Важное
Hyundai Heavy Industries продвигается на оборонный рынок США
КМЗ: 
|
Главная / Издания / Литература / Книжная полка / В.В. Дугинец. Корабельная Фанагория / Глава 4. Железяка
Глава 4. Железяка
Текст: В.В. Дугинец. "Корабельная фанагория"
После такого захватывающего рассказа я собрал котомку арестанта,
в которую входил комплект простыней и туалетные принадлежности,
соответствующие бумаги в виде продаттестата и самой 'Записки об
арестовании' и поторопился на гауптвахту. Молодой лейтенант-начальник гауптвахты, возгордясь своей самой ненавистной в гарнизоне должностью, и тут стал строить мне козни: -Вы не подстрижены, я вас оформлять не буду, - заявил он мне, когда я выложил ему на стол пакет сопроводительной документации. 'Ах ты мать честная! Выпендривается тут каждый карась. Не стрижен... Что я тут перед ним еще отчитываться должен, где я так успел зарасти!' - со злостью думал я про этого главного надсмотрщика гарнизонной тюрьмы. - Девушки! Хорошие! Подстригите меня побыстрее! В тюрьму не берут из-за неуставной прически, - умолял я с порога томящихся от безделья двух визажисток нашей парикмахерской на улице Варяга. - Какую тюрьму? За что же таких сажают туда? - удивленно спрашивали ожившие женщины. - За попытку изнасилования хуторянки, - придуриваясь, сообщил я свою статью преступления. - Да, что уж вам в городке не хватает женщин? Что это вы еще по хуторам скитаетесь? Приходите к нам! - моментально откликнулись на мое горе словоохотливые работники службы быта. С модной канадкой, которую мне выстригли мои сострадающие парикмахерши, и благоухающий 'Красной Москвой', я повторил свой подход к начальнику гауптвахты. - Вот - другое дело, - принюхиваясь к запахам, исходящим от моей подстриженной персоны, подтвердил мое право занять место в камере несговорчивый начальник-лейтенант. Кончилось бабье лето и к концу октября на улице стали поливать моросящие дожди, что придало недавней благодати совсем унылый осенний вид. На улице резко похолодало и от этого холода в моей 4-х местной камере на втором этаже старинного здания не осталось никакого уюта. Камера действительно была как каменный мешок - даже привычного камерного окошка в крупную клетку здесь не существовало. Окно заменяла глухая кирпичная стена. Вдоль стен две двухъярусные койки и у выходной двери полукруглая холодная железная печка, выступающая из стены. Двери камеры не запирались на замок и мы могли самостоятельно разгуливать по большому коридору, в который выходили двери всех трех камер офицерского отделения и даже незакрытый люк на чердак здания. Здесь же находились умывальник и омерзительного вида гальюн, не подпадающий не под какое сравнение с нашим корабельным. Существующая вольница в этой офицерской камере настолько поразила меня, что я уже нисколько не удивился тому, что мои соседи: сухопутный старший лейтенант и пожилой капитан-лейтенант, весь вечер резались в карты и постоянно пытались увлечь меня этим занятием. Но я впал в депрессию без вины осужденного человека и лежал, не раздеваясь на своей тюремной койке. Уставившись в белый потолок, выкрашенный известкой, я переживал как раз ту самую ситуацию, когда человек боится тюрьмы. Ведь это же и есть настоящая тюрьма. Но вскоре холод незаметно прокрался в мои грустные мысли о жене с сынишкой, которые теперь уже точно на пять суток остались без моего внимания и участия, и заставил бороться за свое скорбное существование Опытные соседи, которым оказалось не впервой бывать в подобной ситуации, залезли на чердак, и нашли там какие-то обломки досок. Вскоре эти деревянные обрезки затрещали ярким огнем в печи, и из ее дверцы в камеру задышало тепло сухого воздуха. А вечером мы вызвали к себе начальника караула и раскололи его на целое ведро настоящего угля, который и придал нашей печи настоящее тепло. Натопили мы хорошо - можно было спокойно раздеваться и спать по- человечески на чистых простынях. Ночью скрипнула входная дверь, и через порог на четвереньках перевалился молоденький прапорщик из соседней 'каюты'. Он буквально трясся от холода и, как бездомная собака, улегся на полу у печки. - Откуда ты, такой бедолага? - спросил я прапора, содрогающегося в предсмертных судорогах конвульсий. - Из соседней камеры. Я там один пока. Там холод страшенный. А вообще я из Гробиня, из ракетной части, секретарь комитета комсомола, - обрадованный участием