В свою очередь Фрол с удовольствием выполнял матросские поручения — бегал в лавочку, носил любовные записки боцманским дочкам. Но Фрол никогда не соглашался приносить на корабль водку. Слишком памятен был ему отцовский ремень. Дружа с матросами, Фрол растерял своих товарищей — сверстников. Девчонок он презирал всей душой. Они дразнили его то «рыжим-бесстыжим», то «красным-несчастным», то спрашивали, почем он продаст фунт веснушек, и он, словив двух или трех насмешниц, понял, что если драка с мальчишками доставляет огромное удовольствие, то драться с девчонкой вовсе не весело: сразу пускает слезу, орет, будто ее режут: «Ой, мама», а сама норовит запустить тебе когти в глаза или в кровь расцарапать лицо. И он перестал обращать внимание на девчонок и на их приставания, а они, видя, что, как его ни дразни, он истукан каменный, оставили его в покое. И Фрол шел на тральщик, смутно надеясь, что когда-нибудь отец смилостивится и возьмет его с собой в море. Просить об этом отца он не смел. Шальная мысль забраться куда-нибудь в укромное место и вылезти только в открытом море, во время траления, быстро сменялась страхом перед ужасным возмездием — отец, он это твердо знал, за такую проделку его не помилует. А Фрол очень дорожил своей сильно попорченной, но все же дорогой ему шкурой. В ночь на июньское воскресенье сорок первого года отец ночевал дома. Их разбудил густой гудок Морского завода. Отец вскочил, словно по тревоге, быстро оделся и, сказав лишь одно кроткое слово «пока», ушел в темноту. А по небу уже чертили прожектора, лучи скрещивались, что-то нащупывали, лихорадочно бегали взад-вперед, и Фрол, выскочив во двор голышом, увидел медленно спускающиеся с неба парашюты. Он знал, что такое воздушный десант, но в эту ночь самолеты сбросили на парашютах мины, пытаясь закрыть Черноморский флот в бухтах. Мать, держась за больную грудь, в ужасе смотрела в беснующееся небо; во дворах тревожно выли собаки; они забились под крыльцо и навесы, как только корабли открыли по небу стрельбу. А по крышам защелкали гулко осколки, словно пролился из невидимой тучи металлический .
На другое утро Фрол наблюдал, как стремительно бегали катера, чертя бухты, и как то один, то другой катер исчезал в фонтане поднявшейся за кормой грязно-белой воды — и всякий раз оглушительно бухало: катера рвали мины. Отцовский тральщик уходил расчищать фарватеры транспортам, привозившим с Кавказа в осажденный город снаряды и продовольствие и увозившим раненых. Его называли везучим. Но однажды он не вернулся. Фрол мог поклясться, что среди многих взрывов, которые он слышал в тот день, от одного сжалось сердце. Фрол был в душе убежден, что именно этот взрыв и возвестил о гибели отцовского тральщика, и эта убежденность так и осталась в нем навсегда. Фрол, как и все севастопольские мальчишки и даже девчонки, не сидел без дела. Как и они, он учился в подземной школе. Как и они, старался принять участие в битве. На Историческом он подносил снаряды зенитчикам. Он подгребал деду-яличнику Макару, перевозившему на Корабельную увешанных оружием моряков. Он собирал для танкистов пустые бутылки. Он подсоблял сбившимся с ног санитарам перетаскивать раненых. Он привык к непрерывному грохоту боя; он знал, что почти сто лет назад такие же, как он, севастопольские мальчишки на Историческом подносили ядра к орудиям, вместе с яличниками перевозили раненых и таскали воду на бастионы. Фрол повидал немало смертей — на улицах осажденного города, на героических батареях; он видел, как умирали внезапно сраженные осколками люди, как умирали женщины и его сверстники. Он привык видеть смерть; почему-то вовсе не приходила в голову мысль, что он сам может стать ее жертвой. Смерть отца чрезвычайно озлобила его сердце. Отец был молод и мог прожить много лет. И десятки лет он бы еще мог ходить на своем тральщике в море, и, быть может, Фролу довелось бы служить вместе с ним. Теперь этого никогда не случится. Мать почернела от горя и начала заговариваться. А Фрол снял со стены отцовский ремень и подпоясался им. Ему казалось, что от ремня исходит знакомый запах — запах отца, человека сурового, но справедливого и всегда желавшего сыну добра. К ремню вместо злобы он впервые почувствовал нежность.
Фрол всей душой возненавидел врага, квартал за кварталом разрушавшего его родной , и готов был со всем мальчишечьим пылом идти на передовую линию с автоматом, до передовой было «рукою подать». Но автомата ему никто не доверил. Он готов был обвязаться гранатами и лечь под танки, как это делали, знал он, матросы. Но кто бы пустил его на такое дело? А он, подвернись ему случай, не задумываясь не пожалел бы собственной жизни. Ему было всего одиннадцать лет, но война его сделала взрослым. Однажды мать ушла за хлебом и не вернулась. Фрол целый день проискал ее среди дымящихся развалин! Он нашел ее под вечер, в переулке, возле разрушенного белого дома, изуродованную упавшей стеной. Она лежала с открытыми глазами, глядевшими в небо, с рукой у сердца, переставшего биться; кусок бурого хлеба валялся в холодной пыли. Фрол поднялся с колен, погрозил крепко сжатым кулаком тем, кто ее убил, ее, не причинившую никому никогда никакого зла, и, шатаясь, побрел, ничего не видя от заливавших глаза слез, к пустынному и удивительно спокойному морю. Он долго сидел один на камнях, подперев подбородок ободранными руками, пока не заметил в сумерках крадущийся силуэт канонерской лодки. Это была «Гроза», часто швартовавшаяся бок о бок с отцовским тральщиком. На «Грозе» Фрола знали. В ту же ночь он ушел на Кавказ. В Севастополе у него ничего не оставалось. На канонерской лодке Фрол почувствовал, что он нужен. «Гроза» была переполнена ранеными, и матросы сбивались с ног. Фрол поил водой раненых, разносил хлеб и похлебку, подтирал кровь на палубе, чистил и мыл гальюны — появлялся повсюду в своем перешитом бушлате и в отцовской старой фуражке без «краба». Наконец-то он очутился в море, на корабле, в боевой обстановке. Не раз из воды появлялась игла перископа, и от перископа бежала зловещая пенистая дорожка. Тогда липкий пот выступал под тельняшкой — Фрол отлично знал, что это скользит торпеда, скользит сама смерть.
