Курсанты Севастопольского ВВМИУ участвовали в парадах на 7 Ноября в Москве, по-моему, один раз в семь лет. В начале 1970-х после окончания парада на Красной площади, получив дежурную благодарность от министра обороны СССР, все поголовно уволились в город-герой Москву. «Зрелищ и хлеба!». Все бы ничего, но когда за группой разгоряченных курсантов для пресечения появления в центре Москвы военнослужащих в нетрезвом состоянии кинулся пехотный патруль, ребята ринулись на ближайшую станцию метро. Пехота оказалась настырливой и рванула туда же. Привыкли, видать, к марш-броскам. Электричек внизу не оказалось, не скрыться от сивогривых. А грохот кованых сапог уже бил по ушам. Не долго думая, ребята прыгнули вниз и побежали по куда глаза глядят «…быстрее лани». Патруль оказался слаб по физической подготовке и стал застывший, как кот, проглотивший палку сервелата целиком.
В итоге было перекрыто движение метро на 45 минут, а курсантам попался метрополитеновский путевой обходчик и показал выход на поверхность, чем они и не преминули воспользоваться.
Другая группа прославилась тем, что их, бездыханных, на саночках, с бескозырками на груди, привозили дети к КПП со словами: «Это ваши дяденьки? Они устали и не могут идти. Мы их к вам и привезли».
За три года «Огненных рейсов» Гена Приходько в общей сложности был дома всего несколько месяцев. – Семь суток разгрузки в родном порту, три недели (а зимой и два месяца, бывало) ходу до Штатов. Семь суток погрузки там, днем и ночью, и обратно – три недели, два месяца… Мы понимали, как важна наша работа, что наши грузы ждут, и очень старались… Вообще, я с нашего «Мичурина», из той команды, никого давно не встречал, большинство уже покинули этот мир. Нас, юнг, было трое. Я, палубный юнга, и двое машинных. Мои обязанности? Команда смеялась: идет по палубе боцман наш, 29-летний красавец, косая сажень в плечах, и я за ним – шкет шкетом. Я был в его распоряжении – мыл, красил, гальюны драил… Требовал с меня, как со взрослого, и я ему благодарен за это. По боевому расписанию я был на мостике – рассыльным. Если рвалась трансляция или связь, бегал с донесениями. А если на мостик по тревоге опаздывал хоть на минуту, старпом Виктор Пыхтеев меня не ругал, но спокойно так говорил: «Хорош… Хорош…». И мне было так стыдно! Команда относилась к нам замечательно. Взрослые показывали нам пример мужества, и страшно не было. Да и мы словно взрослыми стали. Не до шалостей было… Бесконечные тревоги, сон в одежде... Почему в одежде? Спать без одежды нам разрешалось только в те дни, когда штормило. Если судно торпедировали или разбомбили, оно держится на воде от двух до пяти минут. У команды есть секунды, чтобы выскочить и сбросить шлюпки, а то и просто успеть хоть немного отплыть от судна, чтобы не попасть в воронку… Так что не до одевания. А в шторм никто не летал, не было и торпедных атак. Геннадий Васильевич, рассказывая, начинает волноваться, воспоминания захватывают его… Трудно даже представить, каково приходилось в море 13-летнему парнишке…
– Морская болезнь? Ой, что вы, а как без нее? Поначалу было очень трудно. Особенно во время штормов. Помню, боцман кричит: «Гена! Ты где?!». А я травлю… В такие шторма меня сразу отправляли на камбуз, чтобы волной с палубы не смыло. Боцман протягивал вдоль бортов леера, за которые надо было хвататься, если волна накрывала судно. Нам, юнгам, запрещали ходить через палубу, мы передвигались по судну через машинное отделение. Ранен Геннадий Васильевич во время «Огненных рейсов» не был, а вот травму получил. Из-за забывчивости моториста юного Гену опалил газовый выхлоп – сгорели ухо, область около глаза (хотя видеть он не перестал), кожа на лице… – Счастье, что на судне был врач и сразу меня смазал, перевязал, успокоил… Вот такое мое «боевое ранение». Я считаю, это просто счастье, ведь сколько пацанов-юнг погибло вместе с судами! Шестьдесят семь человек! Многие наши суда потопили, многие вышли из строя, а многие просто утонули во время штормов или потому, что выработали свой лимит, ведь, по сути, это был хлам… А те 25 досок, что лежали вокруг памятника морякам торгового флота, – просто очковтирательство. Жест, не более… Во время войны правды, конечно, тоже не говорили, тем более в сводках, но все знали, всегда известия доходили: тех торпедировали, те погибли, а там просто судно раскололось пополам.
Война не вдохновляет
Когда закончилась Великая Отечественная, «Мичурин» ушел в порт приписки на Черное море, а Геннадия Приходько определили юнгой на Возили грузы для нашей армии, ведущей боевые действия против Японии на Сахалине. Когда и эта война закончилась, списывать Геннадия на берег никто не спешил. – Пароходству очень нужны были кадры, не хотели отпускать, – вспоминает он. – И если бы по совету отца я в тот момент, когда ждал назначения на «Колхозник», не сдал экзамены в художественное училище, кто знает, как сложилась бы моя судьба. Только в декабре 1945-го меня отпустили учиться… Пять лет проучился в училище, по окончании сразу взяли на службу, пять лет прослужил во флоте. Впрочем, тут мне повезло: все-таки я был уже дипломированный художник и служил при Матросском клубе, рисовал, оформлял. Известный художник, заслуженный работник культуры РФ Геннадий Приходько показывает нам работы, которые он готовит к будущей выставке. Адмирал Колчак, Владимир Арсеньев и Дерсу Узала, землепроходцы Дежнева на берегу моря… Море он рисует часто. Но за всю свою долгую и плодотворную творческую жизнь Геннадий Васильевич не обращался к теме своего военного детства… – У нас в Союзе художников было около 30 фронтовиков, в том числе такие мэтры, как Кирилл Шебеко, Иван Рыбачук, Юлий Рачев… И никто из них не писал на темы войны! Никто! Понимаете? Эти воспоминания не из тех, что вдохновляют… Если бы сейчас… Я бы ни сына, ни внуков ни за что бы в «Огненные рейсы» не пустил. Ни за что! Когда вернулся из первого рейса, пришел домой, мама меня обхватила и зарыдала. Я не понимал, почему она плачет, я же живой, радоваться надо… Потом, когда вырос, я ее понял.
29 мая 1995 года Администрация Приморского края постановлением №283 утвердила рисунок герба Приморского края. Авторами герба Приморского края являются: Баженов Владимир Степанович, художник Дальпресса, автор эскиза; Аникеев Валентин Васильевич, заместитель председателя комиссии по символике края, заместитель председателя комитета по архитектуре и капитальному строительству Администрации края, инициатор разработки герба и флага края; Кандыба Виталий Ильич, член Союза художников Российской Федерации, преподаватель кафедры живописи Дальневосточного педагогического института искусств, искусствовед; Обертас Виктор Александрович, председатель совета Приморского отделения Всероссийскго общества охраны памятников истории и культуры, заслуженный работник культуры Российской Федерации; Приходько Геннадий Васильевич, член Союза художников Российской Федерации; Щебеко Кирилл Иванович, член Союза художников Российской Федерации, заслуженный деятель искусств Российской Федерации.
