Как на грех, на смену нам прибыл караул из училища ВАСО, с курсантами
которого у нас постоянно шла какая-то негласная вражда. Это училище
готовило офицеров войсковых перевозок, и находилось оно недалеко
от моста Лейтенанта Шмидта, около площади Труда. Между собой мы
называли курсантов этого училища обидным прозвищем 'власовцы'.
Они долго принимали имущество и всё положенное по описям
караульного помещения и постов. Эти солдафоны просто-напросто
издевались над нами и заставили нас даже переделать приборку в
караулке, пришить все недостающие пуговицы на постовых тулупах и
пополнить аптечку в караулке недостающими бинтами и медикаментами.
Одно слово 'сапоги'.
Наш разводящий Слава Дю привёл последнюю смену караульных с
постов, и казалось бы всё. Отдали все силы караульной службе и финиш.
Прибывшая с постов смена стала разряжать оружие. Когда разряжали
автоматы караульные, Слава чётко проконтролировал их действия, а его
уже контролировать было некому. Он был сам разводящим.
Слава, замотавшийся в доску от событий с Изотовым и своих
суматошных обязанностей разводящего, этой непонятной сутолокой при смене караула, которую показательно устроили нам 'власовцы', совсем
потерялся.
Он наставил автомат в точку прицеливания и, забыв отстегнуть магазин
с боезапасом, передёрнул затвор. Нажал спусковой крючок…
Раздалась автоматная очередь и семь пуль полоснули в потолок
казённого помещения. И гробовая тишина! Аж звон в ушах стоит. У
стены под точкой прицеливания солдат-арестант доделывал приборку и
на корточках собирал мусор в совок.
На застывшего от страха арестанта сверху посыпалась известка
и штукатурка, и он ещё несколько минут от неожиданности не мог
произнести ни слова, окаменев в своей рабской позе. Пули просвистели
у него над головой буквально в метре, тут и бывалый боец от страху
обмарается. Штаны ему, конечно, пришлось менять после такого треска
автомата Калашникова.
Опять шум и гам отошедших от оторопи начальников, но дырки в
потолке этим не заделаешь. В общем, и здесь мы прославились на весь
гарнизон. Стрельба в комендатуре! Такое не часто бывает.
Изотова мать забрала хоронить в Москву, где она проживала. Всё
прошло как-то втихую (самоубийца ведь), поэтому мы так и не простились
со своим первым настоящим старшиной роты.
А к нам назначили нового. Мичман с небольшими усиками царского
офицерика и голубоватыми глазами с чисто литовскими инициалами -
Мечиславас Жилинскас.
Это был атлет с классической фигурой и огромными плечами, ну чисто
культурист, да и только. Я случайно видел его на занятиях по физподготовке
в спортивном зале или на соревнованиях. Он запросто разделывался с
бедной перекладиной, выделывая на ней такие фигуры высшего класса,
которые по силам только Мастерам спорта. А уж все силовые упражнения
он с лёгкостью перевыполнял, делая по 50-60 раз, вместо положенных
10-12.
Мечислав тоже был очень порядочный и культурный товарищ, но
мог и вспылить из-за какого-нибудь неординарного поступка своих
подчинённых.
Дело было в бытовой комнате, где Жилинскас один на один драл Вову
за его обычные глупости и обещал строго наказать. Я в это время подошёл
к столу, чтобы погладить свои брюки и стоял рядом.
Гаденький Вова Зайцев своими недвусмысленными намёками о
своём таинственном покровителе, которому стоит ему только захотеть и
позвонить…, а после этого от Жилинскаса останется мокрое место, довёл
старшину роты до белого каления.
Мичман беспомощно задвигал своими огромными рычагами сильных
рук и, возмущенный наглостью своего подчиненного, раздувал ноздри, а
вместе с ними и усы, и только чудом ему удавалось сдержать себя и не
двинуть Вову по его безмозглому чайнику.
- Будь это в другой обстановке..., я бы тебя вчетверо сложил. Вчетверо!
Вчетверо…, - только и смог он произнести, буквально скрипя зубами,
наглеющему на глазах несознательному элементу.
Хилого и длинного Вову он мог сложить и в восемь раз, я в этом нисколько не сомневался. Но я понял, что Зайцев самая настоящая скотина
и долго не проживёт.
Я имел в виду, что долго не проживёт в воинском коллективе. Таких
гадов, как он, терпеть не могут, и рано или поздно, но жизнь заставит его
покинуть порядочное общество. На втором курсе он и был благополучно
отчислен из училища, но, по-моему, 'по собственному желанию'.
