Роня Горленко — потомственный моряк. Его мать — одна из немногих женщин нашей страны, да, пожалуй, и мира, много лет проплававших капитанами судов Морского флота. Все, наверное, знают капитана Щетинину, капитана Горленко, к сожалению, знают немногие, но ее хорошо помнят во многих портах мира. Военным моряком был и отец Рони. Сам Ростислав, начав службу на знаменитых «Щуках», сошел с палубы того же 613-го проекта накануне своего утверждения командиром. Зрение подвело... Последние годы службы отданы им подготовке для подводных лодок самых современных торпед. Теперь Роня помогает Вите в работе на «Балтийце», неделями не выезжая из Репино. Размышления о судьбе Ростислава невольно заставляют меня отыскивать в зале своих «одновзводников».
Вспоминаю, как, будучи на практике на шхуне, мы встретили в море , на мостике которого стояла капитан Горленко. Хором мы кричали тогда: "Мама, привет!" и завидовали Роне "белой" завистью: еще бы - такая мама! Вот они: Юра Рогожин и Стасик Уткин, не наговорились в Москве, оживленно что-то обсуждают. Такие вроде разные, но что-то и общее в них есть. Какая-то внутренняя сдержанность, переходящая у Юры в суровость. Он всегда был сдержан и суров наш Юрий Игнатьевич. Одно время он увлекся боксом и очень жестко «работал» на ринге. По имени одного из героев популярного в то время фильма «Первая перчатка» мы даже прозвали его Юрием Роговым. Юра штурманил на 613-м, преподавал, после увольнения в запас долгое время работал по наладке систем курсоуказания на кораблях и судах. Участвовал в монтаже навигационного комплекса на полукорабле-полусамолете — экраноплане. Именно Юра первый высказал в печати мысль об использовании экранопланов для спасения экипажей кораблей и судов, терпящих бедствие. Правда, его упрек командованию ВМФ в том, что, имея на момент аварии «Комсомольца» в составе ВМФ такой корабль, оно не смогло преодолеть синдром секретности и послать его на спасение людей на Север, остался, как обычно, «незамеченным». Собеседник Юры — Стас Уткин тоже служил на лодке проекта 613, но затем большую часть службы посвятил военной дипломатии. Вряд ли кто-либо из сидящих в этом зале побывал в стольких странах Европы, Азии и Африки, да и не просто побывал, а проработал! При всем при том он остался таким же, каким был в училище — скромным, уравновешенным и очень доброжелательным. Жаль, что его веселая и такая же, как сам Стас, доброжелательная жена — Лида (они со Стасом вместе еще с училищных времен) сегодня не с нами, осталась в Москве.
Не приехал из Москвы и еще один мой одноклассник — единственный из нашего выпуска вице-адмирал (контр-адмиралов у нас больше десятка) . Сын летчика — однополчанина знаменитого Гастелло — Коля память отца не опозорил. Мы с ним тоже начинали в Севастополе, на том же 613-м проекте. Совершенно неожиданно во Владивостоке, весной 1970-го встретились мы с Колей в штабе Тихоокеанского флота. Коля, окончив Военно-морскую академию, служил в оперативном управлении штаба и принимал самое непосредственное участие в моей подготовке к очередной «автономке». Потом, после окончания Академии Генерального Штаба, Коля был назначен именно в этот штаб. Он всегда был «головой», наш «Маркой», (так его любит называть Роня). Вспоминаю, как, служа уже в Москве, в одном из центральных управлений ВМФ, мне пришлось согласовывать с Генштабом очень важный приказ Главкома, автором проекта которого был я. В «предбаннике» кабинета одного из ответственнейших работников Генштаба меня долго мытарили каверзными вопросами клерки этого начальника. Это были равные со мной в звании два капитана 1 ранга. Разговор проходил в раздражавшей меня тональности, вернее глубокомысленно-снисходительной манере, к сожалению, свойственной некоторым генштабистам. Они, как бы, забывали о своем происхождении из войск и флотов, интересы которых, казалось, должны защищать или, во всяком случае, представлять здесь в Генштабе. Любят иные из них ввернуть в разговоре такую, например, фразочку: «Ну, что там ваш Главком еще придумал?». Один из беседующих со мной был мне хорошо знаком по службе на Камчатке. Был он тогда командиром боевой части на втором экипаже одной из соседних лодок. Теперь этот, неизвестно как выросший до капитана 1 ранга и попавший в Генштаб, мальчик, пытался разговаривать со мной именно в таком тоне. Совсем недавно этот «товарищ» смотрел на меня снизу вверх, а сейчас с видимым удовольствием давал понять, что он «не хухры-мухры», а офицер штаба, выше которого в Вооруженных Силах уже штабов нет...
Очевидно, отголоски бурного обсуждения проекта приказа докатились до хозяина кабинета. Во всяком случае, дверь его внезапно открылась и на пороге появился тогда еще контр-адмирал... Коля Марков! Я был приятно удивлен. Не знал я, что Коля и есть тот адмирал, который от имени Генштаба должен был поставить свой «крючок» на проекте приказа. Да и видел я Колю в адмиральской тужурке впервые... Коля тоже, видимо, не ожидал меня увидеть, но вида не подал. Улыбнувшись, он совсем не по-уставному пригласил: «Заходи, Рудик, что ты тут так громко с ними обсуждаешь?». «Клерки» растерянно переглянулись, вскочили со стульев, вытянулись. Но штабисты есть штабисты. Снисходительное, а затем удивленное выражение их лиц сменилось на почтительно-восторженное. Оказывается посетитель — приятель их шефа. Это меняет дело! Между тем, я уже входил в кабинет. Первое, что бросилось в глаза, — огромный, стоящий в углу глобус! Ну, совсем такой же, какой нам показывали в фильмах о Гитлере и Сталине. Помнится, Никита Сергеевич в своем знаменитом докладе на двадцатом съезде, говорил, что именно на таком глобусе Сталин планировал фронтовые операции. Чушь, конечно, но почему в колином кабинете стоит такой огромный глобус? Перехватив мой взгляд, Коля хмуро пояснил, что эта штука досталась ему в наследство от прежнего хозяина и стоит здесь больше для антуража. Быстро схватив суть будущего приказа, Коля поставил свою подпись. Проект приказа, таким образом, с Генштабом был согласован и, отдав должное воспоминаниям, я откланялся. Подчеркнуто тепло попрощались со мной «клерки»... В этот раз почему-то активность москвичей довольно низка. Вот и Рем Михайлович Гурвин не приехал. По-моему, мама его сильно прихворнула. Рем служил в том же соединении, что и я, командовал точно такой же лодкой 629-го А проекта. Рему и его жене Асе я по гроб жизни буду благодарен. Был у меня тяжелейший момент в службе. Некоторые из, так называемых, друзей поспешили прервать дружбу, а вот Рем с Асей поддержали меня тогда морально здорово... Сидят недалеко друг от друга два бывших ленинградца, а ныне москвичи — Миша Абрамов и Алдан Усвяцов. Вообще весь наш курс Ленинградского подготовительного более чем на половину состоял из ленинградцев и более чем на четверть — из москвичей. Так уж как-то получилось. Были, конечно, и «иногородние»: Коля (Микола) Иванов, ныне контр-адмирал, Гриша Репашевский — оба с Украины, был и белорус бывший партизан Ясюченя, например. Но все-таки костяк составляли ленинградцы и москвичи. Теперь, конечно, все перепуталось. Я — москвич, теперь — ленинградец.
