Несчастье не ждет приглашения: оно приходит само... Крамскому докладывают о чрезвычайном происшествии: два матроса с «Триста седьмого» и один с «Триста третьего» пошли с разрешения своих командиров под парусом. Они вышли в открытое море, хотя брандвахта и семафорила им возвращаться. За мысом их опрокинуло. Рейдовый катер подобрал двоих, плывших к берегу. — А третьего? — Селиванова с «Триста третьего» не нашли. Это Фрол Живцов отпустил первогодка матроса — Коркина на корабле не было. Фрол в душе радовался, что матрос «оморячивается». «Хотите пройти под парусом? Отлично! Идите!» Головастый, ушастый матрос с веселыми глазами мигом очутился на пирсе. Недавно Коркин показывал Фролу письмо отца Селиванова. Старик — мастер с «Красного Сормова» — просил «товарищей командиров» «обязательно сделать сынка моряком». Боцман, воротясь на корабль, ужаснулся: — Да ведь Селиванов и плавать-то еще не умеет. И как это вы его, товарищ лейтенант, отпустили? «Оморячил! — подумал в ужасе Фрол. — Своими руками отправил его на тот свет. За это гнать надо с флота!» Он перешагнул на «Триста седьмой». В кубрике два матроса отогревались, переодевшись в сухое. Фрол спросил: — Знали, что плавать дружок не умеет? — Да, будто бы так...
, Фрол накричал на них: — И вы его на произвол судьбы бросили? Свою шкуру спасали? Подлецы вы, я вижу! Поругивая себя за несдержанность, он вернулся на «Триста третий»; там встретил комдива и Коркина. Михаил Ферапонтович расспросил Фрола, подумал, сказал: — Мы все виноваты, и в первую очередь — я. Фрол весь ощерился: — Вина всецело моя, товарищ капитан третьего ранга, и я за нее целиком и полностью отвечаю. Скидки я не прошу. — А скидки вам и не будет, — сухо сказал Щегольков. — Получите ровно столько, сколько вы заслужили. Да разве во взысканиях дело? — спросил комдив с болью в голосе. — Вы, Живцов, осознали то, что случилось? Что мы скажем отцу Селиванова, который просил нас всех — да, и вас, и меня — сделать сына его моряком? — Я об этом самом все только и думаю... — мрачно согласился с ним Фрол. — И ни до чего хорошего, вижу я, не додумались, — покачал головой понимающе Михаил Ферапонтович. — Чепуха! Вы флоту еще долгие годы послужите! А наказать вас, конечно, накажут. Хотя и учтут, что человек-то... человек-то, поймите, к счастью, не утонул. — Как не утонул?! — Фрол ушам своим не поверил. — Рыбак, старый Сепп, его выловил. На берегу откачали. Сейчас Селиванов в больнице.
— Товарищ комдив!.. Михаил Ферапонтович!.. — Фрол подпрыгнул от радости так, что ударился головой о подволок. — Ни вас, ни меня не должно успокаивать: обошлось, мол, на этот раз, в другой будем умнее, — охладил его Щегольков. — Нет, Живцов! Потерять человека, который только жизнь начинает, потерять не в бою, а так, зря, по халатности собственной... Да ведь это же — страшно... Мне лично — очень страшно... — А по мне — хуже и быть не может... А эти два подлеца его бросили! Классные специалисты еще называются! — выкрикнул Фрол со злобой. — Отличники! — А вывод какой? Плохо знаем людей, — сказал Щегольков. — Нам наука... Он ушел. Фрол задумался: «Да, выходит, людей знаем плохо. Вот и я тоже плохо знал Щеголькова. Друтой бы, попадись какой в роде Мыльникова, на меня все свалил да спихнул бы подальше — и с корабля, и с дивизиона долой. А тогда что? Тогда — прощай море, прощай флотская жизнь, прощай партийный билет, прощай все, что на свете мне дорого! Отличнейший человечище Михаил Ферапонтович!» Чрезвычайное происшествие горячо обсуждалось повсюду. Фролу казалось, что офицеры смотрят на него неприязненно. Его не беспокоило наказание. Сам он себя наказал бы строже любого начальства. Но он прислушивался к обрывкам фраз — в штабе, в кают-компании, на улице, — и ему казалось, что все только о нем и толкуют: «Гнать его с флота!», «Под суд офицерской чести Живцова!», «Снять с погон звездочку!» Не все в соединении были Щегольковыми. Да и Фрола Живцова кое-кто считал самонадеянным, самовлюбленным задирой. со злорадством отметил, что Живцов попал в «вилку», из которой, пожалуй, не выкарабкается. Он, брызжа слюной, требовал: «Гнать с флота, гнать, я знаю Живцова еще по училищу. Он и тогда уже...»