На третий день они увидели кавказские берега. Трое раненых в пути умерли. Это были совсем молодые ребята. Наверное, им хотелось еще долго жить и сойти хоть на костылях на берег. В далеком кавказском порту, куда только изредка залетали самолеты врага, сгрузили раненых и отправили в госпиталь. «Гроза» стала нагружаться боеприпасами и продовольствием, чтобы опять идти в Севастополь. Фрол превратился в грузчика и, кряхтя, таскал тяжелые ящики, только отмахиваясь, когда убеждали, что он надорвется. Командир «Грозы» смотрел на него с мостика, вспоминая сына. Его сын, такой же, как Фрол, мальчуган, остался в степном городке Украины, занятом немцами. Приближался уже час отхода. Командир позвал Фрола. Фрол взбежал на мостик. У командира были грустные и усталые от бессонницы глаза. Он протянул Фролу пачку розовых тридцатирублевок и надавал ему всяческих поручений. Фрол охотно побежал в город — он уважал этого спокойного и храброго человека. Южный базар шумел. На углях жарились шашлыки. В больших серых мешках лежали светло-зеленые мандарины. Под полосатым навесом загорелые усатые люди пили вино и кофе, и можно было подумать, что войны нет и нигде не падают с неба бомбы. Фрол обегал все ларьки и несколько магазинов, прежде чем нашел то, что ему было нужно. Счастливый, что выполнил поручение, он поспешил на набережную. Солнце уже садилось. На горах над глубокой бухтой порозовел снег. Золотились веера пальм, окна домов сверкали, словно драгоценные камни. Фрол выбежал к морю и оторопел — «Грозы» не было. Он не поверил своим глазам и заметался, как заяц, надеясь, что лодка перешла к другому причалу. Он запыхался. Пот лил по его щекам. Он обегал всю набережную, все причалы, весь мол. Совсем стемнело, когда он снова очутился на том самом месте, где сегодня грузилась канонерская лодка. Сомнений не было. «Гроза» ушла без него. Опоздал, опозорился! В кармане шуршали неистраченные тридцатирублевки. Он вынул их, пересчитал. И вдруг сразу вспомнил грустные глаза командира, брошенные им как-то слова, что Фрол очень похож на его сынишку, и его осенило: командир нарочно надавал ему множество поручений и не зря дал ему столько денег. Командир не хотел, чтобы Фрол снова шел с ними в Севастополь. И он оставил Фрола в чужом, незнакомом городе с большими деньгами, чтобы Фрол не пропал...
Мальчик долго сидел на скамейке под пальмой, размышляя о многом, о чем еще год назад он вовсе не стал бы размышлять — о любви человека к человеку. Тускло светились в бухте синие огни. Синие огни светились у него за спиной на бульваре. Ночь была тихая, теплая, и он провел ее на скамейке. Наутро он пошел на базар и до отвала наелся. А через несколько дней он узнал от подводников, что по пути в Севастополь «Гроза» погибла со всем экипажем. Вскоре Фрол нашел новых друзей. Похожий на сложившую крылья серую птицу торпедный катер покачивался на легкой светлой волне у причала, и толстый моряк с устрашающими усами распоряжался погрузкой. Фрол стоял и смотрел на толстого боцмана, а боцман в свою очередь веселыми рачьими глазами уставился на мальчишку. — Тебе чего? — спросил он. — Ничего. —— А ты кто? — Я Фрол Живцов, — А ты что тут делаешь? — Живу хуже не надо. — Здешний? — Севастопольский. — Севастопольска-ай? — удивился усатый. — Отца, мать имеешь? — Никого у меня больше нет, — сдавленным голосом сказал Фрол.
Фокий Павлович Сомов — так звали боцмана торпедного катера — соскочил на стенку, порасспросил об отце, о матери, о том, как Фрол собирается дальше жить. Фрол в свою очередь поинтересовался: — Воюете? — Ну, воюем. — Ну, и я хочу воевать. — Вое-ва-ать? — протянул Фокий Павлович. — Я уже больше не маленький! — озлобленно крикнул Фрол. — Сами, что ли, не видите? Боцман поглядел на него — ему полюбился весь взъерошенный от злости рыжий мальчишка-земляк, севастополец. Фокию Павловичу даже вдруг показалось, что он знал Алексея Живцова или во всяком случае слышал о нем. И он подумал: куда денется этот севастопольский мальчуган в тельняшке, в отцовском бушлате и в отцовской фуражке? Не пропадет ли он здесь, в чужом городе? А ведь он свой, «флотский». И Фокий Павлович решил: — Ну нет, уж я-то его не оставлю. Фрол увидел, что боцман подтянулся и с лихостью отдал честь подходившему лейтенанту. Лейтенант оказался боцману по плечо, он был очень молод, и у него были очень белые брови и светлые усики, похожие на зубную щетку. Лейтенант посмотрел на Фрола, взглянул на ручные часы, спросил боцмана, все ли готово к походу. Боцман что-то тихо стал ему докладывать, поводя глазами и усами на Фрола. Лейтенант взглянул на мальчишку с явным сочувствием и принял решение: — Ну что ж. Беру на свою ответственность. И в самом деле, не пропадать севастопольцу. Грузись! — крикнул он коротко. Фрол мигом перемахнул на покачивающийся борт катера, не заставив себя приглашать второй раз. В его душе все пело. Он еще раз ощутил потрясающую силу человеческой ласки. Он уже любил всей душой и этого грозного на вид толстого боцмана, и маленького лейтенанта с усами, похожими на зубную щетку, и бескрылую птицу, подрагивающую перед тем, как рвануться вперед и вырваться из тесной бухты в широкие морские просторы. Так началась его боевая жизнь.
