Под мостом Нева катит темные волны. Блестит шпиль . Там, за Невой, начинается море. До него не доберешься так быстро, как в Таллине. Всё дома, дома и дома. Юркий буксир вырывается из-под моста, обдав нас таким ядовитым дымом, что хочется кашлять. Мы идем через Марсово поле. Над могилами бойцов Революции пылает вечный огонь. Командир роты был прав. Нам почти все улыбаются — как видно, наше училище в городе любят. Редко кто пройдет равнодушным. А мы — мы следим за собой, чтобы не пропустить ни одного офицера. Впервые я отдаю честь. «Всю жизнь козырять придется»,— сказал Валерка. Что ж, и прокозыряю всю жизнь. Это мне кажется замечательным проявлением уважения младшего к старшим. Мы — члены великого братства рыцарей моря... И вот мы на Невском, угол Садовой. Куда же пойти? К Адмиралтейству, конечно. Сколько народу! У нас в Таллине малолюднее. Молодые моряки-офицеры идут под руку с девушками. Важно шагает старик генерал. Завистливо поглядывая на нас, спешат школьники. Ба, да они нам уступают дорогу! Старушка в шляпе с стеклянными вишнями — бог знает, сколько лет этой шляпе и сколько старушке! — утирает платочком глаза. Может, вспомнила внука-нахимовца или нахимовцем первого призыва был ее сын-офицер? Милая бабушка, зачем плакать? Солнце светит так ярко, и зайчики пляшут на окнах так весело, и люди все радостные вокруг... А впрочем, всегда забываешь, что на кого-нибудь может горе свалиться и в праздник, и в солнечный день. И вдруг нам навстречу идет — ну кто бы вы думали? — Элигий Шиллер. Он раскатился было к нам, надев на лицо улыбочку, но мы проходим мимо него, как мимо троллейбусного столба. Элигий вычеркнут из нашей жизни. Я было вообразил, что он гад, но принципиален. Как бы не так! Доносом он шлепнулся в грязь. Мы и не вспоминаем о встрече с Элигием...
Медный всадник. Сад, полный опавших . Дворцовая площадь. Арка Главного штаба. Ничего я не видел прекраснее. — Мощно! — изрекает кто-то за нашей спиной. Я не терплю этого глупого, обрубленного словечка. Но на этот раз оно кстати. Лучше не скажешь. На Невском на каждом шагу по кинотеатру. Но разве можно запрятаться в душный зал в такой солнечный день, когда ты видишь незнакомых людей — ленинградцев и гадаешь, кто из них уцелел от блокады, от тех страшных дней и ночей, о которых рассказывал дед? Замерзшие корабли и подводные лодки стояли во льду, по перекинутым на набережные сходням матросы и офицеры сходили на берег, к мертвым домам, к мертвым людям, заснувшим в сугробах. И делились с живыми своим скудным пайком... Наверняка пережил блокаду вот этот старик, что идет нам навстречу. Он еле-еле плетется, тяжело опираясь на палку. — Ну, как вам понравился Ленинград? — спрашивает Сергей Сергеевич, когда мы приходим в училище. Математик сегодня дежурит и рад, что вернулись все вовремя и все обошлось без чепе.
НЕЛЕГКО БЫТЬ КОМСОРГОМ
Легче всего признать свои ошибки или осудить гневно чужие. Для этого нужно, чтобы хорошо был подвешен язык. Самохвалов — «правильный человек». Доносов, как Шиллер, писать он не будет. Бегать с доносами, как Мельгунов, тоже не станет. Для преподавателей он удобен — пусть себе разглагольствует; кто хочет — пусть слушает, кто не хочет — не слушай. А до двоек Самохвалов себя не допустит. Он зубрила. И заучивает уроки, как речи. Пятерки ему обеспечены. Правильный человек. На самом деле все гораздо сложнее. Среди нас есть и лодыри и тунеядцы, которых избаловали родители. Им прощались в гражданской школе и двойки. Здесь двойки им не простятся. И Валерка, заработавший двойку у преподавательницы истории Агнии Петровны, заслужил ее полностью. И, когда он стал плакаться, я напомнил ему, что он все же Коровин. — Первый...— напомнил он с ехидной улыбочкой.
Преподаватель истории Тамара Павловна Булгакова во время занятий с воспитанниками училища. 1965 г. .
— Да. Тем более. Второму было бы простительнее. А что скажет дядя Андрей? — Андрей не узнает. — Докатишься, что узнает. — Это ты меня как комсорг запугиваешь? Или как родственник? — По родственным чувствам поблажек не жди. — Угрожаешь? — Агния Петровна от тебя не отстанет. — А ну ее... На другой день Валерий стоял у доски, как баран, на уроке Сергея Сергеевича, Было страшно обидно, что он огорчил ветерана-нахимовца. — В наше время так не позорились! — сказал огорченно преподаватель. — Все тычут нас своим временем! — проворчал Валерий.— Чем оно было лучше, ваше-то время? — Ах, вы еще и грубите?.. И двойка была ему выдана.
Учитель математики Борис Федорович Блошкин (сидит второй слева) с нахимовцами, ставшими командирами кораблей, учеными.
"ЗЛОЙ ПЕРИСКОП"
Официальный журнал, издававшийся в училище, был таким же «правильным», как Самохвалов. Авторы, грубо говоря, «тянули резину», приспосабливая к внутреннему положению Нахимовской нашей республики передовые статьи из всех ленинградских газет. Не стеснялись: если речь шла о совнархозе, совнархоз заменяли училищем, без зазрения совести переписывая чужие труды и воруя мысли. И поэтому, когда Вадим предложил издавать свой, независимый классный журнал, почти весь класс встрепенулся: талантов хватало. Вадима избрали редактором. Я вошел в редколлегию. Решили, что журнал будет сатирический и критический. Поскольку он выходить будет без участия начальства, наши Гоголи и Щедрины могут развернуться вовсю. Название журнала? Предложили: «Перископ». Потом уточнили: «Злой перископ». Все видит, все подмечает. Будем, как Маяковский, кричать во весь голос. Аркашка Тарлецкий принес рисунок обложки. Перископ улыбается. И перископ злится. Здорово! Поэты приносят стихи. Критические, сатирические, но есть среди них и лирические. Как с ними быть? Не помещать? Но стихи все о море. А море не предмет для сатиры. О море нужно говорить с уважением. Море нужно любить. И для моря мы делаем исключение, тем более что стихи неплохие. Они искренние, а это самое главное.
В нашей жизни есть над чем посмеяться. Очень смешной рассказ написал Вадим: «Влюбленный простак». Из действительной жизни. Валерий сказал мне небрежно: — У меня есть повестушка о нашей жизни. Ее в «Юность» просят. Но, так и быть, печатай в «Злом перископе». Кстати, у моего дружка сестра машинистка, она сможет печатать и наш журнал на машинке. — Какие же у тебя в Ленинграде дружки? — Обзавелся. Я вспомнил «компашку». Неужели и здесь? Так вот почему он двойки хватает! Развлекается на стороне... Валеркина повесть называлась «Среди бурного моря». Подразумевалось море житейское. Ай да Валерка! Повестушка была и критической, и сатирической. В ней все высмеивалось с лихостью чрезвычайной. Досталось всем: одноклассникам, преподавателям, воспитателям, девчонкам, задирающим нос. А главное — под прозрачными псевдонимами всех можно было узнать: и Вадима, и Самохвалова, и меня, и преподавателей, и адмирала. Особенно зло был описан наш воспитатель Кирсанов, под кличкой «Строгач». Кирсанов, раскусив, что мы за «милые мальчики», иногда перебарщивал. Мы его разочаровали. И он за свое разочарование мстил. Герой повести Калерий Воронин на слова «Строгача»: «Мы за вас воевали и выиграли войну» — отвечал смело: «...А вы не за нас воевали. Нас и в живых вовсе не было». Воспитатель ставил ему за поведение двойку (чего в самом деле не было). Правда, мне показалось, что не везде Валерка владеет родным языком, но править он себя не позволил: — Меня и в газете не правят. Да что ты, Максим?!
Журнал наш родился и имел бурный успех. Его все читали (он был размножен в десяти экземплярах). Каким-то путем раздобыли один экземпляр преподаватели, тоже читали. А Валерий похвастался, что другой экземпляр из рук в руки передается за стенами училища — машинистка раззвонила знакомым о нашей смелой сатире. Последним, как водится, узнал о журнале заменявший больного Кирсанова майор Ермаков. — Подпольное издание! До чего докатились!..— разносил он наш класс. Мы струхнули. Словечко «подпольное» пришлось нам не по вкусу. Мы и не предполагали, что наши благие намерения могут быть так истолкованы. Я спохватился: тут что-то не так. Сплоховали! Нам мерещилось строжайшее расследование, вызов к начальству, страшные кары, может быть исключение из училища... Мы, по правде сказать, духом пали. Вот как все обернулось! — Что ж теперь будет, а?— переживал Вадим. — Честное слово, не знаю. Но какой же у нас подпольный журнал, если там подписано: «Главный редактор В.Куликов»? — Вот редактора и потреплют...— ухмыльнулся Самохвалов. Мы ждали возмездия, а его все не было: майор Ермаков онемел. Командир роты Бунчиков говорил с нами как ни в чем не бывало, ни словом не обмолвился о журнале. Когда наконец через несколько дней нас позвали к начальнику политотдела, мы, честное комсомольское, облегченно вздохнули.
***
Из коллекции В.Грабаря
Начальник политотдела сидит за столом у окна в своем крохотном кабинетике. Тут же майор Ермаков — злой-презлой. — Ну-с, товарищи редакторы сатирического и критического журнала «Злой перископ», ознакомился я с вашим творчеством,— говорит начальник политотдела. — С подпольным творчеством! — вгрызается Ермаков. — Ну, почему же с подпольным? Я криминала не вижу. А вот вы, Куликов и Коровин-второй, тем, что не пришли, не сказали, что собираетесь выпускать новый журнал, ввергли в ужас майора. Он узрел в нем нелегальное издание... Я не критик, я только читатель. Подробного разбора от меня не услышите. Скажу только, я бы предпочел, чтобы наши молодые таланты учились у Пушкина. Ведь никогда бы не написал ничего подобного Пушкин. И Алексей Алексеевич цитирует:
Глядим порою мы с участьем На этот нужный тарарам И собираем крохи счастья, Едва проснувшись по утрам,
Из коллекции В.Грабаря
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Л-3 была счастливее. Но новых испытаний, коварных неожиданностей её экипажу выпало в море немало. Ещё на пути от Кронштадта к Лавенсари, недалеко от острова Сескар, лодку пытались атаковать прорвавшиеся сюда вражеские торпедные катера. Л-3, конечно, сопровождали сторожевые катера, но в бой вступили и лодочные комендоры. Катера противника были отогнаны. А за Гогландом, в опасном районе банки Кальбодагрунд, где уже случались серьёзные неприятности с другими подлодками, Л-3 задела антенну противолодочной мины. Взрыв, однако, произошёл не слишком близко, и больших повреждений лодка не получила. Особенностью этого похода Л-3 было то, что капитан 2-го ранга Грищенко имел приказ выставить мины в разных районах моря. Такое задание дал штаб флота, а смысл его заключался в том, чтобы и в наступавшее зимнее время, когда наших лодок в море не будет, препятствовать перевозкам противника. Первую минную банку Грищенко поставил в районе островного маяка Утэ, уточнив двухдневными скрытными наблюдениями, где именно проходят теперь морские конвои. Вторая банка выставлялась за сотни миль отсюда — на подступах к Мемелю. А последние мины предназначались для неприятельских фарватеров близ Либавы. В том же районе, на прибрежных коммуникациях у Мемеля, Либавы и Виндавы, командир Л-3 искал цели для своих торпед. Одна из предпринятых тут атак едва не кончилась для лодки трагически и поставила её в трудное положение на весь остаток похода. Встреча с крупным конвоем противника произошла ночью невдалеке от всё того же мыса Акменьрагс, в районе которого наши лодки уже не раз перехватывали врага. Над морем светила луна, и Грищенко не счёл возможным атаковать, как обычно делается ночью, из надводного положения. Тем более что намеревался для сокращения дистанции залпа прорваться за линию корабельного охранения. Пётр Денисович одним из первых стал пользоваться при торпедных атаках данными гидроакустики. Акустик Л-3 Дмитрий Жеведь, кавалер ордена Ленина, славился на всю бригаду. И сейчас командир тоже ориентировался по данным гидроакустики, сближаясь с целью на глубине ниже перископной. Но внутри конвоя акустику мешали шумы нескольких судов, и перед залпом потребовалось подвсплыть под перископ для проверки расчётов. Оказавшись при этом рядом с одним из транспортов, лодка непредвиденно попала под таранный удар. Всё могло кончиться гораздо хуже. Удар пришёлся на массивную перископную тумбу. Командира, прильнувшего к окуляру, как рассказывал он потом, «словно дубинкой по голове», и он упал на настил боевой рубки, ненадолго потеряв сознание. Атака, конечно, сорвалась, но противник, по-видимому, не заметил лодки, никто её не преследовал. А оба перископа вышли из строя. Один из них, командирский, отогнуло вправо на 90 градусов.