Рыбаченко Николай Петрович
В октябре 1965 года по долгу службы я был в порту Провидения (Чукотский округ, Крайний Север) и из-за плохой погоды не мог вылететь во Владивосток на самолете. Мне предложили из-за отсутствия каких-либо гарантий на улучшение погоды вернуться морем на судне. Я согласился, тем более что мне сообщили, что во Владивосток из порта Певек, с заходом в Провидение, идет пароход «Арктика». Дожидаясь п/х «Арктика» в порту Певек, я двое суток жил тревожными воспоминаниями о встрече с судном, на котором я работал в годы Великой Отечественной войны с 1943 по 1946 гг. Пароход «Арктика» я не видел около двадцати лет. Когда п/х «Арктика» бросил якорь на рейде Провидения, я благодарил погоду за то, что позволила мне встретиться еще раз со своим детством, юношеством, со временем моего возмужания, становления как моряка и, особенно, с периодом участия п/х «Арктика» и нашего экипажа в борьбе за разгром фашистской Германии и японского милитаризма. В 1943 г. в мае месяце 15-летним мальчишкой я был зачислен в Дальневосточное морское пароходство и направлен на п/х «Арктика». Это был лесовоз грузоподъемностью до 4000 т. Двигателем служила паровая машина мощностью 850 л.с, а источником пара для нее были два трехточечных котла, огнетрубные, «Шотландского» типа, суточным расходом угля до 30 т.
Судно совершало рейсы в порты США и перевозило грузы по ленд-лизу во Владивосток, а также участвовало в доставке грузов в порты, портпункты Крайнего Севера. Несмотря на тяжелые условия военного времени, п/х «Арктика» показался мне ухоженным. Внутренние помещения, машинное отделение, столовая, каюты - всё блистало чистотой и непонятным для меня уютом. Только проработав некоторое время на судне, я понял, что кроме конструкции, всё остальное было делом рук экипажа, его неподдельной любви к своему судну. Первые дни, до выхода в своей первый рейс, я чувствовал себя самым счастливым человеком. Чистота, порядок, хорошее по тому времени питание; кроме того получил две робы-хаки, ботинки, свитер, теплое белье и даже шерстяные чулки. С какой радостью я сбросил себя рваную одежду, помылся в душе, переоделся во всё новое, морское и вообразил себя настоящим моряком. Больше всего мне хотелось побывать дома: показаться маме, братьям, друзьям, знакомым. Как я жалел, что мне не удалось перед выходом в рейс побывать дома. Я еще ничего не знал о тех трудностях, которые поджидают меня в рейсе, что японцы топят наши суда, среди них, только в период зимы 1942 на 1943 гг., потоплены п/х: «Ола», «Кола», «Ильмень».
Я еще не подозревал, какие трудности, ответственность лежат на плечах членов экипажа по доставке, сохранности перевозимых грузов из США для нужд армии; поддержании судна в максимально надежном состоянии, что являлось необходимым обеспечением безаварийной работы (во время войны остановка судна в море из-за неисправностей считалась чрезвычайным преступлением); а также обеспечение членами экипажей боевой готовности по отражению во время перехода подводного, надводного и воздушного нападения со стороны японцев. На Дальнем Востоке, как правило, суда работали в одиночном плавании, без охраны военно-морскими силами, поэтому экипаж находился в постоянной бдительности. В рейсе ежесуточно проходили учебные, боевые, пожарные тревоги, стрельбы по мишеням, сбрасывались глубинные бомбы, отрабатывались навыки в борьбе за живучесть судна, проводились шлюпочные тревоги со спуском шлюпок на воду, спасению членов экипажа, оказанию помощи раненым. Во Владивостоке я не чувствовал нервозности по подготовки судна у членов экипажа. Все шло по какому-то строгому порядку, обстоятельно. И вот экипажу объявили, что завтра утром отход судна в рейс и всем уволенным на берег к 24 часам быть на борту. Опоздание членов экипажа с увольнения грозило членам экипажа трибуналом. Как помню, ранним утром судно отшвартовалось от причала, вышло в рейс, взяв на борт лоцмана для проводки судна через минные (поля) заграждения, установленные на подступах к Владивостоку. Я впервые увидел берега со стороны моря. Сдав лоцмана в бухте Валентин, мы начали автономное плавание к берегам США. Нам предстояло пройти Японским морем, пролив Лаперуза, Охотским морем через Первый пролив, выйти в Тихий океан, море Беринга, зайти на морскую базу США Датч-Харбор и выйти в Тихий океан, к западному побережью США. Пролив Лаперуза в то время находился полностью под контролем японцев, Первый пролив находился под постоянным прицелом японской артиллерии с острова Сумшу. В Северной части Тихого океана шли боевые действия между США и Японией. И вот мой первый трудовой день. Во-первых, со мной был проведен полнейший инструктаж по технике безопасности не только по выполнению своих обязанностей, но и по всем вопросам, связанным с жизнедеятельностью на судне. В первую очередь я был расписан в команду, которая в случае боевой тревоги должна доставить на спасательные шлюпки продукты питания, воду.
В период нахождения судна в порту, шлюпки заваливались в штатное положение, но с выходом в море шлюпки вываливались за борт на случай экстренного спуска на воду. Далее меня провели по судну, ознакомили со всеми помещениями. Особенно у меня вызвала удивление работающая машина, эта махина вращающихся шатунов, кулис, но самое главное, как вахтенные могут так близко подходить, щупать, то есть проверять температуру подшипников, проводить смазку деталей машины. Когда я попал в котельное отделение, мне показалось, что я спустился в преисподнюю. Особую гордость у меня вызвало вооружение судна: 4 эрликона и кормовое орудие, да и артиллерийский погреб, снаряды, глубинные бомбы. На второй день меня закрепили за опытным машинистом 1-го класса, который непосредственно знакомил меня с силовой установкой судна, объяснял мне мои обязанности во время несения вахты, а также неоднократно объяснял мне важность выполнения обязанностей во время судовых тревог. После двух суток ходовых я почувствовал, что расстаюсь с детством. Но я еще не почувствовал всю тяжесть морской жизни того периода юнги, ученика, не говоря о работе кочегаром 2-го класса на твердом топливе, в 15 лет от роду. Потянулись напряженные дни рейса: работа по восемь часов; постоянные, в иные сутки по два раза учебные, боевые тревоги. В считанные секунды каждый член экипажа занимал свои места по расписанию. Наиболее подготовленные в военном деле: кочегары, машинисты занимали места у эрликонов, военная команда занимала места у кормового орудия. Физически подготовленные кочегары становились у топок котлов. Наготове была команда по борьбе за живучесть судна. При необходимости устанавливались глубоководные бомбы. Помню первую шлюпочную тревогу со спуском шлюпок на воду. Члены экипажа, которые были расписаны по шлюпкам, спустились в шлюпки, а судно по инерции ушло на порядочное расстояние, и вот началась гонка за судном на веслах. Судно не могло долго стоять, так как представляло мишень для подводной лодки. Первые дни у меня проходили за уборкой машинного отделения, потом стали доверять смазывать трущиеся части вспомогательных механизмов, следить за температурой подшипников гребного вала, проводить уборку румпельного помещения, чистить паела и т.