2-Тихоокеанская эскадра прошла за 220 дней свыше 18 тысяч миль, на всем протяжении пути не было ни одной русской базы снабжения и ремонта, к тому же некоторые страны, находясь под влиянием Англии не желали видеть в своих порта русские корабли, но не смотря на все трудности пути экипажи кораблей имели сносное питание, корабли вовремя обеспечивались углем, в пути не было потеряно ни одного судна, в этом несомненно, большая заслуга адмирала Рожественского как хорошего хозяйственника, по службе он был честен в финансовых делах, не присваивал себе казенные деньги, боролся со взяточниками, если бы он служил в интендантском ведомстве он мог бы принести много пользы, но как командующий флотом он оказался безинициативным и бездарным. Как была организована эскадра? Силы были распределены на отряды неправильно. «Ослябя», имеющий неполную броневую защиту, по существу скорее подходит к типу броненосных крейсеров. Почему бы ему не возглавить отряд из таких крейсеров, как «Олег», «Аврора» и «Светлана»? Все эти суда при наличии хода в восемнадцать - девятнадцать узлов могли бы при-нести больше пользы. Командующий связал их со старыми крейсерами «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» (имеющих ход 13 узлов), таким образом, обесценив их боевую роль. Между тем последние два, имея броневую защиту, должны бы находиться в одной колонне с тихоходными броненосцами «Сисой Великий», «Наварин», «Апраксин», «Сенявин», «Ушаков», «Нахимов», с «Николаем I» во главе. Такая колонна могла бы развивать ход по двенадцати - тринадцати узлов. С эскадрой шло четыре транспорта их присутствие было бы оправдано, если бы эскадра пошла вокруг Японии. Тогда без них трудно было бы обойтись: может быть, в пути еще раз пришлось бы грузиться углем. Но если эскадра пошла через Корейский пролив, то до Владивостока оставалось три дня пути, в дополнительных погрузках не было необходимости (три корабля прорвавшиеся во Владивосток тому в пример). Во время сражения для их охраны были назначены крейсеры. Таким образом, эскадра ослаблялась на шестьдесят два орудия - шести- и пятидюймовых! Кроме этого по приказу адмирала броненосцы, ударная сила эскадры были перегружены сверх нормы на 1000-1700 тонн, из-за перегрузки увеличилась осадка кораблей главный броневой пояс ушел под воду. Когда сданный японцам «Орел» был приведен в Майдзуру, он имел осадку носом 27,5 фута и кормой 29,3 фута. Очевидно, что в ходе боя корабль принял некоторое количество воды, однако поскольку во время боя была израсходована часть боеприпасов и угля, можно принять осадку корабля в бою равной 28,5 - 29 футов (8,85 м) можно с уверенностью предположить, что такая же осадка во время боя была и у остальных броненосцев типа «Бородино». Такая осадка соответствует водоизмещению чуть больше 15000 т., а проектное водоизмещение «Бородино» 13516 т (проектная осадка 7,93 м)). При такой осадке 7,5″ броневой пояс находился на 12- 18″ (30-46 см) ниже уровня фактической ватерлинии по миделю (хотя должен был возвышаться на 1,5 фута над ватерлинией), а верхняя кромка 6 дюймового верхнего броневого пояса - всего в 3,5 - 4 футах (1-1,2 м) выше уровня воды при спокойном море. При более бурном состоянии моря, имевшем место во время боя при Цусиме, верхняя кромка верхнего пояса периодически достаточно глубоко уходила под волну. В средней части корабля выше этого пояса имелась только 3 дюймовая броня каземата 75-мм орудий, в которой были прорезаны орудийные порты. 5 дюймовый пояс в носу находился в нескольких дюймах ниже ватерлинии, а верхняя кромка 4 дюймового верхнего пояса возвышалась над ватерлинией на 4,5 - 5 футов (1,3- 1,5 м). Выше этого пояса корпус корабля, если не считать 3″ «заплат» носовых 75-мм казематов, не имел броневой защиты. Гибельное действие перегрузки хорошо видно на примере двух однотипных кораблей «Пересвет» и «Ослябя». Если первый при прорыве из Порт-Артура имел нормальную осадку его броневой пояс хорошо выдерживал попадания японских снарядов, что позволило «Пересвету» продержаться в общем строю весь период боя, «Ослябя» с ушедшим под воду броневым поясом стал как известно первой жертвой Цусимского сражения. Зная о том, как плохо подготовлена эскадра для боя (это показали учебные стрельбы проведенные на одной из стоянок эскадры) перегрузив корабли, адмирал повел ее через Корейский пролив мимо Сасебо, главной базы японского флота, благодаря чему в сражении приняли участия все силы японского флота включая даже маленькие миноноски. При вхождении в Корейский пролив отсутствовала разведка, поэтому появление главных сил японского флота застигло русскую эскадру не закончившей своего боевого построения. Он не воспользовался благоприятными возможностями для нападения на японцев (появление четырех тихоходных кораблей японцев перед русской эскадрой, аляповатое маневрирование Того). За все сражение Рожественский не отдал ни одного приказа кроме несуразного «Стрелять по головному». Во время боя японцы, пользуясь в превосходством хода своих кораблей обгоняли и охватывали «голову» русской эскадры тем самым сосредотачивая огонь нескольких своих кораблей на головном корабле нашей эскадры. Рожественский ничего не мог противопоставить этому маневру, к примеру, во время второго прорыва русской эскадры из Порт-Артура под командованием адмирала Витгефта удалось, благодаря грамотному маневрированию избежать этого «японского приема», казалось бы можно изучить и учесть этот боевой опыт, и применить его в данном бою, но видно адмирал не утруждал себя таки мелочами надеясь на свой «флотоводческий талант». Но возможно русская эскадра благодаря мужеству и героизму офицеров и матросов даже при таком бездарном адмирале не понесла бы такого поражения и смогла нанести ощутимый урон японцам если бы имела современные, качественные боеприпасы и вооружение.
Материальная часть 1. Артиллерийское вооружение Все орудия кораблей Российского флота, принимавших участие в русско-японской войне, принадлежали к четырем системам: 1) «Дальнобойные орудия образца 1877 года» - 12-дюймовые, с длиной ствола 40, 35 и 30 калибров, 10-дюймовые (45 калибров), 2) 9-, 8- и 6-дюймовые (все с длиной ствола в 35 калиб-ров); 3) «Скорострельные орудия Канэ» - 8-, 6-дюймовые и 120 мм (45 калибров), 75 мм (50 калибров); 4) «Скорострельные пушки Гочкиса» - 47- и 37 мм одноствольные и пятиствольные револьверные. На 1904 год отвечавшими по своим баллистическим данным требованиям дня можно признать: из первой системы - 12-дюймовые орудия с длиной ствола 40 калибров и 10-дюймовые (45 калибров), а также все орудия второй системы. Все эти образцы поступили на вооружение в основном с 1892 по 1898 год и выпускались казенными Обуховским сталелитейным, Пермским и Тульским оружейными заводами. Орудия имели весьма совершенную для своего времени конструкцию, для них применялись метательные заряды из бездымного пироксилинового пороха. Серьезным недостатком 12-, 10- и 8-дюймовых пушек следует признать несовершенство их поршневых «затворов системы Розенберга», требовавших для своего открывания и закрывания до 30 секунд. Японские корабли, за исключением нескольких устаревших, несли артиллерию производства английской фирмы Армстронг новейших по тому времени, моделей. Орудия имели совершенный по своему устройству поршневой затвор со ступенчатой нарезкой, применявшийся фирмой Армстронг для картузных пушек крупных и средних калибров, требовал для своего открывания и закрывания всего 5-7 секунд. Благодаря этому в Цусимском бою японская эскадра делала в три раза больше выстрелов чем русская (русская эскадра могла в минуту произвести лишь около 134 выстре¬лов, а японский флот - 360 выстрелов. Вес выбрасываемого металла в минуту у русской эскадры составлял 16138 кг., у японской эскадры 44600 кг. Вес выбрасываемого взрывчатого вещества в минуту у русской эскадры составлял 403 кг., у японской эскадры 6244 кг. Здесь необходимо отметить следующий факт. В результате осмотра японцами захваченного броненосца «Орел» они установили, что практически весь боезапас был израсходован, т.е. практическая скорострельность русских броненосцев была выше, чем у японских кораблей, это объясняется следующим: японцы развивали максимальную скорострельность только по пристрелочным данным, поэтому расход снарядов был меньше (при большей потенциальной скорострельности), русские корабли вели практически непрерывный огонь по индивидуальной наводке, поэтому расход снарядов оказался выше (при меньшей потенциальной скорострельности). Кроме этого у 8 и 6 орудий Канэ при стрельбе на максимальную дистанцию проявился серьезный дефект, при стрельбе на дальней дистанции сгибались и ломались зубья подъемной дуги и шестерни. Это или значительно замедляло стрельбу, или прекращало ее совсем. Например, на «Победе» (броненосец Порт-Артурской эскадры) из-за этого 6 дюймовые орудия в среднем делали меньше, чем по выстрелу в минуту. На «Рюрике» только треть пушек была подбита неприятельским огнем, а две трети были выведены из строя вследствие повреждений подъемного механизма. Процент этот был еще выше на крейсере «Россия». Также были такие повреждения и на «Варяге».
2. Артиллерийские боеприпасы На рубеже ХIХ-ХХ вв. во многих флотах были приняты снаряды с большим количеством взрывчатого вещества. Так, масса взрывчатого вещества английских 12″ фугасных снарядов составляла 9,5% от массы снаряда, бронебойных - 5%. Для 6″ орудий в английском флоте ввели снаряды, снаряжавшиеся лиддитом (английское название меленита) - взрывчатым веществом сильного бризантного действия; масса лиддита достигла 13,25% от общей массы снаряда. Убедившись на опыте японо-китайской войны 1894-1895 годов при стрельбе по кораблям в высокой боевой эффективности фугасных снарядов, японцы приложили максимум усилий для их совершенствования. В итоге появились мощные фугасные боеприпасы для всех калибров с боевым снаряжением от 4,8 до 8,5% шимозы (точнее, «шимозе», по имени внедрившего его в Японии инженера Масашика Шимозе) - это японское название хорошо известного взрывчатого вещества - мелинита (литая пикриновая кислота - тринитрофенол C6H2(NO2)3OH, является тринитропроизводным фенола, который получается из каменноугольной смолы, образующейся при коксовании угля. Пикриновая кислота известна с конца XVIII в, долгое время применялась в качестве желтого красителя для шерсти и шелка. Ее взрывчатые свойства были обнаружены лишь в конце XIX в. Скорость детонации 7400 м/сек при плотности 1,73 г/см3. Температура взрывчатого разложения 35700 К. Пикриновая кислота по мощности превосходит тротил на 5-10%), и очень чувствительными взрывателями - «трубками Инджуина». Кроме того, японские снаряды, будучи тяжелее соответствующих русских, содержали гораздо больше взрывчатого вещества. При взрыве снаряда начиненного «шимозой» образовывалось огромное количество осколков, были случаи когда из раненых русских моряков врачи извлекали по два-три десятка осколков, кроме этого при взрыве создавалась настолько высокая температура, что металл броневых плит начинал в месте попадания снаряда стекать каплями. Российский флот остался на уровне 1894 г., сохраняя «дешевые» снаряды с относительно толстыми стенками и одинаковыми для фугасных и бронебойных снарядов взрывателями замедленного действия - «двойными ударными пироксилиновыми трубками». На практике это означало, что флот не имел фугасных снарядов, а располагал двумя видами бронебойных с ничтожным относительным весом заряда. Бризантное действие влажного пироксилина, применяемого для снаряжения, значительно (в четыре раза) уступало шимозе. Еще ниже был эффект разрыва бездымного пороха, которым снаряжались 12 дюймовые фугасные снаряды. Самый мощный снаряд русской артиллерии-10 дюймовый фугасный-содержал около 6,8 кг влажного пироксилина против почти 36,6 кг шимозы у соответствующего 12 дюймового снаряда японского флота. Такое положение не обеспокоило председателей МТК И.М. Дикова и Ф.В. Дубасова и главного инспектора артиллерии А.С. Кроткова, которые, ошибочно полагая достаточным эффект разрыва имеющихся снарядов, с 1900 г. ни разу не поставили вопроса об усилении поражающего действия боеприпасов, или хотя бы о их всестороннем испытании. Начальник ГУКиС В.П. Верховской и его преемнике 1902 г. - генерал-лейтенант по Адмиралтейству Л.А. Любимов - основное внимание уделяли экономии средств на заготовление снарядов и на производство опытов. Недалеко от них ушли и высшие руководители флота, которые в известной степени успокоились на достигнутом. Так, в марте 1902 г. помощник главного инспектора морской артиллерии генерал-майор А.Ф. Бринк подал записку о необходимости вооружения новых броненосцев и крейсеров «более скорострельными и действительными орудиями» с увеличением длины ствола до 50 калибров, начальной скорости до 914 м/сек, а также относительной массы снарядов. Адмирал П.П. Тыртов, не отрицая важности обсуждения этого вопроса, в своей резолюции отметил: «Не имею денежных средств на производство опытов новой артиллерии... современные орудия введены всего 10 лет назад. Нельзя так часто менять главные элементы артиллерии». Между тем, эффективность боеприпасов, достаточная для середины 90-х гг. XIX в., совершенно не соответствовала условиям начала XX в. Особенно плачевно выглядело вооружение эскадренных миноносцев - 50-граммового заряда стальных 75 мм снарядов едва хватало, чтобы развалить снаряд на две части или вырвать данную трубку. Несмотря на решение МТК (ноябрь 1901 г.) об изъятии из боекомплекта обыкновенных (чугунных) снарядов, которые не выдерживали давления газов при выстреле и преждевременно разрывались, ГУКиС так и не выполнили его до начала войны. Зато вместо бесполезной картечи внедрялись сегментные снаряды - род шрапнели - дорогостоящие и весьма хитроумного устройства. Стрельба этими снарядами была достаточно сложной при ничтожной вероятности поражения вражеского миноносца из-за невозможности в боевой обстановке верно определить дистанцию подрыва. Бронебойные снаряды до войны так и не были снабжены наконечниками С.О. Макарова (Для повышения боевых свойств снаряда используют баллистический и бронебойный наконечники снаряда. Баллистический наконечник предназначен для улучшения баллистической формы снаряда. Он представляет собой пустотелый остроконечный колпак, который навинчивается на притупленную головную часть снаряда, и обычно изготавливается из легких материалов с минимальной толщиной стенок. Бронебойный наконечник снаряда предназначен для уменьшения рикошетирования снаряда, частичного разрушения верхнего слоя брони цели и предохранения головной части снаряда от разрушения при пробивании брони. При попадании в бронированную цель такой наконечник разбивается и остается перед броней. Он изготавливается из более вязкого металла, чем корпус снаряда. Впервые бронебойный наконечник снаряда был предложен российским адмиралом С.О.Макаровым в 1893 для борьбы с кораблями противника, защищенными цементированной броней). 6 снаряды с наконечниками были поставлены только для кораблей 2-й эскадры Тихого океана к лету 1904 г. Тогда же чугунные снаряды в боекомплекте заменили стальными фугасными, но прежнего чертежа. На одно 12 дюймовое орудие было отпущено по 36 фугасных, 18 бронебойных и 6 сегментных снарядов. Примерно такая же пропорция установилась и для орудий меньших калибров. Как же все-таки могло случиться, что русский флот так сильно отстал от своего противника и флотов других государств в отношении качества снарядов? Может быть факт вооружение японского флота (флота вероятного противника) английскими снарядами начиненными новым взрывчатым веществом был тайной? - Всему миру было известно, что японское правительство заказывало строительство новых броненосных кораблей со всем боевым снаряжением в Англии. Может быть тайной являлось действие новых английских снарядов?- За три года до русско-японской войны в английском флоте был произведен ряд опытовых стрельб по старому броненосцу «Беляйль» («Belisle») различными снарядами, снаряженными лиддитом. Описание этих опытов печаталось во многих иностранных морских журналах, что, конечно, не могло и не должно было остаться неизвестным для руководителей строительства русского флота. Поэтому не было ни какой тайны в том, что поражение английскими фугасными снарядами приводит к жестоким разрушениям небронированных частей, что взрывы их сопровождаются очень высокими температурами, вызывают пожары, обращают дерево в мелкую щепу, а тонкие переборки, надстройки и особенно дымовые трубы - в решето. Опыт с «Беляйлем» не был последним предупреждением. Когда началась война мощное бризантное действие снарядов, снаряженных японским «шимозе», должна была быть выявленной на русских кораблях, побывавших в бою с японцами. Даже в иностранной печати появились сведения об осколочном действии японских снарядов. Ссылаясь на русский официальный «Вестник» (!), корреспондент американского «Нью-Йорк Херальд» писал в мае 1904 г. из Петербурга о преимуществе японских снарядов: «Шимозные снаряды разрываются на 2 000-3 000 осколков. Пироксилиновые же дают всего 10-150. В бою при Чемульпо один из матросов «Варяга» был ранен 160-ю осколками. К тому же снаряжение шимозой в два раза дешевле, чем пироксилином». В 1889 г., т. е. за пять лет до войны, морской технический комитет установил классификацию потребных для флота снарядов. Устанавливая ее, комитет считал, что для поражения незащищенных броней кораблей и береговых укреплений должно иметь в боевом комплекте, кроме прочих родов снарядов, также и снаряды с возможно большим разрывным зарядом, так как польза от них представлялась очевидной. Более того, признавалось, что бронебойные стальные снаряды будут в этом случае «пронизывать борта неприятеля без особого вреда». Произведенные тогда же испытания 152-мм стальных бомб завода Рудницкого, имевшего возможность изучить производство снарядов подобного рода за границей, показало, что для означенных целей можно иметь тонкостенные снаряды, достаточно безопасные от разрыва в стволе орудия, при хорошей меткости и весе разрывного заряда от 18 до 22,5% от полного веса снаряженного снаряда. Однако, партия изготовленных бомб Рудницкого испытана на разрушительное действие при стрельбе не была как «по малому числу их в доставленной партии и потому еще, что полезность столь большого разрывного заряда считалась несомненною». Такие снаряды, получившие название «фугасных», предполагалось ввести на вооружение. Но в дальнейшем оказалось, что русские заводы как казенные, так и частные, по состоянию у них снарядной техники, затрудняются изготовлением стали столь высоких качеств, как это требуется для тонкостенных снарядов. Завод же Рудницкого имел слишком малую производительность. К тому же бывший в то время управляющий морским министерством Чихачев в целях удешевления снарядов «решил требуемые снаряды высокого качества заказывать исключительно казенным заводам, пока частные не понизят цены». Пришлось поступиться качествами стали и утолстить их стенки, соответственно уменьшив разрывную начинку. Были запроектированы фугасные с весом начинки в 7,7% от веса снаряда, при требованиях к пределу упругости снаряда в 3 800 атмосфер при удлинении на 20%. Однако, и это оказалось не под силу русской промышленности. Чертежи снарядов были вновь переработаны, требования к пределу упругости металла были снижены до 2 700 атмосфер при удлинении на 8%. В итоге получились снаряды еще более толстостенные с весом разрывной начинки в 3,5%. От таких снарядов нельзя было ожидать сильного бризантного действия, отсюда не стали изыскивать для них особо чувствительных трубок, а применяли трубки с замедлителем, «обеспечивающим разрыв снаряда по прохождении легкого борта для нанесения поражений осколками внутри корабля». В 1896 г. предполагалось провести всесторонние специальные опыты по испытанию всех применявшихся во флоте снарядов, а предварительные произвести на Охтинском полигоне. Но так как и эти последние потребовали больших расходов, то и от них в 1897 г. в полном масштабе отказались. Замечательна мотивировка отказа: «С хозяйственной стороны опыты уже не имеют большого значения, так как требующиеся для судов снаряды изготовлены или заказаны почти до полного комплекта». Вместо специальных опытов было решено допустить испытания лишь попутно при приемных испытаниях снарядов, плит и проч. по текущим валовым заказам. Последняя жалкая попытка организовать опытные стрельбы была сделана в 1900 г. Но ограничились лишь испытаниями сегментных снарядов, «фугасные» же пошли на снабжение всего русского флота, без развернутых специальных испытаний. «Дальнейших представлений, - пишет морской технический комитет в 1907 г. на запрос следственной комиссии,- не делалось. Но считая имеемые снаряды не достигающими тех максимальных требований в отношении бризантности, которые имелись в виду еще в 1889 году, Комитет, тем не менее, не имел поводов считать их особенно слабыми по разрушительному действию, принимая во внимание: 1) что в боях при Сант-Яго и реке Ялу испанские и китайские суда были сожжены или подбиты обычными пороховыми бомбами, тогда как наши фугасные снаряды снаряжались более сильными взрывчатым составом-пироксилином, и 2) что при стрельбах 1901-1902 гг. с черноморских броненосцев по береговой батарее на Тендровской косе разрушительное действие 6 фугасных бомб было признано отнюдь не слабым, «а более чем удовлетворительным». Вряд ли можно найти более яркий пример преступной самоуспокоенности, косности и бюрократизма, чем во всей этой истории со снабжением русского флота снарядами перед русско-японской войной. Кроме этого необходимо отметить что, по сравнению с новейшими русскими броненосцами типа «Бородино», японские броненосцы проектировались примерно на 1000 т. большего водоизмещения. Поэтому корабли типов «Сикисима» и «Микаса» превосходили «Бородино» не только в дальности плавания (в полтора раза), но и в мощности
Схема бронирования русских кораблей Броненосец "Бородино"
Броненосец «Сисой Великий защиты средней части корпуса, барбетов 12″ орудий и постов управления (процент брони от общего водоизмещения корабля составлял: на кораблях типа «Бородино»-26,3, на кораблях типа «Микаса»-28,0 и «Сикисима»-30,4 - 32,0). Общая площадь бронирования русских кораблей составляла - 40%, против 61% у японцев. На схемах хорошо видно, что броневой пояс закрывает только часть длины корабля («Сисой Великий»), у «Бородино» броневой пояс по всей длине корабля, но борт над «поясом» за исключением «заплаток» казематов 75-мм орудий не бронирован, броней защищены еще только башни ГК и батарея 6 орудий, кормовая и носовая оконечности, батарея 3 орудий («Сисой Великий»), надстройки верхней палубы (кроме боевой рубки) броней не защищены (Защищенные броней боевые рубки в силу конструктивных недостатков имели очень низкую живучесть. Боевая рубка флагманского броненосца «Князь Суворов» фактически перестала существовать как орган управления после первого попадания. Приборы управления кораблем и артиллерией вышли из строя. То же самое случилось и с боевой рубкой броненосца «Бородино». В боевой рубке броненосца «Орел» после попадания трех 152-мм и двух 203-мм снарядов уцелел только штурвал рулевого управления. Наиболее неудачным элементом в конструкции рубки оказалась крыша. Она имела грибовидную форму и была приподнята над броневым цилиндром, образовывая 305-мм зазор, через который осколки снарядов беспрепятственно проникали внутрь, поражая людей и органы управления кораблем прим. Автора). Все о чем говорилось даже в отдельности могло привести к той трагедии, которая случилась, но это еще не все, 1-Тихоокеанская эскадра была вооружена такими же устаревшими снарядами, но в бою в Желтом море 28 июля не потеряла ни одного корабля и нанесла серьезные повреждения японцам. В бою 14 мая, несмотря на многочисленные недостатки в подготовке экипажей и вооружении русской эскадры японские корабли тоже получили довольно много попаданий, русские добились 47 попаданий тяжелыми снарядами (от 8″ до 12″), из которых все, кроме 10 или около того, были 12″ (Это - неплохой результат, особенно если учитывать погодные условия боя и общее поражение русского флота), в результате попаданий русских снарядов японские корабли получили следующие повреждения: «Микаса» получил свыше 40 попаданий, включая 10 12" и 22 6". Наиболее примечательными из этих 12" попаданий являлись следующие: 13.54. Снаряд пробил крышу каземата № 3 (6";), ранил практически всю прислугу орудия и вызвал взрыв находившихся поблизости 10 3" патронов. 6" орудие в каземате сохранило способность вести огонь. 14.00. Попадание под носовой мостик, большая пробоина в шельтердеке. Один осколок попал в боевую рубку, а остальные – в носовой мостик, едва не задев Того. 14.05. Снаряд пробил 6" бортовую броню под казематом № 1 в 17" (43 см) ниже главной палубы. Снаряд прошел в заполненную угольную яму, и пока пробоину не удалось заткнуть, через нее поступило много воды. 14.20. Попадание в нижний комингс каземата № 7 привело к растрескиванию соседних 6" броневых плит. 15.55. Снаряд пробил 6" бортовую броню под казематом № 7 на уровне главной палубы. Большая пробоина и смещение броневых плит. Снаряд прошел в заполненную угольную яму, и, как и при попадании в 14.05, вначале через пробоину поступило много воды. Палуба каземата силой взрыва была выпучена вверх, что ограничило угол горизонтального наведения орудия. Наиболее важным из числа 6" попаданий было попадание, полученное в 18.06. Снаряд попал в амбразуру каземата №10 и взорвался на станине 6" орудия, выведя это орудие из строя. Один 6" снаряд пробил крышу каземата №3, еще один снаряд разорвался при попадании в нижний комингс каземата №5, сместив броневой стык и выведя из строя прислугу, хотя само орудие не получило повреждений. Третий снаряд пробил крышу каземата №11, не повредив орудие. «Сикисима» получил 1 12", 1 10" и, включая касательные попадания, 3 6" и 4 3" снаряда. «Фудзи» получил попадания 2 12", 3 6", 2 3" и 5 снарядами неустановленного калибра, включая касательные попадания. «Касуга» получил 1 12", 1 6" и один не идентифицированный снаряд. «Ниссин» же получил 6 12", 1 9", 2 6" попаданий и, по-видимому, 4 попадания снарядов меньшего или неустановленного калибра. «Идзумо» получил 5 12" и 1 10" или 12" попадание и 3 попадания снарядами 6" или неустановленного калибра. Большинство 12" попаданий пришлось в кормовую часть, и эти попадания не причинили больших повреждений. В 18.50 12" снаряд пробил все палубы вплоть до броневой палубы, вдоль которой он проскользил не взорвавшись. При этом снаряд пробил обшивку котельного отделения, и если бы он взорвался, то мог бы вывести из строй среднюю группу котлов. «Ивате», включая близкие разрывы у борта, получил 17 попаданий, а именно, 2 12", 3 8", 2 6", 1 4.7", 5 3" и 4 неизвестного калибра. Корабль не имел серьезных повреждений, за исключением затопления двух отсеков по нижней палубе, вызванных попаданиями 2-х 8" снарядов в не бронированный борт чуть выше ватерлинии и т.д. После попадания большого количества крупнокалиберных снарядов корабль либо должен пойти на дно, либо иметь сильные разрушения, однако ни того ни другого, что следует из описания повреждений японских кораблей не происходило, когда японцы поднимали из воды русских матросов и офицеров и развозили по своим кораблям было видно, что их корабли практически не имели повреждений, из-за этого даже появилась версия будто русская эскадра сражалась с английской эскадрой, а японцы были в стороне. Но на самом деле все оказалось проще и страшней. Кому-то из артиллерийского начальства пришло в голову, что для снарядов 2-эскадры необходимо повысить процент влажности пироксилина. Этот инициатор исходил из тех соображений, что эскадра много времени проведет в тропиках, проверять снаряды будет некогда, и могут появиться на кораблях самовозгорания пироксилина (очень странное предположения, особенно если вспомнить, что корабли 1-Тихоокеанской эскадры тоже находились в тропиках и подобных инцидентов не было). Нормальная влажность пироксилина в снарядах считалась десять - двенадцать процентов, максимальная влажность 18-20 процентов (здесь необходимо пояснять для чего нужно увлажнять пироксилин, дело в том, что сухой пироксилин очень чувствителен к механическим воздействиям, т.е. чтобы снаряды не взрывались при обычных транспортно-погрузочных работах поддерживают определенную влажность). Для снарядов 2-эскадры установили тридцать процентов. Что же получилось? Если какой-нибудь из них изредка попадал в цель, то при ударе взрывались пироксилиновые шашки запального стакана снарядной трубки, но пироксилин помещавшейся в самом снаряде, не взрывался из-за своей тридцатипроцентной влажности (Это подтверждается попаданиями 10 12" снарядов в «Микасу» из которых только пять взорвались нанеся незначительные повреждения - 13.54. Снаряд пробил крышу каземата № 3 (6";), ранил практически всю прислугу орудия и вызвал взрыв находившихся поблизости 10 3" патронов. 6" орудие в каземате сохранило способность вести огонь и т.д. Разорвавшись в закрытом каземате 12" снаряд всего-навсего лишь ранил прислугу, ну тут дополнительные комментарии излишни прим. Автора). Все это выяснилось в 1906 году при обстреле с эскадренного броненосца «Слава» взбунтовавшейся крепости Свеаборг (по другим сведениям обстрел крепости производил броненосец «Цесаревич»). Броненосец «Слава», достраиваясь, не успел попасть в состав 2-эскадры, но был снаряжен снарядами, изготовленными для этой эскадры. При обстреле со «Славы» крепости на броненосце не видели взрывов своих снарядов. Когда крепость все же была взята и артиллеристы съехали на берег, то они нашли свои снаряды в крепости почти совершенно целыми. Только некоторые из них были без дна, а другие слегка развороченными.