Подводная лодка Л-3 вернулась в Кронштадт с погнутыми перископами
Флагманский штурман 2-го дивизиона Н.Н.Настай
Словом, Л-3, как подводный корабль, ослепла. А до Лавенсари было без малого 400 миль, из которых большую часть надо было пройти под водой, не имея возможности проверять счисление пути по недоступным без перископа ориентирам. В этом походе участвовал (весьма кстати!) штурман 2-го дивизиона капитан-лейтенант Н.Н.Настай. Ему и штурману лодки старшему лейтенанту А.И.Петрову пришлось решать сложнейшую навигационную задачу. К чести штурманов и командира, решавшего эту задачу вместе с ними, надо сказать, что они показали очень высокий класс кораблевождения. Лодка благополучно форсировала Финский залив. После четырёх суток движения по счислению Л-3 подошла к точке встречи с нашими катерами с невязкой, не превышающей двух с небольшим миль. Потом начали поступать сведения о «работе» выставленных лодкой мин. Уже в день её возвращения в Кронштадт (мы узнали об этом, конечно, не сразу) на минах, выставленных близ острова Утэ, подорвался и затонул крупный транспорт «Гинденбург», а затем и другой — «Вольфрам». На минную банку у Либавы наскочил и погиб транспорт «Остланд». Позже, зимой, на минах Л-3 подорвались ещё три транспортных судна и немецкая подлодка U-416. Столь высокой результативности минных постановок в боевой практике бригады ещё не бывало. Когда комбриг в моём присутствии слушал доклад Грищенко об этом походе, вдруг выяснилось (Пётр Денисович счёл необходимым об этом упомянуть), что политработник лодки старший политрук М.Ф.Долматов в море упрекнул командира в недостаточной боевой активности и чуть ли не в трусости. И вот в связи с чем. После того, как Л-3 перешла из северной части Балтики к побережью Латвии, Долматов стал предлагать, чтобы лодка, всплыв, произвела артилерийский огневой налёт на Либаву. Грищенко же это отверг.
Пётр Денисович Грищенко с политруком М.Ф.Долматовым. Слева старшины Н.Ф.Миронов и П.А.Еремеев, справа — Ф.А.Волынкин и В.Ф.Бондарев
— Как-как? Всплыть, чтобы обстрелять Либаву? — переспросил комбриг, удостоверяясь, правильно ли понял услышанное. Командир лодки подтвердил, что именно на этом настаивал Долматов. Артиллерия на «Ленинцах» довольно мощная. Но лодка успела бы дать лишь несколько залпов, которые могли, конечно, что-то повредить в порту или в городе, могли ненадолго привести гитлеровцев в смятение. Однако какой ценой? На преследование показавшей себя подлодки были бы немедленно брошены все имевшиеся в этом районе противолодочные силы, прежде всего, — авиация. И если бы даже лодке посчастливилось уцелеть, что представлялось маловероятным, то ей уж никак не удалось бы сделать всё то, что она тут сделала, нанеся врагу гораздо больший урон, чем мог бы нанести короткий демонстративный артобстрел. Предложение об огневом налёте на Либаву было настолько несостоятельным, что на разборе похода его вообще не касались, щадя репутацию самого Долматова. Иначе пришлось бы, наверное, вспомнить, что раньше он же (и тогда ещё не замполит, а военком, облечённый «по сути дела» равными с командиром правами), возражал против использования осваивавшегося в бригаде метода залповой стрельбы с временными интервалами, требуя от Грищенко «бить не по площадям, а по врагу…» Что и говорить, трудно командиру, если нет согласия между ним и политработником корабля. Но хочется подчеркнуть, что не бывало этого согласия чрезвычайно редко. Характерным, типичным было, наоборот, глубокое взаимопонимание. И хотя, конечно, очень важно, чтобы политработник хорошо знал специфику подводной службы, возможности своего корабля, командиры обычно быстро срабатывались даже с комиссарами, пришедшими из сухопутных войск.
Заместитель командира подводной лодки «Лембит» по политчасти П.П.Иванов (фото 1943 года)
Я уже говорил о старшем политруке П.П.Иванове, который пришёл на «Лембит» в армейских галифе и быстро стал душой экипажа. Когда он впоследствии был назначен с повышением в морскую пехоту, об этом все жалели, а командир лодки, кажется, больше всех. Так что всё зависело от того, что за человек, назначенный на подводную лодку политработник. Ну а замполита Л-3 пришлось тогда перевести на другую лодку, а потом он вообще ушёл из подплава.
Командиры «Малюток». Слева направо: П.А.Сидоренко, Н.В.Дьяков, П.В.Рубан, В.С.Урбан, Н.И.Карташёв, Л.Н.Костылёв, С.Я.Катков. К.С.Кочетков. Кронштадт, осень 1942 года
«Малютки» третьего эшелона
К рассказу о третьем эшелоне надо добавить несколько слов о «Малютках». Они, как и раньше, действовали в пределах Финского залива, выполняя в основном разведывательные задания. Разведка велась «Малютками» до самого конца кампании и не только в интересах нашей бригады. В ноябре подлодка М-96 капитан-лейтенанта А.И.Маринеско (в походе участвовал и командир дивизиона капитан 3-го ранга П.А.Сидоренко) высаживала разведгруппу на побережье оккупированной гитлеровцами Эстонии, а потом, когда разведчики сделали своё дело, приняла их на борт в условленном месте и доставила в Кронштадт.
Краткие итоги кампании 1942 года
К исходу ноября, когда большую часть Финского залива сковало льдом, наших подводных лодок за его пределами уже не было. Кроме тех, которые остались на дне Балтики навсегда. Кампания 1942 года, проходившая в беспримерно тяжёлых условиях, ознаменовалась высокой боевой активностью подводников. Е сли же говорить о результатах этой активности, то за лето и осень (по данным, полностью подтверждённым) было потоплено 40 транспортных судов противника и четыре повреждено, а ещё 13 транспортов потоплены предположительно. Чтобы представить, что это значило, следует помнить: атаковались, как правило, суда, следовавшие к фронту. Многие из них везли боеприпасы и боевую технику, горючее, живую силу. А на борту одного транспорта могут находиться тысячи тонн снарядов, мин, бомб, крупная воинская часть или равночисленное маршевое пополнение. Расчёты гитлеровского командования на то, что Балтика станет для Германии внутренним водным бассейном, позволяющим спокойно и беспрепятственно осуществлять воинские перевозки, были ещё раз сорваны. Всех мер и средств, которыми враг пытался воспрепятствовать выходу наших подлодок из Финского залива, оказалось для этого недостаточно. Под ударами наших подлодок находилась не только вся система морских перевозок, питающих сухопутный фронт. Проникая за Борнхольм, в предпроливную зону, они стали угрожать водному сообщению и паромным переправам в немецких тылах, не давали противнику чувствовать себя в безопасности в Данцигской бухте, где проводились испытания и боевая подготовка германских подводных лодок. Не обольщаясь достигнутым (успехи, очевидно, могли быть и более значительными), мы имели право сказать себе, что со времени прошлой кампании кое-чему научились. Возросло тактическое мастерство командиров. Многое дали переход от прежних ограниченных позиций в море к крейсерству в назначаемых лодкам обширных районах и освоение более эффективного метода торпедной стрельбы. Улучшилось, думается, и боевое управление лодками в море, быстро стали доходить до них данные разведки. Этому способствовало то, что в ходе кампании на лодках начали появляться выдвижные антенны, монтируемые на зенитных перископах. Они позволяли принимать радиограммы под водой, на перископной глубине. Пошли на пользу и другие технические новшества. Сколько раз бывало в первые месяцы войны, что на подводной лодке, вынужденной затаиться на грунте, пока не уйдут подкарауливающие её вражеские катера, не решались включить производящую шум систему регенерации воздуха, и люди в отсеках почти задыхались. Теперь же мы имели на вооружении новые регенерационные установки, которые работали практически бесшумно и вместе с тем обеспечивали лодке возможность дольше находиться под водой. О создававшихся и осваиваемых новых средствах защиты от мин я уже говорил. Пусть и несовершенные, они помогали преодолевать вражеские заграждения. «Балтика остаётся нашей!» — так, в трёх словах, помню, охарактеризовал обстановку кто-то из подводников, выступая на митинге, посвящённом возвращению одной из последних лодок третьего эшелона. Эти слова выражали то, что стояло за цифровыми итогами боевых действий подводников, и было важнее всяких цифр. Врагу не удалось и во второе военное лето вытеснить наш флот с балтийских просторов. Непосредственно прикрывая Ленинград мощной артиллерией надводных кораблей, Краснознамённый Балтийский флот на всём морском театре наносил врагу удары своими подлодками. Давалось это, как читатель уже знает, нелегко и обходилось недёшево. Наши потери, существенно сократившиеся в середине кампании, вновь резко возросли осенью. Мы сознавали, что, уделяя много внимания минной опасности как главной, в какой-то момент недооценили угрозу со стороны подводных лодок врага, которые он начал активнейше использовать против наших лодок. Из походов сорок второго года предстояло извлечь и другие уроки. Их опыт нуждался в глубоком изучении и осмыслении. Подводные лодки возвращались в Ленинград, остававшийся во вражеском кольце, в осаде, под обстрелом немецкой артиллерии. Лодки разводились по заводским ковшам, рассредоточивались у невских набережных. Нас ждала новая блокадная зима, заполненная ремонтной страдой и подготовкой к походам будущего лета.
Средняя подводная лодка девятой серии («Сталинец»)
Глава десятая
ПРЕДЕЛЫ ВОЗМОЖНОГО
Прорыв блокады Ленинграда
Эта вторая блокадная зима всё-таки была уже с самого начала не такой, как первая. Ленинград иначе жил, иначе выглядел, многое изменилось к лучшему. Улицы, правда, оставались малолюдными. На лето 1942 года ещё сотни тысяч человек были эвакуированы в глубь страны, но люди стали заметно бодрее. Давно уже ходили трамваи. Получили электроэнергию и жилые дома. Она подавалась по кабелю, проложенному по дну Ладожского озера. Параллельно с ним протянулся подводный трубопровод, по которому поступало горючее, в том числе и для флота. Интенсивно шли, как ни пыталась вражеская авиация их срывать, перевозки через Ладогу грузов, которые зимой вновь приняла на себя ледовая автотрасса.
