Страна готовится к XX съезду партии. Идет Ленинградская областная партийная конференция. Я присутствую на ней как делегат Кировского района. И вдруг неожиданное, такое огромное в моей жизни событие — меня избирают делегатом !
Уже давно заметил: когда человека обуревает радость, он с трудом находит слова, чтобы рассказать о ней. А чаще всего молчит. Так было и со мной. Дорогие поздравления товарищей, напутствие друзей... В Москву ехал, не переставая волноваться. Торопил время, хотя это было не в моей власти. За станком-то я научился сжимать его до предела и за минуту часто успевал то, что делалось обычно за три или пять. А вот тут... Запомнилось все: и гордый оживленный город, и гостиница «Москва», и комиссия, вручившая мне мандат, и торжественный вход в Кремлевский Дворец, и Георгиевский зал, по которому прогуливались делегаты в ожидании начала заседания съезда. Новые знакомые, незабываемые встречи. Кто-то свел меня с Михаилом Юрьевичем Евецем, экскаваторщиком Куйбышевской гидространции. Поздравляю его с пуском первой турбины. —Работает там наша-то ленинградская? — Еще как! Хорошо сказал. Гляжу на этого человека, вспоминаю, что о нем читал, и невольно сравниваю его, живого, с тем, которого узнал по книгам и газетам. Вид у него скорее не рабочего, а интеллигента. Умное, волевое лицо, волосы, подбитые сединой, добрая улыбка, мягкий взгляд карих глаз и чуть жестковатая манера выговаривать слова. Разговариваю с ним и думаю: «Вот и ты все годы заставляешь экскаватор давать двойную выработку. Тоже умеешь покорять время». Интересно: много времени спустя, читая книгу Юрия Гагарина «Дорога в космос», я встретил в ней имя Михаила Юрьевича Евеца. Оказывается, замечательный землекоп самоотверженным трудом тоже по-своему влиял на формирование характера первого в мире космонавта...
Встречаюсь на съезде и с Виктором Григорьевичем Блаженовым, известным всей стране машинистом. Познакомились мы с ним в ГДР. Он был тогда, как и я, членом советской делегации. Теперь новая встреча. — Как бригада? Опять что-нибудь сотворили? — Да есть кое-что. — Я рассказываю, что дали мы заводу в канун съезда хорошую «цифру» — сто пятьдесят тысяч рублей экономии. Высокий, стройный, подчеркнуто вежливый, Блаженов уж очень хорошо умеет слушать людей. Этот дар любознательного человека всегда высоко ценишь. Недаром много раз представлял Виктор Григорьевич нашу страну за границей, всегда с радостью читал я об этом. Как-то в журнале были опубликованы десятки писем рабочих многих стран, адресованные Блаженову, и его ответы. Нет, не удивляюсь его международным связям — горжусь товарищем. ... Открылся XX съезд партии. Слушаю отчетный доклад ЦК КПСС. Я впервые избран на съезд партии. Оглядываю весь этот огромный зал, ловлю каждое слово доклада. Разложил даже блокноты, хотел записывать. Но сосед шепнул: — Внимательней слушай, а доклад завтра утром получишь в первом же съездовском бюллетене. Отчет ЦК партии оставил неизгладимый след в моей памяти. Партия указывала ясный путь в будущее, решительно и бесповоротно осудив чуждый коммунистам культ личности, возрождала ленинские традиции внутрипартийной демократии. ... Съезд перешел к обсуждению нового состава Центрального Комитета партии. В зале заседаний называют имена тех, кого предлагают в члены ЦК, затем кандидатов в члены ЦК. Я слышу: — Карасев! Значит, однофамилец нашелся... И вдруг: — Владимир Якумович, Ленинградская, организация, токарь-наладчик Кировского завода. Совсем растерялся. Меня выдвигают? — Какие будут замечания? Отводов нет?.. Остается в списке для голосования.
В такие минуты словно просматриваешь заново весь свой жизненный путь. За что мне такое доверие оказывает партия? Как высоко поднимает рабочего, своего сына! Я вспоминаю все годы на «Красном путиловце», слова Серго о нашей бригаде: «Вы делаете большое партийное дело». И наших добровольцев на финской, и блокаду Ленинграда, и свое вступление в партию, и работу бригады нашей. Партия всегда говорила: не бойся преград, ломай рутину и косность! Не забирайся в скорлупу мещанства! Будь щедр сердцем, отдавай все лучшее новому обществу, которое ты строишь! И стремился я поступать так, как мне велела родная ленинская партия. В бюллетене голосования читаю свою фамилию. Съезд голосует. Я избран в состав кандидатов в члены ЦК Коммунистической партии Советского Союза. Трудно передать мое состояние. Понимаю главное: я лишь делегат кировцев, Ленинграда, всего рабочего класса нашего. Великая честь оказана не мне лично — заводу моему, товарищам, советскому рабочему человеку. И великая ответственность легла теперь на меня. Самое ведь прямое отношение имеет к нам, рабочим, то, о чем так много говорилось на съезде,— о новаторах производства, их роли. Возглавить борьбу за экономию металла, топлива, электроэнергии, за рост производительности труда — так велела новаторам партия. Как часто приходилось мне и потом вспоминать о XX съезде партии. Ведь именно вскоре после съезда вернулся в Ленинград и был восстановлен в партии после стольких лет отсутствия партийный секретарь нашего тракторного Николай Николаевич Остахов. И он уже работает на «Большевике». Вернулся в наш коллектив и восстановлен в партии Василий Семенович Дийков. И сколько доброго сделано уже их хлопотами, их умом, их усилиями! ...Закончился. XX съезд партии. Спешу в Ленинград, на Кировский, к товарищам, к бригаде, к нашей разношаговой! Страна готовится брать новый разбег. Чем же, как не трудом своим, ускорим мы бег времени?