Шли разговоры о суде офицерской чести и дознаватель — лейтенант Ложкин — уже точил карандаши для допроса и намечал в общественные обвинители лучшего друга Живцова — Никиту. Шли разговоры о «чести соединения», которую запятнал лейтенант Живцов. Один лишь Живцов! Почему-то забыли, что те двое, которые оставили в беде своего товарища (если бы не старый Сепп, прибой выбросил бы на отмель посиневший труп), были с «Триста седьмого». А на «Триста седьмом» есть свой командир — лейтенант Стожаров, который обязан отвечать за воспитание своих матросов. Забыли или захотели забыть. Все ждали суда над Живцовым. И многие удивились, узнав, что Крамской наотрез отказался предать Живцова суду офицерской чести. Почему? Потому что Крамской смотрел далеко вперед. На своем веку он видел людей, которые, потеряв по своей вине подчиненных, очень скоро забывали об этом, радуясь, что «все обошлось» и они не попали под суд трибунала или не вылетели со службы. Фрол, явившийся по его приказанию, осунулся и побледнел. Было видно, как тяжело переживает он свою роковую ошибку. Живцов говорил о ней с горечью. И Крамской понял, что самое страшное в жизни для этого молодого курчавого рыжего лейтенанта — потерять флот. Он искренне пожалел его. И решение созрело. — Вот что, Живцов, — сказал Крамской. — Принимайтесь-ка за дело. Завтра в море пойдете. Не напутайте с горя в прокладке. Я вижу, вы осознали, что натворили. Вы наказаны, может быть, слишком легко. Но я не хочу, чтобы вы шли по жизни с пятном на своей репутации. Вы встретите на пути своем много разных людей. Попадутся среди них и такие, которые, заглянув в ваше прошлое, со злорадством вывернут его наизнанку. Пусть оно у вас будет чистое... Фрол чуть не задохнулся от радости — он не знал, что ответить, что сказать человеку, который понял его, понял, что он переживает и пережил. Отныне Крамской стал для Фрола не только начальником, любой приказ которого он обязан безоговорочно выполнить. Крамской для него — и учитель, и старший товарищ, и самый близкий сердцу его человек... И Фрол почувствовал, что благодарить Крамского нельзя. Да и не за что. А Крамской и не ждал благодарности. Много лет назад именно так поступил с ним самим Александр Матвеевич Сырцов. Его первый командир. И именно так, ценя и оберегая людей, поступал человек, с которого Крамской еще в юности решил делать жизнь. Этим человеком был Ленин, Владимир Ильич.
На комсомольском собрании дивизиона, как всегда, Перезвонов первым попросил слова: — Товарищи комсомольцы! — сказал он металлическим голосом. — Еще теснее сплотимся перед лицом вопиющего факта! В дни, когда сгустилась атмосфера на Западе, когда над нами витают пары водородной бомбы, когда международная обстановка стала вполне угрожающей, среди нас обнаружились комсомольцы, попирающие основной закон корабельной службы. Они — не умеют плавать. Позор! Мы должны заклеймить Селиванова, который перед лицом международной опасности не хочет стать моряком! — А вы сами, кажется, хорошо плаваете, Перезвонов? — прервал оратора начальник политотдела Бурлак. — Сдал ГТО... — Почему же вы не научили Селиванова плавать? А? Вот возьмите научите-ка. И побыстрее... И когда Перезвонов, все еще недоумевая, ответил: «Так точно...» — Бурлак, окая, продолжал: — Пора нам, товарищи, отказаться от голых призывов, от деклараций и пустословия. Помочь, показать, обучить — куда важнее трескотни, обязательств, дающихся на словах и забываемых сразу. Не клеймить товарища надо за то, что он чуть было морю душу не отдал! Помочь ему нужно! Это, кстати, относится не к одному Перезвонову... Недавно мы говорили о дружбе, вы помните? О том, что нельзя оставлять в беде друга. Горячо выступали, красиво Гайдуков и Качурин. Какие звонкие слова говорили! А на деле что? Такие здоровые, крепкие, сильные парни бросают товарища, дают ему утонуть... — Мы — растерялись,— говорит Гайдуков, скуластый, обветренный. — Мы думали, он за нами плывет... — Думали? Оправдание труса! Матросу оно — не к лицу, — обрывает его Бурлак. — Старый рыбак, вам он в деды годится, спас Селиванова. А вы? Молодые? Бросили? Возьмите любую газету, прочтете: там матрос проходил по набережной, увидел: тонут дети. Не задумываясь, он бросился в воду и спас ребят. Там школьник провалился под лед. Матрос за ним кинулся в прорубь. Старшина едет в поезде и видит: бандит грабит женщину. Он кидается на бандита, хотя тот — с ножом, а моряк — безоружен. Старшина тяжело пострадал, но бандита не выпустил. Он выполнил долг. Водолаз, рискуя собственной' жизнью, спасает погибающего товарища. А вы? Разве ваши товарищи могут рассчитывать на вашу помощь в бою?..
. -
Молчание. — Когда мы в сорок первом уходили из Таллина, — продолжал Бурлак, — корабли подрывались, горели, тонули; мы по два, по три раза побывали в воде. И что же вы думаете? Незнакомые люди помогали друг другу. Плывет матрос, держась за бревно, видит: ты барахтаешься, последние силы теряешь, бревно к тебе подтолкнет и скажет: «Держись, командир, или вместе выплывем, или...» А были случаи, что отдаст бревно, а сам в сторону отплывет... Вот это — товарищество! Перезвонов опять просит слова,—замечает Бурлак. — Он, ой, чувствую, предложит заклеймить проступок Качурина и Гайдукова и еще теснее сплотиться... Для Перезвонова — все уже ясно. А для меня — нет. Нет! Не ясно! Наказать вас, конечно, накажут. Накажем и мы, накажут ваши товарищи — комсомольцы, вон как они на вас смотрят! Меня волнует другое: понимаете ли вы, здоровые, крепкие, очень сильные парни, что если утонул бы приятель ваш Селиванов, как вы бы стали жить с таким тяжким грузом на сердце? Бурлак приходит в политотдел. Нехорошо на душе; не потому, что где-то узнают и что-то скажут. Его возмутили эти два бугая, бросившие на произвол судьбы своего щупленького товарища. Он всегда питал отвращение к трусам. В войну их расстреливали перед строем.