Эскадренный миноносец «Безупречный». О судьбе этого миноносца долгое время ничего не было известно. Командир крейсера «Олег», при котором «Безупречный» находился по боевому расписанию, сообщил о нем только то, что он в начало боя получил повреждение. Что с ним было дальше - об этом русские узнали впоследствии из японских источников. В «Описании военных действий на море в 37-38 гг. Мейдзи» на стр. 154 указывается, что на рассвете 15 мая крейсер «Читосе» под флагом контр-адмирала Дева, шедшим из Абурадана с миноносцем «Ариаке» настигли шедший во Владивосток неизвестный русский миноносец и открыли по нему огонь. Бой, продолжался около 1 часа 7 минут. Когда подбитый в бою миноносец, потеряв управление, начал тонуть, японские корабли ушли от него в сторону острова Дажелет, не желая подбирать с воды геройских защитников русского корабля. Расстрелянный, но не сдавшийся в плен миноносец оказался «Безупречным».
Эскадренный миноносец «Быстрый» Эскадренный миноносец «Быстрый» сейчас же по открытии на крейсере «Светлана» кингстонов стал уходить к корейскому берегу, преследуемый крейсером «Ниитака» и миноносцем «Муракумо». Не имея возможности из-за нехватки угля избежать преследования, лейтенант Рихтер выбросился с миноносцем на берег и там его взорвал, а сам с командой ушел в горы, где позже был обнаружен и взят в плен десантом с вспомогательного крейсера «Кассуга-Mapy»
Эскадренные миноносцы «Блестящий» и «Бодрый» Эскадренный миноносец «Блестящий» (капитан 2 ранга Шамов убит днем 14 мая, его заменил мичман Ломан), получив во время спасения экипажа «Ослябя» несколько пробоин от снарядов, к вечеру 14 мая, имея заполненными водой носовые отделения и поврежденный руль, встретился с эскадренным миноносцем «Бодрый» (капитан 2 ранга Иванов), который остался при нем для оказания помощи. Под утро «Блестящий», переборки которого стали сдавать, заполнился водой. Чтобы ускорить потопление корабля, на нем были открыты кингстоны; личный состав был переведен на эскадренный миноносец «Бодрый», который, потеряв связь с эскадрой, направился в Шанхай, куда и прибыл 23 мая, израсходовав весь уголь, на буксире встреченного английского парохода. Здесь миноносец был интернирован до конца войны.
Эскадренный миноносец «Бравый» Эскадренный миноносец «Бравый» (лейтенант Дурново), следуя ночью на 15 мая совместно с крейсером «Владимир Мономах», перед рассветом потерял последний и направился во Владивосток самостоятельно, проложив курс вдоль берегов Японии. Не имея встреч с противником, миноносец утром 17 мая дошел до острова Аскольд, израсходовав весь запас угля и даже деревянные части своего корпуса.
Крейсер «Алмаз» Крейсер «Алмаз» (капитан 2 ранга Чагин), разлучившись ночью на 15 мая с отрядом крейсеров контр-адмирала Энквиста, решил самостоятельно прорываться во Владивосток, избрав для этого путь вдоль берегов Японии на о. Окиносима. Пройдя последний после 14 час. 15 мая, крейсер повернул на запад и, не встретив противника, в 11 час. 30 мин. 16 мая прибыл в бухту Стрелок.
Командир Коломейцев, всегда подтянутый и стройный, теперь стоял на мостике согнувшись, подавленный бременем безотрадных дум. За пережитые сутки, без сна, в бес¬прерывной напряженности, точеное лицо его потеряло свежесть, осунулось, тонкий нос заострился. От всего видимого пространства, залитого солнечным блеском, от моря, плавно забившегося под полуденным небом, веяло тиши¬ной и миром, но душа была в смятении. Серые глаза впивались в уходящий крейсер. Что делать дальше? Остаться в море на одиноком миноносце, который превратился в инвалида, - это значит обречь себя и всех своих подчиненных на бесплодную жертву. Нет, надо принять решительные меры. Командир вызвал на мостик инженер-механи¬ка, поручика Даниленко, и, подавляя внутреннее волнение, заговорил сухо, тоном властного начальника: - Думаете ли вы, поручик, что при таком состоянии механизмов, даже имея достаточно угля, мы можем дойти до Владивостока? Для ясности я поставлю вопрос иначе: стоит ли нам задерживать «Донского» для принятия угля, или это будет бесцельная проволочка времени. Я прошу вас дать мне на это точный ответ. Даниленко, неумытый, потный, с чумазым лицом, в засаленной куртке, утомленно посмотрел на командира. - Сомневаюсь, господин капитан второго ранга, чтобы машина без переборки движущихся частей выдержала. Что же касается котлов, то они уже начали сдавать. Один из них, номер четвертый, пришлось вывести, так как он сильно потек по швам парового коллектора. Получив такой ответ, командир немедленно распорядился созвать военный со-вет. В нем участвовали все офице¬ры - свои и ослябские. После недолгих обсужде-ний при¬шли к единогласному решению, сурово гласившему в своей заключительной части, что всем людям нужно переправляться на «Донской», а миноносец, чтобы он не достался неприятелю, следует пустить ко дну. Минуты две спустя хлестнул всех отрывистый выкрик командира: - Поднять сигнал: «Терплю бедствие!» Под грустные взоры офицеров и команды два флага: «3. Б.», развертываясь на тонком фале, понеслись вверх, к вершине фокмачты. В этих цветных полотнищах, реющих в синем воздухе, был приговор миноносцу, последний безмолвный призыв к удалявшемуся спутнику. Все молчали... Командир нервно щипал русую бородку. Лицо его стало неподвижным и жестким. «Донской» повернул обратно и, постепенно уменьшая ход, остановился. «Буйный» пристал к его борту. После коротких переговоров Коломейцева с капитаном 1-го ран¬га Лебедевым началась переправа людей с миноносца на крейсер. Это произошло в начале двенадцатого часа. Миноносец опустел. На нем остались только три чело¬века: командир Коломейцев, лейтенант Вурм и кондуктор Тюлькин. Они должны были приготовить его к взрыву. Крейсер спустил катер, чтобы потом взять этих людей обратно к себе на борт, и отошел на некоторое расстояние. Но взрыв не удался. Тогда, чтобы не терять времени, решили потопить миноносец снарядами. Командир со своими помощниками перебрался на «Донской». Комендоры зарядили шестидюймовое орудие. Оба корабля стояли неподвижно, на полтора кабельтовых друг от друга. Раздался первый выстрел. Мимо! Второй и третий раз рявкнула пушка. «Буйный» продолжал оставаться целым и невредимым. Среди команды слышался говор: - Эх, горе-комендоры! - Ведь плевком можно достать, а из орудия не попа¬дают! - Да, словно кто заколдовал миноносец. - Глаза, что ли, косые у комендоров? Командир Лебедев, наблюдавший с мостика за стрельбой, чувствовал себя неловко, нервничал и, наконец, когда промахнулись четвертый и пятый рез сердито воскликнул: - Безобразие! Позор! Какое-то проклятие висит над нашим флотом! Все это - результат того, что мы занимались не тем, чем нужно. Старший офицер Блохин пояснил: - Я неоднократно спорил с нашими специалистами, доказывал им, что они неправильно обучают свою команду... Командир перебил его: - Дело не в отдельных специалистах. Надо смотреть глубже. Вся организация службы в нашем флоте ни к черту не годится. Шестым и седьмым выстрелом задели миноносец и толь¬ко восьмым попали основательно и его носовую часть. «Буйный» медленно стал погружаться носом, а потом вдруг стал «на-попа», винтами кверху, и с поднятыми кормовым и стеньговым флагами быстро ушел в воду. Получилось впечатление, будто он, не желая больше мучиться, нарочно нырнул ко дну. После генерального сражения эта стрельба по миноносцу как-то сразу открыла многим глаза. Незначительный случай вскрывал всю сущность нашего отсталого флота, где люди занимались больше парадами, а не боевой под-готовкой. Белым днем мы не могли попасть с одного выстрела в предмет, находившийся на таком близком расстоянии и стоявший неподвижно. Таковы были артиллеристы из школы, созданной Рожественским, из школы, на которой этот адмирал сделал себе блестящую карьеру. Как же можно было ночью разбивать и топить японские миноносцы, развивавшие ход до двадцати пяти узлов, или наносить вред их крупным кораблям, проходившим мимо в сорока кабельтовых? Мы даром разбрасывали снаряды. «Дмитрий Донской», оставшись один, снова тронулся на север. Если б он не провозился так долго с «Бедовым» и «Буйным», потратив на них за две остановки около пяти часов времени, то, может быть, ему и удалось бы ускользнуть от неприятеля. Но эта вынужденная задержка решила его участь по-иному. Еще с утра на горизонте показались неприятельские миноносцы, которые, однако, скоро скрылись. Надо было полагать, что они вызовут погоню за русским крейсером. Но «Донскому» ничего не оставалось, как продолжать свое плавание. Солнце снижалось с полуденной высоты. На крейсере давно все пообедали и отдохнули. Кончалось и чаепитие. В судовой колокол пробили четыре склянки. Впереди, на два румба левее курса, открылся гористый и почти недоступный для судов остров Дажелет, от которого до Владивостока около четырехсот миль. Кругом ничего подозрительного не было. На корабле водворилась та умиротворенность, которую никому не хотелось нарушать. Даже приказания, исходившие со стороны начальствующих лиц, отдавались тихим и ласковым голосом. Казалось, люди на время забыли о прежней своей розни и теперь представляли одну дружную семью, объединенную общим желанием - скорее пристать к родному берегу. Среди матросов затаенная мечта прорывалась в отдельных фразах: - Если до ночи не встретимся с японцами, то можно сказать - остались живы и невредимы. - Эх, только бы напасть на родину! Упаду на землю, обниму ее и расцелую, как мать родную! А двумя часами позже у многих заныло сердце. Справа заметили несколько дымков. Сейчас же мичман Вилькен полез на форстеньгу, где была прикреплена бочка для наблюдателя. Неизвестные суда приближались. На «Донском» вся верхняя палуба заполнилась людьми. Офицеры с мостика нетерпеливо обращались к наблюдателю, поднимая лица вверх и спрашивая: - Ну, как там, что видно? - Похоже на наши корабли. С фор-стеньги послышался выкрик, тревожно-торопливый: - Японские, японские суда!.. Эти слова произнес мичман Вилькен по-мальчишески визгливо, по они прозвучали на корабле, как эхо приближающейся грозы. По всей палубе зашевелились люди, глухо загудел сдержанный говор. Некоторые матросы с недоумением переглядывались, как бы молча, спрашивая: чья судьба решится в первую очередь? Ослябская команда, побывавшая уже в воде, зябко вздрагивала. Командир Лебедев, отойдя на крыло мостика, запрокинул голову и, вытянув тощую шею, крикнул наблюдателю сиплым, словно с перепоя, голосом: - Мичман Вилькен! Неужели это японские суда? А вы в этом уверены? - Да, да, уверен! Точно могу сказать: четыре крейсера и три миноносца! По распоряжению командира изменили курс влево, но неприятельские суда уже заметили «Донского» и, повернув «все вдруг», погнались за ним. Скоро на левой раковине заметили еще два трехтрубных крейсера. Дали знать в машину, чтобы развивали самый большой ход. Машинная команда и механики, понимая всю серьезность положения, старались без всякого понукания. В топки подливали масло, усиливая этим горение и лучше удерживая пар на должной высоте. К сожалению, двойной котел № 5, испортившийся еще накануне вчерашнего боя, бездействовал. «Донской» лишь на короткое время мог увеличить ход, но скоро начал сдавать. Расстояние между ним и не¬приятельскими судами, хотя медленно, но все же уменьшалось. Неизбежность боя была для всех очевидна. На мостике еще раз собрали совет. Нужно было торопиться; поэтому присутствовало на нем немного лиц: сам командир Лебедев, капитан 2-го ранга Блохин, лейтенанты Старк, Гире, Дурново и спасенный с «Осляби» флагманский штурман, подполковник Осипов. Был поставлен вопрос: как при данных условиях должен будет поступить «Донской»? Некоторые офицеры отвечали на это неопределенно: - Едва ли мы сможем причинить хоть какой-нибудь вред противнику, у которого шесть крейсеров и несколько миноносцев. - Придется сражаться, если не можем поступить иначе. И угрюмо посматривали на командира, ожидая от него спасения. Откровеннее всех был подполковник Осипов. Большая сивая борода его взлохматилась, на лбу, как длинные гусеницы, зашевелились глубокие морщины. Он заметался по мостику, округляя голубые глаза и с жаром выкрикивая: - Я полагаю - нам нельзя сражаться с такими превосходными силами противника! По своему безумию это было бы равносильно тому, как если бы мы вздумали зубами перегрызть якорный канат. В самом деле - на что нам надеяться? Сегодня, чтобы потопить свой миноносец, пришлось выпустить в него восемь снарядов на таком близком рас¬стоянии. Разве это не показательный факт нашей беспомощности? Вчера все видели, как японцы громили нашу эскадру, которая находилась в гораздо лучших условиях. Не¬ужели изношенный и хилый «Донской» может оказать врагу серьезное сопротивление? Нас утопят в какие-нибудь десять минут. Кто же имеет право взять на себя страшную ответственность за те восемьсот жизней, которые находятся на борту крейсера?.. Командир не дослушал его до конца и, подойдя к старшему офицеру, шепнул на ухо: - По моему мнению, совет надо распустить. Блохин сейчас же сурово распорядился: - Прошу господ офицеров лишних с мостика удалиться и приготовиться занять свои места, когда будет пробита боевая тревога. Лебедев, приказав направить судно в Дажелет, сообщил остальным о своем решении: - Если исход неравного боя будет для нас роковым, я разобью крейсер о прибрежные скалы. Японские суда продолжали гнаться за «Донским». Теперь выяснилось, что первый удар обрушится на него со стороны левых двух крейсеров, - они сближались с ним быстрее, чем правые. Смертельная угроза, нависшая над преследуемым кораблем, все усиливалась. Только тьма могла бы дать возможность избежать страшных бедствий, но пока она наступит - будет уже поздно. Прошлую ночь люди с нетерпением ждали желанного рассвета, а теперь враждебно косились на солнце, которое скатывалось к горизонту так медленно, словно оно находилось в союзе с японцами. Командир Лебедев послал минного офицера в минный погреб, чтобы он на всякий случай приготовил корабль к взрыву. Две сотни ослябской команды с их офицерами погнали в жилую палубу. Они знали, что может произойти при гибели населенного корабля; они, случайно уцелевшие, пережили ужас и на «Буйном», когда под огнем неприятеля спасали с флагманского броненосца адмирала с его штабом. За что, за чьи преступления их подвергают еще раз жесточайшим пыткам? Бледные и посеревшие, еле пере-двигая одеревеневшие, как у ревматиков, ноги и часто оглядываясь, без надежды в застывших глазах, они спускались по трапам вниз, в отведенное им помещение, как в мертвецкую. Старший офицер Блохин обошел своей неуклюже-тяжелой походкой палубу, отдавая последние распоряжения о приготовлении корабля к бою, и вернулся на мостик. В это время два крейсера слева - «Отава» и «Нийтака» - приблизились кабельтовых на сорок и открыли огонь по «Донскому». Это было в половине седьмого, как раз в тот момент, когда закатывалось солнце. Там, на далекой родине, оно теперь светило с полуденной высоты, разливая горячий блеск на весеннюю землю, принося людям радость. А здесь, в этих чужих водах - о, скорее бы догорели его последние лучи, заливающие крейсер багровым светом! Командир Лебедев, не обращая внимания на стрельбу противника, привалился к поручням мостика, согнулся над ними и о чем-то задумался. - Иван Николаевич, разрешите пробить боевую тревогу? - сумрачно глядя в согнутую спину своего начальника, промолвил старший офицер. Командир не пошевельнулся и молчал, как будто ничего не слышал. Блохин удивленно пожал широкими плечами, поправил флотскую фуражку на голове и еще раз обратился к нему, заговорив более громко и уже официальным тоном: - Господин капитан первого ранга, разрешите пробить боевую тревогу? Командир повернулся на зов и выпрямился. Лицо у него было бледное, заплаканное. Слезы, застрявшие на усах и бороде, загорелись от заката, как рубины. Он пожал руку своему помощнику и сказал: - Если со мною что-нибудь случится, позаботьтесь о моих двух маленьких девочках... Больше он ничего не сказал. На несколько минут, за хваченный воспоминаниями о далекой семье, этот храбрый человек перестал быть военным командиром. Это был просто страдающий отец, оторванный от любимых детей и обреченный, как и тысячи других жизней, на жертву преступно затеянной войне. По распоряжению старшего офицера заголосил горнист, загремел барабанщик, подгоняя людей к местам, назначенным по боевому расписанию. На всех трех мачтах взвились стеньговые флаги. «Донской» загремел орудиями левого борта. До острова Дажелет оставалось приблизительно миль двадцать. Японцы скоро пристрелялись и начали накрывать цель. Раздались взрывы на верхней палубе, появились разрушения в надстройках. То в одном месте, то в другом вспыхивали пожары, но с ними успешно справлялись. «Донской», по распоряжению командира, часто менял курс в ту или другую сторону. Благодаря такому маневру японцы сбивались с пристрелки, действие их огня уменьшалось. Но через некоторое время подоспели еще четыре корабля, которые находились справа, и, несмотря на большое расстояние, тоже открыли по нашему крейсеру стрельбу. Как после узнали, это был отряд адмирала Уриу, состоявший из крейсеров «Нанива», «Токачихо», «Акаси», «Цусима». Таким образом, «Донской» очутился под перекрестным огнем. Положение его сразу ухудшилось, разрушение корабля пошло быстрее, число убитых и раненых увеличивалось. Постепенно выходя из строя, замолкали пушки. Никакая храбрость не могла уже спасти крейсер от гибели. Единственный был выход, да и то слабый, - это скорее достигнуть острова. Облитый заревом заката, Даже¬лет, надвигаясь, вырастал и ширился, как будто морское дно начало выпирать его из своих недр. До него было более десяти миль, но казалось, что он возвышается над поверхностью воды рядом, очаровывая людей своим величественным спокойствием, обещая им жизнь, избавление от мук. Но что произойдет с экипажем, когда корабль со всего разбега ударится о прибрежные скалы? На чью долю выпадет счастливый жребий спасения? Что бы ни случилось, командир Лебедев тверд в своем прежнем решении. Вместе с другими офицерами и матросами он стоял в боевой рубке, высокий, тощий, с блуждающими огоньками в сухих глазах, весь охваченный какой-то зловещей торжественностью, как человек, который сделал важное открытие. Он придумал великолепный маневр - прежде всего, нужно по¬пасть в теневую полосу, далеко протянувшуюся от острова к востоку: там ночь наступит быстрее, чем в другом месте, и если он успеет добраться туда, то сразу же лишит японцев меткости стрельбы. А потом это судно круто повернет влево, к гранитным скалам, чтобы у подножия их покончить расчеты с жизнью и разбитой развалиной погрузиться в пучину. В боевой распорядок вносила большой кавардак ослябская команда, которую трудно было держать в повиновении. Не успевшая еще оправиться от вчерашней катастрофы, она была совершенно деморализована и представляла собою полусумасшедшую толпу. Первый же снаряд, попавший в офицерскую каюту с левого борта, вызвал в жилой палубе панику. Люди ахнули, шарахнулись от места взрыва в носовую часть судна. Вместо того чтобы тушить возникший пожар, они с дикими воплями бросились к выходным трапам. Ослябцев начали загонять обратно, пуская в ход кулаки и обливая водой из шлангов пожарных помп. Но несколько человек из них все же прорвались на верхнюю палубу. Сначала они заметались по ней, как одержимые, а потом один за другим выбросились в море, вскипающее от взрыва снарядов, - выбросились на явную смерть. Капитан 2-го ранга Коломейцев и на чужом судне не оставался без дела. Он сам напросился помогать трюмно-пожарному дивизиону. Загорелись шестидюймовые патроны. Костер полыхал ярким пламенем, разбрасывая по сторонам латунные осколки. Унтер-офицер, стоявший с пипкой от шланга, свалился мертвым. Тогда Коломейцев схватил пипку и направил тугую струю воды на огонь. Бывший командир «Буйного» работал до тех пор, пока сам не получил осколка в бок навылет. Не отставали от командира и его матросы, заменяя выбывающих из строя людей. Старший офицер находился на палубе, когда к нему подлетел один из матросов и, захлебываясь словами, доложил: - Ваше высокоблагородие... вас командир просит. Блохин немедленно поднялся на мостик и, заглянув в исковерканную и полуразрушенную рубку, на мгновение остолбенел. Вся палуба в ней блестела свежей кровью. Лейтенант Дурново, привалившись к стенке, сидел неподвижно, согнутый, словно о чем-то задумался, но у него с фуражкой был снесен череп и жутко розовел застывающий мозг. Рулевой квартирмейстер Поляков свернулся калачиком у нактоуза. Лейтенант Гирс