к его скромной личности, делился арестант. - Можно я у вас тут у печки посплю? - Ты не придуряйся там на полу. Ложись вон на свободную койку и дрыхни, - указал я ему на свободную нижнюю койку. Ровно через минуту койка перестала трястись от вибрирующего прапорщика, и оттуда стали раздаваться мерные посапывания спящего человека. Как только я засыпал, у меня перед глазами вместо дорогих и родных образов жены и сына из тумана выплывало громадное лицо Гедзюна с огромным носом, который заменяла ему большая розовая картофелина. У меня сразу зачесались руки, но только стоило мне протянуть их, чтобы в отместку открутить у Ромы эту бесформенную картошину, как он куда-то пропадал и растворялся в непонятном дымке. 'У-у-у! Гадский картофельный папа! Я до тебя все равно доберусь и скручу тебе на бок твой картофельный шнобель', - разгребал я руками тугой туман, в надежде отыскать там, за туманами неуловимого Ромуальда. Утром нас весьма культурно разбудил начальник караула и первым делом спросил: - Товарищи офицеры! Есть какие-нибудь жалобы или претензии по содержанию в камерах? - Да нет, все нормально, - ответил за всех бывалый каплей. - А это у вас кто на нижней койке? - заметил он прапорщика. - Товарищ прапорщик, немедленно в свою камеру, вам тут не положено находиться. - Там холод собачий, - пожаловался комсомолец. - С сегодняшнего дня все печи в камерах будут отапливаться, а пока покинуть офицерскую камеру, - приказал старший надсмотрщик. - Лейтенант Дугинец, вы помощник командира корабля!? - прозвучал в мой адрес то ли вопрос, то ли утверждение. - Сегодня с 11 до 13 проведете во дворе гауптвахты строевые занятия с рядовым составом. Там у нас 12 человек сидит, - поручил мне старшой. - Проведу! Не впервой, - согласился я с предложением. 'Вон чего он приперся спозаранку - так бы и говорил сразу, а то, 'какие есть жалобы?' - рассуждал я про хитрого начальника караула. Когда-то я бывал и в питерской гауптвахте, но только в роли караульного или конвоира, да и на этой пришлось не раз побывать начальником караула. Но, сравнивая эти два заведения, я приходил к выводу, что различия между ними заключаются только в масштабах, а все остальное совершенно одинаково. Там в камере сам Валерий Чкалов сидел и другие знаменитости из комсостава, а здесь даже лейтенантом Шмидтом не пахнет. Может быть, и сидели здесь знаменитости типа бесшабашного героя- подводника Балтики капитан-лейтенанта Александра Ивановича Маринеско, но 'Книга почетных посетителей' не входила в перечень документации гарнизонной гауптвахты, а если и была раньше, то до наших времен не сохранилась - ее просто-напросто не было. И самое главное – один и тот же запах, который преследует тебя повсюду. Это специфический запах затхлости, перемешанный с табачно-портяночной вонью и запахом параши. Все так же казенно и небрежно стены выкрашены сочетанием блеска ядовитого зеленого и коричневого цветов, кое-где еще встречается темно-синий цвет. Эти сочетания цветов тормозят сознание человека, превращая его в настоящее быдло. А как еще назвать моего соседа, который радостно сообщил мне свою каплейскую новость: - Сегодня вторник, ко мне кореш после обеда должен прийти - принесет бутылку и закуску. Там в углу забора у нас с ним есть условная доска, мы ей и пользуемся для передачек. Он сидит - я ему ношу. По вторникам и пятницам. Второй сосед тоже оживился на такое известие и полез в карман за деньгами, дабы внести заранее свою долю участия. - Володя, а ты что? Не участвуешь? - озабоченный моим молчанием, спросил организатор. -Не, мужики! Спасибо за предложение, но я в тюрьме и этим все сказано, - сразу поставил я точку на будущих вопросах. На плацу мне построили 12 бойцов, из которых только 4 были матросы, а остальные - какие-то заморенные тощие солдатики, собранные под крышу этого заведения со всех окрестностей. От одного только вида этой помятой шараги, честно говоря, меня охватила какая-то злость - вот и я оказался в кругу таких козлов и вместо корабля сижу в этой вонючке и занимаюсь с ними строевыми занятиями. - Ну, что граждане алкоголики и самовольщики! Я не собираюсь здесь из вас делать героев. Но уж, коль попали в эту кутузку, то не пищите. Кто будет филонить и прикидываться шлангом - добавит себе еще пару суток отсидки, - предупредил я своих строевиков на всякий случай. - Товарищ лейтенант, а вы сами-то, за