Роковой день перелома судьбы
И вот приблизилось 8 мая 1966 года – роковой день резкого перелома моей судьбы. Я готовился поступать в академию, штудировал английский, для чего даже поступил на заочные курсы, грыз теорию вероятностей и пытался постичь высшую математику. Лодка стояла на боевом дежурстве в Донузлаве с полным боевым запасом, включая одну торпеду с СБЧ.
В предпраздничный день после ужина личный состав, как обычно, убыл на наш степной «стадион». На лодке остались вахта и кое-кто из ленивых. Вахтенный центрального поста при обходе лодки в 18.50 осматривал носовые торпедные аппараты и, обернувшись на хлопок, увидел, как из-за стеллажной торпеды бьёт парообразная струя, которая, попадая на брезент койки, воспламеняет его. Это всё произошло в доли секунды. Вахтенный проскочил пламя, вылетел из 1-го отсека, задраил переборку и объявил тревогу. Личный состав за несколько минут прибежал со стадиона на лодку. В отсек на разведку пошёл другой матрос, снаряжённый в ИП-46, но тут же у переборки «задохнулся», так как ИП ещё не успел разогреться и заработать. Его вытащили и он продышался.
Отсек был уже задымлён полностью. Оценили со старпомом и механиком обстановку, и я дал команду заполнять 1-й отсек водой через главную осушительную магистраль и одновременно отдраить сверху торпедопогрузочный люк. Отсек заполнялся очень медленно – «дырка» мала. Прочная переборка 38 шпангоута со стороны 2 отсека сильно нагревалась. Её поливали водой и прикладывали к ней мокрые маты. Вентилировали аккумуляторную яму 2-го отсека. Непрерывно пытались отдраить торпедопогрузочный люк, чтобы подать пожарные шланги с плавбазы «Эльбрус», около которой мы стояли, и с ракетного корабля. Я доложил о случившемся и обстановку на флот через командира ракетного корабля. Когда передние крышки носовых торпедных аппаратов стали «дышать», то есть отжиматься давлением из 1-го отсека, я разогнал все ракетные и торпедные катера от причала и отогнал от борта ПЛ «С-157» Володи Храповицкого, так как представлял, что будет, если мои торпеды взорвутся.
Отдраивание торпедопогрузочного люка шло очень тяжело: внутреннее давление прижимало кремальеру и не давало её разворачивать. Последним, кто нажал на рукоятку защелки был старший матрос Борис Нечаев. Злой «джин» вырвался из отсека – давление отбросило крышку. Струёй чего-то жёлтого, обжигающего меня и старпома Костю Александрова отшвырнуло от сидений мостика к радиопеленгаторной рамке. Когда я открыл глаза, – всё вокруг было жёлтым, плотным, ничего не было видно. Я ущипнул себя – жив, окликнул Костю – жив и бросился к носу командовать. Подали несколько шлангов с плавбазы и ракетного корабля и начали заливать отсек. Бориса Нечаева струя вырвавшегося давления отбросила на борт плавбазы и он, получив от удара смертельную травму, ушёл в воду. Бросившегося спасать его радиста Кудрю я остановил, так как прошло уже 6-8 минут и было поздно и бесполезно искать Нечаева в воде. Водолазы нашли его тело только на третий день поиска в стоячем иле.
Борьбу за живучесть лодки продолжали часа два-три. Как только начинали осушать отсек – торпеда возгоралась снова. Наконец, она иссякла, вернее притихла. Сразу же лично доложил и, не откладывая, прямо в черновом вахтенном журнале описал на трёх листах, что случилось, возможные (предполагаемые) причины, свои оценки и решения, действия личного состава и группы кораблей боевого дежурства. Это в дальнейшем избавило меня от лишних расспросов всевозможных комиссий.
На следующее утро (вместо праздника Победы) начали выгружать торпеды. Я всех «рангов» из комиссии отогнал на безопасное расстояние, чему они не очень противились, сел на раскладушку на причале и руководил выгрузкой и транспортировкой торпед. Капитан-лейтенант Ячменёв, закончивший и классы минёров, и классы флагманских специалистов, но засидевшийся в командирах БЧ-3 и поэтому обиженный, лезть в 1-й отсек отказался. Недавно прибывший помощник капитан-лейтенант (в будущем Герой Советского Союза, командующий ЧФ), как бывший минёр, вызвался идти в 1-й отсек, наладил торпедопогрузочное устройство и очень чётко работал там и, главное, докладывал обстановку наверх. Сначала мы выгрузили виновницу происшествия, которую постоянно поливали из шлангов, так как она всё время вспыхивала. Остальные торпеды «выскакивали» почти как обычно. Представители минно-торпедного отдела флота сливали перекись, обезвреживали и осматривали торпеды. Это длилось весь праздничный день 9 мая.