Смотрю на Мишу Абрамова. «Вечный» отличник, блокадник, первый мой комсорг класса. Первым из нашего выпуска стал Миша командиром. Командовал «малюткой», «эской», атомоходами. Закончил службу в Главном штабе ВМФ, контр-адмирал, теперь, конечно, в отставке. Бросается в глаза буйная, черно-седая кудрявая шевелюра (а еще говорят, кудрявые быстро лысеют!) и такая же борода. Ни дать ни взять Будулай из телесериала! Это капитан-лейтенант запаса Алдан Александрович Усвяцов. Неправда ли, романтическое имя? Круто замешали его родители на среднеазиатских, русских и иудейских кровях. Не попал Алдан после выпуска на лодку. По состоянию здоровья назначили в КУОПП им. Кирова — знаменитый учебный отряд подплава. Нас в этот отряд, помнится, возили в «Башню смерти».
Так в курсантском обиходе именовали переоборудованный из бывшей церкви, что видна с Большого проспекта в районе Гавани, тренажер для отработки выхода из затонувшей лодки. Выход с глубины на поверхность, как известно, чреват кессонной болезнью. Вот и учили нас не выскакивать пробкой на поверхность, а спокойно, с выдержками времени, подниматься несколько минут по «шкентелю с мусингами». Неприятная, доложу я вам, процедура... В отряде учил Алдан новобранцев торпедной специальности. Выезжал на флоты и даже испытывал усовершенствования системы беспузырной торпедной стрельбы в море, на Каспии. В виду бесперспективности службы демобилизовался, окончил университет, стал ученым-химиком, кандидатом наук и даже приготовил докторскую... Но опять увлекся новым для себя делом: стал «травником». Многим людям он сумел помочь, да и помогает сейчас. Сам собирает, сам «колдует» и сам прописывает курс траволечения. Спирт, во всяком случае, настаивает классически! Коренной ленинградец, переживший блокадную зиму и вывезенный по Ладоге в глубь страны, бывший беспризорник, дитя репрессированной матери, он так и не смог собрать необходимых документов, чтобы доказать свое блокадное детство. Не помогла и моя помощь. Разыскал я детприемник, куда спрятали Алдана в начале войны и эвакуировали из Ленинграда, но... конкретных бумажек не оказалось и плюнул Алдан на «блокадные» льготы. Любит морская душа парус! Яхтенный капитан, работник водной инспекции, Алдан систематически ходит по водным системам России и выходит в море. На его великолепной яхте в позапрошлом году мы двумя семьями провели несколько чудесных дней в Подмосковье. Скольжу взглядом по столикам. Толик Чирков — в недавнем прошлом — лучший военрук средних школ города, капитан 2 ранга-инженер. Леша Задорин — бывший командир современного атомного ракетоносца, затем один из ведущих офицеров боевой подготовки ВМФ, в последние годы ближайший помощник Главнокомандующего ВМФ.
Контр-адмиралы Шурик Шауров и Витя Привалов (он был первым командиром атомохода К-408, совершившим в подводном положении трансокеанский переход Баренцево море — пролив Дрейка — Тихий океан — Петропавловск-Камчатский). Постой, а это кто? Да это же Феликс Дубровин, с которым тоже несколько лет были в одном взводе. Тоже штурманил на 613-м, но на Балтике. Один из тех, кто первыми осваивали движение под дизелем на перископной глубине: у немцев устройство «Шнорхель», у нас известное как РДП (работа дизеля под водой), будь оно неладно! Наиспытывался Феликс так, что испортил зрение. Еще хорошо отделался: часть экипажа получила отравление выхлопными газами, а старший помощник командира вообще сошел с ума. Рано демобилизовался Феликс. Теперь директорствует на маленькой фабричке. Безуспешно противостоит нынешней разорительной для промышленности политике... Да...
Контр-адмирал Шауров Александр Алексеевич, выпускник Рижского нахимовского училища 1950 года.
Опускаю глаза и слышу задорный голос соседа справа, он как всегда, с кем-то из бывших северян вспоминает Гремиху, читает собственные стихи о флоте, Севере, море, снежных зарядах и юных лейтенантах, которым выпало это покорять... Это любимый всем выпуском Гена Новицкий. Помню, как появился он среди нас — абитуриентов Ленинградского военно-морского подготовительного училища. Сразил он нас тогда наповал; Юнга, воспитанник Балтики. По слухам, участвовал в боевом тралении. Среди поступавших тогда, в незабвенном 1947-м, было несколько выпускников школ юнг: Коля Цветков — все годы дальнейшей учебы отличник, Сталинский стипендиат; Володя Васильев, впоследствии коренной черноморец, командир лодки, видный штабной работник флотского масштаба; Гена Аббасов, ныне контр-адмирал запаса, Герой Советского Союза.