валялся с распоротым животом. Над этими мертвецами, стиснув от боли зубы, возвышался один лишь командир Лебедев, едва удерживаясь за ручки штурвала. У него оказалась сквозная рана в бедре с переломом кости. Кроме того, все его тело было поранено мелкими осколками. Он стоял на одной ноге и пытался удержать крейсер на курсе, сам не подозревая того, что рулевой привод разбит и что судно неуклонно катится вправо. Увидев старшего офицера, он удивленно поднял брови и промолвил посиневшими губами: - Сдаю командование... - Я сейчас распоряжусь, чтобы перенесли вас, Иван Николаевич, в перевязочный пункт. - Не надо. Я здесь останусь. Старайтесь скорее по¬пасть в тень острова. Судно не сдавайте. Лучше разбейте его... Старший офицер уложил Лебедева среди мертвецов в рубке, на палубу, смоченную кровью, и повернувшись, приказал ординарцу вызвать доктора, а потом, не теряя ни минуты времени, спустился вниз. Управление кораблем, как и накануне, опять пришлось перенести на задний мостик, пользуясь для этого ручным штурвалом. Прежде чем судно поставили на прежний курс, оно описало большую циркуляцию. Это дало возможность правым четырем крейсерам сразу приблизиться к нему. Потухала заря. Японцы, усиливая огонь, торопились засветло покончить с «Донским». Теперь стреляли по нему с двадцати пяти кабельтовых. Он отстреливался обоими бортами, но неприятельские снаряды разламывали его, рвали железо, портили приборы, дырявили корпус, калечили и уничтожали людей. Блохин, командуя судном, стоял, нахлобучив фуражку, на заднем мостике, тяжелый и застывший, как монумент. Серые немигающие глаза его отвердели, пристально вглядываясь вперед, в теневую полосу острова. Казалось, он собрал всю силу воли в один тугой узел, чтобы выдержать эти последние минуты, решающие судьбу. Рулевой, что-то крикнув, показал ему направо. Он повернул голову и увидел, как японский крейсер «Нанива», накренившись, вышел из строя. Вскоре возник пожар на крейсере «Отава», что шел слева. Старший офицер промолвил, словно отвечая на свои мысли: - Н-да. Это сверх ожидания... Около него появился младший боцман с тревожным сообщением: - Ваше высокоблагородие! Ослябская команда сбесилась совсем. Офицеры ихние тоже. Бунтуют все. Никак не справиться с ними. Могут бед натворить. Блохин, не глядя на него, распорядился: - Усилить стражу над люками! Ни одного человека не выпускать из жилой палубы! Передай мичману Сенявскому и прапорщику Августовскому, что я приказываю им заняться этим делом. - Есть! В жилую палубу давно уже был послан священник Доб¬ровольский. На его обязанности лежало успокаивать людей. Широкий, чернобородый, с серебряным крестом на выпуклой груди, он сам пугливо озирался, видя вокруг себя не воображаемый, а действительный ад, населенный сумасшедшими существами, стенающими призраками и полный орудийным грохотом. Священник что-то бормотал о «христолюбивом воинстве», но его никто не слушал. Во¬круг лазарета, превращенного в операционный пункт, где работал старший врач Герцог с фельдшерами, росла толпа раненых. Одни из них стояли, ожидая помощи, другие ле¬жали, корчась от боли. Своим рваным и кровавым мясом, своими поломанными костями и ожогами, своими стонами и жалобами они только усиливали панику ослябцев. А тут еще разорвались от неприятельского огня снаряды в беседке, только что поднятой из носового погреба, и двенадцать человек свалились в жилую палубу трупами. Одно дело быть под обстрелом, имея в руках оружие или находясь при механизмах, способствующих обороне. Тут можно на время забыться, увлечься, и, возбуждаясь, даже ринуться на какой-нибудь подвиг. Совсем в другом положении находилась ослябская команда, безоружная, насильно загнанная в закрытое, но слабо бронированное помещение. Что этим людям оставалось делать? Только ждать, чтобы повторились вчерашние жуткие события? Но это было сверх их сил. На корабле рвалось железо, полыхал огонь. Внизу, на маленькой площадке, ограниченной бортами и. непроницаемыми переборками, отделенной от суши просторами моря, ослябцы то ложились на палубу, то вскакивали, метались взад и вперед, кружились, как слепые, и несуразно размахивали руками, кому-то угрожая. Кто-то плакал, кто-то проклинал... Один сигнальщик с пеной на губах бился в эпилепсии. Комендор с красной нашивкой на рукаве, без фуражки, извивался на палубе и, держа в одной руке свернутую парусиновую койку, а другой - размахивая, словно выгребая на воде, громко орал: - Спасите!.. Тону!.. Спасите!.. Тут же на рундуке сидел матрос, из виска которого сочилась кровь, и он, бормоча, то раздевался догола, то снова одевался с торопливой озабоченностью. Некоторые спрятались по углам, и, дрожа, молча ждали провала в бездну. Часть матросов, возглавляемая полковником Осиновым и другими офицерами, напирала на трап, стремилась выскочить через форлюк, выкрикивая на разные голоса: - Почему нас держат здесь, как арестантов? - Нас нарочно хотят утопить! - Надо белый флаг поднять! С диким лицом, тряся сивой бородой, больше всех волновался подполковник Осипов и, обращаясь к мичману Сенявскому и прапорщику Августовскому, хрипел: - Я топиться второй раз не хочу! Я сам - штаб-офицер! Меня никто не смеет здесь задерживать!.. Но Сенявский и Августовский, стоявшие на страже у люка, были неумолимы. Им помогали удерживать толпу судовые матросы. Разорвался большой снаряд в жилой палубе и совершенно уничтожил кондук-торскую кают-компанию. Против нее, в правом борту, открылся зияющий пролом в две квадратных сажени. Этим взрывом человек шесть из ослябской команды было убито и около десяти - ранено. Священник Добровольский стал на колени и закрыл руками лицо, словно хотел спрятаться от смерти. Но он сейчас же был смят ногами ошалевшей толпы. Бурный поток человеческих тел, колыхаясь, с животньм ревом направился к форлюку. Стоявшая около него стража была смята в одно мгновение. Паникой заразились и матросы своего крейсера, на¬ходившиеся в бомбовых погребах, и тоже полезли наверх. Те, кто успел выбраться из жилой палубы, очумело, с искаженными лицами бегали по судну, не зная, где искать спасения. Некоторые забрались на ростры. Прапорщик запаса Мамонтов спрятался в шкафчике, в котором обыкновенно хранились снаряды для первых выстрелов 47-милли¬метровой кормовой пушки. Это был редкий случай, когда обе стороны казались правы: бунтующие и усмиряющие. Ослябцы не могли больше выдерживать нарастающего ужаса: напряжение человеческих нервов имеет свой предел. Но и командующий состав не мог допустить бунта во время сражения, да еще на корабле, который и без того изнемогал в неравном бою. Блохин, сойдя с мостика, немедленно мобилизовал офицеров, кондукторов и унтеров. Среди происходившего вокруг безумия он начал распоряжаться с тем удивительным каменным спокойствием, каким владеют смелые укротители зверей. И началось усмирение толпы под грохот своих пушек, под взрывы снарядов, в дыму и пламени разгорающихся пожаров. Били по лицу чем попало не только ослябских матросов, но и их офицеров. В них опять направили из шлангов сильные струи воды, в них стреляли из револьверов. Все это походило скорее на бред, на кошмарный сон, чем на действительность. К счастью для Блохина, из жилой палубы успела вырваться только часть людей, а остальные застряли в люках, забив их своими телами. Так или иначе, но порядок на крейсере наведен. «Донской», весь избитый, с просачивающейся в трюмы водою, с креном в пять градусов, продолжал свой тяжкий путь. На нем мало осталось пушек, но он упорно отбивался от японцев. Передняя труба на нем была вся продырявлена осколками, а задняя оказалась развороченной снизу доверху. Тяга упала, ход уменьшился, но крейсер, словно обеспокоенный своею собственной судьбой, продолжал двигаться вперед, унося на себе трупы, кровь и боль, отчаяние и надежды всех, кто топтал его палубы. Избавление было в том, что японцы не поняли его маневра и вовремя не преградили ему дорогу, - он вошел в теневую полосу. Сразу стало темно. Артиллерийский бой прекратился. С успехом были отбиты минные атаки, причем на одном миноносце сбита дымовая труба. Быстро наступила ночь. «Донскому», которому удалось скрыться от врага, теперь не было надобности разбиваться о гранитные скалы. Он бросил якорь недалеко от восточной стороны Дажелета. Немедленно спустили случайно уцелевшие шлюпки - баркас № 2 и шестерку - и приступили к высадке экипажа на берег. Прежде всего постарались избавиться от ослябцев, продолжавших вносить на судне смятение. С ними вместе отправили командира Лебедева. Потом стали перевозить раненых, которых было более ста человек. Пользуясь носилками, койками и матрацами, их переносили на шлюпки в полной темноте. Они стонали и охали. Человек тридцать, воспользовавшись разбитым погребом, перепились. Они вели себя шумно и, никого не стесняясь, проклинали войну. Некоторых из них связали; другие, которым море теперь было нипочем, бросались за борт и, горланя, вплавь добирались до берега. К рассвету на крейсере остались только убитые. Снова появились японские суда. Но «Дмитрий Донской», отведенный за полторы мили в море, покоился на глубоком дне с открытыми кингстонами (в точке с координатами 37°30' с.ш., 130°57' в.д.). Японцам достались в плен толь¬ко, люди.
Добровольная сдача в плен адмирала Рожественского и его штаба В то время когда остатки эскадры, истекая кровью, исполняли свой воинский долг на «Бедовом» мысли и устремления, находящихся там старших офицеров были не об эскадре которой они должны были командовать, которую завели в цусимскую ловушку и бросили, не о выполнении служебного и воинского долга - драться с врагом до конца не позоря чести русского флага, и даже не о том как добраться до Владивостока нет мысли были о другом: расставшись с «Донским», «Бедовый» и «Грозный» шли экономическим ходом в направлении на Владивосток, За кормою определились два одномачтовых судна. Немного погодя можно было точно сказать, что гонятся миноносцы. Передний из них был трехтрубный, а задний - четырехтрубный. С «Грозного» было передано по семафору: «Миноносцы неприятельские». На «Бедовом» и на этот раз машина работала только под двумя котлами. Инженер-механик по своему почину увеличил ход. Приближался ответственный момент. Чины штаба и командир миноносца забеспокоились. Как им замаскировать перед другими свое намерение. И началась какая-то нелепая игра. Вызвали на мостик инженер-механика Ильютовича и приказали ему: - Разводить пары в остальных котлах! Но через две минуты флаг-капитан Клапье-де-Колонг это распоряжение отменил. Командир Баранов вызвал кочегарного старшину Воробьева и начал допрашивать его: - Через сколько времени можно будет развести пары в остальных двух котлах? - Минут через сорок, ваше высокоблагородие. - Почему так долго? Ведь вода в них горячая? - Никак нет. Успела остыть. Командир придумал новый вопрос: - А сколько у нас угля? - Угля у нас еще много, ваше высокоблагородие. Хватит нам вполне. - А ты сходи в угольные ямы и узнай. Да хорошенько сообрази. Потом доложишь мне. Слышишь? - Есть! - ответил Воробьев и, озадаченный таким распоряжением командира, отправился в угольные ямы. - На палубе, перед тем как спускаться в люк, он увидел машиниста Попова и, кивнув головою на мостик, забормотал: - Они там наводят тень на ясный день. Говорили бы прямо: не хотим, мол, больше сражаться. А мне эта война и подавно не нужна. - Я уже давно заметил, как они поджимают хвосты,- промолвил Попов. - Но это будет номер, если мы без боя сдадимся! Ахнет вся Россия, когда узнает обо всем. Тем временем по распоряжению начальства сигнальщики приготовили белый парламентерский флаг (скатерть) и флаг Красного креста, пристопорив их к фалам. На мостике между командиром и штабными чинами шел разговор, торопливый, с оттенком растерянности. - Наш «Бедовый» - только госпитальное судно, - говорил Баранов, оглядывая всех с таким выражением на бородатом лице, как бы прося у них еще раз подтверждения этой нелепой мысли. - Да, да, совершенно верно, - вторил ему полковник Филипповский, сутулясь и кивая головой, обмотанной бинтом. Он был спокойнее других, но почему-то часто срывал с толстого носа пенсне, наскоро протирал платочком стекла и опять приставлял их к темно-карим, немного навыкате глазам. - Конечно, на нем столько раненых! - соглашался флаг-капитан Клапье-де-Колонг, недовольно хмуря черные густые брови. - А главное, сам командующий эскадрой вышел из строя, - заявил флагманский минер, лейтенант Леонтьев. В их суждениях были и лицемерие, и ложь, но они продолжали приводить всякие доказательства в пользу выдвинутого положения, словно хотели убедить и друг друга и самих себя в своей правоте. И никто на это не возразил, что, согласно международному праву, госпитальное судно, в противоположность боевым кораблям, должно иметь особую окраску и другие отличительные знаки. Об этом заранее сообщают противнику. А в данном случае боевой миноносец считали за госпитальное судно только на основании того, что на нем находилось несколько человек раненых. С такой логикой можно было бы любой крейсер, любой броненосец поставить под защиту Красного креста - на каких судах наших не было раненых? А между тем неприятель не ждал... Имея ход почти в два раза быстрее, чем «Бедовый», он с каждой минутой приближался. Теперь уже невооруженным глазом можно было видеть, что гонятся японские миноносцы. На мостик еще раз был вызван инженер-механик Ильютович. - Владимир Владимирович, во сколько времени будут готовы пары? - спросил командир. - Через полчаса, - ответил Илъютович. Флаг-капитан Клапъе-де-Колонг сказал: - Разводите же скорее пары! Илыотович пошел было, но его снова окликнули: - Нет, постойте. Не надо! Инженер-механик стал боком к начальству и, повернув к нему лишь голову, вдруг сбычился. Бронзовое лицо его, черноглазое, с ястребиным носом, шевеля свисающими усами, вздулось и помрачнело. Он уставился на Клапье-дс-Колонга угрожающим взглядом и, выдержав небольшую паузу, громко крикнул: - Как - не надо? - Хорошо, разводите, - чуть слышно пролепетал флаг-капитан. На юте безучастно стояли флаг-офицер, лейтенант Кржижановский, врач Тржемеский и волонтер Максимов. Потом из кают-компании вылез наверх капитан 2-го ранга Семенов и, хромая на правую ногу, заковылял по направлению к мостику. Этот маленький и круглый человек, или, как его прозвали моряки, «Ходячий пузырь», был самый ловкий и хитрый офицер во флоте. Из всякого пакостного дела он мог выйти сухим, как гусь из воды. Кают-компания на миноносце была так мала, а говорили в ней офицеры так много о подготовляемой сдаче судна, что нельзя было их не услышать. Все это было ему известно. Но тогда он молчал. И разве не ему принадлежала идея, возникшая еще на «Буйном», превратить боевой корабль в госпитальное судно? А теперь, когда замыслы его коллег по штабу и самого адмирала осуществлялись на практике, у обеих мачт уже стояли сигнальщики с приготовленными флагами, он обращался к каждому встречному человеку и возмущенно кричал: - Что такое? Почему не даем полного хода? То же самое Семенов повторял, приблизившись к мостику, и потрясал руками, как актер, желая обратить на себя внимание. Таким образом, его невиновность в сдаче в плен была обеспечена. Назад, к корме, не смущаясь своим штаб-офицерским чином, он пополз на четвереньках, как бы совсем изнемогая, и скрылся в кают-компании. «Грозный» догнал «Бедового» и, зайдя на его правый траверз, спросил по семафору: - Что будем делать? - Сколько можете дать ходу? - в свою очередь спросил «Бедовый». - Двадцать три узла. - Идите во Владивосток. - Почему уходить, а не принять бой? На последний вопрос «Грозный» не дождался ответа. Японские миноносцы приблизились на расстояние выстрела. «Грозный», пробив боевую тревогу, начал развивать полный ход. На «Бедовом» комендоры, не дожидаясь распоряжения начальства, разошлись по орудиям. Но сейчас же залилась дудка, а вслед раздался голос боцмана Чудакова. - Чехлы с орудий не снимать! С мостика спустились на палубу штабные чины. Лейтенант Леонтьев, бегая от одной пушки к другой, начал кричать на комендоров: - Не сметь этого делать! Ни одного выстрела! Разве вы не понимаете, что мы спасаем жизнь адмирала? - Как же это так, ваше благородие? Японцы потопят нас, как щенят... - Не имеют права: наш миноносец - госпитальное судно. Полковник Филипповский уговаривал матросов более ласково: - Братцы, мы спасаем адмирала, а он для России стоит дороже, чем миноносец. Клапье-де-Колонг добавил: - Миноносец - пустяк: можно новый построить, а вот адмирала такого не найдешь. В это время хотели было поднять флаги, но флаг-капитан, спохватившись, послал лейтенанта Леонтьева доложить адмиралу. Сопровождаемый мичманом Цвет-Колядинскпм, Леонтьев побежал вниз и, скоро вернувшись, сообщил: - Адмирал согласился. Моментально взвились: на фок-мачте - белый флаг (скатерть), на грот-мачте - флаг Красного креста. подняли сигнал: «Имею раненых». «Грозный» уходил под полными парами. За ним погнался двухтрубный миноносец «Качеро». Между ними за¬вязалась перестрелка. Другой японский миноносец, «Сазанами», четырехтрубный, открыл огонь по «Бедовому». Это произошло в 3 часа 25 минут по левую сторону острова Дажелет, в пяти-шести милях от него. Неприятельские снаряды падали возле миноносца, делая недолет или перелет. На мостике «Бедового» все всполошились. Мичман О'Бря-ен-де-Ласси побежал в кочегарку сжечь сигнальные книги, карты и секретные документы. Баранов приказал застопорить машину, поднять шары до места, а потом скомандовал: - Кормовой флаг спустить! Лейтенант Леонтьев и сигнальщик Тончук бросились на ют, и Андреевский флаг, висевший на флагштоке, моментально исчез. Баранов спрятался за котельный кожух и, присев на корточки, закричал: - Проклятье! Зачем они стреляют, косоглазые варвары?! Разве не видят наших флагов?! Потом бросился к сигнальному фалу и начал давать сиренные гудки, как бы прося пощады у противника. «Грозный», отбиваясь от «Качеро», уходил все дальше и дальше. «Сазанами», наконец, замолчал. Он приближался к «Бедовому» очень осторожно, а потом начал огибать его с криками: - Банзай! Банзай! Инженер-механик Илыотович, приказав в машине при¬готовить ручники у клинкетов холодильника, явился к флаг-капитану и сказал: - Разрешите утопить миноносец. Через десять минут он будет на дне. Клапье-де-Колонг ухватился за голову: - Что вы говорите?! Разве вы хотите утопить адмирала? Доктор сказал, что его нельзя трогать. Спустя некоторое время к «Бедовому» пристала японская шлюпка. В этот мо-мент почти весь экипаж миноносца находился на верхней палубе. Командир Баранов, разгладив атласную бороду, стоял у трапа, впереди всех, вытянувшись, словно на смотру. Японский офицер, как потом узнали - командир миноносца «Сазанами», капитан-лейтенант Айба, поднявшись на палубу, вдруг выхватил тесак из ножен. Первое впечатление было, что он, оголтевший от счастья, сейчас начнет рубить головы пленникам, поэтому многие вздрогнули, другие в ужасе раскрыли глаза. Но он пробежал мимо людей, направляясь к радиорубке, и прежде всего перерезал провода. А тем временем японские матросы кинулись на корму и подняли на флагштоке флаг Восходящего солнца. После этого капитан-лейтенант Айба приказал всем собраться во фронт и объявил на английском языке: - Командир здесь - я!
Эскадренный миноносец «Грозный» В это время «Грозный» нанес повреждения неприятельскому мино¬носцу и, от-бившись от него, продолжал в одиночестве уда¬ляться на север. Ему тоже пришлось пострадать. Один снаряд попал в борт около ватерлинии, сделал пробоину во втором командном помещении, разбил паровую трубу и убил строевого квартирмейстера Федорова. Пробоину не¬медленно заделали. Другим снарядом снесло прожектор. Два человека при этом поплатились жизнью: мичман Дофельт и подшкипер Рядов. Командиру Андржиевскому ра¬нило обе руки, ноги и голову. Ночью «Грозный» шел с закрытыми огнями. Больше никто уже не преследовал его. На второй день, 16 мая, да¬леко за полдень, вышел весь уголь. Стали бросать в топки деревянные вещи, разные поделки, паруса, собранную в ямах угольную пыль и лили смазочное масло, - жгли все, что могло гореть. Таким образом, хотя с трудом, но к вечеру добрались до острова Аскольд и, сделав по беспроволочному телеграфу позывные в свой порт, бросили якорь. Утром 17 мая, когда из Владивостока доставили уголь, ми¬ноносец перешел в Золотой Рог. Так же мог поступить и «Бедовый», но ни адмирал, ни чины его штаба почему-то не захотели попасть в отечественные воды. С того места, где он сдался, «Сазанами» взял его на буксир и повел в Японию, как водят на аркане животных.