д. Дней через десять меня поставили на вахту к 4-му механику и поручили нести вахту за машиниста 2-го класса, который был снят для выполнения работ на грузовых лебедках. С каждым днем я все больше и больше овладевал своими обязанностями. Я стал понимать, как работают машина, механизмы. Постепенно, сначала под присмотром машиниста первого класса, четвертого механика, а потом и самостоятельно, мне стали доверять выполнение некоторых работ. В промежутках между работами, вахтами я забегал в котельное отделение посмотреть на титаническую работу кочегаров. Как юнга я должен был работать всего по шесть часов, но жизнь требовала рабочих рук, и через 10 дней я стоял вахту 4 через 8 часов. После выхода в Берингово море напряженность экипажа немного спала, мы как бы удалились от театра военных действий США и Японии. Перед выходом к американской военной базе Датч-Харбор меня вызвал к себе второй механик и сообщил мне, что меня перевели в ученики. К этому времени я уже ознакомился с работой машиниста второго класса, но теперь я должен кроме несения вахты выполнять работы подручным машиниста первого класса по ремонту грузовых лебедок, то есть 8 часов вахты и 4 часа на работах ежесуточно. И все равно я был рад: теперь мне выдадут на приобретение одежды не только 50 долларов подъемных, но и небольшую зарплату — 13 долларов в месяц. Кроме того, я уже не юнга, а ученик, а это уже было доверие командного состава судна.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Прошло восемь месяцев. Я побывал в командировке в целинной роте в Казахстане, потом сдавал раздолбанную и разграбленную технику после «битвы за урожай». Перевелся на новое место службы в бригаду спасательных кораблей флота расположенную по соседству. Постоянно дежурил в походном штабе спасательного отряда ТОФ. Валера Душко на все это время выпал из моего поля зрения. Наконец, в один прекрасный день я проведал старое место службы. Зашел в кабинет «комсомольца». Валера безмятежно спал одетым на своем диване. Разбудить его оказалось невозможным, видно произошло превышение дозировки. В верхнем левом углу кабинета все так же поджидал очередную жертву тот же жирный паук. Мне даже показалось, что он мне помахал мохнатой лапкой, как старому доброму знакомому. Все было по-прежнему: и разбитая расшатанная мебель с инвентарными номерами, и окончательно усохший фикус.
Но Душко выдыхал из себя отнюдь не резину - вокруг его продавленного лежбища витал запах настоящего французского коньяка. На столе небрежно валялась пачка «Кэмела», фирменная зажигалка и начатое письмо. «Дорогая мамочка, – невольно прочитал я, – наконец-то я нашел себе невесту и собираюсь на ней жениться. Хотя она на полгода старше тебя, но это очень хорошая женщина, самостоятельная и с квартирой… она меня очень любит и, представь, хочет родить от меня ребенка. У неё прекрасное имя, Надя…». Я представил себе сорокалетнюю, интеллигентную украинку, медленно сползающую со стула на пол с письмом в руке. Обморок, нашатырный спирт, валидол, скорая помощь, реанимация… Тело на диване начало подавать признаки жизни: зачмокало, закряхтело, застонало, открыло по очереди мутные глаза - причем сначала правый глаз, затем левый. Представьте себе пробуждение Степы Лиходеева из незабвенного романа, когда к нему пришел профессор черной магии. Только в отличие от Воланда у меня не оказалось атрибутов для отрезвления Валеры – холодной водки в хрустальном графинчике и горячих сосисок в томате. Тем не менее, через минуту Валера меня опознал и я повел с ним задушевную беседу: - Ты зачем же, чудак эдакий на букву «м», пишешь маме такую гадость? Хочешь её довести до инфаркта? Какие дети могут быть у такой старушки? Оставь её в покое! - Наденька хорошая, ты же её совсем плохо знаешь, - слабым похмельным голосом ответил Валера, - а дети… почему бы и нет, дети, они это… цветы жизни, вот. Как же без детей? - Валера, сожги письмо, иначе я тебе набью рожу! Душко на шатких ногах проковылял к столу и чиркнул зажигалкой. Мы с ним молча смотрели на огонь, пожирающий бумагу. Валерина мама на некоторое время была спасена и могла спать спокойно в далеком Киеве, а «Скорая» - отложить предстоящий к ней выезд с мигалками и капельницами. Валера полез в стол, достал оттуда початую бутылку коньяка с витиеватой латиницей на борту, разлил остатки в два граненых стакана и сказал, мешая украинскую мову с русским языком: - Давай повыпываемо. Цэ гарний коньяк. Надя його добывае по великому блату у пароходстве лично для мэнэ. А «шило» я теперь не употребляю, даже медицинское. Нехай его москали пьють. Э-э-э, прости, Юрок, я не тебя имел ввиду, - спохватился Душко. - Да, ладно, ладно! Ты, хлопче, вот что, поведай-ка мне свою дальнейшую эпопею. Почему ты так надолго задружился с тетей Надей, ты случаем не геронтофил? Тебе только 21 год, а кругом столько красивых девчонок! И все замуж хотят, аж пищат. Валера закурил «Кэмел», выпустил в закопченный потолок кабинета пару колец дыма, помолчал и предложил мне поехать с ним в гости к его пассии. - Ты сам убедишься, что бросить её никак невозможно, - с обреченным вздохом сказал «комсомолец». Я был заинтригован настолько, что на следующий вечер, прихватив бутылку водки и немудреную закуску, зашел на бербазу к Валере, чтобы вместе поехать к Наде. - Ты зря это взял, - кивнул на пакет Душко, - у Нади есть любой выпивон и какой хочешь закусон. Накрытый тэйбл уже нас ждет, она мне звонила. Вот взял ей Наденька их нюхает и балдеет, любит, зараза, цветочки.
Надя проживала в другом конце Владивостока, в элитной девятиэтажке. Пока мы добрались до неё на автобусе, потом на трамвае и, наконец, на троллейбусе, стемнело. Валера, пренебрегая лифтом, пошел впереди по лестнице и остановился у богатой металлической двери с золоченным глазком. - Смотри, что будет! – шепнул он мне, и решительно надавил кнопку звонка. Дверь распахнулась, и в ту же секунду Валерик утонул в объятиях зрелой, дебелой женщины в японском кимоно с золотыми райскими птицами. Её зеленые глаза излучали термоядерную страсть, а пухлые руки с длинными пальцами быстро-быстро начали расстегивать пуговицы на Валериной шинели. - Сыночка мой пришел, сыночка, пупсик ты мой! Зайчик ты мой кудрявенький! Ах, какие чудесные хризантемы! Спасибо, моя лапочка! – восторженно причитала Наденька. - Ну, что ты мамочка! – смутился Душко - Чего ты орешь на весь дом, ты же видишь, я не один пришел, а с другом. Я толком не успел представиться «мамочке», как она утащила Валеру в ванную, раздела его и начала купать, так сказать, готовить «сыночку» к альковным утехам. Судя по всему, это был отработанный ритуал их встреч. Завернутого с руками и ногами в большую махровую простыню, Валеру, Наденька чуть ли не на руках внесла в комнату, где действительно стоял стол, а на столе…о…о…о! На столе было все, что может себе представить неискушенный ум флотского офицера 70-х годов прошлого века. Икра черная и красная, отварная осетрина, что-то ароматное в керамических горшочках, крабовые лапы, разные закусочки, как то: грибочки, оливки, свежие огурчики, помидорчики. В хрустальной вазе лежали экзотические фрукты – манго, киви, апельсины. Сказать честно, я уже и не упомню, что на том столе еще было. И, конечно же, был величайший ассортимент разномастных дорогих напитков с заманчивыми импортными наклейками.