, набирая десантный отряд, предупреждал: «Если слаб сердцем, чувствуешь — сдрейфишь, лучше со мной не иди. Говори честно — никто не осудит». И трусы не шли. Шли настоящие люди. Лейтенанту Стронскому раздробило обе ноги; он, лежа в противотанковом рву, набивал автоматные диски товарищам. Когда мы высаживались в Новороссийске, матрос Прохоров подорвался на мине и чудом остался жив. Погодите, товарищи! Искалеченный, он пополз дальше по минному полю и открыл путь десантникам. Настоящий был человек... Когда матрос Корницкий понял, что ему и его товарищам не вырваться из окруженного фашистами дома, он с противотанковой гранатой в руках поднялся на подоконник и спрыгнул им на головы. А снайпер Рубахо ходил, хромая, опираясь на автомат — у него в ногах сидело двадцать восемь осколков. В госпиталь он не пошел. Это были настоящие люди. Мы должны воспитать новое поколение таких же...» Бурлак распахнул окно. С ближайшего корабля доносился хриплый вой патефона. «А кстати, что ты знал о Качурине и Гайдукове? — продолжал размышлять Бурлак. — Что они — отличники? Классные специалисты? И все? Да! Все! Слишком мало, Евгений Андреич, слишком мало ты о них знаешь!
На всех морская тельняшка, У всех — морская душа, —
— Так, что ли? У этих двух под тельняшками — заячьи души. В личных делах об этом не сказано. В анкете не записано: «Трус»; анкеты у обоих, как говорится, вполне на уровне. Лейтенант Ложкин, готовясь к докладу о лучших, мог вполне довольствоваться ими. А ведь мне с ними в бой идти, с Качуриным да с Гайдуковым! — ударил он кулаком по столу. — Подведут?! Нет, не подведут, — ответил он сам себе. — Не таких исправляла партия. Куников отбирал лучших из лучших — ему другого выхода не было, время не ждало. У нас — время есть. Мы можем воспитать своих Никоновых. Мы должны им внушать, что война—это не только лавры и громкие подвиги. Если война разразится, то враг будет таким же, а может быть еще более жестоким, чем в прошлой войне; попадешь к нему в руки, тебя будут жечь, и пытать, и терзать... Нужно иметь сердце Никонова, Матросова, Фильченкова, тысяч других неизвестных героев, чтобы выдержать, выстоять, победить... Об этом мы должны говорить в полный голос. А мы, бывает, молчим...»
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
От себя. Сейчас много говорят о том, что происходит гибель России. О развале промышленности, уничтожении армии и флота, о полной деградации промышленности, здравоохранения, образования и прочих областей. Кто-то уже опустил руки. А кто-то продолжает бороться. Этот документ был размещен на ресурсах Союза Военных Моряков. Почитайте, поразмыслите...
Полковник ВДВ в отставке Владимир Петрович Петров ЗАДАЧИ ПАТРИОТИЧЕСКИХ СИЛ РОССИИ НА ЭТАПЕ СМЕНЫ СТРАТЕГИИ РАЗВИТИЯ СТРАНЫ Для каждого подлинного патриота нашей страны слово «Россия» – не пустой звук и не популистский лозунг. Россия для нас – родной Дом, который мы привыкли защищать, который мы не собираемся разменивать на зарубежную монету, и который вновь оказался в опасности. Главная опасность сегодня для нас, наших детей и России в целом – потеря темпов экономического развития нашей страны и начавшийся в связи с этим рост социальной и политической напряженности в России, усиление недовольства большинства граждан страны отсутствием перспектив развития и очередное нарастание внутренних и внешних угроз нашему государству. Большинство граждан Российской Федерации понимает: спасение страны кроется в силе Духа нашего народа, в его cпособности к самоотдаче и вере в лучшее. Никакие зарубежные инвесторы не спасут нашу Родину, стремление же некоторых российских политиков любой ценой столкнуть Россию в пучину глобальной экономики становится смертельно опасным для нашей страны. Россию может спасти только её народ, только опора российского руководства на наши собственные интересы. Борьба между двумя подходами к видению будущего нашей страны нарастает. Либералы намерены биться за «реформы» до последнего российского актива, до последнего российского гражданина – ибо тотальная приватизация страны и превращение её в часть глобального рынка для них важнее судьбы страны и людских жизней. Россия народного большинства сопротивляется. Народ уже не просто ропщет, он все больше восстает против предателей российских интересов и казнокрадов. Люди все больше отказываются сеять хлеб и получать рабочие и инженерные специальности: они не хотят работать на олигархических хозяев и платить налоги коррумпированному государству, не хотят создавать семьи и рожать детей. Уже 80 % нашей молодежи мечтает о том, чтобы уехать из России. Всё это пока еще не «пугачевщина», но уже её предвестники. На почве бедности, нарастающей социальной напряженности и отсутствия у власти объединяющих идей углубляется и межнациональная рознь. Молодые люди целого ряда республик «подсели» на радикальный ислам – государство же неспособно противопоставить что-либо эффективное идеям сепаратизма и национализма. Остановить назревающую катастрофу можно только одним способом – принципиально изменить Стратегию развития страны. И основой новой Стратегии должна стать жизнеутверждающая и позитивная патриотическая идеология, общероссийские цивилизационные ценности. Разумеется, сегодня важно различать патриотизм истинный от патриотизма демагогического. Я уверен: истинный патриотизм всегда созидателен и конкретен. Лицемерной болтовне коррупционных чиновников и либералов о патриотизме сегодня необходимо противопоставить ПРАКТИЧЕСКИЙ ПАТРИОТИЗМ - патриотизм реального дела, поддержки и развития всего отечественного: русского, российского, евразийского. Практический патриотизм – это добровольное, но реальное служение своей Родине и своему народу. Служение без лишних слов, без политической трескотни, но с реальными и позитивными результатами. В контексте растущей необходимости преодоления падения в России темпов