...Делегация ветеранских организаций побывала на мысе Юминда, у памятника морякам, погибшим в августе 41-го. История этого памятника поразительна. Иван Иванович Меркулов, контр-адмирал в отставке, служивший в этих местах, недаром сказал, что это памятник народный, в него вложены усилия оченъ многих людей ~ матросов, мичманов, офицеров, окрестных жителей, простых эстонцев, помнивших разыгравшуюся здесь трагедию, когда темной августовской ночью корабли и суда Балтийского флота прорывались из осажденного немцами Таллинна в Кронштадт... Памятник открывали несколько раз. Иван Иванович Меркулов вспоминает, как на одной из таких церемоний здесь плакали эстонцы из окрестных деревень, а старая учительница-эстонка, видевшая с берега, как погибали корабли, даже прочитала здесь сочиненные ею стихи: «Горело море...» А Карли Ламбот, старейшина деревни Юминда, тоже бывший с нами в этот день, рассказывает, что в конце 90-х обратился с письмом к Леннарту Мери, бывшему тогда президентом. Он писал, что памятник нуждается в реставрации, что необходима помощь, что его, этот памятник, нельзя просто так забыть. Полтора года он ожидал ответа, а его все не было и не было. Но однажды журналист одной из эстонских газет побывал на Юминда, написал о памятнике, и тогда, как рассказывает Карли Ламбот, президент Мери позвонил ему прямо домой и извинился за долгое молчание. Вот тогда памятник был торжественно открыт еще раз...
У памятного камня на мысе Юминда (слева направо) старейшина деревни Юминда Карли Ламбот, участник Таллинского прорыва полковник Федор Парамонович Еременко и его супруга Лия Артемовна
В тот день, когда мы там были, у памятника появились шведы, с ними был и француз, и эта маленькая интернациональная компания долго разглядывала схемы на стенде, всматривалась в морскую даль... Смотрели на эту водную поверхность и мы. Она казалась такой тихой, такой мирной и спокойной. И было трудно себе представить, что в ту далекую ночь здесь, казалось, горела сама вода, слышались взрывы, предсмертные крики... Корабли взрывались на минах, с берега их расстреливали немецкие батареи, сверху заходили самолеты... Карли Ламбот напомнил нам, что среди тех, кто был на судах, находился и совсем еще молодой Георг Отс. Он спасся, потому что хорошо плавал. Ведь плыть в море 8 часов - далеко не каждому по силам... Я видела, как Федор Парамонович Еременко, с трудом добравшись по камням к самому урезу воды, тихонько положил там свои гвоздики. И долго смотрел, как набежавшая волна шевелит их. ...Начало войны застало его в Прибалтике. Уже па 5-й день войны курсантская рота, в составе которой был и Еременко, вместе с двумя другими ротами прибыла в Таллинн ... 27 августа, накануне трагической даты, курсантскую роту принял на борт эсминец «Володарский»... курсанты несли на корабле дополнительные вахты, они были назначены для обнаружения мин. .. .После нелегкой вахты Еременко с товарищем нашли место в кормовом кубрике, где был горячий чай и ящики с белым хлебом. Том после чая и уснули. А проснулись от странного гула и криков, мужских и женских... Они еще не знали, что эсминец, столкнувшись с миной, разломился пополам, и что на плаву осталась лишь кормовая часть. С трудом в полутьме кубрика они нашли трап, выбрались на палубу, по которой метались люди... Что он чувствовал тогда, мальчишка, оказавшийся на палубе погибающего корабля, среди стонов, криков и стрельбы ? Федор Парамонович говорит, что в те страшные минуты был почему-то спокоен, как будто все, что происходило вокруг, не имело к нему непосредственного отношения. Может быть, это странное спокойствие, да еще, наверное, то, что корма эсминца какое-то время еще держалась на воде, и спасло его вместе с его товарищем. Изо всех сил они старались отплыть от тонувшего корабля, чтобы он не потащил их за собой. Ночное небо, вспоминал Еременко, озарялось яркими вспышками - это подрывался на мине очередной корабль, людей в воде становилось все больше, многие тонули, не в силах держаться. А потом на фоне этих предсмертных криков, разрывов мин и снарядов стало вдруг нарастать пение. Умирающие, обреченные люди пели «Интернационал». Еременко сказал, что сам не поверил бы, если бы это рассказывал кто-то другой. Но он видел и слышал это сам... Он был среди немногих спасшихся. В предутренних сумерках его, как и некоторых других, поднял на борт подошедший катер. Экипажу пришлось вылавливать обессиленных людей баграми и вытаскивать из воды собственными силами. Помочь себе самостоятельно они уже не могли. Уже потом, когда под деревянным навесом, недалеко от памятника, мы подняли рюмки за погибших, за то, чтобы память об этом беспримерном прорыве кораблей не уходила, Иван Иванович Меркулов задумчиво сказал: можно ли назвать подвигом то, что происходило тогда в море, возле этого мыса Юминда, с которого и стреляли немецкие батареи по тонущим людям и кораблям ? И сам же ответил: да, это был подвиг. Война - жестокая вещь, в ней было немало ошибок, подлости, просчетов, трусости, но больше, наверное, героизма, подлинной самоотверженности. И это надо помнить... Мы подняли импровизированные наши рюмки за тех, кто в море, как это всегда делают моряки. И старейшина деревни Юминда Карли Ламбот выпил вместе с нами... Мы сказали ему, что благодарны за то, что он охраняет этот памятник, держит его в порядке... Ион согласно кивнул головой.
Мы должны знать, где упокоились герои и жертвы Таллинского прорыва
Но в Эстонии не только сохраняются памятные корабли—участники Таллинского прорыва и памятный знак в честь его героев и жертв, но также ведется энергичная поисковая работа по выявлению месту упокоения последних, т.е. отысканию на дне Финского залива погибших кораблей, перевозивших эвакуируемых из Таллина людей - военных и гражданских. Эту работу в течение уже многих лет проводит группа энтузиастов во главе с морским археологом Велло Мяссом, научным сотрудником Эстонского морского музея, капитаном исследовательского судна «Маге». В частности им удалось не только найти, но и идентифицировать 10 кораблей и судов, погибших в ходе Таллинского прорыва севернее мыса Юминда:
...Клуб ветеранов флота Эстонии организовал поход яхты «Дива» «По пути конвоев августа 1941». Вышли в 16 часов, как и конвои гили со скоростью 6,5 узлов, пришли в точное место гибели подводной лодки Щ-301 (погибло 36 человек), транспорта «Элла» (погибло 644 человека) и транспорта «Вирония» (погибло 1300 человек). По традиции флота России над местом гибели каждого судна были оглашены название и принадлежность судна, имя и фамилия капитана, причина гибели, число погибших. После этого капитан яхты Сергей Матвеев прочитал троекратно поминальную молитву и после провозглашенных в третий раз слов «ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ» венок из живых цветов опустили на воду, а затем дважды ударили в колокол. Темная ночь, шум ветра и волн, ощущение что вот здесь в такое же время, в том же месте 70 лет назад погибли тысячи людей наполнило души благостным острым чувством сострадания сострадания, вплоть до ощущения большого горя и протестом - такое нельзя, невозможно допускать, это не должно повториться. Выше представлены советская и эстонская части истории о сохранении в сознании нашего народа памяти о героях и жертвах Таллинского прорыва. А как обстоит дело в России? Ветераны Великой Отечественной войны, участники Таллинского прорыва и их родственники много раз обращались по этому вопросу в региональные и федеральные органы законодательной и исполнительной власти Российской Федерации, предлагая обширный перечень мероприятий, которые могли быть проведены с этой целью. Так, в 2001 г. председатель совета ветеранов одного из отделов ЦАГИ Кирилл Васильевич Захаров, брат которого погиб во время Таллинского прорыва, обратился с письмом к тогдашнему ответственному секретарю Российского организационного комитета «Победа» В.А.Чернову. В письме он предлагал осуществить под эгидой Администрации Президента РФ или Правительства РФ подготовленные советом ветеранов «Мероприятия по уточнению истории перехода и увековечиванию памяти о нем: написание и издание книги об истории Таллинского перехода, создание в С.-Петербурге памятника погибшим при переходе, создание художественного и документальных кино/телефильмов о Таллинском переходе, создание компьютерного фильма, воспроизводящего документально картину движения кораблей, нападений противника, обороны со стороны кораблей, спасательные работы, установление ежегодных и юбилейных ритуалов, посвященных Таллинскому переходу, написание живописных картин о фрагментах перехода для музеев и выставок», чтобы об этой беспримерной морской операции знали и помнили не только военные моряки, но и весь российский народ. Как видно, эти предложения направлены на закрепление в народном сознании памяти об этом важном событии нашей истории, прежде всего с помощью его зримого образа. Обращение К. В. Захарова получило моральную поддержку ряда общественных и государственных организаций, ветеранов, но не более того. Однако участники прорыва, их родственники и другие заинтересованные лица не успокаивались и продолжали не только стучаться во все инстанции вплоть до Президента Российской Федерации, но и лично предпринимали конкретные действия по увековечению в сознании нашего народа памяти о Таллинском прорыве, его героях и жертвах. Конечно же, наиболее важным из перечисленных предложений является создание в России памятника героям и жертвам Таллинского прорыва. Несмотря на то что у нас эта проблема, выражаясь компьютерным языком, «зависла», она, как показано выше, уже имеет свою историю, причем не только эпистолярную, но и материальную, хотя главным образом зарубежную. А то, что делается в России, хоть и не полно, представлено ниже.
О деятельности государственных органов РФ по вопросу об увековечении памяти о героях и жертвах Таллинского прорыва
Письмо Лии Викторовны Мудрик, дочери командира ШК «Вирония» в газету «Красная звезда», опубликованное 4.12.2009 г.
С большой просьбой обращается к вам жительница блокадного Ленинграда. Когда началась война, мне было 7 лет. 22 июня 1941 года в Риге я навсегда простилась со своим отцом, Ростиком Виктором Борисовичем, командиром штабного корабля Балтийского флота «Вирония». Последним поездом из Риги мы с мамой успели уехать в Ленинград, а корабли Балтийского флота уйти в Таллин. Только 28 августа корабли получили приказ уходить из Таллина в Кронштадт, к тому времени путь отхода был заминирован, а в воздухе господствовала вражеская авиация. В историю это событие вошло как героический переход Балтийского флота ш Таллина в Кронштадт. В ту страшную ночъ случилась одна ш многочисленных трагедий войны. Так я лишилась отца, тысячи других людей лишились своих близких. Спустя десятилетия, я узнала, что ни в Санкт-Петербурге, ни в Кронштадте не существует памятника погибшим. Я решилась обратиться к Президенту Российской Федерации Д. А. Медведеву с просьбой о создании и установке такого памятника к 65-летию Великой Победы в надежде и самой его у видеть. Ответ пришел из санкт-петербургского Комитета по градостроительству и архитектуре. Меня поддержали, но ввиду отсутствия денег сообщили, что требуется дополнительное привлечение средств. Я также обратилась в Совет ветеранов и штаб Балтийского флота. Очень надеюсь, что структуры ВМФ России, ветеранские организации фронтовиков, частные лица найдут возможность оказать конкретную помощь Комитету по градостроительству и архитектуре Санкт-Петербурга в установлении памятника морякам-балтийцам. Ведь кровь их, погибших в 1941 году, заалела на знамени Победы в мае 1945 года».
Письмо из Главного управления воспитательной работы Вооруженных сил Российской Федерации от 26 апреля 2010 г., полученное Галиной Ивановной Маяковской, племянницей погибшего в ходе Таллинского прорыва курсанта ВВМОЛКУ им. М.В.Фрунзе Л. Кругликова, в ответ на ее обращение в Министерство обороны РФ.
Уважаемая Галина Ивановна! Ваше обращение по поручению рассмотрено. Информируем Вас, что работа по проведению военно-мемориальных мероприятий, увековечивающих память моряков Балтийского флота, совершивших подвиг во имя победы над фашизмом в годы Великой отечественной войны 1941-1945 годов, в настоящее время проводится под руководством командования Военно-Морского Флота. Совместно с администрацией г. Санкт-Петербурга готовится сооружение монумента «В память о подвиге моряков Балтийского флота в период Таллинского перехода» в г. Кронштадте. Минобороны России направлены предложения для включения в проект государственной программы «Патриотическое воспитание граждан Российской Федерации на 2011-2015 годы» по теме «О мужестве и героизме моряков Балтийского флота, проявленных при прорыве флота из г. Таллина в г. Ленинград». Принято решение о проведении военно-исторической конференции о боевых действиях соединений и сил Балтийского флота во всех периодах вооруженной борьбы на Балтике в 1941-1945 годах». Готовится к изданию книга Р. Зубкова «Таллинский прорыв».