3
Из устья маленькой речки, извивавшейся в топких болотах Колхиды, катера уходили к тем берегам, где шла битва не на жизнь, а на смерть. Недолгий отдых катерники коротали на замаскированном деревьями пароходе пассажирской линии Одесса — Батуми. Пароход этот, когда-то ослепительно белый, нарядный, внутри сверкавший полированным деревом, медью, давно уже вышел в тираж. Но жить на нем катерникам было удобно. Фрол поселился в кубрике с прошедшими огонь и воду матросами; сначала они посмеивались над ним, и он, словно еж, выпускал иглы и оборонялся с грубостью аборигена Карантинной слободки. Он всеми силами старался стать со взрослыми на равную ногу, и его хлесткие словечки вызывали в кубрике взрывы хохота. — А ты, парень, свойский, — похлопывали матросы его по плечу. И Фрол, недавно чувствовавший себя таким одиноким, отогрелся и полюбил свою новую грубовато-ласковую морскую семью. Его зачислили на паек воспитанником — об этом похлопотал командир катера лейтенант Русьев — и снабдили новой тельняшкой, кем-то сданными брюками и перешитым бушлатом. Выдали и бескозырку с ленточкой, на которой горела надпись: «Торпедные катера». Фрол выполнял всю матросскую работу и не раз заслуживал одобрение Фокия Павловича. Попутно он пытался освоиться с катером, выспрашивал обо всем ему непонятном. Боцман проэкзаменовал Фрола и остался доволен: «А ты, брат, у меня на-блюда-тель-на-ай», И как-то так получилось, что Фрола опять взяли в море — один раз, другой, потом стали брать постоянно. Он переболел морской болезнью, как болеют в его возрасте корью, хотя встречаются моряки, страдающие морской болезнью всю жизнь. Он привык к отчаянной тряске деревянного корпуса катера, в непрерывном движении скачущего с волны на волну, к тряске, выматывающей душу и взбалтывающей кишки. Он был крепко сколочен, коренастый, рыжий мальчишка. Он с безразличием смотрел на трассирующие, летевшие над головой пули и только однажды, когда батарея с берега открыла огонь, испытал приступ медвежьей болезни. Зато он упивался каждым торпедным залпом, зажав губы крепкими зубами, ждал, когда там, вдали, взметнутся огонь и обломки. «Вот вам! Вот вам! За батьку! За мать!» — стучало у него в голове, когда катер, сделав широкий разворот, уходил от ополоумевшего от злобы врага.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Учебный центр в Палдиски — комплекс зданий, основной учебный корпус из стекла и бетона. Жилой городок панельных домов. Для семей наших офицеров выделили несколько квартир. Свое семейство я тоже поместил в 2-комнатную квартиру. Начальник учебного центра контр-адмирал Рулюк, тихоокеанец. Встретился еще один улиссовец, начальник цикла капитан 1 ранга Данаконян. Когда-то он добивался меня помощником к себе, но на мне был флотский «фитиль», и ходатайство его не сработало. Обучение в УЦ дало много, не только подготовило меня, ветерана дизельного подводного флота, к освоению техники атомохода, но и в плане общего развития кругозора и знаний офицера-подводника. Преподаватели тут были грамотные и опытные подводники. Особенно мне понравился и пригодился на практике так называемый «планшет анализа гидролого-акустической обстановки». Он исполнялся на большом листе плексигласа, обстановка наносилась цветными стеклографами с учетом законов преломления звуковых лучей в океане, распределения ближних и дальних зон акустической освещенности. Там же удобно было размещать и другую нужную для вахтенных офицеров и расчета ЦП подводной лодки информацию. С планшета можно было считывать дальности возможного взаимного обнаружения ПЛ — ПЛ и ПЛ — НК. У нас на лодке этот планшет непременно висел в центральном посту. К моему удивлению, на других лодках я его редко встречал, хотя почти все экипажи проходили подготовку в Палдиски, а кое-кому удавалось попадать в УЦ и на межпоходовую подготовку. Где-то в середине курса подготовки стало известно, что управление комплектования ВМФ собирается укомплектовать все должности старшин команд и старших специалистов лодки мичманами, выпускниками Одесской школы мичманов, и только должности специалистов будут укомплектованы матросами срочной службы. Это круто меняло наши представления о составе команды подводной лодки. Кое-кто задавал банальные вопросы: «А кто же будет делать приборку? А кто будет стоять с ружьем у трапа? А кто..?». И т.д. Мичмана после выпуска из школы должны были ехать на флоты для стажировки на действующих кораблях и только потом, перед тем, как нам ехать в Приморье всем экипажем на стажировку, присоединяться к нам.
Не помню, кому пришла в голову замечательная идея. То ли старпому, то ли помощнику, но не мне. Я же за нее ухватился сразу. Короче, когда приехал из Москвы офицер-комплектовщик, мы поставили вопрос о том, чтобы наших мичманов после выпуска из школы на флоты не отправлять, а направить напрямую к нам в Палдиски. Тут мы их после своих занятий обучим тому, чему сами научились, тут мы их сразу лучше изучим и воспитаем под себя, тут начнется наше сколачивание как единого экипажа, тут мы им не дадим разболтаться и т. д. Офицер-комплектовщик, спасибо ему, идею подхватил. Написали ходатайство, идею пробили. Конечно, некоторое неудобство для УЦ, лишние, несвойственные УЦ заботы, лишняя нагрузка на офицеров, вместо вечернего отдыха —проводи занятия со своими подчиненными... Но зато уже идет совместная отработка на действующих стендах и макетах, на действующей ядерной энергоустановке, где почти в полном составе отрабатывается БЧ-V по вводу, эксплуатации на МКУ и выводу ее из действия. В полном составе ГКП и боевых постов БЧ-II отрабатывалась и ракетная атака — венец действий РПКСН в океане. Когда подвезли и третью часть своего экипажа, и ее включили в общий процесс. Отрабатывались и в отсеке живучести борьба с пожаром и водой, отрабатывались и в качающемся отсеке по дифферентовке подводной лодки. Как это все здорово сказалось в ближайшем будущем! Вопрос с моим очередным званием вновь возник здесь же в Палдиски. Как-то в вестибюле встретился Рулюк: — А что у вас со званием? — Должны были давно послать представление с Камчатки. Жду. — Зайдите к кадровику, скажите, пусть уточнит по телефону в Москве.
Уточнили. Конечно, ничего там нет. Написали вновь за подписью начальника УЦ. Когда летел на Камчатку за третьей частью экипажа, при пересадке в Москве задержался на пару суток, навестил отца. Созвонились с управлением кадров Министерства обороны и на другой день вечером уже по чуть-чуть отметили задержавшуюся на два года очередную звезду. На Камчатке в один из дней, когда подбирали личный состав, случайно на территории эскадры подводных лодок встретились с Катченковым. ЧВС КВФ был занят разговором с офицерами политотдела, но меня явно увидел, узнал и не смог скрыть изумления, а на мое «отдание чести» только кивнул. Замечательному, к сожалению, короткому периоду жизни в Прибалтике пришел конец. Экзамены, вручение очередного «Свидетельства с отличием», и опять дальняя дорога. А воспоминания приятны. И вспомнить есть что. Не только четко организованная учеба, но и благоустроенные быт и часы отдыха. Уютные уголки Старого Таллина, выходы в лес по грибы в окрестностях Палдиски, коллективный выезд на рыбалку — все это и другое хранится в уголках благодарной памяти. Дальняя дорога — это сборы, отправка контейнеров с семейными пожитками, а теперь и экипаж оброс солидным интендантским имуществом, организация перевозки воинского подразделения, то бишь «воинского эшелона», где по ж/д, где самолетом. Морока, но надо. Досадно только, что это придется делать еще не один раз. Пока все отправляется по адресу, указанному в предписании, в Приморье на ж/д ст. Дунай, поближе к месту базирования соединения атомных подводных лодок, где нам предстоит стажироваться и сдать первые две курсовые задачи боевой подготовки.
