Жора рассказывал «ужасные вещи». Округляя свои и без того круглые черные глаза (Жора был блондином и черные глаза ему очень шли), он описывал своих головорезов-матросов, которые, если ему верить, были минимум на три головы выше и раза в два шире своего взводного в плечах. Зная Жору, склонного к преувеличениям, мы не очень-то в это верили. Теперь, читая Резуна-Суворова, описывающего габариты спецназовцев, я склонен думать, что и у Жоры были подобные подчиненные. Они учили своего командира приемам боевого «самбо», «джиу-джитсу», «карате» и вообще всякой «У-шу»... Жора учил своих матросов водолазному делу (училище дало нам такую подготовку) и уму-разуму: не уверен, что все подразделения такого рода были укомплектованы офицерами с высшим образованием. Жору сбрасывали с самолета на парашюте. После каждого прыжка он писал рапорт о переводе на лодки, но дальше комбата рапорт не шел. Перед одним из флотских учений Жора рассказывал, что его с группой матросов должны высадить с подводной лодки (естественно, с глубины, через торпедные аппараты) на охраняемый пограничниками участок Крымского побережья. Пограничники предупреждаться не будут и вполне могут открыть огонь на поражение. Задача Жоры и его «бойцов» связать пограничный наряд и приволочь его на заставу. Этим Черноморский флот покажет свою выучку и опозорит КГБ, которому, как известно, подчинены погранвойска. Больше на Черном море мы с Жорой не встречались.
Где-то в году 1959-м, в отпуске в Москве, в фойе Художественного театра, мы встретились со Стасом Уткиным. Он, конечно, в целях конспирации, «загнул», что-де учится в столице на каких-то минно-торпедных курсах (на самом деле он тогда учился в Академии Советской Армии на военного дипломата). Стасик сообщил, что здесь же в Москве тоже на каких-то краткосрочных курсах учится и Жора (думаю, что Жорины курсы были тоже при этой Академии). Так или иначе, но мы тогда с Жорой увиделись в последний раз. Несколько лет спустя, в Очакове, в своем служебном кабинете, неожиданно для всех умер начальник штаба спецназовского батальона, майор Рыжов. Даже его, казалось бы, сверхздоровое сердце не вынесло нагрузок. Знаю, что сын Жоры кончил наше училище, но где он сейчас, стыдно признаться, не знаю... Два года назад ушел из жизни скромнейший Володя Колмаков. Он служил на том же 613-м проекте. Перед увольнением в запас был офицером штаба соединения этих лодок на Балтике. Помню, как он со своей женой, которую все зовут уважительно и ласково Шурочкой, затащил нас после тридцатилетнего юбилея к себе в гости. Никто тогда не мог предположить, что на сорокалетнем юбилее уже не будет двоих из тех, кто тогда так беззаботно веселился... Я приглашал Шурочку на сегодняшний вечер, но она наотрез отказалась. Тяжело ей. Всё реже и реже мы с ней видимся, хотя живем недалеко друг от друга. Совсем недавно в Москве умер Рэм Бокарев. Не стало мальчика, ехавшего в одном вагоне со мной и Вовой Селивановым в 1947 году в Ленинград поступать в Подготовительное училище. Мало кто знал, что отец Рэма — генерал морской авиации, окончил училище имени Фрунзе в конце 1930-х гг. и вместо корабля попал в авиацию флота, штурманил в войну на торпедоносцах. Очевидно, из-за врожденной скромности Рэм никому не рассказывал об отце. Снова возвращаюсь к вечеру. Взгляд скользит по лицам, сидящих напротив, на другом краю П-образного стола. Вижу почти прямо перед собой женское лицо, которое мне очень знакомо. Да ведь это вдова одного из наших адмиралов — Гены, Генаши Малышевского...
Командир ПЛ "К-61" Г.А.Малышевский, командир БЧ-5 Ю.Г.Цветков.
Учился он в другой роте, но знали его не только на нашем курсе! Плясун, чечеточник, веселый, очень какой-то «товарищеский» и доброжелательный. Поэтому и называли его нежно — «Генаша». А за свою мефистофельскую внешность и небольшой росток нарекли его еще и «Бесом». Получился «Генаша-Бес». В училище было не принято обижаться на клички. Не обижался и Гена. Прослужил Гена большую часть службы на Севере. До семидесятых годов не сводила нас служба. Но однажды, когда я со своей лодкой готовился к оказавшейся для меня последней «автономке», мягкий толчок в борт корабля и доклад вахтенного о том, что к нам швартуется лодка с бортовым номером таким-то, заставили меня оторваться от каких-то бумаг и подняться на мостик. Лодка, которая швартовалась к моему борту, была того же проекта, что и моя, но не модернизированная под подводный старт ракет и явно пришедшая издалека. Глаз подводника это всегда отмечает. Я сошел на пирс, чтобы познакомиться с командиром «систер-шипа». Каково же было мое удивление, когда с мостика сошел и, приложив руку к пилотке, шутливо представился: «Капитан 1 ранга Малышевский! Прибыл с Северного флота!» Да это же — Бес! Ошибки быть не могло. Меня он явно не узнавал. Немудрено: я и в училище-то изяществом не отличался, а за годы службы и вовсе «расплылся» (движений на лодке мало, пища обильная и калорийная, аппетит — волчий; для моей «конституции» — убийство). Только, когда и я представился, Бес «опознал» меня. Обнялись. Он перегнал свою «коломбину» Севморпутем для переоборудования под лодку-ретранслятор Тихоокеанского флота. Поэтому ее и не модернизировали на Севере. После возвращения из печально-знаменитого для меня похода (я об этом написал в рассказе «Тесное море») и зачисления в распоряжение командующего флотом мы снова с ним встретились. Гена тоже был «в распоряжении», ждал обещанного ему еще на Севере перевода в Москву и назначения на должность старшего помощника оперативного дежурного ВМФ. Я же ждал решения своей судьбы... Мы с Геной сняли номер на двоих в гостинице «Золотой Рог» и прожили вместе несколько недель. Наконец, приказы о наших назначениях были подписаны. Геша убыл в Москву, на ЦКП (Центральный командный пункт) ВМФ. Я полетел в Магадан отмывать грехи...
