В училище все делается для того, чтобы вышел из тебя человек с большой буквы, как у Горького. Хочешь быть образованным разносторонне — в твоем распоряжении книги. Не все, конечно, прекрасны, есть и муть среди них и скучнятина, но ведь муть ты можешь всегда сдать обратно. Тебе непонятна серьезная музыка? Иди на лекцию; в училище приезжают и лекторы и артисты. Послушаешь — и поймешь. На каждый день увольнения есть билеты в театр. Иди и бери. Хочешь в Русский музей, в Эрмитаж — пожалуйста. Выскажи только желание. Кинофильмы показывают выдающиеся, хорошие, средние. Средние я не очень люблю. Особенно не терплю плохие комедии. Кинематографисты из сил выбиваются: «Смейся!» А мне не смешно. «Смейся!», а я не хочу. Интересуешься спортом — смотри телевизор. Показывают хоккей и футбол. И на стадион иди, если хочешь... В человеке, говорят, все должно быть прекрасно. Я с этим согласен. Но когда нам предложили провести комсомольский диспут на эту тему, я призадумался. Может ли каждый похвастаться, что в нем все прекрасно? Как бы не так! На нем, скажем, надета прекрасная флотская форма, у него отличная выправка, может быть даже располагающее лицо. А под формой что? Бывает душа чернее сажи. А лицо — только маска. Что прекрасного, скажем, в Валерке? Заносчив, нахален, груб. Не любит училища, не любит товарищей. Никого, кроме себя самого. Послала же мне судьба подобного двоюродного братца! А Самохвалов? Я его как-то спросил: — Где ты такого, Роберт, нахватался? — Чего? — Выступаешь ты здорово!
— У батьки. Ох и любит же он выступать! Его всюду всегда приглашают: превосходный оратор! Он все газеты перечитает, потом репетирует. Перед зеркалом. А я смотрю на него и учусь. А я-то все удивлялся: откуда он вырос такой? Так вот и судите, прекрасно ли все в человеке, который в магнитофон превратился?.. А что прекрасного в нашей физичке, Вере Игнатьевне? Вызовет да начнет гонять так, что любой споткнется. Мне кажется, ей удовольствие доставляет загнать человека в тупик и влепить ему двойку. Может быть, я ошибаюсь? Может быть. Но ребята придерживаются такого же мнения. Вот адмирал наш, по-моему, может стать нам примером. Он добр? Нет, он строг. Доброта не всегда человеческое достоинство. Будешь добр, скажем, к Валерке — он тебе на голову сядет. Ох, гусь! Адмирал строг, но всегда справедлив. Ведь это он разобрался в обилии двоек по физике. И, говорят, был серьезный разговор на совете. Я, пожалуй, поставлю в пример Алексея Алексеевича Бенина. Тоже строг. Вышиб Морщихина в прошлом году из училища. Но когда тот исправился, принял обратно. Значит, он справедлив и в наших делах разбирается. Дай волю майору Ермакову — он бы за «Злой перископ» из училища повыкидывал да по комсомольской линии дело пришил. А Бенин осадил Ермакова: «Криминала не вижу». Значит, не все в Ермакове прекрасно? Ну нет! Подозрительный, настороженный человек и во всем и везде видит крамолу. А Мельгунов? Мелкая душонка! «Мне думается об этом должен узнать товарищ командир нашей роты». Что же прекрасного в нем?
Диспут-таки состоялся. Самохвалов показал . Все в ладошку заглядывал — он, как отец его, тщательно обирает газеты. По нему выходило, что каждый из нас к концу года должен выбросить на помойку свои недостатки и стать ангелом с крылышками. Здорово было завинчено, но никто не поверил в столь скорое перерождение. Каждый из нас знает грехи свои собственные и знает, в чем грешен сосед. О, мы вовсе не ангелы и ангелами так быстро не станем! После Самохвалова выступила физичка Вера Игнатьевна. Поблескивая очками, сказала много красивых слов, которые пролетели мимо наших ушей. Ее обидели: сказали, что она нарочно занижает оценки. Это было бестактно, конечно, и физичка обиделась. Вот Вадим хорошо выступал: мол, красивая, мужественная душа была у Николая Островского — он Павку Корчагина написал, несомненно, с себя. Все прекрасно было в Василии Чапаеве, даже когда он в академии профессору нагрубил. От души он грубил — ведь каждый день жизнью своей рисковал. А не прекрасен ли был Кожух? Уж он-то не был тем ангелом, которых нам тут рисовали Самохвалов и Вера Игнатьевна. А Зоя? А Никонов, который в лицо крикнул гитлеровцам: «Я коммунист!»? А те, кто грудью бросались на доты, кто телом своим прикрывал командира, хотя знал, что жизнь ему дана всего один раз? Нет, друзья мои, прекрасное в человеке не появится по заказу, оно рождается в больших испытаниях. Вадим — молодец; от мелочей перешел к обобщениям. Пустословие сразу померкло. Да, в человеке все должно быть прекрасно. К этому нужно стремиться. А не по команде: «Раз, два, и построились все прекрасные душой человеки».
КТО — РЫЦАРЬ, КТО — ТРУС
Мы с Вадимом с дневного симфонического концерта пошли на Марсово поле. У писателя было полно молодежи: всё поэты и поэтессы. Они читали стихи; один так барабанил, что звенело в ушах, другой подвывал, третий заикался от волнения и неопытности, а четвертая тоненьким голоском чирикала о любви. Сначала мне это показалось смешным. Но, говорят, не каждый поэт умеет читать свои стихи. А эти, молодые, еще волновались, читая свои творения уважаемому учителю. Писатель внимательно слушал их, указывал на слабые места, давал советы. Заговорили все поэты, критикуя друг друга. Стало оживленно и интересно. Вика шепнула Вадиму: — Ты знаешь? Папа пристроил в «Неву» твой рассказ о нахимовцах в плавании. В «Неву», понимаешь? Держи выше нос! И смотрела она на него с обожанием. Вадим расхрабрился и прочел свой рассказ всем поэтам. Писатель с довольным видом покачивал головой, ведь Вадим— его крестник; поэты хвалили. Бледный кудлатый поэт не отходил от Же-же; я был счастлив: не будет она ко мне приставать со своими глупыми разговорами.