Письмо от 4 мая 2010 г. из Управления Министерства обороны Российской Федерации по увековечению памяти погибших при защите Отечества, полученное Ю.Н.Борисенко, в ответ на ее обращение к Президенту России. В нем представляют интерес некоторые детали принятия решений, о которых говорится в ответе на письмо Г. И. Маяковской, приведенном выше.
Уважаемая Ю.Н.Борисенко! Ваше обращение на имя Президента Российской Федерации Д. А. Медведева по вопросу об увековечении памяти военных моряков и эвакуированных жителей Таллинского гарнизона погибших 28-29 августа 1941 года при прорыве кораблей Балтийского флота из г. Таллина в г. Ленинград, по поручению рассмотрено. <...> сообщаю о принятых Министерством обороны Российской Федерации мерах по решению данного вопроса. В 2005 году Управлением Министерства обороны Российской Федерации инициировано рассмотрение вопроса на заседании рабочей группы Российского организационного комитета (РОК) «Победа» по координации подготовки и проведения военно-мемориальных мероприятий в связи с памятными датами военной истории Отечества. В соответствии с принятым на заседании решением Главным штабом Военно-Морского Флота разработан и утвержден Главнокомандующим ВМФ План основных культурно-массовых и пропагандистских мероприятий по увековечению памяти погибших в 1941 году моряков Балтийского флота. В феврале 2007 года главнокомандующим ВМФ направлено письмо губернатору г. Санкт-Петербурга В. И. Матвиенко с предложением совместно рассмотреть возможность сооружения в г. Санкт-Петербурге мемориального комплекса в память о мужестве и героизме, проявленным участниками прорыва кораблей Балтфлота из г. Таллина в г. Ленинград. Позиция рабочей группы № 3 РОК «Победа» <...> учтена Российским организационным комитетом «Победа», который 16 февраля 2007 года на 24 заседании принял решение предложить администрации г. Санкт-Петербурга совместно с Минобороны России и Минкулътуры России рассмотреть вопрос об увековечении памяти погибших моряков и эвакуированных, жителей Таллинского гарнизона при прорыве кораблей из г. Таллина в г. Ленинград. Минобороны проинформировало секретариат РОК «Победа» о безусловной поддержке инициативы по увековечению памяти погибших моряков и предложило соорудить в г. Санкт-Петербурге памятный мемориал с перечнем имен погибших. Правительство Санкт-Петербурга также сообщило о своей поддержке инициативы по увековечению памяти моряков путем сооружения в г. Санкт-Петербурге мемориального комплекса (памятника). Одним из возможных мест создания мемориального комплекса, по мнению правительства Санкт-Петербурга может стать город воинской славы - г. Кронштадт. <...> В ноябре 2009 года на заседании рабочей группы № 3 РОК «Победа» рассмотрен вопрос «О ходе реализации решения 24 заседания РОК «Победа»...». Данное решение с предложением завершить проектирование мемориала и его сооружение к 70-й годовщине памятного события в истории ВМФ и Великой Отечественной войны направлено в правительство г. Санкт-Петербурга, которое как орган государственной власти, имеет право принимать соответствующее решение по данному вопросу».
Инициативные действия отдельных граждан в деле увековечения памяти о героях и жертвах Таллинского прорыва
(помимо писем с просьбами и предложениями и ответов на них, приведенных выше)
Книга «Таллинский прорыв Краснознаменного Балтийского флота», которую Вы, читатель, держите сейчас в своих руках, написана по инициативе самого автора. Должностными лицами Управления главнокомандующего ВМФ и рядом флотских учреждений автору была оказана большая помощь в сборе материалов для этой книги. Региональная общественная организация адмиралов и генералов ВМФ «Клуб адмиралов» в лице ее председателя адмирала флота В. И. Куроедова оказала решающую помощь в материальном обеспечении издании этой книги. Участник Таллинского прорыва на танкере № 12 бывший курсант ВВМОЛКУ им. М. В. Фрунзе Михаил Федорович Худолеев также по собственной инициативе написал пьесу «Таллинский прорыв», за которую он удостоен в 2010 году диплома лауреата конкурса «Факел Памяти» (лауреатами стали авторы восьми из 80 произведений, представленных на конкурс). Только кто ее поставит на сцене? Автор пьесы дважды обращался к руководству театра Российской армии с предложениями принять пьесу к постановке, но даже ответа на свои предложения не получил.
Диплом за пьесу «Таллинский прорыв»
Другой участник Таллинского прорыва, также бывший курсант ВВМОЛКУ им. М. В. Фрунзе, полковник в отставке Федор Парамонович Еременко, живущий в Таллинне, свои воспоминания о прорыве на эсминце «Володарский» опубликовал в ряде российских изданий [библ. 33, 138]. Этот перечень можно продолжить. Но пока власти предержащие озабочены другими проблемами, а памятника как не было, так и нет, родственники участников Таллинского прорыва при участии и поддержке неравнодушных ленинградцев — жителей Санкт-Петербурга, нашли возможность отдать долг памяти героев и жертв Таллинского прорыва в дни его 70-й годовщины. 22 июня 2011 г., благодаря настойчивости Галины Ивановны Маяковской и Кирилла Васильевича Захарова в Военно-морском Институте — Морском корпусе Петра Великого под эгидой главного командования ВМФ и при содействии руководства института состоялись торжественно-траурные мероприятия, посвященные Таллинскому прорыву. На внутренней стене здания института, выходящей в его Парадный двор, была открыта мемориальная доска с фамилиями курсантов 2-й роты, окончивших в 1941 г. 1-й курс ВВМОЛКУ имени М. В. Фрунзе, которые погибли в ходе Таллинского прорыва. Возле нее состоялся памятный митинг. После этого в Голубой гостиной был проведен круглый стол, участники которого обсудили ход и значение Таллинского прорыва. На митинге и круглом столе выступили заместитель главнокомандующего ВМФ вице-адмирал Федор Савельевич Смуглин, участник прорыва — бывший курсант ВВМОЛКУ имени М. В. Фрунзе Михаил Федорович Худолеев и другие товарищи. А 2-3 сентября 2011 г. по инициативе группы санкт-петербуржцев, возглавляемой военно-морским гидрографом, капитаном 2 ранга в отставке Василием Николаевичем Проворовым и поддержанной командованием Ленинградской ВМБ ГИСУ «Сибиряков» был совершен памятный поход в честь 70-й годовщины Таллинского прорыва по маршруту Кронштадт — бухта Сууркюлян на острове Гогланд. В этом походе приняли участие: внук командира арьергарда вице-адмирала Ю.Ф.Ралля — Юрий Георгиевич Фирсов, дочь инженер-лейтенанта С.М.Изосимова — Надежда Семеновна Лапо и другие родственники участников прорыва. Вместе с ними были несколько офицеров, знаменная группа и взвод почетного караула от Ленинградской ВМБ, историки российского ВМФ, представители ряда общественных организаций и средств массовой информации. 2 сентября с борта «Сибирякова» на Восточном Гогландском плесе был возложен на воду венок в память о людях, погибших здесь 29 и 30 августа 1941 г. Но главное событие памятного похода произошло 3 сентября. На острове Гогланд в торжественной обстановке был установлен гранитный закладной камень будущего памятника героям и жертвам Таллинского прорыва с прикрепленной к нему мемориальной доской, на которой указано число погибших в ходе прорыва людей и наименования погибших кораблей. Закладной камень установлен в нескольких метрах от памятной стелы, о которой рассказано выше. Здесь же состоялся митинг, на который собралось все немногочисленное население острова — моряки, пограничники, инженеры, обслуживающие маяки, был произведен ружейный салют, после чего торжественным маршем прошли взвод почетного караула и подразделения местного гарнизона.
Участники памятного похода в честь 70-летия Таллинского прорыва на острове Гогланд у закладного камня для будущего памятника его героям и жертвам
Организатор похода памяти. Василий Проворов собирается инициировать поиск и изучение всех затонувших судов. По мнению некоторых его коллег, это почти безнадежное дело: гидролокатора бокового обзора, необходимого для таких работ, в ЛенВМБ нет, гражданские за аренду такого оборудования запрашивают десятки тысяч долларов. Но Василия Проворова все эти трудности не смущают, он убежден, что они разрешимы. Он также думает о том, что было бы неплохо объединить усилия с Эстонским морским музеем, с капитаном судна «Маге» Велло Мяссом. Однако здравствующие участники Таллинского прорыва, родственники погибших и умерших его участников, военные и гражданские моряки России ждут решения по главному для них вопросу — о памятнике этому событию, памятнике его героям и жертвам. По их мнению и по мнению автора, наилучшим местом для этого памятника является не остров Гогланд, а Санкт-Петербург. Возможен, конечно, и Кронштадт, но названо наилучшее место.
Между тем, технических новшеств на этих лодках было очень много. Да и организация службы, вводимая на них, отличалась от принятой на прежних подводных кораблях. Она предусматривала некоторое перераспределение обязанностей между членами экипажа. Необходимость быстро и прочно изучить новые подлодки и порядок службы на них, вызвала к жизни памятные в подплаве «пять программ», по которым все без исключения, даже лекпомы и коки, сдавали экзамены. Это было одно из начинаний, родившихся в процессе интенсивного освоения новых кораблей на Дальнем Востоке, на самом молодом из наших флотов, и перенесённых оттуда на другие моря. Естественно, «пять программ» разрабатывались не кем-то одним. Но особенно много труда вложил в это, как и во внедрение программ в практику, флагманский инженер-механик нашей бригады Е.А.Веселовский, недавний балтиец, человек чрезвычайно инициативный, подлинно творческий. Потом он вернулся на Балтику, как и я. Зная, что скоро должен буду вступить в командование одной из достраивавшихся «Щук», я тоже досконально изучал устройство новых лодок. Сперва по описаниям и чертежам, затем «на ощупь». Почти всё свободное время проводил на заводской площадке у бухты Золотой Рог, на слипах, где можно было разглядеть и потрогать рукой горловины цистерн, каждый изгиб магистральных труб, каждый клапан. Сверяясь с чертежами, излазил все корабельные закоулки. Будучи флагманским минёром, я иногда участвовал в учебных (а сперва в испытательных) походах самых первых тихоокеанских «Щук». Командиры давали мне попрактиковаться в управлении маневрами лодки, почувствовать её на ходу. Никто не препятствовал тому, чтобы я, минёр, участвовал в состязаниях по сложной штурманской прокладке. Всё это потом помогло быстрее освоиться на своей лодке. Однажды командир бригады К.О.Осипов взял меня с собой вместо находившегося в командировке начальника штаба на совместную с армейцами оперативно-тактическую игру по противодесантной обороне. Руководили ею командующий Особой Краснознамённой Дальневосточной армией В.К.Блюхер и наш командующий М.В.Викторов. Передо мною, совсем ещё молодым командиром, открылись на этом учении новые горизонты, с какой-то особой отчётливостью раскрылся смысл наших повседневных дел. Сильное впечатление произвело заключительное выступление Блюхера, сама его манера вести разбор, исполненная такта и доброжелательности, уважительного отношения к младшим. Не все участники игры действовали наилучшим образом, но Блюхер, останавливаясь на допущенных ошибках, обходился без резкостей, без чего-либо, похожего на разносы. — На вашем месте, — говорил он просчитавшемуся в чём-то командиру, — я принял бы вот такое решение... — и объяснял, почему следовало поступить именно так.
Командующий Вооружёнными Силами Дальнего Востока командарм Василий Константинович Блюхер. Владивосток, 1934 год
На разборе, как и во время всей игры, царила атмосфера подлинного воинского товарищества. Как я замечал и в дальнейшем, Блюхер, являвшийся тогда старшим военачальником на Дальнем Востоке (ему был оперативно подчинён и флот), всегда заботился об укреплении чувства локтя между сухопутчиками и моряками.