Дорога Жизни 1943 года. Машины шли ночью сплошной колонной
Окружение и разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом обозначили долгожданный перелом в ходе войны. Всё чаще мы слышали экстренные сообщения «В последний час», передававшиеся обычно поздно ночью, о новых победах Красной Армии. Эти известия поднимали дух у людей, как ничто другое. Мы знали, что готовится наступательная операция и под Ленинградом.
Эсминец «Опытный» ведёт артиллерийский огонь главным калибром по позициям немцев на Пулковских высотах. Ленинград, январь 1943 года
22 января 1943 года ударные группировки Ленинградского и Волховского фронтов (их поддерживали огнём также и стоявшие на Неве корабли и флотские береговые батареи) двинулись навстречу друг другу и после шести дней тяжёлых боёв сомкнулись южнее Ладоги. От врага была очищена неширокая полоса суши, освобождён Шлиссельбург. Сильное сопротивление противника, подтянувшего резервы, не дало наступлению развиваться, однако цель операции была достигнута, — блокада Ленинграда прорвана. По пробитому коридору быстро проложили железнодорожную ветку, и в начале февраля в Ленинград пришёл первый почти за полтора года поезд с Большой земли. На других участках Ленинградского фронта положение не изменилось. Город оставался осаждённым, его по-прежнему могла обстреливать вражеская артиллерия. Но отпала висевшая над Ленинградом угроза соединения немецких и финских войск восточнее Ладоги, что означало бы конец ладожской Дороги Жизни. А появившийся «локтевой» контакт между Ленинградским и Волховским фронтами, восстановление сухопутного сообщения с тылом, со всей страной, придавали обороне города большую устойчивость и надёжность. И это сознавал каждый.
Встреча наступающих войск Ленинградского и Волховского фронтов, прорвавших блокаду Ленинграда. Конец января 1943 года
После прорыва блокады стали ощутимо улучшаться продовольственное и материально-техническое снабжение. Возрастали производственные возможности предприятий, что не замедлило сказаться на ремонте подводных лодок и достройке новых. Жизнь пошла веселее.
Прорыв блокады Ленинграда и восстановление железнодорожного сообщения города с Большой землёй. Январь 1943 года
Четвёртый за войну комбриг
В середине зимы ещё раз сменился командир нашей бригады. Военный совет решил вернуть капитана 1-го ранга А.М.Стеценко в штаб флота, на прежнюю его должность начальника отдела подводного плавания, одно время практически не существовавшую. А новым командиром бригады подлодок, четвёртым с начала войны, был назначен капитан 1-го ранга С.Б.Верховский. Прибыл он к нам в сухопутной общевойсковой форме прямо с Карельского фронта, где в последнее время командовал морской стрелковой бригадой, укомплектованной тихоокеанцами. Я знал Сергея Борисовича Верховского по Дальнему Востоку. В своё время мы оба командовали «Щуками» одного соединения. А в конце тридцатых годов, когда меня послали в академию, он принял одну из тихоокеанских бригад подводных лодок. Это был человек решительный, волевого склада, с немалым командирским опытом. Но, воюя на сухопутье, он, естественно, не мог быть знаком с тем, чему научили подводников две боевые кампании. Да и Балтийский морской театр он знал мало, тем более тогдашнюю обстановку на нём.
Четвёртый с начала войны командир бригады подводных лодок Сергей Борисович Верховский
Словом, осваиваться в должности ему было нелегко. Андрей Митрофанович Стеценко и я старались помочь новому комбригу войти в курс дел, познакомиться с условиями боевых действий на Балтике. Служебные отношения с капитаном 1-го ранга Верховским сложились у меня вполне нормально, но той товарищеской близости, какая возникала в общении с прежними комбригами, между нами не было. Верховский никогда не обращался ко мне по имени-отчеству, и я при любых обстоятельствах называл его не иначе как «товарищ комбриг». Делу это, впрочем, не мешало.
Освоение бесценного опыта
Все подлодки, готовившиеся к кампании, проходили ремонт. На некоторых, получивших серьёзные боевые повреждения, его объём был очень значительным. Хотя заводы стали оживать, большая часть работ всё ещё выполнялась экипажами подводных лодок. На каждой ремонтирующейся подлодке механизмы и приборы ставились на резиновые прокладки-амортизаторы, если это не было сделано раньше. Амортизаторы, как уже показал опыт, неплохо защищали технику от сотрясений при взрывах за бортом, а также приглушали корабельные шумы. Первые амортизаторы изготовлялись в мастерских плавбазы «Иртыш», а потом это делалось и на заводах. К началу планомерной зимней учёбы по специальности, для которой, как и раньше, выделялись особые дни, и теперь больше, чем в прошлую зиму, стало прибывать пополнение — выпускники Учебного отряда подводного плавания, эвакуированного в Махачкалу. Они должны были ещё многое узнать и освоить, чтобы стать настоящими подводниками. Когда приходится теперь слышать или читать об уродливых явлениях в жизни армии и флота, связанных с понятием «дедовщины», я вновь вспоминаю, как радушно встречали старослужащие моряки нашей бригады пополнение, как помогали молодым освоиться и в кубриках плавбаз, и на подлодках. Разумеется, старшина или матрос, побывавший в боевых походах, заслуживший уже орден, а то и два, не мог не гордиться этим, не сознавать своего превосходства над новичком — «салажёнком». Но при всём этом отношение ветеранов к младшим товарищам было братским, точнее не скажешь. К ним, конечно же, проявлялась, и не только их прямыми начальниками, высокая требовательность, но в не меньшей мере по отношению к ним проявлялись и забота, и уважение. Молодым сразу давали понять, что в них видят полноправных членов экипажей, и что все кровно заинтересованы, чтобы они стали таковыми, как можно скорее. Никаких проблем, касающихся отношений между «стариками» и «молодыми», у нас не возникало. Если бы дело обстояло иначе, то, убеждён, мы просто не смогли бы при всех перемещениях личного состава (бывалые моряки нужны были, например, на новых, ещё не плававших лодках) сохранить сплочённость и слаженность экипажей, в которых люди наперечёт, и каждый должен быть способен сделать всё мыслимое и немыслимое для боевого успеха, а в иные минуты — для спасения корабля. Молодых приобщали к традициям соединения, дивизиона, своей подводной лодки. Краснофлотцев, впервые вступивших на её палубу, подводили к «Звезде Побед» на рубке. И потом новички узнавали, как была достигнута каждая из них и что сделали для этого их предшественники по боевым постам. В учёбе подводников использовалось всё, чем обогатилась бригада за прошлую зиму. Действовали кабинет торпедной стрельбы и кабинет гидроакустики на «Иртыше», весь личный состав вновь пропускался через водолазную башню. В тренировки по борьбе за живучесть, на которых отрабатывались навыки действий и в воде, и в темноте, вводилось всё самое поучительное из практики устранения боевых повреждений в походах минувшего года. Можно уверенно сказать, что накануне новой кампании бригада располагала кадрами подводников всех служебных категорий, подготовленными лучше, чем когда-либо с начала войны.
Перемещения офицерского состава
Многие помощники командиров были способны самостоятельно командовать подводными кораблями. Когда перевели в штаб флота капитана 2-го ранга П.Д.Грищенко, гвардейскую подводную лодку Л-3, которой он командовал две боевые кампании, без колебаний вверили его старпому капитану 3-го ранга В.К.Коновалову.
Новый командир подводной лодки Л-3 Владимир Константинович Коновалов
Перемещения коснулись и штаба бригады. В штаб флота был переведён наш старший оператор А.Н.Тюренков, надёжнейший мой помощник с первых дней войны. Инициативного и предприимчивого флагманского минёра С.Е.Иодковского отозвали в Москву, и вскоре он вошёл в состав советской военной миссии в Великобритании. С.Е.Иодковского сменил его помощник капитан-лейтенант А.А.Гусев, но быть флагмином ему суждено было недолго. Вместе с флагманским артиллеристом капитан-лейтенантом В.П.Курошем А.А.Гусев попал под разрыв немецкого снаряда на одной из невских набережных, когда они возвращались на КП после проверки стоявших в том районе подлодок. После этого флагмином штаба назначили минного специалиста одного из дивизионов капитан-лейтенанта П.В.Беспалова, а новым флагартом — капитан-лейтенанта Н.В.Дутикова. Последний был из надводников, командовал артиллерийской боевой частью эсминца «Гордый», подорвавшегося на минном заграждении у острова Кэри, где погибли и две подлодки Л-2 и М-98. Об этом я рассказывал. В ту ноябрьскую ночь шлюпку, на которой находился Дутиков с группой моряков эсминца, отнесло в сторону от других наших кораблей, но они дошли под парусом и на вёслах до Гогланда. Воюя потом в морской пехоте, Дутиков стремился вернуться на корабли и получил назначение на подводные лодки. Прискорбный случай, когда погибли Гусев и Курош, даёт представление о том, какова была обстановка в Ленинграде и после прорыва блокады. По-прежнему попадали люди под разрывы снарядов и на улицах Кронштадта. Но не было больше такого, как в прошлую зиму, когда ленинградцев косила от голода дистрофия. Уже как кошмарный сон вспоминалось, что год назад, отправившись навестить родственников старого товарища по Дальнему Востоку, я натыкался на Марсовом поле на занесённые снегом замёрзшие человеческие тела. Как и все ленинградцы, совсем иначе выглядели теперь наши подводники. У медиков бригады уже не было таких тревог за здоровье личного состава, как в прошлую зиму. Люди успели окрепнуть.
Введение погонов и офицерских званий
И всех как-то подтянули введённые вскоре после прорыва блокады погоны: в сухопутных частях — полевые, защитного цвета, а на кораблях — золотистые. Вслед за погонами вернулось в воинский обиход понятие «офицер», не признававшееся в наших Вооруженных Силах со времени революции. Той весной оно было узаконено для всего командного состава. Стали возрождаться на новой, конечно, основе представления об офицерском достоинстве, офицерском долге и чести, имевшие глубокие исторические корни. Рядовые флота официально продолжали именоваться краснофлотцами, но старинное корабельное звание матрос (вновь вошедшее в уставы только после войны) постепенно утверждалось в правах самой жизнью. Освящённое боевыми и революционными традициями флота, силу которых дала ощутить война, звание матрос импонировало морякам. Как и в прошлом году, весна не для всех балтийцев означала скорый выход в море вслед за ледоходом. Но подводники знали, что уж они-то в базах не застоятся. Не хочется говорить общих слов о том, как наши люди рвались в море, где ждало их столько опасностей. Скажу лишь об одном человеке, настроение и стремление которого разделялись очень многими. Читатель, наверное, помнит, как во время прорыва флота из Т аллина осенью сорок первого подорвалась на мине подводная лодка С-5, на которой чуть не погиб наш комбриг Н.П.Египко. В числе спасшихся был и командир лодки капитан-лейтенант Александр Аркадьевич Бащенко, которого после этого назначили командиром плавбазы «Смольный». Он безупречно исполнял свои обязанности. При полной неподвижности плавбазы они заключались главным образом в хозяйственном обеспечении подлодок. Но он страдал душою, неловко чувствовал себя перед товарищами, ибо был истинным командиром-подводником.
Командующий Балтийским флотом адмирал В.Ф.Трибуц вручил гвардейский флаг экипажу подводной лодки Щ-303. Кронштадт, март 1943 года
Гвардейский флаг подводной лодки Щ-303. Хранится в Центральном Военно-Морском музее
Бащенко неоднократно ставил вопрос о возвращении его на плавающие лодки, не давал нам забыть, что к «спокойной» должности привыкать не хочет и ждёт перемен в своей судьбе. После того, как перевели на Северный флот командира С-12 капитана 2-го ранга В.А.Тураева, Бащенко, теперь уже капитан 3-го ранга, вступил в командование этой лодкой. И задолго до того, как можно было начать выходы в море, он доложил о готовности своего корабля.