Вика не отпускала нас, но нам надо было навестить Дмитрия Сергеевича — он обещал показать свою коллекцию марок. Мы вышли на . Было темно, кружился пушистый снежок. Снег хрустел под ногами. Мы шли через Кировский мост. В Неве чернели полыньи. На памятнике «Стерегущему» лежала толстая корка снега. А вот и знакомый дом на проспекте Горького. Но что это? Из темных ворот выбегает какой-то парень в меховой куртке и истошно орет: — Помогите! На помощь!.. . Это Валерка!.. Ну конечно же, он! — Что с тобой? — Там... там... там... Мы вбегаем во двор. Мне кто-то подставляет подножку. Я перекувыркнулся, упал. Поднимаюсь и вижу: Вадим лежит ничком на снегу, у ног прижавшегося к стене Дмитрия Сергеевича... И какой-то верзила устремился к воротам. — Коровин, у него нож! — предупреждает Дмитрий Сергеевич. Ну погоди же! . — Стой! Верзила на ходу оборачивается: — Не подходи, сволочь, убью! . — Фашист проклятый! Бандюга!.. Недаром я изучил самбо в училище: рука хрустнула и повисла. Нож падает в снег. Я бандита бью в подбородок.
И тут на призыв Валерки с улицы вбегают . Они хватают верзилу. Пожилой усатый дружинник спрашивает: — Фамилия убитого? Убитого? Нет!.. Я кидаюсь к Вадиму. Он тихо стонет. — «Скорую помощь»! — Уже вызвали. На улице воет сирена милицейской машины. Старшина освещает верзилу фонариком. — Допрыгался, Абакумов?! Теперь твоя песенка спета! А вот и «скорая». Врач осматривает Вадима. Расстегивает шинель, осматривает, ощупывает. Кажется, перевязывает... — Несите! Его счастье — чуть ниже сердца. И Вадима уносят. Вот так уносили, наверное, раненых с поля боя.
Я хочу проводить его до больницы, но старшина останавливает: — Подождите, товарищ нахимовец! Был с бандитом еще кто-нибудь? — Меня свалили подножкой. — Кто? — спрашивает усатый дружинник Валерку. — Василий Фазан. — Ах, Фазан? — оживляется старшина.— Это тот, который картежник? Дмитрий Сергеевич рассказывает, что он вышел подышать воздухом. На него кинулся этот верзила — он живет в этом доме, он из совсем приличной семьи. («Милый мальчик»,— подумалось мне.) — Я, видите ли. не слишком твердо стою на обеих ногах... — Знаем, товарищ капитан третьего ранга. — Я отбивался палкой, палка упала...
Вадим прикрыл собой Дмитрия Сергеевича, схватил бандита за руку, но поскользнулся, и Абакумов ударил его в бок, закричав: — Не один, так другой!.. — Ну скажите, ну что я сделал ему?— спрашивает Дмитрий Сергеевич. — Вы? Ничего,— отвечает ему старшина.— Они проиграли вас в карты. — Как — проиграли? — Подонки, что с них возьмешь! Первого, кого встретит, проигравший обязан прирезать. Таков их волчий закон! Вот вы и подвернулись... — Да ведь это чу...чу...чудовищно! Дмитрий Сергеевич так потрясен, что стал заикаться. — К сожалению, товарищ капитан третьего ранга, на нашем свете еще ! И этот «мальчик из хорошей семьи» уже имеет приводы. Тунеядец. И кличка его — «Барбарис».
***
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Но Новицкий! Это было «что-то». Его загорелую, уже обветренную морскими ветрами голову украшала перешитая по последней балтийской моде бескозырка с золотой надписью «Неман» и явно неуставной длины концами ленты. Грудь обтянута перешитой по мускулистой фигуре «суконкой». Фиолетовый трофейный немецкий воротник — «гюйс» и брюки клеш завершали колорит. Обаяние Гены, постоянно мурлыкающего морские песни, было безмерным. Никто, конечно, не мог себе представить, что отбивающий лихую чечетку юнга, сын погибшего при обороне Севастополя морского летчика, будет сам на краю гибели. Ведь это он стоял на мостике последнего «писка» атомостроения — лодки «К-27» (построенной в единственном экземпляре), когда на этом корабле и в береговой службе радиационной безопасности зашкалило все дозиметрические приборы. Медленно умирали и долго выздоравливали члены экипажа этой лодки, совсем недавно умер еще один из них... Лодку затопили. Не избежал порции «бэров» и Геннадий Гилиодорович, но кое-как выздоровел и теперь весело вспоминает месяцы нашей совместной учебы на командирских классах. Оба мы ушли в запас почти в одно и то же время. Я начал работу в качестве капитана-наставника Экспедиции специальных морских проводок и совершенно неожиданно встретился на борту морского буксира «Яна» с капитаном-инспектором портнадзора... Геннадием Новицким! Сейчас здесь, в Петербурге, это, пожалуй, самый близкий мой друг. Поэтому и сидим рядом. Внимание привлекает какая-то возня на соседней линии столового «каре». Наблюдаем, как довольно грузный мужчина, тяжело опираясь на палку, пытается пробиться через застольный шум и произнести очередной тост. Наконец, стройная, достаточно оголенная блондинка, солистка оркестрика, заканчивает бесконечно повторявшийся припев очередного шлягера и Ростислав Иванович Сидорин произносит тост. Кстати, недавно наш бессменный председатель актива по проведению юбилейных торжеств Слава Сидорин вспоминал, как его, командира большой лодки 611 -го проекта, после возвращения из семимесячной автономки, заново учил ходить по вечномерзлой земле тундры в окрестностях поселка Гремиха все тот же Гена Новицкий.
Командир АПЛ К-27 Новицкий Геннадий Гелиодорович. - Мазуренко В.Н. Атомная субмарина К-27. Триумф и забвение. – Днепропетровск: Роял Принт, 2010.
Воспоминания опять возвращают меня в 1947 год. Тогда, преодолев огромный конкурс, мы были зачислены на первый курс «Подготии». После изнурительного и полуголодного (в стране было голодно) труда на подсобном хозяйстве училища под городом Гатчина (я с тех пор считаю сельскохозяйственный труд самым тяжелым), после «Курса молодого бойца» и усиленной физподготовки в училищном лагере близ знаменитого форта Серая Лошадь, мы, подстриженные «под ноль», обмундированные в новенькую форму, впервые уволились в еще полуразрушенный Ленинград. Как положено, первого сентября начались занятия. Неожиданно, в училище прибыла группа «американцев», ребят, отцы которых — флотские офицеры, работали в США по «ленд-лизу», принимали корабли, были военными дипломатами. Слава Якимов, Лева Скрягин, Леша Кирносов и Дима Сендик прожили в Штатах по пять — семь лет. Русских школ в Америке тогда не было и ребята, отлично владеющие английским языком, испытывали значительные трудности в усвоении предметов общешкольной программы. Все они, кроме Славы Якимова, были зачислены на второй курс (девятый класс).