Результат этого пожара, этого события следующий:
– Бориса Нечаева почётно похоронили на родине, в Балаклаве поставили памятник, посмертно наградили орденом «Красная звезда»;
– 1-й отсек выгорел полностью, в том числе и личные вещи 22-х его жителей. На восстановление ушёл месяц и бочка спирта, безвозмездно выделенная начальником технического управления ЧФ контр-адмиралом Смирновым Н.А.;
– командира БЧ-3 Ячменёва, который прочитал примечание в ПМС, написанное мелким шрифтом, но решил в праздники не осматривать подозрительную торпеду (не выделявшую пузырьки в контрольный стакан), и не доложил о своих сомнениях, назначили основным виновником, и военный трибунал дал ему год условно, вычет двух или трёх окладов и снижение в должности. Он спокойно дослужил в торпедном арсенале того же МТО, кажется, тоже до «2-го ранга»;
– МТЧ береговой базы, неверно приготовившую торпеду, обошли стороной, совсем не задели. Начальник МТЧ получил майора и быстро уехал на Камчатку, чтобы стать подполковником. Сейчас в Балаклаве мы состоим в одном Совете ветеранов и раскланиваемся любезно;
– меня отставили от академии, сначала объявили то ли строгий выговор, то ли предупреждение о неполном служебном соответствии, а затем главком (тот же Горшков), возвратившись из какого-то визита, усилил наказание до снятия и понижения в должности, несмотря на заключение очень компетентной и серьёзной комиссии во главе с : «Только решительные и грамотные действия командира ПЛ, отработанность и слаженность экипажа не позволили разрастись аварии – самовозгоранию торпеды в 1-м отсеке ПЛ – в катастрофу» и так далее. Именно за это, только читаемое с приставкой «не», мне быстренько «вкатали» строгача по партийной линии ещё до заключения комиссии, которая, кстати, причину самовозгорания определила в техническом несовершенстве торпеды. Родная Партия не подвела, успела!
Все сочувствовали мне, знали, что ни в чём не виноват, но взыскание Главкома может снять только сам Главком. Вот тут-то с меня начали слетать розовые очки. Я увидел, что каждый прикрывает свою задницу: командир БЧ-3 оказался лгуном и трусом; начальник флотского МТО, внедривший новые для того времени торпеды «53-57» с перекисью водорода (75%), не контролировал их состояние и хранение на лодке; начальник МТЧ, боясь подвести своего командира береговой базы, который распорядился отправить весь личный состав на разгрузку вагонов, поджал хвост и молчал, что торпеду готовили совершенно не допущенные и не знающие её люди. Ну, и так далее.
Кроме того, до этого случая всё было хорошо, я шёл вверх, и вдруг начали копать вокруг меня: и боцман у меня в прошлом году подхватил сифилис (не от меня же и не на службе!), и пьяного командира БЧ-5, который еле мычал в центральном посту, я в сердцах грубо ткнул головой в МКТУ, и... А больше и не было ничего. Раньше я считал, что призы за успешные торпедные стрельбы и тому подобные заслуги шли в мои плюсы, а оказалось, что эти плюсы сразу «накрылись», превратились в ничто и даже в минусы, а дорогу надо пробивать плечами, нахальством, лизоблюдством, но не умением и добросовестностью. Это наказание было не столько служебным, сколько моральным, психологическим ударом.
Ссылка
Меня на год сослали ... на Северную сторону Севастополя в минный арсенал командиром минно-тральной группы. Это около ста человек береговых моряков, которых не взяли на корабли или списали, – чифирщиков, дебилов и просто разгильдяев, ремонтирующих и переприготавливающих мины на флотских складах.
За полгода я навёл флотский порядок в этом «тихом болоте», сам сидел на службе постоянно и заставил крутиться двух офицеров, нескольких мичманов и весь личный состав. Ввел чёткую организацию и планирование, подготовил и сдал задачи № 1 и № 2 впервые в истории арсенала на «хорошо» и ждал снятия взыскания Главкомом. Душевный надлом сказался – иногда я стал выпивать, «заливать горе».
Штабная служба. Вернуться было нелегко
В начале 1967 года сформировалась 14 дивизия ПЛ, и мне забронировали место начальника разведки. Держали эту должность до ноября, когда Главком всё же снял взыскание, и я был возвращён из «ссылки». Только принялся за работу, имея планов громадьё, как на это же место Москва назначает капитана 1 ранга Савченко из Средиземноморской эскадры, заболевшего раком горла. К нему я не имел никаких претензий, ибо с каждым может случиться.
Я уже ничему не удивился. Поговорил по телефону с Володей Гариным. Он мне объяснил, что это личное указание Главкома и передокладывать, что место уже занято, никто не будет (лить на себя же), поэтому «потерпи, мы тебя не забудем». Пришлось мне несколько месяцев покрутиться в должности старшего помощника начальника штаба по боевой подготовке и оперативной части – очень хлопотливой, связанной с планированием. Савченко уволили по болезни, он осел на долечивание в Дубне, а меня восстановили в прежней и желанной должности начальника разведки.