Через три года, когда я, «отмывшись» в Магадане, прибыл в Москву служить в одном из управлений ВМФ, Генаша стал уже оперативным дежурным — помощником начальника Главного штаба ВМФ. Вместе с Мишей Абрамовым, занимавшим такую же должность, получил Генаша через некоторое время, как у нас говорят, «муху» на погоны, стал контр-адмиралом. Но служба на ЦКП ВМФ — не сахар. Еще не известно, где труднее: на мостике ракетоносца или на «общефлотском мостике» Центрального командного пункта Военно-Морского Флота страны! Довела эта служба нашего Генашу до очень серьезной болезни. Не помог и лыжный спорт: Гена регулярно вместе с женой — Валей, занимался им не где-нибудь, а на Терсколе! И все-таки, изрядно помучив, съела болезнь адмирала... А ведь еще пять лет назад на такой же вот встрече отплясывал Бес под наши аплодисменты! Молодец Валюша, — мысленно говорю я его вдове. Хорошо, что приехала! А вот вдовы моего самого близкого, самого дорогого друга — Жени, Евгения Сергеевича Фалютинского — в этом зале нет. Леночка, Лена, Елена Борисовна — верная жена и друг Жени, и раньше не любила ходить на такие встречи. Скромная, исключительно выдержанная женщина, пожертвовавшая ради него своей артистической карьерой (она окончила Вагановское училище), заботливая мать, живет сейчас у своей дочери — актрисы одного из московских театров, помогает ей воспитывать внучку — любимицу покойного Жени.
О Жене Фалютинском можно, а вероятно, и нужно, написать целую повесть. Сейчас же память выхватывает только отдельные эпизоды прошлого, встречи, смешные, грустные, а иногда и поучительные истории. После непродолжительной службы на Черном море наши с Женей пути разошлись. Как в знаменитой песне Утесова, один из нас (Женя) поехал (пошел на лодке из Баку) на Север, а другой (это я) ушел по Северному морскому пути на Дальний Восток. Около двадцати лет мы с ним не виделись. Оба (Женя даже дважды) стали командирами. Многие северяне помнят лихого командира Фалютинского, современного Маринеско. Это Фалютинский, обманув американцев, стерегущих входы и выходы из Средиземного моря, прорвался-таки абсолютно незамеченным в это море. «Супостат» был шокирован, когда его лодка, отслужив абсолютно скрытно, боевую средиземноморскую службу, встала на ремонт в Александрии... Заработал Женя на Севере очень боевой (в мирное-то время!) орден Красного Знамени. Характерная деталь: приказом Главкома капитан 2 ранга Фалютинский был переведен к новому месту службы — в Кронштадт. Сдал он лодку новому командиру, но... комфлота задержал его и приказал выйти на бывшей своей лодке в море и отстрелять призовую торпедную стрельбу. Все четыре торпеды Жениного залпа прошли под мостиком главной цели — крейсера! Недавно мне пришлось беседовать с художником редакции журнала «Андреевский флаг». В ходе разговора выяснилось, что художник, в свое время, служил матросом на Севере, на лодке. — «На каком проекте?» — спросил я его. — «На 641-м». — «А кто был командиром?», — «Фалютинский». Надо было слышать и видеть с какой теплотой была произнесена эта фамилия. Все, с кем Жене приходилось встречаться, влюблялись в него. Исключение составляли (как и у Маринеско) некоторые береговые политработники. Лодочные «комиссары» Жеку обожали... Всплывает в памяти такой эпизод. Уже служа в Москве, я с какой-то проверкой прибыл в Кронштадт. Из Ленинграда позвонил Жене. Договорились встретиться. С парома — бегом на бригаду лодок. Уже на КПП бригады понимаю, как любят все этого командира. Мичманы, офицеры и матросы наперебой показывают дорогу к кубрику его экипажа. Открываю дверь Женькиной каюты... В каюте его нет. Навстречу поднимается офицер с погонами капитана 3 ранга — инженера. На столе — обычная матросская (с камбуза) алюминиевая миска, накрытая такой же миской. Стоят тут и два чем-то накрытые стакана, лежит черный хлеб. Узнав, кто я такой, механик (это был командир БЧ-5 жениной лодки), артистическим жестом снял миску-крышку и «обнажил» стаканы. В миске жирно блестели куски селедки и краснел винегрет, из стаканов струился тонкий спиртовой «дух». Протягивая мне один из стаканов, механик объясняет, что командир сейчас будет, он на «угадайке» (вечернем докладе у комбрига), и что командир просил меня встретить и развлечь. На моих глазах появляются слезы... Женя демобилизовался в сорок пять лет, отмел все предложения на береговую службу, сулившие «полковничьи» погоны. — «Хочу уйти прямо с корабля»,- говорил он мне.
«Прорезался» его давний талант художника. Работал он художником-реставратором в . Его даже в Москву на месяц откомандировали. Восстанавливал вместе с юношей-помощником большую модель крейсера «Аврора». А какие ювелирные модели кораблей он делал! На моём столе его подарок к пятидесятилетию: миниатюрная модель шестивесельного яла с веслами, рыбинами и всеми положенными шлюпочными деталями. Даже ультраминиатюрные уключины стоят на своих местах! Однажды этот талантливейший подводник сказал, что в сущности-то он должен был стать художником, а не моряком. Может быть он был прав? Однако все мы стали военными людьми не из-за любви к убийствам. Просто, как сказано в фильме «Офицеры»:— «Есть такая профессия — Родину защищать!» И, конечно же, в каждом из нас пропал какой-либо сугубо мирный специалист своего дела, о котором многие даже не догадываются. Примеры — с Алданом Усвяцовым, Витей Жулиным, да и с тем же Женей Фалютинским — тому подтверждение! Умирал Женя тяжело. Я приезжал к нему в госпиталь из Москвы. Умер практически в присутствии Лены и почти на руках у Юры Колчина. Лежит теперь наш Жека на Парголовском кладбище. Изредка сидим у его могилы и вспоминаем его короткую, трудную, но яркую жизнь... С шумом все рассаживаются по местам. На эстраду выходит и почти профессионально запевает в микрофон про «Усталую подлодку» уже упоминавшийся Валя Романчук.