Через некоторое время к нам со второго курса перевели , сына бывшего военно-морского атташе в США. Видимо, длительное пребывание вне советской системы образования сделало свое дело. Лева не унывал, активно занимался легкой атлетикой, учил нас всяческим «ковбойским» штучкам: метанию ножей в цель, например. Будучи освобожденным от изучения английского языка (думаю, Лев знал язык лучше, чем преподаватели), он использовал это время для углубленного постижения приемов вязания морских узлов, плетения матов и изучения парусного дела на цикле военно-морской подготовки у ветерана флота, мичмана Цесевича (мы сильно подозревали, что мичман участвовал в Цусимском сражении). Между прочим, знания морской практики здорово пригодились Льву впоследствии, ибо перипетии сложных жизненных ситуаций привели к тому, что Лева стал известным писателем-маринистом. Впрочем, Лев Скрягин — человек, который «сделал себя сам». По определенным причинам в высшее училище Лева не попал. Сделав несколько попыток окончить мореходные училища и институты, Лева стал сотрудничать в молодежных журналах (таких, например, как «Техника молодежи») и плавать в качестве переводчика с английского на судах, построенных по заказам иностранных фирм. Плавал Лев и под греческим, и под кувейтским, и под иракским флагами. Работал три года в системе Минрыбхоза в Басре, целый год проработал в военно-морской базе индийского флота — Вишакхапатнаме, помогал ремонтировать бывшие наши лодки проекта 641 («Кандари», «Кальвари» и др.). Находясь за рубежом, львиную долю своего свободного времени тратил на работу в библиотеках, в том числе в Лондоне, изучая малоизвестные нам происшествия, катастрофы и вообще интересные факты истории иностранных торговых флотов. Хорошо изучил систему и принципы работы компании Ллойда (на мой взгляд, имей Лев высшее образование, он вполне мог получить степень кандидата наук за исследование принципов деятельности этой знаменитой компании). В конце концов количество изученного перешло в качество и Лев начал писать прекрасные книги.
На свет появились «По следам морских катастроф», «», «Сокровища погибших кораблей», «История якоря», «Тайна Летучего Голландца», «Гибель "Титаника"», «Последний SOS "Вольтурно"» и т. д. — всего более 13-ти книг. Много лет мы с Левой не встречались, но в 1987 году встретились, вспомнили славные «подготские» годы и с тех пор видимся очень часто. Даже теперь, когда я перебрался в Питер, мы видимся почти ежемесячно. Лев пережил тяжелую болезнь, сложную операцию, но бодр и вполне работоспособен. Мы оба считаем, что это благодаря военно-морской закалке 1947-1950 гг. Стал писателем и ныне покойный Леша Кирносов. Его книжка «Перед вахтой» довольно точно изображает жизнь и быт нашего училища.
А.Кирносов. .
Леша вообще был весьма талантлив: писал потрясающие стихи, музыку, играл на рояле. Но... жизнь, по моему мнению, показывает, что талантливые люди долго не живут... Задумчивость о бренности жизни неожиданно совпадает с непривычной тишиной в зале. Оказывается, я не одинок в своих мыслях. Предлагается почтить память ребят, не доживших до этой встречи. Стоя пьем за упокой их душ. Про себя я называю их не умершими, а погибшими. Их укороченные жизни, так или иначе, стали такими в процессе самоотверженной службы Родине. Да простят меня за высокопарность!
РЕКВИЕМ ПАВШИМ
...Никто еще не знает средства От неожиданных смертей. Все тяжелее груз наследства, Все уже круг твоих друзей...
К.Симонов. Смерть друга
Через неделю после описанного вечера умер присутствовавший на нём еще один наш с Роней одновзводник — капитан 1 ранга в отставке Марат Михайлович Яблоков. Умница, отличник, внимательный и чуткий к чужим бедам товарищ, грамотный подводник, талантливый преподаватель. Это был его четвертый инфаркт...
. М.М.Яблоков был старшим помощником командира "К-133".
Действительно, в чьих же руках наши судьбы? Кто решает, когда наступит наш срок? Во всяком случае, возникло острое желание вспомнить о тех, с кем особенно близко сводила судьба... Их, ушедших, к сожалению, уже много. Стала обыденной горькая шутка: «Снаряды падают всё ближе и ближе...» Некоторые из них вспоминаются с особой болью. Сталинский стипендиат, бессменный старшина нашего класса, крестьянский паренек, юнга, упорно тянувшийся к знаниям (даже на рояле играть выучился практически самостоятельно) — Коля Цветков. Нелепо погиб в Одессе от руки бандита. Мой однокашник не только по училищу, но и по 221-й Московской школе, мы и жили-то в Москве рядом — на Верхней Масловке, вместе поступили «в моряки», светлая голова, отличник — Володя Селиванов. Погиб при так и не выясненных обстоятельствах, в одном из отделений милиции столицы. Олег Бриллиантов. Погиб вместе с кораблем — лодкой-малюткой. Эти лодки, с так называемым «единым» двигателем, с сильным взрывопожароопасным окислителем на флотах прозвали «зажигалками». Как всегда, потребовалось несколько аварий с человеческими жертвами для того, чтобы снять их с эксплуатации и законсервировать. Одной из этих жертв и был наш Олег с такой красивой фамилией и такой трагичной судьбой. Пережив блокаду и дистрофию, он нашел свою смерть в серых Балтийских волнах.
У Васи Сергеева мне одно время пришлось быть старпомом. Принял я от него «К-126». Разорвалось сердце преподавателя тактики родного училища капитана 1 ранга Василия Дмитриевича Сергеева. Сидел рядом со мной на командирских классах веселый человек, бывший рижский нахимовец, сын одного из (Согомонян Ричард Амаякович - один из первых организаторов атомной промышленности СССР) «номенклатурщиков» сталинской и послесталинской эпохи Костя Сагомонян. После классов проплавал Костя несколько лет командиром средней лодки. Заболел, уволился в запас и удалился от городской суеты в деревню. Не помогло. Умер совхозный кузнец, капитан 2 ранга Сагомонян, не спасла деревня.
Старшие лейтенанты, однокашники, подводники: Валентин Константинович Венедиктов и Константин Ричардович Согоманян, Севастополь , 1957 год.
Герман Ланинкин. Редко кому удавалось в училище быть талантливым спортсменом-боксером и отлично учиться. Герману это удавалось. Переквалифицировался в политработники. Не сомневаюсь, что комиссаром был хорошим. Так же, как и Олег Бриллиантов, Герман пережил в детстве блокадную дистрофию. Может быть, это и сказалось. Не дожил он и до прошлой нашей встречи. Однокашник и почти однофамилец Жора Рыжов. Сын рабочего Кировского завода. Жил за «далекою Нарвской заставой», на проспекте Стачек. Теперь и я недалеко от этого проспекта живу... Сколько раз за семь училищных лет мы с Жорой напрягались, услышав первые три буквы своих фамилий от преподавателей! Особенно тяжко приходилось на уроках физики в Подготовительном. «Иезуит»-преподаватель этого предмета,* любил, бывало, наклонив голову к журналу, скрывая лукавость за стеклами очков, в растяжечку произнести: «— Р — ы — ж...»