Есть у каждого дома своя душа. Не потому ли, сколько бы не исходил дорог по белу свету, сколько бы не избороздил морей и океанов, сколько бы не преодолел вершин гор, чего бы не повидал, такого, от которого не раз замирало в восторге сердце… есть одна – самая заветная, это дорога к дому. Есть там ДУША. Так говорим мы, не зная ,какими словами объяснить необъяснимое, как описать, выразить те глубинные чувства, которые испытывает каждый, кто произносит слова ОТЧИЙ ДОМ, эту непреодолимую ни годами, ни километрами, ни границами тягу к дому…
Об этом и был мой пост « А дома лучше», написанный в феврале. А знаете ли вы, КАК умирают дома? Я прочитала удивительную историю посещения одной из заброшенных деревень на севере, экспедицией по собиранию старинных предметов, икон, древних реликвий много уже дней назад и не могу забыть все, что узнала… Настолько глубоко запал в память кусочек этого рассказа о том, как умирают без хозяев покинутые дома. Когда – то подобная пронзительная публикация о том, как умирают на кладбищах отслужившие срок корабли, вычеркнутые из списков действующих подводные лодки, катера… я «заболела» той же болью автора, и написала на этот пост комментарий, но что-то поселилось тогда в глубинах души и памяти, к чему возвращаюсь мыслями. Может возраст уже такой, что стало задевать по-другому все это и мысли другие тоже, и слова, произносимые уже вслух… И с тех пор, когда встречала хоть маленький кусочек воспоминаний о том, как прощаются с кораблями и лодками, уходя в отставку или запас, или присутствуют при затоплении лодки ( как было, например, с АПЛ К-27 и других ) откладываю в закладки или папку… Осенью 2004 года я приезжала в гости к командиру подшефной С-95, капитану 2 ранга в отставке Сергею Николаевичу Боровкову, в Кронштадт. Это была встреча через тридцать лет. И переписки, много больше годков, которая прерывалась на время в 90-е годы, по независящим от нас событиям, пока он жил в Таллине. В комнате, когда вошла, обратила внимание на две фотографии в рамках. Первая – свадебная. А ниже - подводная лодка С-95. Я узнала ее. Наша красавица - на Неве, на параде в городе Ленинграде ( он еще не был переименован тогда ) в честь Дня Военно-Морского Флота. Я не спрашивала никогда, а почему именно С-95, ведь Сергей Николаевич служил на всех флотах и подводные лодки были разные? Просто приняла это как факт. Фактом было, что и моряки экипажа, уходя в запас, или на другие лодки уносили в сердце такую же любовь к ней… Они не стесняясь, писали мне в письмах, о слезах на глазах, о том, что расставание было «как по живому», а я, читая их письма, тоже не могла освободиться от подобных проявлений чувств. Фактом остается и глубочайшее уважение к командиру, пронесенное через годы, такое же, как на срочной службе под его командованием. Мы с Евгением Курочкиным ( Приволжск ) все эти годы ищем наших ребят. И первое сообщение « о находке» получает командир. А там уже связь не только по телефону. Нашли Сашу Щекина, и он с женой приезжал в Кронштадт на день рождения Сергея Николаевича. Сам Евгений, встречался с командиром уже не раз: и в Кронштадте, и в Приволжске. И эти встречи опять в плане на лето. Горячими бывают праздничные дни у командира. В День подводника, например, Сергей Николаевич не отходил от двух трубок – мобильного и городского телефона. Пока принимал поздравления по одному телефону, как раздавался звонок по - другому. Буквально, в апреле, откликнулся Владимир Борисов, штурманский электрик, который проживает в Таллине. Признался позже, когда набирал номер телефона командира, руки от волнения тряслись. Зато теперь раз в неделю обязательно созванивается, да и не только с ним. Связали адресами со всеми, кого знаем. И у командира БЧ-5, механика ПЛ С-95, капитана 1 ранга в отставке А.И. Четверикова, он уже успел побывать в гостях. Они живут, как оказалось, в одном городе. Было о чем поговорить. Хоты бы вспомнить ту самую автономку в 1968 году, о которой столько «насочинял» в своей книге доктор Викторов. Да, и о жизни тоже. Фактом остается и моя долголетняя «неземная» любовь к подшефной лодке и к его экипажу 1968-1972 годов. На моих фотографиях в семейном альбоме – это 18-20-летние красивые, все без исключения, ребята. С трудом представляю их поседевшими дедами, у которых сейчас по несколько уже внуков. Не могла не проследить, а что же стало с нашей подшефной средней подводной лодкой С-95 и другими. Как они завершали свое существование ? Кто ищет, тот найдет. Да и друзья подводники подсказали, где искать. Читаю « автобиографию» С-95 и невольно ахаю: 36 лет она « прослужила», если не вычитать годы отстоя и консервации. А какие есть в ее биографии факты! В 1956 году была лучшей в составе 155-й БрПЛ ( командир, капитан 3 ранга В. Шаповалов ). Прочитала: « В БЧ-1 на С-95 служил выпускник Ленинградского высшего военно-морского училища подводного плавания Джим Паттерсон. Проходя службу на ПЛ, состоял членом флотского литературного объединения, писал стихи, прозаические произведения, часто выступал в различных аудиториях…». Тот самый чернокожий мальчик Джим, которого полюбили в Советском Союзе после выхода на экраны кинофильма «Цирк», того самого, кого считала своим сыном знаменитая и любимая Любовь Орлова… Тот самый, чьи воспоминания о службе, море мы недавно читали на блоге. Она, средняя подводная лодка С-95, несла боевой дозор на Черном море, а в 1960 году, в составе четырех ПЛ и ПБ « Виктор Котельников» совершила переход из Балтийского в Андриатическое море к новому месту базирования в бухту Паши-лиман залива Влера ( Албания ). Через год вернулась на Родину и в 1968 году « выполнила задачи боевой службы « ( командир, капитан 2 ранга С.Н. Боровков ). Будучи много позже поставлена на консервацию в порту Палдиски, была вновь введена в строй и в 1974 году принимала участие в учениях стран Варшавского договора… В 1985 году исключена из состава ВМФ … для демонтажа и утилизации…» Но есть история, которая не могла быть вписана в послужной ее список. Ее рассказал Анатолий Иванович Четвериков. В 1989 году ( проклятые девяностые ), лодка была продана. Купила какая-то кампания для утилизации (???). А ей, родимой, так не хотелось покидать родные берега, что она в самом начале перехода вдруг встала «свечой» и начала тонуть. Вот тогда и пригласили А.