Служу начальником разведки дивизии подводных лодок
, из них 13 – моих (1967-1980 годы). Коллектив офицеров-флагспециалистов менялся, но традиции и дух оставались неизменными: дружба, помощь друг другу, взаимопонимание и взаимодействие. Интриг, подсиживаний не было (я говорю только о штабе, без политотдела и только о «моём» периоде до 1980 года). Командиры дивизии Лазарев Г.В., Герой Советского Союза Герасимов В.И., Кобельский Л.И., Алексеев С.Г. и начальники штаба Самойлов В.А., Синельников В.И., Кобельский Л.И., Алексеев С.Г., Рябинин И.И. – назначались, «правили», вносили свои новшества и характеры, но штаб держался стойко, поддерживал своих командиров и даже выдвигал начальников штабов в комдивы, а комдивов ещё выше.
В те годы в дивизии насчитывалось более 50-ти лодок, из них в среднем 20 боевых, 10-15 опытовых, а остальные – в длительном отстое-ремонте и консервации. Торпедные лодки проектов 613, 613-В, 611, 641, 641-Б, А-615, 690 и ракетные проектов 644, 651, 629, дислоцировались по всему Чёрному морю: в Балаклаве и Севастополе – по одной боевой бригаде, в Феодосии – бригада опытовых ПЛ, в Одессе – консервация. Кроме того. в Балаклаве находились ПЛ А-615 проекта, положение которых в связи с их прозвищем – «зажигалки», было долгое время неопределенным. Нумерация бригад и дивизионов, а также место их дислокации, за тринадцать лет менялись несколько раз.
Управлять таким «табором», таким разнообразным и разнонаправленным «войском» было сложновато. Составлять и увязывать годовой план использования лодок было трудно, а выполнять его – ещё труднее. Необходимо было обеспечить и боевую службу (в том числе в Средиземном море), и боевое дежурство, и боевую подготовку свою и других соединений флота, и науку – «большого спрута», щупальца которого были обвешаны табличками «распоряжение ГШ ВМФ», «директива ГК ВМФ», «приказ МО» и тому подобными.
Отбиваться было небезопасно. Кроме того, надо было активно участвовать и во флотских мероприятиях: учениях, штабных тренировках, сбор-походах, инспекциях. Каждое политическое «затмение» отражалось и на дивизии (развёртывание на позиции), особенно часто «трепали» нас арабо-израильские события.
Поэтому штаб не сидел в кабинетах, постоянно крутился в деле: то готовим, проверяем или предъявляем лодку к БС или БД, то проводим учения соединения, то «отдуваемся» на ЗКП флота в Верхне-Садовом. Наши доклады решений на боевые действия ПЛ и взаимодействующих сил проходили всегда с первого раза на «5» или на «4», а готовил их весь штаб. Схемы, расчеты боевых возможностей и соотношения сил ложились на плечи Ф-1 (Вити Вайсмана, Бори Соленикова, Вали Шнеера – нашего выпускника 1955 года, сейчас он в Ленинграде), Ф-3 (Валеры Снопикова – выпуск 1954 года, сейчас тоже в Ленинграде) и мои – начальника разведки.
В 1970-1980-х годах мы превосходили турецкие ВМС, усиленные 6-м флотом США, в три раза, а теперь – подумать страшно – наоборот! Кроме общего решения начальника разведки, со своим помощником по радио- и радиотехнической разведке готовил отдельно решение на разведку. Это, так сказать, оперативная часть моих обязанностей. Добавить надо, что решения были не только на бумаге – они выполнялись в море. Штаб управлял в последнее время и своими лодками, и взаимодействующими силами: самолётами морской ракетной авиации, ракетными кораблями и катерами и другими силами.
Моя основная задача заключалась в том, чтобы офицеры знали вероятного противника, сигнальщики, радиометристы и гидроакустики умели различать его и, как результат, командиры лодок могли грамотно вести разведку и поиск противника и успешно атаковать его.
Начальником разведки работал увлеченно и с полной отдачей
Разведподготовка у меня была организована централизованно: я ставил задачи каждой бригаде, каждой лодке, проводил сборы, ежегодно издавал или корректировал сборник материалов по разведке (семинары, справочники, таблицы). Часть материала печатал, а часть внедрял в виде удобно скомпонованных фотоальбомов. Постоянно давал текущую обстановку по Средиземноморскому театру, которая велась на КП дивизии. На лодках эту разжёванную пищу оставалось только проглотить. На проверках, в том числе и московских, в основном успешно отвечали на «4» и «5». К этому привыкли, и в дальнейшем проверки стали контрольными – проверялись пара лодок на выбор, один-два штаба и всё это за один день.