* Это известный ленинградский педагог, автор многих школьных учебников Иван Михайлович Швайченко.
— И только после этого поднять глаза на класс и закончить— «...иков» или «...ов»! Невызванный обмякал, а вызванный топал к доске. Только двое из выпуска, годные к службе на подводных лодках, получили совершенно неожиданные назначения в... «отряды легких водолазов-разведчиков» Витя Жулин и Жора Рыжов. Витя Жулин поехал на Балтику. После демобилизации, в наши дни, процветает на ниве страхования. Это настоящий «новый русский». Во всяком случае, не каждый из нас мог бы себе позволить приехать на эту встречу на личном авто с личным водителем из Москвы. Жора Рыжов, как и большинство моих одноклассников, как говорили раньше, «был выпущен в Черноморский флот». Там мы с ним некоторое время встречались. Жил он и служил в районе бухты Омега. Мы с Женей Фалютинским, Валей Сизовым и Юрой Колчиным ездили туда купаться. Жорина жена Люся любила нас чем-нибудь угостить.
Капитан 1 ранга в отставке Юрий Павлович Колчин и его верная подруга Элеонора Андреевна. Тбилисский нахимовец военного набора (см. очерки В.Ф.Касатонова , , , ). Сын , командовавшего в войну бригадой эскадренных миноносцев Северного флота (подробнее см В. М.Лурье Адмиралы и генералы Военно-Морского флота СССР в период Великой Отечественной и советско-японской войн (1941-1945). - СПб.: Русско-балтийский информационный центр БЛИЦ, 2001.)
Однажды Валерий достал билеты в Музыкальную комедию на «Севастопольский вальс», Я не хотел идти с ним, но раз есть билеты... . В буфете мы встретили Эру. — Почему не приходите к нам, Валерий? — строго спросила она. — Некогда. — Брат недоволен. Надо долги платить честно. Смотрите, как бы не вышло чего! Вы ведь будущий офицер. — Валерий, ты опять играл с ними в карты? — спросил я, когда она отошла. —— Да нет, что ты, что ты!.. Но я понял: его угораздило снова затесаться к Фазанам. Коломийцев спросил меня как-то: — Скажи, Максим, с кем водится твой двоюродный братец? — А что?
— Да я его встретил на улице в такой же , из-за которой и я загремел. Предупреди-ка его. — Хорошо. Я снова к Валерке пристал: — Ты все же ходишь к Фазанам? — Да нет, да что ты... — Смотри... Но вот однажды меня вызвали на лестничную площадку. Я сбежал вниз. У входной двери стоял в легоньком пальтишке, без шапки — по моде ленинградских пижонов — Василий Фазан. В коричневой заиндевевшей бородке. Похожий на шкипера полярного корабля. — Что вам от меня нужно? — спросил я со злостью. — Мне, собственно говоря, вы не нужны,— отвечал он простуженным голосом (еще бы, бородка не греет, а на дворе двадцать градусов). — Мне нужен Валерий Коровин. — Зачем? — Он мне должен. — Он вам не мог задолжать. — Вы ошибаетесь, злой морской волк. Валерий мне должен немало. — Обыграли Валерия в ?
Фазан дернулся. — Наши счеты никого не касаются! — А по-моему, очень касаются. Уходите-ка подобру-поздорову. Вам нечего делать в нахимовском! — Ну, это как знать! — пригрозил Фазан нагло. Я открыл тяжелую дверь. Вся набережная была в морозном тумане. — Уходите! Поворчав, Фазан ушел на мороз. — Что с вашей тетей, Коровин? — спросил дежурный, когда я поднялся, поеживаясь от холода.— Ей очень плохо? — У меня нет в Ленинграде тетки. — А этот тип сказал, что она умирает и прислала его за вами, хочет проститься. Он якобы живет с ней в одной квартире. Вот, прохвост, какое наплел!
Даже сказать не могу, как я на Валерия обозлился. Но пока поднимался по лестнице, сообразил: да он же, дурень, выпутаться не может! Затянули его в паутину! Надо было во всем разобраться. А не так-то легко разобраться нам, мальчишкам, во всех вопросах, которые ставит нам жизнь. Поторопишься, поступишь опрометчиво и наломаешь дров, как говорится. Вот отец умеет быстро и безошибочно найти верное решение. Поговоришь, бывало, с ним — и все становится на свое место. Удивляешься, как раньше сам не сообразил... Отец!.. В позапрошлом году ты взял меня в Тарту. Ты оставил меня в небольшом полутемном кафе и ушел по своим делам. Несколько пожилых мужчин на маленьких столиках играли в шахматы. Вбегали шумливые девушки, съедали свои пирожные и булочки, А шахматисты сидели, как большие сонные птицы. Наконец ты вернулся. Наскоро выпил кофе. С горы Тооме, из университетского парка, была видна старая ратуша, дома с покатыми крышами и рассекавшая город река. Ты сказал, ее зовут Мать-река, Эмайыги. Она самая большая в Эстонии. Мы спустились по каменной лестнице в город, прошли по улицам к набережной. Я никогда не видел столько моторных лодок. Они стояли у берега, приткнувшись друг к другу. Воображаю, как вся река ими кишит в воскресенье! Ты показал на маленький пароходик у пристани, разводивший пары. «А что, сынок, если мы отправимся неизвестно куда? Я не стану спрашивать, куда он идет, а возьму билет до конца. Хорошо?»
Еще бы не хорошо! Это совершенно по-гриновски. И ты взял билеты. Пароходик был крохотный, без отдельных кают. Пассажиры (их было немного) расположились на палубе: несколько женщин возвращались, как видно, с базара; суровый мужчина с уже взрослой дочкой; охотник с двумя сеттерами, чинно сидевшими у его ног. И еще одна девушка с раскрытой книгой в руках, светловолосая и курносая. Капитан, старик, со словно высеченным из камня лицом, стоял в своей рубке и отдавал приказания команде (потом я узнал, что вся команда состояла из капитана и бесшабашного Яшки-механика). Мы оставили за собой аккуратные домики Тарту и пошли среди полей, стуча старой машиной. Иногда пароходик приставал к еле заметным причалам. Прежде других сошли женщины, ехавшие с базара. Их встречали родственники в окружении веселых собак. Пароходик отталкивался от берега, оставлял белый след за кормой и постепенно растерял всех пассажиров. Дольше других оставалась девушка с книжкой. Ее встретил парень на велосипеде. Он обнял ее. И вдруг перед нами открылось широкое озеро с еле видными берегами, и нас закачало. Ты спросил: «Ну, как тебе нравится путешествие?» — «Очень!» По озеру волны ходили, как по морю, и мне показалось, что скоро зажгутся огни Гель-Гью и Кассета и загорится фейерверк в честь двухсотлетия сказочного города Лисса. Ты дремал — ты, наверное, очень устал, отец! Пароходик наш нырнул в заросли, оказавшиеся устьем узкой и извилистой речки. Ивы спускались до самой воды и ползли по бортам. Капитан хорошо знал дорогу, и нос пароходика послушно выворачивался то влево, то вправо, не налезая на берег. Наконец машины перестали стучать; впереди я увидел выплывшую из тумана плотину, и пароходик пристал к узенькому причалу.