И Четверикова , для консультации, как же ее поднимать. Подняла ее на поверхность другая кампания и отправилась наша С-95 в свое последнее плавание до Норвегии на понтоне. Прочитала я ее в письме и как всплеск внутри: память заставила вспомнить то, что было отложено: и о знаменитом британском паруснике, с нежным женским именем «Катти Сарк», которого хотели сохранить для потомков, поставив на вечный прикол на берегу Темзы, придав статус экспоната Королевского морского музея.. Но встав на реставрацию в ноябре 2006 года, она сгорела. Самые преданные фанаты воссоздали ее копию.. Это была уже не» Катти», хотя и копия, хотя и были использованы куски того, что не успело сгореть. Потому что даже за самые большие деньги, наверно, невозможно купить легенду, историю, которая прожил парусник или другой корабль. Эта легенда, история не в кусках обшивки, не в приборах пусть настоящих, но принесенных откуда-то, и даже не в том же имени. Она состоит из океанских брызг, штормов, криков чаек, из вахт, из мужества моряков , выполнявших боевые задачи, из той смекалки и мастерства, которые проявлялись неоднократно, когда случались неприятности, она из морского братства, когда плечо к плечу, она – из той теплоты рук, прикосновений, которые долго хранит и помнит металл… Она из души, которая живет и в этом «железном» доме… Начала этот разговор с вопроса: вы знаете, как умирают дома? Брошенные. Покинутые людьми. Я приведу кусочек описанной истории: …» Заколачивается просторный, крепкий, из толстенных бревен, на совесть сработанный дом. Продать его некому. Он остается догнивать под ветрами сурового Севера. На самом деле – эти северные избы – настоящее чудо!. Просторные, двухэтажные, с высоким чердаком, холодным подполом для хранения запасов и теплым хлевом, в котором зимует скотина. Одна большая печь, будучи хорошо протопленной, способна поддерживать нужную температуру во всем доме несколько дней. Такой дом дышит, летом сохраняя прохладу, а зимой – тепло. На каждом этаже по 3-4 горницы, обычно – большая, с печкой и пара маленьких, одна из которых приспособлена под кухню. Вот такие красавцы дома, все в деревянном кружеве резных наличников, молча, покорно, умирают, покинутые хозяевами. Оставленный без присмотра дом в точности как старый человек, оказавшийся вдруг никому не нужным ! В нем начинает прогнивать крыша, сыплются кирпичи из вроде бы надежно сложенной печки, проваливаются полы – он умирает на удивление быстро, как бы ни был крепок. И вот уже через 2-3 года небрежения взгляду предстает почерневший накренившийся остов с проваленной крышей и торчащей из нее печной трубой – в жесте отчаяния и беспомощности, как бывает видима в последний раз над ровной гладью воды бессильно хватающая воздух рука утопающего…» ( «Шедевр деревенского мастера» - так называется эта удивительнейшая история, написанная Анной Бариновой, участницей экспедиции за предметами старины, и опубликованная в газете «Оракул» 03/2014 ). Есть ассоциации с кладбищем покинутых кораблей и лодок… Правда ведь ? Так же быстро они ржавеют, гниют, когда их покидает навсегда экипаж. Умирают, оставляя немой укор людям, которым верно служили… И даже те, кого насильно снимают со швартовых, не хотят уходить своим ходом… В самую пору при виде таких картинок объявлять минуту молчания или просить прощение за то, что происходит.
Представьте себе, в классе двойки как смыло. Распался «клуб любителей двоек», я сообразил почему. Помогла дружина «рыцарей моря». Из комсомола за двойку сразу не вылетишь: будут предупреждать, убеждать, на первый раз ограничатся выговором, на второй, может быть, строгачом, а там и учебный год кончится, уцелеешь. До будущего учебного года далеко. А из дружины за двойку вылетишь за милую душу. Ведь каждому хочется именоваться «рыцарем моря»!
Нам отвели уголок на «Авроре», где рыцари обсуждают очередные дела. На «Авроре»! На легендарной «Авроре» — это что-нибудь да значит! Мы изучили ее от киля и до клотика. Историю крейсера каждый из нас знал назубок. И если старших, скажем, Белокурова, Шелехова, вызывали сопровождать экскурсии иностранцев, и они бойко давали пояснения по-английски, то мне с Вадимом однажды командир нашей роты поручил провести по «Авроре» экскурсию из Эстонии. «Вы ведь таллинцы,— сказал он.— Эстонским владеете». С какой гордостью мы вели земляков по каютам и кубрикам, показывали, где стояла «Аврора», стреляя по Зимнему дворцу; рассказывали, что на «Авроре» совершается все самое важное в жизни нахимовцев — тут вручают в торжественной обстановке комсомольские билеты, здесь нахимовцы приносят присягу... . А потом (со мной часто случается что-нибудь необыкновенное) я среди ночи проснулся. В кубрике было светло. За окнами все сверкало — снег во дворе и на крыше. Все спали. И мне вдруг вздумалось посмотреть на «Аврору». Словно кто-то толкнул: «Максим! «Аврора» уходит в море». Со сна я не сообразил, что крейсер вмерз в лед и уйти никуда не может. Я вскочил с койки и босиком по холодному линолеуму и паркету побежал в класс. Страшно мне было? Нет. Все было залито ночным зимним светом — и коридоры, и в классе столы. За огромными окнами стояла «Аврора». И вдруг, представьте себе, я вижу: на мостике стоит дед в ушанке, и у него заиндевели усы. И на палубах стоят люди в заиндевевших бушлатах, и ярко светятся ночные огни на «Авроре». И «Аврора» вдруг сдвигается с места, и между крейсером и берегом все расширяется черная водяная дорожка. Я услышал, как мерно гудят механизмы. Но тут — р-раз! — страшнейший грохот! Я очнулся под грудой фанерных плакатов и карт, и Бунчиков, разгребая их, меня спрашивал: — Как вы попали сюда?
Фото Миланы Федосеевой, жены нахимовца Олега Вартаняна
— Не знаю,— сказал я, бросая взгляд на «Аврору».— Мне показалось, «Аврора» уходит. Он посмотрел на меня как на ненормального. И действительно, было легко убедиться, что никого нет на мостике, и никого нет на палубах, и крейсер крепко вмерз в лед. — Вы лунатик? — спросил меня Бунчиков. Этого еще не хватало! Я слышал, что лунатики бродят по крышам, они ненормальные. — Да вы ведь замерзли совсем! Бегите-ка быстрее на койку, а завтра с утра на прием к невропатологу. — Есть! К счастью, невропатолог нашел, что я не лунатик. А что бы было, если бы я был лунатиком? Наверняка бы отчислили из училища. А в другой раз мы сопровождали на «Аврору» писателя. Он, ленинградец, на «Аврору» попал в первый раз. Писатель, как говорится, был крупный. Ну, не такой, как Шолохов, Федин или Леонид Соболев, но библиотекарши называли его «живым классиком». В тот же день мы обсуждали его последний роман.
Леонид Соболев (в центре) поздравляет нахимовца, принявшего присягу. Справа от него начальник училища контр-адмирал В.Г.Бакарджиев.