экономического роста и её спасения от надвигающейся социальной катастрофы перед патриотами страны стоят три главные задачи: нужно очистить Правительство России от либералов и решительно отказаться от либерально-сырьевой модели экономического развития нашей страны в пользу постиндустриальной и высокотехнологичной экономики; необходимо принципиально изменить роль и характер государства, которое должно быть преобразовано из совокупности олигархических, коррумпированных и неэффективных бюрократических структур в«солидарную» и эффективную систему управления обществом, экономикой и страной в интересах большинства граждан России; требуется включить в созидательные процессы народ и, в первую очередь,инновационные и патриотические социальные группы: инженеров, ученых, специалистов, создающих новые производства предпринимателей, офицеров запаса, ветеранские организации, патриотическую молодежь. Рано или поздно либералы и проходимцы будут изгнаны из российских властных структур, и на их место придут патриоты – люди с Совестью и Честью. Другого пути у России нет. Одна из проблем современной России состоит в том, что у её руководства нет сегодня стратегического видения происходящих в стране процессов. Более того, вместо РАЗВИТИЯ гражданам Российской Федерации предлагается СТАБИЛИЗАЦИЯ ситуации, которая явно не устраивает большинство населения, обреченное на нищенские зарплаты и произвол со стороны наглеющих чиновников, придумывающих все новые и новые штрафы, налоги и способы обирания людей. Подлинно патриотическая позиция состоит в том, чтобы не ждать, когда власть изменит, наконец, свою позицию и повернется лицом к народу, а ДЕЙСТВОВАТЬ самим! Сегодня необходимо активизировать процессы участия народа во всех сферах жизни России, не дожидаясь отмашки сверху. Участие людей во всем, что касается судьбы страны, - это и есть подлинно государственный подход, это и есть истинный патриотизм. Приоритетный способ продвижения патриотических ценностей и взглядов состоит сегодня в том, чтобы строить и развивать новую, сильную и солидарную Россию в регионах, «снизу» – через реализацию конкретных созидательных социальных, экономических и культурно-образовательных проектов. Таким образом, главная общественная задача патриотических сил состоит сегодня в том, чтобы разработать и принять к реализации патриотическую версию Стратегии развития страны. В основе патриотической версии развития России лежат идеи о целеполагающей роли национального государства, о необходимости проведения в России эффективной индустриальной политики и её движения к 6-му технологическому укладу, о формировании в России самобытной «социально-ориентированной» экономики, опирающейся на духовный и социокультурный потенциал единого «евразийского суперэтноса», который в данный момент в России не только не востребован, но вообще не рассматривается в качестве актива экономического роста. Ключевой социальной задачей государства сегодня должно стать решение демографической проблемы, разворот России от вымирания к возрождению. Все, что связано с материнством, детством и укреплением семьи должно стать главным социальным императивом современной России. Сегодня медийное пространство России заполнено многочисленными декларациями о приверженности тех или иных политиков, партий и движений ценностям Добра, Справедливости, Социального мира, Согласия и т.п. Но патриотические силы не приемлют пустословия, давно придерживаясь своих собственных и четких духовно-нравственных приоритетов. Так, говоря о целях развития нашей страны, патриоты видят их не в интеграции России в Западный мир на условиях последнего, а в сохранении и упрочении собственной цивилизационной самобытности и последующем конкурентоспособном развитии Большой России в составе Евразийского союза. Говоря о ключевых принципах устройства российского государства, истинные патриоты России видят нашу страну не олигархической, плутократической или авторитарной, но СОЛИДАРНОЙ. Мы совершенно точно знаем, как добиться в России солидарных отношений, поскольку такие понятия, как«солидарное государство», «солидарное общество» или «солидарная экономика» для нас не просто лозунги, но целая совокупность конкретных проектов. Практический патриотизм диктует необходимость решения такой важной задачи, как формирование и укрепление собственных структур. Не политических партий или «клубов по интересам», а открытых и дееспособных общественных организаций, работающих независимо от бюрократии в сетевом, солидарном режиме. Социальная опора патриотических движений - это, прежде всего,ветеранские организации. Сегодня в стране миллионы военнослужащих запаса – грамотных, образованных, активных людей, нацеленных защищать Родину не только в составе воинских подразделений, но и на гражданке. Ветераны военной службы и боевых действий – колоссальный ресурс, находящийся сегодня за бортом созидательных процессов. И сегодня важно направить потенциал наших ветеранов в русло реализации конкретных проектов развития России и её регионов. Разумеется, опора патриотических сил – не только ветераны, но и другие активно действующие структуры и социальные группы, объединяющие ученых, технократов, предпринимателей, инженеров, изобретателей и других граждан России. Сегодня патриотические движения слабее, чем олигархические корпорации, но многие из представителей этих движений сохранили достоинство и чувство локтя. Далеко не всех наших товарищей купили на возможность прислониться к олигархическим структурам. Так вот: внутри патриотических (и особенно – ветеранских) организаций есть то, чего нет и никогда не будет в группировках воров и проходимцев, захвативших власть в нашей стране в непростой период её истории: мы знаем, кому можно ВЕРИТЬ И ДОВЕРЯТЬ, – и на принципах Доверия и Соратничества будут строиться новые общественные структуры патриотических сил.