«,— сказал капитан, выходя из рубки.— Конечная остановка». «Ну как? — спросил ты, торжествующе на меня глядя.— Не кажется ли тебе, что Суслепа смахивает на Лисс и Гель-Гью?» «Уйдем на рассвете,— предупредил капитан.— Вы можете, подполковник, поспать с сыном в каюте». — «Мы еще погуляем». Из машинного отделения вылез Яшка-механик. Он сказал капитану, что пойдет поискать молочка. «Смотри,— сказал капитан,— как бы опять молочко не обернулось тебе тумаками». — «Никак быть не может такого...» — «Ну, иди». И Яшка бесшумно, как кот, исчез за деревьями. Мы тоже сошли с тобой, отец, на берег. Из тумана выплывали сады и сараи. Навстречу нам шел человек тяжелой, нетвердой походкой. Остановился. «Я в Суслепа или я в Таллине, на улице Виру? Два моряка передо мной, два моряка!..» — «У него двоится в глазах»,— сказал ты мне тихо. «У старого Альберта никогда в глазах не двоится, — ответил тот человек.— Я вижу на плечах у мальчика, подполковник, лейтенантские погоны, вижу на голове у него лейтенантскую фуражку. Попомните мои слова, подполковник! Спокойной ночи, всего вам лучшего, моряки! А я — к своей старухе...»
. Перейдите по ссылке и кликните на названии города, чтобы узнать о нём побольше
— «Мы, кажется, действительно попали в гриновскую страну,— засмеялся ты. — Но что это? Смотри-ка, сынок!» Впереди я увидел мутное зарево. Иллюминация? Или пожар? Или праздник в честь столетия Суслепа? Мы вышли к реке повыше плотины. На берегу горели костры. Вокруг них танцевали парни и девушки в народных костюмах. А потом одна пара вдруг разбежалась и прыгнула через костер. «Да ведь сегодня Иванова ночь, сынок!» И мы долго стояли и смотрели на огни Ивановой ночи. На ночной радостный праздник. Мы не могли принять в нем участие: я был слишком мал, а ты слишком стар. Все эти парни и девушки были так веселы!
Мы с тобой ушли незамеченными, вернулись на пароходик и долго сидели на палубе. Ночь была теплая. Мы говорили шепотом, боясь разбудить капитана. Говорили о маме, об Ингрид, о деде. Потом спустились в каюту, легли на диваны. Я проснулся от мерного дрожания палубы. Я выскочил на палубу, по пути встретив Яшку с подбитым глазом. Дорого ему обошлось молочко! Капитан стоял у штурвала. Мы шли в густом маслянистом тумане. Берегов не было видно. На палубе было несколько пассажиров. Ты поеживался от утреннего холодка. Я смотрел на твое усталое лицо, на покрасневшие от бессонницы глаза и думал: «Ты придумал это необыкновенное путешествие, потому что и ты и я любим Грина».
В ЧЕЛОВЕКЕ ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ПРЕКРАСНО. НЕ ТАК ЛИ?
Учиться у нас трудновато, но куда интереснее, чем в школе. География — романтическая наука, нужная моряку. А что может быть лучше истории, но не просто истории, а истории мореплавания, морских сражений, побед, флотоводцев, героев? Или что может быть интереснее морской карты, друзья? Если ты штурман, ты прокладываешь на карте путь своему кораблю. Идешь, скажем, из Кронштадта в мой Таллин и выбираешь путь самый короткий и безопасный. На морской карте показано все: расположение маяков, навигационных огней, на ней обозначены мелководья, глубины, вехи, буи, затонувшие когда-то суда... Во время войны обозначались минные банки, барьеры... Не учтешь мелководья — посадишь корабль свой на мель, не учтешь минной банки — взлетишь... На уроки нас созывают корабельные колокола громкого боя: «Торопитесь, друзья, не теряйте драгоценного времени». Что ж, они правы, колокола, торопись! Скорее становись моряком. А моряк должен быть в первую очередь человеком.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Роня Горленко — потомственный моряк. Его мать — одна из немногих женщин нашей страны, да, пожалуй, и мира, много лет проплававших капитанами судов Морского флота. Все, наверное, знают капитана Щетинину, капитана Горленко, к сожалению, знают немногие, но ее хорошо помнят во многих портах мира. Военным моряком был и отец Рони. Сам Ростислав, начав службу на знаменитых «Щуках», сошел с палубы того же 613-го проекта накануне своего утверждения командиром. Зрение подвело... Последние годы службы отданы им подготовке для подводных лодок самых современных торпед. Теперь Роня помогает Вите в работе на «Балтийце», неделями не выезжая из Репино. Размышления о судьбе Ростислава невольно заставляют меня отыскивать в зале своих «одновзводников».
Вспоминаю, как, будучи на практике на шхуне, мы встретили в море , на мостике которого стояла капитан Горленко. Хором мы кричали тогда: "Мама, привет!" и завидовали Роне "белой" завистью: еще бы - такая мама! Вот они: Юра Рогожин и Стасик Уткин, не наговорились в Москве, оживленно что-то обсуждают. Такие вроде разные, но что-то и общее в них есть. Какая-то внутренняя сдержанность, переходящая у Юры в суровость. Он всегда был сдержан и суров наш Юрий Игнатьевич. Одно время он увлекся боксом и очень жестко «работал» на ринге. По имени одного из героев популярного в то время фильма «Первая перчатка» мы даже прозвали его Юрием Роговым. Юра штурманил на 613-м, преподавал, после увольнения в запас долгое время работал по наладке систем курсоуказания на кораблях и судах. Участвовал в монтаже навигационного комплекса на полукорабле-полусамолете — экраноплане. Именно Юра первый высказал в печати мысль об использовании экранопланов для спасения экипажей кораблей и судов, терпящих бедствие. Правда, его упрек командованию ВМФ в том, что, имея на момент аварии «Комсомольца» в составе ВМФ такой корабль, оно не смогло преодолеть синдром секретности и послать его на спасение людей на Север, остался, как обычно, «незамеченным». Собеседник Юры — Стас Уткин тоже служил на лодке проекта 613, но затем большую часть службы посвятил военной дипломатии. Вряд ли кто-либо из сидящих в этом зале побывал в стольких странах Европы, Азии и Африки, да и не просто побывал, а проработал! При всем при том он остался таким же, каким был в училище — скромным, уравновешенным и очень доброжелательным. Жаль, что его веселая и такая же, как сам Стас, доброжелательная жена — Лида (они со Стасом вместе еще с училищных времен) сегодня не с нами, осталась в Москве.