что здесь паритесь? - с долей ехидства смотрел на меня карими наглыми глазами тощий и низкорослый солдатик кавказской национальности. - Фамилия? - Рядовой Мавлоев! Стройбат! - Для рядового Мавлоева лично поясняю, что я сижу здесь не за свои грехи, а за темные проступки своих подчиненных матросов. А вы часом не за попытку изнасилования тут паритесь? - осадил я разговорчивого защитника Родины. - Почти угадали..., - все же ответил мне рядовой. - Равняйсь! Смирно! Напра-ву! - скомандовал я, сообразив, что чем больше с ними разговариваешь, тем больше они будут наглеть. По октябрьской сырости и холоду асфальтированного плаца гауптвахты я два часа гонял строевым шагом весь этот армейско-флотский сброд. Конечно, это были занятия скорее напоминающие порнографию в местном стройбате, чем тренировку в парадном кремлевском полку. Но, подрастратив свою злобу на этих захудалых строевиках, на душе стало спокойнее и даже появилось чувство здорового голода. Своего камбуза на гауптвахте не было - пищу привозили в термосах из ЭМШ (электромеханическая школа), расположенной недалеко от гауптвахты. ЭМШ - это был второй в Лиепае учебный отряд, который готовил матросов для боевых частей 5 кораблей и лодок Балтийского флота. По этой причине никакой тюремной баландой на гауптвахте никогда не пахло, а тем более ею никто никого здесь не кормил - все ели нормальную здоровую пищу по норме курсантского пайка. Это я так, к примеру, об издевательствах творившихся в застенках гарнизонной губы, пропагандируемых в современных латышских аттракционах под названием 'В застенках КГБ'. Разумеется, негативный осадок в душе от 5-ти суточного пребывания в этом санатории у любого нормального человека останется на всю оставшуюся жизнь. И я в этом вопросе не был исключением. Этот срок привил мне настоящий иммунитет к таким богоугодным заведениям, в которых обычно отбывают наказание низы воинского контингента. Конечно на корабле куда лучше - пусть и железо кругом, но зато уже настолько привычное и родное, а матросы - разве их сравнить с теми, что были на губе. Даже мой Скобарь-Максимов, хоть он и приличное дерьмо, но все же свое родное, корабельное. ***По своим функциональным обязанностям строгой иерархии лиц штаба дивизиона офицер ПЛО, он же Серега Денисюк, был первым заместителем начальника штаба Любимова. Поскольку наш уважаемый Любимов убыл из дивизиона и поднялся на третий этаж здания штаба бригады, где был теперь его кабинет - кабинет Начальника штаба у комбрига Иванова, теперь его должность стала вакантной, и ее стал временно исполнять первый заместитель - Денисюк.Серега сразу напыжился от важности собственной значимости, и носился по кораблям круша направо и налево любые недостатки в организации службы на кораблях и вкладывая весь свой творческий потенциал кипучей энергии в наведение порядка. При этом Серега нисколько не задумывался над своими эмоциями, тем более о чистоте русского языка. Но недолго Денисюк смог проявлять свой начштабовский кураж и неугомонный характер организатора всех наших побед, так как его временные обязанности почему-то передали дивизионному штурману капитан-лейтенанту Гоголинскому Александру. Гоголинский прибыл к нам в дивизион после ухода штурмана Феди Гладкова и представлял собой весьма интересную личность. Когда я впервые увидел этого каплея у нас в кают-компании за обедом, то весь обед сосредоточенно копался в своей памяти и вспоминал - где и когда я мог встречаться с этим колоритным товарищем. Это был толстый чукча, но только в морской офицерской форме. Его крупная голова с большим лицом и маленькими черными глазами была покрыта ежиком густых-прегустых зарослей непослушных темных волос. Они хоть и были аккуратно подстрижены, но все равно упрямо радиально торчали во все стороны окружности, как иголки у черного ежика. Все это природное сооружение ниже опиралось на стоячий воротник кителя, отчего сразу казалось, что эта голова просто лежит на плечах, и никакой шеи у человека нет и в помине. Сразу из-под подбородка начинался объемистый живот, который сдерживался в кителе от падения на пол только его застегнутыми пуговицами. Это был скромный, но на удивление (чукчи такими не бывают) очень грамотный штурман - специалист своего 'циркульного дела' и весьма эрудированный офицер во всех вопросах и не только флотской жизни. Его тучная своей приземистой фигурой