Добрый день, друзья и сослуживцы!Делюсь радостью, с кем бы еще? Старейший журнал ВМФ России "Морской сборник" в номере 7 отметил скромный труд З.Х.Травило как поучительную и веселую книгу. Сижу в трусах и фуражке с "дубами".Неотрывно смотрюсь в зеркало, и так, и так. Хорош!На Станюковича похож. Горжусь собой.Похож, конечно, но у Станюковича бакенбарды. Отрастить сегодня не успею, а так-одно лицо! Жена не понимает и ворчит.Просит что-нибудь снять, типа, не в тему.А останусь- ка я в фуражке, да одену акваланг,что стоит на балконе, пусть и не "набитый".И выйду к ней, весь в ремнях! Что думаете?
Вспоминать о семье, тем более мне, самому младшему члену, значит вспоминать прежде всего о матери – Елизавете Евграфовне Бекреневой. Оставшись в сентябре 1911 года без мужа – единственного кормильца семьи, самоучка в познании элементарной грамоты, без профессии, без денежных и каких-либо материальных накоплений, в условиях, когда власть имущие, говоря словами Аксакова, «не проявляли никакого участия к меньшим, кроме презрения», будучи в возрасте 39 лет, Елизавета Евграфовна вырастила, воспитала, поставила на путь праведный нас – пятерых ее детей, отдавая этому благородному делу все свои силы и заботы, терпение, напряженный труд и материнское сердце. Она сохранила нас, оградила от пороков, привила трудолюбие и уважение к людям труда.
Все мы, ее дети, прожили большую трудовую жизнь, дожили до преклонного возраста и никогда не расставались с чувством обязанности к матери, ни в чем не отступали от ее житейских наставлений, всегда сохраняли в умах и сердцах своих великую ей признательность. Мы мало, очень мало знали о прошлом родителей. Потребности не было. А может потому, как-то мне старшая сестра сказала: «Во-первых, ничего в нем утешительного нет, а во-вторых – что мы сами видели и знаем это и есть все их прошлое». Отец Елизаветы Евграфовны был рабочим свинцово-белильного завода в Ярославле, а мать – рабочей завода по двору. В 1872 году у них родилась девочка, названная Елизаветой, а в 1874 году – другая девочка, названная Александрой. В 1883 году скончался отец девочек, будучи парализованным парами свинца, а через год скончалась мать в 30-летнем возрасте. Девочек сирот приютили, как говорили раньше, добрые люди: 12-летняя Лиза оказалась в одной чужой семье, 10-летняя Саша – в другой. Люди-то, приютившие девочек, были добрыми, а дети их, подростки, обижали, оскорбляли, упрекали девочек, особенно Сашу.
Саше не исполнилось и 15 лет, когда определили ее на работу подсобной к ткачихе текстильной – бывшей большой Ярославской мануфактуры, основанной в 1722 году. Здесь она многие годы работала ткачихой, вышла на пенсию в середине 20-х годов. Была замужем. Муж умер. Сын, находясь в армии, пропал без вести в годы Первой мировой войны. Последние годы тетя Саша проживала в семьей моей сестры Раисы, ухаживая и присматривая за ее малолетним сыном Владимиром. Раиса и ее муж работали. В доме, в котором призрели Лизу, появился постоялец, только что уволенный с военной службы. Когда Лизе минуло 16 лет, ее выдали замуж за постояльца. То был Константин Петрович Бекренев, рожденья 1861 года, уроженец Ярославской губернии, Диево-Городищенского уезда, деревни Кочевки. Они-то и стали нашими родителями. Поскольку у отца в деревне, как говорится, не было ни кола ни двора, решил пытать счастье в городе. Работал на заводах: чернорабочим, грузчиком, пильщиком, сторожем, подсобным рабочим у распиловочной машины лесопильного завода. Последние несколько месяцев он работал в заводской конторе помощником конторщика по учету леса (бревен), прибывавшего на завод по Волге с плотогонщиками, и пиломатериалов (досок), отправлявшихся заказчикам по железной дороге. Будучи солдатом на военной службе, он научился читать, писать, считать. Видимо, эти «качества» были учтены при переводе его на счетную работу. Правда, он жаловался на усталость и на состояние здоровья. Мать и он были довольны переводом, тем более, что и заработок стал стабильнее – не то 20, не то 25 рублей в месяц. Купили в рассрочку .
Мать с благодарностью вспоминала тех добрых людей, которые приютили ее после смерти родителей. И главное за то, что они научили ее элементарному шитью предметов женской одежды. После замужества она для себя и для детей все шила сама. В дождливый сентябрьский вечер 1911 года рабочие завода привезли отца на телеге домой. Он испытывал боль в животе. Рабочие сказали, что отец соскочил с подножки железнодорожной платформы, на которую грузили тес, и, поскользнувшись на мокрой древесной коре, упал. Видимо, сильно ушибся. В Коровниках не было ни медпункта, ни врача. Мать растерялась, не знала как и чем помочь отцу. А он ее успокаивал: «Ничего, Лиза! Отойдет, выдюжу!». Однако не выдюжил. Вскоре скончался. Оказался разрыв в кишечнике, общее заражение крови.