Опыт командования Щ-109
В ноябре 1933 года, точно в срок, названный в Москве, когда мы ехали на Дальний Восток, поступил приказ наркома о моём назначении командиром подводной лодки «Налим», которая впоследствии получила литерно-цифровое наименование Щ-109. Это была девятая по общему счёту «Щука» на Тихом океане и головная в новой серии, немного отличавшаяся от самых первых. Она имела на полтора метра длиннее корпус, чуть-чуть больше водоизмещение и скорость хода, вместо одного 45-миллиметрового орудия — два: на палубе и ходовом мостике. Лодка ещё достраивалась на Дальзаводе и заканчивалось комплектование экипажа. А в марте, едва бухта Золотой Рог начала очищаться ото льда, наш «Налим» вышел на ходовые испытания. Проходили они удивительно гладко, и ко мне как-то сразу пришла уверенность в управлении кораблём и на надводном ходу, и при погружениях. 19 апреля 1934 года я собственноручно, как заведено на флоте при вступлении корабля в строй, поднял на подводной лодке Военно-морской флаг. На пирсе, у которого мы ошвартовались, стояли в строю экипажи лодок нашего дивизиона и заводская сдаточная команда, присутствовал Реввоенсовет Морских Сил Дальнего Востока во главе с М.В.Викторовым. Одновременно поднимал флаг на сторожевом корабле, стоявшем по другую сторону пирса, мой сослуживец по эсминцу «Фрунзе» С.Г.Горшков, также ставший тихоокеанцем. Над бухтой гремел «Интернационал»...
Подводная лодка Щ-109 подходит к причалу в бухте Малый Улисс. Тихоокеанский флот, 1934 год
Конечно, я был горд тем, что в двадцать семь лет стал командиром подводного корабля. Служба на лодках уже бесповоротно сделалась моей военной профессией. А на что способны подводные лодки и как использовать их боевые возможности, — это ещё предстояло познавать и познавать. На Дальнем Востоке боевая подготовка кораблей сочеталась с освоением малоизученных тогда морей. Когда Щ-109 пошла в первый длительный поход в северном направлении вдоль побережья, нас снабдили копиями старых английских карт, где было указано, что глубины обозначены «по данным шхипера Гека». Кто такой этот шхипер Гек, и когда он тут плавал, я не имел понятия. Никто не знал, насколько можно ему верить, однако иных карт просто не существовало. И мы не смогли бы, наверное, представить, что у диких пустынных бухт, встречавшихся на маршруте, вырастут ещё на нашем веку крупные города и порты, такие, например, как Находка и Советская Гавань.
Подводная лодка «Щука» покрывалась льдом во время зимнего шторма
Обстановка у восточных рубежей страны оставалась напряжённой, становясь время от времени особенно тревожной. Кораблям часто назначалась повышенная боевая готовность, ограничивались увольнения на берег и возможности для отдыха личного состава. Плавания продолжались и в суровых зимних условиях, когда рубка и корпус лодки, захлёстываемые волной и обмерзающие, подчас превращались в подобие айсберга. Если место нашей обычной стоянки сковывало слишком крепким льдом, производилось перебазирование в бухты, замерзавшие не так сильно, чтобы всегда быть в состоянии выйти в море готовыми к бою. В любое время года одна подлодка нашей бригады находилась в дозоре в южной части залива Петра Великого — на дальних подступах к Владивостоку. Ещё одна стояла у причала в часовой готовности к выходу. В дозор уходили «на всю автономность», то есть на полный расчётный срок возможного пребывания в море без пополнения запасов, составлявший тогда для «Щук» 20 суток.
«Щуки» выходят за кромку льдов для несения дозорной службы в заливе Петра Великого. Тихоокеанский флот, Владивосток, бухта Улисс, 1935 год
На день дозорная лодка погружалась, держась на перископной глубине, ночи проводила в крейсерском положении. Мы научились погружаться и всплывать даже при 8-балльной волне. Раньше, пока подводники плавали в более спокойных морях, это считалось невозможным. Порой разыгрывались штормы такой силы, что за дозорную подлодку начинали беспокоиться старшие начальники. Не забуду, как ещё в первый год командования «Щукой» я получил в дозоре необычную радиограмму за подписью командующего МСДВ: «Разрешаю укрыться в заливе Стрелок». Нас действительно здорово трепало, однако такого мы не ожидали. Как было поступить? Я посоветовался с комиссаром Лиловичем (самым старшим по возрасту членом экипажа), со своим помощником И.А.Быховским, обошёл отсеки. Что и говорить, тяжко было людям, но никто не жаловался. Наступала годовщина Октября, и всем хотелось отметить праздник боевой службой: ведь нам доверили оберегать от возможных провокаций подходы к Владивостоку... Мы с комиссаром радировали, что подводная лодка продолжает выполнять свою задачу. А шторм всё усиливался, и через несколько часов была принята новая радиограмма от командующего: «Приказываю укрыться в заливе Стрелок». Добрались до этого залива с трудом, шли против огромных волн, и дизеля едва выжимали три узла. Когда отдали якорь в относительном затишье, казалось, переводят дух не только люди, но и сам корабль. А через сутки, едва шторм начал стихать, вернулись на позицию дозора. Суровой, но и прекрасной школой была такая служба, по сути своей — боевая. Думаю, все, кому выпало послужить в то время на тревожном Дальнем Востоке, оценили потом полученную закалку, пригодившуюся на войне. Проплавав на Щ-109 два года, я убедился: «Щуки» — лодки надёжные. К их достоинствам относилась особая прочность. Тогда она проверялась в жестоких схватках с океанской стихией, но были все основания полагать, что корпуса и механизмы «Щук» способны выдержать и довольно близкие разрывы глубинных бомб или мин. Война это подтвердила. Много значит для командира видеть, как у экипажа крепнет вера в свой корабль. Наши подводники относились к вверенному им оружию и технике всё более уважительно, любовно. Поговорив перед стрельбами с торпедистами у них в отсеке, удостоверившись, что всё делается, как надо, я и сам не стеснялся похлопать ладонью приготовленную торпеду, ласково наказать ей: — «Не подведи, милая!». Неудачных атак у нас не бывало, ни разу после учебной стрельбы не подняли нам неприятный сигнал «Аз» вместо обычного «Добро». И это отнюдь не являлось в бригаде чем-то особенным. Моряки Тихоокеанского флота (так официально стали называться с начала 1935 года прежние МСДВ) достигали высоких результатов в боевой подготовке. За молодым флотом закреплялась репутация передового. А про себя хочется ещё сказать, что в управлении подводной лодкой, в овладении её боевыми средствами и их применением мне безусловно помогли опыт, навыки, приобретённые на эсминце и на морском бомбардировщике. Полезно, оказывается, будущему подводнику и на надводном корабле послужить, и полетать над морем!
Подводная лодка Щ-123 несёт дозорную службу в Тихом океане
Когда наступало очередное осложнение обстановки на дальневосточных рубежах, и мог в любой момент поступить боевой приказ, я, проверяя мысленно, чему успел научиться, говорил себе: если понадобится, то воевать на этом корабле, с этим экипажем, готов. Мне кажется, я не ошибался.
Мне доверен подводный минный заградитель
У нас на глазах Тихоокеанский флот набирал силу. Побережье уже прикрывали Владивостокский, Сучанский и другие морские укрепрайоны. Всё больше выходило в море советских кораблей, создавались новые соединения подводных лодок. Происходившие в связи с этим передвижения по службе не минули и меня. Весной 1936 года, вскоре после присвоения мне звания капитана 3-го ранга, я прочёл приказ наркома о своём назначении командиром подводной лодки Л-8, она же «Дзержинец». Подлодки типа «Л», или «Ленинцы», как называли их по первой такой лодке, вступившей в строй на Балтике, входили в формировавшуюся 6-ю морскую бригаду. Они предназначались не только для торпедных атак, но и для постановки мин заграждения, и были, таким образом, «наследницами» известного в морской истории «Краба», первого в мире подводного минного заградителя, на минах которого в 1915 году подорвался у Босфора германский крейсер «Бреслау». Мощное торпедное и минное вооружение «Ленинцев» (12 торпед плюс 20 мин с зарядом до 300 килограммов тротила), а также относительно сильная артиллерия (два орудия, из которых одно — 100-миллиметровое), сочетались с отличными маневренными качествами и весьма прочным корпусом, позволявшим погружаться на 90 метров. Относясь, как и «Декабристы», к классу больших лодок, они превосходили тех габаритами, водоизмещением, возможной дальностью плавания. Особенно внушительно выглядела такая подводная лодка на стапелях. Когда впервые увидел на Дальзаводе свою Л-8, на которой шёл монтаж оборудования, поднялся на её очень высокий мостик и окинул оттуда взглядом почти 80-метровую палубу надстройки, огромность лодки по сравнению с привычной «Щукой», просто поразила. Невольно подумалось: «Как же буду погружать эту громадину и маневрировать такой махиной под водой?» Незнакомую лодку надо было изучать от А до Я . Одновременно знакомился с назначаемыми на неё людьми. В течение всей службы на Щ-109 я больше всего дорожил сплочённостью команды, считал, что мне с нею повезло: такие дружные и умелые подобрались моряки. Но и на новой лодке экипаж складывался прекрасный, в основном из опытных уже подводников. Совсем не служил раньше на подлодках только наш комиссар Григорий Федотович Быстриков. Подводные силы флота росли так быстро, что политработников-моряков для новых кораблей стало не хватать, и на Тихий океан была направлена группа вчерашних армейцев, надевших морскую форму лишь перед выпуском из Военно-политической академии. Нельзя не отдать должного этим товарищам: они, как правило, хорошо осваивались на флоте, а опыта партийно-политической работы им было не занимать.
Подводный минный заградитель типа «Ленинец» возвращается в базу после проведения очередных испытаний. Владивосток, 1936 год
Г.Ф.Быстриков служил перед тем военкомом полка на Дальнем Востоке. Он был старше меня на добрый десяток лет, в Гражданскую войну сражался в рядах легендарной Будёновской 1-й Конной Армии. Григорий Федотович был высокого роста и могучего телосложения, имел размеренную, очень ясную и убедительную манеру речи. Но основой авторитета, быстро приобретённого им в экипаже, явилось умение комиссара находить верный подход к людям, работать с ними так, что каждый стремился отдавать службе все силы. Неудивительно, что столь опытный политработник, прекрасно показавший себя и в непривычных условиях на подводной лодке, вскоре пошёл на повышение. Менее чем через два года первый военком Л-8 стал комиссаром и начальником политотдела Владивостокского укрепрайона, а затем много лет находился на посту члена Военного совета флота. Большая флотская служба ждала и старшего помощника командира подводной лодки Л-8 капитан-лейтенанта Л.М.Сушкина. Несколько лет спустя он стал командиром одной из подводных лодок, совершивших беспримерный переход через Тихий океан и Атлантику — из Владивостока в Полярный, после чего доблестно воевал в Баренцевом и Норвежском морях. А тогда я нашёл в нём отличного старпома, умевшего обеспечить на корабле должный порядок и заботливо относившегося к команде. Много значило иметь рядом таких людей, как Быстриков и Сушкин, когда надо было осваивать подлодку нового типа, всего вторую такую на Тихоокеанском флоте. Введение в строй подводного корабля, гораздо более сложного, чем «Щука», потребовало большого труда и времени. Заводские, а потом государственные испытания заняли всё лето и осень 1936 года. Военно-морской флаг на Л-8 был поднят в декабре. Но зимой плавания не прерывались, — на Дальнем Востоке это уже стало нормой. Базируясь в бухте, которая, хотя и замерзала, но не так, чтобы нельзя было выйти в море, мы сразу же начали плановую боевую подготовку, а весной смогли приступить к выполнению более сложных задач. За следующее лето и эта подводная лодка стала реально готовой к боевым действиям.
Трудный период на флоте
Вспоминая время, когда так много делалось для укрепления обороны страны, не могу умолчать о том, что омрачало тогда нашу жизнь и подчас весьма осложняло службу. В 1937 году на Тихоокеанском флоте начались (а в 1938-м продолжались) совершенно неожиданные аресты командиров и политработников, пользовавшихся до того большим уважением. Были арестованы командиры бригад подводных лодок А.И.Зельтинг и Г.Н.Холостяков, награждённый уже во время службы на Тихом океане орденом Ленина, командир бригады надводных кораблей Т.А.Новиков, с которым я дружил и нередко бывал у него дома, командиры ряда подводных лодок, особенно в бригаде «Малюток». Командующий Тихоокеанским флотом М.В.Викторов отбыл в 1937 году в Москву, будучи назначен начальником Военно-Морских Сил страны, но вскоре стало известно, что и он репрессирован. Такая же судьба постигла сменившего его во Владивостоке Г.П.Киреева, члена Военного совета флота Г.С.Окунева. После Окунева членом Военного совета стал Яков Васильевич Волков, который в мои курсантские годы был военкомом нашего училища. Уверен, что ни один курсант-фрунзевец тех лет не забыл этого душевного, обаятельного человека. Быстро заслужил Я.В.Волков, всегда близкий к людям, глубокое уважение и у тихоокеанцев. Но несколько месяцев спустя, арестовали и его. Мне довелось снова увидеть Якова Васильевича, когда он приехал в Ленинград, проведя восемнадцать лет в лагерях. Реабилитация застала его дряхлым стариком, и на свободе он прожил недолго. Трудно было понять, что происходит. После того, как оказался арестованным самый близкий мой друг капитан 2-го ранга И.М.Зайдулин, которого знал весь флот, в невиновности которого у меня не могло быть никаких сомнений, я уже не мог верить, что все, кто подвергся репрессиям, — враги народа. Зайдулин командовал одной из трёх знаменитых тогда подлодок Щ-123, где все члены экипажей были орденоносцами.