комплекция абсолютно не служила причиной для отсутствия поворотливости и способности производить резкие телодвижения. В офицерском бытовом общении ему сразу прилепили подпольную кличку Гога. Уже позднее я все-таки вспомнил. В новогоднюю ночь на 'Голубом огоньке' в белой расшитой узорами пушистой кухлянке на фоне вечных снегов Крайнего Севера Кола Бельды исполнял свой знаменитый шлягер 'Увезу тебя я в тундру... Увезу к седым снегам'. Вот на кого был в точности так похож наш Гога. Кола Бельды в морской форме! Это был веселый и подвижный по тем временам эстрадный нанаец, который первым из советских певцов в 1973 году стал настоящим лауреатом международного конкурса вокалистов в Сопоте (Польша). Да помните, конечно, такого. Такого лучезарного чукчу забыть невозможно. Гоголинский быстро отбил у наших дивизионных мастеров советского шеш-беша желание играть в эту интеллектуальную игру. Где он только так натренировался бросать кости и двигать свои фишки. Что уж Михневич и Кожухарь со своим стажем игроков и те, сколько не пыжились и не пытались обнести Гогу - у них ничего не выходило. Александр, взъерошив знаменитый ежик, торчащий на голове, отчаянно смолил свой едкий сигаретный дым в лицо соперника и, весь от погон до шнурков ботинок покрываясь табачным пеплом, крушил все надежды на выигрыш и победу любому своему конкуренту. При всем этом он, как заправский фокусник выбрасывал из-под ладони кости, которые гремели по фанере крышки разрисованной нардовым восточным орнаментом и они всегда ложились, выдавая ему нужный кош в нужный момент, а он совершенно не думая, автоматически передвигал свои фишки по ячейкам игрового поля. Мне казалось, не думая... Может быть, по этой причине наши шешбешные воротилы и сам Михневич с Кожухарем вскоре нашли себе другие, более тихие и интеллектуальные игры. Зима стояла сумасшедшая. Мороз доходил до 25°С и корабли у причалов врастали в лед, покрывший Зимнюю гавань толщиной до 15 см. При такой влажности воздуха, да такой мороз казался куда больше 40° на суше, где-нибудь в карельском лесу. Вот тебе и незамерзающая гавань! Весь аванпорт тоже сковало льдом и даже за его воротами на несколько сотен метров был настоящий лед. Рыболовные сейнера рыбколхоза 'Большевик', запертые льдами в своей гавани, теперь и не помышляли выходить в море на лов рыбы. Не стало слышно по утрам их постоянно буркающих дизелей при проходе мимо наших причалов. Обычные движения людей по причалам сократилось до минимума, а если и появлялись, то старались бегом преодолеть это открытое всем ветрам и холодам пространство, прикрывая на ходу уши и лица, которые нещадно щипал морозный ветерок. Но, несмотря на трескучий мороз, на сход офицеры надевали свои черные касторовые фуражки с шитыми козырьками и пижонили в них до автобуса, где потом оттирали скованные морозом уши. Таких пижонов в Зимней гавани хватало, а мода на красивые офицерские головные уборы не обращала никакого внимания на непривычные холода. Морские буксиры, изображая из себя ледоколы, каждое утро взламывали этот белоснежный ледовый панцирь гаваней и фарватера, и вода парила в открытых полыньях, создавая полную иллюзию арктического холода. Но и в этой арктической холодрыге наши корабли не замерзали, и на них продолжалась нормальная жизнь, которая шла по намеченным планам. Как раз этой осенью вдоль всей причальной стенки от котельной была протянута труба паротрассы, обогревающей корабли. Сверху труба была закрыта металлическим коробом, который возвышался над бетоном своим коричневым каркасом. Корабли, подключенные к этой паровой системе, могли теперь обогреваться настоящим паром и не мерзнуть в холоде настоящей зимы. В такие морозные дни паротрасса шипела от напора перегретого пара и парила через все неприметные глазом отверстия и дыры разветвлений корабельных шлангов. От этого заиндевевшие на морозе корпуса кораблей, обдаваемые клубящимися облачками тумана из травящих труб, смотрелись, как неживые сказочные и безжизненные призраки навсегда скованные морозом в ледяном царстве Снежной королевы.  