Наши ребята зубастые и критиковали роман довольно невежливо. Милейший Эраст Авдеевич все порывался унять критиканов. Писатель отвечал на критику без раздражения, вежливо. Интеллигент до мозга костей! Может быть, за кротость свою в конце концов он понравился. Его стали хвалить. Самохвалов даже переборщил, назвав его «светочем советской литературы». В конце концов писателю показали наш «Перископ». Журнал ему (если он не польстил нам из вежливости) понравился. Из авторов он выделил — кого бы вы думали? — Вадима за его рассказы! Приметил искру таланта. С ума сойти! Вадим на полметра вырос. А Валерка был ущемлен. Прочтя его смелую повесть, писатель поморщился: «Критиканство в стиле модерн. Подражательство, мой юный друг, подражательство дурным образцам». Валерка отошел в сторонку и выругался: «Ну что он, консерватор и старый хрен, понимает?» Живой классик на прощанье ласково помял руку Вадиму и пригласил его в гости на Марсово поле. К писателю в гости — ведь это не шутка! А впрочем, я читал рассказ Б.А.Лавренева о дружбе с поэтом-подводником Лебедевым. Алексей Лебедев приходил к Б.А.Лавреневу, читал стихи, и Лавренев подарил ему трубку. Так почему бы Вадиму не ходить к классику с Марсова поля? Я Вадима со всех сторон оглядел и почистил, когда он отправился с первым визитом. Шутка ли! Вернулся я из увольнения раньше Вадима и ждал его с нетерпением. Он вернулся сияющий. У писателя большая квартира с окнами на Мойку и на Марсово поле, множество книг, жена Серафима Игнатьевна, кот Марципан, пес Шампунь, дочка Вика. — Молодая? — перебили Вадима слушатели. — Десятиклассница.
поле жил замечательный писатель . Писатель расспросил Вадима о том и о сем и занялся разбором его рассказов. Потом Вика потащила его к себе и стала показывать фотографии киноартистов и знакомых девчонок. Премило провел время Вадимка! С этого вечера он зачастил на Марсово поле — писатель взял над ним шефство. Писатель растил себе смену; по субботам к нему приходили молодые люди самого разнообразного склада — они у него обучались. И Вика, к огорчению Вадима, уделяла внимание всем, не ему одному. Но он все же привел ее в Военно-морской музей и познакомил с друзьями. Она была славненькая, растрепанная, бойкая, за словом в карман не полезет. Вика мигом превратила нас в гидов и засыпала вопросами — мы едва отвечать успевали — о фрегатах, корветах, о парусниках, о том, чем стал знаменит тот или другой мореплаватель. Любознательная девчонка! Вадим, как видно, был от нее без ума. Влюблен? А кто его знает! Вадим в каждое увольнение ходил на Марсово поле. И рассказ Куликова появился в «Советском воине». Писатель послал его со своим отзывом. О нашей жизни рассказ. О нахимовском. Под названием «Рыцари моря»! Здорово было написано! Мне даже подумалось — может, благожелательный писатель приложил руку к рассказу? Вадим клялся, что нет. Он стал героем дня. «Советский воин» — это тебе не классный журнал! «» читают вся армия и весь флот.
Вадим позвал меня на Марсово поле. — А удобно? — Удобно. Ты же в редколлегии «Перископа». Пойдем! Вика, впустив нас, расцеловала Вадима в обе щеки. За рассказ в «Воине». Тут была еще некрасивая девочка с челкой на одутловатом лице, похожая на обезьянку. — Же-же, знакомься с лауреатом первого рассказа! Ее звали Женей, Жекой или просто Же-же. Девочки отвели нас в кабинет. Писатель сидел за огромным столом и писал. Он поднялся нам навстречу. — Поздравляю!—сказал он Вадиму.— Удивительно приятно видеть свой первый труд напечатанным, не правда ли? Писатель держал себя просто. Он был даже стеснительный. А я, по правде сказать, думал, что живые классики ходят по улицам, высоко задрав головы. А уж дома классик наверняка похож на собственный мраморный бюст. Гостеприимный хозяин напирал на романтику. — Мне думается,— говорил он,— юность не может жить без романтики — без романтики жизнь будет серой и пресной. Раньше романтика была в парусных кораблях, в плаваниях, продолжавшихся два и три года... Сейчас она стала суровее, прозаичнее. Но вы, братцы, нашли прекрасные слова: «рыцари моря». Чудесно, по-моему, называться рыцарем моря! Рыцарем большого сердца, а не печального образа... — Ой, папка, ты говоришь умно, но как длинно! — воскликнула Вика. По-моему, и родная дочь не должна говорить такое писателю. Он только улыбнулся: — Ну конечно, я устарел, девочка. Говорю старомодно, не правда ли? — Нет! Нет!
И она кинулась его целовать. Чуть не задушила отца — классик был такой щупленький, в чем душа держится. Мы чудесно провели вечер. Писатель рассказывал о доисторических временах, когда он был в нашем возрасте. Же-же принялась ужасно кокетничать — жеманилась и гримасничала и говорила только самые умные, по ее мнению, вещи. И Вика поглядывала на нее с лукавой усмешкой. Я сообразил: эта Вика совсем не глупышка! Же-же увязалась за нами и проводила до самого училища. Наверное, завтра будет хвастаться в школе, что весь вечер провела с двумя нахимовцами и один из них уже настоящий писатель! Весенний ветер смел снег, и по ночам за окнами ухало — казалось, заговорили давно уснувшие орудия «Авроры». Начался ледоход. Лед ломало, крошило и уносило в залив. Посреди Невы чернели полыньи. Вика с Же-же пришли на танцы в училище. И Вадиму, бедняге, пришлось танцевать с некрасивой Же-же, потому что Вику приглашали нарасхват старшеклассники. Вадим ужасно расстраивался. Но что он мог сделать? Ради любви и собой приходится жертвовать. Любовь... А что такое, вы мне скажите, любовь? Вадим говорит — это дружба в квадрате. В училище приходит много девчонок на танцы. Все с разгоревшимися румяными личиками, причесанные, нарядные, даже дурнушки при свете люстр кажутся очень хорошенькими. Но я ни разу не танцевал ни с одной. Не потому, что не люблю танцевать. Но я раз попробовал, пригласил какую-то неуклюжую, она оттоптала мне ноги и еще обиделась, дура. Сказала, что лучше бы я не брался за то, чего не умею. А может быть, я уже разучился? Я постоял, посмотрел. Вадим танцевал первоклассно, Валерка — с особенным шиком.