Похоронили на Туговой горе. Незадолго до смерти ему исполнилось 50 лет. Облик отца не сохранился в моей памяти. В сентябре 1911 года мне было четыре с половиной года. Но бродят в голове два коротких эпизода, о которых сейчас я боюсь сказать – остались ли они в моей памяти или навеяны нашими семейными разговорами, в частности, об отце, его прошлом, которые в семье долго велись после его смерти. Ведь все, что я пишу здесь о прошлом родителей, тоже взято мною из семейных разговоров. И то, что уже написано здесь – это все, что мы знаем о прошлом родителей.
Первый эпизод: сидим за столом маленькой кухни, пьем чай из самовара. Я – на коленях отца, только что пришедшего с работы. Он достал из кармана «золотую» копейку, передал мне и сказал: «Держи, богатым будешь». Копейка блестела, только что, видимо, выпущенная в обращение. Второй эпизод: я на руках какой-то женщины у гроба отца. А прошлого о родителях отца мы вообще ничего не знали и разговоров о них не было. Так что росли мы, не зная и не видя ни одного дедушки и ни одной бабушки. У отца был брат. Наш дядя Демьян. До смерти отца заходил к нам дважды или трижды. Был старше отца. Позднее говорили, что подвизался на случайных заработках, ходил в рубищах, длинноволосым, с большой (лохматой) бородой. Заработок пропивал. Спал под лодками. Нас не навещал. Позднее матери кто-то сказал, что Демьян с собутыльниками уехал в Сибирь. Действительно, в предвоенные годы уезжали в Сибирь даже семьями, на что им оказывалось вспомоществование в какой-то денежной сумме. Об этом шли в слободе разговоры. Ни о Демьяне, ни от Демьяна сведений больше не было.
Была у отца и сестра, наша тетя Раида, проживала в деревне Кочевки. Летом 1912 года Елизавета Евграфовна поехала к ней, чтобы сообщить о смерти ее брата. Недолгое время шли на пароходе по Волге в сторону Костромы, вниз по течению от Ярославля. Затем – не знаю уж сколько верст, но не много – пешком, пересекая ржаные и картофельные поля, небольшие перелески. Погода была сухая, день – солнечный. Кстати, я сейчас помню тот путь. Я, видимо, утомился. Мать подбадривала меня васильками, которых много было в ржаных полях, ягодкой – земляничкой, то птичкой, то пчелкой. Тетя Раида была моложе нашего отца, но, видимо, уставшей, лицо в морщинах, больше сидела. Вдова. Незадолго до нашего приезда к ней вернулся сын, отслуживший в армии. Когда мы вошли в избу, он сидел на полу у окна и плел из лоз большую корзину: лохматый, в широких штанах и в длинной рубахе из домотканой, серой ткани, уже не первой чистоты. Я заинтересовался его быстрой и ловкой работой. Раньше не приходилось видеть. Обстановка в доме, прямо скажем, убога. Комната размером 18-20 кв.м., два окна на фасаде, третье – сбоку, на левой стене со стороны входа. В переднем левом углу – дощатый стол, вокруг его такие же скамейки. Над столом – икона с лампадкой. У правой стены – кровать, закрытая занавеской, у той же стены, ближе ко входу, выложена русская печь. У печки – полати: деревянные нары для спанья под потолком между печью и стеной. Тут же у стены две табуретки. На левой стене у входа в комнату, на гвоздях висят веревки разной толщины и длины, ошейник (видимо, для козы). У этой же стены, ближе к окну – небольшой кухонный столик и шкаф с посудой. Вход с улицы в маленькие сени, через них в комнату и в небольшой хозяйственный дворик, где «проживали» куры и коза, сложены сено и солома, кой-какой хозяйственный инвентарь.
Вспоминая сейчас то убранство избы и тетино «хозяйство», невольно понимаешь «аргументы» отца, не пожелавшего, отслужив в армии, возвращаться в деревню. Они же эти «аргументы позволяют полагать, что наши бабушка и дедушка по линии отца, были обыкновенными крепостными крестьянами, получившими «вольную» в 1861 году. Когда они скончались, Елизавета Евграфовна, может быть, и знала, может быть, и видела их, но разговора об этом в семье не было. Да вряд ли и видела!? Помниться упоминание матери о том, что на ее свадьбе никаких представителей отца не было. Были лишь хозяйка дома с дочерью, которые приютили Лизу, оставшуюся сиротой. Меня передали сыну (забыл его имя). Он водил меня по деревне – маленькая, бедная, деревьев мало, на солнцепеке – завел в избу, где меня угостили прохладным молоком с земляникой. Разговор женщин длился до темна, перемежевываясь слезами. Мы с матерью спали на полу комнаты, на большом мешке, набитым соломой. Сын – в сенях. На следующий день обратным маршрутом возвратились в Коровники. Можно, видимо, представить положение Елизаветы Евграфовны, в котором она оказалась после смерти отца, да еще при наличии пятерых детей: дочь Антонина, которой только что исполнилось 19 лет, дочь Вера - 17 лет, сын Николай - 13 лет, дочь Раиса – 8 лет, сын Леонид – 4,5 года. Выше уже упоминалось, что семья осталась без каких-либо денежных и материальных накоплений. Но прав поэт, сказавший, что «не без добрых душ на свете».