Примечание о характере автора воспоминаний и героя фильма «»
Сценарист : - Был на Кировском заводе такой замечательный человек Владимир Якумович Карасев. Он был токарем-фрезеровщиком и председателем Совета новаторов в Ленинграде. Это был удивительный человек. Можно сказать, что он был воплощением таланта рабочего человека. Мастер высочайшего класса. Причем, талантлив он был очень широко и поразительно внутренне свободен. Даже когда поднимался до таких высот как Верховный совет СССР или ЦК КПСС где люди, поднятые , как говорится, «из низов», до неузнаваемости преображались. Как-то он был на пленуме ЦК в Москве и в свободный день решил навестить родственников. Спросил у администратора гостинцы «Москва», как ему добраться по такому-то адресу? Ему сказали, что у входа стоит его персональная машина. Карасев удивился: «Какая машина?» На входе, действительно, стояла его машина, прикрепленная к нему, как к члену ЦК. Он спросил у шофера: «Давно тут стоишь?» «Три дня». «И тебе за это платят?». «Платят». «Сколько?». Шофер назвал сумму. Карасев отругал его: «Да чтобы мне такие деньги заработать, надо столько вкалывать, а ты тут сидишь, штаны протираешь! Паразит!» И поехал на трамвае. На следующий день рассказал об этом члену Политбюро Суслову.
В другой раз он принес газету «Вечерний Ленинград» и показал последнюю страницу: «Почитайте, Михаил Андреевич». «А что тут читать?». «Вот в том-то и дело, что нечего». В те времена по закону в газетах полагалось публиковать объявления о разводах, и вся последняя страница была в этих объявлениях. «Мне не дают возможности, - сказал Карасев Суслову,- опубликовать материалы о наших изобретениях под предлогом, что в газете места нет. А тут такое печатают». После этого публикации о разводах отменили, часть места отдали изобретателям.
УЧИМСЯ ШАГАТЬ
В лаборатории резания начались испытания разношаговой. Здесь предполагается точно определить конструкцию, геометрию режущего инструмента, наилучшие материалы для него, предстоит отладить фрезу, проверить ее в работе, проанализировать по всем показателям. Испытания идут по определенной методике. Надо выяснить, с чем именно связано снижение вибрации. Берутся всевозможные фрезы, проверяются в различных режимах: в каком диапазоне может идти нормально процесс? Виброграф ведет запись работы станка при фрезах равно- и разношаговой. Вот вставлена старая фреза. Едва задан высокий режим резания, сразу становится ясно: работать дальше нельзя — стол станка ходит ходуном. Вставлена разношаговая, и вибрация разом гасится, затухает. Но каково все-таки наилучшее расположение зубьев, как «строить» шаги, чтобы добиться самых хороших результатов? А стружка? Как быть теперь с потоком ее? Ведь известно, что лучшая фреза может сломаться, стоит только запакетировать, застопориться стружке. И потом как быть с самим инструментом? Если он станет столь быстро изнашиваться, как сейчас, например, это значит будет затрачиваться уйма непроизводительного времени. Оно пойдет на переточку или пересмену фрез. Так нельзя —потери и в пути, и в скорости. Настойчиво возникает требование повысить механическую стойкость . Вероятно, предстоит для этого создать другую технологию фрезы, такую, чтобы инструмент мог работать и на самых различных сплавах, проходить и сталь, и медь, и алюминий, и чугун, и бронзу.