В дивизии мы (я – как общий руководитель, а мой помощник Лёша Когомцев – как непосредственный созидатель) организовали нештатный приёмный центр на пять-десять постов с антенным полем. Собрав всех ОСНАЗовцев с лодок под своё крыло, мы вели радиоразведку интересующих нас объектов – турецких, греческих ВМС и 6-го флота США. По оценке флотского начальства – неплохо. По Турции мы были зачастую единственным источником информации, так как у наших «старичков»-мичманов были свои персональные секреты разгадывания. Кроме того, мы формировали группы ОСНАЗ и посылали их на лодках на боевую службу. Они привозили интересный материал.
Словом, всё было «О'кей!» – мы на хорошем счету, на высоком уровне. Работал я с удовольствием, разнообразно, с оперативно-тактической искоркой, инициативно, что не всегда нравилось начальству. И никуда не хотел уходить.
Куда не хотел, – тянули
В один из периодов, когда я оставался за начальника штаба дивизии (иногда сроком до полугода и даже однажды получил взыскание от НШ флота – значит, признавали), я докладывал решение на боевые действия подводных лодок дивизии. Меня приметил начальник штаба флота и дал команду кадровикам поработать со мной. Они нашли меня в Ленинграде, в отпуске, и начали уговаривать перейти служить на командный пункт флота. Я отказался, сославшись на свою невыдержанность и неуважение к начальству, которые у меня действительно иногда проявлялись.
Докладываю командиру дивизии задание на разведку подводным лодкам, выходящим на боевую службу в Средиземное море
Я пытался продвинуться только по специальности. Один раз – на эскадру в Полярное, но взвесив всё, сам передумал, и Валера Поздняков в Москве «вырвал» приказ о назначении из папки «на подпись Главкому». Дважды «прорывался» на камчатские флотилии. Первый раз тамошний коллега не согласился идти по обмену на должность ниже: с флотилии на дивизию, а второй раз меня не отдало моё местное начальство. Таким образом, куда не хотел – тянули, настаивали, а куда хотел – не пустили.
Будучи оперативным дежурным, иногда узнаёшь интересную информацию о себе
О том, что не пустили, узнал совершенно случайно. Стою оперативным дежурным дивизии. Раздаётся звонок белого телефона «ВЧ» через «компас» (Москва). Отдел кадров ТОФ просит комдива Алексеева на разговор. Узнаю голос Толи Шебанина и, зная, что бумаги на перевод пошли, спрашиваю, как мои дела. Толя удивленно восклицает: – «Так твои там что-то тебя не отпускают» (проговорился!). Никто меня не вызывал, со мной не беседовал, не говорил об отказе – так всё молчком, на «тормозах». А вроде бы Стас Алексеев считался, если не другом, то близким товарищем. Вместе командирствовали, жили в одном доме, жёны совместно кроили наряды, даже переписывались по праздникам, когда он был начальником штаба бригады в Магадане.
Исходя из афоризма: «Что ни делается – всё делается к лучшему», может быть, действительно лучше, что я не попал на Камчатку, хотя очень хотел побывать там и послужить в тех краях.
Штабная служба не легче
Утверждать, что служба в штабе была легче, чем на лодках, не могу. Конечно, стол в кабинете не качался и «фейс» не кололи ледяные брызги, но...
В море флагманские специалисты выходили как в составе групп управления лодками (походный штаб), так и одиночно на отдельных подводных лодках. Как-то раз я вышел в море на лодке «не боевой» феодосийской бригады. Командир был не очень решительный, так как не имел большого опыта боевой службы. Задачей похода была разведка заходившего в Чёрное море отряда боевых кораблей 6-го флота США.
Чтобы «ухватить» корабли безошибочно, я уговорил командира нарушить 24-мильную зону. Госграница Турции – 3 мили, по «взаимности» – 12 миль, а наш Главком разрешал не менее 24-х миль. Практически взяв на себя командование лодкой, залез почти в «дырку» Босфора. За два часа, в течение которых я наблюдал американцев, дал восемь донесений, благодаря которым и лодки наших завес навелись, и корабли слежения пристроились. Наши донесения оказались единственными, так как авиация не летала из-за плохой погоды. И такие «хулиганства» были в моей практике не один раз.
Во время учений любого ранга и масштаба штаб делился на три части: одна – управление дивизией и несение оперативного дежурства в Балаклавской штольне на защищённом КП; вторая – ведение обстановки и управление лодками, в том числе и средиземноморскими на ЗКП флота в Верхне-Садовом; и третья – управление лодками и сбор данных от них на атакуемом крейсере или походный штаб на какой-нибудь плавбазе или судне.
Постоянные наши собственные проверки и прикрытие подчиненных нам штабов и лодок от вышестоящих «копателей» были связаны с выездами на места, в том числе в Феодосию, и в Одессу. Нельзя сказать, что у офицеров штаба дивизии не было «любимого» личного состава. У меня, например, были в подчинении фотолаборатория, чертёжники и НПЦ – это 20-40 ОСНАЗовцев, включая офицеров и мичманов. У других флагспецов – узел связи, шифрпост с приходящими на дежурство специалистами, кабинеты с постоянными «лаборантами» – штабными разгильдяями. За подчиненных по своим специальностям на соединениях мы тоже отвечали.