Минная опасность ещё больше усилилась
На исходе зимы и весной 1943 года, после великой Сталинградской победы и очищения от фашистских оккупантов Северного Кавказа, после того, как были уже освобождены Краснодар и Ростов-на-Дону, Курск и Харьков, и прорвана, хотя и не снята, блокада Ленинграда, все мы жили ожиданием новых больших военных событий. Наступившее на фронтах относительное затишье воспринималось, как предгрозовое. Твёрдо верилось, — врагу больше не повернуть в свою пользу общий ход войны. Не приходилось, однако, сомневаться, что гитлеровцы ещё очень сильны, и никакие победы не дадутся нам легко. Под Ленинградом противник по-прежнему держал крупную группировку войск и явно ещё не отказался от планов захвата города. А на море немецкое командование, следовало полагать, не смирилось с тем, что созданные им заграждения оказались преодолимыми для наших подводных лодок, и должно было попытаться ещё более их усилить. Но насколько сложной станет обстановка в Финском заливе, мы всё-таки в полной мере не представляли. О вражеских минах, об их устройстве и действии мы знали уже много, можно сказать, почти всё. Загадки, тайны, связанные с этим оружием, успели проясниться. Имелся богатый собственный опыт форсирования заграждений. И очень помог нам минно-торпедный испытательный полигон, где самоотверженно, рискуя жизнью, раскрывали секреты неприятельских боевых средств. Существовал уже справочник, содержавший сведения о гальваноударных, антенных, магнитных и акустических минах всех типов, применённых противником в Финском заливе с начала войны. Это было существенное подспорье при выборе тактики форсирования минных заграждений. Но заграждения, знакомые по прошлой кампании, не могли остаться неизменными, следовало ожидать, что они и расширятся, и уплотнятся. А вскоре стало ясно, что противник уделяет особое внимание установке противолодочных сетей. С ними подводники Балтики, как знает читатель, уже встречались, но пока лишь на отдельных участках залива, которые можно было обойти. И, конечно, возникали тревожные мысли: а что, если врагу удастся перекрыть сетями все доступные нам фарватеры? Ранней весной, когда восточную часть залива ещё сковывали льды, воздушная разведка обнаружила, что противник уже ведёт работы на противолодочном рубеже, пересекавшем залив между мысом Порккалан-Калбода на северном берегу и островом Нарген близ южного. Этот рубеж, расположенный западнее Гогландского, начал создаваться гитлеровцами ещё в 1942 году, и вот они взялись усиливать его. Экипажи 15-го отдельного разведывательного авиаполка продолжали наблюдение за тем районом, производили аэрофотосъёмку. Именно этот полк доставлял нам важнейшие сведения об обстановке в заливе. Его командира майора Ф.А.Усачёва подводники считали своим старым другом. В апреле мы располагали снимками, на которых отчётливо просматривались два ряда буйков, — несомненный признак поставленных сетевых заграждений. Видны были и катера, очевидно, нёсшие дозор.
В один из осенних дней 1971 года в Министерство обороны СССР из Министерства иностранных дел СССР поступил запрос: не находится ли какая-либо советская подводная лодка в таком-то районе Японского моря и не было каких-либо с ней неприятностей такого-то числа? Маршал Советского Союза А.Гречко — бывший тогда министр обороны СССР — немедленно запросил об этом бывшего в то время Главнокомандующего ВМФ СССР Адмирала Флота Советского Союза С. Горшкова. Дело в том, что по донесению одного из рыболовецких судов Японии в этом районе моря оно столкнулось с неизвестным судном, предположительно советской подводной лодкой. Лодка, по донесению японца, после столкновения погрузилась, возможно, затонула.
Министр Обороны Маршал Советского Союза А.А.Гречко и Главнокомандующий ВМФ Адмирал флота С.Г.Горшков среди офицеров Краснознаменного тихоокеанского Флота.
Адмирал Горшков честно доложил министру, что действительно в этом районе Японского моря имело место столкновение подводной лодки ТОФ «К-126», под командованием капитана 2 ранга Р.В.Рыжикова, с японским рыболовным судном. Подводная лодка следовала в район несения боевой службы. По донесению командира лодка повреждений, мешающих ей выполнять задачу, не имеет и несет службу в назначенном районе. Маршал пришел в ярость и приказал немедленно возвратить лодку в базу, а командира примерно наказать. Представление к присвоению этому командиру звания «капитан 1 ранга» он лично разорвал. «Вам — морякам уже в море тесно стало!» — в сердцах крикнул он. Лодка была возвращена, а МИД СССР сделал заявление для Японии и всего мира, что в указанном районе советских подводных лодок не было и нет. Аналогичное заявление сделали и США. Небольшая пикантная подробность. Офицер Главного штаба ВМФ, составлявший официальный доклад министру, не заметил, что в документе машинистка не полностью указала звание министра: к слову «Маршалу» она не допечатала слов «Советского Союза». Не заметили этой описки ни начальник Главного штаба ВМФ, ни сам главком (вероятно в спешке). Однако эту ошибку заметили в канцелярии МО СССР. Офицер был снят с занимаемой должности и назначен с понижением. Такой вот «снежный ком» получился.
Тяжелые мысли
. Выражаясь сухим военным языком - одиннадцать тридцать. «Наверху» — то есть на поверхности моря, судя по наблюдениям в перископ, при последнем подвсплытии на очередной сеанс связи, «божья благодать» — штиль, ясное осеннее небо, конец октября, середина осени, а впечатление такое, что «на дворе» середина лета... Подводное положение. В отсеках на боевых постах только вахта. Все остальные, то есть «подвахтенные», отдыхают после трудовой ночи. В центральном посту вахтенный офицер и вахтенный механик. «Командирскую» вахту несет, сидя на разножке, мой старший помощник. Подводная лодка «К-126» Краснознаменного Тихоокеанского флота, выполняя приказание министра обороны, досрочно возвращается из района патрулирования на боевой службе в базу, в одну из бухт Приморья. Режим движения обычный: ночью, если позволяет погода, на перископной глубине, производя зарядку аккумуляторной батареи под РДП. Дело в том, что хотя «К-126» и грозный ракетоносец, способный разнести в пух и прах стратегические объекты «вероятного противника», а заодно и, для примера, половину такого города как Сан-Франциско, лодка эта дизель-электрическая, «ныряющая», то есть вынужденная практически ежесуточно всплывать для пополнения энергоресурсов. Днем, соблюдая максимальную скрытность, такая лодка движется под водой на электромоторах. Сейчас день и мне, командиру этой лодки, традиционно положено отсыпаться после требующей особой бдительности «командирской» вахты, о плюсах и минусах которой я уже писал.
Увы, сон не идет. Я уже битый час ворочаюсь на своем узком диванчике-койке в крошечной каюте. Заснуть не дают тяжелые мысли о случившемся. Еще и еще раз прокручиваю в сознании свои действия, грубые ошибки, которые несколько дней назад могли привести к гибели корабля и его экипажа, а значит и моей персональной гибели... Пытаюсь связать свои правильные и неправильные действия с событиями, предшествующими выходу в этот, очевидно, последний для меня поход... Какой тут к чёрту сон? Что случилось со мной, с моим любимым подводным кораблем? Почему я так неграмотно подставил под удар (в буквальном смысле этого слова) этот океанский корабль с его умными и не очень умными приборами, с современным оружием, в том числе термоядерным, а самое главное, с сотней без малого молодых энергичных людей, бесконечно верящих в мое умение управлять океанским подводным кораблем, вверившим мне самое дорогое — свои жизни? Я не первый год «работаю» подводником: пятый год командую этой лодкой, много лет служил на разных проектах подводных кораблей в достаточно ответственных должностях, окончил высшее военно-морское училище подводного плавания и специальные офицерские классы, то есть, казалось бы, должен быть готовым к действиям в любой нештатной ситуации. Однако... В чём же все-таки дело? Читатель уже догадался, что с моей подводной лодкой произошло несчастье. Недаром мы досрочно возвращаемся в базу. Недаром я занимаюсь самоанализом (а на самом деле — самобичеванием) в столь драгоценные, не так уж часто выпадающие на мою долю, минуты отдыха... Прошло уже много лет, а эти, отошедшие уже в область воспоминаний события, не дают мне покоя. К сожалению, ставшие и не ставшие достоянием гласности причины аварий и гибели подводных лодок, периодически обсуждающиеся на страницах печатных изданий и среди бывших подводников, все-таки часто грешат некоей поверхностностью, не всегда объективно вскрывают истинные причины происшествий. Хочется попытаться, ничуть не умаляя собственных, командирских, то есть тактических ошибок, вскрыть, на примере своей последней боевой службы, ошибки оперативные, может быть даже стратегические, далеко не всегда зависящие от командира, но которые однако зачастую являются скрытыми от посторонних глаз предпосылками к тяжелым авариям, а иногда и к гибели корабля. Итак, всё по порядку.
Отпуск позади
Яркое солнце ворвалось в прямоугольный иллюминатор воздушного и разбудило меня. Весна 1971 года. Полный сил и энергии возвращаюсь из очередного отпуска. Впереди подготовка к выходу в море на боевую службу. Чего греха таить, крепко надеюсь на получение очередного, очевидно последнего, воинского звания «капитан 1 ранга», срок присвоения которого уже истек. В те достославные времена получить это звание, даже занимая соответствующую ему штатную должность, было непросто. Командование соединения весьма осторожно относилось к этому событию. Представление к званию должно было быть таким, чтобы представляемый выглядел в нём без сучка и задоринки. Шутя, мы говорили, что оно вполне сошло бы за представление на Героя Советского Союза. Мы, то есть командиры первых экипажей подводных лодок, головой отвечающие не только за экипаж, но и за материальную часть («железо») кораблей, редко героической аттестации соответствовали и потому в большинстве своем перехаживали во вторых рангах не один месяц. Командиры же вторых экипажей, выходившие в океан эпизодически, да и то под присмотром командования и представителей основного экипажа, как правило, получали свои звезды без задержек. Матчасть у них в руках бывала редко, а, следовательно, и редко ломалась, да и сам экипаж был, обычно, разукомплектован и больше чем боевой учебой занимался хозяйственными работами типа сбора урожая картофеля или заготовки рыбы, икры или сена. А ведь чем меньше подчиненных, тем меньше замечаний. Внешне командиры первых экипажей сносили эту несправедливость спокойно, но скажите мне, кто из военных не мечтает о полковничьих погонах? В конце 1960-х наш флот формально перешел к скопированной с американской системе максимальной эксплуатации подводных лодок. По этой системе на каждую лодку назначалось по два экипажа (в ВМС США «золотой» и «голубой»). За неимением качественных береговых тренажеров, способных обеспечить полноценную подготовку вторых («голубых») экипажей, мы не могли позволить себе такую роскошь, как полную передачу всей материальной части этим экипажам. О самостоятельных выходах вторых экипажей на боевую службу в те времена не было и речи.
«К-278» - Надводные корабли, суда и подводные лодки постройки завода № 402 - Северного машиностроительного предприятия (1942-2001). Справочник. /авт. - сост. Спирихин С.А.; [редкол.: Ю.В. Кондрашов (пред.) [и др.]] - Архангельск: ОАО «ИПП «Правд» Севера», 2004.