Вскоре после смерти отца пришел к нам мужчина и предложил матери содействие в устройстве Тони на работу кондуктором . Мать и рада была и колебалась. Тоня – первая помощница матери. И не только по надзору за малышами, но и по швейному делу. Иногда к ней приходили жены рабочих, знакомых отца, с просьбой сшить для них или для их детей ту или иную немудреную вещь. Елизавета Евграфовна не была профессиональной портнихой. Шитью ее обучили те добрые люди, которые приютили, когда она осталась сиротой. Первоначально мать не соглашалась выполнять чужие заказы, боялась ответственности. Кроме того, отпустить Тоню, у которой шитье «спорилось», означало лишиться помощницы. Но семье-то нужен был и заработок. Тоня стала кондуктором трамвая. При наличии времени помогала матери. В конце 1912 года Тоня вышла замуж за кондуктора трамвая Михаила Ионовича Мужчинина, ушла к нему. Хотя и продолжала работать кондуктором, все же два-три раза в неделю приходила и помогала матери.
Подул теплый ветер, и запахло весной. Прилетели грачи и шумно и весело расселились на обступивших штабные постройки березах. Порт пробудился от зимней спячки. Тонким визгливым голосом верещит буксир — он тащит угольную баржу. В ажур длинного хобота плавучего крана просвечивает бледно-голубое веселое небо. Бежит пароход, обслуживающий линию материк — острова. Где-то на берегу репетирует духовой оркестр, и труба раз пять или шесть повторяет одну музыкальную фразу. За маяком зеленеет широкое море. «Триста пятый» выходит в дозор. Город тонет в дымке, и остроконечные вышки и башни растворяются в воздухе над светлой, спокойной водой. Что за радость быть в море в весеннее утро, когда на востоке поднимается большое, спокойное солнце, розовеет вода, блестит мокрая палуба, крупные капли воды сверкают на леерах и на поручнях трапов!.. Вдыхаешь знакомые запахи, и в бинокль видно, как тяжело груженный воз медленно тащится по прибрежной дороге... Встречаются рыбачьи баркасы... Проходит шхуна, набитая доверху рыбой. Лайне, в высоких сапогах и в брезентовой куртке, приветствует встречный корабль, махая зюйд-весткой. Ее светлые волосы кажутся на солнце совсем золотыми. «Узнала она меня или нет?» — думает Никита.
А Бочкарев приглядывается к первогодкам-сигнальщикам. Давно ли глаза у них были напуганные, на корабле все казалось им чуждым и непонятным: и гудение под ногами, и звонки, и свист боцманской дудки? А гляди-ка, обмялись! «Привыкаете?» — спрашиваешь такого. — «Так точно, обвыкся, товарищ старший лейтенант». «Обвыкнуться» им помог комсомол. Мои лучшие помощники — Бабочкин. Глоба и даже сухарь Перезвонов, выступающий первым на всех комсомольских собраниях, обучают молодых. А вот с Супруновым — беда! У Глобы отходчивое и доброе сердце, он готов протянуть Супрунову руку. Тем более, что Супрунов подтянулся, взысканий не получает, как будто и к берегу поостыл — штабной капитан перевелся в Балтийск и увез с собой Дусю. А Супрунов — не желает. Зол на Глобу. И как ни убеждали его друзья-комсомольцы... Нагловатые у него глаза! А ведь в кубрике он — душа человек: играет на баяне, поет бархатным баритоном «Севастопольский вальс» и показывает жонглерские фокусы. За самодеятельность получил поощрение. «Не таких обламывали в училище — и его обломаем». Размышления Бочкарева обрывает акустик; докладывает по переговорной трубе: — Курсовой двадцать. Подводная лодка. Что за черт! Наших лодок нет нынче в этом районе. Но акустик повторяет: — Подводная лодка, курс сто шестьдесят... Раздумывать не приходится. Нажав кнопку сигнала «», Бочкарев переводит ручку машинного телеграфа на «полный вперед».
«Триста пятый» рвется вперед под звон колоколов громкого боя. Матросы, словно подбрасываемые невидимой пружиной, выскакивают из люков, разбегаются по боевым постам. — Бомбы — товсь! Ветер ударяет в лицо; обжигает щеки; волна разбивается о борт, выплескивается на палубу. За кормой бешено крутится молочная пена. — Курсовой тридцать! Минер Молчанов стоит на корме, весь напружинившийся, над своими бочоночками. — Курсовой двадцать! С какими заданиями пробирается враг? Высадить диверсанта? Поставить мины на пути кораблей? — Курсовой пятнадцать! — Курсовой десять! — Курсовой пять! — Курсовой ноль! — Эх, не имею права ее раздолбать! — злится Бочкарев. — Поднять бы красный флажок! Он знает: тогда из клокочущей в пены поднимется ослепительный всплеск.
— Вторая! — И за кормой вырастает еще один пенистый всплеск. Взрывная волна сотрясет корпус лодки там, под водой... Но поднять этот красный флажок, к сожалению, прав не дано. — Эхо ниже! Много ниже! — докладывает акустик. Лодка уходит на глубину. — Услышали, гады, шум наших винтов, — сообразил Бочкарев. Белая пенная струя за кормой «Триста пятого» описывает крутой поворот. — Дистанция — полтора кабельтова... один кабельтов... Кипит и клокочет вода за кормой... — Мы висим над ними, и они уверены, что сейчас на них посыплются бомбы... Бочкарев горестно поглядывает на бесполезные бочоночки на корме. Опершись обеими руками на леер, он напряженно всматривается в горбатые водяные холмы, бьющие о борт. Когда-то — это было во время войны — он увидел, как по поверхности воды пошла ленточка соляра и запузырился воздух на грязной волне. Один за другим всплывали предметы, принадлежавшие лодке... То было во время войны... Ну, а теперь... теперь мирное время.