ПРИМОРЬЕ
Прибыли. Разместились. Для экипажа выделили в одной из казарм кубрик с парой кают для офицеров и канцелярией там же. Семьи со скарбом рассеяли по Союзу у родственников и знакомых. Я для семьи получил квартиру в пос. Тихоокеанском. Это закрытый военный поселок панельных пяти и более этажных домов для семей офицеров надводных кораблей и подводников, базирующихся на залив Стрелок. Стажировались на головной ПЛАРБ Комсомольского завода. Первая курсовая задача № 1а — организационная. Основные требования: чистота и порядок в кубрике, чистая отглаженная форма одежды, аккуратная прическа, на спецодежде соответствующая маркировка, книжки «боевой номер», знание ее и эксплуатационной документации своего заведования на лодке, знание и соблюдение требований радиационной безопасности и многое другое. Венец — допуск к самостоятельному управлению, соответственно по должности, боевым постом, командой, группой, боевой частью, кораблем. Вторая курсовая задача № 2а — практика, т. е. умение приготовить к действию, запустить, эксплуатировать, управлять опять же материальной частью своего БП, командой, группой, боевой частью, кораблем. Короче, умение плавать и управлять кораблем в надводном и подводном положении. Напряженный труд всего экипажа в течение поздней осени 1971 года и зимы 1971/1972 года не мог не увенчаться успехом, и весной мы вновь собрались и двинулись в Комсомольск-на-Амуре. То, что написал, это не для моряков. Они все это знают. Это для детей наших и внуков, если читать будут.
КОМСОМОЛЬСК-НА-АМУРЕ
Комсомольск встретил нас весенним солнцем. Разместились в расположении бригады строящихся подводных лодок прекрасно. Все семьи, что были с нами, тоже получили квартиры или комнаты. Территория большая, ухоженная. Здания просторные и добротные. Пусто. Мы пока единственный экипаж. В бригаде только один истосковавшийся на службе штаб — комбриг, капитан 1 ранга, небольшого роста, более чем полный человек с красным лицом (мы его за глаза звали «сеньор-помидор»), доказал нам это в первые же дни. Казалось бы, первым делом допусти людей до строящегося корабля, хоть просто покажи, но нет. Первым делом все вымой и вылижи, выровняй, заправь, причешись, наклей нужные бирки... Короче, подтверди задачу № 1а вновь. Дошло до того, что как-то смотрю мои мичмана моют асфальтовые дорожки на территории части палубными щетками, макая их периодически в тазики с водой. Воду таскают из ближайшего гальюна казармы. Вмешался. — Вот торчат из земли пожарные гидранты, подключите шланги и скатите всю грязь водой. Что вы ее размазываете щетками?! И что же? Получил от комбрига нагоняй: «Не вмешивайся, таков установленный порядок. Нечего газоны водой заливать!» И поделом! Звучит очень убедительно. Я, конечно, кое-что со своей стороны высказал, тем более что в пререкания включился нач. ПО капитан 1 ранга Панин. Тем не менее дня через два оформили пропуска для прохода на завод. Свое «томление по боевой деятельности» комбриг удовлетворил и в тактическом кабинете, благодаря нам существенно выполнил план по тактической подготовке. Каждую неделю, а то и дважды, проводились семинары, групповые упражнения или тактические летучки. Обучаемых в группе командирской подготовки комбрига было двое — я и мой старпом Кайсин. Как правило, это было так. В огромном, расцвеченном стендами о «вероятном противнике» кабинете по одну сторону длинного стола рассаживались комбриг, начальник штаба Герой Советского Союза, капитан 1 ранга Слава Виноградов (сосланный сюда за что-то), кто-либо, в зависимости от темы, из флагманских специалистов, иногда нач. ПО.
начал свой путь спецшкольником, продолжил подготом.
Руководитель занятия, то бишь комбриг, хорошо поставленным голосом в никуда зачитывал из отпечатанного «Плана...» очередной вопрос и вопрошал: — Кто будет отвечать? Все, естественно, смотрели на меня или старпома. Обремененные свежими знаниями из академии и УЦ, либо я, либо он, как школьники поднимали руку, вставали и четко излагали. — Так. Следующий вопрос... Кто будет отвечать? И так до конца вопросника. Комедия эта, видимо, комбригу нравилась. Остальные представители бригады, как правило, сидели с непроницаемыми лицами. Временами комбриг делал какие-то пометки в напечатанном тексте варианта ожидаемого ответа, тихо шептал Виноградову: «Надо поправить...». Наверно, это был метод повышения самообразования в этом «медвежьем углу». Как-то, помню, на очередном занятии не выдержал, говорю: мол, «нет у нас времени, сидеть здесь ломать комедию, лодкой надо заниматься. Да и вам зачем весь план на нас делать, скоро очередной экипаж приедет. Чем их занимать будете?». Пустое! «Найдем, чем. Не ваше дело». Однако вскоре отстал, я думаю, нач. ПО помог. Действительно, вскоре прибыл очередной экипаж (монтаж их лодки шел в соседнем эллинге), стало полегче. Правда, одно действо комбрига вспоминаю с благодарностью, помог сколачиванию, спайке экипажа. Вернее не спайке, а спойке. С прибытием нового экипажа назначен был строевой смотр. Смотр завершается прохождением с исполнением строевой песни. Два экипажа— естественно, здоровое соревнование. Кто лучше? После прохождения с первой песней нам скомандовали повторить. Песню не помню, но исполнили здорово. В чем дело? Идем на второй заход. За спиной у меня тихий галдеж, что-то обсуждают. Спрашиваю: «Еще песня есть?». «Есть!». И как дали... «...Ты-ы не плачь, не плачь, моя Маруся, Я к тебе-е не-е вернуся...» И припев: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. По-о морям-м, морям, морям, морям... Эх, нынче зде-есь, а завтра там!» И все это с запевалой, с посвистом... Лихо прошли!.. Ясное дело, первое место. Оказывается, первое прохождение и песня тоже понравились, потому и приказали повторить. Молодцы! Заслуга моих помощников— Кайсина, Белозерова и Задояна. По вечерам, когда я уже уходил домой, они оставались в кубрике разучивали и репетировали.