ГИМН ПРОЕКТУ 613
Подводные лодки пр.613 в течение длительного периода составляли основное ядро советского подводного флота.
Кучер В.А., Мануйлов Ю.В., Семенов В.П. Подводные лодки проекта 613//Судостроение. 1994. № 5-6.
ДЭПЛ пр.613 ТОФ в базе, 1963 г. - Десятая дивизия подводных лодок Тихоокеанского флота. Люди, события, корабли. - Санкт-Петербург, 2005. Специальный выпуск альманаха Тайфун.
Звенят стаканы, бодро шаркают по кафельному полу столовой каблучки и подошвы... Какая-то мысль буквально вертится в моей голове... Что-то общее, что, кроме профессии и учебного прошлого, характерно для большинства участников сегодняшнего ужина... Какое-то звено службы, связывающее нас в одну цепь... Наконец, мысль сформировывается: ведь почти все, за редким исключением, прошли в своей службе этап плавания на средней подводной лодке проекта 613! Именно этот проект, родившийся здесь, в «Рубине», известном тогда, как ЦКБ-18, на рубеже сороковых и пятидесятых, стал нашей флотской «Альма-матер». Вспоминаю, что сама эта лодка появилась на флотах где-то в 1951-м. Лично я увидел ее впервые на Севере, в Полярном, в 1952-м. Нам, практикантам, «осваивавшим» проекты лодок довоенного и военного времени, показывали эту «новинку сезона» только издали: лодка была ультрасекретная и усиленно охранялась. В 1953-м на Севере, где мы традиционно проходили практику, этих лодок было уже несколько, но мы по-прежнему доступа на них не имели. Теоретическое изучение проекта 613 в училище на последнем курсе полного представления о корабле не давало. Когда же состоялось знакомство? Память воскрешает «картинки»... Севастополь. Середина ноября 1954-го. На палубах кораблей застыли их экипажи в ожидании великолепной церемонии подъема флага. Мы — Валя Сизов, Юра Колчин, Женя Фалютинекий, Олег Ядров, Жора Рыжов и я — тоже в строю, на кормовой надстройке одной из лодок проекта 613. Позади стажировка на «Ленинце» в Туапсе и Поти. Все положенные за стажировку зачеты сданы, аттестации на нас подписаны и отправлены в Ленинград, в училище. Умное начальство приказало нам прибыть в Севастополь, где лодок 613-го проекта было уже достаточно много, хотя бы для краткого знакомства с этим кораблем. И вот мы здесь.
Очередная, 54-я встреча подготов, выпускников 1-го Балтийского ВВМУ у памятника «Стерегущему» прошла великолепно!
Таково общее мнение всех присутствовавших, ветеранов флота, их близких, друзей, а также и гостей.
Надо ли говорить о том, что много раз было сказано на предшествовавших ежегодных встречах?
Надо ли лишний раз называть имена тех, кто всесторонне обеспечивал Встречу.
И сумел сделать её столь тёплой, сердечной, живописной?
Мы старались и достигли желаемого.
Подумать только, уже 54-я встреча у "Стерегущего" - встреча друзей-однокашников, выпускников 1БВВМУ 1953 года.
Можно лишь удивляться их крепкой дружбе и стойкости флотских традиций.
Но удивляться преждевременно!
Эти же друзья-однокашники в октябре прошлого года имели честь и удовольствие отметить истинно редкостный юбилей - 60 лет со дня выпуска из родного училища!..
Да, нам по 80 с хвостиком.
Но вглядитесь в лица, прибывших к "Стерегущему" и в то, что они с собой принесли.
И станет очевидно: ни тяготы флотской службы, ни нелёгкий век не снизили оптимизма этой встречи.
Надеемся, так будет и в дальнейшем, на всех последующих встречах!..
Некоторые подробности о легендарных подготах
Сборник воспоминаний «О времени и наших судьбах». В книгах Сборника опубликованы воспоминания офицеров Военно-Морского Флота, выпускников 1953 года Первого Балтийского высшего военно-морского училища, ставшего через год училищем подводного плавания.
В училище все делается для того, чтобы вышел из тебя человек с большой буквы, как у Горького. Хочешь быть образованным разносторонне — в твоем распоряжении книги. Не все, конечно, прекрасны, есть и муть среди них и скучнятина, но ведь муть ты можешь всегда сдать обратно. Тебе непонятна серьезная музыка? Иди на лекцию; в училище приезжают и лекторы и артисты. Послушаешь — и поймешь. На каждый день увольнения есть билеты в театр. Иди и бери. Хочешь в Русский музей, в Эрмитаж — пожалуйста. Выскажи только желание. Кинофильмы показывают выдающиеся, хорошие, средние. Средние я не очень люблю. Особенно не терплю плохие комедии. Кинематографисты из сил выбиваются: «Смейся!» А мне не смешно. «Смейся!», а я не хочу. Интересуешься спортом — смотри телевизор. Показывают хоккей и футбол. И на стадион иди, если хочешь... В человеке, говорят, все должно быть прекрасно. Я с этим согласен. Но когда нам предложили провести комсомольский диспут на эту тему, я призадумался. Может ли каждый похвастаться, что в нем все прекрасно? Как бы не так! На нем, скажем, надета прекрасная флотская форма, у него отличная выправка, может быть даже располагающее лицо. А под формой что? Бывает душа чернее сажи. А лицо — только маска. Что прекрасного, скажем, в Валерке? Заносчив, нахален, груб. Не любит училища, не любит товарищей. Никого, кроме себя самого. Послала же мне судьба подобного двоюродного братца! А Самохвалов? Я его как-то спросил: — Где ты такого, Роберт, нахватался? — Чего? — Выступаешь ты здорово!