Командир подводной лодки Щ-123 Тихоокеанского флота Измаил Матигулович Зайдулин. Владивосток, 1937 год
Чувствовалось, сомневались в этом и мои товарищи, хотя мало кто решался высказывать такие сомнения вслух. Совершенно неожиданно для всех нас был арестован командир нашего дивизиона Николай Степанович Ивановский, заслуженный моряк, участник боёв гражданской войны на Волге, Каме, Каспии. Весной 1938 года выяснилось, что он, уже осуждённый, находится в пересыльном лагере близ станции Вторая Речка под Владивостоком, и его можно там навестить. Командиры всех трёх лодок дивизиона — Л.Г.Чернов, А.Ф.Кулагин и я — отправились туда и получили непродолжительное свидание с Ивановским. Нас предупредили, что нельзя вести разговор ни о том, за что Николай Степанович осуждён, ни о делах службы. В чём конкретно он обвинялся, мы не знали. Но отношение к бывшему комдиву командиры выразили уже своим приездом, привезёнными гостинцами. Ивановского отличала жёсткая требовательность, иногда он бывал грубоват, однако представить его врагом было невозможно. Должен сразу сказать, что Н.С.Ивановский, И.М.Зайдулин, Т.А.Новиков, Г.Н.Холостяков, как и ряд других тихоокеанцев, ещё до войны были освобождены и реабилитированы, восстановлены в партии и в воинских званиях, вернулись в боевой строй флота. Но многие другие исчезли навсегда. Непонятные аресты сказывались на настроении командного состава, подрывали у людей уверенность в себе. Опасаясь быть в чём-то заподозренными, многие командиры стали проявлять чрезмерную осторожность, действовали по принципу «как бы чего не вышло». Заметна была нерешительность и у наших старших начальников. Не планировались больше походы кораблей с усложнёнными задачами, такими, как прогремевшие в 1936 году на всю страну походы «Щук» из пятой морбригады Холостякова, участникам которых вручались награды в Кремле.
Перемены к лучшему
Перемены к лучшему наметились после прибытия на Тихоокеанский флот Н.Г.Кузнецова, назначенного первым заместителем командующего, и особенно после того, как он стал в январе 1938 года нашим командующим флотом. Николай Герасимович, имевший тогда звание флагмана 2-го ранга (соответствует нынешнему контр-адмиралу), незадолго перед тем вернулся из Испании, где был советником в республиканском флоте. Уже соприкоснувшись с современной войной, с фашистской агрессией, он видел необходимость повысить напряжённость боевой учёбы, снять ограничения, идущие от перестраховки. С каких-то пор повелось, например, чтобы штабы плавающих соединений, ссылаясь на неустойчивость дальневосточной погоды, составляли план боевой подготовки в двух вариантах: для «нормальной» погоды и на случай сильного тумана или шторма. Кузнецов решительно с этим покончил. Нормальной стала считаться такая погода, какая есть. Принимались и другие меры для приближения учёбы корабельных экипажей к вероятным условиям боевых действий, стали поощряться командирская решительность, инициатива.
Мороз 25 градусов, шторм 10 баллов
Это побудило и меня задуматься над тем, как активизировать боевую подготовку в зимний период. Я составил докладную записку, в которой предлагал послать нашу подводную лодку в относительно отдалённый район (в международных водах южной части Японского моря), обычно нами не посещаемый, но где, очевидно, понадобилось бы действовать подводникам в случае войны. Имелся в виду поход на полный срок автономности 30 суток и на режиме, который соблюдался бы при нахождении на позиции в военное время: днём под водой, ночью надводное крейсирование и зарядка батарей.
Командующий Тихоокеанским флотом флагман 2-го ранга Николай Герасимович Кузнецов. Владивосток, 1938 год
Кузнецов одобрил предложение, но на такой поход требовалось теперь разрешение Москвы. «Добро», в конце концов, дали, однако район назначили другой, — ближе к своим берегам, но в более северных широтах. Между тем наступила самая суровая пора зимы, и потому пришлось дополнительно позаботиться об обеспечении надёжности плавания при сильных штормах и низких температурах. Крышки люков палубной надстройки закрепили в открытом положении, чтобы обмерзание надстройки не помешало погружению, и сняли волнорезы торпедных аппаратов. Повреждение волнорезов льдом лишило бы лодку возможности использовать своё главное оружие. Поход был очень трудным. Но уже в начале его мы хорошо отработали погружение и всплытие в штормовых условиях. Это было уже освоено на «Щуках», а на «Ленинце» производилось впервые. Научились бороться с обледенением лодки. Потом, уйдя севернее, держались близ кромки сплошного льда, постоянно встречаясь с плавучими льдинами, а то и оказываясь под ледяными полями. Прежде чем всплывать, проверяли через зенитный перископ, светлеет ли над головой. Морозы доходили до 25 градусов, штормы — до 10 баллов. Лодка обмерзала на ветру так, что могла погрузиться лишь после приёма нескольких тонн добавочного балласта, а под водой, по мере того как лёд таял, её приходилось неоднократно поддифферентовывать. Верхняя вахта обмораживала лица, да и в отсеках нельзя было согреться: экономили заряд батареи. Но экипаж держался стойко. Мы пробыли в назначенном районе весь запланированный срок, выполнили всё намеченное. Лодка не имела никаких существенных повреждений, доказала свою отменную прочность. Проверили себя и люди, многому при этом научившись. За время нашего плавания Уссурийский залив сковало крепким льдом. Путь в базу лодке прокладывал тральщик, заменяя ледокол, но всё равно на последний десяток миль ушло десять часов. Наша Л-8 была вполне исправна и боеспособна. Если бы потребовалось, безусловно, могла, пополнив запасы, немедленно выйти в новый поход. Однако вид имела, что и говорить, не парадный: льдом во многих местах содрало покраску, проглядывала кое-где ржавчина, погнулись леерные стойки на палубе. Вскоре прибыл командующий флотом, и сопровождавший его командир нашей бригады счёл нужным, проходя по пирсу, заметить: — Не жалел свою лодку командир... Н.Г.Кузнецову это не понравилось, и он резковато ответил: — Командир выполнял поставленную задачу и при этом не жалел прежде всего себя. Командующий поздравил экипаж с возвращением из похода, поблагодарил за службу. Обойдя потом отсеки, он выразил удовлетворение состоянием техники, порядком на корабле. Мне было приказано подготовить инструкцию по управлению подводной лодкой данного типа и серии со специальным разделом: «Особенности управления в условиях зимнего плавания». Написанная мною инструкция была издана Управлением подводного плавания Главного штаба ВМФ. Через два месяца после того памятного похода я был назначен командиром нового дивизиона «Ленинцев», в который вошли шесть подводных лодок. Все они тогда ещё достраивались. Моим основным рабочим местом на некоторое время снова стал Дальзавод. А затем пошли испытания: швартовные у пирса, заводские ходовые, государственные... В государственных я по совместительству с должностью комдива, участвовал в качестве так называемого сдаточного капитана, назначаемого приказом по заводу.
Строитель Терлецкий
В то время мне довелось познакомиться с интересней шим человеком, которого помнят многие подводники не одного поколения, служившие на разных морях. Это Константин Филиппович Терлецкий, который был строителем двух первых подлодок нашего дивизиона: Л-11 и Л-12.
Константин Филиппович Терлецкий, выдающийся строитель подводных лодок
Его должность можно сравнить с прорабской. Строитель «вёл» подводную лодку с её закладки, продолжал руководить всеми работами там, где она достраивалась и спускалась на воду, и сдавал флоту свой объект номер такой-то готовым к плаванию. Называть военный корабль кораблём, а тем более подводной лодкой, на заводе не полагалось. Словом, на заводской площадке, на слипе, строитель являлся самым главным лицом. А Терлецкий был в этой должности, если можно так сказать, «ещё главнее», ибо пользовался огромным личным авторитетом как у заводского персонала, так и у моряков. Он служил в своё время едва ли не на всех типах подводных лодок, существовавших в старом русском флоте, причём был и инженер-механиком, и старпомом, и командиром корабля. В Гражданскую войну руководил переброской балтийских подлодок на Каспий, выполняя распоряжение Ленина. Потом работал в Главном управлении кораблестроения, в конструкторских бюро, на заводах. Он строил и «Декабристы», и «Щуки», а затем «Ленинцы». Глубокий знаток техники, связанный с подплавом десятки лет, он мог рассказать, каким было то или иное устройство раньше, как и почему приняло свой нынешний вид. И неустанно искал возможности что-то ещё усовершенствовать. Высокий, усатый, не по годам подвижный, Константин Филиппович носился по отсекам и палубам лодок, вечно всюду нужный, потому что на сооружаемом корабле знал всё лучше всех. Он всегда старался учесть пожелания командиров, с ним было легко улаживать возникавшие по ходу работы вопросы.
Меня спас Н.Г.Кузнецов
Подводные минзаги нашего 42-го дивизиона проходили испытания уже быстрее, чем первые «Ленинцы». К осени 1938 года четыре из шести лодок подняли военно-морские флаги и начали учебные походы. Казалось, дела в дивизионе идут неплохо. Однако кто-то, видно, судил о людях не по их делам, а как-то иначе. Моя служба чуть не прервалась. Об этом, наверное, тоже следует рассказать, чтобы было понятно, что могло случаться в то время. А также и потому, что из этого случая видно, каким человеком был Николай Герасимович Кузнецов. Однажды в начале декабря, сразу после подъёма флага, мне передали по телефону приказание явиться через два часа к командующему флотом. Это не могло не удивить: никаких ЧП у нас не было, никакие совещания, где я мог понадобиться, не готовились. Не планировались даже выходы в море: их пришлось приостановить из-за тяжёлой ледовой обстановки в заливе. Приветливо меня встретив, Н.Г.Кузнецов попросил кратко доложить о состоянии дивизиона, но я сразу понял, что вызван не для этого. Затем последовал вопрос, давно ли я ездил в отпуск в Европу. Так говорили на Дальнем Востоке об отпусках в европейскую часть страны, связанных с длительным отрывом от службы. Воздушного сообщения ещё не было, и потому отпуска давались нечасто. Я ответил, что не был в отпуске более двух лет, как и почти весь командный состав дивизиона. — В отпуск за оба пропущенных года отбудете сегодня, — объявил командующий, и, заметив, должно быть, некоторую мою растерянность, повторил: — Понятно? Сегодня. Командир бригады в курсе. А сейчас зайдите к моему заместителю по тылу. Спросить командующего, чем вызвана такая скоропалительность, я не решился. Ничего не смогли объяснить ни его заместитель по тылу М.П.Скриганов, ни командир нашей бригады А.Т.Заостровцев. М.П.Скриганов вручил мне путёвку в Сочинский санаторий «Кавказская Ривьера» и билет на скорый поезд Владивосток–Москва, уходивший вечером того же дня. А.Т.Заостровцев уже подписал мой отпускной билет на 86 суток: по месяцу за два года плюс дорога. Получив согласие комбрига на то, чтобы в дивизионе меня замещал опытный командир лодки В.В.Киселёв, я отправился передавать ему дела. Через час после того, как поезд тронулся, в моё купе неожиданно заглянул Н.Г.Кузнецов в штатском костюме. Оказалось, он ехал в Москву на совещание в своём служебном вагоне. Николай Герасимович сказал, что хотел посмотреть, как я устроился, и быстро удалился. Больше мы в пути не виделись. Создалось впечатление, что командующий заходил, чтобы удостовериться, что я выехал из Владивостока. Дорожные впечатления, а затем прекрасный отдых в Сочи постепенно развеяли смутную тревогу, вызванную непонятной внезапностью моего отпуска. Но когда срок путевки уже кончался, в санатории появился мой однокашник по училищу, служивший на Балтике, который сообщил, что видел приказ наркома о моём увольнении с флота. Как отнестись к такому известию? Верить или не верить ему, я не знал. За что могли уволить кадрового командира тридцати двух лет от роду, недавно получившего звание капитана 2-го ранга? Перебирая в памяти последние события своей жизни, я не находил этому разумного объяснения. Наш дивизион был на хорошем счету, никаких серьёзных претензий по службе мне не предъявлялось. В 1937 году арестовывался один из моих братьев, о чём я немедленно подал рапорт, но брата уже освободили за полной невиновностью. Оставалось одно — близкое знакомство с несколькими командирами, которые были арестованы, а некоторые и осуждены. Отпуск между тем продолжался. Его хватило и на то, чтобы погостить у родственников в Москве, навестить друзей-однокашников в Ленинграде. И среди товарищей по училищу тоже нашёлся человек, утверждавший, что читал приказ о моём увольнении из кадров флота. Тут мне стало не до шуток. И не о себе одном тревожился. Во время отпуска женился... Чтобы не томила неизвестность, решил вернуться во Владивосток немного раньше срока, оставив жену-студентку у родственников в Москве. Нетрудно представить, с каким волнением входил я к командиру бригады. А тот, выслушав мой уставной доклад о прибытии из отпуска, как ни в чём не бывало, стал вводить меня в текущие дела, очередные задачи. Спрашивать после этого, а не отчислен ли я, показалось нелепым. Через час я уже был на плавбазе своего дивизиона. Служба продолжалась. Я успокоился, в начале лета приехала на Дальний Восток жена. Т о, что меня будто бы увольняли с флота, скоро стало представляться каким-то дурацким сном. Но приказ об отчислении всё-таки отдавался. Позже наш комбриг А.Т.Заостровцев рассказал, что, когда этот приказ поступил в штаб флота, командующий задержал его исполнение и запретил объявлять мне. А так как сам Кузнецов должен был уехать из Владивостока, он отправил меня в отпуск. К моему возвращению поспел новый приказ, которым отменялся касавшийся меня пункт об отчислении в прежнем приказе. Этого Кузнецов добился в Москве. Уж не знаю, кто другой на месте Н.Г.Кузнецова взял бы на себя такую ответственность, особенно в то трудное время. Оба приказа (их номера и даты я смог найти позднее в своём личном деле) подписал М.П.Фриновский, возглавлявший несколько месяцев Наркомат ВМФ, куда он пришёл из органов НКВД, не имея раньше, насколько мне известно, никакого отношения к флоту. Теперь известно, что Фриновский являлся одним из приспешников и Ежова, и Берии, который потом ликвидировал и его. Весной 1939 года наркомом Военно-Морского Флота стал Н.Г.Кузнецов.