Строевой смотр. Прохождение экипажа с песней. Комсомольск-на-Амуре. 1972 год
Первое знакомство с кораблем потрясло. Вид огромной лодки в эллинге на стапелях — это не то, что на плаву! 20 м вместе с рубкой в высоту, почти 130 м в длину, 6-7-этажный и 6-подъездный дом! Работы идут полным ходом. Корпус кроют противогидролокационным покрытием. Скоро спуск на воду, достройка на плаву у стенки завода, подготовка к физическому пуску ядерного реактора. Встретились с главным строителем, договорились о порядке взаимодействия. Экипажу задача: быстро детально изучить корабль, выявить отличия от головной, откорректировать книжки «Боевой номер», углубить знания своей материальной части. И еще одно, контроль действий рабочих. Это и негласная просьба генерального директора судостроительного завода Героя Социалистического труда Деева. «Бди!». Помнится, такой же был наказ и в 1955 году, когда «С-334» находилась на достроечной базе этого же завода во Владивостоке. И не зря! Уже на плаву в одном из подшипников линии вала был обнаружен песок. Хулиганство? Диверсия? Или попытка сорвать своевременный выход и гарантировать трудовую занятость? Сроки готовности корабля к сплаву по Амуру на заводе стремятся обеспечить гарантированно, так как проход транспортного дока по мелям Амура возможен только в полные воды. Специальная служба строго отслеживает уровень воды в реке, прогнозирует осадки, стоки и т.д. Торжественный спуск на воду, бутылка, брызги шампанского! Наконец, физический пуск ядерной энергетической установки. Все по плану, в срок. Электромеханическая боевая часть экипажа была задействована в полном составе. Наши управленцы ГЭУ показали себя хорошо, даже, помнится, высказали кое-какие предложения по совершенствованию технических средств. Вообще говоря, рационализаторская работа на корабле развернулась практически с первого дня. Между прочим, я тоже лично принял в этом участие, предложив улучшить конструкцию системы связи и переговорных устройств «мостик— боевая рубка — центральный пост». Все «рации» оформлялись и премировались законным путем. Я тоже получил что-то около 60 рублей. Внедрение некоторых «раций» потребовало присутствия генерального конструктора проекта, и он прилетел из Ленинграда. Если память не изменяет, фамилия его была Ковалев.
Наша лодка на заводе строилась четвертым корпусом, и хотя значилась тем же проектом, что и первые три, пр. 667А, но существенно отличалась от предыдущих. У нас был установлен новейший навигационный комплекс «Тобол», инерциальный. Это значительно улучшало не только чисто навигационные характеристики корабля, но и боевые, связанные с использованием основного оружия, кроме того, повышало скрытность плавания. С приближением срока транспортировки по Амуру становилось ясным, что наша отличается еще кое-чем. Предыдущие лодки к моменту транспортировки имели недостаточную техническую готовность к самостоятельному плаванию, и по выходу из устья Амура их на буксире вдоль берегов Приморья отводили в бухту Большой Камень на достроечную базу. Там доводили «до ума» технически, доотрабатывали экипаж, но в основном с заводским сдаточным экипажем (заводскими рабочими), наконец, выпускали в море на заводские испытания. Техническая готовность нашего корабля к плаванию была очень высокой, а к планируемому сроку заводки в транспортный док ожидалась без малого 100%. В связи с этим генеральный директор заранее начал беспокоить командование флота, а затем и ВМФ требованием обеспечить лодку отработанным практическими плаваниями экипажем. Минсудпром рассчитывал эту лодку сдать флоту досрочно, для чего планировал заводские испытания начать с ходу, от устья Амура без захода на достроечную базу.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Много, много раз будет звучать полюбившая всем песня : «Этот День Победы порохом пропах, это праздник с сединою на висках…» Особенно величественно, торжественно, в исполнении оркестра на Красной площади, на параде войск…
С сединою на висках… Когда-то. А сейчас у большинства ветеранов войны головы совсем уж побелели… В 68 – й раз мы будем отмечать этот День. Уже и сами годы « поседели «. И мы, которые были маленькими , когда была эта война, тоже уже с сединою на висках…
Какой он - этот День для меня? Священный. Скорбный. Немеркнущий. Великий. Светлый. С неповторимыми запахами победной весны …
Праздник из таких, когда вспоминают о прошлом. Праздник, в который мы произносим : они, солдаты Великой Отечественной, погибли чтобы жили мы, и наши дети, и наши внуки. Они защитили мир. Они воевали за нашу свободу, за то, чтобы и в моем, и в твоем краю пела и цвела весна…
Праздник, где на могиле Неизвестного солдата на Красной площади, у множества других мемориалов и памятников горит Вечный огонь, в этот день ложатся на постаменты красные гвоздики, символом памяти, благодарности и нашей скорби.
Это День, когда страна замирает под удары метронома в Минуте молчания и люди, уже другого поколения, вместе со старшими, смахивают светлые слезы…
Это день, когда , даже, если дождь, если небо затянуто тучами , становится светлее от блеска начищенных орденов и медалей на пиджаках и кителях ветеранов, от улыбок , от тихого слова « спасибо», когда даже им, совсем незнакомым, дарят цветы…
А еще - День Победы объединяет нас Памятью. У каждого из нас – она СВОЯ. У меня детская память сохранила кусочки первых послевоенных лет. Вернулись солдаты, победившие войну. Истосковавшиеся по работе их руки, стали строить новые дома, восстанавливать и расширять шахты нашего города.
Как было трудно. Голодно . Как бегали к проходящим товарнякам, которые везли из Сибири жмых и сердобольные дядьки иногда выкидывали нам, бегущим за вагоном, пласты этого жмыха. И мы делили его добросовестно на всех и радостные бежали домой, чтобы еще поделиться, уже с мамой. А он так вкусно пах – семечками! Как с ночи сидели с мамой у небольшого хлебного магазина ( я завернутая в кусок старенького одеяла, всегда досыпала у нее на коленях ). Как я внимательно следила за стрелкой весов с гирями – точно ли отвесят ( я их и сейчас вижу ) и думала только об одном : чтобы был хотя бы маленький довесок, который мама непременно отдаст мне, самой младшей в семье, и я его съем еще по дороге домой. А еще остался в памяти рынок, где все : соль, муку, крупу, овес, зерно… отмеряли стаканами в обмен на вещи, обувь, предметы быта и хозяйства ( если они еще у кого-то были ). Да и много другого и самое главное, что вместе со взрослыми мы стойко переносили лишения, расплатившись детством.