— У батьки. Ох и любит же он выступать! Его всюду всегда приглашают: превосходный оратор! Он все газеты перечитает, потом репетирует. Перед зеркалом. А я смотрю на него и учусь. А я-то все удивлялся: откуда он вырос такой? Так вот и судите, прекрасно ли все в человеке, который в магнитофон превратился?.. А что прекрасного в нашей физичке, Вере Игнатьевне? Вызовет да начнет гонять так, что любой споткнется. Мне кажется, ей удовольствие доставляет загнать человека в тупик и влепить ему двойку. Может быть, я ошибаюсь? Может быть. Но ребята придерживаются такого же мнения. Вот адмирал наш, по-моему, может стать нам примером. Он добр? Нет, он строг. Доброта не всегда человеческое достоинство. Будешь добр, скажем, к Валерке — он тебе на голову сядет. Ох, гусь! Адмирал строг, но всегда справедлив. Ведь это он разобрался в обилии двоек по физике. И, говорят, был серьезный разговор на совете. Я, пожалуй, поставлю в пример Алексея Алексеевича Бенина. Тоже строг. Вышиб Морщихина в прошлом году из училища. Но когда тот исправился, принял обратно. Значит, он справедлив и в наших делах разбирается. Дай волю майору Ермакову — он бы за «Злой перископ» из училища повыкидывал да по комсомольской линии дело пришил. А Бенин осадил Ермакова: «Криминала не вижу». Значит, не все в Ермакове прекрасно? Ну нет! Подозрительный, настороженный человек и во всем и везде видит крамолу. А Мельгунов? Мелкая душонка! «Мне думается об этом должен узнать товарищ командир нашей роты». Что же прекрасного в нем?
Диспут-таки состоялся. Самохвалов показал . Все в ладошку заглядывал — он, как отец его, тщательно обирает газеты. По нему выходило, что каждый из нас к концу года должен выбросить на помойку свои недостатки и стать ангелом с крылышками. Здорово было завинчено, но никто не поверил в столь скорое перерождение. Каждый из нас знает грехи свои собственные и знает, в чем грешен сосед. О, мы вовсе не ангелы и ангелами так быстро не станем! После Самохвалова выступила физичка Вера Игнатьевна. Поблескивая очками, сказала много красивых слов, которые пролетели мимо наших ушей. Ее обидели: сказали, что она нарочно занижает оценки. Это было бестактно, конечно, и физичка обиделась. Вот Вадим хорошо выступал: мол, красивая, мужественная душа была у Николая Островского — он Павку Корчагина написал, несомненно, с себя. Все прекрасно было в Василии Чапаеве, даже когда он в академии профессору нагрубил. От души он грубил — ведь каждый день жизнью своей рисковал. А не прекрасен ли был Кожух? Уж он-то не был тем ангелом, которых нам тут рисовали Самохвалов и Вера Игнатьевна. А Зоя? А Никонов, который в лицо крикнул гитлеровцам: «Я коммунист!»? А те, кто грудью бросались на доты, кто телом своим прикрывал командира, хотя знал, что жизнь ему дана всего один раз? Нет, друзья мои, прекрасное в человеке не появится по заказу, оно рождается в больших испытаниях. Вадим — молодец; от мелочей перешел к обобщениям. Пустословие сразу померкло. Да, в человеке все должно быть прекрасно. К этому нужно стремиться. А не по команде: «Раз, два, и построились все прекрасные душой человеки».
КТО — РЫЦАРЬ, КТО — ТРУС
Мы с Вадимом с дневного симфонического концерта пошли на Марсово поле. У писателя было полно молодежи: всё поэты и поэтессы. Они читали стихи; один так барабанил, что звенело в ушах, другой подвывал, третий заикался от волнения и неопытности, а четвертая тоненьким голоском чирикала о любви. Сначала мне это показалось смешным. Но, говорят, не каждый поэт умеет читать свои стихи. А эти, молодые, еще волновались, читая свои творения уважаемому учителю. Писатель внимательно слушал их, указывал на слабые места, давал советы. Заговорили все поэты, критикуя друг друга. Стало оживленно и интересно. Вика шепнула Вадиму: — Ты знаешь? Папа пристроил в «Неву» твой рассказ о нахимовцах в плавании. В «Неву», понимаешь? Держи выше нос! И смотрела она на него с обожанием. Вадим расхрабрился и прочел свой рассказ всем поэтам. Писатель с довольным видом покачивал головой, ведь Вадим— его крестник; поэты хвалили. Бледный кудлатый поэт не отходил от Же-же; я был счастлив: не будет она ко мне приставать со своими глупыми разговорами.
Вика не отпускала нас, но нам надо было навестить Дмитрия Сергеевича — он обещал показать свою коллекцию марок. Мы вышли на . Было темно, кружился пушистый снежок. Снег хрустел под ногами. Мы шли через Кировский мост. В Неве чернели полыньи. На памятнике «Стерегущему» лежала толстая корка снега. А вот и знакомый дом на проспекте Горького. Но что это? Из темных ворот выбегает какой-то парень в меховой куртке и истошно орет: — Помогите! На помощь!.. . Это Валерка!.. Ну конечно же, он! — Что с тобой? — Там... там... там... Мы вбегаем во двор. Мне кто-то подставляет подножку. Я перекувыркнулся, упал. Поднимаюсь и вижу: Вадим лежит ничком на снегу, у ног прижавшегося к стене Дмитрия Сергеевича... И какой-то верзила устремился к воротам. — Коровин, у него нож! — предупреждает Дмитрий Сергеевич. Ну погоди же! . — Стой! Верзила на ходу оборачивается: — Не подходи, сволочь, убью! . — Фашист проклятый! Бандюга!.. Недаром я изучил самбо в училище: рука хрустнула и повисла. Нож падает в снег. Я бандита бью в подбородок.