Народный комиссар Военно-Морского Флота СССР Николай Герасимович Кузнецов
Николая Герасимовича, человека сдержанного, отличали глубокая внутренняя порядочность, развитое чувство товарищества. Таким он оставался и много лет спустя, в послевоенное время. Сослуживцев не забывал. Всегда был способен не в ущерб делу и требовательности обхватить рукой за плечи, дружески спросить: «Ну как служится?» Тогда, в тридцать восьмом, его рука тоже символически легла мне на плечо, защитила и не дала в обиду. Знаю, что Н.Г.Кузнецов заступался, как мог, и за многих других. А в сущности, — он заступался за Военно-Морской Флот! В том же году меня направили в Военно-морскую академию. Это подтверждало, что инцидент с отчислением окончательно исчерпан. На учёбу я не просился, рапортов не подавал. Инициатива исходила от командования. Н.Г.Кузнецов, ставший уже наркомом ВМФ, изменил прежний порядок отбора кандидатов в академию, при котором туда скорее попадали те, кто сам этого добивался. Иногда малоопытные ещё командиры, не созревшие для продвижения по службе. Кое-кого приходилось назначать после академии на прежние должности. Теперь кандидатов называли командиры соединений. О том, что надлежит готовиться к вступительным экзаменам и отъезду в Ленинград, мне стало известно из приказа командующего.
интересовался всем, но особенный интерес вызвала у него радиорубка и, к моему удивлению, устройство одного простейшего приспособления — поплавкового клапана воздушного тракта РДП. Этой аббревиатурой обозначается режим работы дизеля под водой на перископной глубине. В этом режиме выхлопные газы удаляются по одному трубопроводу — тракту прямо в воду через так называемую газовую шахту РДП, а воздух к дизелю поступает из воздушной шахты РДП, приподнятой над поверхностью моря, по воздушному трубопроводу — тракту. Именно этот тракт при случайном «нырке» лодки (на крутой волне, например), в целях предотвращения поступления воды внутрь корабля перекрывается в первую очередь клапаном, работающим по всем известному принципу обычного туалетного поплавка. При дальнейшем же уходе или аварийном «падении» лодки на глубину более, в данном случае, двадцати метров поплавок клапана, дабы не быть раздавленным, заполняется водой и уже не работает, а воздушный тракт РДП герметизируется специальной гидравлической захлопкой. Именно из-за запоздания с закрытием такой захлопки, то ли из-за ее обледенения, то ли из-за ошибочных действий личного состава, погибла в январе 1961 года в Баренцевом море подводная лодка «С-80». Как мне показалось, адмирал был явно удручен моими разъяснениями особенностей работы поплавкового клапана. Следует сказать, что в описываемое время захлопки трактов РДП могли перекрываться только расписанными на их манипуляторах членами экипажа. Забегая вперед, скажу, что через несколько месяцев мне пришлось испытывать новинку — гидравлическое устройство, автоматически управляющее перекрытием трактов РДП при провалах подводной лодки. Но такого устройства на момент беседы с замглавкома на кораблях не существовало. Как бы то ни было, но адмирал как бы затосковал и уже не очень внимательно слушал мои ответы на свои неожиданные для меня вопросы о том, можно ли каким-то образом передать радиограмму не из радиорубки, а из какого-либо другого отсека лодки. Пришлось и тут его разочаровать. Такую передачу можно было осуществить только с помощью штатного радиопередатчика, штатной радиоантенны и только из радиорубки. Постепенно мне стало ясно, что на флоте произошло какое-то ЧП, связанное с использованием режима РДП. В голове начали всплывать факты провалов лодок из-под РДП и особенно история гибели «С-80»...
Тем временем первый заместитель Главнокомандующего ВМФ, к моему вящему облегчению, тепло попрощался с экипажем, со мной и убыл с корабля. Прошла неделя после убытия адмирала на Камчатку, а затем, видимо, в Москву. Постепенно, в начале по слухам, а затем и по официальным разъяснениям нам — командирам кораблей, стоящих во Владивостоке, стало известно, что в океане во время несения боевой службы исчезла известная всем нам лодка, которую мы так недавно проводили на Камчатку, лодка, которой командовал наш друг — Владимир Иванович Кобзарь, наш Володя... Через полгода ремонт и модернизация моей лодки были окончены, и я благополучно привел ее на Камчатку. Здесь, на месте, в родной базе кое-что, правда далеко не все, стало проясняться. Истинной причины исчезновения подводного ракетоносца, первого на Дальнем Востоке корабля, «умеющего» стрелять баллистическими ракетами из-под воды, никто не знал. Известно было только то, что, вернувшись из Владивостока, летом 1967 года этот корабль полностью и очень качественно отработал все предусмотренные руководящими документами задачи и боевые упражнения, своевременно, в определенные ему сроки, вошел в строй боеготовых, так называемых «перволинейных» подводных лодок флота. В строгом соответствии с планом, «К-129» в сентябре, октябре и ноябре выполнила свою первую после ремонта боевую службу. Вернулась она в базу 30 ноября. Своевременно был проведен и восстановительный послепоходовый ремонт. Экипаж, как было принято, разбившись на очереди, отдохнул на базе отдыха в известном своими горячими источниками санатории «Паратунка». В начале следующего 1968 года многие офицеры, в том числе и командир, убыли в отпуск, тем более, что далеко не все из них успели перевезти свои семьи на Камчатку. Отпуска у подводников длинные, но использовать их полностью офицерам «К-129» не пришлось...
Паратунка. Камчатка. Экипаж ПЛ К-75 (командир Куренков Виктор Викторович, рижский нахимовец) после боевой службы в санатории. 1967 г.
Как это, к сожалению, иногда бывает на флоте, какая-то, по моим данным атомная, подводная лодка оказалась не готовой к несению запланированной для нее боевой службы. А «клеточку»-то в плане несения боевых служб нужно было срочно заполнять. Причем заполнять подводной лодкой, способной к нанесению удара по главной базе американских ракетоносцев на Гавайских островах. «Холодная» война, как и всякая война, пауз не терпела. Вот такой, во всех вроде бы отношениях, боеготовой и оказалась «К-129». Материальная часть этого корабля в порядке, опыт плавания в океане экипаж приобрел. А что офицеры отпусков не отгуляли, что семьи свои, ютившиеся во время ремонта по частным каморкам Владивостока, они на новом месте устроить не успели, — это уже детали... По укоренившейся в наших Вооруженных Силах и особенно в Военно-Морском Флоте традиции настроение офицерского состава никто никогда не учитывал. Знали, мол, на что шли, когда в военные училища поступали, да и в Присяге сказано: «клянусь стойко переносить...» Какие тут семьи... Так что теоретически никаких таких «настроений» у офицеров «К-129» не должно было быть! А они были, были эти настроения. Я сужу по высказываниям некоторых приезжавших за семьями во Владивосток офицеров этой лодки. Прямо скажу, угнетала их перспектива ухода в «автономку» из недогуленного отпуска от неустроенных семей. Как бы то ни было, а сразу после праздничного для всех военных дня, 24 февраля 1968 года вышла «К-129» в свое последнее плавание. Робкие попытки командования дивизии, эскадры, и даже флотилии учесть моральную сторону подготовки к походу, как и следовало ожидать, успеха у командования флотом не имели.
Если же вернуться к злополучной для ее , Тихоокеанского, да и всего Военно-Морского Флота, весне, то следует вспомнить и о тех усилиях, которые принимались для поиска и оказания, если это было необходимо, помощи исчезнувшей подводной лодке. В начале подводный ракетоносец о его месте и действиях запрашивали шифром, а затем и открытым текстом в течение чуть ли не месяца. В океан по маршруту движения лодки были посланы надводные корабли и подводные лодки. В небе, насколько позволял им радиус полета, барражировали противолодочные самолеты. Как назло, океан постоянно штормил, видимость была плохая. Моряки, побывавшие в это время года в тех широтах Тихого океана, легко представят, что приходилось испытывать нашим морякам во время этого поиска. Подробности такого плавания рассказывал мне мой товарищ - командир такого же подводного ракетоносца «К-99», непосредственно участвовавшего в поиске, капитан 1 ранга Константин Казенов. Каждое масляное пятно, каждый плавающий предмет, остатки мусора и т.п. внимательно изучались и по возможности, несмотря на очень высокую волну, вылавливались из воды. Но все было тщетно... Немногим более чем через 30 суток поиск был прекращен, корабли возвратились в свои базы, а самолеты — на аэродромы. Небольшая, но важная деталь. Американцы внимательно наблюдали за действиями наших сил и периодически запрашивали: «Что вы ищете?» и даже предлагали свою помощь. Наши отмалчивались и вежливо благодарили. Ограничившись перемещениями по службе командующего Тихоокеанским флотом адмирала Николая Амелько, первого заместителя командующего Камчатской флотилией контр-адмирала Русина, инструктировавшего командира перед походом, командира 15-й эскадры пл контр-адмирала Якова Криворучко и командира 29-й дивизии пл контр-адмирала Виктора Дыгало — непосредственного начальника командира пл, командование ВМФ, да и Минобороны страны на несколько лет о трагедии «К-129» забыли. «Супостат» однако не дремал.
Лето 1975 года. Москва.
К этому времени военная служба забросила автора этих строк в столицу. Служил я тогда в одном из центральных управлений ВМФ. Неожиданный телефонный звонок жены (до сих пор не поворачивается язык произнести «вдовы») хорошо знакомого мне по службе во Владивостоке и на Камчатке старшего помощника Володи Кобзаря — Саши Журавина, Ирины Георгиевны Журавиной, напомнил мне о трагедии весны 1968 года.