Мне показалось, что девчонки ужасно жеманятся и кривляются, стараясь понравиться кавалерам. То волосы поправляют, то глядятся в карманное зеркальце, противно гримасничая, то тараторят без умолку, чтобы показать, какие они умные и начитанные. Я вспомнил Карину. Она совсем непохожа на них. Я ушел читать книжку. Книжка оказалась что надо: «Друг или враг?», о работе разведки и контрразведки, и я зачитался, пока бал (не правда ли, пышно сказано — «бал»?) закончился и в зале погасли огни, и кавалеры и рыцари подали своим дамам пальтишки. А что за разговоры были в тот вечер! «Она мне сказала...», «А моя мне сказала...», «Она, представь, умненькая», «А мы с Люсей смотрели друг другу в глаза, кто кого пересмотрит, ну, я пересмотрел, разумеется...», «Братцы, я, право, влюбился...» Многие, честное слово, прямо становятся чудаками. А нам, нахимовцам, нельзя забывать, что все же самое главное в жизни совсем не девчонки, а плавания. Тем более, что скоро мы уйдем в Балтику. Ждать осталось недолго.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Вечер только начинается, но уже провозглашен третий, традиционный тост «За тех, кто в море!» и смех в том или ином конце зала звучит все громче и громче... Большинство из нас — воспитанники Ленинградского военно-морского подготовительного училища (на его базе и было создано высшее училище), то есть друзья юности. При переходе в высшее училище в наш коллектив влились воспитанники рижского Нахимовского училища. Они, можно считать, друзья детства. Мы быстро сдружились с ними: еще бы — моряки! Принятый на наш курс один взвод «с гражданки» растворился в нас без остатка и теперь трудно даже вспомнить, кто тогда в далеком пятидесятом был «салагой». Все мы были романтиками, любили свою специальность и с восторгом приняли известие о преобразовании училища в подводное. Флот страны делал явный крен в сторону подводных лодок и мы — патриоты хотели служить именно на этом передовом рубеже. Таким образом, наше желание совпало с кораблестроительной программой Родины. Ровно сорок лет назад, в такой же ноябрьский пасмурный день, солнце, случайно выглянувшее из-за туч, заиграло «зайчиками» на новеньких золотых погонах и кортиках юных лейтенантов.
По-разному сложились наши судьбы. Некоторые очень быстро расстались с флотом. Некоторые к концу службы ощутили на плечах приятную тяжесть адмиральских звезд. Большинство закончили службу во вторых и первых рангах, прослужив более тридцати лет... Но как бы эти судьбы ни складывались, мы привыкли в этот святой день смотреть друг другу в глаза, делиться воспоминаниями и заботами, вспоминать и поминать ушедших навсегда... Вглядываясь в тронутые морщинами лица, в благородную седину волос, не менее благородные лысины, с трудом узнаю тех, с кем сидел на лекциях, сдавал многочисленные экзамены, греб веслами и ставил паруса на шлюпках, разгружал баржи-«сороковки» с дровами, стрелял из «трехлинейки» в тире, шагал по Дворцовой и Красной площадям на парадах, болел морской болезнью на шхунах «Учеба» и «Надежда», дублировал матросов, старшин и офицеров на крейсерах «Чапаев» и «Железняков»...
И все же мы все остались мальчишками! Прислушиваюсь к разговорам. Их темы — бесконечные воспоминания. Чаще всего это юмористические моменты курсантской и офицерской жизни. Вот, например. После одного из сданных нашим взводом государственных экзаменов группу курсантов и меня, в том числе, собрал в укромном углу плаца отец одного из нас, известный на флоте адмирал, председатель экзаменационной комиссии. Тема беседы была более чем деликатной. «Ребята,— обратился к нам адмирал,— я знаю, что пока мы с женой отдыхаем на даче, вы частенько отмечаете сдачу экзаменов на нашей квартире. У меня просьба: подтвердите жене — матери этого оболтуса (кивок в сторону сына), что найденная ею за диваном деталь женского туалета принадлежит одной из ваших знакомых-девиц. Ведь она, мать, меня подозревает!» Мы смущенно обещаем подтвердить и тщательно осматривать своих девушек при расставании... Обрывки фраз, доносящихся сквозь общий шум из разных концов зала, позволяет сделать вывод о неувядаемом чувстве юмора однокашников. Вспоминают, например, о том, как впервые в своей жизни заступившие в караул воспитанники Горленко и Фалютинский одновременно заснули на постах. Я описал это курьезное «происшествие» в очерке «Начало». Отсидели они тогда свои первые сутки в карцере...
За другим столом рассказывают, что курсант Гриша Репашевский (ныне весьма уважаемый капитан 1 ранга в отставке), обладавший исключительной находчивостью и скороговорным языком (подобно расшифровке текста радиограммы, полученной на аппаратуре сверхбыстродействия: чтобы сходу понять, что он сказал, собеседник должен «перемотать» этот текст на обычный магнитофон, а уж затем, на медленной скорости его прослушать), «отмочил». В ответ на справедливый вопрос — замечание офицера: почему курсант не отдал ему честь, Гриша быстро-быстро доложил, преданно глядя в глаза офицера: «А у меня бушлат не свой!». Делавший замечание крякнул, пристально взглянул на Гришу, сдвинул фуражку на затылок и растерянно промямлил: «Ну, что ж ... Тогда ...идите...»
Дружно щелкнули каблуки тяжелых яловых матросских ботинок. Весело впечатались их подошвы в натертый нами же паркет коридора бывшего приюта. Не думал кузен императора Александра II Освободителя — генерал от инфантерии, добрейший принц Ольденбургский, что стены, возведенные его стараниями, дадут России таких лихих «марсофлотов»... Из дальнего угла зала доносятся слова старой «подготской» песни:
«Тельняшка — вставка , брюки — клин, По швам ползущая суконка, На голове ужасный блин - Такая наша одежонка!»
И дружно, неожиданно громко:
«Не променяю черный клеш Я на солдатские обмотки! Когда по Невскому идешь, Тобой любуются красотки!»