И тут на призыв Валерки с улицы вбегают . Они хватают верзилу. Пожилой усатый дружинник спрашивает: — Фамилия убитого? Убитого? Нет!.. Я кидаюсь к Вадиму. Он тихо стонет. — «Скорую помощь»! — Уже вызвали. На улице воет сирена милицейской машины. Старшина освещает верзилу фонариком. — Допрыгался, Абакумов?! Теперь твоя песенка спета! А вот и «скорая». Врач осматривает Вадима. Расстегивает шинель, осматривает, ощупывает. Кажется, перевязывает... — Несите! Его счастье — чуть ниже сердца. И Вадима уносят. Вот так уносили, наверное, раненых с поля боя.
Я хочу проводить его до больницы, но старшина останавливает: — Подождите, товарищ нахимовец! Был с бандитом еще кто-нибудь? — Меня свалили подножкой. — Кто? — спрашивает усатый дружинник Валерку. — Василий Фазан. — Ах, Фазан? — оживляется старшина.— Это тот, который картежник? Дмитрий Сергеевич рассказывает, что он вышел подышать воздухом. На него кинулся этот верзила — он живет в этом доме, он из совсем приличной семьи. («Милый мальчик»,— подумалось мне.) — Я, видите ли. не слишком твердо стою на обеих ногах... — Знаем, товарищ капитан третьего ранга. — Я отбивался палкой, палка упала...
Вадим прикрыл собой Дмитрия Сергеевича, схватил бандита за руку, но поскользнулся, и Абакумов ударил его в бок, закричав: — Не один, так другой!.. — Ну скажите, ну что я сделал ему?— спрашивает Дмитрий Сергеевич. — Вы? Ничего,— отвечает ему старшина.— Они проиграли вас в карты. — Как — проиграли? — Подонки, что с них возьмешь! Первого, кого встретит, проигравший обязан прирезать. Таков их волчий закон! Вот вы и подвернулись... — Да ведь это чу...чу...чудовищно! Дмитрий Сергеевич так потрясен, что стал заикаться. — К сожалению, товарищ капитан третьего ранга, на нашем свете еще ! И этот «мальчик из хорошей семьи» уже имеет приводы. Тунеядец. И кличка его — «Барбарис».
***
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Но Новицкий! Это было «что-то». Его загорелую, уже обветренную морскими ветрами голову украшала перешитая по последней балтийской моде бескозырка с золотой надписью «Неман» и явно неуставной длины концами ленты. Грудь обтянута перешитой по мускулистой фигуре «суконкой». Фиолетовый трофейный немецкий воротник — «гюйс» и брюки клеш завершали колорит. Обаяние Гены, постоянно мурлыкающего морские песни, было безмерным. Никто, конечно, не мог себе представить, что отбивающий лихую чечетку юнга, сын погибшего при обороне Севастополя морского летчика, будет сам на краю гибели. Ведь это он стоял на мостике последнего «писка» атомостроения — лодки «К-27» (построенной в единственном экземпляре), когда на этом корабле и в береговой службе радиационной безопасности зашкалило все дозиметрические приборы. Медленно умирали и долго выздоравливали члены экипажа этой лодки, совсем недавно умер еще один из них... Лодку затопили. Не избежал порции «бэров» и Геннадий Гилиодорович, но кое-как выздоровел и теперь весело вспоминает месяцы нашей совместной учебы на командирских классах. Оба мы ушли в запас почти в одно и то же время. Я начал работу в качестве капитана-наставника Экспедиции специальных морских проводок и совершенно неожиданно встретился на борту морского буксира «Яна» с капитаном-инспектором портнадзора... Геннадием Новицким! Сейчас здесь, в Петербурге, это, пожалуй, самый близкий мой друг. Поэтому и сидим рядом. Внимание привлекает какая-то возня на соседней линии столового «каре». Наблюдаем, как довольно грузный мужчина, тяжело опираясь на палку, пытается пробиться через застольный шум и произнести очередной тост. Наконец, стройная, достаточно оголенная блондинка, солистка оркестрика, заканчивает бесконечно повторявшийся припев очередного шлягера и Ростислав Иванович Сидорин произносит тост. Кстати, недавно наш бессменный председатель актива по проведению юбилейных торжеств Слава Сидорин вспоминал, как его, командира большой лодки 611 -го проекта, после возвращения из семимесячной автономки, заново учил ходить по вечномерзлой земле тундры в окрестностях поселка Гремиха все тот же Гена Новицкий.
Командир АПЛ К-27 Новицкий Геннадий Гелиодорович. - Мазуренко В.Н. Атомная субмарина К-27. Триумф и забвение. – Днепропетровск: Роял Принт, 2010.
Воспоминания опять возвращают меня в 1947 год. Тогда, преодолев огромный конкурс, мы были зачислены на первый курс «Подготии». После изнурительного и полуголодного (в стране было голодно) труда на подсобном хозяйстве училища под городом Гатчина (я с тех пор считаю сельскохозяйственный труд самым тяжелым), после «Курса молодого бойца» и усиленной физподготовки в училищном лагере близ знаменитого форта Серая Лошадь, мы, подстриженные «под ноль», обмундированные в новенькую форму, впервые уволились в еще полуразрушенный Ленинград. Как положено, первого сентября начались занятия. Неожиданно, в училище прибыла группа «американцев», ребят, отцы которых — флотские офицеры, работали в США по «ленд-лизу», принимали корабли, были военными дипломатами. Слава Якимов, Лева Скрягин, Леша Кирносов и Дима Сендик прожили в Штатах по пять — семь лет. Русских школ в Америке тогда не было и ребята, отлично владеющие английским языком, испытывали значительные трудности в усвоении предметов общешкольной программы. Все они, кроме Славы Якимова, были зачислены на второй курс (девятый класс).