— Похоже, наших американцы нашли, — волнуясь произнесла она. Из дальнейших ее разъяснений я узнал, что Ирина работает в таможне Шереметьевского аэропорта и, совершенно случайно, участвуя в осмотре багажа пассажира, прибывшего из США, буквально наткнулась на сообщения американской прессы о найденной и поднятой со дна Тихого океана советской субмарине, затонувшей в 1968 году. С разрешения представителей КГБ эта весьма энергичная женщина сделала из американских газет несколько вырезок о «находке» в океане. Причем, сама Ирина, переведя эти вырезки, ничуть не сомневалась, что речь идет о «К-129»-й, но в Главном штабе ВМФ ей не поверили. Так впервые, не от командования или разведчиков я узнал, что «К-129» найдена. Найдена не нами, а американцами. И не только найдена, но и поднята с огромной, более чем шестикилометровой глубины. Что произошло это уже несколько лет тому назад и что бывший наш «вероятный» (впрочем, в то время еще не бывший, а самый настоящий) противник даже торжественно похоронил тела некоторых наших подводников в океане, в соответствии с предусмотренной Корабельным уставом ВМФ («КУ-59») СССР церемонией. Ни больше ни меньше! И только еще через год — мне, офицеру «центра», стало официально известно, что, оказывается, разведкой Тихоокеанского флота возня американцев в предположительном месте гибели «К-129» была зафиксирована и в конце концов разгадана. Однако мне до сих пор непонятно... Почему этот факт не только от «общественности», но и от офицеров флота и семей погибших подводников был скрыт?
Контр-адмирал А.Т.Штыров - о том, что смогла и что не смогла "разведка ТОФ и он лично":
Весна 2001 года Санкт-Петербург
Если сейчас маятник гласности качнулся в противоположную сторону и для многомиллионной аудитории было устроено грандиозное телешоу по факту гибели «Курска», то в те достославные времена о подобных фактах предпочитали молчать... Впрочем, если судить по так называемой «открытой печати», то писалось и пишется об этой трагедии немало. Пишут моряки, пишут журналисты, пишут военачальники, пишут бывшие сослуживцы членов погибшего экипажа. Однако страна, которая наверняка знает причину гибели «Сто двадцать девятой», которая отсняла более 20 тысяч кинокадров, где «К-129» просматривается со всех ракурсов, которая заполучила в свои руки хоть и не весь, но почти половину корпуса лодки, практически помалкивает, упорно повторяя, что обнаружили-де они место ее гибели по акустическим пеленгам на звук взрыва ее аккумуляторной батареи. Любой, в том числе и иностранный подводник знает, что такой взрыв не может разрушить прочный корпус лодки, способный противостоять забортному давлению на более чем трехсотметровой глубине, да и «засечь» такой взрыв береговые гидроакустические системы США смогли бы, в лучшем случае, с вероятностью определения площади поиска с радиусом более 20 миль. Во всяком случае, более чем через шесть лет после трагедии, в ходе операции «Дженифер», специально созданное судно-подъемник «Эксплорер» вышел к «могиле» нашего ракетоносца с абсолютной точностью. О чем это говорит? Да только о том, что «рыльце» у нашего бывшего «вероятного противника» не только «в пушку», но и в грязи! Что же касается конкретной причины гибели, то версий тут масса! Во всяком случае, не меньше, чем версий о гибели того же «Курска». Я, например, сразу после того, как стало известно об исчезновении «К-129», решил, что причиной является банальный провал из-под РДП на глубину более предельной при попытке плавания в штормовую погоду. Подводники моего поколения знают, насколько сложно «держали» глубину лодки проекта «629» и «629-А». Именно такого проекта были лодки нашей дивизии, в том числе «К-129», «К-99», «К-126» и «К-139». На последней ваш покорный слуга, тогда еще старший помощник командира, зимой 1966 года в том же Тихом океане пережил несколько, мягко говоря, неприятных минут...
. «Провалились» мы тогда из-под РДП и сумели удержать лодку от дальнейшего «падения» только на глубине, превышающей предельную. Всплыли, конечно, аварийно, то есть пробкой вылетели на поверхность. Хорошо, что над нами никого не было, а то бы как тот американец, о котором недавно сообщала наша пресса и ТВ, «надели» бы на себя какой-нибудь сейнер. Слава богу, тогда все обошлось. Вот под влиянием личного опыта и воспоминаний о гибели «С-80», я и придерживался этой версии. Сообщения о том, что «К-129» возможно непреднамеренно столкнулась со следящей за ней атомной подводной лодкой США «Сордфиш» (или «Суорд-фиш», типа «Скейт») вроде бы подтверждали такую версию. Дело в том, что эта лодка 11 марта прибыла на военно-морскую базу США в Японии — Йокосуку с изуродованной передней частью рубки. Рубку ей срочно и тайно (!) отремонтировали, после чего она перешла в вмб Перл-Харбор на Гавайских островах и последующие полтора года не отмечалась в какой-либо деятельности. Все это хорошо укладывалось в версию о «падении» «К-129» из-под РДП на американскую субмарину. Однако, когда сведения и изображения лежащей на дне «Сто двадцать девятой» начали просачиваться в прессу, версия о провале из-под РДП была поколеблена. Во-первых, выдвижные устройства лодки, в том числе воздушная шахта РДП и перископ, были опущены. Во-вторых, на уже упоминавшихся кинокадрах, сделанных оснащенной специальным оборудованием атомной пл США «Хэлибат», хорошо видны не одна, а две пробоины в корпусе «К-129». Как пишет в статье, опубликованной в №3 «Морского сборника» за 2000 год «Была ли «Тихой» смерть К-129» вице-адмирал Рудольф Голосов, бывший в марте 1968 года начальником штаба 15 эскадры пл и непосредственно провожавший «К-129» в тот злосчастный поход, «на кинокадрах запечатлен пролом сразу за ограждением боевой рубки, шириной около трех метров (10 футов) и сильно поврежденные кормовая и средняя ракетные шахты, у которых сорваны крышки». Кинокадры позволяют рассмотреть и то, что находится за проломом в средней части ограждения рубки и ракетных шахт нашей лодки. А видно там вот что: кормовая ракетная шахта сильно погнута и у ракеты, заключенной в эту шахту, отсутствует, явно сорванная в результате мощного удара, головная часть. Средняя шахта тоже имеет повреждения от внешнего удара, носовая же шахта цела и не повреждена. Может быть, от удара и повреждения кормовой шахты что-то произошло с заключенной в ней ракетой (например, взрыв ракетного топлива при попадании в шахту забортной воды), в результате чего и отвалилась ее головная часть? Может быть... Факт остается фактом — удар был очень сильным! Чем же он нанесен?
В курсантские годы я не думал, что стану подводником, не стремился к этому. Да и не богат был тогда подводными лодками наш флот. О новых лодках, которые начали появляться через несколько лет, мы ещё ничего не слышали. На Балтике плавали лишь несколько «барсов», — подлодки довольно крупные, но устаревшие, возвращённые в строй ветераны Первой мировой войны. Служба на них представлялась неинтересной по сравнению с надводными кораблями. Вышло однако так, что выпущенный из училища имени М.В.Фрунзе вахтенным начальником (персональных воинских званий тогда и ещё много лет после не существовало), я не попал на корабль вообще. В то время за отсутствием на флоте специальной школы, часть фрунзевцев становилась штурманами, по-тогдашнему — летнабами, морской авиации. Из выпуска 1928 года в морскую авиацию отобрали 25 человек, в том числе и меня. После недолгой дополнительной учёбы в Севастополе, я оказался в 9-й морской авиабригаде тяжёлых бомбардировщиков, став старшим лётчиком-наблюдателем «летающей лодки» типа «Дорнье-Валь».
Гидросамолёт «Дорнье-Валь»
Служба шла на море. Самолёт наш взлетал с воды и садился на воду. И форма оставалась морской, только с «птичкой» на рукаве. Но все два года, проведённые в авиабригаде, меня не оставляли мысли о кораблях. Морская авиация стала принимать на вооружение мины, а впереди были и торпеды. В связи с этим меня направили в минный класс специальных курсов усовершенствования командного состава (СКУКС) в Ленинград. Там встретился с товарищами по училищу, прибывшими с разных флотов в минный, штурманский, артиллерийский и другие классы. Все они служили на кораблях, и им предстояло набираться новых знаний, чтобы продолжать плавать. После разговоров с ними меня ещё сильнее потянуло на плавающий флот. Когда заканчивалась наша недолгая, очень насыщенная учёба, на СКУКС прибыл начальник Военно-Морских Сил РККА Р.А.Муклевич. Высший в стране морской начальник держался очень просто, по-товарищески беседовал с выпускниками курсов. Я решился обратиться к нему и откровенно признался, что не хочется возвращаться в авиацию, ведь столько лет готовился служить на кораблях...
Начальник Управления Военно-Морских Сил РККА Р. А. Муклевич
Муклевич отнёсся к этому очень сочувственно. Задав два-три вопроса, он продиктовал что-то адъютанту. Я едва поверил, что всё уже решено и не нужно даже писать никакого рапорта. Меня оставили на Черноморском флоте, с которого я был послан на курсы усовершенствования, и назначили с учётом окончания минного класса СКУКС командиром минно-торпедного сектора (по-современному — минно-торпедной боевой части или БЧ-3) на эскадренный миноносец «Фрунзе». Плавать на эсминце, да ещё на Чёрном море! — о таком можно было только мечтать! И не счастье ли для молодого командира ведать главным вооружением этого стремительного корабля — тремя трёхтрубными торпедными аппаратами! Эсминцем «Фрунзе» командовал Михаил Захарович Москаленко, впоследствии известный адмирал, а тогда самый молодой из командиров черноморских миноносцев. Он обладал отличными морскими качествами, любил свой корабль и служил примером для подчинённых. Молодого командира хорошо дополнял пожилой, как мне тогда казалось, комиссар Барышников, принципиальный и доброжелательный, истинный партийный вожак. Штурманом корабля был С.Г.Горшков, будущий Главнокомандующий Военно-Морским Флотом. На должность артиллериста прибыл вместе со мною Н.М.Харламов, ставший вскоре старпомом, — тоже очень известный потом на флоте, да и не только на флоте, адмирал, возглавлявший во время войны советскую военную миссию в Англии. Инженер-механиком был жизнерадостный, щедро наделённый чувством юмора Василий Иванович Иванов.
Эскадренный миноносец «Фрунзе» во время учений. Черноморский флот, 1931 год
Теплеет на душе, когда вспоминаю плавания тридцать первого года и этих своих первых корабельных сослуживцев, добрых товарищей. Все они помогали мне освоиться, втянуться в службу, ощутить корабль как родной дом. В изучении боевой техники приходили на помощь и подчинённые, особенно главный старшина Силаев. Черноморский флот имел тогда всего пять эсминцев, из которых один стоял в капитальном ремонте, но походов, учений было много. Мне нравилось моё место по боевому расписанию, — высоко над палубой, на малом верхнем мостике, где находились приборы управления торпедной стрельбой. Нравилась отведённая каюта в форпике — в самом носу корабля, где всеми боками чувствуешь, как взлетает он на волне на полном ходу, как принимает обводами корпуса её упругие удары... Должен сказать, что в корабельной службе оказалось совсем не лишним то, чему научился в морской авиации. Ведь летнабу надо было владеть навигационными и астрономическими способами определения своего места в море, а расчёты по обеспечению самолётовождения и бомбометания схожи с производимыми на корабле. Несравнимы лишь скорости, с которыми имеешь дело, и потому после самолёта многое на корабле даётся легче. Навыки быстрой работы, приобретённые в авиации, помогали мне всю жизнь.
От судьбы не уйдёшь — я стал подводником
Но служить на эсминце, где всё у меня ладилось, довелось меньше года. Расставание с этим кораблём пришло совершенно неожиданно. Морские силы Чёрного моря, долго состоявшие из восстановленных старых кораблей или заложенных до революции, а в советское время достроенных, начали пополняться кораблями новой постройки. И первыми новыми кораблями, если не считать самых лёгких, таких как торпедные катера, были подводные лодки. В Севастопольской Южной бухте, где традиционно швартовались у Минной пристани эсминцы и где ещё недавно стояли на противоположном берегу, у Корабельной стороны, лишь небольшие подлодки типа «АГ», доставленные в разобранном виде из Америки в конце Первой мировой войны и собранные много лет спустя, появились лодки совсем иные, весьма внушительных размеров. Становясь на якорь или на швартовы, они, как и наш «Фрунзе», поднимали на носовом флагштоке добавочный флаг, — гюйс, полагавшийся только кораблям не ниже II ранга. То были подлодки типа «Д», иначе — «Декабристы», могучие первенцы советского подводного кораблестроения. Головная лодка этого типа, давшая название всей серии, вступила в строй на Балтике. На Чёрном море одна подлодка такого типа была в строю уже летом 1931 года, а две другие проходили испытания. Присматриваясь к нашим новым соседям по бухте, я был далёк от мысли, что их появление приведёт к ещё одному повороту в моей флотской судьбе. А получилось именно так. В начале 1932 года для «Декабристов» потребовался дивизионный минёр, взять которого решили с миноносцев: резерва командиров этой специальности, очевидно, не было. И выбор пал на меня. Хочется ли переходить на совсем другие корабли, никто не спросил. Мне просто объявили приказ, — отбыть для прохождения дальнейшей службы в распоряжение командира 1-го дивизиона бригады подводных лодок. «Отбывать» было недалеко, только переправиться через бухту. Собрав своё нехитрое имущество, я в довольно грустном настроении сошёл с красавца-эсминца и через полчаса докладывал о своём прибытии комдиву «Декабристов» К.О.Осипову. Это был высокий, крепко сложенный человек со спокойным открытым лицом. Как потом я узнал, бывший матрос старого русского флота, «красный командир» самого первого после революции выпуска в том же училище, которое окончил и я. Вероятно, Осипов понял, что переводом в подводники я не обрадован, но неудовольствия этим не выказал. В нём почувствовалось желание заинтересовать меня кораблями, к которым сам комдив относился, не скрывая этого, с любовью и гордостью. Мне было сказано, что ничего подобного «Декабристам», великолепным мощным лодкам, оснащённым по последнему слову техники, наши подводники никогда не имели. — Назначение на такие корабли, — говорил комдив, — уже само по себе повышение.