Для меня День Победы – это Ленинград, который пережил блокаду и похоронил в братских могилах на Пискаревском кладбище многих родных мамы и отца – коренных ленинградцев, я так и не повстречалась с ними в этой жизни. И всякий раз, приезжая в этот любимый город, унимая взволнованный стук сердца, низко кланяюсь этим могилам и шепчу : « Здравствуйте, мои родные, ленинградцы «…
Из памяти моей не вынуть, наши застолья в День Победы, когда к нам дом, в семью, где погиб любимый муж, брат, отец, приходили многочисленные родные ( у мамы-свекрови было еще четыре сестры с семьями, у тети – по отцу – тоже родственники ), словом, и стар, и млад…Первый тост : за Победу !. Затем - молча, стоя за тех, кто не вернулся с войны ( значит, за отца, который смотрел на нас с единственной военной фотографии, увеличенной до портрета ). Затем вставал дядя Толя, который дошел до Берлина и вернулся, израненным, но живым … Дрогнувшим голосом он произносил тост : за тружеников тыла, без которых не было бы Победы , А это значит: за наших матерей, за всех женщин и детей, которые на снарядных ящиках стояли у станков, за мужчин, которые сутками не выходили с заводов и …ковали эту Победу. Ведь у нас, прямо в центре города и на окраинах были заводы , где изготовлялись пушки, двигатели для самолетов, снаряды для «Катюш», порох, каски-знаменитые уральские, ножи –особые, на судоремонтном заводе – катера, выплавлялась сталь и много еще чего для фронта и победы . Многие из этих изделий застыли сейчас на постаментах, как символ Памяти и вклада в Победу.
Может быть с этих застолий, разговоров , рассказов об отце, о войне , со слез в Минуту молчания, с проникновенной песни для мамы о солдатах, «которые не в землю полегли когда-то, а превратились в белых журавлей…» и стал этот день очень значимым, важным в сердце, душе, памяти. Тогда еще звучали слова, просто слова : « настанет день и в журавлиной стае я пролечу в такой же сизой мгле. Из-под небес по-птичьи окликая, всех вас, кого, оставил на земле …»
«Окликают». Ушли из жизни все из старшего поколения. И мы откликаемся памятью. Посещая по велению сердца их могилы. Да, ведь и нам, « детям войны « - тоже уже много лет и мы потихонечку уходим… И мы уже теряем своих друзей.
И может все это вместе, свернутая в один клубок : память, чувства, благодарность, почитание, и, бог, знает что еще необъяснимое помогало мне написать десятки очерков о ветеранах Великой Отечественной в Книгу памяти завода, в газетах… Заставляло , не считаясь со временем, вести в архивах поиски тех, кто погиб, но не были их фамилии высечены на плитах мемориала. А теперь есть. И родным есть уже куда прийти, поклониться, положить цветы. И мы делаем это вместе.
Это их имена, не вернувшихся с войны, включали в списки бригад, которые ежедневно делали свои производственные нормы и « за того парня «. А деньги заработанные на вахте в честь Дня Победы , передавались семьям « того парня «. . Вот такой этот День. Такие кусочки моей памяти сегодня. С каждым годом, месяцем, днем все короче становятся ряды участников войны. Не надо им казенных хвалебных речей, пышных слов. Достаточно тихого « спасибо» и поклона до земли.
Главное, чтобы все они достойно завершили свою жизнь, чтобы у всех было хорошее жилье, чтобы не чувствовали забвения и одиночества. И это долг государства, и наш . Чтобы чиновники на местах не смотрели на них пустыми глазами , и не наносили равнодушными словами обиды, когда они обращаются с их малыми теперь уже просьбами.
Я мечтаю, чтобы был похоронен последний солдат. Чтобы не было без вести пропавших могил, только потому , что нужна кому-то эта земля, чтобы построить коттедж или развлекательный центр, или даже жилой дом.
Чтобы горел Вечный огонь в память о погибших. Для нас, еще живущих и помнящих, чтобы к нему приходили внуки. Чтобы эта память была у них где-то внутри, и они находили самые, самые слова, чтобы рассказать об этом своим детям. Как у этого внука, чье стихотворение, прочитала в интернете.
« Седая бабушка моя, хоть ты бодра и весела, и молода твоя душа, коснулась и тебя война. Девчушкой маленькой была, когда нагрянула она. Со мной играешь ты во все, не принимая лишь игру, что боль до сей поры несет… Не хочешь ты играть в войну !
И только в День Победы вдруг понимаю, почему всегда веселая – грустна: ты вспоминаешь ту войну. Прости, бабуля, что не смог понять я раньше грусть твою ! Я видно сердцем не дорос, прося тебя играть в войну. И в День Победы каждый год теперь поздравить я спешу, всех мне знакомых стариков, но прежде – бабушку мою ! «
Поклонимся великим тем годам ! С ПРАЗДНИКОМ !
Пусть всегда пахнет весной, миром, счастьем, свободой , любовью !
Начало мая. Красные гвоздики, Как слезы тех далеких страшных лет. И ветеранов праведные лики, Особенно, которых больше нет.
Когда опять подходят даты эти. Я почему-то чувствую вину - Все меньше вспоминают о Победе, Все больше забывают про войну.
Никто из нас за это не в ответе. И сам с собой веду я разговор: Так много было войн на белом свете, Так много лет уже прошло с тех пор.
Идут по телевизору парады, Горят в архивных фильмах города. Тем, кто остался, раздают награды. И кажется, что было так всегда.
Война еще исчезнуть не готова. Те годы - миллионы личных драм. А потому, давайте вспомним снова Всех тех, кто подарил Победу нам.
Когда гулять, на майские, поедем, Веселые, довольные вполне, Давайте скажем что-то о Победе И вспомним, хоть немного, о войне.
С днём Победы! Ветеранам низкий поклон!
Отрывок из выступления постоянного представителя Российской Федерации при ООН А.И. Денисова:
«Мы гордимся тем, что народы наших стран внесли решающий вклад в достижение победы и спасение человечества от нацистского порабощения. Воздаем должное той огромной роли, которую сыграли в разгроме фашизма все государства антигитлеровской коалиции. Многие десятки миллионов людей отдали свои жизни во имя достижения Победы.