Через некоторое время к нам со второго курса перевели , сына бывшего военно-морского атташе в США. Видимо, длительное пребывание вне советской системы образования сделало свое дело. Лева не унывал, активно занимался легкой атлетикой, учил нас всяческим «ковбойским» штучкам: метанию ножей в цель, например. Будучи освобожденным от изучения английского языка (думаю, Лев знал язык лучше, чем преподаватели), он использовал это время для углубленного постижения приемов вязания морских узлов, плетения матов и изучения парусного дела на цикле военно-морской подготовки у ветерана флота, мичмана Цесевича (мы сильно подозревали, что мичман участвовал в Цусимском сражении). Между прочим, знания морской практики здорово пригодились Льву впоследствии, ибо перипетии сложных жизненных ситуаций привели к тому, что Лева стал известным писателем-маринистом. Впрочем, Лев Скрягин — человек, который «сделал себя сам». По определенным причинам в высшее училище Лева не попал. Сделав несколько попыток окончить мореходные училища и институты, Лева стал сотрудничать в молодежных журналах (таких, например, как «Техника молодежи») и плавать в качестве переводчика с английского на судах, построенных по заказам иностранных фирм. Плавал Лев и под греческим, и под кувейтским, и под иракским флагами. Работал три года в системе Минрыбхоза в Басре, целый год проработал в военно-морской базе индийского флота — Вишакхапатнаме, помогал ремонтировать бывшие наши лодки проекта 641 («Кандари», «Кальвари» и др.). Находясь за рубежом, львиную долю своего свободного времени тратил на работу в библиотеках, в том числе в Лондоне, изучая малоизвестные нам происшествия, катастрофы и вообще интересные факты истории иностранных торговых флотов. Хорошо изучил систему и принципы работы компании Ллойда (на мой взгляд, имей Лев высшее образование, он вполне мог получить степень кандидата наук за исследование принципов деятельности этой знаменитой компании). В конце концов количество изученного перешло в качество и Лев начал писать прекрасные книги.
На свет появились «По следам морских катастроф», «», «Сокровища погибших кораблей», «История якоря», «Тайна Летучего Голландца», «Гибель "Титаника"», «Последний SOS "Вольтурно"» и т. д. — всего более 13-ти книг. Много лет мы с Левой не встречались, но в 1987 году встретились, вспомнили славные «подготские» годы и с тех пор видимся очень часто. Даже теперь, когда я перебрался в Питер, мы видимся почти ежемесячно. Лев пережил тяжелую болезнь, сложную операцию, но бодр и вполне работоспособен. Мы оба считаем, что это благодаря военно-морской закалке 1947-1950 гг. Стал писателем и ныне покойный Леша Кирносов. Его книжка «Перед вахтой» довольно точно изображает жизнь и быт нашего училища.
А.Кирносов. .
Леша вообще был весьма талантлив: писал потрясающие стихи, музыку, играл на рояле. Но... жизнь, по моему мнению, показывает, что талантливые люди долго не живут... Задумчивость о бренности жизни неожиданно совпадает с непривычной тишиной в зале. Оказывается, я не одинок в своих мыслях. Предлагается почтить память ребят, не доживших до этой встречи. Стоя пьем за упокой их душ. Про себя я называю их не умершими, а погибшими. Их укороченные жизни, так или иначе, стали такими в процессе самоотверженной службы Родине. Да простят меня за высокопарность!
РЕКВИЕМ ПАВШИМ
...Никто еще не знает средства От неожиданных смертей. Все тяжелее груз наследства, Все уже круг твоих друзей...
К.Симонов. Смерть друга
Через неделю после описанного вечера умер присутствовавший на нём еще один наш с Роней одновзводник — капитан 1 ранга в отставке Марат Михайлович Яблоков. Умница, отличник, внимательный и чуткий к чужим бедам товарищ, грамотный подводник, талантливый преподаватель. Это был его четвертый инфаркт...
. М.М.Яблоков был старшим помощником командира "К-133".
Действительно, в чьих же руках наши судьбы? Кто решает, когда наступит наш срок? Во всяком случае, возникло острое желание вспомнить о тех, с кем особенно близко сводила судьба... Их, ушедших, к сожалению, уже много. Стала обыденной горькая шутка: «Снаряды падают всё ближе и ближе...» Некоторые из них вспоминаются с особой болью. Сталинский стипендиат, бессменный старшина нашего класса, крестьянский паренек, юнга, упорно тянувшийся к знаниям (даже на рояле играть выучился практически самостоятельно) — Коля Цветков. Нелепо погиб в Одессе от руки бандита. Мой однокашник не только по училищу, но и по 221-й Московской школе, мы и жили-то в Москве рядом — на Верхней Масловке, вместе поступили «в моряки», светлая голова, отличник — Володя Селиванов. Погиб при так и не выясненных обстоятельствах, в одном из отделений милиции столицы. Олег Бриллиантов. Погиб вместе с кораблем — лодкой-малюткой. Эти лодки, с так называемым «единым» двигателем, с сильным взрывопожароопасным окислителем на флотах прозвали «зажигалками». Как всегда, потребовалось несколько аварий с человеческими жертвами для того, чтобы снять их с эксплуатации и законсервировать. Одной из этих жертв и был наш Олег с такой красивой фамилией и такой трагичной судьбой. Пережив блокаду и дистрофию, он нашел свою смерть в серых Балтийских волнах.
У Васи Сергеева мне одно время пришлось быть старпомом. Принял я от него «К-126». Разорвалось сердце преподавателя тактики родного училища капитана 1 ранга Василия Дмитриевича Сергеева. Сидел рядом со мной на командирских классах веселый человек, бывший рижский нахимовец, сын одного из (Согомонян Ричард Амаякович - один из первых организаторов атомной промышленности СССР) «номенклатурщиков» сталинской и послесталинской эпохи Костя Сагомонян. После классов проплавал Костя несколько лет командиром средней лодки. Заболел, уволился в запас и удалился от городской суеты в деревню. Не помогло. Умер совхозный кузнец, капитан 2 ранга Сагомонян, не спасла деревня.
Старшие лейтенанты, однокашники, подводники: Валентин Константинович Венедиктов и Константин Ричардович Согоманян, Севастополь , 1957 год.