Командир 1-го дивизиона бригады подводных лодок Черноморского флота Кирилл Осипович Осипов. Севастополь, 1932 год
А у меня, как выяснилось, повышалась и служебная категория, при которой вместо прежних «двух средних» нашивок на рукавах полагались «две с половиной», — знаки различия нынешнего капитан-лейтенанта. До того я маловато знал о подводных лодках, и лишь постепенно понял, каким рывком вперёд в развитии подводных сил флота явились «Декабристы». При не таком уж большом увеличении водоизмещения по сравнению со старыми «Барсами», они превосходили их в несколько раз по дальности плавания, по быстроте заполнения цистерн при погружении и другим элементам, характеризующим боевые возможности подводного корабля. Эти лодки имели значительно большую рабочую глубину погружения, принимали на борт в десять раз больше по суммарному весу заряда торпедного боезапаса. Если на «Барсах» вообще не существовало внутри корпуса никаких водонепроницаемых переборок, то на «Декабристах» было по семь отсеков, разделённых прочнейшими сферическими переборками, испытанными на давление в девять атмосфер. Много было и разных других усовершенствований. Металлурги выплавили для «Декабристов» особой прочности сталь. Создание подводных лодок столь высокого класса в тогдашних условиях при очень больших еще хозяйственных трудностях, на заводах, где много лет не строились вообще никакие военные корабли, явилось настоящим подвигом советских конструкторов, инженеров и рабочих. «Декабристы» не устарели и к сорок первому году, и мне предстояло вновь встретиться с лодками этого типа на Балтике.
Подводная лодка «Декабрист»
A тогда, на Чёрном море, я довольно быстро освоился на кораблях, весьма непохожих на надводные. Усердно изучал их устройство, вооружение, технические средства. На лодках каждому положено, кроме своей специальности, знать всю систему погружения и всплытия и ещё многое другое. На бригаде нашлось несколько однокашников по училищу, успевших стать завзятыми подводниками, которые помогли мне «акклиматизироваться» в подплаве. Сперва странно было плавать, не видя моря. На лодке, даже когда она на поверхности, море видят лишь те, кто находится на мостике. Под водой же — только командир, стоящий у перископа, а на большей глубине — вообще никто. Недоставало мне поначалу и привычной уже «корабельной оседлости». Эсминец, плавал ли он или стоял у причала, был моим домом, где существовал устоявшийся, размеренный, освящённый традициями уклад быта. Не обзаведясь ещё семьёй, я никакого жилья в городе не имел. Подводники же на своих кораблях постоянно не жили и вечно переходили с береговой базы на лодки и обратно. В расчёте на возможные длительные плавания на «Декабристах» имелись неплохие, при всей их тесноте, жилые помещения, однако лодки тогда редко уходили в море даже на несколько дней. Обычный выход на учебный полигон укладывался в считанные часы. Завтрак и обед готовились на лодке, а ужинали уже в столовой береговой базы. У меня, как и у остальных дивизионных специалистов, — штурмана, инженера-механика, связиста, — вообще не было определённого места ни на одной из трёх лодок, составлявших дивизион. И получалось, что живу я на берегу, время от времени выходя в море. Многие обязанности дивмина были связаны с береговой базой, где снаряжались торпеды для лодок. Но подводные лодки всё больше нравились мне. Привлекали огромные боевые возможности этих необычных кораблей, их способность скрытно проникать в отдалённые районы морей. Они могли эффективнее использовать торпеду, чем, например, эсминец. Несомненно, действовала на меня и приверженность к службе в подплаве, характерная для большинства моих новых сослуживцев. Приятно было, что на лодках очень дружные, сплочённые экипажи. Подводные силы флота имели перспективу быстрого развития. Первоочередное строительство подводных кораблей, обходившихся дешевле, чем крупные надводные, соответствовало тогдашним возможностям страны, и в то же время позволяло укрепить оборону морских рубежей в относительно короткие сроки. Моряки знали о новых сериях лодок, которые закладывались и строились. Для них, естественно, требовались кадры. В подплаве, может быть, как нигде на флоте, присматривались к молодым командирам, смело продвигали их по службе. Скоро я понял, что в этом плане держат на примете и меня. Внимательный к подчинённым комдив Осипов замечал и поддерживал мой интерес к службе на лодках, давал понять, что всё, чему научусь сверх специальности минёра, тоже пригодится.
Командирские классы
Не прослужил я на «Декабристах» и четырех месяцев, как мне объявили о командировке в Ленинград на курсы командиров подводных лодок при Учебном отряде подводного плавания (КУОПП), которым много лет спустя, уже после войны, мне довелось довольно долго командовать. Вместе со мною был послан туда и штурман нашего дивизиона А.М.Стеценко, который потом был моим сослуживцем на других морях и сокурсником в Военно-Морской академии. Программу курсов, рассчитанную на девять месяцев, нам предстояло пройти за три. Этого требовало ускорявшееся строительство новых подводных лодок. Лекции читали и проводили занятия лучшие преподаватели военно-морских училищ, в том числе известные не одному поколению командиров флота В.А.Белли, А.В.Томашевич, ветеран подводного плавания А.А.Ждан-Пушкин и другие крупные специалисты.
Владимир Александрович Белли, Анатолий Владиславович Томашевич, Александр Александрович Ждан-Пушкин
Выпускники Курсов командиров-подводников ВМС РККА. Слева направо: А.М.Стеценко, В.А.Мазин, А.М.Ирбэ, А.И.Ставровский, неизвестный, Н.Э.Эйхбаум, Л.А.Курников, Н.В.Тишкин. Ленинград, КУОПП, 1932 год
Много давали практические занятия в кабинете торпедной стрельбы, где мы поочерёдно занимали командирское место в оснащённом необходимыми приборами макете боевой рубки и, наблюдая движущуюся цель, «выходили в атаку». Этим кабинетом заведовал строгий и заботливый по отношению к нам старый моряк Яков Осипович Осипов.
Занятия в кабинете торпедной стрельбы проводит Яков Осипович Осипов
В первую мировую он воевал минным машинистом одного из балтийских эсминцев, потом стал красным командиром. А десять лет спустя, служба свела меня с его геройским сыном.
На подводной лодке Д-5
Многие мои товарищи по командирским курсам получили по окончании учёбы назначения на достраивавшиеся тогда первые «Малютки» — подлодки типа «М», предназначенные для действий в прибрежных районах. Я же вернулся (знал — ненадолго) на Черноморский дивизион «Декабристов» и стал дублёром командира подводной лодки Д-5, она же «Спартаковец». Т акая стажировка явилась для меня лучшим способом закрепления полученных знаний.
Большая подводная лодка Д-5 («Спартаковец»). Черноморский флот, 1933 год
Командир «Спартаковца» Евгений Александрович Воеводин был из кондукторов старого флота. Не особенно образованный, но весьма опытный подводник-практик. Он сумел овладеть техникой «Декабристов», управлял новейшей лодкой уверенно.
Командир подводной лодки Д-5 Евгений Александрович Воеводин
Было чему поучиться и у военкома Д-5 Павла Ивановича Поручикова. Он не принадлежал к славной когорте комиссаров Гражданской войны, но казался их младшим братом, перенявшим их революционный дух, напористость, горение. Поручиков участвовал в ликвидации контрреволюционных банд на Украине, учился на рабфаке, девятнадцатилетним коммунистом пришёл на флот. На лодках служил ещё не очень долго, но уже стал подводником-энтузиастом. Он загорался любым делом, порученным ему партией. Наш комиссар пользовался авторитетом во всей бригаде, являлся членом Крымского обкома партии. Три месяца службы с такими старшими товарищами на одной из первых подлодок советской постройки, уже освоенной и много (по тогдашним меркам) плававшей, обогатили меня тем начальным «подводным» опытом, без которого гораздо труднее далось бы то, что ждало впереди.
Перевод на Дальний Восток
В те годы самыми тревожными морскими рубежами были дальневосточные. Японские милитаристы, вторгшиеся уже в Китай, не скрывали своих агрессивных намерений в отношении Советского Союза. Укрепление нашей обороны в тех краях, как на суше, так и на море, стало делом безотлагательным. И значительная часть подводных лодок, строившихся в Ленинграде или Николаеве, предназначалась для Морских Сил Дальнего Востока. В их составе в 1932 году ещё не было ни одной подводной лодки, как, впрочем, и ни одного крупного надводного боевого корабля. Вместе с подлодками требовалось посылать и моряков, способных быстро освоить новые корабли, вывести их на боевую вахту. Старым флотам страны предстояло поделиться кадрами с молодым собратом, рождавшимся на Тихом океане. С Чёрного моря большая группа подводников отбыла во Владивосток в ноябре 1932 года. Со «Спартаковца» в неё включили Воеводина и меня. Возглавлял группу Кирилл Осипович Осипов, который должен был командовать первой на Дальнем Востоке подводной бригадой. Кем станут там остальные командиры-черноморцы, и на каких лодках будут плавать, мы, уезжая из Севастополя, не знали. Кое-что прояснилось при короткой остановке в Москве, где нас принял в Наркомате по военным и морским делам начальник Управления подводного плавания РККФ В.С.Сурин. Формируемая на Дальнем Востоке бригада укомплектовывалась новыми подводными лодками среднего водоизмещения типа «Щука», которые перевозились из Ленинграда на железнодорожных платформах, разделённые на секции. И почти все из нас узнали, кого как намечено использовать. Мне начальник управления сказал, что через год стану командиром одной из «Щук», а пока назначаюсь флагманским минёром штаба бригады. И чётко определил мои ближайшие задачи: наладить учёбу торпедистов бригады, а также учёбу командиров минно-торпедных подразделений, ввести в действие береговые хранилища и мастерские, обеспечить по своей специальности испытания вступающих в строй подлодок, а затем подачу на них боезапаса.
Первые «Щуки» на Тихом океане
В первом на Тихом океане соединении подводных лодок, именовавшемся 2-й морбригадой Морских Сил Дальнего Востока, все начиналось с нуля. Секции «Щук», провезённые на платформах через всю страну в замаскированном виде, поступали в сборку на слипах (тоже тщательно огороженных) у бухты Золотой Рог. Команды подводников, прибывавшие с Чёрного моря и Балтики, наскоро устраивались в запущенных, давно необитаемых кубриках старых казарм бывшего Восточно-Сибирского флотского экипажа у Мальцевской переправы через бухту Золотой Рог. На первых порах там же размещался и комсостав. Все шли помогать рабочим, собиравшим лодки, монтировавшим на них механизмы. Впрочем, «помогать» — это, пожалуй, неточно. На моряков ложилась столь большая доля работ, что они становились такими же строителями своих кораблей, как и рабочие Дальзавода.
Специальный эшелон с секциями корпусов подводных лодок движется из Ленинграда во Владивосток. Транссибирская магистраль, зима 1933 года
Дальзавод. Эпизоды сборки корпусов подводных лодок на стапеле. Владивосток, март 1933 года
Сборка, достройка лодок, монтаж оборудования велись днём и ночью. Так, при участии самих моряков, аврально, в лучшем смысле этого слова, строился весь будущий Тихоокеанский флот. Артиллеристы сооружали береговые батареи, связисты возводили на скалах наблюдательные посты. На судах Дальневосточного пароходства, переоборудуемых в минзаги и тральщики, трудились в поте лица принимавшие их военные экипажи. Всё это делалось с подъёмом, самоотверженно, с огромным чувством ответственности. Такой настрой всячески поддерживали у новых дальневосточников Реввоенсовет МСДВ и деятельный, всем известный командующий М.В.Викторов, переведённый сюда с Балтики незадолго до нас.