Эскадренный миноносец «Громкий» Командир миноносца капитан 2-го ранга Георгий Федорович Керн находясь на мостике то и дело приставлял к своим карим глазам бинокль, обозре¬вая сражение. Во всей его высокой и тонкой фигуре, немного сутуловатой, со впалой грудью, с резко обозначившими¬ся сквозь китель лопатками, ничто не напоминало бравого офицера. Иногда, особенно в частных беседах, его смуглое, с тонкими чертами лицо освещалось вдруг такой детски-наивной улыбкой, которая заставляла окружающих забывать, что перед ними военный человек. Ходил он медленно, держа носки на разворот, и всегда казался истощенным, как после тяжелой болезни. Но в тщедушном теле командира скрывалась непоколебимая сила воли. Это хорошо знали и его подчиненные, привыкшие к тому, что он, скупой на слова, не любил повторять свои распоряжения. Поход 2-й эскадры на Дальний Восток, плохо технически и организационно подготовленной и возглавляемой бездарным командованием, ему представлялся безуспешным. Это проскальзывало у него не раз в разговорах со своими офицерами. Однако с его стороны было сделано все, чтобы с честью выполнить долг воина. Ни на одном корабле эскадры команда не прошла такой боевой подготовки, как на миноносце «Громкий». Керна высоко ценили и его ближайшие помощники: старший офицер лейтенант Паскин, артиллерийский офицер мичман Потемкин, штурман Шелашников и судовой инженер-механик Сакс. Каждый из них как можно лучше старался выполнить свои обязанности в полном согласии с командиром. И добился он от сво¬их подчиненных дружной спайки и высокой дисциплины, никогда и ни при каких обстоятельствах не повышая голоса. Всегда он говорил тихо, но с твердой уверенностью и так убедительно, что все его распоряжения выполнялись в точности. Сигнальщик Скородумов, быстро повернувшись к командиру, доложил: - Ваше высокоблагородие, в нашу сторону направляются японские крейсеры. Керн направил на них бинокль и тотчас же приказал: - Поднять сигнал «Олегу»: «Вижу японские крейсеры на SW 30°». Как бы в ответ па этот сигнал флагманский корабль со своим отрядом крейсеров повернул в сторону противника и, открыл по нему огонь. Транспорты и миноносцы были прикрыты. Люди повеселели. Но тут же раздался тревожный возглас: - Человек за бортом! Матросы увидели барахтающегося на волнах человека с взлохмаченной бородой. Сразу в нем все узнали машинного содержателя Папилова. По приказанию Керна дали ход назад. Пока возились с Папановым, два крейсера - «Дмитрии Донской» и «Владимир Мономах» - почти вплотную сблизились с миноносцем. «Громкий» едва успел ускользнуть от серьезной аварии. Человек был спасен. Миноносец опять занял свое место в строю. Теперь с облегчением все окружили Папилова. - Если бы не твоя лохматая швабра - быть бы тебе на дне, - пошутил кто-то из матросов. А он стоял на палубе с открытым ртом, тяжело дыша, и непонимающе таращил глаза. С его большой обвисшей бороды и одежды ручьями стекала вода, образуя под ним лужу. На вопрос старшего офицера Паскина никто из команды не мог объяснить, как Папилов очутился за бортом. Происшествие это так и осталось загадкой для всех, не исключая и самого Папилова. Из дневного боя «Громкий» вышел целым и невредимым, не было и потери в людях. Вечером па нем было уже известно, что Рожественский, будучи ранен, передал командование эскадрой адмиралу Небогатову. Вскоре на бро¬неносце «Николай I» был поднят сигнал: «Курс норд-ост 23°». С наступлением темноты «Олег» со своим отрядом, развив большой ход, отделился от эскадры. О нем говорили, что он ушел неизвестно куда. Ночью «Громкий» пристроился к крейсеру «Владимир Мономах», держась на его левой раковине. Впереди шел «Дмитрий Донской», но через некоторое время он тоже где-то затерялся в темноте морских просторов. Оставшись один, «Владимир Мономах» и «Громкий» продолжали выполнять приказ Небогатова и самостоятельно направились во Владивосток. После дневного боя передышка длилась недолго. Через каких-нибудь полчаса уже начались минные атаки. Поддерживая крейсер артиллерийским и пулеметным огнем, «Громкий» сам бросался на японцев. Однажды с него за-метили, как неприятельский двухтрубный миноносец, приблизившись с левого борта к крейсеру, выпустил в него мину. Катастрофа казалась неизбежной. На мостике все оглянулись на командира Керна, а он быстро нагнулся над переговорной трубой и скомандовал в машину: - Полный вперед! Одновременно он дернул за ручку машинного телеграфа, повторяя то же приказание. И «Громкий» ринулся наперерез страшному самодвижущемуся снаряду. Оче-видно, у командира был такой план: пусть лучше он сам взлетит на воздух вместе со своим судном водоизмещением только 350 тонн и с командой в 73 человека, чем погибнет крейсер водоизмещением в 5593 тонны с командой более 600 человек. В темноте геройство Керна осталось незамеченным. На крейсере не знали, что маленькое судно идет на самопожертвование и готово своей грудью отстоять жизнь другого корабля, приняв на себя подводный удар. Зато на «Громком» тотчас разгадали поступок командира, и сердца моряков, ожидая взрыва, отсчитывали последние секунды своей жизни. К счастью, мина, поставленная на большое углубление, в расчете на низкую осадку крупного корабля, прошла под килем «Громкого». Она благополучно миновала и «Моно-маха». Дул пятибалльный ветер. Шумели волны. Гремели орудийные выстрелы, на мгновение, освещая вспененную зыбь моря. «Владимир Мономах» был подорван другой миной. Изувеченный корабль с креном на правый борт, потеряв надежду достигнуть Владивостока, свернул на запад. Связавший с ним свою судьбу «Громкий» сопровождал его до самого утра. Рассвело. Близко против носа корабля неприветливой громадой всплыли чужие берега острова Цусимы. А в стороне, далеко на северном горизонте, обозначились дымящиеся японские вспомогательные крейсеры и миноносцы. Командир крейсера капитан 1-го ранга Попов разрешил «Громкому» одному следовать во Владивосток. Долго командир Керн не отнимал от глаз бинокля. Неприятельские суда при-ближались. Он уже различил три миноносца, и ему стало ясно намерение японцев: взять русских в кольцо. Опустив бинокль, Керн обратился к мичману Шелашникову: - Всех господ офицеров ко мне. Один за другим они через минуту уже появились на мостике. Старшин офицер лейтенант Паскин, русый крепыш, среднего роста, с короткой шеей, уверенной походкой приблизился и вопросительно поднял на командира строгие брови над усталыми от бессонницы большими глазами. Командир, не дав ему ничего выговорить, предупредительно начал сам: - Подождите, Александр Александрович. Вопрос ка¬сается всех. Лейтенант Паскин, хорошо знавший своего командира, сразу догадался, что предстоит что-то важное. - Есть, - ответил лейтенант и перевел свой взгляд на приближавшиеся суда. Но командир продолжал глядеть на профиль его удлиненного бритого лица с прямым красивым носом и короткими шелковистыми бачками, как будто заранее хотел угадать мнение первого своего помощника. По трапу быстро вбежал, оборвав на полуфразе басовую ноту неоконченного мотива, молодой весельчак. Этот без¬заботный мичман Потемкин при всяких обстоятельствах любил напевать про себя. Сейчас несколько сконфуженный - петь в такую минуту - он вытянулся перед коман¬диром всем своим массивным корпусом. Последним медленно вошел, одергивая замасленные полы темно-синей куртки, полный, упитанный судовой ин¬женер-механик Сакс, в манерах которого не было заметно и тени военной выправки. Улыбаясь, он имел сейчас вид довольного жизнью человека: бой прошел, его кочегары и машинисты, котлы и машины целы и работают в полном порядке. Не зная в чем дело, он увидел собравшихся около командира офицеров и по обыкновению сострил: - Наш Папилов-то вчера так промочил свою бороду, что она до сих пор не обсохла. Произошла минутная неловкость. Лицо командира было серьезно. Он оборвал остряка вопросом: - Хватит ли нам угля до Владивостока? - Да, если идти экономическим ходом - не больше двенадцати узлов. - Против нас три миноносца. Прежде всего, я хочу про¬рвать неприятельское кольцо. Поэтому нужно дать самый полный ход, хотя бы на два часа боя, а там уже сбавим. Но драться будем до последней возможности. Высказывайтесь, господа. Офицеры единодушно согласились. Недалеко от них, сверкая в лучах солнца взвивались столбы воды. И тут же какими-то неподходящими к утренней тишине звуками докатились до миноносцев и первые раскаты далеких выстрелов. Противник уже открыл огонь. На мостике остались командир и штурман Шелашников. Люди поспешно заняли свои места по боевому расписанию. Но и в такую грозную минуту обычный распорядок на корабле не нарушался. Судовой колокол отбивал склянки - было ровно восемь часов. «Громкий» лег на курс норд-ост и, отстреливаясь, сразу развил полный ход до двадцати пяти узлов. Так начался первый бой. Противник не успел завершить окружения. За «Громким» гнались три миноносца. Скоро два из них стали заметно отставать, и бой превратился в дуэль уже только с одним миноносцем на расстоянии около двадцати кабельтовых. Противник стрелял из носовой 75-миллимет¬ровой пушки. Ему отвечала только одна кормовая 47-миллиметровая пушка. То и дело вокруг «Громкого» близко ложились снаряды. Командир Керн часто менял курс, мешая противнику пристреляться. В то же время он этим да¬вал возможность мичману Потемкину каждый раз вводить в действие носовую 75-миллиметровую и две бортовые 47-миллиметровые пушки. Так продолжалось два часа. На одном из поворотов комендор Петр Капралов выстрелил из носового орудия. Прошло несколько секунд, и сигнальщик Скородумов возбужденно вскрикнул: - Японец загорелся, ваше высокоблагородие! - Вижу, промолвил своим обычным тихим голосом Командир Керн, не отнимая бинокля от глаз. На верхней палубе послышались отдельные радостные возгласы, перешедшие в общее ликование. Неприятельский миноносец исчез за клубами черного дыма. Стрельба на минуту прекратилась. «Громкий» снова лег на норд-ост 23°. И вдруг одно кормовое орудие возобновило огонь: из-за дыма на повороте к берегу вновь показался уже не нос, а весь борт японского миноносца. И теперь хорошо было видно, что на его носовой части разгорался пожар. Подбитый неприятель направлялся к острову Цусима, что-то телеграфируя по радио. Телеграфист на «Громком» Таранец мешал ему работой своего аппарата. Неприятель скрылся. На «Громком» сыграли отбой. План Керна был выполнен блестяще: за два часа не было ни одного попадания в его корабль. Путь во Владивосток был свободен. Команда могла отдохнуть. Командир обходил корабль и благодарил всех за выполнение долга. Многие при его приближении не могли даже встать: по палубе вповалку раскинулись в разных позах машинисты и кочегары, сменившиеся после двадцатичасовой непрерывной боевой вахты у машин и котлов. От жары и переутомления некоторые лежали в обмороке. Их отливали водой. Передышка длилась полчаса. Вернувшись на мостик, Керн снова заметил позади неприятельский миноносец и приказал пробить боевую тревогу. Может быть, это был тот же корабль, с которым уже сражались. Очевидно, он справился с пожаром и опять бросился в погоню. В это время «Громкий» проходил северную оконечность острова Цусима и входил в Японское море. Около одиннадцати часов впереди справа показался второй миноносец, который намеревался пересечь курс «Громкого». Керн приказал, развить самый полный ход. Задний миноносец стал отставать, а тот, что шел справа, сближался и открыл огонь. Предстоял бой с неравными силами. Нужно было решиться на что-то дерзкое, чтобы выйти из тяжелого положения. И командир Керн на это пошел. Специальность минера под¬сказала командиру мысль, что настал момент разрядить по неприятелю два уцелевших минных аппарата. Они были расположены на верхней палубе. По его распоряжению обе мины приготовили для стрельбы. «Громкий» сделал крутой поворот и устре-мился на противника, шедшего позади. Как после узнали, это был истребитель «Сирануи». Керн решил взорвать его, а потом уже вести артиллерийский поединок с другим миноносцем. Расстояние между «Сирануи» и «Громким» быстро сокращалось. Команда сознавала, что наступил решительный момент. Комендоры усилили огонь. Но в эти минуты главная роль отводилась минерам, которые стояли наготове у своих аппаратов. Вдруг около них, сверкнув короткой молнией, закудрявился дым, как вихрь на пыльной дороге. От огня и дыма что-то грузное отделилось и полетело за борт. Старшего офицера Паскина от-толкнуло воздухом к кожуху у задней дымовой трубы. Оправившись, он бросился к месту взрыва. У аппарата ле¬жали мертвыми минеры Абрамов и Телегин, а от минного кондуктора Безденежных осталась только фуражка, отбро-шенная к стойке бортового леера. Лейтенант Паскин поста¬вил к аппаратам минеров Цепелева, Богорядцева и Рядзиевского. Неприятель приближался уже к траверзу. Расстояние до него не превышало двух кабельтовых. С мостика командир скомандовал выпустить мину из аппарата № 1. Но она едва выдвинулась и, задев хвостом за борт, свалилась в воду, как бревно. - Утонула, подлая! - вскрикнул на мостике зоркий сигнальщик Скородумов и крепко выругался. Командир, пристально следивший за действиями минеров, сжал кулаки и не то в ответ ему, не то для уяснения самому себе того, что произошло, сквозь зубы процедил: - Порох плохо воспламенился - отсырел. Вторая мина, выпущенная вдогонку противнику, пошла правильно к цели. Уже ждали взрыва, но она, дойдя по поверхности моря почти до самой кормы, вдруг свернула в сторону, отброшенная бурлящими потоками от винтов. В этой атаке все преимущества были на стороне «Громкого». Противник, оче-видно, свои мины за прошлую ночь расстрелял, и его аппараты были закреплены по-походному. Но почему же он не уклонился от сближения и допустил «Громкого» на расстояние минного выстрела? «Сирануи» рисковал в один миг взлететь на воздух. Такое поведение японцев можно объяснить не чем иным, как только растерянностью и тактической оплошностью. Расчет Керна на взрыв неприятельского миноносца не оправдался: помешала непредвиденная случайность. Все же ему нужны были нечеловеческие усилия и крепость нервов, чтобы не упасть духом и ничем не выдать своего волнения. «Громкий» попал под перекрестный обстрел. С двух сторон несся на него ураган огня и железа, брызг и дыма. Это, однако, не парализовало воли командира. Крепче ухватившись за поручни, он следил, куда ложатся неприятельские снаряды, и, уклоняясь от них, маневрировал миноносцем. Во время минной атаки при сближении на контркурсах японцы и русские понесли особенно тяжелые потери. На «Громком» первый снаряд разорвался в машинном кубрике, проломил борт у ватерлинии и вывел из строя динамо-машину номер первый. Она тотчас остановилась. Водяная партия, руководимая лейтенантом Паскиным, поспешно заделывала пробоину пластырем. Едва работа была закончена, как ударом второго снаряда по тому же месту пластырь был вновь сорван. В пробоину хлынула вода. Скоро у «Громкого» образовался дифферент на нос. Вдруг все почувствовали, что миноносец как будто подпрыгнул и качнулся влево. Снаряд угодил в левую угольную яму. Навстречу судовому механику Саксу из кормовой кочегарки выползли со стоном ошпаренные кочегары. Оттуда слышался шипящий свист и валил густой пар. Среди кочегаров не было Боярова - он остался мертвым у топки. Пока выясняли, что у котла номер четвертый оказались перебитыми трубки, вышел из строя котел номер третий: у него был пробит паровой коллектор. Сакс приказал кочегарному квартирмейстеру Притводу! - Вывести оба котла! При двух оставшихся котлах носовой кочегарки «Громкий» сразу сбавил ход до семнадцати узлов. Теперь и второй миноносец приблизился к нему. Он вынужден был отбиваться на две стороны. С беспримерной храбростью матросы и офицеры вступили в неравную борьбу со стихией огня, воды и раскаленного железа. При уменьшившемся ходе им нельзя было отступать и неоткуда было ждать помощи. Загорелись каюта командира и шкиперская. Через большую пробоину в кают-компапии заливало водой кормовой патронный погреб. С каждой минутой положение корабля ухудшалось. Снаряды поражали людей. Однако не только здоровые, но и раненые не покидали своего поста, и все от командира до матроса выполняли свой долг. Они продолжали, выбиваясь из сил, тушить пожары, заделывать пробоины, стрелять из пушек и пулеметов. А бед¬ствиям не было видно конца. От новых пробоин совсем затопило оба патронные погреба - носовой и кормовой. Для сохранения патронов была пущена турбина от динамо-машины номер второй, но она не успевала откачивать воду. Подача патронов к орудиям прекратилась. Комендоры до¬стреливали последний запас их на верхней палубе. Занятый тушением пожаров старший офицер Паскин был очень удивлен тем, что стрельба из пушек все еще продолжает¬ся. По его расчетам, они должны были бы замолчать - о затоплении погребов он уже доложил командиру. - Чем это они стреляют? - спрашивал он встречных матросов, проходя по жилой палубе к носовому патронному погребу. И то, что он там увидел, превзошло все его ожидания. Люди по очереди спускались в затопленный погреб, как в плавательный бассейн, и выныривали с патронами. Никто не давал такого распоряжения, и вообще это было неслыханное дело, едва ли когда-либо практиковавшееся в истории морских сражений. Подойдя ближе, Паскин с удивлением разглядел показавшуюся из воды голову минно-артиллерийского содержателя Антона Федорова, который с начала боя был при подаче боевых припасов. За ним вслед всплыл с патронами матрос Молоков. Приготовился к погружению и третий человек. - Ну, скорей, швабра, тебе не привыкать по-вчерашнему купаться, - шутил над ним, пыхтя и отдуваясь, Ан¬тон Федоров. И голова бородача скрылась под водой. Пасхин знал, что окунулся машинный содержатель Ефим Папилов. Эта подача патронов из воды по инициативе самих матросов продлила огонь артиллерии и препятствовала неприятелю подойти ближе к «Громкому». Японцы так и не осмелились взять миноносец на абордаж и держались от него в пяти-восьми кабельтовых. Неприятелю он порой казался добитым, но этот умирающий корабль вдруг оживал и боль но огрызался. Дорого отдавали свою жизнь за родину му¬жественные моряки. Было видно, как на «Сирануи» не сколько раз русские снаряды сбивали боевой флаг, как сам миноносец загорался, выбрасывая пламя и дым, а иногда окутываясь паром, и как, наконец, он завертелся на месте, очевидно, лишившись рулевого управления. В полдень на «Громком» был сбит стопорный клапан котла номер второй. Ошпаренные паром кочегары едва ус пели выскочить из кочегарки. Их отправили в носовой кубрик на перевязку, но единственный фельдшер был уже тя жело ранен в спину, с переломом позвоночника. Раненые сами перевязывали друг друга. Некоторое время кочегары не могли спуститься в носовую кочегарку, наполненную горячим паром. С опасностью для жизни они все-таки вскоре проникли туда и подняли пар в котле номер первый. Миноносец хотя и малым ходом, но продолжал двигаться вперед. В начале первого часа на «Громком» остались в действии один котел, один пулемет, одна правая средняя 47-миллиметровая пушка, остальные пять были повреждены и замолчали. Число подводных пробоин увеличилось. Вода все прибывала, затопляя отсеки. Но ничто не устрашало людей, боровшихся за живучесть своего корабля «Громкий» все еще шел. Единственная пушка и пулемет стреляли. Паскин направился по верхней палубе для осмотра повреждений. Когда он па правом борту поравнялся с радиорубкой, расположенной на машинном кожухе, в ней paздался страшный треск. Тут же выскочил из нее человек, и Паскин увидел перед собой знакомую маленькую фигуру Таранца. Но курносое лицо радиста с выбитым глазом и оторванным ухом было неузнаваемо. Шатаясь и поднимая правую руку к изувеченной голове, он вытянулся и вскрикнул: - Ваше благородие... я... - Не окончив фразы, Таранец со стоном повалился на кожух. Один из японских миноносцев стал подходить к «Громкому», очевидно, намереваясь им овладеть. Но японцы ошиблись. На мостике стоял непоколебимый Керн, который, как и вся его команда, был полон решимости бороться до конца. Командир знал, что каждый его офицер и матрос ненавидят врага. Желая причинить больше вреда противнику, он повернул «Громкого» на «Сирануи» с целью его прота¬ранить. Тот, увидя решительный маневр Керна, отвернул от опасного положения и отступил. А «Громкому» не хва¬тало хода, чтобы его настигнуть. На этом повороте грот-мачта вместе с Андреевским боевым флагом полетела за борт. Командир приказал: - Прочно пришить гвоздями стеньговый флаг на фок-мачте. Пусть противник не подумает, что мы сдаемся. Сигнальщик Скородумов, всегда исполнительный и расторопный парень, скрылся внутри корабля и быстро вер¬нулся с молотком и гвоздями. Захватив флаг, он подбежал к фок-мачте, и, не задумываясь, начал карабкаться кверху, обхватывая мачту цепкими матросскими руками и ногами. На ожесточенную стрельбу неприятеля он не обращал внимания. С ловкостью акробата он взбирался все выше по стеньге до самого клотика. С мостика с тревогой смотрели на сигнальщика. Каждую секунду его могли ранить, и, падая с высоты, он разбился бы насмерть. А смельчак, словно в обнимку со смертью, на самой верхней части стеньги все-таки ухитрился выполнить задание. Над доблестным мино¬носцем снова развевался боевой флаг. Люди «Громкого» продолжали сражаться. Лейтенант Паскин знал свою дружную и стойкую команду, но и он, следя за действиями матросов, изумлялся их отваге. Из истории войн в его памяти сохранилось много разных примеров, прославивших на весь мир русское оружие. Защищая свое отечество, русская армия и флот всегда проявляли удивительную храбрость. Сам народ, если только его не подводило бездарное начальство, никогда не склонял головы даже перед сильнейшим врагом. Это издавна признавали лучшие полководцы всех стран. Но как мог¬ло то же самое случиться и в сражении «Громкого» с про¬тивником? Паскину хорошо было известно, что русско-япон¬ская война, затеянная царем и его сатрапами за концессии на реке Ялу, не была популярна в народе. И все же храбрость и мужество русских моряков со всей полнотой обна¬ружились и здесь. В неравном бою миноносец уже сильно пострадал от неприятельских снарядов. Однако его защитники держались с необыкновенным подъемом, с несокрушимой твердостью духа и преданности своему кораблю. Каза¬лось, что смерть товарищей не только не устрашала моря¬ков, но еще больше придавала им силы и решимости. Здесь героями были все: минеры, комендоры, кочегары, машинисты, рулевые, сигнальщики, фельдшер, офицеры и сам ко¬мандир. До конца Керн оставался на командном мостике, являя собою высокий образец командира. Его ничто не устрашало: ни вдвое сильный враг, ни убыль в людях, ни бедственное положение корабля, с каждой минутой терявшего свою жи¬вучесть. Из семнадцати кочегаров уцелел только один. Теперь командир мог совершить лишь один последний под¬виг. Он решил: не отдавать в руки врага даже этот разру¬шенный обломок, что до боя назывался миноносцем «Громкий». Мысль свою Керн выразил не сразу. Хладнокровно, словно собираясь пообедать, он обратился к старшему офи¬церу Паскину: - А который теперь час? - Половина первого, - ответил тот, недоумевая. Этот разговор был так далек от того, что происходило у них на глазах. У него возникло естественное подозрение: в здравом ли уме его начальник? Паскин, впрочем, устыдился своего предположения. Размеренно, как на учении, Керн отчеканил распоряжение: - Я решил утопить миноносец. Открыть кингстоны. Заделку пробоин прекратить. Выбросить за борт сигнальные и секретные книги, шифры и денежный ящик. Всем надеть спасательные нагрудники. Паскин сбежал с мостика. Сигнальщик Скородумов привязывал к книгам крышку от горловины угольной ямы для потопления их. Мичман Потемкин с комендором Жижко и матросом Салейко выбивали обратно пробки из пробоин. Судовой механик Сакс с машинистами открывали кингсто¬ны и клинкеты, перерубали трубы, чтобы вода проникала из одного отсека в другой. Морякам больно было своими руками разрушать собственный корабль, но еще было бы больнее, если бы он достался врагу. И когда все, что нужно для затопления миноносца, по приказу Керна, было сделано, команда вышла наверх. Здо¬ровые люди из винтовок стреляли в приближающегося про¬тивника. Мичман Потемкин командовал действиями единственной пушки. Лейтенант Паскин направился к мостику. Но он не дошел до командира с докладом и упал на палубу, тяжело раненный в правую ногу. Навстречу ему подбежал штурман Шелашников и сделал ему перевязку. Но скоро Паскин получил второе ранение в левый бок, и его перенесли па ют. Оттуда, лежа, он продолжал давать советы мичману Потемкину и сноситься через него с коман¬диром. А тот, видя, что миноносец осел на два фута и доживает последние минуты, наконец распорядился: - Команде спасаться! Спустили вельбот, но он оказался продырявленным осколками. За его борта держались раненые, а здоровые в спасательных нагрудниках бросались в воду. Командир открыто продолжал стоять на мостике. На его глазах погибал родной корабль, и гасли человеческие жизни. Что творилось в этот момент в душе Керна? Об этом никто и никогда не узнает, как нельзя узнать содержание письма в запечатанном конверте. Одно только можно сказать, что даже нависшая смерть над ним не могла смутить воли и разума командира. Верный лучшим боевым традициям вели¬кого русского народа, он по-прежнему был спокоен. Теперь у него была лишь одна забота - спасти людей. Рядом с ним на мостике задержались штурман Шелашников и рулевой Нестеровский. На юте к раненому лейтенанту Паскину по¬дошел мичман Потемкин. Вдруг мостик опустел, словно там никого и не было. Не понимая, в чем дело, мичман Потем¬кин вбежал туда по трапу. На мостике лежали трое: убитый наповал рулевой Нестеровский, штурман Шелашников и еле живой командир Керн с вырванным боком. Смуглое лицо его еще больше потемнело. Видно было, как исчезали в нем последние признаки жизни, но он, медленно закрывая гла¬за, словно от непомерной усталости, успел проговорить: - Я умираю. Примите командование. Это были его последние слова. Комендор Капралов, как бы мстя врагу за командира, выстрелил последним патроном из единственной пушки и прыгнул за борт. Лишь после того как «Громкий» окончательно замолчал, неприятельские миноносцы осмелились подойти к нему бли¬же. На них сыграли отбой, и две шлюпки направились к борту «Громкого». Из семидесяти трех человек его команды только двадцать один остались невредимыми. А остальные были убиты или ранены. Японцы старались скрыть разрушения на своих кораб¬лях и не пустили пленных во внутренние помещения. Но можно было судить, как велик был разгром, если наши моряки, подплывая, заметили только у одного «Сирануи» более двадцати пробоин. Вся его верхняя палуба, где раз¬местили пленных, исковерканная и развороченная, была забрызгана кровью. Валялись бесформенные куски железа, зияли дыры и обгорелые обломки, как после пожара.. «Сирануи» еле держался на воде. В таком состоянии находил¬ся и другой неприятельский миноносец. «Громкий», покачиваясь на морской зыби, кренился и продолжал глубже оседать в воду. Русские моряки не спускали глаз с боевого флага. А он вместе с мачтой кло¬нился к морю и, развеваясь, как бы посылал прощальный привет тем, кто так самоотверженно его защищал. Миноносец, перевертываясь на правый борт, накрыл своим изби¬тым корпусом, словно памятником, тела мертвецов. Про¬шла еще минута, и над исчезнувшим кораблем зак