Радости жизни
Да, нагрузка была большая, но отпуска получали всегда в удобное время – летом. Только Ф-3 Валера Снопиков любил отгуливать в начале года. Он говорил: – «А вдруг война начнётся, а отпуск не использован!». Конечно, были один-три чистых выходных дня в месяц, когда можно было сесть на катер и укатить на ночёвку в Батилиман или прокатиться на машине по Южному берегу Крыма.
Я приобрёл первые «Жигули» ВАЗ-2101 в 1971 году, вторые ВАЗ-2103 – в 1976 году. Всегда пользовался любой возможностью, любой свободной минуткой, чтобы вечерком с семьёй смотаться на пляж в Ласпи или прокатиться по «бермудскому треугольнику» – вдоль ЮБК через Ялту, Алушту и перевал в Симферополь или через Ай-Петри и Куйбышевскую долину домой, на Севастополь.
Балаклава. Золотой пляж. Так я воспитывал своего наследника
Ежегодно до 1979 года, когда появился внук, мы ездили в отпуска всей семьёй и в Молдавию, и в Закарпатье, на Кавказ до Сухуми, в Ленинград и Прибалтику через Москву или Киев. Впечатлений и фотографий – масса, а ещё больше заряда бодрости на год как от природы, так и от встреч с родственниками. Сейчас этого нет совсем и нет возможности.
Пенсион активный и не очень. Жизнь продолжается
На четыре года я «пересидел» свой возраст выхода на пенсию (45 лет), так как и сам боялся (а как там на гражданке?!), и не хотели отпускать. 1 сентября 1980 года состоялся прощальный банкет. Было много приятных, но не льстивых речей, адресов, грамот, подарков, заверений от нашего штаба, командования и моих разведчиков, и, конечно же, была ветеранская медаль.
А ещё до ноябрьских праздников я начал работать в гидрографии Черноморского флота на судах сначала штурманом, затем старпомом, и сразу же сдал документы на открытие визы. За три года я переменил ГС-401, ГС-402, «Лиман», «Айтодор» и облазил все закоулки Чёрного моря от кавказских до дунайских и днепробугских.
На гидрографических судах ходили на промеры глубин, замеры гидрологии, обеспечивали различные флотские учения в качестве навигационного проводника. Работали с «наукой», даже снимались в кино для рекламы и обоснования выдвижения на госпремию эхолота бокового обзора. Возили навигационные грузы: ацетон, буи, якоря, карты, стеллажи, а также семьи начальников в различные гидрографические районы и на маяки Чёрного моря и делали многое другое.
Всё это время мне «тянули» открытие визы со ссылкой на «обладание» государственной тайной, поэтому и переводили с судна на судно.
Наконец, я, плюнув на военных, открыл визу через гидрофизический институт, то есть через тот же Крымский обком, и устроился на научно-исследовательское судно «Евпатория» Сибирского отделения Академии наук СССР, на котором побывал в должностях от четвёртого до второго помощника капитана. Дольше всего, что и «любезнее» моему характеру, был третьим помощником капитана: карты, штурманские приборы и никакого личного состава – это моя стихия!
В родной стихии
Работа на «гражданке» сразу поразила своим спокойствием, размеренностью, неутомительностью, хотя и в гидрографии бывали «вводные».
(бывший рыболовный морозильный траулер) подчинялся Вычислительному центру Сибирского отделения АН СССР. Планирование работ и снабжение экспедиций шло оттуда. Рейсы продолжительностью от 30 до 70 суток по всему Чёрному морю с заходами в Болгарию. Поэтому получали валюту в виде «бон», что являлось хорошим подспорьем и поводом для торжественных семейных посещений валютного магазина. Зимой стояли, что-то ремонтировали, что-то переделывали, модернизировали. Отпуска с отгулами получались по три-четыре месяца. Конечно, успевали съездить в Ленинград.
Штурманская, судоводительская работа на этом судне требовала большой точности для науки. Достаточно сказать, что ошибка в определении места по японской спутниковой системе не превышала 16 метров. При постановке – снятию буев, маневрировании с кабелем за кормой, длинною 2000 метров, между сваями бывших газовых вышек «Сиваш» или в потоке шныряющих судов приходилось «изворачиваться» до пота. Иногда – спокойное удержание одного курса. Надо смотреть только, чтобы «купцы» не наехали на кабель. Приходилось отгонять их по радио УКВ «на всех языках». Когда брали пробы грунта на стопе, позволяли себе всеобщее купание прямо в центре моря.
В состав экспедиций входили как новосибирские, ленинградские и московские учёные из различных НИИ, так и болгары, по заказу которых мы и работали, поэтому экспедиции громко назывались «международными». Об особенностях работы судоводителей научно-исследовательских судов я даже написал статью, хотел протолкнуть её в журнал «Морской флот», но напечатана она была только в сборнике, издаваемом Сибирским отделением АН СССР.