Сегодня мы склоняем головы перед памятью тех, кто погиб на полях сражений и в лагерях смерти, в городах и деревнях. Все мы в неоплатном долгу перед павшими в справедливой борьбе за свободу и достоинство человека. Воздаем дань глубокого уважения ветеранам Второй мировой войны».
8 мая 1949 г. 64 года назад В берлинском Трептов-парке состоялось торжественное открытие памятника-ансамбля воинам Советской Армии, павшим в боях с фашизмом.
ПОДРЯД УХОДЯТ ВЕТЕРАНЫ *************************
Мы понимаем, что когда-то Придут совсем другие даты. Не будет больше ветеранов. Их не останется в живых. Ни рядовых, ни офицеров, Ни покалеченных, ни целых, Ни благородных генералов, Ни бывших зеков рот штрафных.
Кто им потом придет на смену? Кого придется звать на сцену Чтоб окружить своей заботой Когда нагрянет юбилей? Подряд уходят ветераны. Им обдувает ветер раны, Их ордена лежат забыты, А имена горят сильней.
А, может, это всё логично? Но очень больно, если лично Ты с этим связан был и даже Не понимал тогда всего. Мне раньше искренне казалось, Что деду много жить осталось,
Он хорошо запомнил прощальный вечер в Тбилиси: дворик с каштанами, свечи в стеклянных колпаках на празднично накрытом столе, звезды над бурной Курой и Антонина — в длинном белом шелковом платье. В эту ночь у него словно раскрылись глаза: он увидел новую, чудесную Антонину. Не девочку, не подростка, а девушку. «Ах, если бы ты не уезжал, Никиток...» Но и она, и он знали, что не уехать ему невозможно. Они стали видеться редко: Ленинград далеко от Тбилиси. Только в самые страшные дни его жизни, когда умерла его мама, Антонина приехала к нему. Она стояла с ним рядом на кладбище; на могильных холмиках медленно стаивал снег, и промерзшие комья земли стали падать, падать и падать, глухо стучась в крышку гроба...
И она нежно и бережно повела его от ... Вечером они долго сидели вдвоем, он и его верный друг Антонина. Ему было тогда девятнадцать. А ей? ...И еще прошло два длинных года — две зимы в аудиториях, классах и два упоительных лета — в учебных плаваниях. На днях он навестил Антонину. Она окончила институт, стала ботаником. Парк, весь залитый солнечным светом, опускался ступенями к светло-зеленому морю; экскурсанты фотографировались под пальмами; экскурсоводы показывали гигантские кедры, распластавшие над аллеями ветви, толстостволые секвойи, заросли кактусов и самшита, вечнозеленый лавр и магнолии с глянцевитыми листьями, словно покрытыми лаком. Он с трудом нашел Антонинину комнату. Она соскочила с подоконника, на котором сидела, понеслась ему навстречу, как ветерок, положила ему руки на плечи, сказала, разглядывая: — Я так рада, что и сказать невозможно! После завтрака они бродили под деревьями с багровой хвоей; в бассейнах резвились пучеглазые бронзово-красные рыбки; заросли стройного молодого бамбука чередовались с мощными эвкалиптами. Вечером сидели у моря, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, все сказано и все ясно. — Я живу своей жизнью, — прошептала она в темноте, словно боясь, что кто-нибудь ее услышит. — Самый родной, самый близкий мне человек — это ты... Он почувствовал прикосновение губ и стал целовать ее — жадно и неумело, словно давным-давно ждал только этого часа. Она вырвалась и, сбросив на бегу туфли, побежала по еще не остывшей гальке. Он догонял ее; ее ноги засветились под водой, как две стройных березки.
нагнулась, зачерпнула воды и плеснула ему в лицо. Потом снова пустилась бежать, он нагнал ее, и она, теряя голову, торопливо отвечала на его поцелуи. Их спугнул кто-то, тяжело шагавший по пляжу. И они долго искали на песке ее туфли, и их руки и губы то и дело встречались. Она спрашивала: — А за что ты меня полюбил? — За то, что ты очень... очень хорошая... — И давно? — допытывалась она. — Давно. — Когда? — Я и сам не знаю когда... С какой грустью она проронила: — Я опять не увижу тебя целый год или два... — Повторила: — Целый год или два... А Никита не решился предложить ей поехать на Балтику — ведь он сам не знал еще, где и как он устроится. И он хорошо понимал, что она любит свои цветы, дело жизни своей, любит — рай на земле, который ее окружает.
Оторвать ее от любимого дела? Нет, он — не эгоист. Они снова расстались. Надолго или нет — неизвестно. Это было на днях... Да, совсем на днях...
8
— Ну, что же Фрол не идет?—забеспокоился Никита. За окнами начинало смеркаться, и в комнате потемнели углы; он больше не различал темных прямоугольников на обоях. Фрол ушел за билетами. Сегодня вечером они едут. Послезавтра начнут свою флотскую службу. Друзья стали неразлучны; окончив училище, решили и дальше не расставаться и выбрали оба Балтику и малые корабли, дорогие не только по воспоминаниям детства: и практику и стажировку проходили на таких кораблях. Как была бы счастлива мама, увидев его с кортиком, в офицерских погонах! И как бы она переживала с ним вместе все его радости! Послезавтра он увидит новых начальников, своих сослуживцев. Он будет самым молодым среди них и самым неопытным. Как его встретят и примут? Начало службы на корабле — переломный момент в его жизни. Может ли он быть командиром? Он задавал себе все новые вопросы. Вспоминал напутствия преподавателей и особенно Степана Андреевича Глухова. К нему, в прошлом боевому командиру Черноморского флота, Никита приходил разрешать самые трудные проблемы. И Степан Андреевич находил выход из любого тупика, в который по молодости и неопытности забирался Никита, да и не он один. Глухов сказал на прощанье: «Помните: вы больше не курсант. Вы — офицер. С вас вдвое спросится. И партийный билет вам вручат лишь в том случае, если ваш корабль будет на отличном счету, если вы сумеете воспитать своих подчиненных. Вспомните, как мы, старики, помогали вам. Так же помогайте матросам и вы, чтобы они росли, становились специалистами первого класса, старшинами, шли в училища, чтобы стать, как и вы, офицерами».
Очередной выпуск офицеров флота. - Там за Невой моря и океаны: История Высшего военно-морского училища им.Фрунзе /Г.М. Гельфонд, А.Ф. Жаров, А.Б. Стрелов, В.А. Хренов. - М. 1976.