Во льдах замерзшей Зимней гавани Только вахтенные матросы у трапов, облаченные в теплые посеревшие от времени овчинные тулупы до пят, с автоматами на плече, свидетельствовали о бьющейся в корабельных утробах пусть и замедленной, но обычной жизни. Но даже такая непривычная ледовая обстановка не могла повлиять на планы боевой подготовки с ее выходами в море для выполнения стрельб и боевых упражнений. Рано утром у кораблей нашего дивизиона забегал буксир и, с треском ломая лед, освобождал нас из ледового плена. Покрутившись в Зимней гавани, ледокол пошел пробивать нам дорогу по аванпорту, а мы среди этих дымящих паром полыней и обломков льдин стали выбираться от стенки. 'Товарищ командир, только не работайте машинами на задний ход, - просил командира Витвицкий и тут же пояснял. – Обломки льдин засосет в трубу гидромотора и поломает винты'. Пришлось на баке выстроить пол-экипажа, и кто, чем мог стали отчаянно, наваливаясь на отпорники, отталкивать нос корабля от соседнего корпуса, с которого бойцы тоже корячились и отталкивали нас. Раздвигая массу льда, окружавшую наш корпус, нос корабля отвернули в сторону и дали малый ход. По стальным бортам зашелестели льдины и под злобный хруст и треск ломаемого покрытия, разрезая своим острым форштевнем нагромождения льдин, корабль пополз по парящему фарватеру, проделанному трудягой- буксиром. За кормой льдины переворачивались и дыбом вставали в кильватерном следе дымящейся от пара и выхлопов воды, словно из последних сил цеплялись за нас, стараясь удержать непокорный Снежной королеве корабль. Нудно и долго мы продирались из этого резавшего на солнце своей сверкающей белизной бесконечного ледового савана, пока не вырвались на свинцовую воду открытого моря, на которой колыхались в такт волне круглые темные льдины под странным названием 'сало'. Открытая вода, еще не скованная холодом мороза, парила и, отдавая морозу свое последнее тепло, испускала от себя стелящийся по поверхности косыми облачками туман. Видение было просто фантастическое, словно корабль плыл по мифическим дымящимся водам реки Ахерон в то самое подводное царство Аида, где покоятся души погибших моряков. Холоднющий встречный поток воздуха набрасывал на бак брызги волн, и они моментально обволакивали поверхности и застывали на холодном корабельном железе палубы, надстроек и установок РБУ. Промокшие чехлы - надульники на установках покрылись ледовой коркой и задубели, превратившись в ледовый панцирь. Сотни невидимых ледяных иголочек, гонимые ветром навстречу кораблю, впивались в лицо и открытые руки, морозный ветер резал глаза, и тут, на мостике уже было не до форсу – я напяливал на себя все, что было можно. Поверх формы и зимней шапки пришлось одевать на себя теплые ватные штаны и канадку, а сверху овчинный постовой тулуп, неприятно воняющей застоявшимся запахом овечьей шерсти. На ногах были огромные валенки в галошах типа 'слон', голенища которых были мне выше колена, отчего передвигаться на них приходилось, словно на протезах. В таком наряде просто стоять на мостике тяжело не то, что двигаться, но зато мороз не лез тебе под одежду, и можно было править вахтой. Железнов в командирском кожаном пальто из черной искусственной кожи и валенках выглядел куда элегантней моей странной фигуры – сразу видно, что это командир. На морозе ходового мостика за весь экипаж страдали только четыре человека: командир, вахтенный офицер и рулевой с сигнальщиком. Бедный сигнальщик стоял на крыле мостика в своей корзине и обдувался встречным ветерком с головы до ног. Его голова, замотанная капюшоном канадки, торчала из воротника тулупа и из живого тела были видны только глаза, которые в узкую оставшуюся щель смотрели вперед по курсу корабля. В полигоне нас уже встречала подводная лодка, и вот тут я и подумал, какие же наряды одели сейчас на себя бедолаги-подводники в своем холодном железном гробу на таком морозе. -РБУ зарядить практической бомбой! – дал команду Железнов после инструктажа командира подводной лодки. – Володя, готовься к стрельбе. Сейчас лодка погрузится, получим с ней контакт, и сразу будем палить. Вот тут-то и началось непредвиденное. Мои минеры долго возились с чехлами-надульниками, которые покрылись ледяной корой и, превратившись в камень, никак не хотели отдираться от направляющих установки. Надульники – это брезентовые чехлы, надеваемые сразу на шесть стволов спереди и сзади направляющих установки. В этом наряде Деда Мороза я приковылял на бак и стал руководить своими минерами. А если бы на стволах не было чехлов? Внутри них бы уже давно были ледяные пробки или ледяные торосы. Попробуй тогда заряди установку, хотя бы одной бомбой, пришлось бы продувать