Крейсерский отряд контр-адмирала Энквиста По инструкции Рожественского, данной задолго до сражения, наши крейсеры при встрече с японским флотом должны были выполнять обязанности: «Изумруд» и «Жемчуг» охраняют свои броненосцы от минных атак, разведочный отряд - «Светлана» (под брейд-вымпелом капитана 1-го ранга Шеина, «Урал» и «Алмаз» - защищают транспорты; «Олег» (под флагом контр-адмирала Энквиста), «Аврора», «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах» также защищают транспорты и в случае надобности действуют самостоятельно, помогая главным нашим силам. Но 13 мая Рожественский распорядился, чтобы «Донской» и «Мономах» состояли только при транспортах. В распоряжении Энквиста для самостоятельных действий остались всею два крейсера. Эти крейсеры и все остальные суда имели предписание держаться в бою на стороне броненосцев, противоположной противнику, вне перелетов его снарядов. В день сражения, 14 мая, когда нажали появляться на горизонте неприятельские разведочные корабли, Энквист находился на мостике. Смотря на них, адмирал обратился к своим помощникам: - Конечно, нам следовало бы эти разведочные суда про¬гнать, а еще лучше - утопить их. Но хорошо ли будет, если мы это сделаем без приказания начальника эскадры? Командир «Олега» Добротворский согласился с ним и добавил: - Да, он, наверное, не одобрит такого действия. Может быть, у него имеются особые планы. Нам ничего не известно. Поэтому своим самостоятельным движением мы можем принести только вред его замыслам. Когда слева появились главные силы противника, наши крейсеры и транспорты по сигналу Рожественского увеличили ход и перешли на правую сторону колонны броненосцев. Впереди транспортов стали «Олег» и «Аврора», в хвосте - разведочный отряд, слева - «Донской», справа - «Мономах». Началось сражение главных сил. С востока приблизился кабельтовых на сорок японский легкий крейсер «Идзуми» и открыл стрельбу по транспортам. Но под действием русского огня он скоро удалился. Через полчаса с «Олега» увидели, что с юга направляются к транспортам, догоняя их, третий и четвертый боевые отряды противника. В состав этих отрядов входили бронепалубные крейсеры: «Кассаги» (под флагом вице-адмирала Дева), «Читосе», «Отава» и «Нийтака»; затем - «Нанива» (под флагом вице-адмирала Уриу), «Токачихо», «Акаси» и «Цусима». Они открыли огонь по нашим концевым транспортам и крейсерам. - Надо выручать своих, - промолвил контр-адмирал Энквист. Но Добротворский и без него уже сделал соответствующее распоряжение. «Олег» повернул в сторону японцев. За ним пошли «Аврора», «Донской» и «Мономах». - А хорошо ли будет? - задал свой обычный вопрос Энквист. - Это потом увидим, - недовольно ответил Добротворский. С противником сражались на контркурсах, на расстоянии, не превышавшем тридцати кабельтовых. Здесь японские суда стреляли не так метко, как главные их силы. Однако русские крейсеры и транспорты сразу же начали нервничать и терять строй. Вскоре противник повернул и продолжал бой на параллельных курсах. К месту сражения подошел пятый боевой отряд: «Ицукусима» (под флагом вице-адмирала Катаоко), «Чин-Иен», «Мацусима» и «Хасидате», а немного позже - шестой отряд: «Сума» (под флагом контр-адмирала Того-младшего), «Чиода», «Акицусима» и «Идзуми». Неприятельские силы удвоились. С этого момента русские стали нести жестокое поражение. Транспорты кучей шарахались во все стороны. Крейсеры, избегая столкновения с ними, все время меняли курс. Движения русских судов настолько были запутаны, что если бы их пути изобразить чертежами на бумаге, то получились бы удивительные узлы и петли. Пока среди транспортов и крейсеров происходило смятение, колонна броненосцев значительно ушла вперед. В стороне от них плыл флагманский корабль «Суворов», Отзывчивый Энквист, увидев его, распорядился направить «Олега» и «Аврору» к нему на помощь. Это было первое решительное действие адмирала. Но когда сближались с «Суворовым», то заметили, что к нему подходят свои броненосцы. «Олег» и «Аврора» повернули обратно к транспортам. За этими двумя крейсерами увязались «Изумруд» и «Жемчуг», до сих пор находившиеся около броненосцев. Четыре неприятельских боевых отряда, имея явное преимущество на своей стороне, энергично обстреливали русские транспорты и крейсеры. «Олег» и «Аврора» получили по нескольку пробоин у ватерлинии, и некоторые их отделения были затоплены водой. Особенно опасно было положение «Олега». В его правый борт попал неприятельский снаряд и перебил проволочные тросы подъемной тележки с боевыми патронами. Она с грохотом рухнула вниз. В патронном погребе начался пожар. Подносчики снарядов с воплем бросились из погреба к выходу. Наверху каждый был занят своим делом, никто и не подозревал, что крейсер повис над пропастью. Он мог в один момент взлететь на воздух; но его случайно спасли два человека. Рядом с горевшим погребом находился центральный боевой пост. Оттуда сквозь отверстия заклепок, вбитых в переборке, рулевой боцман¬мат Магдалинский заметил красные отблески. Он застыл от ужаса, понимая, что всем грозит гибель. В следующую секунду, словно подброшенный вихрем, он ринулся в жилую палубу. Как будто ток высокого напряжения сотрясал его руки, державшие шланг. Хрипели стремительные струи воды, направленные на очаг огня. На помощь рулевому боцману прибежал из поста гальванер. Не замечая его, Магдалинский с исступлением во всем теле косил водой огненные снопы пожара. Пламя утихало, из люка поднимались клубы пара. «Олег» был спасен от взрыва и продолжал стрельбу. Вернувшись на центральный пост, Магдалинский сказал гальванеру: - Значит, живем еще. В «Жемчуг» попало несколько случайных снарядов еще раньше, когда он находился около главных сил. «Светлана» села носом, но продолжала поддерживать огонь. Русские крейсеры, действуя разрозненно, без определенного плана, толпились на одном месте, как будто никогда и не были военными кораблями. Создавалось впечатление полной неразберихи. «Урал» навалился носом на корму «Жемчуга», по¬мял ему лопасти правого винта и разломал заряженный минный аппарат. Мина упала в воду, но не взорвалась. Вскоре «Урал» был настолько поврежден снарядами, что поднял сигнал о бедствии: «Имею пробоину, которую не могу заделать своими средствами». Спасением людей с этого судна занялись буксирные пароходы «Русь» и «Свирь» и транспорт «Анадырь». Японцы продолжали их обстреливать. В суматохе, под градом падающих снарядов, «Анадырь» протаранил борт «Руси», и она быстро погрузилась на дно. Ее экипаж успел перебраться на «Свирь». Плавучая мастерская «Камчатка», получив повреждение в рулевом приводе, лишилась спо-собности управляться. «Урал», раньше времени покинутый экипажем, еще более двух часов качался на волнах и не тонул. Если бы японцы знали это, они могли бы взять его на буксир и привести в свою ближайшую базу. Но они и не подозревали, что на нем не осталось, ни одного человека. Этот крейсер был потоплен случайно проходившими мимо главными силами противника. При таких условиях крейсеры и транспорты были обречены на гибель, если бы случайно не подошли к ним свои броненосцы. Главные силы противника потеряли их, и они, направляясь на юг, прошли между своими крейсерами и японскими. В это время существенно пострадал противник. «Кассаги» под конвоем «Читосе» удалился с места сражения. Вышел из строя «Мацусима» и не мог присоединиться к своему отряду до темноты. Получили повреждения «Токачихо» и «Нанива». Около шести часов японские крейсеры вышли из боя и скрылись в юго-западном направлении. Русские броненосцы снова повернули на север и снова встретились с главными неприятельскими силами. Это был последний час артиллерийской дуэли. Позади своих броненосцев, слева, кабельтовых в тридцати, держались наши крейсеры. Не имея около себя противника, они успели оправиться и по сигналу Энквиста выстроились в кильватерную линию, по сторонам которой нелепо расположились транспорты. Слева, поодаль, собрались миноносцы. Один из них, Безупречный», полным ходом пронесся к концевым броненосцам, держа на мачте сигнал: «Адмирал Рожественский передает командование адмиралу Небогатову. Идти во Владивосток». Этот сигнал отрепетовал «Олег» и другие крейсеры. При заходе солнца, когда главные неприятельские силы удалялись к своим берегам, на горизонте показались отряды японских миноносцев. Наши броненосцы, теряя строй, бросились от них влево, и пошли на юг. Крейсеры, миноносцы транспорты тоже повернули на шестнадцать румбов оказались впереди броненосцев. Быстро темнело. Начались минные атаки. Наступил момент, когда главные наши силы больше всего нуждались в помощи крейсеров. Если они днем не принесли никакой пользы ни транспортам, ни броненосцам, то хотя бы теперь должны были проявить себя. Но еще во время пути на Дальний Восток мы все, начиная с командующего эскадрой и кончая последним матросом, были уверены в том, что для нас опасны не столь¬ко артиллерийские бои, сколько минные атаки. Сказалось это и теперь. По распоряжению командира Добротворского, «Олег», находясь головным, дал полный ход. За флаг¬манским кораблем могли поспеть только «Аврора» и «Жемчуг», Крейсеры «Дмитрий Донской», «Владимир Мономах» и подбитая, с сильным дифферентом на нос «Светлана» быстро стали отставать. «Изумруд» вернулся к своим броненосцам. «Алмаз» помчался к японским берегам, рассчитывая, что вблизи них безопаснее следовать во Владивосток. В разные стороны направились миноносцы и транспорты. С наступлением темноты эскадра перестала существовать, разбившись на отдельные самостоятельные отряды и единицы, «Олег» развил ход до восемнадцати узлов, оставляя по¬зади себя грохот канонады. В темноте трудно было разобрать, кто в кого стреляет. По временам появлялись вблизи неприятельские миноносцы и пускали мины. Крейсер спасался от них перекладыванием руля с борта на борт. Энквист беспокоился: - Мы развили такой сильный ход, что можем разлучиться с броненосцами. Хорошо ли это будет? Добротворский уверенно ответил: - Иначе, ваше превосходительство, японцы нас взорвут. Мы должны принимать атаку не бортами, а кормой, чтобы струей и водоворотами отбрасывать мины. Этого требует морская тактика. Адмирал согласился с ним и на время замолчал. А когда ночь перестала грохотать орудиями, он снова заговорил: - Надо бы нам повернуть обратно. Как вы думаете? Добротворский возразил: - Мы можем встретиться со своими броненосцами. Ведь они идут позади одним с нами курсом. В темноте они примут нас за неприятеля. Достаточно нескольких снарядов, чтобы уничтожить наш картонный крейсер. Однако адмирал не мог примириться с доводами командира и становился все настойчивее. Боевой приказ, гласивший, что все суда должны пробиваться во Владивосток, не выходил у него из головы. Командиру пришлось подчиниться ему. За вечер отряд крейсеров дважды пытался по¬вернуть на север, но каждый раз натыкался на неприятель¬ские миноносцы. Около девяти часов перед ним засверкали десятки разбросанных огней, принадлежавших, вероятно, рыбачьим судам. - Вся японская эскадра преследует нас, - тревожно заговорили на мостике. После этого твердо решили идти на юг. Но адмирал был недоволен таким решением и продолжал сокрушаться. Добротворский успокаивал его: - Собственно говоря, зачем нам идти во Владивосток? Будучи еще в Камранге, я слышал, что он отрезан с суши японцами. Кроме того, в приказе Рожественского прямо сказано, что пробиваться на север мы должны только соединенными силами. Mы не имеем права нарушить этот приказ. Наконец, ваше превосходительство, вы сами видели, что эскадра повернула на юг. С гибелью нескольких броненосцев прорыв во Владивосток потерял всякий смысл. Очевидно, эскадра отступает в Шанхай, где остались шесть наших транспортов. А те корабли, которые вздумают самостоятельно пробиваться на север, будут уничтожены. Это для меня не подлежит никакому сомнению. А раз так, то лучше интернироваться в нейтральном порту, чем губить остатки нашего флота. Энквист вздохнул и ничего не сказал. Под утро «Олег» уменьшил ход до пятнадцати узлов. Минные атаки прекратились. Внутри крейсера происходили работы по заделыванию пробоин в корпусе и выкачиванию воды из помещений. На рассвете 15 мая увидели, что с «Олегом» оказались лишь «Аврора» и «Жемчуг». На горизонте не замечалось ни одного дымка. Чтобы сэкономить уголь, убавили ход до десяти узлов. Начали выяснять, сколько вышло из строя людей: на трех крейсерах убиты тридцать два и ранены сто тридцать два человека. В полдень адмирал перенес свой флаг на «Аврору» и перевел туда свой штаб, состоявший из флагманского штурмана де Ливрона, старшего флаг-офицера фон Дена и младшего - Зарина, нескольких сигнальщиков и вестовых. Энквист решил взять крейсер под свое командование, так как командир «Авроры», капитан 1-го ранга Егорьев, был убит, а заменивший его старший офицер Небольсин тяжело ранен. В три часа легли на курс зюйд-вест 48, и пошли восьмиузловым ходом, направляясь в Шанхай. Больше адмирал ни разу не задавал своего обычного вопроса: «А хорошо ли это будет?» Наоборот, он успокаивал себя и своих подчиненных: - Возможно, что завтра эскадра догонит нас. Мы не идем, а ползем. А она, на-верное, развила ход не меньше двенадцати узлов. Утром 16 мая адмиралу доложили, что сзади, на горизонте, показался какой-то небольшой пароход. Вскоре выяснилось, что это идет в Шанхай «Свирь». Крейсерский отряд застопорил машины. Часов в девять утра пароход приблизился к «Авроре». Энквист, находясь на мостике, схватил рупор и, приложив его к губам, крикнул на «Свирь»: - Капитан! Где наша эскадра и что с нею? Ему громко и отчетливо ответил лейтенант Ширинскпй-Шихматов, снятый с погибшего «Урала»: - Вам, ваше превосходительство, лучше знать, где наша эскадра! Энквист беспомощно опустил рупор и покраснел. Он понял, что офицеры смотрят на него, как на дезертира, убе¬жавшего с поля сражения. Смущенный, ни на кого не гля¬дя, он тихо распорядился: - Пусть «Свирь» идет в Шанхай и оттуда вышлет нам транспорт с углем. Мы направимся с отрядом в Манилу. Американские власти отнесутся к нам лучше, чем китайские: мы исправим повреждения не разоружаясь. Адмирал сошел с мостика и заперся в своей каюте. Отряд крейсеров дал экономический ход и взял курс к Филиппинским островам. Через несколько суток отряд крейсеров («Олег», «Аврора», «Жемчуг») встал на якорь в манильской бухте.
Крейсер I ранга «Владимир Мономах» Утром 14 мая по сигналу адмирала Рожественского па крейсере «Владимир Мономах», как и на других кораблях, пробили боевую тревогу и зарядили орудия боевыми снарядами. Вскоре эскадра вступила в перестрелку с японскими разведочными судами. «Владимир Мономах», находясь в это время по другую сторону русской боевой колонны, огня по ним не открывал. Вскоре по сигналу адмирала Энквиста «Владимир Мономах» вступил в кильватер «Дмитрию Донскому» и открыл огонь по неприятельским крейсерам. Он стрелял до¬вольно метко, но сам страдал мало. Японцы, стараясь сначала выбить лучшие русские корабли, не интересовались старым крейсером. И все нее около четырех часов он только случайно спасся от гибели. Разорвался снаряд у носового элеватора шестидюймовой артиллерии. Из элеватора вырвалось ярко-желтое пламя и, ослепляя, закудрявилось, как гребень волны. Это загорелся порох в погребе. Матросы, находившиеся внизу, заметались от ужаса. Только двоим из них удалось нырнуть в шахту, откуда они, ударяясь головами о скобы трапа, спешили выбраться наверх. Остальные были обречены на смерть. Некоторые прижались по углам и, закрыв руками лица, задыхались в атмосфере раскаленных газов. Трое, ближе стоявшие к элеватору, сразу же были охвачены огнем. Предстояло всем оставшимся в погребе заживо быть зажаренными. Еще один момент - и весь крейсер со страшным грохотом погрузился бы в морскую пучину. Но неожидан¬но со стен и потолка погреба брызнул искусственный дождь. Из угла, у самой палубы, забил могучий фонтан, разбрасывая широкие струи воды. Огонь погас. Жар спадал. Люди стали дышать свободнее. Через минуту-другую матросы, истерзанные, в обгорелых лохмотьях, с волдырями на ко¬же, находясь по пояс в воде, двинулись к выходу из погреба. Выбравшись на батарейную палубу, они все пошли в перевязочный пункт, все еще не понимая, кому обязаны своим спасением, На корабле во время сражения часто случается, когда избавление всего экипажа от гибели зависит от находчивости и смелости одного человека. На «Мономахе» таким человеком оказался трюмный старшина, заведующий затоплением патронных погребов по правому борту. Трюмный старшина в момент взрыва неприятельского снаряда стоял вблизи злополучного элеватора, держа в руке большой ключ от клапанов затопления. Это был высокий и жилистый человек, молчаливый, с черными как ночь, глазами. Вырвавшееся из элеватора пламя заставило его вздрогнуть, но он не растерялся, никуда не убежал, а сейчас, же начал действовать. Клапаны затопления ему хорошо были известны. Несколькими энергичными поворотами ключа то в од¬ном из них, то в другом он избавил от гибели крейсер и все его население, в том числе и себя. До конца дневного боя «Мономах» понес незначительные повреждения. В левом борту зияла лишь одна пробоина. Взрывом снаряда разрушило обе каюты кондукто¬ров. Наверху были повреждены некоторые шлюпки, пере¬биты переговорные трубы, уничтожены фонари Табулевича, порваны фалы. Крейсер отделался пустяками. Из его личного состава вышло из строя лишь несколько человек. С наступлением ночи против «Мономаха» начались минные атаки. Он удачно от них отбивался. В начале девятого часа к нему приблизился какой-то миноносец. С крейсера, приняв его за противника, открыли по нему огонь. Миноносец показал свои позывные, и стрельба прекратилась. Это был «Громкий». Около девяти часов за кормою, по направлению правой раковины, наметились три низких силуэта. Это были ми¬ноносцы, но чьи? Догоняя крейсер, они шли сближающимся курсом. По ним открыли огонь. Один из них пока¬зал какие-то световые сигналы. На крейсере заколебались: одни уверяли, что это неприятельские миноносцы, другие утверждали, что - русские. Командир Попов, повысив голос, закричал: - Что вы делаете? Зачем стреляете в свои миноносцы? Немедленно прекратить огонь! И вообще не открывать его без моего разрешения! На шкафуте и на шканцах это приказание немедленно было исполнено, но с полуюта продолжали стрелять. Туда, сбежав с мостика, направился подполковник Маневский. Вскоре послышался его голос: - Миноносцы русские... Командир запретил... Миноносцы приближались к крейсеру. Теперь их было только два. Куда же девался третий? Только после дога¬дались, что он отделился от других и ближе подошел к корме «Мономаха». Клетки с курами, стоявшие ярусами на полуюте, заслонили этот миноносец от человеческих взоров. Его увидели, когда он, вынырнув из-под кормы и очутившись, справа, почти рядом с крейсером, дал на мгновение огненную вспышку. Раздались крики «банзай», от которых у каждого русского моряка, находившегося наверху, сжалось сердце и остановилось дыхание. Ночь, ветреная и бесприютная, взорвалась заревом и стала еще более мрачной. Раненный насмерть, крейсер сразу лишился освещения и беспомощно закачался над бездной. Потом начал крениться на правый борт. Миноносец, пустивший мину, сейчас же был уничтожен носовыми орудиями. Минуты через две-три на крейсере наладили электрическое освещение. Выяснилось, что пробоину он получил с правого борта, во вторую угольную яму, но своими от¬ветвлениями она захватила первую и третью угольные ямы. В жилом помещении разошлась по швам броневая палуба и от нее оторвались некоторые пиллерсы. Перебор¬ка, граничившая с передней кочегаркой, выпучилась и дала трещины, пропускавшие воду. Котел № 1 немедленно пришлось вывести из строя. Вентиляционные трубы, проходившие через угольные ямы, были также повреждены и начали пропускать воду в заднюю кочегарку. На верхней палубе люди возились над тем, чтобы под¬вести пластырь под пробоину. Старания их оказались напрасными. Были пущены в работу все водоотливные средства, но крен «Мономаха» продолжал увеличиваться. Вахтенный начальник, лейтенант Мордвинов, будучи, как всегда, порядочно пьяным, громко произнес: - Гуси Рим спасли, а эти проклятые куры крейсер погубили! Командир на это ничего не ответил. Удрученный, воз¬можно считавший себя виновником этого события, он мол¬чал. Склянки давно отбили десять часов. Он устал, устал до изнеможения. И привычка вовремя ложиться спать брала верх. Наконец, он заявил своим офицерам: - Я пойду к себе в каюту. Если что-нибудь случится, доложите мне. Когда он сошел с мостика, подполковник Маневский, обращаясь к своим коллегам, спросил? - Что же это еще может случиться? Кто-то подавленно ответил ему: - Скоро начнем переселяться на морское дно. Японцы продолжали преследовать крейсер. Но теперь, при отсутствии на мостике командира, старшему артиллеристу Нозикову уже никто не мешал. Даже в такой обстановке, когда подорванное судно захлебывалось водою, он сумел отбить еще пять минных атак и нанести противнику повреждения. Положение крейсера все ухудшалось. Около двух часов ночи вода, проникая через угольные ямы, появилась в машине. Казалось, что старое судно, словно истлевший парус, расползается на части. Все котлы передней кочегарки из действия были выключены. Пока машины работали, решили использовать время на приближение к берегу, чтобы спасти экипаж. Повернули на запад, к корейским берегам. Утром не сразу узнали, что перед людьми открылся остров Цусима. Крейсер, сопровождаемый контрминоносцем «Громкий», направился к берегу. Крен в это время дошел до четырнадцати градусов. Мотыли правой машины работали в воде. К этому же острову приближалось еще какое-то судно. Вскоре по его позывным узнали, что это был броненосец «Сисой Великий». С него просигналили лучами прожекто¬ра: «Прошу принять команду». На это «Владимир Мономах» ответил: «Через час сам пойду ко дну». Командир «Мономаха», капитан 1-го ранга Попов, был уже на мостике и распоряжался. Он был менее утомлен, чем его помощники, - ночью ему удалось несколько часов соснуть. Он приказал «Громкому» отправиться в распоряжение «Сисоя Великого». Миноносец помчался по назначению. Когда он приблизился к «Сисою», тот в это время, имея задний ход, еле двигался к гористой полосе Цусимы. Накануне в дневном бою он получил в носовую часть несколько подводных пробоин. Форштевень его настолько погрузился в море, что вода дошла до передней башни. Избитый, обгорелый, с под¬веденными под пробоины пластырями, он имел такой вид, словно побывал в перевязочном пункте. Грузная корма великана, подорванная в ночных атаках миной, была при¬поднята. Он не шел, а барахтался, бурля винтами воду, как будто стремился вырваться на поверхность моря. На горизонте показались неприятельские суда. Командир «Сисоя Великого», капитан 1-го ранга Озеров, надеясь на их помощь в спасении людей, отослал свой миноносец обратно к крейсеру. «Громкий», развивая ход, густо задымил всеми четырьмя трубами. Часа через два «Владимир Мономах» остановился в четырех милях от острова и стал спускать уцелевшие шлюп¬ки, чтобы переправить на берег команду. В это время на горизонте показался японский миноносец «Сирануи», а за ним - вспомогательный крейсер «Садо-Мару». «Владимир Мономах» стоял на одном месте, наполняясь водою. «Садо-Мару» произвел в него несколько выстрелов, но он не ответил на это. На спущенных с него шлюпках разместились около двухсот пятидесяти человек и направились берегу. Приблизился еще неприятельский вспомогательный крейсер «Маншю-Мару». При виде противника старший артиллерист Новиков обеспокоился и скомандовал: - Прислуга, по орудиям! Двадцать шесть кабельтовых! Но командир рассердился и закричал: - Не стрелять! Там могут быть русские, подобранные из воды. Спасаться! Я приказываю продолжать спасаться! И, обращаясь к старшему артиллеристу, сказал строго официальным тоном: - Лейтенант Нозиков! Я вам запрещаю стрелять. Да и снарядов у нас почти не осталось. Команда, прыгая за борт, спасалась на плотах, анкерах, буях и пробковых поясах. «Садо-Мару» и «Маншю-Мару», приблизившись к русскому крейсеру, спустили шлюпки и стали подбирать людей. Одна из них пристала к борту «Мономаха». На его палубу поднялись японцы, чтобы овладеть им, но сейчас же убедились, что крейсер, наполненный водою, едва держится на поверхности моря. Они ограничились только тем, что взяли в плен командира Попова и старшего офицера Ермакова и направились к «Садо-Мару». Плавающих людей продолжали спасать японские шлюпки и свой баркас № 2. На него вытащили из воды лейтенанта Нозикова. Этот баркас уже сделал один рейс и теперь вторично пристал к борту «Маншю-Мару». Пленные офицеры и матросы быстро поднялись на палубу неприятельского судна. На баркасе остались лишь лейтенант Нозиков и два матроса. Они не хотели выходить. К ним спустились два японских квартирмейстера с ружьями за плечами. Один из японцев крикнул по-русски: - Марш на падубу! Другой достал из-под кормовой банки какой-то сверток и стал развертывать его. Это оказался баркасный Андреевский флаг. Японец успел только улыбнуться своей находке: Новиков левой рукой выхватил у него флаг, а правой - обнажил свою саблю. На момент противник растерялся. Флаг вместе с пронзившей его саблей полетел в воду и затонул. Сейчас же и сам Нозиков, получивший в плечо удар ружейным прикладом, свалился на банку и стиснул от боли зубы. Потом его насильно втащили на палубу «Маншю-Мару». «Владимир Мономах» затонул около 10 часов 20 минут 15 мая 1905 года в точке с координатами 34°32' с.ш., 129°40' в.д.