На бумагу ложатся требования к вновь рожденной фрезе... В бригаде говорим о них озабоченно, высказываемся прямо, сурово, с предельной ясностью. Началось-то все непроизвольно. Вернее сказать, совсем произвольно — зубья располагали мы «на глазок». А теперь идем с расчетом, постепенно, упорно отыскиваем лучшие решения. Каждый образец проверяется в работе. Мы делаем разбивку под разными углами. Бесчисленное количество вариантов. Хотим найти такое расположение зубьев, чтобы максимально погасить вибрацию станка. Идут исследования. Судьба фрезы решается и в инструментальном цехе, и в лаборатории резания, и в нашем механическом, и даже уже в соседних цехах. Подключаются все новые люди. Инженеру Валентине Владимировне Степановой все чаще помогает сейчас молодой техник Валя Колесникова, тоже работник лаборатории резания, та самая, что оказалась невольной свидетельницей моего первого эксперимента со стаканом воды. Я часто слышу, как ее называют способным, в высшей мере добросовестным, аккуратным человеком. И скоро убеждаюсь в правоте этих слов. Очень хвалит Валю Леонов. Она, оказывается, вела наблюдения, когда отрабатывалась его фреза. Года два работали вместе. Тогда Колесникова еще только училась в вечернем техникуме. —Хотя и молоденькая, а на редкость строгий и серьезный работник,— говорит Леонов. Постепенно отбираем наиболее верные «шаги» для фрезы. Показываем ее в работе. Мы торопимся. Почти каждый день собираемся, обсуждаем сделанное, отбрасываем прочь ошибки, берем с собой удачи. Кстати, об ошибках. Каждый опыт может таить их в себе. Важно понять их причины. Тогда они — шаг вперед. Потому что, научившись на ошибках, не повторишь их в будущем. В поисках очищается дорога к цели.
Иван Давыдович Леонов за работой дома.
Однажды в лаборатории резания становлюсь за вертикально-фрезерный станок. Договариваемся с инженером Степановой о режиме резания, заготовка у меня из углеродистой стали. 30-миллиметровая трехзубая разношаговая без малейшего напряжения входит в металл. Равномерно увеличиваю подачу. Проходят две минуты — кусок металла, стальной брусок в 240 миллиметров, оказывается прорезанным сплошной канавкой в 58 миллиметров. И это при 300 оборотах фрезы в минуту с подачей 118 миллиметров! Улыбается Валентина Владимировна. — Да... Стандартная-то на такую работу потребовала бы времени больше раза в три-четыре,— говорит. — И станок, конечно, не выдержал бы такого режима. Вибрация наступила бы давно и неизбежно. Снова включаю мотор. На этот раз работает 45-миллиметровая разношаговая с четырьмя зубьями. Ровной струей льется эмульсия, летит из-под фрезы не обычная, тонкая и кудрявая, а толстая стружка. Операция выполнена в несколько раз быстрее обычного. — Ну что ж, Владимир Якумович, — говорит инженер Степанова, — все пока хорошо. Идем по правильному пути. Хочется думать, что наши фрезы скоро найдут широкое применение. Согласен с нею и очень надеюсь, что помогут нам во всем наши «технологи». Так уважительно называют у нас ученых из проектно-технологического института. Они теперь словно в штате у нас, «постоянно прописаны», вместе с нами проводят испытания. Отличные это люди — Взоров и Орленко, Левин и Шифрин. Все основные работы мы ведем с Абрамом Марковичем Шифриным. Средних лет, малоразговорчивый, он стал нашей технической совестью и строго контролирующим научным разумом. Кандидат технических наук, большой специалист по резанию, Шифрин настоящий товарищ и друг в работе и самый доскональный исследователь нового.
Большую помощь оказывает нам и сам заведующий кафедрой технологии машиностроения Политехнического института . Автор труда о режущем инструменте, он для нас вернейший и объективнейший помощник. Худощавую фигуру Щеголева можно часто видеть у нас. Давняя дружба у него с нашим цехом. За работу в бригаде Савича он награжден орденом Ленина. Этого обаятельного, больших знаний человека любят и уважают у нас все. Вот когда мы по-настоящему поняли, какое великое это дело — содружество ученых и рабочих! Огромная экономия сил, времени и обоюдная несказанная польза. Мы, правда, так к этому привыкли, что для нас общение с учеными стало уже необходимостью.