Я постеснялся доставать из пакета свою бутылку «Московской» водки и пайковую свиную тушенку, как приложение к ней. Квартира была шикарная, паркет сиял как зеркало, дорогая мебель из красного дерева украшала залу, с потолка свисали хрустальные люстры. На мягком кресле спала, свернувшись в клубок, большая сиамская кошка. Надя пригласила меня за стол и потом уделяла мне не больше внимания, чем венику в прихожей. Зато Валера Душко был на верху блаженной волны, за праздничным столом он играл роль младенца. Пеленка его в виде белой махровой простыни не давала свободу рукам. То есть он был завернут в неё, как кокон тутового шелкопряда, только вверху этого кокона торчала распаренная довольная рожа. Эта рожа подмигнула мне, мол, смотри, как меня здесь обожают и ценят! Наденька подсела к Валере и началась моя трапеза с этими умалишенными. Я сам себе молча наливал, закусывал и с интересом наблюдал за кормлением великовозрастного «сыночки». - Сыночка! Открой ротик!- нежно просила «мамочка» с рюмочкой в руке. Валера открывал рот, и содержимое рюмки перекочевывало в его чрево. - Котеночек! Открой ротик! – и в Валерин ротик вкладывалась ложка икры. Валера только успевал все это заглатывать как баклан. «Мамочка» Надя заботливо вытирала ему губы после каждой съеденной ложки и выпитой рюмки. - Мамулик! Я больше не хочу икру, хочу сисю! – пьяно захныкал «сыночка». - Сейчас, сейчас, мой маленький. Я уже приготовила тебе кроватку, иди, ложись, а я тебе принесу сисю и почитаю сказочку. Надя бережно обхватила закутанного Валеру и повела его в спальню. Я машинально пил коньяк, жевал и удивлялся их отношениям. Из будуара появилась Наденька, и я стал прощаться. Особенно меня не удерживали, поскольку «мамочка» стремилась поскорее уединиться со своим зайчиком. Все стало понятным. Оставить такую заботливую старушку, как Наденька, Валерику вряд ли удастся. На бербазе матерщина, грубая матросня и неустроенный быт с пауками, а тут легкий аромат французских духов, все мыслимые жилищные удобства и обволакивающая нежность умудренной женщины. Очередная наша встреча с Валерой Душко произошла через месяц. Он стоял со своим неизменным баулом на остановке автобуса «Малый Улисс», уже затаренный трехлитровкой пива. - Давай посидим, попьем пивка на природе, - искренне обрадовался Валера нашей встрече. Мы поднялись на сопку, еще не обезображенную новостройками, нашли полянку, где наши предшественники оставили бревно и импровизированный столик из плоского булыжника. Душко достал из баула банку с пивом, вяленую воблу и мы принялись наслаждаться пенистым напитком, по очереди прихлебывая его из банки.
- Ты знаешь, Юрок, я уже не знаю, как мне отвязаться от Нади, - сказал Валера, - она терпит все мои выходки, выполняет все мои прихоти, и у меня нет повода придраться к ней даже по мелочам. Как-то лежу с ней в кровати, говорю ей: мамочка, что-то холодно, закрой дверь на лоджию. Наденька идет и закрывает дверь, а я через две минуты говорю: мамочка, жарко, открой дверь. Она безропотно идет и открывает. И так несколько раз туда-сюда, туда-сюда… Хоть бы когда возмутилась! Или говорю ей: что-то мне скучно, мамулик. А она: как же мне тебя развеселить, сыночка? Я говорю, не знаю, ну хотя залезь под кровать и погавкай оттуда. Юра! Представь, она молча лезет под кровать, звонко лает и оттуда меня спрашивает, тебе уже весело, котеночек? - Тяжелый случай беззаветной женской влюбленности на границе менопаузы, - поставил я диагноз, - так сказать позднее зажигание. Нездоровая тяга к малолетним лейтенантам. Такие случаи в истории земной цивилизации уже были и все они кончались плохо. Когда-нибудь ты, хлопчик, тоже кончишь с ней плохо. Бежать надо от этой твоей «мамочки», растаять в далеком тумане, как остров Рыбачий или затеряться среди механизмов корабельных машин. На береговой базе ты весь на ладони, там от неё не скрыться. Солнце давно закатилось за сопку и бесшумно утонуло в Японском море. Наступил благодатный приморский вечер, а мы все беседовали под пиво о жизни. После первого круга я дал Валере десятку и он уже дважды сбегал в заводской буфет с банкой. - Вчера, - продолжил повествование Валера, - около трех часов ночи я проснулся оттого, что кто-то лижет мне пятку, я, грешным делом подумал на «мамочку», но она крепко спала рядом. Мне стало жутко, и я отдернул ногу. В тот же миг «это» вцепилось в ногу и стало меня кусать. Другой ногой я отфутболил вампира. Он тяжело шмякнулся об пол и жалобно замяукал. Оказалось, что это её любимая сиамская кошка
Надя, - говорю, проснувшейся от шума «мамочке», - выбирай или я или эта тварь. Наденька без колебаний выбрала меня и пообещала отдать кошку своим знакомым. Наконец наше «жигулевское» закончилось, пора было сползать с сопки. Я не знал, что посоветовать «комсомольцу» Валере Душко. Влезать в их личные отношения не хотелось, тем более, что Валера еще не созрел до их полного разрыва. Ему нравилось чувство власти над взрослой женщиной, нравилась её покорность и исполнение ею всех его желаний. Ну, думаю, дождешься ты, «сыночка», ягодок после цветочков… …. В автобусе, идущим на Большой Улисс, я встретил начальника вещевой службы береговой базы катеров Витю Гузина. Поговорили о том, о сем. Спросил его, в том числе, о Душко. - А что ты не знаешь? Душко уже у нас не служит. - сказал Гузин. - Две недели назад захожу к нему в кабинет, а на нем лица нет, бегает, суетится, лихорадочно заворачивает вещи. Оказывается, он срочно переводится на авианосец «Минск» на должность заместителя по политчасти одной из групп электромеханической боевой части. Причем, сам добровольно написал заявление в политотдел. Зачем он туда идет? Эта плавучая тюрьма все время стоит на рейде. Этой махине даже пирса не построили. Валера навсегда забудет вкус пива и женские ласки. Сход офицеров на берег строго ограничен, и этот сход еще надо заслужить непрерывным ратным трудом. А какой у Валеры ратный труд? Он же политработник низшего звена, открыл рот, помахал языком перед матросами и все – боевая задача выполнена, матчасть в исходное! Да, подумал я, неспроста, ты Валера «спрятался в механизмах». От жигулевского пива ты бы ввек не сбежал. Плачет где-то покинутая «мамочка» Надя от горькой разлуки с тобой, а ты змей, распинаешься в это время перед моряками о генеральной линии коммунистической партии, о светлом коммунистическом будущем и радуешься, что, наконец, сбежал от престарелой подружки. Лейтенант Душко был уволен в запас через год службы на «Минске». Я его больше не видел, но о последнем отрезке его службы на Тихоокеанском флоте мне рассказывали знакомые из 10-й оперативной эскадры, в которую входил Оказывается, Валера там проявил себя поначалу активным политработником, с корабля не слезал, писал образцовые конспекты для политзанятий, регулярно повышал свой идейно-политический уровень.