Крейсер 1-го ранга «Светлана» Среди кораблей 2-й эскадры один особенно отличался красивой осанкой корпуса, роскошной отделкой внутренних помещений и чистотой. Это был крейсер 1-го ранга «Светлана». Она строилась на французской верфи и предназначалась исполнять роль вооруженной яхты для вели¬кого князя генерал-адмирала Алексея Александровича. Строители ее мало обращали внимания на то, чтобы она была сильной в боевом отношении. Им и в голову не при¬ходило, что когда-нибудь ей придется участвовать в сражении. Поэтому главной их заботой было создать всякие удобства для высокого лица и его близких. И только после того, как она лет шесть проплавала, ее стали в начале войны до-вооружать артиллерией. На ней уже имелось шесть шести¬дюймовых орудий. К ним прибавили еще четыре 75-милли¬метровых пушки и четыре 47-миллиметровых и устроили для них погреба. Несмотря на переоборудование, «Светлана» не превратилась в хорошее боевое судно. Она, включенная в состав 2-й эскадры, продолжала оставаться яхтой. На ней сохранились и все яхтинские традиции. Несколько тысяч миль прошли от родных берегов, а на этой трехтрубной краса¬вице все надстройки на верхней палубе, внутренние лабиринты и роскошные каюты блистали безукоризненной чистотой. На это тратили матросы невероятные усилия. При погрузке угля пыль от него, облаком застилавшая корабль, каждый раз черной пудрой ложилась на фешенебельной отделке кают. Ничто не могло остановить начальство в требованиях наведения лоска - ни военное время, ни океан¬ские штормы, ни трудности похода, ни тропическая жара. Каждый день на «Светлане» драили медные части, мыли переборки с мылом и содой, натирали палубы песком, скребли и подкрашивали разные части, словно готовились к высочайшему смотру. Особенно старались навести чистоту в великокняжеских каютах и салоне, отличавшихся великолепием яхтинской отделки. Матросы ворчали: - Идем на войну, а точно горничные убираем здесь барские хоромы. - Чтобы сдохнуть тому, для кого эти светелки понастроили. Во время похода к «Светлане» прибавили еще одну бывшую яхту наместника Дальнего Востока адмирала Алексеева - крейсер 2-го ранга «Алмаз» и вспомогательный крейсер «Урал» и назвали все эти судна разведочным отрядом. Других обязанностей они и не могли нести. «Алмаз» был вооружен двенадцатью мелкокалиберными пушками. «Урал», переделанный из немецкого полупассажирского парохода во вспомогательный крейсер, был величиной почта равен броненосцу - десять тысяч пятьсот тонн водоизмещением. Но эта железная громада, издалека грозная по внешнему виду, имела всего лишь две шестидюймовых пушки. Это сводило к нулю боевое значение такого большого корабля, который мог быть только хорошей мишенью для неприятельских снарядов. Любой миноносец из 2-й эскадры, водоизмещением в тридцать раз меньше, был в боевом отношении более ценным, чем «Урал». Перед другими судами эскадры у него было единственное преимущество - это мощный беспроволочный телеграф, какого не было на одном корабле у японцев. Но и это преимущество Рожественский не использовал, как следует, не разрешив ему перебивать телеграммы с разведочных японских судов. Разведочный отряд возглавляла «Светлана». На ее мачте развевался брейд-вымпел капитана 1-го ранга Шеина. Но этому отряду, ни разу не поручалось не только глубокой, но и вообще никакой разведки. Он держался от эскадры не дальше видимости флажных сигналов. Получалось, что подобные корабли были включены в состав 2-й эскадры только для счета, чтобы увеличить число ее вымпелов. Так «Светлана», сохранив яхтинские традиции, дошла до Цусимы, чистенькая, сияющая блеском роскошных внутренних помещений. В день боя разведочный отряд, возглавляемый ею, казалось бы, больше всего должен был про¬явить себя. На нем лежала обязанность раньше других разглядеть противника и вовремя донести о нем. Так дела¬ли японцы, такое поручение дал бы разведочному отряду каждый разумный командующий эскадрой. А здесь вышло все наоборот. В восемь часов утра Рожественский распорядился, чтобы «Светлана», «Алмаз» и «Урал», выдвинутые на несколько кабельтовых вперед эскадры, были переведены в тыл, обеспеченный уже другими крейсерами. Нелепость такого распоряжения понималась всеми. Разведочный отряд не знал, что он должен будет делать во время боя. И только в двенадцать часов дня он получил по сигналу новый приказ командующего - охранять транспорты. Это уже было полной несуразностью. При появлении главных сил на «Светлана» открыла огонь по неприятелю вместе с другими кораблями. Сначала неприятельский отряд, нападавший на русские транспорты, состоял только из четырех судов, а по¬том присоединились к ним еще двенадцать штук. Конечно, «Светлана», «Алмаз» и «Урал» сразу были бы раздавлены, если бы к ним не подоспел отряд адмирала Энквиста. На некоторое время спасали положение его четыре крейсера: «Олег», «Аврора»», «Дмитрий Донской» и «Владимир Мономах». Все равно на стороне противника было огромнейшее преимущество. И все же «Светлана» долго оставалась невредимой. И только в три часа она получила удар, повлекший ее к дальнейшим бедствиям. Перед этим командир на всякий случай приказал при¬готовить крейсер к взрыву. Минеры принесли в носовое минное отделение гальваническую батарею, провода и запалы. Они приспособили их через люк в погреб с пироксилином, которого было там около тонны. Здесь находи¬лись - заведующий бомбовыми погребами прапорщик по морской части Свербеев, радиотелеграфист Смирнов, два ми¬нера и четыре машиниста. Не успели они разойтись, как крейсер сильно качнуло на правый борт. Это раздался залп своих батарей. И в тот же момент по всему минному отделению с грохотом блеснул ослепительный свет, и зазвене¬ли, ударяясь о железные переборки, осколки от разорвав¬шегося неприятельского снаряда. С левого борта в пробои¬ну, которая оказалась ниже ватерлинии, хлынули, как из прорванной запруды, сильные потоки воды. Люди бросились к выходу, с трудом преодолевая ее напор. Радиотелеграфист успел крикнуть в люк бомбового погреба: - Спасайся! Скорее спасайся! И сам тоже направился к трапу, по которому минеры уже взбирались наверх. В этот момент ему пришла мысль - задраить люки бомбовых погребов. Он ринулся назад. Но тут, же донеслись до него крики людей, оставшихся там, внизу. Они все погибнут, если он задраит люки. Пришлось ему отказаться от своего намерения. Смелый и решительный, он, однако, в напряженной обстановке упустил из виду, что матросы могут выбраться из погребов по трубам элеваторов. Кроме него, в минном отделении оставался еще прапорщик Свербеев. Этот человек страдал болезнью ног, никак не мог добраться до трапа и, сшибленный водою, беспомощно барахтался в ней. А она, разливаясь, грозно бурлила, перели¬валась через комингсы и с ревом затопляла погреба. Ближ¬няя динамо-машина работала уже в воде, с каким-то захлебывающимся и хрипящим клекотом разбрасывая брызги. Все это создавало такой шум, точно низвергался с огромнейшей высоты водопад. Прапорщик выбился из сил. Смирнов схватил его за воротник кителя и поволок к трапу. Навер¬ху, опомнившись и еле выговаривая слова, Свербеев сказал: - Спасибо за спасение. Если останусь жив, половину своего имения тебе откажу. - Теперь некогда об этом думать, - сказал Смирнов и убежал в радиорубку. Аварийная партия, спустившись вниз, приступила к работе. Сюда же прибежал и старший офицер Зуров. Ему до¬ложили, что два человека не успели выскочить из погребов и остались там заживо погребенными. Но в это время было не до жалости. Наверху шла стрельба, а здесь люди бились за плавучесть судна и за жизнь всего экипажа. Была боязнь, что водонепроницаемые переборки не выдержат натиска воды. К ним начали приспосабливать упоры из деревянных брусьев. В этом деле больше других проявили себя два плотника - Василий Никулин и Адо Лепп. С исключительной энергией они пилили или рубили дерево, подкладывали под брусья куски досок, покрываясь таким обилием пота, словно только что выскочили из горячей бани. Вся эта работа происходила при тусклом свете фонарей. Дело в том, что все четыре динамо-машины были сосредоточены в одном месте - в носовой части судна. При построй¬ке их нарочно расположили подальше от великокняжеских помещений, чтобы шумом динамо-машин не беспокоить ав¬густейшего пассажира. Это была дикая услужливость судостроителей. И случилось то, что можно было предвидеть заранее: все четыре динамо-машины, залитые водой, сразу вышли из строя. Весь корабль погрузился во мрак. Люди, в особенности те, которые находились в нижних отделениях, пережили жуткие минуты, прежде чем были зажжены фо¬нари или свечи. Переборки, подпертые брусьями, выдерживали напор воды, но она, как внутренний враг, просачивалась сквозь щели перекошенных дверей и там, где по бортам проходили тру¬бы. Из жилой палубы ее выкачивали ручными помпами и черпали ведрами. А за железной переборкой, в носовой части судна, были залиты водою бомбовые погреба - два шестидюймовых, один 47-миллиметровой, один с пироксилином. И «Светлана», еще раньше перегруженная на тысячу тонн, приняла на себя новую тяжесть - около четырехсот тонн воды. Получился крен на левый борт и дифферент на нос. Левая шестидюймовая пушка не могла больше стрелять. Крейсер потерял до пяти узлов хода. Из разведочного отряда в результате попадания нескольких снарядов лишился управления рулем вышел из строя и был оставлен командой крейсер «Урал» (погибло 22 и ранено 6 человек). Началось какое-то месиво с транспортами, совершенно потерявшими строй, и в этом месиве, сражаясь, крутилась «Светлана». Но все люди у нее находились на своих местах, все честно исполняли свои обязанности. Часть команды была занята тем, что переносила снаряженные шестидюймовые патроны с кормы к носовым орудиям, давая им возможность продолжать стрельбу. Это делалось открыто, под огнем противника. Иногда неприятельские снаряды, пролетая близко над палубой, издавали такой гул, что некоторые матросы невольно нагибались. Получалось впечатление, как будто они увертываются от удара, словно в кулачном бою. Седоволосый командир Шеин, пренебрегая опасностью, все время находился на мостике и, наблюдая за ними, сурово приказывал: - Не кланяться японским снарядам! Позднее «Светлана» получила еще несколько поврежде¬ний. На верхней палубе были разрушены коечные сетки, камбуз, шлюпки и баржа. Зияла большая дыра в борту на уровне батарейной палубы, против великокняжеской каюты. Вся дорогая отделка этого помещения была исковеркана осколками. Здесь возник пожар, но его быстро потушили. Этажом ниже была уничтожена каюта старшего судового механика. Пролом в борту оказался почти у самой ватерлинии, и в него, пока его не заделали, захлестывала вода. Из людей в дневном сражении, кроме двух человек, оставшихся замурованными в погребе, никто больше не пострадал. Наступающий сумрак оборвал артиллерийский бой. Ночью «Светлана», потеряв броненосцы и транспорты, вступила в кильватер крейсерскому отряду адмирала Энквиста. Но этот отряд развил такой быстрый ход, что она, подбитая, с наполненными водой носовыми отделениями, не могла за ним поспеть. Флагманский крейсер «Олег», уходя от нее, не дал ей никаких указаний относительно своего курса. Вскоре она осталась одна среди моря, во тьме. Вы¬полняя последний приказ адмирала Небогатова, данный днем - курс норд-ост 23°, «Светлана» самостоятельно напра-вилась во Владивосток. Залпы отдаленной канонады и одиночные выстрелы все реже грохотали в морском просторе. Но чаще, то в одной, то в другой стороне, сквозь ночную темь протягивались длин¬ные голубые лучи прожекторов. Шеин старался их обходить. Потом, спустя некоторое время, он опять ложился на прежний курс. На мостике было темно и тихо. Прожекторы остались по¬зади за кормой. С верхней палубы заметили неизвестный корабль, приближавшийся к «Светлане». В темноте его плохо было видно. Еще одно мгновение - и последовал бы залп, но тот успел показать световым сигналом свои позывные. Это был контрминоносец «Быстрый». Он пристал к «Светлане» и не расставался с ней до утра. Остаток ночи на «Светлане» прошел без особых тревог. Они начались утром, когда за нею погнались крейсера «Отава» и «Нийтака» и контрминоносец «Муракумо». Она шли кильватерным строем, держась на правой раковине. Командир Шеин, со вчерашнего дня не сходивший с мостика, часто оглядывался на погоню и мрачнел. По его рас¬поряжению довели число оборотов машин до ста двадцати, но ход был не больше шестнадцати - семнадцати узлов. Это все, что могла дать израненная «Светлана», зарываясь но¬сом в море. В восемь часов на мостик поднялся старший офицер Зуров. У него был такой вид, какой бывает у человека, решившего для себя все вопросы и ни в чем не сомневающегося. Весь собранный, с заломленной, как а всегда, фу¬ражкой на затылок, он доложил командиру: - Сергей Павлович, по вашему приказанию все офицеры собрались на военный совет. Шеин тихо протянул: - Вы останетесь здесь, Алексей Александрович, вместо меня, а я пойду, В кают-компании, где собрались офицеры, было полусумрачно. Электричество не горело. Свет проникал в помещение лишь через раскрытую дверь и щели задраенных полу¬портиков. Офицеры, ожидая командира, стояли молча. Тишина придавала мрачную торжественность переживае¬мым всеми минутам. Каждый без слов понимал общее настроение: гибель их родного корабля неизбежна. В просвете двери показалась высокая фигура командира. Он сгорбился, как будто нес на своих широких плечах огромную тяжесть. Некоторые офицеры не видели его со вчерашнего дня. Для них особенно было заметно, как за одну только бессонную и тревожную ночь осунулось его лицо и стало серым, точно осыпанное дорожной пылью. Не торо¬пясь он подошел к столу, положил на него раскрытый воен¬но-морской устав, выпрямился и засмотрелся на присутст-вующих. В его взгляде светилась и любовь к своим подчи¬ненным, и надежда встретить в каждом из них героя, и жалость к молодежи, обреченной на гибель. Они в свою оче¬редь вопросительно смотрели на него. Что он должен им сказать, чем поднять их дух перед боем с сильнейшим противником на подбитом и почти безоружном корабле? Он медлил, словно не решаясь открыть всю правду. Наконец, голос командира зазвучал спокойно и ровно: - Всем вам, господа офицеры, ясно, какой для нас приближается ответственный момент. Я пробовал уйти, чтобы избежать неравного боя. Но малый ход, как видите, не поз¬воляет нам это сделать. Против нас два крейсера, причем каждый из них в отдельности сильнее нашей «Светланы». А снарядов у нас на двадцать минут стрельбы. Исход сра¬жения можно предсказать заранее - «Светлана» погибнет. Высказывайтесь, господа, теперь вы. Все офицеры от младших до старших выразили одно мнение: сражаться до последнего снаряда, а потом взорвать крейсер. Минный офицер Воронец предупредил: - Минный погреб со вчерашнего дня затоплен водой. Поэтому взорвать судно невозможно. Трюмный механик Деркаченко внес другое предложение: - В последний момент открыть кингстоны и двери непроницаемых переборок. В несколько минут крейсер пойдет на дно. Командир, захватив с собою на совет военно-морской устав, может быть, намеревался прочитать из него соответствующие к данному моменту статьи. Но теперь, выслушав все, он увидел, что в этом не было никакой надобности. В заключительном слове он сказал кратко: - В такую горькую минуту вы, господа офицеры, очень обрадовали меня своим единомыслием. Итак, решено: как только все снаряды выйдут, крейсер затопить. В последний раз он оглядел лица своих подчиненных, точно прощался с ними, и добавил: - А теперь по местам, господа офицеры. Боевая тревога! Вернувшегося на мостик командира его старший помощ¬ник Зуров встретил словами: - Догоняют нас японцы. Шеин сообщил ему о решении совета. - На «Светлане», и не могло быть другого решения,- уверенно отозвался Зуров. Командир распорядился изменить курс. «Светлана» направилась к корейскому берегу. Остров Дажелет, намечав¬шийся вдали скалами, остался справа. Расчеты Шеина сводились к тому, чтобы спасти команду, когда будет тонуть крейсер. Но японцы, очевидно, поняли этот маневр и, пользуясь преимуществом в ходе, старались отрезать «Светлану» от суши. Проиграли боевую тревогу. Старший офицер мог быть в любом месте судна, только не на мостике. Такие правила установились на всех кораблях. Но этого не было на «Светлане». Так сложилось не потому, что командир не понимал своего дела или трусил. Нет. Он не мог обойтись без такой активной личности, каким был Зуров. Никто не мог так быстро и точно обеспечить выполнение приказа, как этот любитель порядка на судне. Пребывание его на мостике оправдывалось еще и тем, что он в любой момент мог заменить старшего артиллерийского офицера, лейтенанта Баркова, вышедшего из правоведов и не пользовавшегося доверием командира. Первый выстрел сделал комендор Мякотников из шестидюймового орудия на юте. Снаряд не долетел. Шеин при¬казал подождать стрелять. Расстояние до неприятеля сокращалось. Он шел параллельным курсом, стараясь выйти на левый траверз «Светланы». Спустя несколько минут она открыла огонь из ютовой и левой кормовой шестидюймовых пушек. Дифферент на нос не давал возможности пользоваться левым шкафутным, помещенным на выступе, и но-совым орудиями. В течение пятнадцати минут противник не отвечал. Очевидно, он надеялся, что «Светлана» сдастся в плен - другого выхода из боя японцы не предвидели. Но этого не случилось. На борту «Светланы» не было ни одного человека, который бы, страшась вражеской силы, задумался о сдаче. Японцы быть может, ждали, что вот-вот выстрелы со «Светланы» замолкнут, но она продолжала стрелять. Наконец, с ее мостика заметили, как головной неприятельский корабль блеснул огненными точками, зарокотало эхо выстрелов, и вокруг бортов «Светланы» взметнулись водяные столбы. «Светлана» часто меняла курс, не давая противнику пристреляться. Но он, имея преимущество в ходе, постепен¬но догонял ее. Дистанция стрельбы сокращалась, и все труд¬нее становилось избегать японских ударов. Сначала в этом сражении принимал участие только один неприятельский крейсер - «Отава», потом открыл огонь и второй - «Нийтака». На «Светлане» кормовой группой артиллерии командовал лейтенант Арцыба-шев. Для него была сделана защита из чугунных колосников. Но он не захотел пользоваться ею и стоял открыто, усатый, с таким бравым видом, словно находился на учении. Светло-русые кудри его колечками курчавились из-под флотской фуражки, лихо сдвинутой набекрень. С каким-то задорным восторгом он отдавал при¬казания о стрельбе, и его голубые глаза сияли, как у юноши. Хорошо работали и комендоры, словно соперничая с ним в храбрости. Вдруг он взмахнул руками, словно хотел что-то поймать, и опрокинулся на палубу. От его раздробленой осколком головы протянулась по деревянному настилу красная струя. Его сейчас же заменил мичман Картавцев. Стрельба не прекращалась. Комендор Мякотников, считавшийся лучшим наводчиком, согнувшись, приник к ютовому орудию; словно слился с ним в одно целое. Широкое лицо его сурово на¬хмурилось. Напряженным немигающим глазом он на этот раз дольше обычного наводил прицел в противника. Нако¬нец, дульная часть пушки сверкнула круглой молнией. А че¬рез несколько секунд все, кто находился на верхней палу¬бе, увидели, как в середине японского крейсера «Отава» поднялся огненный столб и заклубился, расширяясь, черный дым. - Получай без сдачи! - выкрикнул сам Мякотников. Но сдача все-таки последовала: раздался взрыв в коман¬дирской каюте, и тут же второй снаряд проломил борт у самой ватерлинии на шестьдесят восьмом шпангоуте. Внутрь крейсера начали захлестывать волны. Туда с груп¬пой матросов бросились старший офицер Зуров и трюмный механик Деркаченко. По их указанию пробоины забивались койками, деревом и мешками с углем. Одновременно два матроса, вися на концах, работали под градом осколков с наружной стороны борта. Когда с этим делом справились, доступ воды внутрь крейсера уменьшился. Но «Светлана» продолжала испытывать новые несчастья. Снаряд, разметав колосниковую защиту, пробил паровую трубу и вывел из строя левую машину. Пришлось разобщить ее от правой машины. Ход крейсера еще убавился. Снаряды были на исходе. С мостика было получено распоряжение - стрелять реже, но лучше целиться. Противник сближался. Попадания в «Светлану» участились. Один сна¬ряд, пролетев через дымовую трубу, взорвался в средней кочегарке. Из людей никто оттуда не вышел. То в одном месте, то в другом раздавался лязгающий грохот металла. Дырявился корпус, калечились люди. Кроме того, против «Светланы», как бы на время объединившись, действовали еще две стихии - огонь и вода. Но матросы, защищая свой корабль, пока отважно справлялись с водяными и пожар¬ными тревогами. Командир Шеин понуро смотрел на весь этот кромешный ад, ожидая развязки. Он командовал кораблем из рубки, но его массивная фигура часто появлялась и на мостике. Увидя Зурова, он сказал: - Алексей Александрович, пока мы живы, распорядитесь насчет секретных документов, С грузом их за борт. Легче нам будет умирать. Старший офицер побежал выполнять поручение коман¬дира. В это время что-то случилось с гудком: должно быть, осколком был сбит его клапан. Послышался, раздирая уши, несмолкаемый, поразительной силы рев. Он далеко оглашал морской простор, точно извещая о каком-то страшном бедствии. Казалось, что «Светлана» представляет собою жи¬вое существо и, предчувствуя приближение своей гибели, завыла в мрачном отчаянии. Над людьми, находящимися внизу и не знающими, что происходит наверху, повис ужас. Одни думали, что сдаются в плен, другие предполагали, что дают сигнал спасаться. И это продолжалось до тех пор, пока кто-то из машинистов не догадался разобщить пар, прове¬денный к судовому гудку. Замолчали два орудия. - Снарядов больше нет! - истошным голосом заорал комендор-наводчик Мякотников. И вся артиллерийская прислуга разразилась бранью. В ярости матросы бросали на палубу свои фуражки. А Мя¬котников, чтобы обмануть противника, начал стрелять уже холостыми патронами. Но и они скоро вышли. И только после этого он махнул рукой и, придавленный горем, ушел в нижние помещения. В довершение всего испортилась вторая машина. «Светлана» остановилась. Один неприятельский крейсер «Нийтака», погнался за контрминоносцем «Быстрый», а другой - «Отава» остался и, подойдя ближе к ней, бил с каким-то особым ожесточением по неподвижной и неотвечающей цели. Командир Шеин приказал механикам: - Пора топиться. У нас теперь один курс - на морское дно. Открыть кингстоны! Встретившись