Вспомнила, буквально на днях, как я участвуя в школе в художественной самодеятельности, на концертах читала стихотворение Сергея Александровича Васильева «Люблю тебя, моя Россия». Вспомнилось и само стихотворение: «Люблю тебя, моя Россия, за ясный свет твоих очей, за ум, за подвиги святые, за голос звонкий, как ручей… Люблю твои луга и нивы, прозрачный свет твоих равнин, к воде склонившиеся ивы, верха пылающих рябин. Люблю тебя с твоей тайгою, с воспетым трижды камышом, с великой Волгою-рекою, с могучим, быстрым Иртышем…. Но я пою и славлю ныне не твой ромашковый покой, а славлю Русь, как героиню, как землю гордости людской…» Не могу объяснить, почему именно вспомнилось это стихотворение, может быть от того, что действительно люблю нашу красивейшую несравнимую русскую природу и каждое слово поэта о такой же любви находит отзвук в сердце… Но не это главное. В какой то момент, вдруг почувствовала, поняла, что нынче у меня изменилось отношение и к празднику, который наступил – Дню России. И даже могу объяснить почему. Из всего пережитого, передуманного об всем происшедшем за эти месяцы, вынесла нечто важное для себя: мне нравится ВЕЛИЧИЕ России. Я как-то реально почувствовала это. Мне по душе, что заставили Запад считаться с Россией. Проявив выдержку, спокойствие, когда нам «затыкали» рот, освистывали, вопреки реальности, громоздили ложь за ложью, мы заставляли слышать нас. Нас толкали, тянули, провоцировали, шантажировали, угрожали, но мы на том этапе проявили мудрость, взвешенность и твердость… Не все удалось. Не все результаты радуют, не видно конца проблемам, но главное – мы в этих спорах, битве и несходстве мнений, несогласии выбора путей и решений, неудовлетворенности, непонимании и неприятии… остались людьми. Это Россия сейчас отдает детям и женщинам Украины, в этот трудный час, свои лучшие здравницы, детские лагеря, это на наших сайтах конкретные адреса, где предоставляют не только угол, а где открыты сердца для заботы, внимания, тепла, где готовы поделиться последним… Мне нравится, что большинство из нас в этой сложной, неожиданной ситуации, в событиях, которые нарастали, как снежный ком, отчетливо понимая трудности, последствия, словно взялись за руки и поддержали непростые решения нашей власти, которую «костерили» на все лады в Украине, на Западе, наши бывшие единомышленники, соседи, братья по духу и крови, друзья и враги… и что мы стоим и стоять будем… Может, в том числе и поэтому как-то ближе стал этот праздник – День России (тем более, что из его первичного названия исключено теперь слово «независимости»). Хочу сама себе поверить, что эти ощущения и мысли будут не кратковременными. Живи, Россия, с поднятой головой. Ты не раз доказывала, что нельзя тебя не сломить, не запугать. Не прогибайся. Живи по Конституции, законам и высшей справедливости. С заботой о простых людях, их благополучии и защищенности. Живи так, чтобы тобой гордились, чтобы завидовали всем и каждому, кто родился на этой земле, чтобы не за какие богатства не возникало желание покинуть отчий край. Пусть на всем пути твоего развития властям хватает мудрости, взвешенности решений и действий во благо своего народа.
С приездом в лагерь на озере Сула-ярви большого количества воспитанников будни наши стали весьма заорганизованными. С подъема до позднего вечера у нас не было ни минуты, чтобы остаться наедине с собой. Утро начиналось громкой командой: «Подъем!». Нужно было стремительно выскочить из-под одеяла, схватить одежду, уложенную аккуратным квадратиком, и надеть ее на себя, заправить койку, натянув одеяло, как барабан, и выскочить на построение во двор. Пока мы выскакивали на улицу, в дверях с секундомером стоял грозный старшина, и, если мы не укладывались в установленный им норматив, командовал: «Отбой!». Все бросались в помещение, и вся процедура подъема проходила в обратном порядке: раздевались, аккуратно укладывали форму на тумбочку, с сожалением, стягивали только что натянутое по всем правилам одеяло, и укладывались в койку. Как только все занимали «исходное положение», снова раздавалась команда: «Подъем!», - и свирепый старшина снова засекал время. Иногда такая процедура повторялась до трех раз. Конечно, при этом возникало ощущение какой-то несправедливости, обиды, но постепенно мы привыкали тупо выполнять эти обидные команды, принимая их, как неизбежное. После построения начиналась утренняя пробежка строем. В зависимости от погоды мы бежали, одетые в робу либо в трусах, прихватив полотенце для умывания. Старшина подгонял отстающих, угрожая суровыми наказаниями. Мы были не тренированы и достаточно ослаблены от всеобщего недоедания в условиях войны. Некоторые не выдерживали заданного темпа, отставали и отказывались бежать дальше. Несмотря ни на что старшина заставлял их продолжать бег. Периодически бег перемежался с ходьбой. И вот тогда я почувствовал, что вся моя жизнь подчинена независящим от меня обстоятельствам, которые определяются так называемыми уставными требованиями. И это будет сопровождать меня все последующие годы. Несколько позже мы называли такое состояние: «оказаться в Системе».
1940-е годы. В летнем лагере Нахимовского училища.
* * *
Одежда перед сном укладывалась квадратной стопочкой на тумбочку. Сверху - бескозырка. Ботинки должны были отстоять от ножек задней спинки кровати на 20 сантиметров. Спать нам разрешалось только на правом боку с уложенными поверх одеяла руками. Если кто-либо из воспитанников засыпал в другом положении, старшины безжалостно расталкивали его и напоминали о правилах. Будили также в случае, если воспитанник храпел. После подъема нужно было тщательно заправить койку, спрятав под одеяло подушку и простыни. Одеяло натягивалось, как барабан. Никаких складок не допускалось. Заправка койки напоминала ритуал, потому что проводилась и проверялась с особой тщательностью. Многие дополняли его своими приемами. Например, зубами прокусывали одеяло вдоль кровати, добиваясь складочки, как на брюках. Требовалось также, чтобы полотенца у стоящих в ряду коек лежали на одной линии (после умывания полотенце вывешивалось на спинку кровати и расправлялось для просушки). Умываться требовалось до пояса холодной водой. Много внимания уделялось этикету за столом. Пожалуй, эти правила застолья выполнялись с наибольшим трудом. Например, я с детства привык держать вилку так же, как ложку. Переучиться оказалось очень сложно. Непривычно было пользоваться ножом и вилкой, разными тарелками, салфеткой, которая вкладывалась за ворот.