— Я обязан выгнать ее за пределы наших вод. Буду висеть над ней. Ко всем чертям! Тут ему приходит в голову озорная мысль. Бочкарев подает команду, и в воду летят гранаты — они отлично имитируют на учениях глубинные бомбы. Бочкарев радуется: «Вот уж теперь они там покорежатся под водой». Еще один заход. И другой. И под водой не выдерживают. Лодка уходит... ...В кают-компании, с аппетитом обедая, Бочкарев говорит: — Уж Васенкин со своими орлами ее бы, как пить дать, раздолбал. Дипломатия руки нам связывает, Никита Юрьевич, дипломатия! Цацкайся с нею, поганкой, уговаривай со всей вежливостью: «Вы ошиблись адресом, зашли не туда, не угодно ли вам выйти вон...» В гости приходят чинно и благородно, гостей мы примем и угостим, широко, по-русски: пей нашу водку, закусывай нашей икрой! А тут гоняйся за вами, трать на вас зря горючее! Тьфу! — Но гранатами в них кидать — это вы ловко придумали, — говорит Никита. — В морском бою долго раздумывать некогда, — откликнулся Бочкарев. — Запоздаешь — пеняй на себя. Решай сразу, решай дерзко, смело, а главное — знай, что все, что прикажешь, подчиненные твои выполнят точно, быстро, не теряя секунд. Я их, милый мой, не по служебным характеристикам знаю. Я, как и на «Сенявине», знаю, кто у меня дышит чем, кто чем живет: кто службой, а кто больше и девками. Мало, батенька, знать, кем он был на гражданке да кто его породил... мало! Вчера он служил хорошо, смотри за ним, чтобы и сегодня служил он не хуже, а лучше. Я вот, к примеру, в кубрик частенько наведываюсь, заметили?
Общаюсь, беседую, в комсомольских делах становлюсь комсомольцем, а все для чего? Для того, батенька, чтобы по-настоящему знать их, чертей, не сверху вниз, а с самого, как говорится, нутра. Вот и приди какой случай, похлеще сегодняшнего — может, и в бой придется вступить — все бывает на свете, — я заранее знаю, кто, может быть, струсит, а кто и не подведет. Смекаете? — Смекаю. — Напасть на нас могут каждый час и минуту. И без любезного предупреждения ахнут, заметьте. Удивиться и то не успеете... То-то... Никита уже усвоил: всю беспокойную жизнь тральщика Бочкарев осложняет. Постановку трала производит ночью — выключаются огни, люди выходят на ют в защитной одежде, в противогазах. Никиту он учит определять место корабля, как во время войны — все маяки считая погашенными. Это осложняло работу, но была отличная школа. — Наш корабль должен решать задачи в самых сложных условиях, — говорит Бочкарев, и на корабле то и дело случаются «аварии» и «пожары». Твердой рукой выводит Бочкарев свой кораблик в отличные! Неподготовленным кораблям в море нечего делать. Надо все отработать на якоре. Учить комендоров отлично стрелять, рулевых — управлять рулем, акустиков — быстро и безошибочно улавливать шумы. Учить тому, что понадобится в море и на войне. На «Триста третьем» сдают очередную задачу; тут отвечают не над картой и не перед классной доской. Звонят колокола громкого боя, пронзительно свистит дудка. Матросы бесшумно разбегаются по своим боевым постам; комендоры встают к орудиям; на главный командный пост поступают доклады: «Боевой пост к бою готов». Коркин докладывает Щеголькову, что корабль готов к бою... Корабль готов к бою — великие это слова! Моряки отражают «налет» самолетов, наводя орудия в нежно-голубое, чистое небо; ликвидируют последствия «разрыва бомб», упавших по правому борту, и все это деловито, без суеты. А в трюме матросы пробираются к «пробоинам» на четвереньках и в темноте...
Щегольков подходит, толкает брус ногой. Не поддается. Комдив бьет по нему кувалдой. Нет, шалишь! Вспыхнувший свет освещает торжествующие лица матросов. Звучат три коротких веселых свистка отбоя. Щегольков пожимает Коркину руку и благодарит команду, выстроившуюся на палубе.
В бухте идет подготовка к шлюпочным гонкам. Боцмана отобрали на призовые шлюпки сильнейших матросов; каждое утро вместо гимнастики бегают с ними по нескольку километров; они учат гребцов «морской хватке», убеждают приберегать силы к последним рывкам. «Весла!»... Весла замирают над водой, роняя прозрачные капли. Раньше, чем неправдоподобная в ярком солнечном свете ракета, описав кривую, шипя, гаснет в воде, слышится: «На воду!» Гребцы, добиваясь, чтобы первые три гребка были особенно сильными, привстают... «Два-а... Раз!» Шлюпки удаляются, оставляя за кормой длинные полосы разбегающейся светлой воды, похожей на складки легкого шелка. Дойдя до транспорта на рейде, шлюпки уже огибают его. Свободные от службы «болельщики» подбадривают гребцов, ругают замешкавшихся на чем свет стоит, спорят, рассказывают истории о специально приспособленных к гонкам «шестерках», о сломанных веслах, авариях, неправедных судьях...
Шлюпки приближаются к пирсу. Ритмично взмахивают рукой командиры. — Оморячиваем, — говорит Щеголькову Живцов, широкоплечий, широколицый, головастый, веснушчатый, на груди — колодка с ленточками боевых орденов и медалей. — Да. Оморячиваем. Сделаем из них моряков!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