стволы перегретым паром и удалять этот лед. - Мешкаускас, руби чехлы между 11 и 12 стволами и сдирай его только с 12-ой направляющей, - отдал я отчаянный приказ и жертвовал своими чехлами лишь бы запихнуть в один ствол бомбу. Мешкаускас деловито обрубил топором часть чехлов и освободил последний ствол установки. - Заряжайте, - крикнул я своим бойцам. Установка завизжала на морозе и опрокинулась на угол заряжания в -90°. Черт меня дернул, но я решил спуститься в бомбовый погреб и проследить подъем бомбы в установку. По привычке, я и в этой тяжелой вахтенной амуниции сиганул в люк и, спускаясь по-пижонски - спиной к вертикальному трапу, держа руками штурвал задраечного устройства люка. Спустившись на несколько ступенек трапа, я спрыгнул вниз. Что это было, сообразил не сразу. Хорошо, что мои руки были подняты вверх. Я пролетел вниз не метр, как должно было случиться, а все пять метров, до самого днища бомбового погреба. Я летел, как бобслеист, в крутой трубе санного желоба через два открытых внизу люка и приземлился на свои несгибаемые валенки. 'Какая падла не закрыла люки!' - только и успел прокричать я, пролетая свой неожиданный путь в межлюковых пространствах. Опомнился я только на корабельном днище на глазах моих изумленных минеров, которые подтаскивали бомбу к подъемнику. Мои ноги, благодаря этим крепким протезам валенок, выдержали неожиданный удар о препятствие корабельного днища, а само днище, отозвавшись объемным гулом, не позволило мне продолжить полет по намеченному маршруту. Толстое тулупное покрытие своими завитками овчинной шерсти предохранило тело от жестких ударов и соприкосновений с железом корабельных переборок и комингсов двух люков. 'Давай, давай, заряжайте! Чего рты пораскрывали! Живой я', - вывел я из испуганного оцепенения матросов, которые внимательно разглядывали свалившееся сверху чудо в овчинном тулупе. А в погребе действительно было что рассматривать. Промерзшее насквозь железо надводных бортов, которыми ограничивалось пространство бомбового хранилища, тускло серебрилось настоящим снеговым покрытием. Под не ярким электрическим светом фонарей, оплетенных проволочными плафонами, эти покрытия смотрелись, словно переливающиеся цветами радуги стены ледяного грота одного из дворцов самого Деда Мороза в Великом Устюге. Сами фонари издавали свет, словно в каком-то туманном шаре из-за стоящего в помещении тумана. Зеленые борта ниже ватерлинии были покрыты крупными каплями росы, которая блестела золотом в свете электроламп и, сбиваясь в сплошные ручейки, подтеками талой воды скапливалась в углублениях корабельного днища. Грациозные бомбы, застывшие в строгом каре своих креплений, блестели краской омытой сыростью тумана и каплями воды, падающей с подволока, который на данный момент служил прекрасным конденсатором для образовавшегося тумана. От матросов, подтаскивающих бомбу к подъемнику в этой сплошной сырости, дымом валил пар, и они казались мне нереальными слугами сказочной ледяной пещеры. 'Это ж какая тут сейчас влажность? Сплошная вода и туман...', - удивился я изменениям в своем погребе, в который не спускался, по меньшей мере, с неделю. - Сколько тут сейчас? - вопросительно глянул я на минера. - Плюс два и влажность 98%, - сообщил Мешкаускас, поглядывая на приборы. Хлопнула дверца бомбового подъемника, и он загромыхал своими стержнями, уносящими бомбу наверх. - Мешкаускас, вентиляцию включи, - удрученный ненормальными условиями хранения боезапаса, потребовал я. - Тащ лейтенант, еще хуже будет. Все будет оттаивать и еще больше будет воды, - разумно перечил моим указаниям опытный минер. - К стрельбе готов, - доложил я командиру, еле вскарабкавшись по последнему трапу на своем пути к мостику в этой неподъемной амуниции. – Пришлось рубить надульник на установке. Замерз он на таком морозе и как каменный стал. Гидрология моря была прекрасной – акустический луч рассекал подводное пространство без всяких перегибов и скачков, и быстро наткнулся на корпус подводной лодки. Эхо от цели было четкое и мичман Чеклецов, ухватив контакт с лодкой, держал ее на предельных дистанциях. Упрощая до предела все тонкости атаки с поправкой на сильный мороз, прямо на стопе корабля и, не выбирая акустическую станцию на борт, мы произвели наводку РБУ на невидимого противника. В морозной тишине раскат выстрела реактивной бомбы, приглушенный холодом морозного