Тяжелый авианесущий крейсер "Минск" во Владивостоке
И достиг бы он там очередного звания старшего лейтенанта, дорос может быть и до замполита электромеханической боевой части, а может быть (мало ли, что бывает) до замполита авианосца если бы не очередная комиссия с политуправления ТОФ. Душко спокойно сидел в своей каюте, листая контрабандный «Плейбой», когда по корабельной трансляции услышал свою фамилию: «Лейтенанту Душко прибыть в каюту номер пять к председателю комиссии политуправления флота». Передовой офицер Валера Душко подхватил свои тетради с красочно оформленными конспектами и, не ожидая, удара судьбы, направился наверх в каюту № 5. Там его встретил до подозрения вежливый капитан первого ранга. - Вася ! – назвал он себя. Душко насторожился. Какой он ему, лейтенанту, "Вася"? Капитан первого ранга предложил Валерику сесть и протянул пачку «Винстона». - Кури, Валера - ласково предложил он,- и, пожалуйста, не стесняйся. А конспекты, положи на стол, я знаю, что они у тебя в порядке. Мне уже доложили, что ты передовой политработник, на берег не просишься, кроме политработы ещё усиленно изучаешь матчасть боевой части пять. И начался у Душко с капитаном первого ранга Васей разговор по душам. - Что - же ты, Валера, уже полгода не приезжаешь к Наденьке, она тебя ждет, все глаза выплакала. Она же сказала тебе, что ждет ребенка, а ты здесь спрятался и не появляешься. Я её родной брат, и мне не все равно, что будет с моим племянником, не хочу, чтоб он при живом отце вырос безотцовщиной. Не обязательно ведь жениться, ты хотя бы проведай её, поддержи, как можешь будущую мать твоего ребенка. А когда она родит… Что с вами, Душко?! Валере стало плохо, он побледнел, закатил глаза и повалился на палубу. На крики капраза сбежались люди. Отливали Душко минут десять холодной водой и давали нюхать нашатырь. Вася клялся и божился Валере, что насчет ребенка они с «мамочкой» пошутили. Думали, чем удержать его и придумали версию с беременностью. - У Нади и так уже есть двое детей от первого брака…э…э…э, мальчик и девочка. Студенты. Живут в Хабаровске у бабушки. - испуганно бормотал Надин брат Вася.- Мальчик, твой ровесник, а девочке еще только восемнадцать. Ты только, пожалуйста, не умирай, Валера! А то меня лишат из-за тебя погон. На следующее воскресенье Душко с утра стоял на плашкоуте, стоящем у борта «Минска» и ждал погрузки на катер, идущий к берегу залива Стрелок, в поселок Тихоокеанский. Впервые за полгода Валера снова ступил на твердую землю. Но к «мамочке» он не торопился. Надо было снять стресс от встречи с «родственником».
В первом же злачном месте он познакомился с одной из жриц любви, бродящих стайкой у кабака, и, как говорится, предался с ней блуду у неё на дому. Наутро в понедельник на службу он не явился. Вернее сказать умышленно опоздал на катер, идущий на рейд к авианосцу. К вечеру был отловлен патрулями и посажен на гауптвахту. Отсидев положенное, Валера Душко, был доставлен на корабль для дальнейшего прохождения службы. Служить-то он теперь вроде, как и служил, но особого рвения уже не проявлял. Забросил конспекты, политзанятия проводил быстрой скороговоркой. Усаживал моряков, давал задание, и те строчили без остановки конспекты из работ Ленина, Маркса, Брежнева. Валере опротивело все и окончательно. Приезжала в поселок Тихоокеанский Наденька, через влиятельного брата пыталась вытащить Валеру с авианосца, но Валера упорно уклонялся от встреч с «мамочкой». В редкие сходы на берег, принимал на грудь граммов двести и до утра оставался у знакомых поселковых подруг. С рассветом прыгал в дежурный катер и вновь скрывался в бездонном корпусе «Минска». Прошло еще около пяти месяцев и, наконец, подошло время Валериного очередного отпуска. На флоте, в отпуск офицера не отпускают, если он перед убытием , что-то не сделает хорошее для своего корабля. Валере поручили доставить личные дела пяти офицеров в отдел кадров флота во Владивосток. Дали еще массу разных поручений. Как известно, все личные дела офицеров носят гриф «Секретно». Валера расписался у секретчика, положил папки с делами в свой пивной баул, приехал во Владивосток и, недолго думая, пошел закусить и «повыпывать» в любимый ресторан «Зеркальный». Баул с личными офицерскими делами он ногой запихнул под столик. Через пару часов, Душко сытый и хмельной ушел из ресторана. Никто теперь не знает правды, забыл ли он случайно свой баул или оставил его в ресторане умышленно. Когда Душко вернулся за ним перед закрытием ресторана, то под столом баула не оказалось. Воришка, видимо, был горько разочарован содержимым и выбросил оное неподалеку от «Зеркального», а кто-то бдительный доставил эти папочки «куда надо». В особом отделе флота Валеру допросили и уже оттуда пошло ходатайство в Москву, на стол министра обороны о досрочном увольнении лейтенанта Душко в запас, за дискредитацию офицерского звания. Так и закончилась недолгая, но интересная и поучительная военно-морская служба одного из лейтенантов флота времен советского застоя, Валеры Душко. Надеюсь, что дружок моей молодости, Валера Душко поныне жив и здоров, кушает у себя в Киеве галушки со свиными шкварками, запивая их фирменной немировской горилкой «з перцем». Не забывай наш Тихоокеанский флот, сыночка!
Большая часть того, что я записал в предыдущих рассказах, как-то характеризует внешние, видимые события курсантской жизни. Конечно, все они, без исключения, начиная от помывки в бане и кончая посещением неведомых ранее мест и общением с новыми людьми, оставляют определённый след в душе молодого человека, шаг за шагом формируя эту самую душу (я прошу прощения у читателя за столь примитивное описание сложного процесса). Но, кроме этого, существует ещё один источник постижения природы и людей – чтение книг, оставленных нам более одарёнными предками и современниками. Попав в училище и оказавшись в новой культурной среде, я впервые получил доступ к достаточно крупной библиотеке. Научившись читать в раннем возрасте и обладая хорошей памятью, я «проглатывал» книгу за книгой, и весь этот процесс очень походил на потоп или освежающее купание после длительного пребывания в безводной местности. Другое сравнение, которое приходит мне в голову при воспоминаниях об этом книжном «обжорстве», – поведение золотоискателей, напавших на богатую «жилу». Подобно любым из них, я тоже вёл себя не самым разумным образом. Уж коль скоро я заговорил о «месторождениях», нужно рассказать о самой нашей библиотеке. К описываемому времени все последствия военных перемещений училища уже были преодолены, и в ней были достаточно хорошо представлены все виды художественной, социально-политической и научно-технической литературы.