Физподготовка у нас проводилась всего по четыре часа в неделю
(дважды по два часа), и я бы сказал, что это маловато для курсанта
военного училища.
Настоящий спортивный зал на всю курсантско-преподавательскую
ораву был всего один. Были ещё совсем маленькие залы штанги и
борьбы и бокса, ну и сюда можно добавить Спортивный двор со своей
площадкой, да наш бассейн. Вот и вся спортивная база старейшего в
стране училища.
По этой самой причине для занятий спортом на полную программу
был задействован наш паркетный пол Зала Революции.
Здесь в паркете пола были крепления для растяжек перекладины и мы,
быстренько установив нашу 'дыбу' в исходное состояние, приступали к
тренировкам по силовой гимнастике.
Занятия по физподготовке у нас вёл пожилой подполковник Адамсон.
В свои по нашим понятиям 45-50 лет он выглядел весьма спортивно для
своего возраста. Что меня поразило в то время, так это то, что он все
упражнения, наиболее трудные движения на перекладине и остальных
спортивных снарядах показывал сам.
Он с необыкновенной лёгкостью взлетал на перекладину и с завидной
гимнастической грацией делал любые упражнения. При этом его оттянутые
носки ровных ног нисколько не отличались от профессиональной осанки
гимнаста высокого класса.
К концу занятия Адамсон дал команду установить коня и мостик-
трамплин для прыжков. Он самолично разбежался и, оттолкнувшись о
мостик и едва коснувшись кожи покрытия снаряда, с лёгкостью перелетел
на мат, постеленный за преградой.
- По одному, вперёд! – скомандовал он нашей шеренге.
Пока очередь дошла до меня мы уже успели похохотать над полётом
Сидорова, который завис над конём и на руки приземлился посредине
конского хребта. Сидор был хоть и высокий, но в то же время средней
упитанности товарищ и его тяжёлое тело не долетело до конской кормы.
Я разогнался и лихо понёсся на мостик. Толчок и я красивой ласточкой с
прогибом вспорхнул над конём, но в последний момент своего приземления
зацепил конский круп своими раздвинутыми в полёте ногами и задницей.
Удар о чёрное кожаное покрытие был скользящий и, слегка взвизгнув, я
приземлился на мат.
Жгущая боль на внутренней поверхности кожи бедер заставила присесть
на лавочку и посмотреть на свою производственную травму. Нежная кожа
на почти интимном месте была снесена и напоминала ожог.
Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы умерить мой
гимнастический пыл и у меня появился страх перед этим неживым
конём.
Я разгонялся для прыжка, но какая-то неведомая сила проносила меня
мимо этого снаряда, и я не смог перебороть это чувство неуверенности в
своих силах.
- Сим, да не бойся ты! Всё у тебя получиться, - уверял меня Федя.
Но и следующий мой заход для разбега на этого страшного коня
проходил без должного результата.
Несколько дней мне пришлось походить корявой флотской походкой,
пока не прошёл этот неудобный ожог на ногах. Только на следующее
занятие мной, Сидором и Моней занялся сам Адамсон.
Он поставил коня под углом 45° и начал нас заставлять прыгать в
таком положении. Тут никаких страхов не возникало и преподаватель,
постепенно уменьшая угол атаки, поставил его на 0.
- Дугинец, да у вас самый красивый и уверенный прыжок. Молодец!
Пять баллов, - похвалил меня подполковник, когда я отважно перелетел
коня.
Страх куда-то улетучился и я вместе со всеми с удалью прыгал через
совсем недавно непреодолимый снаряд.
Адамсон с полным основанием учил нас по принципу 'делай, как я'.
Это и послужило основной причиной нашего уважительного отношения
к этому педагогу.
А уж когда я впервые увидел нашего подполковника на торжественном
собрании, посвящённом годовщине прорыва блокады Ленинграда,
в полном параде и при всех его орденах, тут у меня уважение к этому
человеку возросло ещё больше.
В Ленинграде с особым трепетом относились к дате 27 января. В этот
день 1944 года ценой огромных усилий и потерь войсками Ленинградского,
Волховского (генерал армии К. А. Мерецков) и 2-го Прибалтийского
(генерал армии М. М. Попов) фронтов было, наконец-то, ликвидировано
кольцо блокады вокруг города и 900 дней и ночей этого голодного и
холодного ужаса закончились.