Никита вспомнил и разговоры с отцом в Севастополе. С отцом, который пропадал и вернулся: он партизанил в крымских предгорьях. Много было переговорено в его славной каютке. Никита любил отца всей душой за то, что тот с детства готовил его в моряки, и за то, что отец остался до сих пор верен матери — он не женился и, пожалуй, не женится никогда. На проспекте вспыхнули фонари, а Фрола все не было. Где же Фрол?
ГЛАВА ШЕСТАЯ ФРОЛ
1
— Ах, оставьте, пожалуйста, ну как вам, в самом деле, не стыдно! — отбивалась девушка от подхвативших ее под руки двух юнцов в длинных фиолетовых пиджаках и коротких и узеньких бирюзовых брючках. — Петрусь, действуй! — И в самом деле, чего тут ломаться! Проведем вечерок! — Нет, да что же это? Хоть бы вступился кто... Слезы брызнули из глаз девушки.
— Одну минуту. Прошу прощения, — сказал кто-то позади, и жертва почувствовала себя на свободе. Рослый, плечистый моряк-лейтенант в новой тужурке крепко держал под руки хулиганов. — А-а, знакомый. Петрусь, не так ли? — заглянул в лицо одному из них лейтенант. — Вот мы и встретились и теперь уже не расстанемся. Вы пройдете с нами в милицию? — спросил он обиженную. — Конечно... конечно, — пробормотала девушка, видя, как наливаются кровью веснушки на круглом лице лейтенанта. Через несколько минут в дежурной комнате отделения милиции юнцы с негодованием поправляли свои обезьяньи галстуки, девушка, глотая слезы, жаловалась, что от «стиляг» не стало прохода на Невском, а лейтенант, предъявив удостоверение личности на имя Фрола Живцова, внушал дежурному размеренно и увесисто: — Хулиганов надо выметать железной метлой. Кстати, вот этот, Петрусь, мне давно известен. Он — скупщик радиоприемников. В позапрошлом году он завлек одного моего однокурсника в свои грязные махинации. Этот тип шантажировал, обещая донести морскому начальству, что курсант халтурит ремонтом приемников. Помните, я заходил тогда в вашу скверную лавчонку и отправил вас в уголовный розыск? — напомнил он «Петрусю». — Ах, имеете, значит, привод? — оживился дежурный и взялся за листок протокола. — Спасибо вам. Большущее вам спасибо, — протянула девушка руку Фролу, когда они вышли из отделения, оставив двух хулиганов в распоряжении .
— Не за что, — сказал Фрол. — До свидания... — Тася... — подсказала девушка, глядя ему благодарно в глаза. — До свидания, Тася. Осторожнее ходите по улице. Откозыряв, он пошел к остановке трамвая. Девушка проводила его восторженным взглядом. Фрол шагал уверенно, рослый, плечистый, ни разу не оглянувшись. Когда он сел в трамвай, Тася вздохнула и подумала, что лейтенант, наверное, так же уверенно шагает по жизни. Рыжий, симпатичный и смелый...
2
Фрол Живцов родился в Севастополе, городе Черноморского флота. Алексей Живцов, отец Фрола, служил на тральщике и подолгу пропадал в море. Мать, дочка старого боцмана из Карантинной слободки (звали ее Алевтиной) , всегда хваталась за сердце, когда слышала взрыв, доносившийся с моря. Это у нее стало привычкой. И, бывало, стирая белье и услышав глухой грохот в синем безоблачном небе, она долго не могла отдышаться, держа руку на впалой груди. Бывали случаи, что тральщики подрывались. Но Алексей возвращался, коротко здоровался с женой, гладил по огненной голове сына («И в кого ты, рыжий такой, уродился») и садился за стол. Человек суровый, он с ранних лет стал вырабатывать у сына характер. Фрол изведал вкус отцовского ремня с трехлетнего возраста. Дожив до десяти, сообразил, что отец ни разу зря не ударил — всегда лишь за дело. Отец научил пятилетнего сына плавать — попросту взял Фрола за шкирку и бросил в глубокое место. Фрол барахтался, как щенок, и отплевывался, захлебывался с выпученными от страха глазами, а отец, плавая рядом, не приходил к нему на помощь, хотя и зорко следил, чтобы сын не пошел ко дну. Фрол стал плавать как рыба и далеко опережал всех мальчишек Карантинной слободки.
А так учили плавать в Рижском нахимовском училище.
Море стало ему почти родным братом; он собирал на безлюдных отмелях креветок и мидии — большие черные раковины; мать отваривала их с рисом, получалось удивительно вкусно; ловил съедобную и несъедобную рыбу; в залатанной лодчонке переплывал бирюзовые бухты. Его тело было обожжено солнцем, нос лупился, коленки были все в ссадинах, и отец поглядывал на сына с удовлетворением — вырасти у него белоручка, слюнтяй, он бы его презирал. В школе Фрол начал было учиться неважно; на помощь сразу пришел отцовский ремень — и Фрол, к удивлению учительницы, стал получать пятерки. Отец разрешил ему забегать на свой тральщик, и Фрол стал входить во вкус флотской жизни, проводя вечера на баке с матросами, «травившими» небылицы. Фрол быстро научился отличать правду от «травли» и фантастику о выловленном тралом гигантском спруте воспринимал как занятную выдумку, зато с увлечением слушал рассказы о минах, забредающих на фарватеры, о том, как машина тральщика отказала, когда уже был подожжен фитиль «рогатой красотки», — мало ли настоящих историй могут порассказать под вечерними звездами моряки? Товарищи отца, забавляясь, посылали Фрола «попить чаю на клотик», но он быстро стал отвечать, что басней о клотике его не проведешь. Тогда смышленого мальчишку стали, шутя, обучать матросскому делу — швабрить палубу, драить медяшку, вязать морские узлы, даже чистить орудия. Фрол весь начинялся морскими терминами и нипочем не назвал бы комингс порогом, палубу — полом, переборку в кубрике — стеной, а подволок — потолком. Он твердо знал, что такое стенка, пирс, ковш, фарватер, где на корабле бак, а где — ют, и даже стал соображать кое-что насчет флажных сигналов. Фрол не надоедал матросам расспросами — это было не в его характере, унаследованном им от отца; но в удобную минуту, когда сигнальщик, передававший семафор, покуривая «Беломорканал», благодушествовал, осторожно наводил разговор на только что переданную весть. И сигнальщик, сам человек любознательный, охотно удовлетворял любознательность Фрола.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