Мы понимали значимость этих и более сложных требований и старались их выполнять, чтобы в будущем соответствовать тому образу морских офицеров, который сложился у нас при чтении классики морской литературы (Станюкович, Ковбасьев, Соболев). И хотя советский военно-морской флот пытался дистанцироваться от царского наследия, на индивидуальном уровне от этики настоящего флотского офицера никто не отказывался.
* * *
В Нахимовском училище, как и в обычной школе, изучали русский язык и литературу, иностранные языки, математику, физику, химию, историю, географию, естествознание, логику и психологию, черчение и рисование, музыку и пение. Кроме общих предметов, преподавались специальные дисциплины: военно-морская подготовка (ВМП) и общевойсковая подготовка. Занятия по ВМП, проходившие в классах и кабинетах, дополнялись работой в мастерских (такелажной, модельной, радиотехнической, электромеханической, столярной). Помимо этого нам преподавали танцы. После ужина несколько часов ежедневно отводилось на самоподготовку в учебном классе под присмотром дежурных старшин.
Основой нашей военно-морской подготовки было изучение флажного семафора и азбуки Морзе. Каждое занятие начиналось с проверки знаний по этим предметам. Причем, требования к скорости передачи и приема сигналов со временем ужесточались. В результате, мы работали на уровне профессиональных сигнальщиков. Также нам преподавали основы навигации и кораблестроения, историю флота. Теоретические занятия сменялись практикой. Мы совершали шлюпочные походы на веслах и под парусом (по Неве и рукавам Невской дельты, Нахимовскому озеру и Финскому заливу), участвовали в соревнованиях по гребле и стрельбе из винтовки. «Снайперы» награждались значком «Ворошиловский стрелок». Особенно много внимания этому уделялось в летнем лагере.
Физподготовка включала обязательные занятия борьбой, фехтованием, боксом. Легкая атлетика и спортивная гимнастика предполагали выполнение упражнений на уровне 3-го спортивного разряда. Систематически организовывалась сдача норм на значки ГТО («Готов к труду и обороне»). К этим занятиям, как и к военно-морской подготовке, у нас было особое отношение, так как и та, и другая, предполагали высокий уровень тренированности тела и духа, столь необходимые нам, как будущим офицерам флота. Спортзала в училище не было. Для спортивных занятий использовались коридор и актовый зал. Бокс. Помимо стойки, ударов, защиты, работы с грушей, нам устраивались спарринги. На ринге мы должны были пару раундов проводить с соперником из своего же класса. Мне запомнились два спарринг-партнера: Юра Хмелевский и Саша Смольяков. Юра был гораздо резче меня в движениях, хотя удары при этом были не очень сильными, и мне часто приходилось уходить в глухую защиту или увертываться. А реакция Саши была несколько замедленной, поэтому я получал некоторые преимущества. Конечно, мы осторожно вели себя на ринге, стараясь не покалечить друг друга. Естественно, выходя на ринг, я волновался, поскольку тренироваться на груше, и пытаться побить своего товарища, одновременно ожидая ответных ударов, - совсем не одно и то же... От спаррингов оставалось весьма необычное ощущение. Запомнилось, как наш тренер по боксу (старшина), проводя один из спаррингов, развеселил нас после окончания боя. Он взял боксеров за руки и приготовился объявить победителя, но в последнюю секунду заколебался и ляпнул: «Победа досталась... никому!». Воспоминаний о занятиях борьбой и фехтованием у меня не сохранилось. Эти виды спорта, как и футбол, мне не нравились. Спортивная гимнастика мне запомнилась, наверное, потому, что помимо классных занятий, я посещал секцию. Мы работали на всех мыслимых и немыслимых спортивных снарядах. Это были: перекладина, параллельные брусья, кольца, «конь», «козел», бревно, канат... Наиболее сложным и трудоемким для меня оказался «козел». Нужно было иметь очень крепкие руки и торс, чтобы крутиться и делать махи, опираясь на вытянутые руки. Для того, чтобы овладеть такими упражнениями, мы дополнительно «качали мышцы» перед сном на двухъярусных койках, подтягиваясь и отжимаясь, как на параллельных брусьях. Эти тренировки помогали также выполнять упражнения на кольцах и перекладине. Помню, что, к своему удивлению, мне удалось выполнить, работая на всех этих снарядах, нормы третьего спортивного разряда. На второй разряд работали наши «асы»: Саша Дорофеев, Толя Поздникин и другие. Когда они крутили на перекладине «солнышко» или работали на параллельных брусьях с эффектным соскоком - от восхищения дух захватывало! «Воды» для занятий плаванием у ЛНВМУ было мало, поэтому систематических занятий у нахимовцев не было: тренировалась в бассейне на Васильевском острове только сборная команда училища по плаванию и прыжкам в воду, в которую я входил. Занятия были самые разнообразные: стометровка, 400 м вольным стилем, эстафета 4x100 метров. Прыжки в воду преподавал старшина Шостак. Прыгали на уровне третьего спортивного разряда с трамплина и с вышек 3 и 5 метров. Выполняли «ласточку», крутили сальто, делали спады (передний и задний). Иногда летом нас отпускали поплавать прямо в Неве, недалеко от училища. Плавал я по второму спортивному разряду (вольный стиль). В 1949 году в Москве наша сборная участвовала в первой спартакиаде суворовских и нахимовских училищ.