Судя по тому, что на печальной памяти атомоходе «» боролся за живучесть именно второй экипаж, теперь эти экипажи ходят в море самостоятельно. Хотя присутствие на борту «Комсомольца» нескольких старших начальников указывает на всё еще бытующую у нас систему подстраховки вторых экипажей. Да и читая даже открытые публикации, опытный подводник в состоянии увидеть, что действия этого экипажа в борьбе с роковой аварией при всей героичности и самоотверженности грешили-таки недостаточной отработанностью. Но сейчас речь не об этом, хотя задуматься над этим командованию ВМФ ей-ей не мешает. Во всяком случае, возвращаясь к описываемому моменту, вспоминаю, что какой-то червячок, заглушая приподнятое настроение, напоминал мне о тех неприятностях, которые мог принести второй экипаж, хозяйничавший на вверенном мне корабле уже около трех месяцев. Я вспомнил, как в прошлую отработку этого экипажа при погрузке на лодку двух учебных торпед из-за неквалифицированных действий личного состава они были повреждены. Сколько неприятных минут мне пришлось пережить! Командование до сих пор считает, что повреждения были результатом неисправности ТПУ (торпедопогрузочного устройства). Минеры обоих экипажей до сих пор спорят о том, по чьей вине произошла поломка, а присвоение мне звания, как водится, на всякий случай, задержано. Предстоящая боевая служба обещала списать все мнимые и немнимые грехи...
Опустив солнцезащитный фильтр, я выглянул в иллюминатор. Наш самолет с ощутимым креном на левый борт и небольшим дифферентом на нос описывал плавный вираж, заходя на посадку. Под крылом во всей красе открылся океанский берег Камчатки. Самолет окончательно прорвал ватный слой белоснежных облаков и передо мной возникло волнующее зрелище. Вначале просматривалась вся с тянущимся по ее северному берегу городом Петропавловском. Стали видны грузовой и пассажирский порты, небольшая бухточка со стоящими там рыболовными судами. Вот, наконец, и знакомая каждым мыском бухта, где у пирсов угадываются черные силуэты подводных лодок. Один из таких силуэтов медленно отошел от пирса, где обычно грузится оружие, и начал движение по голубой, блестящей под солнцем, глади, направляясь к выходу в океан. «Мама, смотри, пароходик плывет!» — послышался голос пятилетней девочки, сидевшей передо мной и тоже глазевшей в иллюминатор. Я внутренне усмехнулся. Знали бы пассажиры нашего лайнера, что это за «пароходик»! Какой смертоносный ядерно-водородный груз несет он на своем борту! Внимание скольких людей приковано к его выходу в океан! «А вот и ваши "единицы" показались!» — пробасил, так же как я проснувшийся сосед по креслу, капитан 1 ранга. Этим типично штабным выражением «единицы», обозначавшим в оперсводках и докладах подводные лодки и другие корабли, он окончательно укрепил мою догадку о его принадлежности к штабному племени. Конечно, он тоже определил мою должность по командирской «лодочке» — знаке «Командир подводной лодки» на тужурке. Я согласно кивнул, впившись взглядом в силуэты, которые никак нельзя было спутать с силуэтами надводных кораблей и гражданских судов, разбросанных по бухтам и самому заливу. Очень хотелось угадать свою «единицу». Нет, недаром говорят и пишут о любви к своему кораблю. Вот и я не могу не признаться: за несколько лет службы старшим помощником командира и вот уже четыре года командования подводным кораблем я привык ощущать его корпус, отсеки, трюмы, выгородки, как стены своей квартиры (тем более, что собственной, постоянной квартиры, в полном смысле, у меня до сих пор вообще не было).
Камчатка. ПБ "Нева" и ПЛ 629 проекта. Из архива рижского нахимовца 1950 г. выпуска капитана 1 ранга В.В.Куренкова.
Корпус лодки знаком каждой вмятиной, царапиной, швом. Отсеки, приборы и механизмы вычищены и выкрашены по моему вкусу. В содержание корабля вложена моя душа. Кроме того, на много месяцев в году именно этот корабль становится моим домом, а крошечная каюта - квартирой. Вот и любим мы, моряки, свои «железки» и по-сыновьи, и по-хозяйски одновременно. Захотелось скорее увидеть «свой пароход», принять его от более равнодушного, как мне тогда казалось, командира второго экипажа. Кроме того, не терпелось встретиться с друзьями и коллегами — командирами соседних подводных лодок, узнать от них о последних событиях в дивизии и эскадре, перемещениях по службе, планах начальства и семейных новостях, словом, с появлением под самолетом «родной базы» я почувствовал, что перехожу в привычное качество военного моряка, отпускное настроение быстро таяло. Отчетливо стали видны дома нашего небольшого, но уютного военного городка, неправильными террасами разбросанные по склонам сопок. На какое-то время показался поселок Елизово, но и он скрылся за заснеженными, покрытыми редким лесом сопками.
Но вернёмся к осени 1942 года, когда третий эшелон нашей бригады охватил боевым воздействием всю протяжённость коммуникаций противника на Балтике. Никогда ещё с начала войны не находилось в море столько советских подлодок, как в эту пору. Хочется остановиться на походе С-12, направленной, как уже говорилось, в восточную часть Балтики, где заканчивались маршруты конвоев, доставлявших из Германии снабжение группе армий «Север». Новая лодка имела необстрелянный ещё («непробомблённый», как говорили иногда подводники) экипаж, которому недоставало и сплаванности. Но на С-12 заблаговременно перевели группу краснофлотцев и старшин, побывавших в боевых походах, — это всегда помогало новичкам подводной войны быстрее на ней освоиться. Решено было также, что в этот поход пойдут штурман 1-го дивизиона капитан-лейтенант А.А.Ильин и в качестве добавочного вахтенного командира находившийся в распоряжении комбрига капитан-лейтенант Л.А.Лошкарёв, в недавнем прошлом гражданский капитан дальнего плавания. А так как у инженер-механика С-12 обнаружили туберкулёз (он скрывал болезнь, и за блокадную зиму она обострилась), командир бригады попросил (именно попросил) заменить его на этот поход инженер-капитан-лейтенанта Виктора Емельяновича Коржа. Корж числился дублёром дивизионного механика и не первый раз использовался для таких непредвиденных замен. Командир С-12 получал инженер-механика, уже проявившего себя наилучшим образом в боевой обстановке.
Командир подводной лодки С-12 Василий Андрианович Тураев
Сам командир капитан-лейтенант В.А.Тураев по убеждению комдива Е.Г.Юнакова (с чем был согласен и наш штаб) в обеспечивающем на свой первый боевой поход не нуждался. Как и Грищенко, он имел академическое образование, а командовать подлодкой начал на Чёрном море ещё до академии. Серьёзный и немногословный, любитель тихо посидеть за шахматной партией в кают-компании, Василий Андрианович Тураев принадлежал к людям, которые постоянно учатся. Готовясь к боевому походу, он углублённо изучал опыт других командиров, особенно тех, кто побывал в назначенном ему районе. Выход в открытое море дался лодке нелегко. На несколько суток затянулось форсирование Финского залива. Сперва С-12 была атакована противолодочным самолётом. Повреждения, полученные при разрывах бомб, коснулись и одной из групп аккумуляторной батареи, где позже, при новом всплытии, произошло замыкание и возник пожар, с которым подводники боролись целый час. Что означало бы появление в это время противника, нетрудно представить. А на дальнейшем пути к устью залива С-12 наткнулась на сеть. Не там, где это произошло с Д-2, а западнее. Лодка выпуталась из неё довольно быстро. Здесь сеть была иная и имела, по-видимому, сигнальное назначение: экипаж услышал за бортом несильные взрывы, должно быть, не бомб, а специальных патронов. Вскоре, как и следовало ожидать, гидроакустик уловил шумы приближающихся катеров. Над лодкой, не успевшей удалиться от сети, но находившейся на большой глубине, разорвалось свыше трёх десятков бомб. К прежним повреждениям прибавились новые. Пришлось бороться с поступлением воды в центральный пост через разгерметизировавшийся привод одного из кингстонов. А наверху лодку караулили катера. К счастью, поднялся шторм, заставивший их в конце концов уйти. Не исключено, что вражеские катерники, не слыша никаких звуков с лодки, посчитали её потопленной. Ремонт в море, больший или меньший по объёму и сложности, стал обычным делом в боевых походах подводников. Появились и «излюбленные» места для ремонта в различных районах моря. Например, подлодки, действовавшие в Данцигской бухте или западнее, шли ремонтироваться к банке Штольпе (на современных картах — банка Лавица-Слупска). Её обходили стороной корабли противника, опасаясь сесть на камни, и потому там можно было «постучать», не очень опасаясь, что лодку обнаружат. Серьёзный ремонт всегда связан с шумом, далеко разносящимся по морю. Но в Финском заливе таких «укромных мест» не было. И всё же экипажу С-12 пришлось ещё в заливе устранять последствия бомбёжек и пожара в аккумуляторной яме. Добавлю, что проникшая в лодку забортная вода подмочила её баталерку с запасом продовольствия. Подсолились крупы, погибла большая часть сахара... Только через восемь дней после выхода из Кронштадта Т ураев донёс, что находится в назначенном ему районе, включающем подходы к Мемелю, Либаве, Виндаве. Здесь происходило довольно интенсивное движение судов, но конвои жались к берегу, почти не выходя за изобату десятиметровых глубин, где в подводном положении не поманеврируешь. При этом фарватеры и подступы к портам охранялись противолодочными кораблями. Не раз Тураев, начав атаку, бывал вынужден её прекращать: поразить цель оказывалось невозможно. Неудачи преследовали лодку долго. Были потом и атаки, доведённые до команды «Пли!», но торпеда, выпущенная, казалось, точно, не давала взрыва, может быть, проходила под килем мелкосидящей цели. В одном случае командир С-12 решил догнать транспорт в надводном положении, потопить его артиллерией. Однако и это сорвалось: снаряды, находившиеся в кранцах у орудия, отсырели, а подать из боевого погреба другие не успели. Командир лодки и политработник корабля старший политрук Ф.А.Пономарёв (он ушёл в поход военкомом, а возвратился замполитом: в октябре 1942 года институт военных комиссаров был упразднён) старались, чтобы затяжное невезение не подорвало у экипажа, ещё не имевшего боевых успехов, веру в своё оружие. Им помогали участвовавшие в походе бывалые командиры-подводники, которые знали много поучительного из боевого опыта бригады. Пономарёв отмечал потом, что в отсеках с большим интересом слушали живые рассказы инженер-капитан-лейтенанта В.Е.Коржа о том, как неудачи преследовали в море и другие экипажи, а дальнейшее зависело прежде всего от того, насколько сохранят моряки уверенность в своих силах, боевой настрой.