с Зуровым, он спросил: - Алексей Александрович, сколько у нас шлюпок уцелело? - К сожалению, Сергей Павлович, остался невредим только один гребной катер, ответил старший офицер. - Распорядитесь, чтобы его немедленно спустили для спасения раненых. Командир, повернувшись, остановил свой понурый, исподлобья, взгляд на молодом неуклюжем офицере среднего роста. Тот стоял у трапа и рачьими глазами смотрел на мостик. Шеин кивнул на него головою и добавил: - Поручить это дело лейтенанту Толстому. В кают-компании считали его бестолковым, но терпимым. Во время похода, стоя на вахте, никто так не кричал на мат¬росов, как этот человек. Ругань его раздавалась на весь ко¬рабль. Начальство было уверено, что он ненавидит матросов. На самом же деле это была только маскировка перед офицерами. Он жил со своими подчиненными дружно и ни¬когда их не наказывал. А теперь, выслушав поручение старшего офицера, он с группой матросов засеменил на маленьких, как у детей, ножках к рострам. Катер пришлось спускать под грохот неприятельских выстрелов. Вдруг раздался взрыв снаряда. Шеин, Зуров и другие оглянулись: последний катер был разбит, а Толстой, распластанный на палубе, умирал от ран. Крейсер, оседая в воду, уменьшался ростом и становился каким-то низкобор-ным. Это было заметно для каждого на глаз. Но команды «спасаться» все еще не было, и все люди находились на своих местах. Зуров, получив разрешение ко-мандира, руководил, как хороший хозяин, разбором коек, спасательных кругов и пробочных поясов. В первую оче¬редь этими спасательными средствами обеспечивали раненых, которых выносили уже наверх. И только после этого Шеин подал свою последнюю команду: - Спасаться по способности. Власть его над кораблем кончилась. Из машинных и кочегарных отделений, из погребов и батарейной палубы, из всех нижних помещений люди по¬лезли на верхнюю палубу. Оглядываясь кругом, они не узнавали своего судна: стеньги с обеих мачт были сбиты, сва¬лилась задняя дымовая труба, валялись обломки от разбитых шлюпок, всюду торчали куски железа, как хворост и сучки после бурелома, дымились деревянные части и пах¬ло гарью. А кругом продолжали еще падать неприятельские снаряды. Люди разбегались в разные стороны и выбирали удобные места для прыжка. На корабле только два человека никуда не торопились: командир и старший офицер. - А вы как же, Сергей Павлович? - обратился Зуров к командиру. - Я остаюсь здесь, - с угрюмой твердостью ответил Шеин. - Я тоже - и Зуров, попрощавшись с командиром, отправился в свой последний обход. Забота о «Светлане» не покидала его и в такой гибель¬ный момент. Казалось, он хотел, чтобы его корабль пошел ко дну в полном порядке. Палуба пустела. На ней, разыскивая спасательные средства, метались последние фигуры в матросской форме. Они уже не обращали внимания - на человека с адъютантскими аксельбантами, в заломленной на затылок фуражке. Зато он следил за всеми. Увидев, что комендор Фомов обязывает вокруг себя матрац слишком низко, он бросился к нему и закричал: - Что ты делаешь, чертова перечница? Разве так нуж¬но пользоваться матрацем? Смотри за борт - некоторые уже вверх ногами плавают. Зуров отхватил конец от фалы и прикрепил им матрац на груди комендора. - Ну, с богом, - сказал Зуров, показывая за борт, Фомов прыгнул в море. Зуров спустился на батарейную палубу и заглянул в лазарет. Заметив там человека в белом халате, он строго спросил: - А вы, почему не спасаетесь? К нему повернулось знакомое лицо с крупным носом, с густыми и всклокоченными темно-русыми волосами. Это был старший судовой врач Карлов. Он ответил: - Только что унесли последних раненых. Я сейчас... Взрыв заглушил его речь. Вокруг него все затрещало, и обломки лазарета завалили растерзанное тело старшего офицера. Пробиваясь сквозь дым, судовой врач убежал наверх. Командир стоял на мостике, оглядывая в последний раз судно. Для чего-то снял белые перчатки, помял их и снова надел. Глаза его внезапно расширились, заметив лежавшую на баке знакомую фигуру офицера. Голова его была накрыта тужуркой. Из-под нее торчала окровавленная култышка, оставшаяся от левой руки, а правая ухватилась за якорный канат. Все узнали в нем старшего штурмана. Очевидно, он решил не расставаться с крейсером. Командир Шеин, не отрывая взгляда от этого человека, произнес дрогнувшим голосом: - Лейтенант Дьяконов... И вдруг качнулся и, словно от ужаса, закрыл руками лицо. Белые перчатки его сразу стали красными. Казалось, что он заплакал кровавыми слезами. Матросы помогли командиру спуститься с мостика, а дальше он не хотел, чтобы его провожали, и сам медленно пошагал, направляясь к корме. Но тут же, раненный во второй раз, свалился замертво. Несколько человек из рулевых и сигнальщиков бросились к своему непосредственному начальнику - штурману Дьяконову. Это был идеал моряка, преданного морскому делу, и любимец всей команды. Они не могли примириться с тем, чтобы этот человек остался на тонущем корабле. Несмотря на его протесты, он был обвязан пробочным матрацем и спущен за борт. Плавая, они и на воде не покидали его. Многострадальная «Светлана», которую почти полтора часа расстреливал противник, кренилась на левый борт, через открытые кингстоны и продырявленный корпус она са¬ма принимала в себя свою погибель - море. Из офицеров и команды на ней остались только трупы. А те, кого во вре¬мя боя пощадили снаряды, старались скорее отплыть от нее подальше. Но два живых существа и теперь не покидали ее, обезьяна Попо и старый мудрый попугай. Он находился в клетке, висевшей в кают-компании, и, наблюдая за моря¬ками, с тревогой покидавшими крейсер, что-то сердито выкрикивал им на своем птичьем языке. А обезьянку Попо видели уже с воды. Она поднялась до самой верхушки обломанной фок-мачты и застыла там в ожидании своей учас¬ти. Прошли еще две-три минуты, и «Светлана», провали¬ваясь, исчезла с поверхности моря, как видение. На сверкающих волнах остались только человеческие головы, широко разбросанные течением. В фуражках и обнаженные, они качались, как буйки, и взывали о помощи. Для моряков была единственная надежда - их спасет крейсер «Отава». Он полным ходом направился к ним, а они в свою очередь повертывали ему навстречу. Но каково же было разочарование, когда на свои вопли они услышали с его па¬лубы торжествующие крики «банзай». В этом было, что то жестокое и бессердечное. А он врезался в гущу русских моряков и, не останавливаясь, пошел дальше. Многие из них были раздавлены ею железным корпусом или разрезаны винтами. Так погибли квартирмейстер Соломенский, матрос Сироченко, священник Хандалеев, кок Егоров. С кормы удалявшегося судна один японец показал русским морякам патрон, высоко подняв его над головою, а другой - погрозил им кулаком. Крейсер «Отава» скрылся совсем, как будто растаял в сияющей дали. Пловцы остались без всяких шансов па спасение. Над ними безучастно распростерлась голубая высь. Под весенним солнцем искрилось и нежилось зыбучее море. С одной стороны смутно намечались, словно дымясь, скалы острова Дажелет, а с другой - синели корейские бе¬рега. Это было все, что представлялось взорам покинутых людей. Жутью наполнились их сердца. Больше всех стра¬дали кочегары и машинисты. Из своих жарких помещений они, разгоряченные, потные, бросались в холодную воду. Некоторые недолго выдерживали эту пытку и умирали, другие теряли рассудок. Находились и такие, которые, избавившись от спасательных средств, кончали самоубийством. Прошло более двух часов, наполненных отчаянием и ужа¬сом, прежде чем увидели приближающийся японский двухтрубный транспорт - «Америка-Мару». Он остановился и спустил три шлюпки. На них подбирали людей почти до вечера. «Америка-Мару» с русским живым грузом направился к своим берегам. Из экипажа «Светланы» недосчитались ста шестидесяти семи человек. Их жизни угасли в Японском море. А остальные теперь ехали на время в чужую страну, храня в памяти, как кошмарный сон, страшную трагедию Цусимского боя.
Крейсер I ранга «Дмитрий Донской» Спустя каких-нибудь полчаса после начала сражения с японцами командир крейсера «Дмитрий Донской» Лебедев уже понимал, что дело безнадежно про-играно. Он неоднократно выходил из боевой рубки и, стоя открыто на переднем мостике, мог хорошо наблюдать за ходом событий. Давно уже горел флагманский корабль «Суворов», затем запылал «Александр III», а броненосец «Ослябя» опрокинулся. Наша эскадра сражалась неумело, маневрировала постыдно плохо. Но больше всего его возмущали транспорты, которые плелись за эскадрой без всякого строя, несуразной кучей. Обращаясь к своим офицерам, он показывал на транспорты и кричал: - Ведь это не военные корабли, а сброд, толпа плавучих посудин! Вы только посмотрите! Они скучились, точно в гавани. За каким чертом взял их с собой командующий? Для охраны их, сколько крейсеров пришлось оттянуть от главных сил! Неприятельские второстепенные корабли, видя заманчивую цель, все больше и настойчивее нажимали на наш арьергард, появляясь то с одной его стороны, то с другой. Под их натиском транспорты бросались в интервалы между своими крейсерами, прорезывая их строй кильватерной колонны. В моменты таких перестроений наши суда попа¬дали под угрозу столкновений друг с другом. «Донской», перекладывая руль то направо, то налево и маневрируя, вынужден был постоянно крутиться, стопорить машину, иногда даже давать ход назад. От стрельбы, производимой на циркуляции крейсера, японцы нисколько не страдали, нанося в то же время большой вред нашим судам. Командир все это видел и понимал, что здесь, в далеких водах Японского моря, вблизи острова Цусима, бесповоротно рушатся последние надежды России. Он был храб¬рый человек, но никакой отвагой уже нельзя было спасти безнадежного положения. И, надвигаясь на глаза, хмурились его редеющие брови. «Дмитрий Донской» успел за день разбросать из своих пушек полторы тысячи снарядов. Но противник мало обращал на него внимания, сосредоточивая огонь на более новых кораблях. На нем возник только один пожар, который удалось тут же потушить; раненых было человек восемь. К ночи остатки разбитой эскадры, как мы знаем, очутились в разных местах небольшими отрядами. Некоторые суда, потеряв своих флагманов, блуждали в одиночестве, не зная, куда идти. В таком же положении оказался и «Дмитрий Донской». Курс его был зюйд-вест 10°. Сгущалась тьма. Он переживал тревожную ночь, отбиваясь от минных атак. На него, бросившись от своих миноносцев, чуть не налетел крейсер «Владимир Мономах». Оба эти ко¬рабля так приблизились друг к другу, что на «Донском» едва успели положить руль «лево на борт», и только этим маневром спаслись от катастрофы. Неразбериха, сопровож¬даемая нервным артиллерийским огнем, продолжалась долгое время. По «Донскому» стреляли не то со «Светланы», не то с другого нашего судна. Один снаряд русского про¬исхождения из пушки Гочкиса даже попал в него, застряв в кают-компании, но к счастью, не разорвался. Да и сам он не раз стрелял по своим кораблям, принимая их за не¬приятеля. То и дело раздавались отчаянные выкрики: - Миноносец справа! - Миноносец слева! - Силуэт на правом крамболе! Огненные вспышки, орудийный грохот и гул снарядов насыщали тьму безумием. Только к полуночи, закрыв огни, крейсер вышел из сферы боя. На переднем мостике Лебедев созвал военный совет и поставил перед ним во-прос: - Куда теперь нам идти? И тут же, не дожидаясь ответа, добавил по обыкнове¬нию своим быстрым гово-ром: - Мы должны бы находиться в отряде крейсеров Энквиста. Но адмирал, пользуясь преимуществом хода та¬ких новейших судов, как «Олег», «Аврора» и «Жемчуг», ушел от нас, скрылся в зюд-вестовой четверти. Мы пыта¬лись за ним гнаться. Не наша вина, если мы на своем старике от него отстали. А искать его, мне кажется, было бы бесполезно. - Идем во Владивосток! - раздались голоса офицеров. - Иного пути нам нет! - подхватили другие. На этом предложении, поговорив немного, остановились все. В первом часу ночи взяли высоту Полярной звезды. Вычисления показали, что крейсер находится на сорок пять миль севернее Корейского пролива. Значит, «Дмитрий Донской» вышел уже в широкую часть Японского моря, держа курс теперь норд-ост 23°. Одно лишь беспокоило многих - за кормою двигались три миноносца, и не было уверенности, что это свои. Во всяком случае, за ними сле-дили, держа наготове пушки. Медленно проходила ночь, напряженная, угрожающая неожиданными бедствиями. Где-то в пространстве несколько раз пытались переговариваться по беспроволочному телеграфу японцы. Но сейчас же станция крейсера, впутываясь в их разговор, сбивала их, и те замолкали. Наступающий рассвет пробудил у всех надежду на лучший исход. Миноносцы державшиеся за кормой, оказались русскими. Их было два: «Бедовый» и «Грозный». С мости¬ка и палубы смотрели назад, на эти дымившие маленькие суда, с такой любовью, словно они были родные дети крейсера. Вскоре «Бедовый» семафором передал на крейсер депешу, полученную им по беспроволочному телеграфу: «Уменьшить ход для присоеди¬нения «Буйного» и снятия адмирала». Крейсер «Дмитрий Донской» и миноносцы «Бедовый» и «Грозный» постепенно сближались с «Буйным». В это время командир «Буйного» Коломейцев спустился в свою каюту к адмиралу: - Ваше превосходительство, разрешите доложить вам, что на вверенном мне миноносце машина повреждена, котлы, питавшиеся забортной водой, обросли солью, уголь на исходе. При таких условиях я ни до какого нашего порта дойти не могу. А потому я решил предложить вам, не по¬желаете ли вы перейти на «Донской»? Адмирал, слушая командира, отвел черные глаза в сторону, словно боялся встретиться с его взглядом, и тихо спросил: - При нем ведь есть и миноносцы? - Так точно, ваше превосходительство, - «Бедовый» и «Грозный», - отчеканил Коломейцев. Адмирал что-то соображал и не сразу промолвил: - Нет, я лучше перейду на «Бедовый», если, конечно, на нем все исправно и достаточно имеется угля. - Есть! Коломейцев вышел из каюты и поднялся на мостик. С «Буйного», когда подошли к «Бедовому» совсем близко, спросили голосом: - Сколько у вас имеется угля и какой можете развить ход? На мостике «Бедового» появился вызванный командиром миноносца Барановым инженер-механик Ильютович. Это был невзрачный человек, низенький, коренастый, с большим носом, с темно-рыжими усами, свисающими вниз, как две сосульки. Обыкновенно он быстро сходился с людьми, любил побалагурить, играя при этом легкомысленными глазами. Но теперь он был мрачен и, разговаривая с ненавистным командиром, смотрел вниз, словно заинтересовался его начищенными ботинками, Баранов, посоветовавшись с ним, зычно крикнул на «Буйный»: - Угля имею сорок девять тонн! Для экономического хода хватит его на двое суток! Могу дать и полный ход - двадцать пять узлов! С «Буйного» снова спросили: - Во сколько времени можете достигнуть Владивостока? - В полтора суток, - ответил Баранов. Такие же вопросы задавали и «Грозному» и также по¬лучили удовлетворительные ответы. Но штабные чины во главе с адмиралом почему-то все-таки решили пересесть на миноносец «Бедовый». Все четыре судна стояли с застопоренными машинами, покачиваясь на мертвой зыби. Крейсер «Донской» получил по семафору приказ спустить шлюпки. Баркас и гребной катер моментально очутились на воде. Катер пристал к правому борту «Буйного» для снятия адмирала и его помощников. Но прошел целый час, прежде чем вынесли командующего наверх. Тем временем баркас, приставая к противоположному борту, занялся переправой на крейсер ослябской команды, сильно переполнившей миноносец. В девять часов катер под взмахами весел начал приближаться к борту «Бе-дового», перевозили самого Рожественского, который лежал на носилках. Его трудно было узнать, но вместе с ним находились чины его штаба: флаг-капитан капитан 1-го ранга Клапье-де-Колонг, флагманский штурман полковник Филипповский - тот и другой с повязками на голове; заведующий военно-морским отделом капитан 2-го ранга Семенов, старший флаг-офицер лейтенант Кржижановский и другие. С «Донского» немедленно был вызван младший врач Тржемеский для ухода за Рожественскнм. «Бедовый» пошел на север, подняв сигнал: «Грозный», следовать за мной!» Но командир этого миноносца, капи¬тан 2-го ранга Андржиевский, не подчинился сигналу, считая Баранова младше себя. Сейчас же был поднят второй сигнал: «Грозный», что случилось?» Андржиевский ответил: «Ничего». Но все-таки дал ход вперед и, приблизившись к «Бедовому», спросил по семафору: «Какие и от кого имею приказания?» Ему по семафору же ответили: «Адми¬рал Рожественский на миноносце, ранен, большинство шта¬ба также. Идем во Владивосток, если хватит угля, в противном случае - в Посьет. Идите так, чтобы ваш дым не попадал на нас». Только после таких переговоров «Грозный» вступил в кильватер «Бедовому» и держался от него на почтительном расстоянии. «Донской» и «Буйный» остались на месте. С миноносца продолжала перевозить ослябцев на крейсер. Но скоро пришлось отказаться от этой операции: на горизонте за¬метили подозрительные дымки. «Донской» поднял шлюпки, дал ход вперед и, сопровождаемый «Буйным», направился к северу. «Дмитрий Донской» и «Буйный» шли вместе во Владивосток. Миноносец держался на левом траверзе своего попутчика в пяти кабельтовых. Потом стал отставать от крейсера. Машина на «Буйном», разладившись, грохотала всеми своими частями, пар начал падать. Машинная команда выбивалась из последних сил, чтобы держать сто тридцать оборотов вместо трехсот пятидесяти. Командир Коломейцев, всегда подтянутый и стройный, теперь стоял на мостике согнувшись, подавленный бременем безотрадных дум. За пережитые сутки, без сна, в бес¬прерывной напряженности, точеное лицо его потеряло све-жесть, осунулось, тонкий нос заострился. От всего видимого пространства, залитого солнечным блеском, от моря, плавно забивше
Эскадренный броненосец «Наварин» Эскадренный броненосец «Наварин» своим внешним обликом резко выделялся из всей 2-й эскадры. Широкий корпусом, он имел четыре громадных трубы, расположенных квадратом, словно ножки опрокинутого стола. По этим трубам можно было с одного взгляда отличить его от других кораблей. Вид у него был грозный, но японцы, вероятно, хорошо знали, что его даже двенадцатидюймовые орудия, стрелявшие дымным порохом, своей дальнобойностью не превышали сорока пяти кабельтовых. Среди офицеров и матросов он назывался по-другому: «Блюдо с музыкой». Командовал броненосцем старый и бывалый моряк пятидесяти четырех лет, капитан 1-го ранга Фитингоф. Среднего роста, угловатый, молчаливый, с глазами неопределенного цвета, с разорванной ноздрей приплюснутого носа, он производил впечатление мрачного человека. Совершенно об¬лысевшая голова его всегда была чем-то озабочена. Может быть, потому он мало уделял внимания своей внешности: форма сидела на нем мешковато, седая борода редко расчесывалась, шея обросла мелкими кудрявыми волосами, слов¬но покрылась серым мхом. Познавший хорошие и плохие стороны жизни, он больше никогда ею не восторгался и ни¬когда не приходил от нее в отчаяние. Психика его на¬столько устоялась, что никакими событиями нельзя было бы привести ее в волнение. По знанию морского дела, по числу совершенных им кампаний его давно должны бы произвести в адмиралы, но для этого он был слишком скромен. Он не лез на глаза к высшему начальству, никогда и никуда не просился, а служил там, куда его назначали. Адмирал Рожественский не любил Фитингофа и дал ему прозвище: «Рваная ноздря». В свою очередь Фитингоф без всякой злобы, как бы отмечая только посторонний факт, отзывался о командующем: «Бездарный комедиант». Когда «Наварин», участвуя в дневном бою, окутывался пороховым дымом от собственных выстрелов, старший сигнальщик Иван Седов стоял у входа боевой рубки, так как за бронированными ее стенами и без него было тесно. Крупный и неповоротливый, он неторопливо приставлял бинокль к глазам в белесых ресницах и следил то за неприятелем, то за своими кораблями. Его толстомясое лицо, усеянное веснушками, как будто распухло от напряжения. Иногда он выходил на мостик, чтобы лучше следить за картиной боя. Он первый сообщил командиру: - Ваше высокоблагородие, «Суворов» вышел из строя. Фитингоф на это только буркнул: - Так... Вскоре толстомясое лицо Седова побледнело. Он крикнул в рубку: - «Ослябя» гибнет! Все офицеры заволновались, а командир опять произнес одно только слово: - Так. Невозмутимость и равнодушие командира действовали на Седова раздражающе. От сильного взрыва с левого борта «Наварин» вильнул вправо. Сейчас же в рубку сообщили, что вода заливает отделение носового минного аппарата. Командир распорядился: - Заделать пробоину! Позднее, на одном из поворотов эскадры, Фитингоф увидел, как броненосец «Суворов» изнемогал от неприятельских снарядов. Командир приказал направить свой броненосец для защиты флагманского корабля. В это время «Наварин» получил в корму два крупных снаряда - с одного борта и с другого. Вся офицерская кают-компания была разрушена и охвачена огнем. Напрасно встревожился Седов. Командир по-прежнему равнодушным голосом отдавал распоряжения, нисколько не изменяясь в лице, как будто оно окостенело. В боевую рубку пришло известие, что с пожаром справились, а пробоины, оказавшиеся у самой ватерлинии, забили мешками и паклей, матрацами и одеялами, хотя эти¬ми мерами только отчасти удалось остановить течь. Были еще незначительные повреждения в верхних частях корабля. Кое-кто по-страдал из личного состава. Операционный пункт принял семнадцать человек матросов и трех офицеров - лейтенанта Измайлова, мичманов Щелкунова и Лемишевского. Командир вышел на мостик. Как раз в этот момент не¬приятельский снаряд ударил в площадку фор-марса. Сверху посыпались осколки и куски железа. Фитингоф сразу опустился на колени, а потом опустился на деревянный настил мостика, не издав ни одного стона. Только лысая голова, фуражка с которой слетела, стала бледной, как снег. Сквозь разорванные брюки виднелись раны на обеих ногах. Согнувшись, он поддерживал руками живот. Когда Седов под¬летел к нему, он произнес: - Так... Сейчас же его окружили офицеры. - Бруно Александрович, сильно вас задело? - спросил старший офицер, капитан 2-го ранга Дуркин. - Основательно. Кажется, порвало кишки, - ответил командир, не изменяя своего обычного тона, словно речь шла об отлетевшей с тужурки пуговице. - Может быть, еще поправитесь, - попробовал его успокоить Дуркин. Командир поднял голову, но тускнеющие глаза свои направил мимо старшего офицера, словно всматривался за пределы жизни. - Нет, уж отжил на