На занятиях физкультуры нам разрешали поиграть в футбол. Сначала мы играли на площадке между училищем и набережной Невы. Через некоторое время место наших футбольных встреч пришлось перенести на пустырь перед домом политкаторжан, так как возле училища устроили площадку для разгрузки угля, и мы возвращались с занятий чумазые, как шахтеры. Зимой мы бегали на лыжах по заснеженному льду Невки и Карповки. Тех, кто был в сборной училища по лыжам, небольшими группами (по 5-7 человек), назначив старшего, отпускали на тренировку «в свободное плавание» по заснеженному льду близлежащей реки. Особенно запомнился один поход зимой 1947-1948гг., в то время, когда только-только отменили карточную систему. Пробежавшись по Карповке до Каменноостровского проспекта, мы выбрались на набережную, зашли в булочную и купили огромный батон. Без хлебных карточек! Тут же, не отходя от булочной, с аппетитом его слопали, получив огромное удовольствие от маленького «праздника живота» на свободе...
— Ты устал. Надо отвлечься. Я хорошо помню голос друга. Мы идем с Романовым домой неторопливым шагом и беседуем о фрезе. Он отвечает на мои вопросы, но явно уклоняется в сторону от темы. Рассказывает о спектакле, который недавно видел, заговорил о книгах.
— Почитай «». Ей-богу, смех освежает. Великая штука. Понимаешь, надо просто перестать сейчас думать о ней. Возмущенно спрашиваю: — Слушай, ты это серьезно? — Но посуди сам, немало сделали, теперь полезно отойти в сторону. Помнишь стихи поэта? «Большое видится на расстоянии». Да, кстати, ты слышал, как играл вчера «Зенит»? Говорят... Понимаю великую хитрость, но тут уж не могу устоять. Он все-таки увел в сторону. И мы до самого дома разговариваем, как обычно называется это, совсем на «отвлеченные темы». Дома, в коридоре, я натолкнулся на кучу бумаги. Видно, наводили порядок, ребята все лишнее собрали в макулатуру. Сверху лежит тоненькая книга, сильно потрепанная, первый лист оторван наискосок. Я всегда отношусь к книгам, как к предметам одушевленным. Горько, если книга замаслена, потрепана, изорвана. А вот эта даже без начала и конца. Я беру ее к себе в комнату. Конечно, не украсит она библиотеку. Ну да ладно, пусть еще поживет. Хочу узнать, почему так обезобразили люди эту книгу, превратили в такого инвалида. Листаю страницу за страницей. Какой-то капитан рассказывает в ней историю происхождения военных команд. Теперь, спустя время, когда я думаю о том, что произошло дальше, мне не раз приходит на ум старая сказка-присказка Соловья: «Про бублик не слыхал? Отчего он с дырочкой, не знаешь? Скажу: чтоб сытнее было. От одного сибиряка сам слышал. Ел-ел человек калачи, никак не насытится. И вдруг — бублик! Только съел его, и сыт по горлышко. «Давно бы мне тот бублик сыскать и отведать, наелся бы досыта», — говорит. Сколько калачей съел — не упомнил, но зато бублика не забыл, А отчего? Оттого запомнил, что был тот бублик с дырочкой, а накормил! Нежданное счастье. Находка... Уразумел?» Иной раз слишком простым кажется рассказ человека, что-то открывшего: «Вот иду и ... вдруг вижу!» Только это «вдруг» в памяти и осталось. Я читаю книгу. Шли в Петербурге, стройно чеканя шаг, по маленькому Египетскому мосту, украшенному древней скульптурой сфинкса, солдаты. Шли в ногу. И получилось, как писал капитан, явление резонанса. Мост стал шататься, а потом рухнул. Попадали солдаты в Фонтанку. И с тех пор...
