Как тепло встречали ленинградцы-блокадники артистов любимого театра! Громом аплодисментов приветствовали первые слушатели героической премьеры «Раскинулось море широко» – легендарного командира подводной лодки С-7, капитана 1 ранга, Героя Советского Союза Лисина Сергея Прокофьевича.
Капитан 1 ранга, Герой Советского Союза – С.П. Лисин.
Сколько воспоминаний, эмоций пережили участники вечера, встретившись вновь через сорок лет!
Нет, музы не молчали никогда! И нет мудрей и радостней союза У ленинградцев в грозные года С великой Мельпоменой – вечной музой!
Ведущие вечера: Народный артист СССР Г.Орлов, А.Ильина.
С Юнгами ВМФ работали много, у нас был разработан целый цикл мероприятий по профориентации и патриотической работе.
Юнги ВМФ в фойе театрального зала. Аида Корсакова-Ильина.
Сергей Сергеевич Шахов со своим большим активом был неутомим. Как правило, все мероприятия проводились в большом зале или во всех залах дворца одновременно. Размах по-юнговски! Пятилетка была для них своим домом, они работали не покладая рук. Удивительное желание помогать людям, а им было чем поделиться. Среди них были Герои не только войны, но и Герои труда, профессора, председатели колхозов, инженеры, квалифицированные рабочие, творческие работники, да и сам Сергей Сергеевич Шахов – прототип комиссара Школы юнг на Соловках в фильме «Юнга Северного флота». В их честь решили провести вечер-встречу. Ребята писали приветствия ветеранам, чудом сохранилось приветствие к Валентину Пикулю.
Морская хватка Валентина Пикуля в мирной жизни памятна нам со дня его первой книги. Мне повезло, я видела рукопись книги «Пером и шпагой», лежащей стопками на большом столе в рижской квартире автора. Позднее бывала на его творческих встречах в Доме Офицеров в Риге, где работала с его супругой – Антониной Ильиничной Пикуль – зав. библиотекой. К сожалению, В.Пикуль приехать на встречу не смог, прислал телеграмму.
Зачитываю текст телеграммы: Всех ЮНГ поздравляю 40-летием Великой Победы, в которую мы внесли бесценный вклад, душой всегда с Вами – юнга Валентин Пикуль.
С Народным артистом СССР Борисом Штоколовым нам повезло. Он пришел на встречу с друзьями юности своей. Коротко рассказывая его боевую биографию на крейсере «Киров», вспомнив тихий вечер, после очередной атаки, сидя у обреза – места для курения – юнга Боря тихонечко запел русскую народную песню, один из его товарищей под впечатлением его голоса сказал – задолго до маршала Г. К.Жукова: «Ты будешь Народным артистом!» Это был его боевой друг, приехавший на эту встречу из Москвы – Владимир Смирнов, скромненько сидевший в зале, ожидая приглашения на сцену. Приглашаю на сцену Борю, который совершенно не знает о встречи со своим другом. Маргарита Георгиевна из кулис сигнализируют – Штоколов исчез. Немая сцена – куда, с кем, надолго или навсегда.... Извинившись за ситуацию, беру таймаут, приглашая на сцену любимого педагога Юнг по физкультуре, фамилию запамятовала, для проведения физической разминки. На сцену вбежала энергичная, маленькая женщина, по ее команде весь зал пришел в синхронное движение со смехом и шутками, мгновенно очутились на плацу своей школы, в те грозовые годы. Тем временем телевидение вернули нашего Борю. Узнав, что Штоколов будет на этой встрече, редакция телевидения ничего не нашла лучше, как воспользоваться случаем и провести с ним интервью прямо во время нашего мероприятия, в нашем же фойе, поставив нас в такую ситуацию. Тоже мне союзнички-коллеги! Возвращаясь на сцену, веду Борю за руку, боясь его потерять, благодарю педагога за разминку. На ходу ввожу юнгу-Борю в ситуацию, на которой мы вынуждены были прерваться – реакции со стороны Бори никакой. Приглашаю Володю Смирнова, убедительно расписывая их теплый вечер у обреза..., а Боря не вводится в нашу ситуацию, он под впечатлением интервью, ему не до встречи с боевым другом и всеми юнгами, с которыми не виделся сорок лет. Понадобилось время и наводящие вопросы для того, чтобы Боря включился в сюжет – не как Народный артист, а как Боря-юнга. С трудом выныривая из всех неожиданностей, убедив аккомпаниатора играть не концертный вариант, усадив его на место, взываю к памяти Бори: «Какую же песню Боря, после очередного боя, пел в тот тихий, незабываемый вечер?» Глядя в пол, Народный артист Штоколов пытается вспомнить или прочитать что-то под ногами. Подталкиваю слегка в плечо, шепчу название песни, он, молча, мотает головой. Весь зал выкрикивает русские песни и романсы, помогает ему вспомнить. На помощь приходит Володя Смирнов – прикрепляя почетный знак «Юнга Флота» – та же реакция: Боря молчит, продолжая что-то искать на сцене.