Так можно плавать всю жизнь
На этом судне можно было плавать до конца дней своих, поскольку напряженная работа умело и достаточно сочеталась с отдыхом. Двухдневные заходы в Варну были через каждые 10 суток плавания и более продолжительные – через 70 суток. Всё зависело от задач той или иной экспедиции. Научный состав в основном был постоянным, но в каждой последующей экспедиции появлялись новые лица. Было очень приятно встретить старых друзей и познакомиться с новичками.
Люди науки всегда интересны, разнообразны, неординарны, и быть с ними рядом всегда познавательно. Один незаметный и какой-то «затёртый» мужичок, обслуживающий бортовую ЭВМ, очень часто «загуливал». К этому привыкли все. Каково же было моё удивление, когда я увидел его загорающим на шлюпочной палубе и читающим какую-то художественную книгу на английском языке. Оказывается, он прекрасно знает язык! Вот пример неожиданного поворота в оценке человека (внешность обманчива).
Каждый заход в Варну был наполнен не только «Слынчев Брягом», а пили в экспедиции широко и громко, но и экскурсиями, организуемыми болгарским Госкомитетом геологии, на который мы работали. Мы посетили все бывшие исторические столицы, которых в Болгарии немыслимое количество, музей юмора в Габрово, Кошну, Пловдив, Толбухин, все «Златни Пясыци», «Дружбу», Солнечный берег от Албены-Вальчика на востоке до Несебыра-Бургаса на юге.
Счастлив тем, что много путешествовал
Хочу сказать, что меня в «загранке» интересовали не только шмотки, но и «картинки». Я никогда ни раньше, ни позже не жалел скудной валюты на экскурсии и посещение достопримечательностей и музеев. В 1956 году немножко и недалеко покатался по Голландии вдвоем с Толей Шебаниным. При стоянке в Кейптауне посещали краеведческий музей, художественную выставку импрессионистов и всяческих кубистов, проехались в заповедник на мыс Доброй Надежды. В период плавания на торговых судах 1959-1961 годах в Венеции был на острове Лидо и во Дворце Дождей, в Генуе – в музее Христофора Колумба и на кладбище Кампо-Санта, трижды бродил в развалинах Помпеи, ездил любоваться на кратеры Этны.
1961 год. Я и мой друг, кок с теплохода «Фатеж», кормим голубей на площади Святого Марка в Венеции
В Албании и Новой Гвинее объездил полстраны. В Росарио (Аргентина) побывал в местном музее. Позднее в 1988-1989 годах покатали нас по всему Карачи (Пакистан) с посещением храмов и музеев. В Сирии ездили в шоп-экскурсии из Тартуса в Латакию, Хомск и еще куда-то. Это, не считая того, что в каждом порту, где стояли, мы ходили пешком и в центр, и на самые дальние окраины городов, посещая по пути не только магазины, но и парки, музеи. Так что было много красочных «картинок».
Генуя, 1962 год. Кладбище Кампо-Санта
Когда началась горбачевская перестройка, «наука» зашаталась. Сибирское отделение АН СССР должно было получить новое научное судно в Польше (был заказ на шесть-восемь судов), на которое предлагалось пересадить экипаж «Евпатории» полностью. Но… от судна отказались из-за отсутствия финансов и по этой же причине продали НИС «Евпатория» «на иголки», то есть на металлолом. Последний рейс мы совершали в октябре 1988 года, когда вы, мои однокашники, встречались, отмечая 35-летие окончания училища. Провели мы свою «кормилицу» через Средиземное море, Суэцкий канал, Индийский океан в Карачи, и там судно было выброшено на берег, а мы, неделю «покайфовав» в гостинице на командировочной валюте, возвратились на самолете в Москву.
Служба на спасателе
Поискав еще немного новую работу, а мне уже исполнилось 57 лет -- возраст весьма солидный для мореплавателя, я устроился в аварийно-спасательную службу (АСС) Черноморского флота старпомом на . Работа в АСС напоминала военную службу по готовности № 1, то есть по боевой тревоге. В дежурство по флоту заступали на неделю через две, но это по графику, а в жизни – наоборот. При этом на буксире сидят или все, или половина экипажа, способного обеспечивать выход из базы за 30 минут, переход, оказание помощи и спасение в любой зоне ЧФ и даже у Босфора. Если по флоту или главной базе объявлена готовность № 3, то у нас в АСС – готовность № 2, то есть с вызовом личного состава на суда.
Во второй половине 1989 года сходили на боевую службу в Средиземное море, побывали с эскадрой во всех точках стоянки в его восточной части, зашли в небольшой греческий порт Каламанта и затем, выработав моторесурс, месяц стояли в Тартусе. Берусь утверждать, что на боевой службе было легче и интересней, чем в родной главной базе Севастополе. В море -- размеренные вахты, режим, всегда на работе (ездить не надо!), учения и другие мероприятия проводить легко – все люди на месте. Не надо их собирать (или приводить в чувство), чтобы по команде ОД походного штаба принять на борт продукты или молодое пополнение и развезти по кораблям. Завелись, снялись и пошли.