. Сколько раз ездил я по этому мосту с кирпичного цвета сфинксами, и никогда старая их беда не вызывала таких размышлений. И даже ведь слышал, рухнул когда-то мост, стоял разрушенным, починили его недавно, вроде в наше, советское время. И ведь отчего рухнул, слыхал, да не вдумывался никогда. В чем тайна красного сфинкса, не ведал. Ни к чему было. Теперь же я был, как приемник, на одну волну настроенный. Пока еще описывает тот капитан, как с тех пор, если вступают солдаты на мост, дается команда: «Сбить ногу! Сбить шаг!» — я уже вижу не мост, а станок: вертится, работает на большой скорости фреза, ходит ходуном в резонанс ей станок. А что, если?.. Неужто в этом вся разгадка?.. Листаю книгу, которая «вдруг» мне попалась! Дана команда: «Сбить ногу, сбить шаг»... Шаг... Разношаговая... Значит, если заставить фрезу «ходить не в ногу»... Но как же я никогда раньше не подумал: даже ведь расстояние по окружности между режущими спиралями фрезы зовут именно так — «шаг»! Значит, если «сломать» шаг, то можно добиться... У меня захватило дух. Нет, теперь не до сна и отдыха. Воплотить идею в металле я не в силах сейчас. Опробовать! Немедленно. Уже поздний вечер, но я полон нетерпения. В кухне ставлю две табуретки, кладу на них тонкую длинную доску и начинаю равномерно раскачивать ее. — Что ты делаешь, папа? — спрашивает дочка. — Неужели не видишь, Наташа, он играет, — смеется Сережа. Сынишке весело, а мне не до шуток. Изгибающаяся через равные промежутки времени доска будто сама по себе поломалась.
В кругу семьи
Неужто из-за того ломается и фреза?! Неужто все дело в совпадении частоты шага идущих солдат-зубьев с колебаниями моста-станка? Если так, значит, напрасно ставили мы перед станкостроителями вопрос об увеличении жесткости оборудования. Значит, вовсе не там искали решения проклятой проблемы. Значит, можно снять вибрацию, погасить ее! А как все-таки заставить зубья идти не в ногу? Не в симметрии же здесь дело, той классической симметрии, что вошла во все технические учебники, справочники и стандарты. А если именно в ней?! Подожди, ты на что посягаешь? Но ведь никто никогда и помыслить не смел о том, чтобы нарушить ее. Да, но не оттого ли так классически «отстоялась» и «застоялась» фреза? На книжной полке лежат дорогие мне листки книги. Утро. Скорее на завод. И прямо в центральный инструментальный цех. Улыбкой встречает меня фрезеровщица Вера, но улыбка гаснет, когда прошу: — Надо сделать одну фрезу. Вот такую, видишь чертеж? Девушка удивленно переспрашивает: — Брак?! Зачем?.. Зубья-то как неровно расположены. — Заметно? — Да что вы, Якумович, не выспались? — Есть такой грех. Я и в самом деле почти всю ночь не сомкнул глаз.
. — Не понимаю что-то, — говорит Вера. — Ведь это же во всех учебниках указано: малейшее отклонение от равномерного расположения зуба одного по отношению к другому есть нарушение стандарта... — А мы все-таки попробуем, — говорю я, решив пока ничего не объяснять. — Ну ладно. И Вера делает, как прошу, — сбивает шаг, произвольно нарезает спираль, на том месте, где показываю. Первая четырехзубая фреза с полным отклонением от симметрии готова. — На пробу, на счастье еще, Веруша! Сделали еще. Отправили их в закалку, прошлифовали, заточили. И, наконец, еще теплую, из-под стружечки, беру в руки необычную фрезу и как мальчишка бегом лечу в лабораторию резания. — Чего потерял, что ли, Якумович? — слышу вслед. — Нашел, — кричу на ходу, — боюсь потерять!.. В лаборатории резания на станке установлена обычная фреза такого же диаметра и той же технологии, что и моя. Работаю, довожу постепенно станок до вибрации. Перевел дух. Остановив станок, беру свою нескладную фрезу со сбитым шагом и начинаю — с того самого момента, на «вибрирующем» режиме... Не знаю, не довелось пережить, что такое вираж, мертвая петля для летчика в самолете. Мне казалось, я испытываю то же состояние. Спокойно, плавно пошла фреза. Идет на большой скорости. Но я не смотрю на ее работу. Сейчас это меня не интересует. Я смотрю на станок. Он стоит тихо, спокойно, как ни в чем не бывало, будто не он только что дрожал мелкой дрожью.
Представляете, что делается со мной? Увеличиваю скорость еще — вибрации нет. Прошу у Вали Колесниковой, молодого техника, которая проходит мимо: — Не возьми в труд, принеси стаканчик воды! — Устали? Или нехорошо вам? — спрашивает она. — То-то и оно, что очень хорошо и совсем не устал. Но нужно мне, понимаешь... Очень нужно! В глазах девушки недоумение, такое же, как давеча у Веры. Однако внимательно взглянув на меня, она уходит и скоро возвращается со стаканом воды. Быстро, как жаждущий влаги в пустыне, беру его и... ставлю на станок. Как ни волнуюсь, чувствую, улыбка застывает на моем лице — вода даже не шелохнулась! Даю предельную скорость. Валя словно хочет остановить меня, но я почти кричу: — Жму, Валюта, на всю катушку, жму, моя милая! Потом подсчитываю: скорость увеличилась в пять раз. В пять раз быстрее — и станок не вибрировал! Кажется, ради такой находки стоило разрушиться мосту и солдатам искупаться в нашей маленькой Фонтанке. Убежден окончательно. Это точно: фрезе не нужен равномерный шаг, фреза должна «ходить не в ногу». Тороплюсь к Шехтману.