Словом, память воскрешает, как правило, все веселое и доброе, хотя, конечно, было много и тяжелого, неприятного, но мальчишки, сидящие в нас, не хотят вспоминать плохое! Невольно замечаю, что женская половина нашего содружества, в сравнении с прошлой встречей, значительно сократилась. Думается, что не пришедшие сегодня «боевые подруги» просто не рискнули публично напомнить «мальчикам» о своем возрасте. Ведь их помнят молодыми, без седины и морщин! Впрочем, это чисто по-женски, обсуждению не подлежит. Приглядевшись, замечаю жен второго и даже третьего (увы, и так бывает!) поколения. Их тоже немного. Не все из них решились прийти на эту встречу. Ну, а те, кто пришел, ведут себя крайне (о молодость!) непринужденно. Во всяком случае, перед почетными дамами не комплексуют. Но и почетные дамы не смущаются. За долгую и трудную жизнь-службу со своими верными мужьями они обрели неколебимую уверенность в прочности брачных уз и теперь, улыбаясь, как-то по-матерински поглядывая на молодых, используют свою «дефицитность» — плавают по залу в ритме танго... Уж они-то знают цену настоящей любви, не сломленной бесконечными скитаниями по гарнизонам и ожиданиями мужей с моря. Теперь, под занавес жизни, они боятся только одного: болезни и смерти своих мужей, вступающих в критический возраст.
Выслушав очередной тост (тосты почему-то стараются произносить наши адмиралы, очевидно привычка?), глотаю четверть стакана (много уже нельзя, возраст!), продолжаю вспоминать... В тот день вся мужская половина присутствующих в зале, впервые вышла из ворот родного училища без увольнительных записок. Многие из нас испытали тогда затруднение в отдании чести приветствующему молодых офицеров дежурному по КПП мичману. Обе наших руки были заняты фанерно-брезентовым чемоданом общеармейского образца (такой же точно чемодан получил при выпуске из Академии в 1936 году мой отец) и чехлом от матраса — «матросовкой». В чемодане лежали предметы офицерской формы одежды, а в матросовке — «приданое» училища: одеяло и постельное белье. Поскольку каждого из нас на кораблях и в частях уже ждали заправленные койки, мы без всякого сожаления расстались с постельным бельем тут же, на углу Морского переулка (бывшей Приютской улицы, и Лермонтовского проспекта. Ленинградские «барыги», подтянувшиеся сюда с Балтийского вокзала, скупили «приданое» за бесценок. Облегчив себя таким образом, юные лейтенанты бросились на штурм трамваев и троллейбусов: метро в городе трех революций еще только строилось, а офицерскую получку лейтенанты должны были получить только завтра. И была незабываемая ночь. Был офицерский бал в Училище имени Фрунзе: по закону подлости клуб нашего училища был на ремонте. Шло бурное строительство лодок и командование с удовольствием шло навстречу нашим желаниям. А желал наш взвод служить исключительно на Черном или на Балтийском море. Кадровики прекрасно знали, что через совсем непродолжительный отрезок времени многие из нас все равно окажутся либо на Севере, либо на Тихом океане. Большинство же лодок, строящихся в Николаеве или в Ленинграде, предназначались именно для Северного и Тихоокеанского флотов. Я, например, после окончания постройки лодки перешел с ней сначала на Север, а затем Севморпутем на Дальний Восток. Друг же мой — Женя Фалютинский тоже перешел на Север и прослужил там почти всю остальную службу.
Лейтенант Вадим Борисович Иванов с супругой Музой Викторовной.
Взгляд останавливается на очень веселом, оживленно беседующим со своим соседом по столику, лысоватом мужчине. Рядом с ним — женщина в огромных темно-синих очках. Это Вадим Сергеевич Иванов со своей женой — Музой. Друг мой и сослуживец. Прослужив несколько месяцев на черноморских лодках командирами групп, мы встретились на строящейся для Тихоокеанского флота лодке в качестве командиров боевых частей. Прошли мы с Вадиком на своей «С-235» и внутренние водные пути, и Северный морской путь, штормовали в Тихом океане... Вадим всю службу от командира рулевой группы до командира корабля прослужил на 613-м проекте. Именно этот проект сделал из нас подводников. Да, Вадик, а ведь я помню еще твою кудрявую шевелюру... С женой тебе очень повезло: Муза и сейчас, сквозь очки, влюбленно смотрит на тебя. А ведь у вас уже внуки... Живете вы, коренные ленинградцы, по воле наших несправедливых законов, в Киришах, но, как всегда, не унываете!
ПЛ Б-90. После обеспечения космического полета Г.А.Титова. Старпом Виктор Викторович Куренков, врач Сергей А. Борисов. 1961-1962.
Наш с Вадимом общий друг — Виктор Викторович Куренков (это с ним весело беседуют Ивановы), тоже начинал службу на 613-м. Закончил Витя службу капитаном 1 ранга, командиром подводного ракетоносца. Рядом с ним, на соседней лодке, служил на Камчатке и я. Два инфаркта заставили Виктора уйти в запас. Но уже после демобилизации он сумел победить болезнь: упорные тренировки сердца позволили ему через несколько лет пройти комиссию и более пяти лет проплавать на судах загранплавания. На «Ро-Ро» Витя не забывал о тренировках, не стесняясь, пробегал в день по нескольку километров по судовой палубе. Железная воля и характер помогают ему и теперь управляться со сложным хозяйством базы отдыха моряков «Балтиец». В этом, по сути дела санатории, превращенном в таковой именно его трудами, Виктор Викторович директорствует не первый год. Сейчас он и его очаровательная жена Галя сидят рядом с моим близким другом — одноклассником Ростиславом Константиновичем Горленко.
Бойцы вспоминают минувшие дни... На фото слева Анатолий Владимирович Калинин, в центре Виктор Викторович Куренков, справа Вадим Борисович Иванов. СПб, 2002 год.