Мы вспоминаем – что же юнга Боря пел у «обреза»?
Вдруг встряхивает своей величественной головой, решительно наступая на меня: «Сегодня я исполню свой любимый романс – «Я встретил Вас». Отступая, соглашаюсь на все.
«...Как после вековой разлуки Гляжу на Вас как бы во сне, И вот слышнее стали звуки, Не умолкавшие во мне. Тут ни одно воспоминанье, Тут жизнь заговорила вновь…»
Вот о чем думал Народный артист Штоколов: через Тютчева он передал все свои чувства, которые переполняли его сердце в ту минуту. Причем здесь я вместе с моим сценарием?
Долго не отпускали со сцены его боевые товарищи. Вечер закончили общей песней Соловьева-Седого «Вечер на рейде». Наша дружба с Борисом Штоколовым продолжалась долгие годы, много работали по подготовке празднования «300-летия Флота».
Погибшим и живым юнгам Воспитанникам кронштадтского Учебного отряда посвящаю. Старшина 2 статьи запаса Николай Уланов.
Не помню, кто сказал – талант верность своему делу. К счастью, талантливые люди сами тянулись к нам, а мы старались создавать им условия, выискивая любую запятую, чтобы сохранять ставки, часы работы, платные отпуска, профессиональные кадры. Наша Софья Михайловна – инструктор старших классов – энергична, умна, талантлива, с врожденным чувством юмора. Попросту красивой – ее назвать нельзя, внешность ее настолько интересна, что стоит с нее писать, изображающий мир со всей полный жизни и темперамента. Все восторги в ее адрес – ее никогда не трогали, она ими переобременена и сегодня.
Звезда Ассоль – звезда всех юных и беспечных, Звезда Сольвейг – звезда всех женщин.
У нас с ней было полное взаимопонимание. Мы понимали без слов, на расстоянии, как это нас выручало. До нас она работала в художественном отделе, где каждый проживал свою жизнь в одиночестве, завидуя всем и каждому по поводу и без оного, чем провоцировал всякие ненужности большого коллектива дворца. Я была против её пустого времяпрепровождения там. Чувствуя ее «горячий нос» к творчеству, мечтала перетянуть ее к нам. Она тоже имела это тайное желание. Переманивать кадры было неэтично. К тому же, она имела успех в Народном театре у замечательного педагога – режиссера Пушкинского театра Ильи Сауловича Ольшвангера. В общем, как-то сложилось, что мы ее заполучили.
Софья Михайловна Золотова!
И забурлила наша долгая, шумная подчас бестолковая, в результате полезная и серьезная жизнь. После рождения сына, ушла во Дворец Просвещения, к Анатолию Маковееву и Галине Ивановне. Много лет успешно работает в клубе «Кочубей». Дай Бог ей сил, а идей у нее достаточно.
Ты знаешь все. И дружбе нет конца Теснее наши связаны сердца!