Новаторские атаки Тураева
Между тем обстановка в районе становилась всё более неблагоприятной. Подлодку неоднократно обнаруживали, и это насторожило гитлеровцев, что влекло за собой повышение активности противолодочных сил. Но упорство командира С-12 в поиске противника, его умение поддержать в экипаже волю к победе, были в конце концов вознаграждены. Через три недели после прибытия в назначенный район Тураев одержал первую победу — потопил немецкий транспорт «Эдит Боссельман» (название установили много времени спустя). Пытался он поразить и ещё одно судно из того же конвоя, однако в эту цель торпеда не попала. А неделю спустя, был достигнут успех более значительный. Т орпедная атака, результатом которой он явился, изучалась потом многими нашими командирами. Она могла служить примером очень смелых и вместе с тем глубоко продуманных командирских действий в трудных условиях прибрежного мелководья. В тот раз Тураевым были, пожалуй, полностью исчерпаны пределы возможного, он шёл на немалый риск, считая его оправданным, потому что ощущал возросшую за поход выучку экипажа. Недаром командир, отходя мористее, где достаточно глубины, настойчиво тренировал расчёт центрального поста, простреливал торпедные аппараты воздухом специально для того, чтобы молодой боцман научился удерживать лодку горизонтальными рулями в решающие мгновения атаки. Атака, проведённая С-12 27 октября, заслуживает того, чтобы рассказать о ней подробнее. Конвой в составе пяти транспортов, в том числе и весьма крупных, охраняемый пятью сторожевыми кораблями, был обнаружен в светлое время невдалеке от мыса Акменьрагс между Либавой и Виндавой. Суда шли кильватерной колонной, держась, насколько позволяла их осадка, поближе к берегу. Головным был многопалубный теплоход, должно быть, из бывших пассажирских лайнеров. Е го Т ураев и наметил основной целью. Основной, но не единственной. После возвращения С-12 в базу выяснилось, что молчаливый и вдумчивый Василий Андрианович давно уже вынашивал идею, возникшую у него при анализе атак других командиров. Идея представлялась применимой при атаках конвоев, где транспорты идут кильватерной колонной (или уступом), и сводилась к следующему. Подлодка должна занять такое положение, чтобы можно было, выпустив торпеду или две по головному судну, подвернуть на несколько градусов (или выждать сколько-то секунд, держась на прежнем курсе) и, продолжая немного растянутый залп, бить по следующему. Поразить при атаке конвоя не одну, а две цели уже удавалось некоторым командирам, но это бывало либо просто счастливым случаем, либо результатом быстрой реакции на сложившуюся конкретную обстановку. Тураев же заранее планировал свой «дубль». И даже в неудачных атаках (которые придирчиво анализировал) находил подтверждения тому, что его план осуществим. Охваченный предчувствием боевой удачи, Тураев пошёл на прорыв охранения конвоя, чтобы стрелять с более короткой дистанции. Всё очень осложнялось мелководьем. И уже не о том речь, что некуда было «нырять» от охранявших транспорты сторожевиков, начни они преследовать лодку. Глубины не хватало просто для того, чтобы нормально маневрировать под водой. За мгновения до залпа командиру доложили: — Под килем — ноль! Таково было показание эхолота. Лодка чуть ли не ползла по грунту. Но Тураев довёл атаку до конца, и торпеды вышли в расчётное время. Первая, нацеленная в головной транспорт, а спустя восемь секунд — вторая, предназначенная судну, следующему за ним. Стреляя с дистанции 4–5 кабельтовых, командир лодки решил, что достаточно одной торпеды для каждой цели. И в обе цели он попал! Но нужно было ещё вырваться из кольца неприятельских боевых кораблей, в которое лодка вошла, прорвав охранение конвоя. До самого залпа она оставалась незамеченной. Однако выход торпед облегчает лодку, а резко погашать плавучесть на таком мелководье опасно: можно сильно удариться о грунт. К тому же перед залпом Тураеву пришлось до предела уменьшить скорость, иначе цели оказались бы вне угла атаки, и удержать лодку на нужной глубине стало практически невозможно. Вахтенный журнал С-12 засвидетельствовал, что на циркуляции после выхода второй торпеды был момент, когда глубиномер в центральном посту показывал 3 метра. Иначе говоря, над водой показалась вся рубка. Пусть на какие-то мгновения, но этого достаточно, чтобы сторожевики из охранения конвоя могли ринуться по следу лодки. И всё-таки погоня опоздала, наверное, из-за замешательства, вызванного внезапной для врага атакой и учинённым конвою разгромом. Как зафиксировано в вахтенном журнале, первую бомбу катера сбросили лишь через 12 минут. За это время лодка успела отойти на более глубокое место. Бомбёжка кончилась на сорок второй бомбе. Должно быть, катера израсходовали свой боезапас. Особо серьёзных повреждений С-12 не получила, отделалась легче, чем месяц назад в Финском заливе, — там бомбили точнее. Уклоняться от атак катеров помогали доклады гидроакустика, пеленговавшего шумы их винтов. Полагался командир на акустику и при сближении с конвоем, когда обстановка почти не позволяла пользоваться перископом. О боевом успехе экипажа Тураева сообщало Совинформбюро, как обычно, в обезличенной форме: «Нашими кораблями в Балтийском море...» Причём сообщения о двух транспортах, поражённых торпедами в течение одной минуты, разделились и попали в сводки разных дней. Т ак получилось потому, что командир С-12 видел, когда на секунду приподнял перископ, как тонул один транспорт, о потоплении которого смог уверенно донести после отрыва от противника и всплытия, хотя на лодке хорошо слышали и взрыв второй торпеды. Через некоторое время С-12 вернулась к мысу Акменьрагс, и результаты атаки как следует разглядели (они были обозримы, благодаря мелководью), не только сам Тураев, но и командиры, которых он приглашал к перископу. Инженер- мёханик Корж даже сделал зарисовку: из воды торчали мачты и часть трубы одного транспорта (чтобы погрузиться полностью, не хватило глубины), другое судно лежало на боку.
На ограждении боевой рубки подводной лодки обозначено семь побед
Смелая и искусная тураевская атака была проведена в прибрежных водах, где в прошлую кампанию суда противника представлялись большинству наших командиров недосягаемыми. Теперь «достать» их там смогли командир и экипаж, пусть пробывшие уже месяц на позиции, но ведь в своём первом боевом походе! Это могло служить одним из свидетельств того, как возрос в ходе войны общий уровень боевого мастерства подводников. Тем увереннее можно было ждать новых боевых успехов от подводных кораблей, рубки которых украшены «Звёздами Побед». До войны нарисованная на рубке звезда с той или иной буквой в центре была знаком первенства по определённому виду боевой подготовки. Т еперь, развивая эту традицию, узаконили звезду с цифрой, обозначавшей число потопленных лодкой вражеских кораблей и судов. Команды гордились этими знаками отличия. Само вписывание в звезду новой цифры после успешного похода стало делом почётным, и поручалось кому-нибудь из отличившихся.
Три победы Травкина
Увеличивала свой боевой счёт и одна из старейших балтийских «Щук» — Щ-303. Её командир капитан 3-го ранга Н.В.Травкин доносил о новых победах из района севернее острова Готланд. Сначала о потоплении крупного транспорта, головного в конвое, шедшего в один из финских портов.
Транспорт «Альдебаран», потопленный подводной лодкой Щ-303
Искать эту цель не пришлось, — конвой сам вышел на лодку, всплывшую ночью для зарядки батареи, и командиру нужно было лишь сманеврировать так, чтобы атаковать от более тёмной части горизонта. Прикинув, что головной транспорт тысяч на двенадцать тонн, расчётливый Травкин не пожалел на такую цель двух торпед, а потом, по собственному признанию, корил себя, что не обошёлся одной, — в цель попали обе. Сторожевики из охранения пытались преследовать лодку, ушедшую на глубину, но бомбы рвались не очень близко, и повреждений ей не нанесли. Ночью отрываться от противника легче. В последующие дни Травкин провёл ещё две успешные атаки. Одна была примечательна тем, что проходила в тумане, и командир в значительной мере ориентировался по докладам гидроакустика. Другая атака — ночная, надводная, — завершилась зрелищем, которое, наверное, на всю жизнь запомнилось тем, кто смог увидеть перед срочным погружением «Щуки», когда всё вокруг осветила гигантская вспышка пламени, и тонущий двухтрубный транспорт уходил, словно не в воду, а в море огня. Стало ясно, что на судне взорвался груз боеприпасов.
Подводная лодка Щ-303 швартуется в Купеческой гавани Кронштадта, возвратившись из боевого похода с тремя победами
«Щуки» старшего поколения
С другой подлодки «старшего поколения» Щ-307 пришло донесение об очередном боевом успехе, достигнутом в Аландском море. Эта «Щука» отличилась год назад. Тогда под командованием капитан-лейтенанта Н.И.Петрова первой из наших подлодок потопила немецкую U-144. Теперь подводной лодкой Щ-307 командовал старый балтиец капитан 3-го ранга Николай Онуфриевич Момот. Судно, потопленное им в конце октября, было идентифицировано впоследствии как финский транспорт «Бетти-X».
Командир подводной лодки Щ-307 капитан 3-го ранга Николай Онуфриевич Момот
Успехи «Щук»-«старушек» радовали как-то особенно. Они сходили со стапелей, когда только начинал набирать силу наш Военно-Морской Флот. Много поплавав, они уступали потом место в боевом строю новым лодкам, а сами становились учебными. Но когда понадобилось, оказались в состоянии успешно воевать, и уже много раз доказывали свою надёжность.
Подлодки против подлодок
Чтобы не раскрывать себя, подводные лодки доносили с моря по радио лишь о самом важном и предельно кратко. О выходе из залива или прибытии на позицию — условным сигналом, об одержанной победе — без подробностей, обо всём остальном — только при неотложной необходимости сообщить что-то командованию. Во второй половине октября такая надобность возникала и у Травкина, и у Момота, и у других командиров. Они выходили в эфир, чтобы донести о встречах на своих позициях с неприятельскими подлодками. Командиры знали, — об этом надо извещать нас безотлагательно. Щ-303 встретилась с вражеской лодкой при весьма напряжённых обстоятельствах: гидроакустик И.С.Мироненко доложил о шуме её винтов, когда командир «Щуки» начал маневрирование для атаки на обнаруженный конвой. Капитан 3-го ранга Травкин не прервал атаки, хотя имел основания полагать, что чужая лодка готовится атаковать его «Щуку». Акустику было приказано брать пеленги и на транспорты конвоя, и на лодку, а штурману — непрерывно следить за её положением по отношению к нашей. Задача состояла в том, чтобы не дать опередить себя врагу. Травкин сумел завершить атаку и, уйдя на глубину, оторваться и от надводной погони, и от неприятельской субмарины. Но встреча с ней вряд ли была случайной. Скорее всего, вражеская лодка специально подкарауливала нашу на её позиции. О том же заставляло думать донесение с борта Щ-307. «Щука» капитана 3-го ранга Н.О.Момота после потопления финского транспорта едва не столкнулась при плохой видимости с оказавшейся на её позиции чужой подлодкой (финской, как потом выяснилось), а следующей ночью была атакована ею, но успела уклониться от выпущенных торпед и уйти на глубину. Всё это происходило в те же дни, когда была потоплена подлодкой наша С-7, корабль Лисина. Так обозначилась новая угроза нашим подводным лодкам, которая прежде не то чтобы не существовала, но особенно остро (тем более массированно) не проявлялась, и резкого усиления которой мы, надо признать, не предвидели. Действиям лодок против лодок (занявшим в послевоенные годы огромное место в подготовке флотов мира) тогда не уделялось у нас большого внимания. Этим по существу ещё не занималась наша военно-морская наука. Дальнейшее развитие событий подтвердило, что немцы и финны стали посылать в море свои подлодки специально для борьбы с нашими. И их лодки оказывались, по сравнению с нашими, в выгодном положении: им не угрожали надводные противолодочные корабли и самолёты, для них почти отсутствовала минная опасность (свои заграждения известны, а наших минных «банок» немного), зарядку батарей можно было спокойно производить в шхерах или просто у берега. Ничто не мешало вражеским подлодкам устраивать для наших засады, подкарауливать их на подходах к портам, в узлах коммуникаций или в районах зарядки батарей. Противопоставить этому можно было лишь повышенную бдительность, обострённую насторожённость. После первых признаков возрастающей активности неприятельских подлодок, в эфир ушла и репетовалась в течение нескольких ночей радиограмма, предупреждавшая об этом наших командиров. Штаб рекомендовал им по возможности не производить зарядку батарей в ясные ночи, стараться использовать для этого свежую погоду, когда волнение моря заглушает шум дизелей, перед всплытием тщательнее прослушивать горизонт гидроакустикой, при зарядке маневрировать короткими переменными курсами.
Подводная лодка Щ-311 на Таллинском рейде
Кому-то эти советы, вероятно, помогли. Но у вражеских подлодок, повторяю, было много преимуществ. А активничали они так (это выяснилось после войны), что потопили не одну собственную лодку, приняв их за советские. И наши потери в ту позднюю осеннюю пору не ограничились лодкой Лисина. В результате атаки подлодки противника погибла в Аландском море наша Щ-305 под командованием капитана 3-го ранга Д.М.Сазонова, плававшего раньше на «Малютках». Не дошла до базы и Щ-306 (командир капитан-лейтенант Н.И.Смоляр), возвращавшаяся из Померанской бухты, где она потопила германский транспорт «Эльбинг-IX». И это, возможно, был не единственный её боевой успех в том походе, но о других мы не узнали. Судьбу этих «Щук» разделила также Краснознамённая Щ-311, которой в 1942 году командовал капитан 3-го ранга А.С.Пудяков.