воздуха, прогремел неестественно тихо и бомба, светясь желтым пламенем из сопла своего двигателя, улетела навстречу с подводной целью. - В такой холод даже бомба грохочет как-то по особому, - удивился Железнов. - Я еще подумал - может она на таком морозе вообще не сработает. - Да, что с ней будет... Порох он и на морозе порох, - успокоил я сомневающегося в надежности нашего оружия командира. - Три гранаты – поднимай лодку! Пора домой двигать, пока не замерзли и не обросли льдом, - заторопил меня Железнов. За борт полетели три гранаты с интервалом в минуту. Это были уже специальные сигнальные гранаты СРГ-66, которые предназначались для подачи звуковых сигналов при работе с подводной лодкой. Специальным ключиком граната приводилась в боевое положение и при достижении глубины 10 метров она взрывалась под водой, разнося в клочья свой пластмассовый корпус. Лодка всплыла в юго-западном углу полигона и тут же вышла на связь с тревожным сообщением: 'У нас в рубочном ограждении торчит какая-то белая хреновина длиной около 2 метров. Это ваша? Что с ней делать?' – спрашивали встревоженные подводники, впервые увидев практическую бомбу у себя на борту. 'Она неопасна, сбросьте ее за борт', - дал по связи Железнов подводникам. 'Вот это да! Я такого за свою службу пока еще не встречал, такая случайность раз в сто лет бывает, - радостно делился я небывалым случаем с командиром. - Попали прямо в рубку. Хорошо, что взрыватель в этой бомбе не боевой, а то бы врезал подводникам все 600 граммов своего заряда по корпусу, они бы там были в полном экстазе'. 'Курс в базу?' – прозвучал самый любимый вопрос командира на ходовом мостике, и корабль развернулся в направлении первого приемного буя Лиепайского фарватера.  И холод большой, и зима здорова... Радость возвращения в базу сменилась тревогой за корабль, который на глазах начинал белеть своим корпусом, медленно, но верно покрывался ледовым панцирем. Мелкие брызги встречной волны стали залетать на корабль и прямо на лету смерзались в мелкие горошины льда, которые словно наэлектризованные тут же прилипали к палубе, надстройкам и леерам. Постепенно эти наросты увеличивались и уже стали достигать 5 сантиметрового ледового покрытия. -Этак мы тут сейчас зарастем этим ледовым панцирем, - озабоченно произнес командир. – У нас сейчас остойчивость резко уменьшилась, так и корабль перевернется. - Сейчас доберемся до аванпорта, а там посрубаем лед, - предложил я свой выход из создавшейся угрозы. Как только прошли в Средние ворота аванпорта, построенные швартовые команды застучали по обледеневшим стойкам лееров и надстройкам кто, чем мог. Кто топором, кто гаечным ключом или молотками. Под этот равномерный стук ледорубов мы и вошли в Зимнюю гавань. -Мешкаускас, попроси у механиков пар и отогрей чехлы надульников, а потом, если можно, попробуй пришить оторванный кусок. Мешок он все может – сделал и чехлы, которые потом еще долго служили нам. ***В пятницу корабли готовились к заступлению в очередное дежурство КПУГ по флоту. Железнов как обычно доверял мне это дело почти полностью, и я рулил это дело по полной программе.Помощник командира на корабле это такая собачья должность, что он за все отвечает по своим обязанностям. Все виды обороны, все имущество и все оружие висело на мне. Да и все бы ничего, вот только вся эта подготовка к заступлению в ПУГ заканчивалась проверкой офицеров штаба базы. 18 флагманов и начальников служб тыла после обеда высаживались на корабль и начинали переворачивать его 'вверх дном' каждый по своей специальности. Каждый искал недостатки и 'оказывал помощь' дежурным кораблям. Корабль моментально превращался в настоящий потревоженный муравейник. Все корабельные офицеры подобострастно следовали по постам и заведованиям за проверяющими, которые хозяйским глазом окидывали оружие и технические средства, копали документацию и проверяли знания личного состава. Корабельные офицеры сопровождали главных специалистов базы, чтобы лично заполучить на месте ценные указания и замечания, а матросы наоборот - старались не попадать на глаза офицеров с большими погонами и прятались по корабельным шхерам. Только успеешь отбиться от начальника ПВО базы, на тебя уже наваливается своей тучной фигурой флагманский химик. Отбился от химика Щедрина – перед тобой начальник артотдела со своими артиллерийскими происками. Начальник