Можно ли в один день получить 30 суток ареста? Оказывается можно. А было так. Лето 1957 года. Пункт базирования подводных лодок во Владивостоке, бухта Улисс. Я, еще лейтенант, стою дежурным по казарме. В двухэтажной фундаментальной 1935 года постройки казарме размещаются четыре экипажа новых подводных лодок проекта 613. Только что экипажи прибыли из столовой, час послеобеденного отдыха. Моряки разбрелись кто куда, пять-десять минут перекур — и в койку. Я тоже в курилке на плацу перед казармой. В курилке смех, шутки, подначки... Вдруг слышу из подъезда казармы шум, крики, выбегает дежурный по нашей команде, старшина 2-й статьи Калугин, кричит мне: — Товарищ лейтенант, начальник штаба в казарме! Бегом по лестнице на второй этаж, в гальюн — оттуда слышен шум и начальственный рык. Капитан 1 ранга Попов Владимир Андреевич, подпольная кличка «Мишка Квакин», когда в сердцах — выражений не выбирал. Среди «мать-перемать...», наконец, разобрал: «Где дежурный по казарме?». — Товарищ капитан 1 ранга, дежурный по казарме лейтенант... — Десять суток ареста! — Есть, десять суток ареста. Начштаба почти бегом, насквозь через кубрик, на другую лестничную площадку. Там тоже гальюн и тоже, конечно, потеки воды, обрывки бумаги, окурки — уборку-то дневальные делают после того, как все моряки улягутся в койки. Я за НШ следом рысцой семеню. На площадке и в гальюне опять: «Мать-перемать... Где этот дежурный по казарме?». Я опять сзади, из-за спины у него: — Товарищ капитан 1 ранга, дежурный по казарме лейтенант... — Десять суток ареста! — Есть, десять суток ареста.
А.Луцкий и Ю.Павлов (слева). Владивосток, бухта Улисс. 1957 год
Невидяще глядя на меня и махнув рукой, начштаба сбежал по лестнице вниз на плац. Я за ним. Навстречу ему уже спешат командиры подводных лодок, наш тоже, капитан 3 ранга Ю.Н.Калашников. Очередной разнос. Вокруг еще разбегающиеся моряки. Я опять за спиной у НШ, как положено, на шаг и в сторону сзади. — ...А ваш дежурный по казарме так и не появился! Калашников: — Да вот же он! Начштаба поворачивается и, кажется, впервые увидел меня: — Десять суток ареста! — Есть десять суток ареста. 20 Начштаба, махнув рукой, двинул на камбуз. Доложил командиру, что и как было. В сумме тридцать суток, вроде не положено, что делать? — Что делать, что делать! Пиши записку об аресте, иди на подпись. Сдал дежурство, заполнил записку об аресте, пришел в штаб. Стучу в дверь кабинета НШ. —Да! Вхожу. — Това... — Тебе чего? — Подписать. — Давай.
Быстро подписывает. — Разрешите идти? — Иди. Четко повернулся, иду к двери. — Стой! Ты что мне подсунул? Тридцать суток? Я же не могу столько! Хочешь от моря сакануть? Завтра же в море! В море отсидишь! Дай сюда. Взял и порвал записку. Назавтра ушли в море на тридцать шесть суток. Тактической группой из трех лодок, плававших в сомкнутом и разомкнутом строю на дальности гидроакустической связи, командовал начальник штаба, а затем командир бригады, он же капитан 1 ранга Попов Владимир Андреевич. И здорово командовал! Хотя и не без смеха. Но об этом следующий рассказ.
СИГНАЛЫ «ГРУНТ -...», «ВОЛНА -...»
На другой день, наконец, действительно вышли в море. Готовились долго. Тренировались в кабинете торпедной стрельбы, готовили и грузили практические торпеды, чистились и вылизывались — на флот прибывала инспекция Главного штаба ВМФ.