Конечно, это была советская библиотека. Я уже не говорю о многочисленных штампах на обложках и внутри текста, а также о качестве полиграфии и самом состоянии книг (по этим деталям можно было изучать их историю и оценивать читательский рейтинг). Мощное идеологическое влияние системы, в первую очередь, проявлялось в подборе тематики книг. Из русской литературы были просто вычеркнуты писатели всех умонастроений, так или иначе не укладывающихся в господствующую идейную схему. Например, Достоевского мне пришлось осваивать спустя тридцать лет, и ещё не ясно, что бы я подумал о многих людях и социальных явлениях, прочитав «Бесов» в юности. Однако большинство наших классиков с их вечным критическим отношением к действительности гонениям не подвергались, и я в достаточном объёме перечитал их творения. Хуже дело обстояло с зарубежной классикой. Старые реалисты и критики «буржуазного» общества кое-как пробивались к нашим книжным полкам, а остальным авторам путь туда был заказан. Мы просто и не догадывались об их существовании. Сказывалась извечная наша ксенофобия, помноженная на идеологические крайности большевизма. К примеру, из современной американской литературы нам был доступен только уроженец Одессы Говард Фаст, состоящий в малочисленной американской компартии. Да и то, когда позже он засомневался в прелестях коммунизма, его имя исчезло с нашего читательского горизонта (экземпляры скучных книг остались). Всякие там Хемингуэи были доступны только интеллигентам-любителям. Военнослужащие в их число попадали редко. В десятом классе некоторое время у нас преподавал литературу И.Меттер. В морском кителе этот мягкий (и толстый) интеллигентный человек казался иноземцем. Он, в меру возможного, пытался пояснить нам, что мир книг не ограничен национальными границами, но большинство ребят не очень-то его слушало.
Иосиф Моисеевич Меттер, замечательный преподаватель литературы, автор многих работ, в частности, статьи в журнале (1962 г. № 8) Его младший брат питерский писатель, известен, во-первых, смелым поступком во время ауто-да-фе над Зощенко (когда Зощенко, вместо того, чтобы каяться, выступил и отверг обвинения Жданова и писателей-холуев, а Меттер был единственным, кто отважился ему аплодировать), и во-вторых, повестью "Мухтар" а точнее, фильмом по этой повести "Ко мне, Мухтар" - той, где Юрий Никулин сыграл роль милиционера Глазычева.
Представленная в огромном количестве экземпляров «советская» литература также не включала разных там Булгаковых, зато «Кавалеры золотой звезды» лежали шпалерами. Видно кто-то хотел, чтобы мы все узнали, как стать героями. О жизни отечественных литературных журналов, которая очень занимала меня впоследствии – в шестидесятые-восьмидесятые годы, я просто не догадывался. Интеллигентные наши библиотекарши скоро обратили внимание на мою скорость поглощения текстов (за год – около трёхсот записей в формуляр) и подсказывали названия очередных сокровищ. Ту же роль выполняли и приятели (о Володе Шемякине я уже упоминал). Так что и в таком тонком и сугубо личном деле, как общение с книгами, мы тоже не совсем предоставлены сами себе. Вся упомянутая лавина настоящих и поддельных свидетельств чужих мыслей и чувств проносилась в моей неокрепшей голове, каждый раз что-то оставляя для последующего употребления. Наверное, знакомство с книжной макулатурой, которая занимала определённое место в репертуаре моего чтения, не способствовало становлению вкуса к настоящим книгам, но кое-какая работа и в этом направлении выполнялась (естественным образом). И всё же следует признать, что идеологическое сито, о котором я уже рассуждал, достигало своей цели. Например, у меня оказалось атрофированным чувство брезгливости к предательству (пожалуй, наилучший пример – текст «Любови Яровой», который не вызывал никакого возмущения). Подсчитано, что человеку, в среднем, за всю его жизнь можно прочитать около трёх тысяч книг. Навёрстывая упущенное до этого, в училище я выполнил, наверное, половину этой «нормы». Не берусь утверждать, что это сплошь были добротные посевы. Но «целина» была поднята, и без общения с придуманными героями я уже не мыслил себе существования. Как узнает читатель, после производства в офицеры я не скоро ещё получил возможность читать книги по своему усмотрению по два-три часа в день. И поэтому время учёбы запомнилось мне ещё и как долгое и беззаботное свидание с книгами. Я неспроста назвал их своими друзьями, следуя расхожему лозунгу, который вывешивают в библиотеках. И мне не хотелось, чтобы это обидело живых и уже ушедших натуральных друзей. Просто мне хотелось поделиться с читателем своими впечатлениями о путешествиях в мир придуманных чувств и запечатлённых знаний и, может быть, соблазнить его на собственные подвиги такого рода.
Товарищи преподаватели (продолжение)
Как-то незаметно мы всё больше удаляемся от лета 1946 года, когда началась моя военно-морская карьера, и приближаемся к выпуску из училища. Неровен час, я забуду своих учителей военного дела: ведь мы оставили описание преподавателей, по существу, «на пороге» высшего училища. А ведь эти люди венчали пирамиду наших наставников: они не только своими знаниями, но всем обликом (не только внешним) непосредственно демонстрировали нам образцы будущего выполнения воинского долга. Конечно, все наши преподаватели и начальники вносили свою лепту в это дело, но на завершающем этапе учебы тезис о единстве обучения и воспитания принял, так сказать, очевидные формы. Уф! Кажется, я переусердствовал с псевдонаучными определениями. Но мне очень хочется передать то сложное чувство, с которым мы – двадцатилетние парни – воспринимали опытных в морском деле людей да вдобавок ещё – и Героев минувшей войны.
