всё то, что дал флот, в том числе умение понимать людей. А уж инициативы мне было не занимать, причём, обычно я избегал наказаний за это. По истории это тоже был уникальный период в жизни страны. Формально всё было по приказу, но по сути всё зависело от самого исполнителя. Он мог или работать по заданному свыше плану, который сам часто и проталкивал, или делать вид усердного старания и полного почтения. В прикладной науке эта свобода наизнанку и формализм были особенно сильны. Но, если ты хотел, – пожалуйста, вкалывай на здоровье, дорогой товарищ. Только не мешай другим ничего не делать или делать то, чего они хотят сами. Ведь социализм-то развитой. Свобода!
Моя работа в промышленности закончилась в 1994-м году, когда по сути закончила работу и сама электронная промышленность страны. Сразу с моим уходом зачах наш славный институт, в котором я проработал 23 года, и разбежался почти весь большой коллектив. Думаю, это не простое совпадение, поскольку вся трагедия Союза была разыграна только после ухода со сцены жизни поколений, считавших его своим кровным делом. Самые сильные духом умерли или стали беспомощны, а наше поколение было уже пограничным, пороха мы не нюхали, фигурально, крови не проливали. Многие из нас побежали задрав штаны впереди комсомола. В целом, дом остался без хозяина, а гости его растащили. Горе горькое – вот моя оценка сегодняшних проблем. А начиналось всё так хорошо!
Это фотография выпускников Рижского Нахимовского училища в день принятия присяги 28 июня 1949 года, сохранённая Колей Наумовым. Все закончили училище в равных условиях. А какие разные судьбы оказались у всех! Слева направо. Первый ряд: Олег Куракин, Игорь Куликов, Костя Левин, Женя Сологуб, Валя Михайлов, Юра Крылов, Дима Краско, Юра Тантлевский, Стасик Иодзевич.
Второй ряд: Юра Павлов, Рудик Сахаров, старшина 1 статьи В. Протченко (помощник командира взвода 12 класса), офицер-воспитатель 13 класса лейтенант Фунда, офицер-воспитатель 11 класса капитан Гарбуз, начальник политотдела капитан 2 ранга Розанов, начальник училища капитан 1 ранга Безпальчев Константин Александрович, командир роты капитан 3 ранга Мищихин А.М.,(умер 19.02.2003 г.), офицер-воспитатель 12 класса капитан-лейтенант Ширяев, старшина роты главный старшина Сенин, Валя Кривиженко, Коля Наумов, Валя Миловский, Толя Молодцов.
Четвёртый ряд: Игорь Цветков, Коля Шабанов, Артур Юргенсон (Спрогис), Лёша Мартьянов, Подсевальников, В. Прокофьев, А. Смирнов, Олег Дунаев, Саша Брагин, Юра Реннике, Лёня Мостовой, Володя Коротков, Зайцев (ушёл в Дзержинку), Л. Гайдук (ушёл в Дзержинку).
На фотографии отсутствуют: Женя Дрюнин, Валя Верещагин, Юра Федоренко, Толя Зыков, Владик Алёшин.
На юбилейную встречу 1998 года нас собралось только семеро. Слева направо: Игорь Куликов, Стасик Иодзевич, Юра Громов, Женя Сологуб, Игорь Цветков, Женя Дрюнин, Юра Сараев
Но теперь я свободный человек, главное дело – пенсионер! Я очень жду появления очередных Книг издания, где любой, кто захочет, сможет рассказать о жизни, какой она была. Я знаю много удивительных судеб моих друзей, а по сути – каждая судьба уникальна, в каждой – эпоха.
Понято, никто из нас никому и ничего не должен. И всё же, если можешь сделать, что надо, значит должен. А память нужна, да ещё как! Ведь уходят годы, люди и память.
Мир праху друзей наших. Аминь!
Санкт-Петербург Апрель 2003 года
Игорь Валентинович Куликов на ежегодных встречах однокашников Содружества "46-49-53" у памятника "Стерегущему".
Выражаем наши глубокие соболезнования родным и близким Игоря Валентиновича. Скорбь от потери нашего друга сжимает сердце. Мы будем помнить тебя, БРАТ, пока бьются наши сердца. Вечная память тебе, Игорь!
В воскресенье 24 ноября 2019 года ушёл в своё последнее плавание наш брат-питон и первобалт Игорь Валентинович КУЛИКОВ.