Верба, верба, верба, Верба – зацвела. Это значит – верно, Что весна пришла. Это значит – верно, Что зиме конец Самый, самый первый Засвистел скворец. Засвистел в скворечне: Ну, теперь я здешний! Но весне не верьте Слышен ветра свист, Ветер, ветер, ветер По дорогам вертит Прошлогодний лист. Все апрелю шутки ! Сельский детский сад Утром скинул шубки, В полдень – снегопад… Но не так уж скверно Обстоят дела Верба, верба, верба Верба – зацвела. Эти стихи Агнии Барто выбрала, потому что они чуть-чуть про нашу уральскую весну. Точно знаю, не зацвела еще и верба даже по краюшкам прикамских лесов, потому что весна такая , как в стихах. Выглянет солнышко, повеселеет все вокруг, распахнешь пошире шторы, чтобы впустить его в комнату, и вдруг с неба тихо-тихо начинают падать легкие, прямо невесомые снежинки. А нередко вслед за выглянувшим на короткое время солнцем, небо вдруг темнеет и такой снегопад…Посмотришь, опять белым покрывалом все вокруг покрыто. Вздохнешь только и… «поворчишь» на зиму, которая никак не отступает, и в письмах «жалостливо» рассказываешь об этом друзьям. Они утешают: « вот теперь - то весна - дня через три обязательно до вас доберется». «Как прежде сугробы осели, вновь небо синь душу тревожит. И песни запели капели:» Быть может…Быть может…Быть может…».Ах, сколько уж лет обещали мне счастье весенние трели. И снова ту ложь я прощаю: и верю, и верю, и верю! Весна, как ты сердце дурманишь! Как в детстве вновь верится в чудо… Плутовка, опять ведь обманешь? « Не буду! Не буду! Не буду! «. ( Спасибо за стихи Наталье Тепляковой. Прямо в строку и к душе). А впрочем, не так уж скверно обстоят дела… Дождалась же верба весны, и мы дождемся. Сегодня – ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ ! « Сегодня - день особенный такой – отмечен и покоем и весельем. Всех христиан в прекрасный день святой я поздравляю с Вербным воскресеньем!». Потянется народ с утра в храмы, освятить веточки вербы, чтобы потом, как обереги от болезней, хранить их целый год. Пойдут помолиться, поставить свечи перед ликами святых, подумать, помолчать или проговорить перед иконами о самом сокровенном, о самом важном, о том, что тревожит сегодня и печалит…
Будут в тех молитвах и слова о мире и согласии в наших домах, о возвращении тишины и покоя не только в души, но и на нашей земле, где так сегодня неспокойно. Уж очень часто стало звучать слово война. Речь идет о войнах информационных, торговых, войне за газ, за энергию... и даже о третьей мировой ?? на этой почве. «Вдолбили» утверждение миру: « Путин оккупировал Украину» и многое другое абсурдное на деле. Тревожно? Конечно. И даже больно: по живому режут. Ладно бы враги. А сколько своих, доморощенных исходят словесным поносом , изрыгают брань, кусают Родину, ту самую, где родились, выросли, выучились, стали уважаемыми в своей среде людьми, народили детей… подпевают, добавляют, вплетают свои голоса в тот заграничный хор, подрывая Россию изнутри, рвут родственные связи, нити дружбы…, плюют в колодец, из которого сами пьют. Для меня вот это – самое отвратительное. Мне такие люди напоминают всегда «шакалов» из мультфильма « Маугли». Забыли что ли уроки истории? «Сколько раз уже пытали - быть Россией иль не быть? Сколько раз уже пытались душу русскую убить…» Не сломили, не запугали. Есть у нас характер свой, свои национальные особенности , собственная гордость, особая,к каждого своя любовь к Родине, к отчему дому. Уж очень хочется недругам и их подпевалам увидеть нас жалкими, испуганными, униженными, согнутыми в поклонах… Не выходит. Вот и бьются, словно, в беспамятстве или как под действием «падучей»: санкции, контроль в поездах, пропускные пункты на границах, провокации, подставы, потоки лжи, ненависти, злобы… Совещаются, придумывают, с какого бока бы побольнее ударить. Да, в нашем житие не все радужно. Чтобы быть сильной страной, мало иметь сильную армию и флот. Развитая промышленность, сельское хозяйство, наука, образование, медицина, культура, воспитание… составные части этого могущества. А пока грядут и перемены во многом, что коснется каждого из нас и уже коснулось. И, возможно, еще не раз вздрогнет душа. И заворочаются внутри недобрые мысли. Но если мы все вместе – мы все преодолеем. Верю я, что прозвучат сегодня в храмах слова, обращенные к Всевышнему о том, чтобы образумел людей, остановил их действия, за которые придется платить высокую цену, простил бы тяжкие грехи, ибо не ведают люди, что творят. Меня потрясли стихи Льва Протасова , 10-летнего мальчика из Екатеринбурга, которое было опубликованы были 19 марта, в самый разгар тревожных событий на Украине. Оно вызвало тогда в интернете бурю эмоций и обсуждений. Мал еще, но рассудить я в силе, И никто меня не упрекнет, Нет страны, прекраснее России, Этот вывод знаю наперед! Вырасту, поезжу я по миру, И уверен, к берегам родным Будет тяга непреодолимой, Хоть откуда, но вернусь я к ним. Потому, что русский я по духу, Потому, что Русь – моя земля, Потому, что Мать моя – славянка, И меня в России родила. Потому, что здесь мой дом и школа, Дед, Отец и все мои друзья, Русская любимая природа, Речь родная, здесь моя семья! Потому, что Прадед мой по крови За Россию нашу в землю лег! Подвиг наших воинов – героев, Знаю, помнит не один народ! От чумы коричневой всю Землю Русские солдаты сберегли ! Не подвластен подвиг их забвенью Поклонюсь им в пояс до земли! «Псы» сейчас на Мать Россию лают, Вместе с нею эту боль приму, Вырасту, окрепну, возмужаю, И тебе, Родная, помогу ! Ты сейчас немного приболела, Ничего, Россиюшка, крепись, Как и прежде на меня надейся, Не сдавайся Матушка – держись ! Встанешь ты – великой и могучей, Расцветешь, как яблонька весной! Для меня ты будешь самой лучшей, Самой ненаглядной и Родной! « Вы прочитайте его не спеша,- говорилось на сайте под опубликованным стихотворением, - а потом поразмышляйте: на каких книжках, игрушках, фильмах, мультиках надо воспитать своих детей, чтобы они в 10 лет писали такие стихи, имели такой уровень осознанности в своей жизни и ощущали личную ответственность за судьбу своей Родины, когда даже в зрелом возрасте не все могут любить так свою землю и Родину «. И это первое, что приходит в голову, когда его прочтешь. Сегодня – Вербное Воскресенье! Великий и светлый праздник христиан. Сегодня будет больше людей в храмах. И потому, что праздник, и потому, что томится в ожидании перемен душа. Зажгутся свечи, в особой тишине, которая царит обычно здесь, будут мысленно или шопотом произносится слова молитв, идущих с самого донышка растревоженного сердца… И хочется верить, что сила этих молитв сделает мысли светлее и чище, укрепит веру и надежду на лучший исход событий для всех: русских, украинцев, где бы они не проживали. С праздником, дорогие люди! Пусть будет мир и радость на земле, пусть крепнут семьи, подрастают дети, пускай у всех получится людей, стать самыми счастливыми на свете… Получится… Все в наших руках. И ключи от счастья, мира, тишины - тоже.