Под утро вышли по тревоге в точки рассредоточения по противоатомному варианту в . На якорях поуклонялись погружением от «ядерных ударов», а к вечеру, когда заштормило, пошли дальше курсом в Ракушку. Три лодки: «С-332», командир кап. 2 ранга Морозов, «С-333», командир кап. 2 ранга Софронов, и наша «С-334», в кильватер, дистанция пять кабельтовых. Встречный ветер и волна, мостик заливает. На мостике только втроем, сигнальщик в своем «гнезде», я, вахтенный офицер, и командир под козырьком, вцепившись в рулевую тумбу и нактоуз компаса. Управление вертикальным рулем переведено в центральный пост. Наконец, когда вышли на траверз острова Аскольд, а ветер и волна совсем остервенели, доклад радиста: — Мостик, получен сигнал: «Грунт раздел 30, раздел 60, раздел 90». Командир командует: — Все вниз! Боевая тревога! Прыгаю в люк, воздушный поток со свистом всасывает меня в лодку (хорошо дышит дизель!), уже в центральном посту сквозь «ревун» доклад радиста: — Мостик... Грунт... Исполнить! — Стоп дизель! Срочное погружение! Задраен верхний рубочный люк! Короткие тревожные гудки «ревуна», клац машинок клапанов вентиляции, шум принимаемого балласта, треск машинных телеграфов, дрожь корпуса лодки от ударов волн и работы винтов средним ходом... Доклады боцмана... 5 м, 10 м...
Командир в : — Боцман, нырять на глубину 90 метров, дифферент 10 градусов на нос! —...Глубина 30 метров. — Продуть быструю! Лево на борт! На курс... Летим на глубину... 50.., 70.., 90 метров! — Держать глубину 90 метров. Акустик! Дать длинную посылку вправо 30 градусов! Почти одновременно слышим даже на корпус длинную посылку гидролокатора ПЛ «С-333», которая также пришла на свою заданную глубину 60 м, но с отворотом вправо. Через некоторое время, увеличив дистанцию между лодками до 30 кабельтовых и обменявшись длинными гидролокационными посылками, подводные лодки тактической группы закончили построение в строй «клина». — Оба мотора вперед малый! Право на борт, на курс... Стоп правый! Готовность № 2 подводная... Смене заступить! Под водой идем до утра, периодически обмениваясь гидрограммами при изменении курса, скорости, глубины хода. Сменившись с вахты, забылся тревожным сном на своем верхнем диване во втором отсеке около батарейного автомата. По сигналу короткого «ревуна», когда вахтенный инженер-механик прохлопывал клапана вентиляции СГБ и лязг-клац гидравлических машин холодил сонную душу, нервно подтягивал инстинктивно ноги под себя. Если перевернуться наоборот, головой к машинке, ощущения во сне еще ужасней — срабатывание машинки в районе шеи.., как гильотина. Длинный «ревун» сбрасываете койки. Боевая тревога! Бегом в 1-й отсек на свой КП / БЧ-1П, доклад в центральный пост. По трансляции: «По местам стоять к всплытию...». Ясно. Получен сигнал: «Волна раздел ноль — исполнить». Все эти и другие маневры в составе группы подводных лодок мы отрабатывали и в учебных кабинетах, и в море. Это было время, когда теоретики тактики подводной войны спорили о возможности и допустимости совместного плавания в подводном положении дизель-электрических подводных лодок, вооруженных тогда еще сравнительно несовершенными средствами звукоподводной связи и наблюдения. «За» и фактически идеологом был командир нашей эскадры, а затем командующий подводными силами ТОФ, контр-адмирал Л.П.Хияйнен. Пока шли споры, мы под личным руководством НШ бригады капитана 1 ранга Попова Владимира Андреевича лихо, но, в конечном счете, безуспешно доказывали его правоту. Плывем дальше.
«ЕСЛИ Б НЕ БЫЛО ТАК СМЕШНО...»