Не приехал из Москвы и еще один мой одноклассник — единственный из нашего выпуска вице-адмирал (контр-адмиралов у нас больше десятка) . Сын летчика — однополчанина знаменитого Гастелло — Коля память отца не опозорил. Мы с ним тоже начинали в Севастополе, на том же 613-м проекте. Совершенно неожиданно во Владивостоке, весной 1970-го встретились мы с Колей в штабе Тихоокеанского флота. Коля, окончив Военно-морскую академию, служил в оперативном управлении штаба и принимал самое непосредственное участие в моей подготовке к очередной «автономке». Потом, после окончания Академии Генерального Штаба, Коля был назначен именно в этот штаб. Он всегда был «головой», наш «Маркой», (так его любит называть Роня). Вспоминаю, как, служа уже в Москве, в одном из центральных управлений ВМФ, мне пришлось согласовывать с Генштабом очень важный приказ Главкома, автором проекта которого был я. В «предбаннике» кабинета одного из ответственнейших работников Генштаба меня долго мытарили каверзными вопросами клерки этого начальника. Это были равные со мной в звании два капитана 1 ранга. Разговор проходил в раздражавшей меня тональности, вернее глубокомысленно-снисходительной манере, к сожалению, свойственной некоторым генштабистам. Они, как бы, забывали о своем происхождении из войск и флотов, интересы которых, казалось, должны защищать или, во всяком случае, представлять здесь в Генштабе. Любят иные из них ввернуть в разговоре такую, например, фразочку: «Ну, что там ваш Главком еще придумал?». Один из беседующих со мной был мне хорошо знаком по службе на Камчатке. Был он тогда командиром боевой части на втором экипаже одной из соседних лодок. Теперь этот, неизвестно как выросший до капитана 1 ранга и попавший в Генштаб, мальчик, пытался разговаривать со мной именно в таком тоне. Совсем недавно этот «товарищ» смотрел на меня снизу вверх, а сейчас с видимым удовольствием давал понять, что он «не хухры-мухры», а офицер штаба, выше которого в Вооруженных Силах уже штабов нет...
Очевидно, отголоски бурного обсуждения проекта приказа докатились до хозяина кабинета. Во всяком случае, дверь его внезапно открылась и на пороге появился тогда еще контр-адмирал... Коля Марков! Я был приятно удивлен. Не знал я, что Коля и есть тот адмирал, который от имени Генштаба должен был поставить свой «крючок» на проекте приказа. Да и видел я Колю в адмиральской тужурке впервые... Коля тоже, видимо, не ожидал меня увидеть, но вида не подал. Улыбнувшись, он совсем не по-уставному пригласил: «Заходи, Рудик, что ты тут так громко с ними обсуждаешь?». «Клерки» растерянно переглянулись, вскочили со стульев, вытянулись. Но штабисты есть штабисты. Снисходительное, а затем удивленное выражение их лиц сменилось на почтительно-восторженное. Оказывается посетитель — приятель их шефа. Это меняет дело! Между тем, я уже входил в кабинет. Первое, что бросилось в глаза, — огромный, стоящий в углу глобус! Ну, совсем такой же, какой нам показывали в фильмах о Гитлере и Сталине. Помнится, Никита Сергеевич в своем знаменитом докладе на двадцатом съезде, говорил, что именно на таком глобусе Сталин планировал фронтовые операции. Чушь, конечно, но почему в колином кабинете стоит такой огромный глобус? Перехватив мой взгляд, Коля хмуро пояснил, что эта штука досталась ему в наследство от прежнего хозяина и стоит здесь больше для антуража. Быстро схватив суть будущего приказа, Коля поставил свою подпись. Проект приказа, таким образом, с Генштабом был согласован и, отдав должное воспоминаниям, я откланялся. Подчеркнуто тепло попрощались со мной «клерки»... В этот раз почему-то активность москвичей довольно низка. Вот и Рем Михайлович Гурвин не приехал. По-моему, мама его сильно прихворнула. Рем служил в том же соединении, что и я, командовал точно такой же лодкой 629-го А проекта. Рему и его жене Асе я по гроб жизни буду благодарен. Был у меня тяжелейший момент в службе. Некоторые из, так называемых, друзей поспешили прервать дружбу, а вот Рем с Асей поддержали меня тогда морально здорово... Сидят недалеко друг от друга два бывших ленинградца, а ныне москвичи — Миша Абрамов и Алдан Усвяцов. Вообще весь наш курс Ленинградского подготовительного более чем на половину состоял из ленинградцев и более чем на четверть — из москвичей. Так уж как-то получилось. Были, конечно, и «иногородние»: Коля (Микола) Иванов, ныне контр-адмирал, Гриша Репашевский — оба с Украины, был и белорус бывший партизан Ясюченя, например. Но все-таки костяк составляли ленинградцы и москвичи. Теперь, конечно, все перепуталось. Я — москвич, теперь — ленинградец.
Смотрю на Мишу Абрамова. «Вечный» отличник, блокадник, первый мой комсорг класса. Первым из нашего выпуска стал Миша командиром. Командовал «малюткой», «эской», атомоходами. Закончил службу в Главном штабе ВМФ, контр-адмирал, теперь, конечно, в отставке. Бросается в глаза буйная, черно-седая кудрявая шевелюра (а еще говорят, кудрявые быстро лысеют!) и такая же борода. Ни дать ни взять Будулай из телесериала! Это капитан-лейтенант запаса Алдан Александрович Усвяцов. Неправда ли, романтическое имя? Круто замешали его родители на среднеазиатских, русских и иудейских кровях. Не попал Алдан после выпуска на лодку. По состоянию здоровья назначили в КУОПП им. Кирова — знаменитый учебный отряд подплава. Нас в этот отряд, помнится, возили в «Башню смерти».