Командующий Морскими Силами Дальнего Востока М.В.Викторов
Воодушевлённость людей помогала справляться со многим в сжатые сроки. В начале лета 1933 года первые подлодки нашей бригады из дивизиона бывшего балтийца Г.Н.Холостякова уже плавали, проходя испытания. А осенью они, подняв Военно-морские флаги, вошли в боевой строй флота.
Подъём Военно-морских флагов на первых подводных лодках МСДВ Щ-11 и Щ-12. Владивосток, август 1933 года
К тому времени было в основном закончено оборудование береговой базы соединения. Готовы были и подчинённые мне торпедные мастерские, отлажен весь процесс подачи на лодки главного их оружия. С тёплым чувством вспоминаю своих помощников в организации торпедного хозяйства бригады, на которых легла основная тяжесть этой работы, — дивизионных минёров С.А.Глуховцева, А.С.Познахирко, Н.В.Тимофеюка. Золотые были люди! Вступавшие в строй «Щуки» были значительно меньше «Декабристов», и в отличие от них предназначались для строительства в большом количестве. «Декабристов» было построено всего шесть единиц, что и позволило довести их оснащение кое в чём до уникальности. Сооружались «Щуки» гораздо быстрее, обходились дешевле, однако обладали неплохими тактико-техническими данными, достаточно солидным для своего класса вооружением: шесть торпедных аппаратов, десять торпед на борту. Экипаж состоял из сорока человек. Лодкам этого типа, несколько усовершенствованным в следующих сериях, предстояло стать к сорок первому году самыми распространёнными на наших флотах. А тогда они были абсолютно незнакомыми для всех нас. Никто не мог их нигде видеть. Самая первая из «Щук» Щ-301 подняла флаг в Ленинграде.
Подводная лодка Щ-301 проходит государственные испытания. Финский залив, 1931 год
Дед уехал ранней весной в Кивиранд. Написал, что пока еще зелени мало — черемуха, правда, стоит в зеленом уборе, но ясень в саду совсем голый. Он дает лист позже других. Звал меня: «Приезжай». Я поехал вдвоем с моей Ингрид. Вадим что-то замешкался, а Олежку отправили к бабушке в Крым. Толстяку это совсем не понравилось. Вместо трех неразлучных друзей осталось лишь двое. Мушкетеров? Не любит дед это звание. «Мушкетеры,— говорит он,— это бесшабашные молодцы. Морякам не под стать быть мушкетерами. Моряки, если они настоящие,— люди отважные, гордые, смелые, готовые защищать слабого, женщину, девочку, помочь старику, жизнь отдать за товарища. Моряки любят море всем сердцем и посвящают ему свою жизнь. Они настоящие рыцари...» А нахимовцы? Они ведь уже моряки. «Нахимовец не должен бояться ни трудностей, ни лишений,— говорится в их правилах. — Нахимовец должен всегда говорить в глаза правду, даже если она горька, как полынь». «Настоящий моряк должен учиться всю жизнь, чтобы не отстать, не плестись в хвосте».
И не только моряк. «Безнадежно отстал», — говорили о Шиллере-старшем. Он уехал служить в санотдел. «Подшивать бумажки», — смеялись госпитальные сестры. Распрощался с операционным столом навсегда. «Нужна практика и сноровка», — говорит отец. Вот он стремится вперед. Все время стремится. Защитил диссертацию. Спасает людей. Стал начальником отделения, но не заважничал. Остался прежним Иваном Максимовичем. Я решился: поеду через год в Ленинград. На три года. Потом — в Высшее военно-морское училище. Еще на четыре-пять лет. Вот как долго придется учиться, чтобы стать офицером! Тетка Наталья опять меня разозлила. — Уж если тебе приспичило быть моряком, ты лучше бы шел в мореходку. По крайней мере, пораньше станешь самостоятельным человеком. И заработки будут побольше, и опять же за границу пойдешь. А то, не дай бог, что случится с матерью или отцом... Типун тебе на язык: ничего не случится! Вот дед с бабкой старенькие, с ними мало ли что может быть. Тосковать по всем буду. По ним и по Ингрид. Но ведь не я один расстаюсь с родными, друзьями: уходят полярники на зимовку; геологи — в экспедиции года на три, четыре; моряки — в очень дальние плавания; да самые обыкновенные ребята, как дорастут до девятнадцати лет, идут на три года в армию. И служат где-нибудь страшно далеко: в Средней Азии или на Сахалине, а родители и девчонка, с которой они дома дружили, остаются в Калинине или в Таллине. И ничего, от тоски ребята не умирают. Это только так кажется, что разлука вообще невозможна. Как подумаешь над этим всерьез, оказывается, она, может быть, даже на пользу. Я вот, скажем, часто сердился на маму, мне все казалось, что она несправедлива ко мне и требует от меня слишком многого. А как очутился без нее в Кивиранде, все думается, что я сам был несправедлив к ней — она у меня хорошая, добрая, чуткая и очень справедливая мама, и я виноват в том, что иногда на нее огрызался. Я представляю себе ее в морской поликлинике, маленькую, но очень решительную, в белом халате, с каким-то блестящим инструментом в руке; она смело режет матросу синий фурункул на шее, и он от страха дрожит, а она хоть бы что!
А Карина? Позвольте, а как же Карина? Она бывает у нас, я у них. Мы чуть не каждый день гуляем с собаками в е. Она сильно вытянулась. А я? Наверное, тоже подрос, со стороны ведь виднее; сам заглянешь в зеркало — тебе кажется, ты все такой же. И я вижу, что я некрасивый, и Карина видит, что я некрасивый, и все же дружит со мной. Дружит — да. Но уж никогда, конечно, не скажет, как говорят другие девчонки о мальчиках: «Я в него влюблена». Влюбляются только в «красавчиков», вроде Элигия, в киноартистов или, уж в крайнем случае, в средней красоты парня, вроде Вадима... Проживу я и так. Только все же будет обидно, если Карина влюбится в какого-нибудь «красавчика». А впрочем, что я разнюнился? Я еще не уехал в училище. Целый год впереди. В Кивиранде цвела сирень. «МО-205» уже прочно стоял на большом валуне — памятником. Дед сказал, что надеется скоро закончить воспоминания. С утра он купается в море, забрав с собой Ингрид. Занимается физкультурной зарядкой под радио: раз-два, раз-два, приседает, бегает, прыгает. Легко проходит пять-шесть километров. Рыбалит. В лесу собирает грибы. И на «Бегущей» выходит, как молодой моряк, в море. Я видел пенсионеров, сидящих на лавочках в Таллине. У них усталые, пустые глаза. Грустный у них, знаете ли, взгляд. А деда старость его не печалит. Часто посмеивается над ней. Забывает он здесь, в Кивиранде, и о болезнях: «Я оставляю их в Таллине». Можно подумать, он повесил их в зимней квартире на вешалку. Дед совсем оживает, когда заходят в Кивиранд корабли и молодые лейтенанты и капитан-лейтенанты приходят его навестить. Нет конца разговорам; кажется, он совсем недавно был молодым офицером! Если мне когда-нибудь все же придется стать стариком, я хочу быть таким, как мой дед Максим Иванович Коровин.
Я запоем читаю («морской офицер должен быть широко образованным человеком»). Не забываю и — романтическую науку, и математику, без которой невозможно стать моряком. Все мысли нацелены у меня на одно: не остаться за бортом нахимовского! Оно представляется мне большим кораблем, окруженным волнами. Крепко вцепляйся в трап и не выпускай! Приезжает Вадим, нагруженный, как верблюд. — Что ты привез? — Фейерверк. Ко дню рождения Максима Ивановича. Но пока молчок! Руки у него синие от химикалиев. Пальцы коричневые. Видно, здорово поработал над фейерверком! Мы поселяемся в палатке. Занимаемся вместе, помогая друг другу. Нам не до мушкетерских дурачеств. Мы выходим в море на веслах, выходим под парусом, кружим по бухте; бухта для нас — это море, вся Балтика, почти океан. Мы покажем в нахимовском, на что мы способны!
Дед нас хвалит: — А сильно вы повзрослели, ребята! Председатель поселкового совета Эндель Лийвес приходит просить нас (о-о, нас уже просят о чем-то!) проводить экскурсии в пещеру и к «МО-205». Нам приходится рассказывать пионерам из лагеря, отдыхающим домов отдыха, приезжим из Таллина всю историю гибели «морского охотника» и подвига Яануса Хааса. Рассказываем о трубочке Яануса Хааса, о бутылке, оставленной фрицам, о найденном в кубрике бумажнике моряка. Рассказываем по-русски и по-эстонски. Рады, что столько людей узнали о подвигах, сначала забытых. — Молодцы! — хвалит нас Николай Николаевич Аистов, начальник заставы. Но на приезжих посматривает неодобрительно. И в самом деле, мало ли кто может сюда просочиться? Здесь морская граница. Капитан приходит вечером к деду, рассказывает: молодой пес Атлант задержал диверсанта. «Пес устремился на него, как ракета, и перехватил ему горло». Диверсант оказался опасным мерзавцем; капитан получил благодарность. — Не все же мне получать нагоняи. Но боюсь, что опять фитиль заработаю. Дачники одолели. Лезут в места запрещенные, гоняешь их — жалуются. Все выдают себя за ответственных. По воскресеньям сколько народа наезжает из города!
На озере располагаются с едой и с выпивкой, оставляют премерзкие своего пребывания. Сладу нет с ними. — Придется помочь капитану,— говорит Вадим, когда огорченный Николай Николаевич уходит. — Чем? — Вот увидишь! В воскресенье на озере разыгрывается шикарное представление с шумовыми и световыми эффектами. На берегу стоят «Волги» и «Москвичи», на лужайках расстелены газеты и скатерти, на скатертях лежит снедь. Это другой сорт людей, чем те, которые приходят в пещеру. Женщины визжат и хохочут. Опорожненные бутылки летят в озеро. Начинает темнеть. Но гости не унимаются. Подвыпившие приезжие горожане нескладно и нестройно горланят. И вдруг в темном озере появляется длинное змеевидное тело, которое, извиваясь, прочерчивает светящуюся линию. Раздаются истошные крики напуганных обывателей. А на середине озера над водой вдруг взвивается змеиное тело — и те, кто еще способен увидеть, видят светящиеся глазищи и пылающую змеиную пасть. Что тут делается! Какая-то женщина опрокидывается вверх тормашками в воду. Толстущие типы бегут, топча снедь, к машинам. Мужчины отталкивают женщин, набиваясь в свои «Москвичи». Один отдирает другого от дверцы: — Пусти! Тарахтят моторы. Кого-то забыли: — Что же вы без меня уезжаете? Подлые!.. Зажженные фары мечутся в поисках дороги, освещая стволы старых сосен. Наконец все пустеет.
Мы хохочем до слез. Такую суматоху устроили! Доисторическое в лесном озере! Завтра жди экспедицию ученых! Наконец, отдышавшись, мы идем темным лесом домой. — Дед, значит, останется в свой день рождения без фейерверка? — Придется смотаться мне в город и потрудиться дня три...— обещает Вадим. На другой день за ужином дед смотрит на нас укоризненно. — А я-то думал — вы выросли. А вы все еще без чудачества не можете. Мы потупляем в тарелки глаза. Поздно вечером, улегшись в палатке, я предлагаю: — Поклянемся, что это последнее наше чудачество! Мы больше не мушкетеры. Мы — рыцари моря! И Вадим откликается сразу: — Клянусь!
ВОЛЯ К ЖИЗНИ
А потом дед вдруг слег — почувствовал себя плохо — и лежал в своем кабинете на диване. Ингрид примостилась на коврике и не отходила от него ни на шаг. Ужасно обидно, когда так кончается жизнь: моряка не могли сразить ни снаряды, ни пули, летевшие в упор с «юнкерсов», моряк не утонул в море, хотя много раз его тащила смерть ко дну; свалили его болезни, которые всё еще не умеют лечить. Человек лежит и не может сдвинуться с места, и его мучают одышка и боли, а он хотел бы пойти на рыбалку или на «Бегущей» выйти за мыс; пройтись — уже появились . Баба Ника сама не ахти как здорова, а тут дед тяжело заболел.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