ИГОРЬ ВАЛЕНТИНОВИЧ КУЛИКОВ 23.11.1931-21.11.2019
Два дня оставалось Игорю до празднования своего 88-летия... Замечательный друг, прекрасный командир, бесподобный писатель и поэт. Его уход, несомненно, трагедия для родных и близких, для нас его однокашников. В выпуске №3 воспоминаний были опубликованы воспоминания Игоря, которые мы представляем вниманию всех читателей.
Куликов Игорь Валентинович родился в семье флотского офицера и ещё в детстве познал жизнь и быт командного состава флота на Севере, на Балтике, на Чёрном море и на Дунае. Беря себе в пример отца, он с малых лет мечтал о флотской службе. Это привело его в стены Рижского Нахимовского училища в 1945 году, а после его окончания – в 1-е Балтийское высшее военно-морское училище, которое он закончил в 1953 году.
Офицерскую службу начал на Дунайской флотилии командиром речного бронекатера, а закончил досрочно по сокращению Вооружённых Сил в 1960 году в штабе бригады торпедных катеров в Совгавани. Он служил добросовестно и не хотел уходить с флота, но судьба распорядилась иначе. В гражданской жизни работал и одновременно учился. Окончил институт и получил второе высшее образование. Стал инженером, старшим научным сотрудником, кандидатом технических наук. Интереснейшая работа в прикладной науке и промышленности приносила моральное удовлетворение. Её итог – более ста публикаций и изобретений, а также звание «Изобретатель СССР».
В пенсионном возрасте увлёкся литературной работой. Издал три книги стихов: «Война без догмы» (тема – Великая Отечественная война), «Хроника тревоги» (тема – скорбная действительность) и автобиографическую повесть на английском языке «For a Weekly to London». В 2011 году им была издана книга - под псевдонимом Игорь Князев - "Версии былого" Аргументы исторической функции России, которую мы обязательно опубликуем на страницах нашего дневника.
Посвящение
Привет тебе, стократ привет, Неутомимый Редсовет! Ты всё грехи друзьям прощаешь, И в море память возвращаешь.
Игорь Куликов
ПОЭТИЧЕСКИЙ СИНДРОМ И ПРОЗА ЖИЗНИ
Официальная анкета для нашего Оргкомитета
Сработана апреля первого дня, года 2003-го от рождества Христова.
Куликов Игорь Валентинович, артиллерист образца 1945 - 1953. Родился в городе Севастополе 23 ноября 1931 года. По гороскопу – «стрелец».
Небольшое вступление
Хотя мои друзья книг не читают, Поскольку вышел чтения лимит, Они о жизни всё, что надо, знают, И им стихов нехватка не грозит.
А я друзей прекрасно понимаю, И к рифмам равнодушье разделяю: Для них шедевры служат эталоном, Поэзии неписаным законом.
Я в их глаза смотрю теперь не часто, И дорог мне их ироничный взгляд. Как будто счастье возвратив назад, Сегодня предлагает он участье.
Невольно хочется себя спросить, Чем нашей дружбе мог бы отплатить?
Друзья ушедшие со мной остались. Остались там, где и грехи, и память. Пройдут года. Чтоб в их полку прибавить, Мы все ещё на встречу не собрались!
А вот, когда мы вместе соберёмся, Потомки наши подведут итог Побед, ролей, походов, дельных строк. Мы в том, что состоялось, к ним вернёмся.
Бог даст, и я вернусь тогда стихами, Которые беспечно написал. В них то, что интересно, передал. Насколько был я прав, судите сами.
Я братству флота долг хочу отдать: Зачёт на звание поэта сдать!
Поэтический синдром
Скажу откровенно, не стану лукавить, Анкету свою я хотел бы представить, Хоть есть для сомнений причина одна, Кому она, к слову, по делу нужна?
Но раз поступил от «начальства» приказ, Придётся «кино» прокрутить ещё раз.
***
Родился я у бухты шумной. Там спуск, что на вокзал ведёт. Но после двух геройских штурмов Роддом мой вряд ли кто найдёт.
Мой Севастополь, сын России, – Не виртуальный Зурбаган. Я воздух твой вдохнул впервые, Массандрой был впервые пьян.
А ведь это было, было, Собралася вся семья. Мать к окну меня носила, Балагурили дядья. Я вполне судьбой доволен И в науках не профан, Но звучит мне в сердце болью Мой погибший русский клан. И теперь я знаю точно, Я постиг судьбы пути, С их любовью днём и ночью В жизнь мне выпало идти.
***
Мой дед, отец и дядька – все трое моряки. Их жизнь – сама история, но есть в ней маяки.