Так в курсантском обиходе именовали переоборудованный из бывшей церкви, что видна с Большого проспекта в районе Гавани, тренажер для отработки выхода из затонувшей лодки. Выход с глубины на поверхность, как известно, чреват кессонной болезнью. Вот и учили нас не выскакивать пробкой на поверхность, а спокойно, с выдержками времени, подниматься несколько минут по «шкентелю с мусингами». Неприятная, доложу я вам, процедура... В отряде учил Алдан новобранцев торпедной специальности. Выезжал на флоты и даже испытывал усовершенствования системы беспузырной торпедной стрельбы в море, на Каспии. В виду бесперспективности службы демобилизовался, окончил университет, стал ученым-химиком, кандидатом наук и даже приготовил докторскую... Но опять увлекся новым для себя делом: стал «травником». Многим людям он сумел помочь, да и помогает сейчас. Сам собирает, сам «колдует» и сам прописывает курс траволечения. Спирт, во всяком случае, настаивает классически! Коренной ленинградец, переживший блокадную зиму и вывезенный по Ладоге в глубь страны, бывший беспризорник, дитя репрессированной матери, он так и не смог собрать необходимых документов, чтобы доказать свое блокадное детство. Не помогла и моя помощь. Разыскал я детприемник, куда спрятали Алдана в начале войны и эвакуировали из Ленинграда, но... конкретных бумажек не оказалось и плюнул Алдан на «блокадные» льготы. Любит морская душа парус! Яхтенный капитан, работник водной инспекции, Алдан систематически ходит по водным системам России и выходит в море. На его великолепной яхте в позапрошлом году мы двумя семьями провели несколько чудесных дней в Подмосковье. Скольжу взглядом по столикам. Толик Чирков — в недавнем прошлом — лучший военрук средних школ города, капитан 2 ранга-инженер. Леша Задорин — бывший командир современного атомного ракетоносца, затем один из ведущих офицеров боевой подготовки ВМФ, в последние годы ближайший помощник Главнокомандующего ВМФ.
Контр-адмиралы Шурик Шауров и Витя Привалов (он был первым командиром атомохода К-408, совершившим в подводном положении трансокеанский переход Баренцево море — пролив Дрейка — Тихий океан — Петропавловск-Камчатский). Постой, а это кто? Да это же Феликс Дубровин, с которым тоже несколько лет были в одном взводе. Тоже штурманил на 613-м, но на Балтике. Один из тех, кто первыми осваивали движение под дизелем на перископной глубине: у немцев устройство «Шнорхель», у нас известное как РДП (работа дизеля под водой), будь оно неладно! Наиспытывался Феликс так, что испортил зрение. Еще хорошо отделался: часть экипажа получила отравление выхлопными газами, а старший помощник командира вообще сошел с ума. Рано демобилизовался Феликс. Теперь директорствует на маленькой фабричке. Безуспешно противостоит нынешней разорительной для промышленности политике... Да...
Контр-адмирал Шауров Александр Алексеевич, выпускник Рижского нахимовского училища 1950 года.
Опускаю глаза и слышу задорный голос соседа справа, он как всегда, с кем-то из бывших северян вспоминает Гремиху, читает собственные стихи о флоте, Севере, море, снежных зарядах и юных лейтенантах, которым выпало это покорять... Это любимый всем выпуском Гена Новицкий. Помню, как появился он среди нас — абитуриентов Ленинградского военно-морского подготовительного училища. Сразил он нас тогда наповал; Юнга, воспитанник Балтики. По слухам, участвовал в боевом тралении. Среди поступавших тогда, в незабвенном 1947-м, было несколько выпускников школ юнг: Коля Цветков — все годы дальнейшей учебы отличник, Сталинский стипендиат; Володя Васильев, впоследствии коренной черноморец, командир лодки, видный штабной работник флотского масштаба; Гена Аббасов, ныне контр-адмирал запаса, Герой Советского Союза.
Есть у каждого дома своя душа. Не потому ли, сколько бы не исходил дорог по белу свету, сколько бы не избороздил морей и океанов, сколько бы не преодолел вершин гор, чего бы не повидал, такого, от которого не раз замирало в восторге сердце… есть одна – самая заветная, это дорога к дому. Есть там ДУША. Так говорим мы, не зная ,какими словами объяснить необъяснимое, как описать, выразить те глубинные чувства, которые испытывает каждый, кто произносит слова ОТЧИЙ ДОМ, эту непреодолимую ни годами, ни километрами, ни границами тягу к дому…
Об этом и был мой пост « А дома лучше», написанный в феврале. А знаете ли вы, КАК умирают дома? Я прочитала удивительную историю посещения одной из заброшенных деревень на севере, экспедицией по собиранию старинных предметов, икон, древних реликвий много уже дней назад и не могу забыть все, что узнала… Настолько глубоко запал в память кусочек этого рассказа о том, как умирают без хозяев покинутые дома. Когда – то подобная пронзительная публикация о том, как умирают на кладбищах отслужившие срок корабли, вычеркнутые из списков действующих подводные лодки, катера… я «заболела» той же болью автора, и написала на этот пост комментарий, но что-то поселилось тогда в глубинах души и памяти, к чему возвращаюсь мыслями. Может возраст уже такой, что стало задевать по-другому все это и мысли другие тоже, и слова, произносимые уже вслух… И с тех пор, когда встречала хоть маленький кусочек воспоминаний о том, как прощаются с кораблями и лодками, уходя в отставку или запас, или присутствуют при затоплении лодки ( как было, например, с АПЛ К-27 и других ) откладываю в закладки или папку… Осенью 2004 года я приезжала в гости к командиру подшефной С-95, капитану 2 ранга в отставке Сергею Николаевичу Боровкову, в Кронштадт. Это была встреча через тридцать лет. И переписки, много больше годков, которая прерывалась на время в 90-е годы, по независящим от нас событиям, пока он жил в Таллине. В комнате, когда вошла, обратила внимание на две фотографии в рамках. Первая – свадебная. А ниже - подводная лодка С-95. Я узнала ее. Наша красавица - на Неве, на параде в городе Ленинграде ( он еще не был переименован тогда ) в честь Дня Военно-Морского Флота. Я не спрашивала никогда, а почему именно С-95, ведь Сергей Николаевич служил на всех флотах и подводные лодки были разные? Просто приняла это как факт. Фактом было, что и моряки экипажа, уходя в запас, или на другие лодки уносили в сердце такую же любовь к ней… Они не стесняясь, писали мне в письмах, о слезах на глазах, о том, что расставание было «как по живому», а я, читая их письма, тоже не могла освободиться от подобных проявлений чувств. Фактом остается и глубочайшее уважение к командиру, пронесенное через годы, такое же, как на срочной службе под его командованием. Мы с Евгением Курочкиным ( Приволжск ) все эти годы ищем наших ребят. И первое сообщение « о находке» получает командир. А там уже связь не только по телефону. Нашли Сашу Щекина, и он с женой приезжал в Кронштадт на день рождения Сергея Николаевича. Сам Евгений, встречался с командиром уже не раз: и в Кронштадте, и в Приволжске. И эти встречи опять в плане на лето. Горячими бывают праздничные дни у командира. В День подводника, например, Сергей Николаевич не отходил от двух трубок – мобильного и городского телефона. Пока принимал поздравления по одному телефону, как раздавался звонок по - другому. Буквально, в апреле, откликнулся Владимир Борисов, штурманский электрик, который проживает в Таллине. Признался позже, когда набирал номер телефона командира, руки от волнения тряслись. Зато теперь раз в неделю обязательно созванивается, да и не только с ним. Связали адресами со всеми, кого знаем. И у командира БЧ-5, механика ПЛ С-95, капитана 1 ранга в отставке А.