этом свете. Когда его уложили на носилки, он, ни к кому не обращаясь, промолвил: - Я знал, что погибну глупо. Фитингофа снесли в операционный пункт, помещавшийся в жилой палубе. Броненосцем стал командовать старший офицер Дуркин. Приближалась ночь. Эскадра по сигналу адмирала Небогатова развила ход до двенадцати - тринадцати узлов. «Наварин» не отставал от других судов и успешно отбивал минные атаки. На мостике и верхней палубе стояли матросы, следя за ночным горизонтом. То и дело слышались тревожные голоса, пре¬дупреждающие о приближении противника. Изредка броне¬носец огненными вспышками взрывал сгустившуюся тьму. Старший сигнальщик Седов был очень утомлен, хотел спать, но опасность за-ставляла его бодрствовать. Он все время находился около боевой рубки, почти не отрывая глаз от бинокля. Досадно было, что артиллерия могла пользоваться только дымным порохом и что после каждого выстрела неприятельский миноносец становился невидимым. В девятом часу на мостик прибежал какой-то человек, и, столкнувшись впотьмах с Седовым, оторопело спросил: - Где старший офицер? Сигнальщик по голосу узнал старшего боцмана. - В боевой рубке. А для чего он тебе? Боцман, не ответив Седову, бросился в боевую рубку и торопливо выкрикнул: - Позвольте, ваше высокоблагородие, доложить! - В чем дело? - спросил капитан 2-го ранга Дуркин. - Всю кают-компанию залило водой. Вероятно, от боль¬шого хода это случилось. Надо полагать - приспособления в пробоинах не выдержали давления воды, Дуркин, не задумываясь, приказал: - Задраить непроницаемые двери! Боцман не уходил. - Ну, что еще? - Надо бы, ваше высокоблагородие, подвести пластыри под пробоины. - Для этого пришлось бы остановиться и отстать от эскадры. Делай лучше то, что тебе приказано. - Есть, ваше высокоблагородие! - ответил боцман и по¬бежал вниз. Вслед за ним по распоряжению старшего офицера отправился вахтенный начальник, лейтенант Пухов. Через некоторое время он вернулся на мостик и доложил, что приказание исполнено. Вскоре заметили, что броненосец начина¬ет отставать от эскадры. Старший офицер Дуркин, нагнувшись к переговорной трубе, закричал в машину: - Полный ход! Дайте самый полный ход! Он ругал кочегаров, проклинал механиков. Однако, не¬смотря на его решительный приказ, броненосец не мог поспевать за эскадрой. Передние суда удалялись. На мостик поступило донесение, что погружается корма. Через минуту сообщили из машинного отделения: в носовой кочегарке лопнула паровая магистраль, что заставило выключить из действия три котла. Скорость хода значительно уменьшилась. Пока «Наварин» шел вместе с эскадрой, неприятельские атаки были мало успешны. Общими силами легче было от них обороняться. Если он почему-либо не замечал приближения миноносцев, то они не могли укрыться от других судов. Для него, стрелявшего дымным порохом, хуже всего было остаться в одиночестве. Седов слышал, как старший офицер, разгорячившись, кричал в переговорную трубу срывающимся голосом: - Немедленно исправить паровую трубу! Употребите для этого все средства! Слышите? Я приказываю... я арестую... Японцы продолжали преследовать броненосец. Старший артиллерист, лейтенант Измайлов, командовал! - Стрелять сегментными снарядами! Неприятельские миноносцы разделились на два отряда, зашли с обеих сторон «Наварина», и держась немного впереди, направили на него лучи прожекторов. Этот маневр был предпринят, очевидно, для того, чтобы сбить с толку русских. Цель была достигнута. Офицеры и орудийная прислуга, сосредоточив все свое внимание по сторонам левого и правого бортов, не заметили, как один из миноносцев зашел с кормы. Его увидели лишь тогда, когда он оказался рядом с броненосцем. - Миноносец под кормой! - вдруг закричали разом несколько человек. Седов почувствовал, как площадка мостика дернулась из-под его ног, - он полетел кубарем. Ему показалось, что раздвинулось море и заревела сама бездна, потрясая ночь. Одновременно приподнялся броненосец и. задрожал, как на рессорах. Какой-то промежуток времени старший сигнальщик лежал неподвижно. И только после того, как вскочил, он снова стал мыслить, различать предметы, слышать крики людей и грохот орудий. На его глазах мичман Верховский, схватив спасательный круг, бросился за борт, увлекая за собою и некоторых матросов. - Стойте! Что вы делаете? Корабль еще плывет! - громко заорал рулевой Михайлов, стараясь успокоить людей. - Не авралить! По орудиям! Комендоры, по орудиям! - размахивая руками, громко командовал старший офицер Дуркин. Постепенно шум стал стихать. Пробили водяную тревогу. Начальству с трудом удалось установить кое-какой порядок и заставить людей занять свои места по судовому расписанию. Начали выяснять повреждения, причиненные милой. Разрушена подводная часть правого борта кормы, но руль и винты действовали исправно. С мостика было отдано рас¬поряжение застопорить машины и подвести пластырь под пробоину. Командира Фитингофа из операционного пункта перенесли в боевую рубку. - Напрасно стараетесь, - слабо заговорил он, увидев вокруг себя офицеров. - Часа через два я все равно умру. Себя спасайте, а меня оставьте на корабле. Седов, оправившись от первого потрясения, пошел на корму посмотреть, что там делается. Больше всего поразило его то, что он не увидел кормы: она по самую двенадцати¬дюймовую башню погрузилась в море. Волны с тяжелыми всплесками перекатывались через ют. И все же люди старались выручить свой броненосец из бедственного положения. Человек сорок матросов, управляемых несколькими офицерами, возились с двумя тяжелыми брезентовыми пластырями. При свете переносных электрических лампочек один брезент развернули и, осторожно шагая по заливаемой палубе, потащили к проломленному борту. - Постарайтесь, братцы, иначе погибнем, - уговаривали офицеры своих подчиненных. Но матросы и сами понимали это и работали, сколько хватало сил. Один из них сорвался за борт и заорал истошным голосом. В ту же минуту набежала сильная волна, под¬хватила брезент, а вместе с ним семь или восемь человек. За кормой раздались вопли утопающих. Уцелевшие ничем не могли помочь своим товарищам и безнадежно смотрели во тьму, откуда неслись исступленные крики. Боцман разразился бранью: - Ротозеи, черт бы вас подрал!.. Упустили брезент... Монахи, а не матросы. Седов надоумил: - Надо бросить им спасательные средства. Моментально полетели в море койки с пробочными матрацами. Снова взялись за работу. Но все старания оказались напрасными: смыло волнами еще несколько человек, а пробоина по-прежнему оставалась без подведенного пластыря. Опять начались минные атаки. Пришлось отказаться от предпринятого дела и дать ход вперед. «Наварин», вздрогнув, словно выходя из задумчивости, двинулся с места и пошел лишь четырехузловым ходом, держа направление к корейскому берегу. Седов вернулся на мостик и стал наблюдать за действиями японских миноносцев. Каждый раз, когда намечались в темноте их силуэты, замирало сердце. К несчастью, взрыв подорвал в команде всякую уверенность, людьми овладело отчаяние, стрелять стали плохо, почти не целясь, а многие покинули свои пушки. В снастях подвывал ветер, за борта¬ми слышались всплески волн, действуя на душу, как похоронная музыка. Вокруг, угрожая смертью, носились миноносцы, и бесполезно было ждать, откуда-либо помощи. Они становились все настойчивей, нападали на броненосец справа и слева, выпускали мины, стреляли из мелких орудий, пулеметов и даже ружей. По-видимому, они решили, во что бы то ни стало покончить с ним. Седову осколком задело голову. Кровь полилась за во¬рот рубахи. Он побежал в операционный пункт на перевязку. Но только успел спуститься в жилую палубу, как раздался второй минный взрыв с правого борта, на середине корабля. Через пробоину могучим напором хлынула внутрь судна вода, мешая свой рев с криками людей, и. забурлила по палубам, попадая в кочегарку, пороховые погреба и другие отделения. Электрическое освещение выключилось. В непроглядном мраке метались матросы и офицеры, сталкиваясь друг с другом и разбивали головы. Многие, блуждая между переборками, не знали, где найти выход. Некоторые проваливались в люки и ломали себе кости. Нельзя было сделать и нескольких шагов, чтобы не попасть в какую-нибудь западню. Вопли отчаяния, подавляя разум, неслись из нижних и верхних помещений и со всех сторон. Казалось, кричал от боли сам корабль. Седов, чувствуя сухость и горечь в горле, несколько раз падал, прежде чем добрался до выхода. Первый трап он пробежал быстро, а на втором столпилось столько людей, что невозможно было протискаться вперед. Каждый, напрягая последние силы, старался выбежать на верхнюю палубу скорее других. Толкаемые инстинктом самосохранения, все лезли друг на друга, давя и сбивая под ноги слабых, и бились, словно рыба в мотне невода, притоненного к берегу. - О дьяволы, выходите! - кричали задние на передних, нажимая на них до боли в ребрах, били их по головам ку¬лаками. - Дайте дорогу! Меня пропустите! Я - офицер! - бешено приказывал кто-то, за-дыхаясь от навалившихся па него тел, но его никто не слушал. Седов не мог пробиться к выходу. Казалось, что ему уже не спастись. Неожиданно дерзкая мысль мелькнула в его сознании. Он отступил шага два назад, сделал большой прыжок и, вскочив на плечи товарищей, начал быстро подниматься наверх, хватаясь за их головы. На верхних ступенях трапа его задержали чьи-то руки. Посыпались удары по лицу и бокам, кто-то больно впился зубами в ногу. Собрав последние силы, он рванулся вперед с таким порывом, что заставил передние ряды раздвинуться, и сразу оказался на свободе. Он немедленно направился к боевой рубке. На мостике Седов встретился с рулевым Михайловым, который снабдил его пробочным матрацем. Здесь суетились офицеры и матросы. Обвязывая себя матрацами или пробковыми нагрудниками, запасаясь спасательными кругами, все галдели и не слушали друг друга. Одни из начальствую¬щих лиц предлагали подвести пластырь под новую пробоину другие - пустить в действие турбины, полагая, что можно еще выкачать воду. Судовой священник, держа в правой руке крест, а в левой - матросскую койку, стоял на коленях и молился вслух темному небу. О спасении капитана 1-го ранга Фитингофа, который лежал в боевой руб¬ке, никто уже не думал. Временно исполняющий обязанности командира Дуркин, приложив рупор к губам, старался перекричать сотни голосов, командуя: - Приготовиться к спасению! Катера и шлюпки спускать! «Наварин» кренился на правый борт постепенно. Времени было вполне достаточно, чтобы спустить на воду все паровые катеры, баркасы и шлюпки. Из семисот человек экипажа, большинство могло бы на них разместиться. Но на корабле не было порядка. Над людьми вместо командира теперь властвовал ужас смерти. Он стер грани между офицерами и матросами, свел на нет чины, ордена, звание, благородное происхождение. Утратили силу все предписания дисциплинарного устава. Поэтому лишь часть команды бросилась приготовлять к спуску шлюпки, но и та, торопясь, делала это неумело. Кто-то перерезал тали, на которых висел паровой катер, - он упал в воду и утонул. Второй такой же катер спустился более осторожно, но на него бросилось столько людей, что и его постигла та же участь. Изо всех люков на верхнюю палубу, поднимались люди и устремлялись в поиски спасательных средств. Разбирали койки, весла, доски, деревянные крышки от ящиков, анкерки. Опоздавшие вырывали эти предметы у других. На баке за спасательный круг ухватились сразу несколько человек, и каждый тянул его к себе. - Я первый захватил его! - кричал один. - Врешь, подлец, я первый! - хрипел другой. Началась драка. Несколько тел, вцепившись друг в дру¬га, рухнули на палубу и покатились к правому борту. То же происходило и в других местах судна. «Наварин» еле держался на воде. Крен его достиг таких размеров, что с одного борта орудия, спустились в воду, а с противоположного - торчали вверх. Об отражении минных атак нечего было и думать. Японцы, по-видимому, знали о беспомощности броненосца. Один из миноносцев направился к его левому борту, уже не боясь выстрелов. Матросы, увидев приближение противника, кричали: - На нас идет! - Бей его! - Прыгай за борт! Офицеры и матросы посыпались в море, словно сталкиваемые невидимой силой. Миноносец подошел совсем близко. Было видно, как в его носовой части сверкнул огонек. Это была выпущена мина. Море поднялось выше мачт и сотнями тонн обрушилось на па¬лубу, на мостик и на людей. Медленно опрокидывающийся броненосец левым бортом накрыл две шлюпки, уже спущенные на воду и наполненные людьми, постепенно погружаясь и булькая «Наварин» скрылся под водой. Японцы, удаляясь, смотрели на погибающих людей в бинокли. Плавающие в ледяной воде люди постепенно умирали от переохлаждения к концу дня из 700 человек экипажа броненосца в живых остались только трое, сигнальщик Седов, которого подобрали рыбаки, кочегар Порфирий Тарасович Деркач и комендор Степан Дмитриевич Кузьмин которых подобрал английский пароход и сдал в Тянь-Цзине русскому консулу.
Эскадренный броненосец «Сисой Великий» В бою 14 мая «Сисой Великий» открыл огонь одновременно с «Князем Суворовым» и вел его сначала по броненосным крейсерам «Ниссин» и «Касуга», а затем по броненосному крейсеру «Ивате», попав в него 305-мм снарядом и вызвав пожар. Почти час он вел бой, не имея повреждений, но в 14.40 взрывом снаряда сорвало крышку носового торпедного аппарата. В левый борт корабля около ватерлинии подряд попали 152- и 305-мм снаряды. Вода залила носовые отсеки до 20-го шпангоута. В течение следующих 45 мин «Сисоя Великого» поразили один 305-мм, три 203-мм и столько же 152-мм снарядов. Вышел из строя механизм вращения носовой башни, пылал пожар в ходовой рубке и на батарейной палубе. Оказалась перебитой пожарная магистраль, и огонь тушили ведрами, черпая воду из-за борта. Удушливые газы от взрыва 203-мм снаряда распространились по жилой палубе, проникли в операционную каюту и котельное отделение и оказали такое психологическое воздействие на экипаж, что четверо матросов бросились за борт... Пожар усиливался, и «Сисой Великий», пытаясь исправить повреждения, вышел из кильватерной колонны и присоединился к арьергарду крейсерского отряда. Почти полтора часа продолжалась героическая борьба трюмно-пожарного дивизиона за живучесть корабля, и к 17.00 пожар на батарейной палубе удалось ликвидировать, но все попытки заделать пробоины в носовой части оказались тщетными. После затопления подбашенного отделения броненосец получил дифферент на нос полтора метра и немного накренился на левый борт. Несмотря на это, он занял место в боевой колонне эскадры в кильватер «Наварину». Его появление команда крейсера «Адмирал Нахимов» встретила дружным «ура». Броненосец вступил в строй в тот момент, когда японцы потеряли во мгле и дыму русскую эскадру из вида. Бой прекратился, и корабли могли исправить повреждения. Снова возродилась надежда на удачный исход, и возвращение «Сисоя Великого» являлось, казалось, счастливым предзнаменованием. Однако уже через полчаса крейсеры адмирала Камимуры обнаружили противника. Еще полчаса погони - и бой возобновился. Вскоре после заката солнца контр-адмирал Н. И. Небогатов, проявив инициативу, попытался собрать эскадру. «Император Николай I», подняв сигнал «следовать за мной», занял место в голове колонны. Быстро темнело, и сразу начал сказываться недостаток практики плавания ночью без огней. Около 21.00 броненосцы окончательно разошлись с крейсерами контр-адмирала О. А. Энквиста, и от их колонны начали отставать поврежденные корабли. «Сисой Великий» был одним из первых. В завершающей фазе дневного боя он получил еще четыре попадания, за время дневного боя на броненосце было убито 20 и ранено 46 человек. Дифферент на нос и крен увеличивались, а скорость полного хода, составлявшая перед закатом всего 12 узлов, уменьшалась. На отставший от эскадры броненосец набросились японские миноносцы. Первую атаку в 22.30 «Сисой Великий» с большим трудом отбил, но через 45 мин четыре миноносца пошли в новую атаку. На этот раз избежать попадания не удалось. Торпеда, взорвавшаяся под румпельным отделением, повредила руль и лишила броненосец управления. И все же основную опасность для корабля представляла вода, поступавшая через пробоину в носу. Пластырь, который удалось подвести около 2 ч ночи, пропускал воду; контрзатопление кормовых отсеков лишь несколько замедлило погружение. К 3.00 15 мая над водой возвышалось не более трети метра форштевня. Понимая, что ветхие переборки броненосца долго не выдержат, его командир М. В. Озеров задним ходом попытался добраться до острова Цусима. Уже утром, когда показался из мглы берег, произошла встреча с крейсером «Владимир Мономах», тоже пытавшимся в связи с бедственным положением достичь суши. М. В. Озеров попросил командира крейсера капитана 1 ранга В. А. Попова принять на борт команду, на что тот сообщил, что через час пойдет ко дну сам и прислал миноносец «Громкий». Командир «Сисоя Великого», считая, что его помощь в данной ситуации бесполезна, отказался от нее. В 7.20 к броненосцу приблизились три японских вспомогательных крейсера - «Синано-Мару», «Явата-Мару» и «Тайнан-Мару». При них находился еще миноносец «Фубуки». К этому часу корабль окончательно потерял ход. Чтобы спасти команду, командир поднял сигнал, являвшийся в боевой обстановке весьма необычным: «Тону и прошу помощи». Некоторое время японские моряки обдумывали происшедшее, затем запросили русский броненосец, сдается ли он. Получив утвердительный ответ, они спустили шлюпку, которая подошла к «Сисою Великому» в 8.15 Японцы, взойдя на палубу, первым делом подняли на гафеле свой флаг, но никак не могли спустить русского флага, развевавшегося на форстеньге. Корабль, погибая, грустно покачивался под флагами двух враждебных держав. Японцы, сделав безуспешную попытку взять корабль на буксир, спустили свой флаг и приступили к спасению людей, причем дифферент на нос был настолько велик, что шлюпки приставая, держались за стволы 305-мм орудий носовой башни. В 9.00 «Сисой Великий» опрокинулся и затонул в трех милях от мыса Кирасаки (35 с.ш., 130 в.д.). при этом не успели покинуть корабль и утонули 39 человек. Судьба сжалилась над ним, и он пошел ко дну под Андреевским флагом.
Броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» Броненосный крейсер «Адмирал Нахимов», как и другие наши корабли, прибыл в Цусимский пролив перегруженным. Помимо излишнего запаса угля, которого хватило бы на три тысячи миль экономического хода, он имел около тысячи тонн пресной воды, налитой в междудонное пространство. Так же обстояло дело с провизией, со смазочными материалами. Зачем все это понадобилось в таком огромном количестве? От острова Дажелет в Цусимском проливе до Владивостока расстояние составляло всего 400 миль. До вечера, за время артиллерийского боя, крейсер по¬лучил до тридцати пробоин, но все они были надводные. Подверглись разрушению главным образом надстройки, шлюпки и разные приборы. Часть орудий вышла из строя. Пострадал и личный состав: двадцать пять человек были убиты и пятьдесят один ранены. С заходом солнца командир Родионов распорядился: - Приготовиться к минным атакам! Прожекторы поставить на место! На день прожекторы были спрятаны в продольном коридоре. Теперь их извлекли наверх. Боевое освещение наладили как раз в тот момент, когда начались минные атаки. «Нахимов» замыкал собою боевую колонну. Может быть, поэтому на него так яростно нападали миноносцы, А он лучами прожектора только указывал им свое место¬пребывание и притягивал их к себе, как маяк ночных птиц. Вдруг рулевой - Аврамченко, здоровенный гвардеец, находившийся около боевой рубки, рявкнул, словно в трубу: - Миноносец рядом! Справа! Режет наш курс! Неприятельский миноносец тут же был уничтожен снарядом восьмидюймовой пушки, но свое назначение он выполнил. Крейсер подпрыгивал от взрыва. Сотрясение на¬столько было сильное, что сдвинулась с места боевая рубка, зазвенели стеклянные осколки полопавшихся иллюминаторов. Никто не знал, где произошел взрыв. Некоторые матросы, находясь в кормовых отделениях, думали, что это случилось где-то рядом, около них, и, уходя, задраивали за собой двери. Бросились к выходным трапам машинная команда и кочегары. В боевой рубке, обращаясь ко всем, хрипло проговорил командир: - Свистать всех наверх! Немедленно подвести под про¬боину пластырь! Мы погибаем. Но неизвестно было, куда попала мина. Люди метались взад и вперед, находясь под впечатлением, что они немедленно пойдут вместе с кораблем ко дну. С момента взрыва прошло минут десять в невероятной суматохе. Наконец, послышалась дудка, а вслед за ней раздался голос стар¬шего боцмана Немона: - Пробоина справа в носовой части! Все наверх! Пластырь подводить! Только теперь выяснилось, что миной был разрушен правый борт против шкиперского помещения. Оно и смежное с ним отделение динамо-машин сразу наполнились водой. Электрическое освещение погасло. Люди оставляли свои посты и, выбегая наверх, задраивали за собой двери. Но и этой мерой не могли задержать бурлящие потоки. Двери были проржавлены, резиновая прокладка оказалась никуда не годной, непроницаемые переборки под напором воды вздувались, как парус под ветром, сдавали и лопались. С ревом вода распространялась дальше, попадая в тросовые отделения, в малярную, в канатный ящик, в угольные ямы, в отделения мокрой провизии, в поперечный и продольный коридоры. Она заполняла минный и бомбовые погреба, крышки которых не могли быть задраены; этому мешал беспорядочно наваленный лес. Нос крейсера стал погружаться в море, а корма подниматься на его поверхность. Ход уменьшился. Эскадра уходила от «Нахимова», оставляя его в одиночестве. С большим трудом удалось подвести под пробоину пластырь, но вода продолжала прибывать. Дифферент на нос все увеличивался, вся передняя часть судна до тридцать шестого шпангоута была затоплена. Корма крейсера настолько приподнялась, что его вин¬ты наполовину обнажились из воды и хлопали по ней лопастями, словно гигантскими ладонями. Он стал плохо слeшаться руля и мог дать ходу не больше трех узлов. На мостике офицеры доказывали командиру, что при таких условиях «Нахимов» не годен к дальнейшему плаванию и что нужно заботиться только о спасении людей. На рассвете показалась северная оконечность острова Цусима. Командир, волнуясь, приказал: - Держать к берегу! Команда была свезена на берег. Крейсер затоплен около 10 часов 15 мая в точке с координатами 34°34' с.ш. и 129°32' в.д. при этом утонуло еще 18 человек.