Может быть, читателю покажется странным, что начну я не с подводника, но светлый авторитет Павла Григорьевича Сутягина среди всех знавших его людей был так велик, что никто из них (живых и мёртвых, я осмелюсь это утверждать) не станет обижаться такому выбору. Впрочем, повторюсь, мне не хочется становиться в позу «судьи» в отношении любых людей (а герои этого рассказа вдобавок на голову выше нас всех по сделанному для Отечества). Но и не прислушаться к «внутреннему голосу» я тоже не могу. Доктор географических наук капитан 1 ранга Павел Григорьевич Сутягин был начальником кафедры военно-морской географии, как понимаете, – не самой важной и объёмной дисциплины в курсе осваиваемых нами наук. Пожалуй, стоит упомянуть и то, редкое для военных училищ обстоятельство, что по этой дисциплине не требовалось сдавать экзаменов, их заменяла подготовка реферата с описанием какого-нибудь иностранного порта. Но нужно было видеть с каким старанием и тщательностью готовили эти рефераты самые отъявленные лентяи и бездельники, как они на специальных столах с подсветкой копировали на кальку фрагменты карт и копались в литературных источниках. При полном отсутствии внешнего контроля, ни о каких формах «шпаргалок» и переписывания аналогичных работ у товарищей не могло быть и речи. И все эти «чудеса» очевидным образом объяснялись необыкновенными свойствами личности Павла Григорьевича. Уж коль скоро я заговорил о чудесах, позволю себе употребить по отношению к этому замечательному человеку термин святой (без каких-либо кавычек). Всё-таки с тех пор прошло почти полвека, а мне не встретился никто другой с таким очевидным моральным влиянием на всех окружающих, без различия возрастов, званий и общественного положения. Не берусь говорить об офицерах, но многие курсанты делились с ним сокровенными сведениями о личной жизни и всегда получали мудрые и спокойные советы. Когда было замечено, что кто-то злоупотребляет готовностью Павла Григорьевича одолжить денег, за этим делом была установлена негласная опека. Список подобных деталей я мог бы продолжить, хотя не думаю, что все они мне известны. Во время войны Сутягин был одним из известнейших разведчиков Северного флота. Безукоризненно владея норвежским языком (наверное, – и другими, в частности, – немецким), он дружил с норвежскими патриотами и неоднократно высаживался в тогдашний немецкий тыл при выполнении заданий. Один раз он был схвачен немцами, но без явных улик своей настоящей деятельности. Несмотря на изрядные побои, немцы из него ничего не «выжали» и отпустили, всё-таки дело происходило в европейской стране, в Белоруссии, наверное, этого бы не случилось. По возвращении за побои принялись наши «мастера» из соответствующих служб, но дело, в конце концов, обошлось. Узнали мы обо всём этом спустя лет тридцать после окончания училища, да и то без деталей. Но я думаю, что североморцы военных лет о таких историях не оставались в неведении. При всей своей приятной внешности крепко сложенного, спокойного, знающего всё и уверенного в себе человека, Павел Григорьевич был ещё и артист, и впоследствии, на юбилейных встречах (он их посещал неукоснительно) демонстрировал сеансы мгновенного перевоплощения. В отличие от подобных опусов с профессиональными актёрами, весело от таких демонстраций мне не становилось: было ясно, что профессионал показывает кое-что из своего арсенала в смертельно-опасной работе (хотя Война и все её перипетии были давно позади). Сам я близко к Павлу Григорьевичу не приближался и, скорее всего, даже не разговаривал с ним вне учебных дел. Тем поразительнее то моральное влияние, которое оказал этот замечательный человек на всех нас. И, наверное, теперь уже не имеет значения, что я забыл длину причальной линии и очертания порта Осака из своего реферата по военно-морской географии...
П.Д.Грищенко. 17.11.1944. Ленинград. Из архива дочери. -
Начальник кафедры тактики – кандидат военно-морских наук капитан 1 ранга Пётр Денисович Грищенко был знаменитым балтийским подводником. Большую часть войны он командовал подводным минным заградителем «Л-3», который минировал Данцигскую бухту (на минах подорвались немецкие транспорты), имел на боевом счету наибольшее среди наших командиров лодок число потопленных кораблей и судов противника и по суммарному объёму их тоннажа вплотную приблизился к знаменитой «С-13» А.И.Маринеско. Действия подводных лодок на Балтике отличались особыми опасностями: выход из восточной части Финского залива, которая ещё оставалась под нашим контролем, был тяжёлым делом из-за множества мин и других противолодочных средств, сосредоточенных в узкой «горловине» залива (напомним, оба берега были заняты немцами и финнами). Из одного похода 1943 года «Л-3», которой командовал Грищенко, возвратилась протараненной миноносцем противника. Командир несколько суток до возвращения оставался в заклиненной боевой рубке. Перископ при таране был загнут почти под прямым углом, но герметичность корабля, по счастью, не была нарушена. Легенды гласили, что после этого похода подводники погрузились в Кронштадте у пирса и устроили таким образом разгрузочный банкет, в результате которого командир не стал Героем Советского Союза (здесь читателю самое место вспомнить об истории «подводника номер один» – Александра Ивановича Маринеско)... А в наши времена спокойный рослый Герой войны с заметным украинским говором втолковывал нам казённые основы ведения боевых действий. Наверное, часть этой науки нам было ещё рановато постигать. Раньше я уже рассказывал, как реагировал бывший лейтенант Чередников на потерю интереса с своему предмету. Случился подобный эпизод и с внешне уравновешенным капитаном 1 ранга Грищенко, когда он увидел постороннюю книгу у одного из курсантов на его лекции. Конечно, сорокалетний офицер из класса никуда не выходил, он просто «разнёс» нечестивца. В целом, у меня осталось впечатление, что наш самый главный настоящий подводник хотел и не смог (или не мог) сказать нам самое главное о подводной войне и, наверное, – мучился этой невозможностью. Впрочем, это вполне может быть и моими запоздалыми домыслами... Среди группы специалистов-подводников, которые в срочном порядке приступили к нашему обучению в 1952 году, был ещё один бывший командир подводной лодки военного времени – капитан 2 ранга Владимир Алексеевич Иванов, в конце войны он командовал дивизионом. Воевал он на Севере, и среди его наград было три ордена Боевого Красного Знамени. Мне не хочется ничего добавлять от себя, пусть читатель сам сопоставит эти факты военной биографии с относительно скромным воинским званием и должностью рядового преподавателя теории управления подводной лодкой спустя семь лет после окончания Войны.
Достаточно объёмные лекции читались нам ровным бесстрастным голосом с помощью каллиграфически написанных конспектов, снабжённых аккуратными рисунками контура лодки и векторов сил, действующих на её корпус и рули управления. Также аккуратны были рисунки и формулы, выписываемые на доске. И только один раз от этого порядка было сделано «лирическое» отступление. Приняв рапорт дежурного, Владимир Алексеевич не открыл свои знаменитые конспекты, а всё с тем же бесстрастным видом произнёс следующие слова: «Павел Григорьевич (Сутягин) сказал, что вы нажаловались на меня за то, что я ничего не говорю о Войне. Так вот, извольте выслушать одну историю...» И далее нам кратко было доложено, что летом 1943 года у немцев на севере кончился авиационный бензин, и налёты, в том числе на Полярный, где базировались наши лодки, временно прекратились. «Щука» Иванова была послана на перехват танкера, который снабжал немецкую северную группировку. Но во время атаки не сработало что-то по минной части, и торпеды прошли мимо. На обратном пути танкер, возвращающийся порожняком и на большей скорости, был потоплен, но... Командира минно-торпедной боевой части разжаловали и отправили в штрафбат. О себе Владимир Алексеевич не стал говорить и приступил к своему обычному делу. Больше «отступлений» никогда не было. Вспоминая о настоящем подводнике с его непроницаемой внешностью неприметного и немногословного русского человека (в быту таких людей не совсем уважительно называют «постными), я позволю сравнить его с другим замечательным (к сожалению, – безымянным для меня) современником, которого мне посчастливилось наблюдать в 1946 году на самодеятельном