Дмитрий Михайлович, Сазонов Анисим Степанович, Пудяков Николай Иванович Смоляр
Правда, причиной гибели Щ-306 и Щ-311 мог быть подрыв на минах, поскольку достоверных сведений о том, что с ними произошло, мы не имели. Но вполне вероятно, что и их подкараулили фашистские подлодки.
Счастливое возвращение С-12
Неразгаданный тогда случай произошёл с подводной лодкой С-12, рассказ о которой я прервал, описав её примечательную торпедную атаку у мыса Акменьрагс. На пути в базу, когда лодка приближалась к устью Финского залива очень тёмной ночью, С-12, находясь в надводном положении, испытала сильный удар по корпусу чем-то металлическим. Лодку накренило, а затем серия ударов прошла под килем от носа к корме, и что-то ощутимо задело за винты. Повреждений тогда обнаружено не было. Впоследствии, при осмотре подводной части корпуса, оказалось, что вырвано полтора метра кованого форштевня. Столкновение, скажем, с неприятельским дозорным катером такой «отметины» оставить, конечно, не могло. Уже после войны любознательный Виктор Емельянович Корж, ныне капитан 1-го ранга в отставке, нашёл намёк на разгадку того случая. В перечне немецких подлодок, погибших на Балтике, он обнаружил упоминание о том, что одна из них, U-272, как раз в то время пропала без вести примерно в том районе. Не исключено, что она и попала, идя на небольшой глубине, под форштевень нашей «эски». Тот поход С-12 длился два месяца. За кормой лодки осталось без малого пять тысяч миль, было пересечено более шестидесяти линий минных заграждений. Но серьёзные испытания ещё ждали её в самом конце обратного пути. Форсировав уже треть Финского залива, лодка подходила к меридиану Таллина. По её бортам снова заскрежетали минрепы, — преодолевалось ещё одно заграждение. Но проходить под якорными гальваноударными минами, оставляя их достаточно далеко вверху, давно стало делом обычным, а донных мин командир здесь не опасался, поскольку глубины превышали те, на каких немцы их ставили. И всё-таки лодка подорвалась. Взрыв, внезапно сотрясший её, в результате чего были повреждены многие механизмы и нарушена герметичность люков, явился по всем признакам действием антенной мины, которые в том месте раньше не обнаруживались. Экипаж справился с поступавшей в отсеки водой и обеспечил лодке возможность продолжать движение. Как уже не раз в этом походе, инициативнейшим организатором борьбы за живучесть корабля стал инженер-механик В.Е.Корж.
Виктор Емельянович Корж в центральном посту руководит борьбой за живучесть подводной лодки
А час спустя последовал новый взрыв за бортом, принёсший новые повреждения. Так С-12 «открыла» неизвестное ещё нам заграждение из антенных мин на создававшемся противником Нарген-Порккалаудском противолодочном рубеже. Но чтобы в штабе узнали про это опасное место, лодка должна была выбраться оттуда. А в числе механизмов, вышедших из строя при втором взрыве, оказался и гирокомпас. Тураеву надо было вести корабль, ориентируясь по показаниям эхолота, по приметным перепадам обозначенных на карте глубин. Где границы заграждения и как маневрировать, чтобы не зацепить ещё одну взрывоносную антенну, могла подсказать командиру лишь интуиция. Так и преодолевались последние преграды. А потом, у кромки района, контролируемого нашими дозорами, лодке пришлось пролежать больше полусуток на грунте, выжидая, пока утихнет шторм: он разыгрался так, что катера не могли выйти с Лавенсари навстречу, чтобы провести её за тралами.
В 1942-м закалялись и учились воевать
При очень ощутимом общем усложнении обстановки на море, трудности форсирования Финского залива возрастали ещё быстрее. Осенью участились случаи подрыва на минах кораблей ОВРа, обеспечивающих проводку подлодок между Кронштадтом и Лавенсари. Но большую часть мин, которыми враг пополнял свои заграждения, составляли антенные и донные противолодочного назначения. И всё же не так уж мало было благополучных форсирований залива. Рекомендации штаба, постоянно корректируемые, и собственный опыт помогали многим командирам прорываться через все преграды. В четвёртый раз за кампанию форсировал залив капитан 3-го ранга И.В.Травкин на своей Щ-303, представленной после этого похода к гвардейскому званию. Невредимыми прорвались к Лавенсари «Щуки» капитана 3-го ранга Н.О.Момота и Героя Советского Союза капитан-лейтенанта Е.Я.Осипова. Действия Осипова в районе Данцигской бухты были успешными. Экипаж Краснознамённой Щ-406 открыл боевой счёт похода потоплением довольно крупного транспорта «Меркатор». Затем были отправлены на дно ещё два вражеских судна. Андрей Митрофанович Стеценко любил, если позволяли обстоятельства, сам встретить возвращавшуюся с моря лодку в Кронштадте, выслушать ещё там первый доклад командира о подробностях похода. Лодка обычно задерживалась на некоторое время в Кронштадте, переводилась в Ленинград не сразу, и всё самое важное о ней я в таких случаях узнавал сперва от вернувшегося оттуда комбрига.
Транспорт «Бенгт Стуре», потопленный подводной лодкой Щ-406
Стеценко делился и первыми впечатлениями о людях, о том, какими увидел командира и экипаж, проведших много недель в предельном душевном и физическом напряжении, не раз смотревших в глаза смерти. Каким испытаниям подвергались в ту кампанию стойкость и мужество подводников, читатель уже представляет. К возросшим опасностям и обычным на подлодках невзгодам длительных плаваний прибавился поздней осенью и холод в отсеках. Команды лодок были хорошо экипированы, не то, что в тридцатые годы. Верхняя вахта надевала удобные капковые бушлаты и брюки, достаточно тёплые и обладавшие большой плавучестью. Если окажешься в воде, на дно не потянут. В отсеках несли службу в тёплом белье и меховых жилетах. Но этого всё же было недостаточно, если отсеки не обогревались. А пользоваться электрическими грелками, которые в принципе позволяли поддерживать сносную температуру, удавалось редко: трудности со всплытиями для зарядки батарей заставляли строжайше беречь их энергию. Часто негде было обогреться даже сменившейся верхней вахте. К тому же на некоторых лодках в конце затянувшегося похода экипаж не очень сытно питался: чтобы больше пробыть на позиции, экономили и продовольствие. Всё это сказывалось на людях, как и то, что команда по много недель не видела неба и солнца. Хорошо ещё, что у нас появилась возможность восстанавливать силы после походов в созданном заботами флагврача Тихона Алексеевича Кузьмина бригадном доме отдыха на Каменном острове, в относительно спокойном, редко обстреливаемом районе Ленинграда. Но побледневшие, осунувшиеся подводники не бывали угнетёнными, подавленными. Все, кто встречал лодку на Лавенсари или в Кронштадте, кто приходил на неё потом в Ленинграде, ощущали высокий дух личного состава, гордость сделанным в море. Огромную школу проходил экипаж за такой поход, какими отличался сорок второй год, и возвращался не просто более умелым, но и более уверенным в себе. Особенно заметно бывало это на лодках, выходивших в боевой поход впервые. За месяц-полтора люди становились другими, получив закалку, какую обычно дают лишь долгие плавания. — Цены нет таким командам, — не раз повторял Стеценко.
Прощай, любимый город
Мне самому редко доводилось встречать лодки в Кронштадте. Чаще провожал их там, когда удавалось лично проверить окончательную готовность к походу после погрузки боезапаса, повторного размагничивания корпуса, контрольной дифферентовки и остальных действий, предшествующих длительному плаванию. И запоминалось, какими уходили люди в море. Вот и сейчас встаёт перед глазами подлодка, отходящая от пирса Купеческой гавани. Краснофлотец, выбиравший швартовы на кормовой надстройке, распрямился с тросом в руках, глянул на гавань, на Кронштадт и вдруг негромко запел: — Прощай, любимый город, уходим завтра в море… Эта песня родилась в блокадном Ленинграде, её сразу полюбили. Но я ещё не слышал, чтобы кто-нибудь пел её с таким чувством. В голосе подводника были и щемящая грусть по родному берегу, на который он смотрел, быть может, в последний раз, и надежда всё-таки увидеть его вновь, и решимость ни перед чем не дрогнуть, не подвести командира и товарищей. На каждой лодке, уходящей на запад, знали, от какого экипажа, из ушедших раньше, давно нет вестей, а от какого их уже перестали ждать. В конце кампании, захватившей и ноябрь, у нас стало больше потерь. Но подводники, как всегда, а может быть, даже сильнее, чем всегда, стремились в море, видя в том свой долг. Из подлодок, выходивших во второй за кампанию большой поход, по крайней мере, две смогли быть подготовлены к этому только благодаря тому, что их экипажи сумели вместе с заводскими специалистами устранить полученные при первом выходе повреждения быстрее, чем предполагалось. Настойчиво добивались участия в походах дивизионные и флагманские специалисты. И все уходили в море с верой в преодолимость созданных врагом преград, в боевую удачливость корабля и командира.
Таинственное исчезновение Щ-304
Последними в третьем эшелоне выводились в Финский залив Щ-304 под командованием капитана 3-го ранга Я.П.Афанасьева, — лодка, открывшая в июне наш боевой счёт сорок второго года, и Л-3 капитана 2-го ранга П.Д.Грищенко, которая также побывала уже в море в эту кампанию. Вернуться на Лавенсари и в Кронштадт суждено было только одной из этих двух лодок. С борта Щ-304 после того, как она погрузилась на Гогландском плёсе не было принято ни одного донесения, ни одного сигнала. Что оставалось думать об этой лодке? Мы посчитали тогда, что ей не удалось не только дойти до северной части Балтики, куда направлялась эта «Щука», но и выйти из Финского залива. Но это было не так. «Щука» Якова Павловича Афанасьева из залива вышла. И в свой район боевых действий пришла. И находилась там почти весь ноябрь. Об этом мы узнали годы спустя, когда стали доступны данные финского военно- морского командования, зафиксировавшего ряд действий советской подводной лодки в том районе, куда посылалась именно Щ-304, и где никакой другой нашей лодки быть не могло.
Командир подводной лодки Щ-304 Яков Павлович Афанасьев
Согласно этим данным, советской подлодкой, несомненно, «Щукой» Афанасьева, 13 ноября был атакован финский минный заградитель. 17 ноября последовала торпедная атака на крупный конвой, из состава которого один транспорт был потоплен, а ещё один повреждён. Так дал о себе знать экипаж старой «Щуки» из бывшего учебного дивизиона, закончившей свою долгую службу на Балтике славными боевыми делами. Но как оборвался поход этой подводной лодки, финны не знали. Уничтоженной она у них не значилась. Весьма возможно, что Щ-304 погибла при возвращении на минах нового Нарген-Порккалаудского заграждения, как мы и предполагали, не получив от неё сигнала о выходе из залива. С той, однако, разницей, что произойти это могло не на пути к устью залива, а при возвращении с севера Балтики, примерно на месяц позже. А тому, что лодка не выходила в эфир, возможно лишь одно объяснение: вероятно, ещё в начале похода она попала где-то под вражеский удар, и получила повреждения. С какими-то из них экипаж справился и смог продолжать поход, но радиопередатчик не действовал. Капитан 3-го ранга Афанасьев и его верный боевой товарищ старший политрук Быко-Янко, — раньше комиссар, а теперь заместитель командира по политчасти, не успевший получить нового воинского звания, — должно быть, представляли, как всплывут на подходах к Лавенсари после того, как их уже давно считали погибшими, приведут воскресшую лодку в Кронштадт и доложат сразу обо всём. Быть может, они были очень близки к этому. Но «Щука» не дошла, и её боевую историю уже не дописать.