Обычно мы работали, когда ветерок свежел, и корабельные плавсредства не могли сами выполнять перевозки, поэтому попадали в переделки. Стоять у крейсерского борта при волне «до мостика» неприятно, напряженно и опасно, а если еще и высаживать по штормтрапу людей! Однажды мы так «прислонились» к высокому борту, что нактоуз на правом крыле мостика согнуло на 90 (из вертикали в горизонталь), шлюпку разбило в щепки, шлюпбалку деформировало, а в помещении барокамеры вогнуло шпангоуты. В другой раз при отходе от эсминца намотали на винт сетку, спущенную за его борт для купания личного состава. Стояли на месте, покоряясь судьбе, до того как погода позволила спустить водолазов. Были и другие эпизоды, когда надо было проявить железную выдержку и «хорошую морскую практику». Сейчас вспоминаешь -- вздрагиваешь и не веришь, что это было с тобой и было на самом деле.
Естественный финал
В середине 1990 года буксир был поставлен на ремонт в в близкой и знакомой Варне. Когда всё раскидали по винтикам и растащили по цехам, начался период перехода на взаиморасчеты между СССР и Болгарией в долларах, и, соответственно, началась корректировка ремонтной ведомости в сторону сокращения работ. Я «воевал» с военпредами, которым эта подлая миссия была поручена, кое-что отстоял, что-то переложили на плечи экипажа буксира, а на что-то пришлось положить крест.
Зимой свалилась другая напасть – отсутствие продуктов. Не только сырокопчёной колбасы, но и обыкновенных капусты и картошки, так как болгары снабжать нас перестали, а подвоз из Севастополя прекратился. Шёл снег, стало холодно, а сквозь дырки в бортах и подволоках кают свисали крысиные хвосты. На буксире осталось менее половины штатного экипажа, так как уехавшие в отпуск не могли возвратиться из-за отсутствия оказии. Потом, конечно, всё наладилось, но это был очень трудный период.
Я загрустил, перспектива окончания ремонта отодвигалась всё дальше и дальше, валютные магазины в Союзе закрывались, а об оплате в долларах ещё не было слышно. К лету должны были приехать дочка с внуками из Западной Лицы.
Всё это привело к мысли: – «А чего я здесь сижу?!» и к решению «завязать». К маю 1991 года я на чужом судне возвратился из Болгарии и рассчитался с морской работой. Было мне в ту пору почти 60 лет, так что воинский и трудовой долг перед Родиной я выполнил полностью.
Завершение славного пути «от старшего офицера до старшего матроса»
Собрав всё то, что мне должно было государство, я окунулся в достройку дачи и рассчитался с рабочими. Получая вполне приличную пенсию, год не работал, наслаждался природой, семьёй, внуками, дачей и машиной. Но... началась та самая чехарда! Инфляция стала перепрыгивать цены. Могу заметить, что я ничего не потерял по вкладу в сберкассу, потому что всё было уже вложено в камни на даче. Денег стало катастрофически не хватать. Поэтому нашёл рядовое место на плавдоке (как никак «при море») и продался за продпаек, что в то переходное время было ощутимым подспорьем, и, главное, постоянным (вспомните талоны на 1 килограмм мяса и 200 граммов масла в месяц).
Наш плавдок сначала стоял в Балаклаве в пяти минутах ходьбы от дома (фактически!), затем его перетащили в Северную бухту (бухту Троицкую), ближе к Инкерману. Стало не так беззаботно, а значит хуже: надо было ездить (а не ходить!) на вахту, тащить с собой судочки с едой (а не забегать домой на обед и ужин), ну и тому подобное.
Однако хуже стало везде: корабли и суда перестали плавать и получать валюту, а затем и зарплату, безработица возросла, а жизненный уровень упал. Рабочее место человеку моего возраста найти практически невозможно, а заниматься бизнесом я не приспособлен, не умею, не научен да и стар. Поэтому продолжаю трудиться на плавдоке, где есть свои плюсы, основной из которых – трое свободных суток между вахтами.
Вероятно, от всех внешних катаклизмов в жизни растерзанной страны и своих внутренних переживаний от этого, в январе 1995 года я получил инфаркт, что дало повод окончательно бросить курить. Почему я не сделал этого раньше?! К маю выкарабкался и, чуть оклемавшись, продолжаю трудиться и молодиться.
Философские раздумья. Всё получилось
Доволен ли я пройденным жизненным путем? Пожалуй, да: я ещё жив и это главное; сам, жена, дети и внуки – не уроды и не хроники; жилищно и материально обеспечен средне, но постоянно; имеется прекрасная дача на мысе Фиолент в кооперативе, называемом в народе "Царским селом"; "Жигуль-2103" ещё бегает, несмотря на весьма почтенный возраст – 21 год.