концерте в военно-педагогическом институте перед ноябрьскими праздниками. Напомню, что упомянутое заведение располагалось напротив нашего училища и занималось повышением образования офицеров-политработников (большинство из них были участниками недавно окончившейся Войны). Так вот, по ходу этого, обычного в своём роде, концерта на сцену вышел капитан с внешностью простецкого мужика (совсем как у Владимира Алексеевича Иванова) и с балалайкой. До того (к сожалению, – и после) я никогда не слышал игры виртуоза на таком простом инструменте. Поэтому, когда со сцены понеслись звуки вступления к опере «Кармен» с имитацией, по меньшей мере, десятка исполнителей, удивлению и восторгу моему не было предела... Так что я не советую читателям торопиться с заключениями по поводу возможностей любых людей только на основе первых внешних впечатлений. А наш преподаватель теории управления подводной лодкой, наверное, так и остался на Войне, пережив её окончание. В училище служил его друг – тоже капитан 2 ранга – Калашников. Это был говорливый человек с «лёгким» характером. Так уж получилось, что он всю войну провёл на Тихоокеанском флоте. Друзья очень часто уходили со службы вместе, а кто-то и заставал их в питейных заведениях. Причём, последствия приёма спиртного у Владимира Алексеевича никогда не были заметны... Чтобы чуть-чуть передохнуть от впечатлений, которые связаны с дорогими мне людьми из прошлого, вернёмся ненадолго к теме воспоминаний о Войне её участников. Как я уже не раз говорил, подавляющее большинство из них не было предрасположено к такого рода разговорам, а если и вело их, то очень «экономно». Запомнилось как очень нездоровый капитан-лейтенант Мищенко, недолго послуживший у нас командиром роты, в ответ на расспросы только и сказал, что после потопления катера провёл в воде Баренцева моря 15 минут. И больше мы к нему с такими разговорами не лезли. Правда, другой служивший в училище капитан-лейтенант всё время рассказывал нам о боях в Новороссийске и своём участии в торпедировании волноломов перед высадкой десанта (взрывы торпед, конечно, сооружений не разрушили, но «шороху» немцам прибавили). За глаза мы так и называли этого человека – «герой Новороссийской операции». По чистой случайности мне пришлось наблюдать его в ситуации, когда необходимо принимать решения, такие случаи нередки на воде. Мы занимались шлюпочным делом в устье Фонтанки. Было лето, стояла тихая солнечная погода, и паруса нашего баркаса еле-еле сообщали ему скорость от силы один или два узла. Как раз в это время перпендикулярно нашему курсу шла грязная самоходная баржа. Вообще-то суда с механическим двигателем уступают дорогу своим парусным собратьям. Но дело было в СССР, да я и не уверен, что судоводители баржи очень часто штудировали правила для предупреждения столкновений (это такая настольная книжица моряков). Так или иначе, но баркас и баржа сближались при постоянстве пеленга с одного объекта на другой. А это означает, что скоро пеленг брать вообще не придётся, так как произойдёт столкновение. Кроме этой теоретической панорамы события, нам (сидящим на дне шлюпки) открывалась и другая – с большими подробностями. Парусное вооружение баркаса помощнее, чем у обычного шестивесельного яла. В частности, оно включает кливер – косой носовой парус, вынесенный вперёд на бушприте (это такое бревно толщиной 8 или 10 сантиметров, закреплённое мощной скобой в носу шлюпки). При сближении с баржой мы увидели в её борту открытый иллюминатор, находящийся в точности на высоте нашего бушприта. И эти два объекта (дыра иллюминатора и оконечность бушприта) сближались по вышеупомянутым законам относительного перемещения. Понятно, что в головах всех нас сразу возникла картина разрушения шлюпки бушпритом, попавшим «в гости» на баржу. Я не способен описать собственное поведение, но, как вели себя в этой ситуации два человека, запомнил. Один из курсантов – Боб Устинов – деловито принялся расшнуровывать огромные флотские ботинки (шнурки у них изготовлены из сыромятной кожи). А «герой Новороссийской операции» (в качестве командира он сидел на корме выше всех и держал румпель руля) классическим способом беззвучно клацал челюстью и буквально ничего не предпринял для предотвращения столкновения. По счастью, все мы переоценили прочность бушприта. Попав в каюту баржи, он переломился как спичка, и дело закончилось обменом матерными комплиментами и возвращением на вёслах. Не то чтобы мы особо злорадствовали этому не особо важному промаху описываемого офицера. Но на своём примитивном уровне я увязал слишком громкие заявления о геройстве с непременными сомнениями в их обоснованности...
Теорию подводной лодки нам читал также откомандированный в училище известный специалист подводного кораблестроения – инженер-капитан 1 ранга Константин Флегонтович Игнатьев (учёных его званий не знаю). Дело своё он не только великолепно знал теоретически, но и был участником разработки проектов и строительства ряда лодок до войны. При нашем активном интересе к устройству подводных кораблей фактическое ознакомление с ними в течение последнего учебного года почему-то ограничивалось экскурсиями на лодки довоенной постройки, стоящие на Неве возле Горного института. Уж не знаю, наверное, от будущих офицеров берегли какие-то тайны, хотя чертежи лодок 613-го проекта мы уже видели. В частности, во время таких экскурсий нам удалось как следует рассмотреть лодку типа «Правда», построенную по оригинальному отечественному проекту во времена первых пятилеток. Корабли эти имели множество конструктивных недостатков, из четырёх построенных две лодки затонули, фактически так и не приступив к боевым действиям. Я не стану отягощать внимание читателя обилием деталей при описании конструкции злополучных лодок, но одну из них стоит вспомнить. На всех приводах кингстонов и клапанов вентиляции балластных цистерн (это очень ответственные устройства, с помощью которых лодка переходит в подводное положение) стояли импортные электродвигатели, кажется, итальянские. А мы уже видели, как предельно просто и надёжно были сделаны эти приводы на лодках немецкой конструкции. Сам Игнатьев комментировал свою былую работу так: «Нам велели обеспечить надводную скорость хода 20 узлов (больше, чем у «буржуев»), потом – поставить два стомиллиметровых орудия, потом – всё автоматизировать. Мы всё это сделали. Потом нас, как водится, посадили...» Я впоследствии очень часто вспоминал эти слова, размышляя на любимую мою тему о компромиссах при конструировании разных изделий (дальше рассуждений дело не пошло: кроме любительских конструкций мне ничего не посчастливилось создавать). Вот и сейчас: исписал столько листов бумаги, а больше эскизных набросков таких примечательных людей ничего не получилось.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Работал у нас в училище очень умный и хороший преподаватель по начертательной геометрии. Как позитивным, так и негативным – любимым выражением у него было слово «голуба», поэтому и звали его не иначе, как Голуба. Жил Голуба в городе и в училище прибывал к занятиям на катере. В те времена билет на катер в Голландию или на Северную сторону стоил пять копеек при средней заработной плате в стране 120 рублей. Билеты продавались в кассах только на Графской пристани, а на катерах – при убытии из Голландии, Троицкой или Инкермана. При следовании из Голландии после окончании рабочего дня Голуба контролеру на катере протягивал сто рублей одной купюрой. Конечно же, сдачи у того не было никогда. Продолжался этот театр двух актеров довольно-таки продолжительное время. Голуба был счастлив, что хоть в один конец, но бесплатно! Но на всякий болт есть гайка с газовой резьбой! Нарвался Голуба однажды на контролершу, которая перешла на рейдовый флот из троллейбусного парка. И звали ее подходяще – Машка-кондукторша. И повидала она за всю свою работу на троллейбусах столько, сколько Голубе и не снилось. В очередной раз, возвращаясь домой на катере из Голландии, Голуба достает сторублевую купюру и протягивает ее Машке-кондукторше, ожидая слов: «Ладно, пятак завтра отдадите». Но не тут-то было. Машка-кондукторша, взявши сто рублей, вручила Голубе билет на проезд и сдачу – девяносто девять рублей девяносто пять копеек одними ПЯТАКАМИ!!!
С тех пор и до конца своей жизни Голуба расплачивался за билет на катерах только мелочью.