26 января 1967 года мы с Лёхой, Юркой и Цубером, вырядившись
в форму №3 первого срока, шли в Зал Революции на торжественное
собрание, посвящённое 23-ей годовщине прорыва блокады. Продвигаясь
по Картинной галерее, мы с любопытством рассматривали уже знакомые
полотна картин на стенах.
Вот тут, в Картинной галерее мы с друзьями встретили нашего Адамсона.
На это собрание все преподаватели прибыли в парадной форме и тут нам
было на что посмотреть. До этого мы видели подполковника только на
занятиях, где он обычно был всегда одет в спортивную форму. А тут!!!
Адамсон выглядел настолько стройным и подтянутым в своей форме с
голубыми просветами морской авиации, которая была увешена орденами
и медалями, что мы набрались смелости и подошли.
Разговаривая с ним, мы, не стесняясь во все глаза, разглядывали его
награды. Среди орденов 'Красной Звезды' и 'Отечественной войны' я
увидел неотразимо красивый орден и спросил:
- Товарищ подполковник, а что это у вас за орден?
- Александра Невского.
- А за что вам его дали? – посыпал я вопросами смутившегося под нашими разглядываниями педагога.
Орден Александра Невского
- Да было дело… В общем-то, за одну очень успешную операцию
по уничтожению немецкой группировки, - на этой фразе закончил свои
ответы Адамсон и пошёл своей дорогой.
Орден 'Александра Невского' вживую я видел первый и последний
раз в жизни, но он меня просто поразил своей оригинальной красотой и
величием.
- Мужики! Вот это орден! – восхищался я таким раритетом на груди
нашего Адамсона.
- Кем же он был во время войны, что получил в награду такой редкий
орден? И сколько ему лет? Такими обычно награждали только больших
командиров и за стратегические победы, - задумчиво произнёс я своим
друзьям.
- Сима, взял бы да спросил сам. Что ты у нас-то спрашиваешь? Он, по-моему, служил в разведке, - выдал Федя свои сведения на мой вопрос.
- Спросил… Он и так-то застеснялся наших разглядываний. Мы ведь
его рассматривали, как ходячий антиквариат.
Зимой у нас наступила пора лыжных прогонов, но для меня это были
тяжкие времена кривляний с падениями на скользких лыжах. Я ведь был
хоть и с северного, но всё же с Кавказа, а у нас в Армавире лыжи были не
в моде, потому как сам снег зимой был великой редкостью.
В большом сквере на 25 линии, между Средним и Малым проспектами
напротив Смоленского кладбища у нас находилась проложенная лыжня,
на которой происходили мои мучения. Нет бы подучили хоть немного
кататься по-человечески на этих деревяшках, так сразу же с первого
занятия давай сдавать зачёты на время.
На старт! Марш! И мы понеслись своёй толпой в 25 человек по
одной-единственной лыжной колее, по периметру бесконечного сквера.
Прилищ, Хромев, Куншин, Кривоногов и все остальные ходоки были на
высоте и рванули так резво, что я остался в гордом одиночестве и боролся
с лыжами, как только мог.
В самые неожиданные и неподходящие моменты лыжи вдруг скользили
быстрее, чем я рассчитывал, и я летел, взмахнув лыжными палками в
небеса, назад себя и оказывался в сугробе обочины.
На заснеженных просторах сквера молодые мамаши выгуливали своих
малолетних чад, кто на колясках, а кто на саночках. Вдоль забора сквера
мельтешили молоденькие девушки, спешащие по своим делам. И этот
народ надо мной потешался, когда я весь в снегу вылезал из очередного
сугроба и пытался догонять своих коллег.
Отряхнув снег с форменки и синего воротника, я упрямо принимал
вертикальное положение и продолжал свои неуверенные движения по
трассе лыжных гонок. До следующего сугроба, который так и манил меня
к себе своим белоснежным и мягким покрывалом.
А сзади меня уже обгоняли мои умелые лыжники, что означало
отставание уже на один круг. Конечно, я не мог сдать зачёт по лыжам, и
забег откладывался до следующего раза.
И только через месяц мне всё же удалось еле-еле на тройку пробежать
эти непокорные мне 5 километров и схлопотать зачёт по этому виду
зимнего спорта.
Трудностей в учёбе я никогда не испытывал, учился очень даже
хорошо. Если только из-за нарядов на службу пропускаешь занятия, то
приходилось на сампо (самоподготовка) передирать у Вовки Зиновьева
или Лёхи лекции или какой другой материал и позубрить немного. У Лёхи
и Глобуса были хорошие почерка, поэтому я приспособился пользоваться
в нужном случае их конспектами, а они моими, когда им требовалось.
Важное
.jpg)