И. Четверикова, он уже успел побывать в гостях. Они живут, как оказалось, в одном городе. Было о чем поговорить. Хоты бы вспомнить ту самую автономку в 1968 году, о которой столько «насочинял» в своей книге доктор Викторов. Да, и о жизни тоже. Фактом остается и моя долголетняя «неземная» любовь к подшефной лодке и к его экипажу 1968-1972 годов. На моих фотографиях в семейном альбоме – это 18-20-летние красивые, все без исключения, ребята. С трудом представляю их поседевшими дедами, у которых сейчас по несколько уже внуков. Не могла не проследить, а что же стало с нашей подшефной средней подводной лодкой С-95 и другими. Как они завершали свое существование ? Кто ищет, тот найдет. Да и друзья подводники подсказали, где искать. Читаю « автобиографию» С-95 и невольно ахаю: 36 лет она « прослужила», если не вычитать годы отстоя и консервации. А какие есть в ее биографии факты! В 1956 году была лучшей в составе 155-й БрПЛ ( командир, капитан 3 ранга В. Шаповалов ). Прочитала: « В БЧ-1 на С-95 служил выпускник Ленинградского высшего военно-морского училища подводного плавания Джим Паттерсон. Проходя службу на ПЛ, состоял членом флотского литературного объединения, писал стихи, прозаические произведения, часто выступал в различных аудиториях…». Тот самый чернокожий мальчик Джим, которого полюбили в Советском Союзе после выхода на экраны кинофильма «Цирк», того самого, кого считала своим сыном знаменитая и любимая Любовь Орлова… Тот самый, чьи воспоминания о службе, море мы недавно читали на блоге. Она, средняя подводная лодка С-95, несла боевой дозор на Черном море, а в 1960 году, в составе четырех ПЛ и ПБ « Виктор Котельников» совершила переход из Балтийского в Андриатическое море к новому месту базирования в бухту Паши-лиман залива Влера ( Албания ). Через год вернулась на Родину и в 1968 году « выполнила задачи боевой службы « ( командир, капитан 2 ранга С.Н. Боровков ). Будучи много позже поставлена на консервацию в порту Палдиски, была вновь введена в строй и в 1974 году принимала участие в учениях стран Варшавского договора… В 1985 году исключена из состава ВМФ … для демонтажа и утилизации…» Но есть история, которая не могла быть вписана в послужной ее список. Ее рассказал Анатолий Иванович Четвериков. В 1989 году ( проклятые девяностые ), лодка была продана. Купила какая-то кампания для утилизации (???). А ей, родимой, так не хотелось покидать родные берега, что она в самом начале перехода вдруг встала «свечой» и начала тонуть. Вот тогда и пригласили А.И Четверикова , для консультации, как же ее поднимать. Подняла ее на поверхность другая кампания и отправилась наша С-95 в свое последнее плавание до Норвегии на понтоне. Прочитала я ее в письме и как всплеск внутри: память заставила вспомнить то, что было отложено: и о знаменитом британском паруснике, с нежным женским именем «Катти Сарк», которого хотели сохранить для потомков, поставив на вечный прикол на берегу Темзы, придав статус экспоната Королевского морского музея.. Но встав на реставрацию в ноябре 2006 года, она сгорела. Самые преданные фанаты воссоздали ее копию.. Это была уже не» Катти», хотя и копия, хотя и были использованы куски того, что не успело сгореть. Потому что даже за самые большие деньги, наверно, невозможно купить легенду, историю, которая прожил парусник или другой корабль. Эта легенда, история не в кусках обшивки, не в приборах пусть настоящих, но принесенных откуда-то, и даже не в том же имени. Она состоит из океанских брызг, штормов, криков чаек, из вахт, из мужества моряков , выполнявших боевые задачи, из той смекалки и мастерства, которые проявлялись неоднократно, когда случались неприятности, она из морского братства, когда плечо к плечу, она – из той теплоты рук, прикосновений, которые долго хранит и помнит металл… Она из души, которая живет и в этом «железном» доме… Начала этот разговор с вопроса: вы знаете, как умирают дома? Брошенные. Покинутые людьми. Я приведу кусочек описанной истории: …» Заколачивается просторный, крепкий, из толстенных бревен, на совесть сработанный дом. Продать его некому. Он остается догнивать под ветрами сурового Севера. На самом деле – эти северные избы – настоящее чудо!. Просторные, двухэтажные, с высоким чердаком, холодным подполом для хранения запасов и теплым хлевом, в котором зимует скотина. Одна большая печь, будучи хорошо протопленной, способна поддерживать нужную температуру во всем доме несколько дней. Такой дом дышит, летом сохраняя прохладу, а зимой – тепло. На каждом этаже по 3-4 горницы, обычно – большая, с печкой и пара маленьких, одна из которых приспособлена под кухню. Вот такие красавцы дома, все в деревянном кружеве резных наличников, молча, покорно, умирают, покинутые хозяевами. Оставленный без присмотра дом в точности как старый человек, оказавшийся вдруг никому не нужным ! В нем начинает прогнивать крыша, сыплются кирпичи из вроде бы надежно сложенной печки, проваливаются полы – он умирает на удивление быстро, как бы ни был крепок. И вот уже через 2-3 года небрежения взгляду предстает почерневший накренившийся остов с проваленной крышей и торчащей из нее печной трубой – в жесте отчаяния и беспомощности, как бывает видима в последний раз над ровной гладью воды бессильно хватающая воздух рука утопающего…» ( «Шедевр деревенского мастера» - так называется эта удивительнейшая история, написанная Анной Бариновой, участницей экспедиции за предметами старины, и опубликованная в газете «Оракул» 03/2014 ). Есть ассоциации с кладбищем покинутых кораблей и лодок… Правда ведь ? Так же быстро они ржавеют, гниют, когда их покидает навсегда экипаж. Умирают, оставляя немой укор людям, которым верно служили… И даже те, кого насильно снимают со швартовых, не хотят уходить своим ходом… В самую пору при виде таких картинок объявлять минуту молчания или просить прощение за то, что происходит.