— Что у тебя в руках за ? — спрашивает он. От опытного глаза старого инструментальщика ничего не укроется, сразу заметил «брак». Но моя восторженная; улыбка сбивает его с толку. — Чего ты сияешь, как медный самовар? Браку радуешься? — Нет, нашей победе! — Победе? Какой? — лицо Шехтмана выражает крайнее удивление. Рассказываю. Теперь он задумывается. — А ведь знаешь, тут и вправду что-то есть, — говорит. — Идем, показывай. Со свойственной ему стремительностью Лев Григорьевич сразу, с ходу заказывает новые разношаговые фрезы — с тремя, четырьмя и пятью зубьями. Во время обеда собирается вся бригада, приходят работники лаборатории, члены партбюро. Когда начинаются испытания, я уже почти спокоен и с удовольствием слежу за реакцией товарищей. Фреза заработала. Ускоряю бег разношаговой до самого предела. И как только что мы с Валей и Шехтманом, все наши, точно завороженные, смотрят на станок. Он не шелохнется. Вибрации нет, она исчезла, ее как не бывало!.. Вечером мы договариваемся всей бригадой обсудить план действий. Бурное и памятное у нас собрание. С какой уверенностью, радостью смотрим мы теперь в будущее.
— Прорыв линии обороны сделан, — оживленно говорит Штукатуров. — Надо закрепить, развить и расширить победу. Решительно сокрушить врага! Меня радует, что рвется в бой Анатолий. Ведь это ему предстоит «втискивать» в план бюро инструментального хозяйства отработку фрезы, вести многие необходимые работы, пока инструмент будет отделан и обретет совершенство. — Тут есть над чем попотеть! — произносит Николай Минаевич Назаренко. — Да... подумать, рассчитать, испытать. Сегодня после работы он, старший мастер и предцехкома, как всегда, оставит свой кабинет, наденет рабочую спецовку и будет мудрить над новым делом. Но я не упомню, чтобы когда-нибудь говорил Назаренко с таким интересом, как сейчас. Я смотрю на всех и мысленно обращаюсь к ним: «Друзья мои! Вы переживаете со мной радость открытия. Вы поздравляете меня с оригинальной находкой. Вы говорите: это хорошо. Да, теперь есть возможность заменить старую фрезу советской разношаговой фрезой. Она откроет путь для высокой, невиданной до сих пор производительности труда... Но праздник уже окончен, друзья мои, именинник поздравлен, и наступают будни. Будни новых, больших поисков...». Сокрушить врага! Верное слово нашел Штукатуров. Все, что не удовлетворяет нас теперь, что тормозит наше движение вперед, надо сокрушить, будь то живой консерватор или утерявший свою боеспособность добрый старый рабочий инструмент.
8 июня 2014 года в Косинском морском клубе состоялся Фестиваль работающей молодежи, организованный Молодежным Советом клуба под руководством Игоря Анкудинова.
Программа фестиваля состояла из нескольких частей и покрывала самые разнообразные запросы молодых людей от обсуждения серьезных вопросов повышения профессионализма и совершенствования личностных качеств до пробы своих сил в новом для всех виде спорта – гребле на индейских каноэ.
По мнению Командора Морского клуба Михаила Шадрина, у молодежи могут быть только четыре проблемы: создание семьи, образование, работа и здоровый досуг. Примерно эти темы и стали наиболее обсуждаемыми в диспутах на фестивале.
Вот, к примеру, некоторые из направлений работы фестиваля: Серия семинаров, на темы: - начало бизнеса и предпринимательства; - взаимоотношение полов, правила знакомства; - «Покори себя» - спорт, физическое развитие, здоровье; - «В центре внимания» - правильное питание, красота, мода, стиль.
Ведущими семинаров были приглашены молодые специалисты, достигнувшие хороших результатов в своем деле и готовые поделиться опытом с начинающими предпринимателями.
Помимо семинаров, в Морском клубе работали несколько дискуссионных площадок на темы: - последние тенденции в маркетинге и продажах; - скоростной обмен бизнес контактами; - мозговые штурмы «Железный предприниматель».
Ну, а для разгрузки, проводилась игра – скоростные знакомства, в которой молодые люди за ограниченное короткое время должны были представить себя в наиболее выгодном свете. В завершении игры был проведен конкурс на звание Королевы и Короля фестиваля.
Для любителей активного образа жизни, в Морском клубе было организовано обучение гребле на каноэ и байдарках, а затем провели даже небольшие гонки. Как всегда, победила дружба. Кроме того, молодежь соревновалась в тире по стрельбе из пневматических винтовок, в перетягивании каната, а также, кто дольше всех провисит на турнике, победит в битве на пуфиках и в командных эстафетах.
А после, изрядно проголодавшись, молодежь набросилась на настоящий ароматный узбекский плов и мясо, пожаренное на углях, запивая все это свежее выжатыми соками.