Герман Ланинкин. Редко кому удавалось в училище быть талантливым спортсменом-боксером и отлично учиться. Герману это удавалось. Переквалифицировался в политработники. Не сомневаюсь, что комиссаром был хорошим. Так же, как и Олег Бриллиантов, Герман пережил в детстве блокадную дистрофию. Может быть, это и сказалось. Не дожил он и до прошлой нашей встречи. Однокашник и почти однофамилец Жора Рыжов. Сын рабочего Кировского завода. Жил за «далекою Нарвской заставой», на проспекте Стачек. Теперь и я недалеко от этого проспекта живу... Сколько раз за семь училищных лет мы с Жорой напрягались, услышав первые три буквы своих фамилий от преподавателей! Особенно тяжко приходилось на уроках физики в Подготовительном. «Иезуит»-преподаватель этого предмета,* любил, бывало, наклонив голову к журналу, скрывая лукавость за стеклами очков, в растяжечку произнести: «— Р — ы — ж...»
* Это известный ленинградский педагог, автор многих школьных учебников Иван Михайлович Швайченко.
— И только после этого поднять глаза на класс и закончить— «...иков» или «...ов»! Невызванный обмякал, а вызванный топал к доске. Только двое из выпуска, годные к службе на подводных лодках, получили совершенно неожиданные назначения в... «отряды легких водолазов-разведчиков» Витя Жулин и Жора Рыжов. Витя Жулин поехал на Балтику. После демобилизации, в наши дни, процветает на ниве страхования. Это настоящий «новый русский». Во всяком случае, не каждый из нас мог бы себе позволить приехать на эту встречу на личном авто с личным водителем из Москвы. Жора Рыжов, как и большинство моих одноклассников, как говорили раньше, «был выпущен в Черноморский флот». Там мы с ним некоторое время встречались. Жил он и служил в районе бухты Омега. Мы с Женей Фалютинским, Валей Сизовым и Юрой Колчиным ездили туда купаться. Жорина жена Люся любила нас чем-нибудь угостить.
Капитан 1 ранга в отставке Юрий Павлович Колчин и его верная подруга Элеонора Андреевна. Тбилисский нахимовец военного набора (см. очерки В.Ф.Касатонова , , , ). Сын , командовавшего в войну бригадой эскадренных миноносцев Северного флота (подробнее см В. М.Лурье Адмиралы и генералы Военно-Морского флота СССР в период Великой Отечественной и советско-японской войн (1941-1945). - СПб.: Русско-балтийский информационный центр БЛИЦ, 2001.)
Однажды Валерий достал билеты в Музыкальную комедию на «Севастопольский вальс», Я не хотел идти с ним, но раз есть билеты... . В буфете мы встретили Эру. — Почему не приходите к нам, Валерий? — строго спросила она. — Некогда. — Брат недоволен. Надо долги платить честно. Смотрите, как бы не вышло чего! Вы ведь будущий офицер. — Валерий, ты опять играл с ними в карты? — спросил я, когда она отошла. —— Да нет, что ты, что ты!.. Но я понял: его угораздило снова затесаться к Фазанам. Коломийцев спросил меня как-то: — Скажи, Максим, с кем водится твой двоюродный братец? — А что?
— Да я его встретил на улице в такой же , из-за которой и я загремел. Предупреди-ка его. — Хорошо. Я снова к Валерке пристал: — Ты все же ходишь к Фазанам? — Да нет, да что ты... — Смотри... Но вот однажды меня вызвали на лестничную площадку. Я сбежал вниз. У входной двери стоял в легоньком пальтишке, без шапки — по моде ленинградских пижонов — Василий Фазан. В коричневой заиндевевшей бородке. Похожий на шкипера полярного корабля. — Что вам от меня нужно? — спросил я со злостью. — Мне, собственно говоря, вы не нужны,— отвечал он простуженным голосом (еще бы, бородка не греет, а на дворе двадцать градусов). — Мне нужен Валерий Коровин. — Зачем? — Он мне должен. — Он вам не мог задолжать. — Вы ошибаетесь, злой морской волк. Валерий мне должен немало. — Обыграли Валерия в ?
Фазан дернулся. — Наши счеты никого не касаются! — А по-моему, очень касаются. Уходите-ка подобру-поздорову. Вам нечего делать в нахимовском! — Ну, это как знать! — пригрозил Фазан нагло. Я открыл тяжелую дверь. Вся набережная была в морозном тумане. — Уходите! Поворчав, Фазан ушел на мороз. — Что с вашей тетей, Коровин? — спросил дежурный, когда я поднялся, поеживаясь от холода.— Ей очень плохо? — У меня нет в Ленинграде тетки. — А этот тип сказал, что она умирает и прислала его за вами, хочет проститься. Он якобы живет с ней в одной квартире. Вот, прохвост, какое наплел!
Даже сказать не могу, как я на Валерия обозлился. Но пока поднимался по лестнице, сообразил: да он же, дурень, выпутаться не может! Затянули его в паутину! Надо было во всем разобраться. А не так-то легко разобраться нам, мальчишкам, во всех вопросах, которые ставит нам жизнь. Поторопишься, поступишь опрометчиво и наломаешь дров, как говорится. Вот отец умеет быстро и безошибочно найти верное решение. Поговоришь, бывало, с ним — и все становится на свое место. Удивляешься, как раньше сам не сообразил... Отец!.. В позапрошлом году ты взял меня в Тарту. Ты оставил меня в небольшом полутемном кафе и ушел по своим делам. Несколько пожилых мужчин на маленьких столиках играли в шахматы. Вбегали шумливые девушки, съедали свои пирожные и булочки, А шахматисты сидели, как большие сонные птицы. Наконец ты вернулся. Наскоро выпил кофе. С горы Тооме, из университетского парка, была видна старая ратуша, дома с покатыми крышами и рассекавшая город река. Ты сказал, ее зовут Мать-река, Эмайыги. Она самая большая в Эстонии. Мы спустились по каменной лестнице в город, прошли по улицам к набережной. Я никогда не видел столько моторных лодок. Они стояли у берега, приткнувшись друг к другу. Воображаю, как вся река ими кишит в воскресенье! Ты показал на маленький пароходик у пристани, разводивший пары. «А что, сынок, если мы отправимся неизвестно куда? Я не стану спрашивать, куда он идет, а возьму билет до конца. Хорошо?»