Цусимы и Деникина разгромы дед знавал, И боцманом портовым он жизнь свою кончал.
В тот год в Новороссийске всех грешных тиф косил. Поручик Оболенский без деда в даль уплыл.
Семья вернулась в Питер, здесь много без отцов. В Подготию пристроила Глафира молодцов.
И стали военморами два щуплых паренька. Но то рассказ отдельный, не до того пока.
*** Отец мой – гидрограф заслуженный был. Он много поплавал и карт начертил. Да, много он плавал и мины знавал, Полярных конвоев суда принимал.
Но был в его жизни «цусимский» поход, Когда шёл из Таллина Красный Балтфлот. Разгром этот страшный, исход в никуда… Он память о павших сдал мне навсегда.
Мой отец, Куликов Валентин Дмитриевич. 1953 год
И скажу вам, братцы, по секрету я, Что хранила в тайне вся семья моя. Михаил Димитрич дипломатом стал, В Токио у Зорге он секреты брал.
Был морским и хватким этот атташе, И пришёлся, видно, Зорге по душе. На борту линкора, где подписан акт, Куликова боцмана сын стоит, как факт.
Той капитуляцией кончилась война, Принял за Цусиму сын долги сполна.
***
Нахимовец Игорь Куликов. Город Рига, 5.12.46.
А теперь, наверное, будет ясно всем, Как я в сорок пятом стал нахимовцем. Точно в день рождения был на то приказ. Друг мой, Женька Дрюнин, уточнил, как раз.
***
Мы были друзьями: Олег Дунаев и я. Рига, 1948 год
Нахимовские годы, учёбы благодать, Под парусом походы, и строевая стать. А каперанг Безпальчев, из царских мичманов, Для пацанов запальчивых был справедлив, суров.
Да, Константин Безпальчев, свет Александрович, Пример дворян, Начальник! Тебя как не любить? Ты в Риге опустевшей собрал учителей И сделал из училища классический лицей.
***
Начальник Рижского Нахимовского училища капитан 1 ранга Безпальчев К.А.
И если что-то в юности успел я получить, Безпальчева систему мой долг благодарить. Но юность тороплива, анализом слаба. Когда проходят годы, ясны её дела.
*** Готическая Рига – немецкой жизни пост. С Петровскою победой тут не окно, а мост. Колония остзейская, ты стала русской вдруг. Прибалты в одночасье сменили статус слуг.
К немецкому порядку имперский подошёл, Но в бурях исторических латыш всех обошёл. Младенец европейский – как ножками сучит! Прибрал к рукам он готику и в дамки норовит.
***
Кто в юности по городу не любит походить? Ганзейскими каньонами и я любил бродить. В Помпее этой брошенной легко было мечтать, И Маргариту с Фаустом у кирхи повстречать. Столичный город Рига ухожен и богат, «Сдаёт» с тобою рядом облезлый Ленинград. Да, город мой любимый, мой Питер дорогой, Обшарпан и ограблен злодейскою рукой.
И если б я историком надумал сдуру стать, Я б написал историю, как надо разграблять. И в той исторьи красочной я б выделил раздел, Как комиссар с бородкою весь город мой «раздел».
Конечно, было много «народных» подлецов, Но Питеру особенно везло на злых истцов. А всё, что не украдено под флагом ВЧК, Захапала в блокаду злодейская рука.
Квартиры все безлюдны, иди и забирай. Их легче, чем могилы, вскрывать в кромешный «рай». Да, Питер мой любимый, столица прошлых лет, Погибшая ты дважды, тебя здесь больше нет.
Но Ленинград оживший пришельцами живёт. И на Приютском тоже кучкуется народ. А вот и подкрепление из Риги к ним идёт. Такое же весёлое, как истинный подгот.
В приюте Ольденбургском лихие моряки Азы наук долбают и на подъём легки. На танцы и в музеи, в пивные и в наряд, Или в строю с «фузеей» – везде, как на парад.
Да, весело и дружно живёт морской народ. “Учёба” и “ Надежда” идут в большой поход. А девочки на пирсе у Шмидтова моста Глядят на нас с тревогой и с лаской неспроста.
И есть светловолосая одна среди подруг, Мне не забыть глазастую ни сразу и ни вдруг. А как представить счастье нам парус развернуть, И к Гогланду по ветру в путь дерзостный шагнуть!
А гротовый начальник «по матери» не стал, Когда при крене в качку на марс я залезал. Училища мир строгий, как нам тебя забыть? Как Щёголева юмор и тембр не оценить!