Между классом в моей бывшей школе и классом в нахимовском большая разница: здесь нет девочек. Ни дерзких, ни тихоньких. Вообще их нет. Не положено. В школе я сидел среди будущих прокуроров, колбасников, инженеров, бухгалтеров, летчиков, лейтенантов милиции, артистов, врачей, архитекторов — мало ли кем может стать человек? Здесь я сижу среди будущих моряков. Среди двадцати шести моих новых товарищей есть такие, которые не сразу решили стать флотскими. Они в мечтах, может быть, не раз меняли профессию. Но теперь из нахимовского у них один путь — на флот. Через восемь лет, окончив Высшее военно-морское училище, одни из нас пойдут на атомные подводные лодки, другие — на ракетные корабли, а третьи — на какие-нибудь совсем новые, подводно-надводные, которые кораблестроители еще только выдумывают.
Я встаю по утрам и вижу «Аврору». И мне кажется, что крейсер готовится к выходу в море, и в море на нем пойдем мы. Но «Аврора» совсем стала реликвией, как «МО-205», навеки поставленный на берегу в Кивиранде. Обидно, что я опоздал: поколения нахимовцев жили в кубриках крейсера, стояли вахты на нем, в море не выходившем, но все же живом; ловко взбегали по трапам, занимались в корабельных помещениях, где на столы падал из иллюминаторов солнечный свет; они чувствовали, что для них началась настоящая флотская жизнь, корабельная. Но и теперь «Аврора» напоминает о том, что для нас здесь, в училище, начинается море. На «Авроре» ходили в дальние плавания деды; нам же уготован современный ракетный корабль. И меня не слишком уж огорчило, когда я узнал, что нахимовцы больше не ходят на парусниках, как раньше бывало. Парусный флот для нас умер, и вспоминаешь о нем, лишь читая романы. Романтика парусного флота обернулась романтикой атомного и ракетного флота. Что ж, ведь когда-то, рассказывал дед, и паровые корабли казались морякам чудом. А сейчас никого не удивляет, если обыкновенный парень в матросской форме служит на атомной лодке и на полюс сходил подо льдом. Такому матросу завидуешь: лодка его шла подо льдами, и вовсе не ощупью, как жюль-верновский «Наутилус»,— шла полным ходом... Да и лодка — название устарелое. Подводные лодки стали нынче больше многих других кораблей. И поэты, которые пишут о море, отстали. Вот строки, которые мне очень нравятся:
Мы дышали влажным ветром с солью На рассвете, стоя у кормы...
Но как ты подышишь влажным ветром с солью, идя на большой глубине?
***
Я отвлекся: хотел записать все, что знаю о своих одноклассниках. Так всегда. Что-нибудь, бывает, придет тебе в голову и вдруг ускользает. Стараешься сосредоточиться, поймать мысль за хвост, занести на бумагу — не всегда получается. Почему мозг не магнитофонная пленка? Записал — и все держится, пока по своей охоте не сотрешь. Итак, о моих одноклассниках. Обо всех? Нет, хотя бы о некоторых. Орешки твердые, сразу всех не раскусишь. Мне не нравится краснобай Самохвалов. На первом же комсомольском собрании Роберт закатил речь о том, в какое мы время живем и какими должны мы все быть; речь была похожа на передовую статью из молодежной газеты, и мне показалось, что в шпаргалку, в которую он непрестанно заглядывал, вклеена вырезка. Другие выступали проще, прочувствованнее и искреннее, особенно Коломийцев. Славный парень. А потом случилось чепе: Игорю Нечкину принесли телеграмму, и он стоял потрясенный, заплаканный — у него нежданно-негаданно умер отец. Нам всем было жалко Игоря, и мы не знали, как к нему приступиться, чтобы облегчить его горе. Один Самохвалов не растерялся и все разъяснил: конечно, смерть отца — горе, но что такое один человек в наш век космоса? Песчинка, ничтожнейшая песчинка Вселенной. Смерть отдельного человека нынче не имеет никакого значения... Мы почувствовали, что Самохвалов несет что-то обидное — не только для Игоря, для всех нас. Воспитатель наш Дмитрий Сергеевич — он слышал все, стоя у двери,— оборвал Самохвалова. — Как вам не стыдно? Молчите!
Юрий Николаевич Чистяков, выпускник ЛНУ 1950 г. - офицер-воспитатель, среди его выпускников (выпуск 1969 г.) два контр-адмирала (В.Хмыров - Герой России), один - вице-адмирал. В дальнейшем капитан 2 ранга Ю.Н.Чистяков перешел на преподавательскую работу и был удостоен звания "Заслуженный учитель школы РСФСР".
Он обнял Игоря за плечи, посадил на скамью, сел с ним рядышком. И стал говорить человеческие слова... На другой день Самохвалов разглагольствовал на новую тему. «Магнитофоном» прозвали его; по-моему, метко. Аркадий Тарлецкий — природный талант. Ну и карикатуры он выдает на товарищей! Меткие, точные и не обидные. Например, «Похождения морячка-толстячка». Достается там Маслюкову — он такой же толстяк, как Олежка. Маслюков в чем мать родила удирает от двух здоровеннейших псов. Подпись: «Собачки почуяли жирное мясо». Все смеялись до слез. А вот Николаша Выходцев. Ему казалось, что он для нахимовского слишком мал ростом, и он целый год ел «геркулес», чтобы подрасти. И написал письмо начальнику нахимовского училища: Я слышал, что в нахимовское училище принимают лишь сирот. А я не сирота. Очень, очень прошу принять меня. Всю жизнь буду вам благодарен, поверьте мне! Если вы мне откажете, то это на мне отразится убийственно. Думаю, что поймете меня, если у вас есть душа и сердце не каменное.
Сиротам отдавали предпочтение в военные и в первые послевоенные годы. Учитывали и пробелы в знаниях, связанные с войной. В итоге одноклассниками оказывались ребята разные по возрасту и росту.
Конечно, я мог бы описать почти каждого, но сделаю это потом; мне надо в них разобраться поглубже. Ведь они избрали комсоргом меня, а не Самохвалова, который сам за себя агитировал. Чем я понравился им, уж не знаю. Может быть, тем, что забрал в плен трех «десантников» во время военной игры, а может быть, тем, что вступился за тихоню Мартынюка, которого стал задирать Валерка, или тем, что учил ребят, как грести и ходить под парусом, и вытащил не умевшего плавать Сергея Одинцова, когда он попал на глубокое место. Никаких других заслуг за собой я не чувствую. Ну что ж, раз доверяют, попытаюсь оправдать их доверие. Может быть, и наломаю дров, но не буду таким полусонным и ко всему безразличным, каким в школе был Свистунов. Валерий, по-моему, обиделся. Когда называли Коровина, он встрепенулся: подумал, что предлагают его. Но сказали:: «Максима» — и Валерка увял. Не думаю, чтобы Валерий был хорошим комсоргом. Он любит только себя. Себя одного. Я чувствую, мне придется с ним повозиться. С двоюродным братцем. А что ж, что он братец? Когда Дмитрий Сергеевич сказал в классе, что наши родители и деды за нас воевали и жизни свои отдавали, а мы это часто не ценим, Валерий схамил: — За нас? Да что вы, товарищ капитан третьего ранга! Нас и в живых тогда не было вовсе! Глаза воспитателя стали строгими, голос грозным, тщедушное тело выпрямилось. И все увидели, что он не только славный добряк, он — командир. А это не всем понравилось— они предпочли бы мягкотелого воспитателя. — Как вам не стыдно, Коровин?! Вы думаете о том, что вы говорите? — Не всегда! — нагло ответил Валерий.
Командир роты, мудрый воспитатель Иван Игнатьевич Шаповал в годы службы в Тбилисском (первые два фото) и Ленинградском нахимовском училище. К.Лукьяненко: несмотря на то, что мы горазды были давать клички всем офицерам и преподавателям, к нему никакая кличка так и не прилипла за все годы, что он командовал нашей ротой. А это о многом говорит, учитывая нашу предельную детскую безжалостность сбившихся в стаю молодых волчат.
Кто-то раньше прозвал воспитателя «красноносиком». Но Валерий окрестил его «колченогим утильстарьем». Я одернул Валерку: — Ты говори, да не заговаривайся! — А что? — огрызнулся Валерий. — Не тебе меня учить уму-разуму! Вот так Коровин, да еще первый! Так и дал бы я ему в ухо по-родственному. Но не хочется с драки начинать флотскую жизнь. Братец тоже носит флотскую форму. Нельзя же бить моряка. Уроки чередовались один за другим. Физику и историю преподавали нам женщины. Физичка была очень строгая, а историчка помягче. Преподаватель математики Сергей Сергеевич Абросимов снискал наше расположение тем, что он жизнь свою начинал в Ленинградском нахимовском. Капитан второго ранга, плавал на атомных кораблях и вернулся, как Бунчиков, в родное училище, чтобы преподавать математику! Держится он с нами просто: не заискивая, но и не важничая. Словом, как старший товарищ. И это всем нравится. Вне занятий он разрешает себя называть «Сергеем Сергеевичем».
Преподаватели русского языка и литерату - в центре Полуботко Сергей Васильевич, - с участниками олимпиады по литературе.
Об Эрасте Авдеевиче я говорил. Его все полюбили. Да и не полюбить его было нельзя: такой чудесный он старичок! Даже Валерка не мог бы схамить Эрасту Авдеевичу — ведь преподаватель в нем обнаружил талант! Нельзя было не полюбить и Владимира Александровича Бунчикова. Как-то вечером Вадим с Валеркой поспорили из-за Кирсанова и закатили друг другу по оплеухе. Откуда-то вынырнул Владислав Мельгунов — с остреньким носиком, похожий на рысь, и сказал тихим голосом: — Мне кажется, командир роты должен об этом узнать... И он уже к двери метнулся. Но... — Я и без вас знаю все, Мельгунов,— сказал откуда-то появившийся Бунчиков. — А доносчиков у нас на флоте не жалуют! Мельгунов сник. А Владимир Александрович заработал всеобщее уважение.
ПЕРВОЕ УВОЛЬНЕНИЕ
В первый день увольнения ленинградцы, счастливцы, спешат к родителям, родственникам, а мы, двое таллинцев, идем по малознакомому городу. Когда я был здесь — всего день или два — толком ничего не увидел. Октябрьский ветер метет по набережной прелую листву, и в воздухе пахнет глубокой осенью. Как подтянуто чувствуешь себя в морской форме! Тут уж не побежишь — шагать надо с достоинством, стараясь, чтобы ни пятнышка грязи не попало на начищенные до блеска ботинки. Ты скашиваешь глаза на погончики на шинели (на них буква «Н») и убеждаешься, что «Н» находится точно на месте. Мне запомнилось: «Вы — молодая гвардия Ленинграда». Звучит хорошо! Навстречу нам попадается стайка школьниц в расстегнутых пальтишках, с порозовевшими лицами, веселых, щебечущих. Они улыбаются, и одна, особенно бойкая, кидает, как лозунг: — Нахимовцам бравым привет! Мы не знаем, уместно ли отдавать честь девчонкам, но прикладываем к бескозыркам руки в белых перчатках и слышим за собой озорное: — Наверное, хотят быть адмиралами. Мы краснеем до самых ушей. Они кричат вслед: — Мы придем к вам на танцы! И Вадим приглашает: — Пожалуйста, милости просим. Мне становится грустно. Как мне хотелось бы встретить Карину! Если б она вдруг приехала!.. «Максим + Карина = любовь». Это глупости. Никакой любви нет. Но мы дружим. — Куда же мы пойдем, Вадим? — На Невский. — Конечно, на Невский!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