Еще бы не хорошо! Это совершенно по-гриновски. И ты взял билеты. Пароходик был крохотный, без отдельных кают. Пассажиры (их было немного) расположились на палубе: несколько женщин возвращались, как видно, с базара; суровый мужчина с уже взрослой дочкой; охотник с двумя сеттерами, чинно сидевшими у его ног. И еще одна девушка с раскрытой книгой в руках, светловолосая и курносая. Капитан, старик, со словно высеченным из камня лицом, стоял в своей рубке и отдавал приказания команде (потом я узнал, что вся команда состояла из капитана и бесшабашного Яшки-механика). Мы оставили за собой аккуратные домики Тарту и пошли среди полей, стуча старой машиной. Иногда пароходик приставал к еле заметным причалам. Прежде других сошли женщины, ехавшие с базара. Их встречали родственники в окружении веселых собак. Пароходик отталкивался от берега, оставлял белый след за кормой и постепенно растерял всех пассажиров. Дольше других оставалась девушка с книжкой. Ее встретил парень на велосипеде. Он обнял ее. И вдруг перед нами открылось широкое озеро с еле видными берегами, и нас закачало. Ты спросил: «Ну, как тебе нравится путешествие?» — «Очень!» По озеру волны ходили, как по морю, и мне показалось, что скоро зажгутся огни Гель-Гью и Кассета и загорится фейерверк в честь двухсотлетия сказочного города Лисса. Ты дремал — ты, наверное, очень устал, отец! Пароходик наш нырнул в заросли, оказавшиеся устьем узкой и извилистой речки. Ивы спускались до самой воды и ползли по бортам. Капитан хорошо знал дорогу, и нос пароходика послушно выворачивался то влево, то вправо, не налезая на берег. Наконец машины перестали стучать; впереди я увидел выплывшую из тумана плотину, и пароходик пристал к узенькому причалу.
«,— сказал капитан, выходя из рубки.— Конечная остановка». «Ну как? — спросил ты, торжествующе на меня глядя.— Не кажется ли тебе, что Суслепа смахивает на Лисс и Гель-Гью?» «Уйдем на рассвете,— предупредил капитан.— Вы можете, подполковник, поспать с сыном в каюте». — «Мы еще погуляем». Из машинного отделения вылез Яшка-механик. Он сказал капитану, что пойдет поискать молочка. «Смотри,— сказал капитан,— как бы опять молочко не обернулось тебе тумаками». — «Никак быть не может такого...» — «Ну, иди». И Яшка бесшумно, как кот, исчез за деревьями. Мы тоже сошли с тобой, отец, на берег. Из тумана выплывали сады и сараи. Навстречу нам шел человек тяжелой, нетвердой походкой. Остановился. «Я в Суслепа или я в Таллине, на улице Виру? Два моряка передо мной, два моряка!..» — «У него двоится в глазах»,— сказал ты мне тихо. «У старого Альберта никогда в глазах не двоится, — ответил тот человек.— Я вижу на плечах у мальчика, подполковник, лейтенантские погоны, вижу на голове у него лейтенантскую фуражку. Попомните мои слова, подполковник! Спокойной ночи, всего вам лучшего, моряки! А я — к своей старухе...»
. Перейдите по ссылке и кликните на названии города, чтобы узнать о нём побольше
— «Мы, кажется, действительно попали в гриновскую страну,— засмеялся ты. — Но что это? Смотри-ка, сынок!» Впереди я увидел мутное зарево. Иллюминация? Или пожар? Или праздник в честь столетия Суслепа? Мы вышли к реке повыше плотины. На берегу горели костры. Вокруг них танцевали парни и девушки в народных костюмах. А потом одна пара вдруг разбежалась и прыгнула через костер. «Да ведь сегодня Иванова ночь, сынок!» И мы долго стояли и смотрели на огни Ивановой ночи. На ночной радостный праздник. Мы не могли принять в нем участие: я был слишком мал, а ты слишком стар. Все эти парни и девушки были так веселы!
Мы с тобой ушли незамеченными, вернулись на пароходик и долго сидели на палубе. Ночь была теплая. Мы говорили шепотом, боясь разбудить капитана. Говорили о маме, об Ингрид, о деде. Потом спустились в каюту, легли на диваны. Я проснулся от мерного дрожания палубы. Я выскочил на палубу, по пути встретив Яшку с подбитым глазом. Дорого ему обошлось молочко! Капитан стоял у штурвала. Мы шли в густом маслянистом тумане. Берегов не было видно. На палубе было несколько пассажиров. Ты поеживался от утреннего холодка. Я смотрел на твое усталое лицо, на покрасневшие от бессонницы глаза и думал: «Ты придумал это необыкновенное путешествие, потому что и ты и я любим Грина».
В ЧЕЛОВЕКЕ ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ПРЕКРАСНО. НЕ ТАК ЛИ?
Учиться у нас трудновато, но куда интереснее, чем в школе. География — романтическая наука, нужная моряку. А что может быть лучше истории, но не просто истории, а истории мореплавания, морских сражений, побед, флотоводцев, героев? Или что может быть интереснее морской карты, друзья? Если ты штурман, ты прокладываешь на карте путь своему кораблю. Идешь, скажем, из Кронштадта в мой Таллин и выбираешь путь самый короткий и безопасный. На морской карте показано все: расположение маяков, навигационных огней, на ней обозначены мелководья, глубины, вехи, буи, затонувшие когда-то суда... Во время войны обозначались минные банки, барьеры... Не учтешь мелководья — посадишь корабль свой на мель, не учтешь минной банки — взлетишь... На уроки нас созывают корабельные колокола громкого боя: «Торопитесь, друзья, не теряйте драгоценного времени». Что ж, они правы, колокола, торопись! Скорее становись моряком. А моряк должен быть в первую очередь человеком.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