Едем на практику на Северный флот. Лето 1951 года. Слева направо стоят в вагоне: Феликс Мартинсон, Володя Коротков, Альберт Акатов. Стоят внизу: Игорь Куликов, Дима Краско, Виктор Федюшкин и ?
Июль 1951 года. Проходим на Амике горло Белого моря. Виден мыс Канин Нос. Определяю высоту дневного светила
Эх, молодость беспечная, тебе всё нипочём. За все грехи и вольности заплатишь ты потом. Заплатишь, может статься, коль скоро доживёшь. Но я, признаться, братцы, не верил в старость всё ж.
Казалось, и по пьянке, и в трезвости ума, Что очень скоро с янки пойдёт у нас война. Не плохо же, конечно, учёным воевать, Но в жизни скоротечной всё хочется «урвать».
Завет сей примитивный я долго соблюдал, Но вот однажды понял, что бред войны пропал. А приключилось это, не всё ль равно когда. И с той поры другие пошли в судьбе года.
Тральщик АМ-115 на боевом тралении в Баренцевом море западнее острова Колгуев. Этой изнурительной работой мы занимались весь июнь 1951 года
Но если по истории и по делам взглянуть, Нам круто изменила смерть Сталина весь путь. Не даром друг мой Вовка, мой Коротков рыдал, Когда я равнодушно о том ему сказал.
Святые слёзы Вовкины – по третьей мировой. Жить поколению нашему, не выходя на бой. Довольно, заплатили за нас братья, отцы! Служить и жить вам в мире, ребята-молодцы.
***
Обычная корабельная работа для курсантов – драйка бортов. Тральщик АМ-119 10.06.51. Виктор Федюшкин, Олег Дунаев, Игорь Куликов
Но я скажу вам прямо и честно, господа, Что лекции марксизма я обожал всегда. Марксизма-ленинизма всегда был полон зал, И два часа по записям нам лектор курс читал.
И сладко, очень сладко там до обеда бдеть, Друзья всегда разбудят и не дадут храпеть. А позже, когда в партию пробраться я сумел, Карьерные наклонности не много, но имел.
Привычку эту чудную я часто вспоминал, На разных конференциях я лихо засыпал. Товарищи по партии не выдали меня. И вот дожил я с ними до судного до дня.
Практика в Севере, лето 1952 года. На стадионе в Североморске справа налево: Валя Миловский, Володя Коротков, Игорь Куликов
Тогда парторг, приятель, меня чем удивил? Партвзнос последний вежливо и честно возвратил. Смешно обратно требовать партвзносов срочный вклад, «Накрылися» те денежки, их не вернуть назад.
Я все анкеты графы внимательно прочёл, Но там следов партийности, увы, я не нашёл. А ведь какая ёмкая жила-была графа, И я, по старой памяти, её привнёс, ха-ха.
Ведь прошлого теперь не переделать нам, Партийной червоточины я не забуду срам. Но я, ребята, старый и травленный – не волк, В единстве государства и славянства вижу толк.
***
Когда же юности курсантской была закончена пора, Поздравив с формой лейтенантской, приказ прогнал нас со двора. Разъехались по разным румбам мои товарищи-друзья. Но путь спецов - артиллеристов был в Измаил, хоть был он зря.
Лихой флотилии Дунайской уже готовился приказ: На консервацию всё ставить, идти в Европу снят заказ. Но тот приказ ещё не в силе, и принимаем мы дела. Речными, броневыми стали для командиров катера.
Тот катерок, сказать по правде, Был танком мощным на воде. На брюхе ползал он по плавням, Не мог ходить лишь по земле. Учил комдив нас швартоваться, Писать шифровки на ветру, В манёврах чтобы не бодаться, Команду драить по утру. Хорош был коллектив наш бравый, В казармах тёплых зимовал, А вечера весёлой травли Вином молдавским запивал.
***
Но вот свершилось. Днём весенним, Когда срывался чаек крик, Поздравить с расформированьем Из штаба прибыл сам комбриг. Приказ – закон. Забудь о нервах, Бери билет и на вокзал. И тем приказом трое первых Покинули банкетный зал.
В пятьдесят четвёртом годе, на исходе месяц май. Я при всём честном народе покидал Дунайский рай. И меня, весьма занятно, провожали три жены. Не расценивай превратно, жены были не мои. Грустно стало ленинградкам, их мужья в поход ушли. Ну и нас вот уносило от Дунайской от земли. И уютный студебеккер приволок десант друзей. Провожал дивизион мой трёх товарищей. Налей! Да, налили мы по кружке, выпили и обнялись. И стояли три подружки, паровоз кричал “Под вы-ысь!”