Своего возраста не чувствую или просто стараюсь не замечать. Пенсия примерно 150 долларов (в России 200 долларов) и работа даёт в месяц ещё одну пенсию, иногда чуть больше, иногда меньше. Маловато, конечно, по сравнению с американским бывшим командиром субмарины, но значительно больше, чем у бывших рабочих и ветеранов на Украине (25-35 долларов по состоянию на сентябрь 1997 года).
Не престижная, не офисная работа на доке: суточные дежурства через трое на четвертые сутки плюс три-пять рабочих дней в месяц на доковые операции, проверки, зачёты и другие общие мероприятия. Такой режим работы позволяет заниматься дачей, но только для самоудовлетворения и здоровья.
Двухэтажный дом я успел возвести и отштукатурить ещё в 1991 году на валюту и деньги, заработанные в море. В последующие годы потихоньку по мере сил и материальных возможностей приводил внутренности в обитаемый и эстетический вид (полы, потолки, стены-обои, лестница, стёкла, решётки) и обустраивал участок.
Клубнику, черешню, персики, виноград едим «от пуза» и всякой зеленью обеспечены. Конечно, это большое, ощутимое подспорье для всех трёх семей: дочки с зятем и внуками, сына с невесткой (пока без детей) и для нас. В расчёте на них (детей и внуков) и строилась дача, но, к сожалению, реально помогает только сын своим мастерством деревянщика, сварщика и вообще мастера на все руки. Надеюсь, другие родственники оценят воздвигнутое нами после...
Дом построен, деревья посажены, дети выращены.
Чего еще желать от жизни?
Моя жена и я на даче в “Царском Селе”
«Жизнь прожить – не поле перейти»
Конечно, я мечтал о большом командирском пути. Не получилось из-за аварии 1966 года (возгорание торпеды и пожар в 1-м отсеке). После увольнения в запас в 1980 году на семейном совете поднимался вопрос о переезде в Ленинград, но детки, родившиеся в Балаклаве, не проявили особого интереса, хотя и считают Питер своим вторым родным городом. А нам – родителям жалко было бросать недавно полученную трёхкомнатную квартиру улучшенного проекта, гараж в десяти минутах ходьбы от дома и вообще Крым. Никто же не предполагал, что раздел, ров будет становиться всё глубже, а визиты в Ленинград всё реже и труднее. В конце 80-х годов вспыхнула надежда, когда зятя оставляли на преподавательскую работу в Медицинской академии, но чьим-то вышестоящим волевым решением его отправили в Западную Лицу.
Моя Родина – Ленинград, в Питере прошли детство, юность. И взрослая жизнь была тесно связана с ним. но я люблю и Крым, наш русский город Севастополь и уютное гнёздышко не только для рыб – Балаклаву (греческое название – «рыбье гнездо»). Если не обострять особо, не заклиниваться, не ныть о прошлом, о Питере, – жить можно!
Я – оптимист и надеюсь, что здравый смыл победит националистическую дурость. Между Россией и Украиной наступит эра европейского содружества. Однако, боюсь, что будет это после...
Всем друзьям-подготам пламенный, горячий по южному привет и сердечные пожелания жить активно до ста лет!
Составление жизненного отчета и его переписка начисто закончены 18 сентября 1997 года – за десять дней до моего 66-летия.
Р.S. Еще кое-что для размышлений. Года два назад Балаклаву покинула последняя подводная лодка. Люди на набережной плакали: не только женщины, но и у нас – мужиков накатывалась «скупая мужская»... А сейчас у причала на той стороне стоит одна единственная ПЛ ВМС Украины.
Как сказал Командующий ЧФ В.А.Кравченко в Черноморском флоте остаётся 155-я бригада ПЛ. В этой бригаде, базирующейся в Севастополе, было восемь подводных лодок. Одну отдали Украине, две списываются в ОФИ, итого остаток – пять ПЛ. Из них три опытовых и две в постоянной готовности. Из этих двух – одна «Варшавянка» вытягивает все учения и прочие мероприятия, и на ней держится бригада и береговая база. Вторая ПЛ, кажется, недвижима.
А у турок сейчас 21 подводная лодка, из которых, наверное, десяток 209 проекта. Две ПЛ постоянно несут боевую службу в Чёрном море, вероятно, у наших берегов.
Обидно, когда рушится дело, которому ты посвятил и отдал практически всю жизнь.
А Севастополь всё более заставляют забывать о традициях российского флота. Слова «Легендарный Севастополь – гордость русских моряков» звучат всё реже и реже. Стараемся бороться, но и взываем к Вам: «Спасите нас, спасайте Севастополь!».
Еще раз (и много раз!) жму Ваши подготские лапы!
Севастополь
сентябрь 1997 года
Продолжение следует
.jpg)