продслужбы и начмед дерут за грязную колоду для рубки мяса и требуют помыть ее и присолить сверху поваренной солью. Флагманский механик дерет за заваленные барахлом тамбуры и переходники. А вдруг пожар! И так меня рвали на части все желающие проверить и накопать. Начальником минно-торпедного отдела был назначен новый капитан 2 ранга Поминов Виктор Петрович, но я с ним пока еще не сталкивался и понятия не имел, как он выглядит вживую. Прибежал Григолия и возбужденный неведомым мне фактором стал срочно звать меня в пост наводки РБУ. - Там вас какой-то капитан 2 ранга требует срочно, - выпалил он и убежал на бак. У поста наводки в позе ожидающего общественный транспорт стоял сердитый с виду капитан 2 ранга и носовым платочком протирал внутренность своего военно-морского 'гриба'. Его редкие русые волосы на черепе довольно ясно проясняли начинающуюся на макушке лысину, а мужественные черты бледного лица лично мне понравились. - Вы командир БЧ-3? Я - начальник минно-торпедного отдела базы капитан 2 ранга Поминов, – ожил он, увидев свою жертву. - Так точно. Командир БЧ-2-3, он же помощник командира! – честно признался я во всех своих должностях. - Вам даю вводную. Зарядить РБУ №2! Время пошло! – оглоушил он меня такой невыполнимой вводной и посмотрел на часы, засекая время. - Я не буду заряжать установку, - моментально сообщил я свое решение Поминову. Он посмотрел на меня, словно я или он был не от мира сего. - Это еще что такое? Я дал вводную – зарядить установку! – возмущенно повторил начальник и у него на скулах забегали желваки на несговорчивого 'бычка'. – Лейтенант! Выполняйте! - Товарищ капитан 2 ранга, - весьма официально начал я свои оправдания, я не имею права заряжать РБУ у причала. Установка заряжается только по 'Боевой тревоге' по выходу из базы. У меня, в бомбовом погребе по тревоге на подаче бомб расписаны матросы из химслужбы и продслужбы, а по штату у меня на корабле всего три минера и они сами не в состоянии зарядить установки в отведенный норматив. - Два балла тебе! Корабль не готов к заступлению на боевое дежурство,- состроив обиженное начальственное лицо, выпалил мне свой вывод Поминов. Он еще раз испытующе посмотрел мне в глаза, достал из внутреннего кармана шинели записную книжку и, записав в свой черный список мою фамилию, не торопясь, удалился с корабля. Я понуро шел следом за своим флагманским начальником до самого трапа с видом побитой собачонки и уже начал думать о предстоящем взыскании за неучтивое отношение к начальству. Корабль в дежурство заступил, несмотря на критические выводы по этому вопросу Поминова. А Виктор Петрович был в прошлом подводником и никогда в жизни не имел дело с реактивными установками. Когда на разборе у начальника штаба базы он выразил в адрес МПК-102 свой решительный вывод о неготовности корабля, умные люди подсказали ему, что упертый 'бычок' был прав. Установки на кораблях заряжаются только по выходе из базы и по 'Боевой тревоге'. В боевом дежурстве ты целую неделю сидишь на корабле и можешь работать хоть целыми сутками. В такие времена я резко вспоминал о недостачах вещевого имущества сваленных на меня по молодости лет Побережным и Кличугиным. Эти пороки не давали мне спокойно служить, поскольку я постоянно чувствовал свою вину, вину одураченного простофили, которого по неопытности поставили в неудобную позу. А моей подготовки в тыловых вопросах пока не хватало, и я терзался только одним желанием - списать это старье и получить новые и приличные куртки на корабль. Я спускался в кладовую форпика и, с тоской в глазах пересчитывая замасленные обрывки старого барахла от бывших канадок, как скупердяй Коробочка, планировал, как эту кучу рухляди превратить в новые канадки с нейлоновым верхом. Ни боцмана на корабле нет, ни баталера... Боцманские обязанности и обязанности баталера я назначил временно исполнять бывшего кока старшего матроса Наврузова. Но как только этот прохиндей при получении продуктов на бербазе обменял 20 кг сахара на 5 кг шоколада и целую неделю на корабле пили несладкий чай, то пришлось и у этого временного любителя шоколада отобрать ключи от всех кладовок и провизионки. Страницы 5 - 5 из 8
Оглавление Читать далее Предисловие Глава 1. Корабельная Фанагория Глава 2. Дом уже не корабль Глава 3. Три адмирала и Цусима Глава 4. Железяка Глава 5. Штабной Глава 6. Тут уж не до шуток!
|
.jpg)