***
Этот случай я подробно потому так описал, Чтоб уже не повторяться, – я пять раз так уезжал. Уезжал ли, уходил ли, всё Россия за кормой. И пришла моя дорога к Сахалину в год шальной.
Там я кончил свою службу тем, чем раньше начинал. С красным знаменем бригаде, как и мне, пришёл финал. А хорошая бригада катеров лихих была, У проливов сахалинских службу верную несла.
Незабвенный царь Никита сокращенье объявил. И, сказать по правде, братцы, он меня не удивил. Я к тому моменту вовсе удивляться перестал. И как только, так я сразу в ДМБ себя подал.
А помог мне в том, не скрою, очень дельный человек. Он начальник был по кадрам, был известен у коллег. Чтоб в приказ меня включили, он во Владик позвонил. Капитана-лейтенанта он в гражданку отпустил.
***
Касаясь темы очень личной, Не раз бывал в сетях страстей. Но в жизни холостой привычно Немногих называл «своей».
В графе семейного экстаза Давно зачёт я получил. Женат, для верности, два раза. Не меньше трёх детей учил.
И носит внук из общей школы Пятёрки, и шумят мальцы. А череп мой, почти что голый, Морщин украсили концы.
***
По графе «образованье» Много «корок» получил. Веры нашей православной Курс Глафирин проходил. Ты, бабуля дорогая, Куликова – Князева. Твой дневник блокадный знаю, Где лежишь, не знаю я. А ещё деталь такая: Был два раза окрещён. В год рождения – жизнь лихая, Был обряд сей запрещён. А, как водится по жизни, Обойдён запрет крутой. Но Ивановна не знала Тайн Петровны в день святой.
А другие жизни графы очень трудно рифмовать. Так, анкету завершая, прозой буду продолжать. И хотя я не прозаик, так же, как и не поэт, Я б хотел на суд представить субъективный свой портрет.
Отдавая дань искусству и статистику любя, Получается, что больше я пишу всё про себя. Пусть простят меня подруги, а друзья пусть не побьют, Память мне волнует море, в нём мои мечты живут.
ПОЗДРАВЛЯЕМ С 80-ЛЕТНИМ ЮБИЛЕЕМ ВИКТОРА КОНСТАНТИНОВИЧА РЕШЕТОВА - ШТУРМАНА, КОМАНДИРА, АДМИРАЛА, КОМАНДУЮЩЕГО!
Дорогой Виктор Константинович! Вся Ваша сознательная жизнь связана с Военно-Морским Флотом. Окончив штурманский факультет ВВМУПП имени Ленинского Комсомола в 1960 году, Вы более 30 лет отдали родному Краснознамённому Северному флоту, пройдя последовательный путь от командира рулевой группы БЧ-1 ПЛ "С-348" 613 проекта 25-й бригады ПЛ 8-й дивизии до Командующего Первой Краснознаменной флотилией атомных подводных лодок Северного флота, вице-адмирала, а после ухода с КСФ до пенсии возглавляли кафедру оперативного искусства ВМФ Военной Академии Генерального штаба ВС РФ.
Как человек неутомимой деловой активности, со знаниями и практическим опытом плавания практически от дизельных пл до атомных подводных лодках первого и второго, третьего и четвертого поколений, естественно, Вы были необходимы на решающем направлении обороны Севера России, куда и были назначены. В создании творческой атмосферы работы на Флотилии значительная доля Ваших заслуг. Дорогой Виктор Константинович, Вы последовательно укрепляли и развивали славные традиции 1 Флотилии подводных лодок. Поэтому, Вы, убеждая в своей правоте личным примером, заслужили большой авторитет у командования и всего личного состава.
Ваше сердечное, по настоящему заботливое отношение к близким и подчиненным, принципиальная требовательность в выполнении порученного дела, всегда способствовали совершенствованию организации обеспечения боеспособности и боеготовности подводных лодок. Желаем Вам, ветерану-подводнику, держателю славных традиций крепкого флотского здоровья, творческой энергии на благо дорогого нам Военно-Морского Флота России!
Виктор Константинович Решетов с женой и однокашниками по учёбе на штурманском факультете Л.И.Ждановым и В.Ф.Касатоновым на праздновании 55-летия выпуска
На фото ниже Виктор Константинович со своими однокашниками и их жёнами на встречах в разные годы
.jpg)