Пришли в Ракушку. Встали к пирсам. Вахта на лодках заступила по-якорному. Вечер. После ужина моряки в курилках на берегу. Обмениваемся впечатлениями о плавании, красотах бухты Ракушка... Из здания штаба бригады выходят наши командиры. Кто-то крикнул: — Командиры БЧ-III к командирам! Я и мои однокашники по училищу Миша Бочаров и Вовка Колесников, тоже командиры БЧ-III, подходим к группе своих командиров. Телеграмма ЗАС от минно-торпедного управления. Требуют произвести так называемое протаскивание практических торпед, проверить на герметичность световые приборы, установленные в практических зарядных отделениях торпед, произвести подзарядку «стукачей» (звуковые приборы, установленные в кормовых отделениях торпед и предназначенные для обозначения места потопления торпеды. Мало ли утонет!), замерить давление и подкачать воздух в торпедах. Бред какой-то! Совсем перепугались инспекции. Световые приборы на лодках вскрывать по определению запрещается, они под пломбой и гарантией минно-торпедного арсенала, установлены в торпеды в ходе их приготовления перед загрузкой торпед на лодку накануне выхода в море. «Стукачи» вообще конструктивно работают от сухих щелочных батарей и зарядке по определению не подлежат. Протаскивание торпед произведено в ходе погрузки торпед и по правилам минной службы (ПМС №...) больше не требуется. Проверка давления воздуха в торпеде и так проводится в соответствии с временным графиком. В общем — бред! Так я откровенно вслух и высказался. Слово за слово... резюме — выполнять! Отошли с ребятами в сторонку. — Что будем делать?.. Дебаты пропускаю. Володя Колесников: — Я протащу и доложу. Миша Бочаров: — Я ничего делать не буду, но доложу, что сделал. — А я ничего делать не буду и об этом доложу. Доложил. Часа через полтора вызывают на пирс на «ковер» к НШ. —..? Опять доложил с полным обоснованием.
— «Мать-перемать»... Чтоб я тебя больше не видел... «Мать-перемать»... Через несколько дней пришли в Советскую Гавань. Ошвартовались. Моряки на пирс, в курилку. С мостика осмотрелся. Начальника штаба не видать, наверно, еще в штабе. Пойду перекурю. Только прикурил, слышу шипение, сдавленный яростью голос: — Я тебе сказал, чтоб я тебя больше не видел?.. Оборачиваюсь... Он, начальник штаба! В грязном ватнике, на голове офицерская пилотка (68-го размера!), зашпиленная большой английской булавкой! Конечно, я его в толпе не приметил! Очередные десять суток ареста! Да, ладно, все равно в море. Верно говорят на флоте: «Давно бы ушел с флота, если б не было так смешно».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Приказом Начальника Управления по делам искусств П.Рачинского, для обеспечения нормальной работы театра был предоставлен во временное пользование академический театр драмы им. А.С.Пушкина. Игрались старые спектакли «Холопка», «Три мушкетёра», «Сильва», «Баядера». Грим отогревали на груди, голос садился в середине арии. C января 1942 года и Пушкинский театр перестал получать электроэнергию. Спектакли пришлось отменить, но это грозило моральной смертью, тогда обессилевших актеров загрузили работой, в день назначали по две-три репетиции, всех актеров разделили на концертные бригады, встречи с любимыми артистами – Колесниковой, Кедровым, Янетом, Пельцер, Свидерским, Максимовым, Орловым – приносили бодрость, энергию, оптимизм не только защитникам города, но и исполнителям.
Заслуженная артистка СССР Лидия Александровна Колесникова, исполнительница героической Елены в спектакле «Раскинулось море широко».
Михаил Бондаренко в роли матроса-весельчака Жоржа Борн.
Трогательные, искренние письма, цветы перевязанные веточками зеленой хвои. Однажды Пельцер преподнесли корзину, солист балета А.Комков едва не выронил ее из рук. Оказалось в ней были картофель, брюква, морковь и головка капусты. Все это придавало силы артистам. Но ведь дело театра – ставить спектакли, считали руководители, думали об этом артисты – нужно готовиться к новой жизни. Тему Балтики предложил балтиец Вишневский. Искренняя дружба актеров с балтийскими моряками, тесно скрепленная во время войны. Концертные бригады театра работали на кораблях в Кронштадте и на Неве, на переднем крае обороны в районе Рыбацкого и у Пулковских высот, на Карельском участке фронта и в районе больницы Фореля, на Ладоге, где строилась знаменитая «дорога жизни», и в госпиталях.
Народный артист Н.Янет и директор театра Г.Максимов обратились к находившимся в Ленинграде драматургам Всеволоду Вишневскому, Александру Крону и поэту Всеволоду Азарову с просьбой написать для театра пьесу, никто из них не знал жанра оперетты. Не знала и история театра такого случая, когда пьеса создавалась не последовательно, а параллельно. Первый акт писал Крон, второй Вишневский. Музыку писала бригада композиторов – В.Витлин, Н.Минх, Л.Круц. Жена Вишневского, художница Софья Касьянова, делала оформление. Долго выбирали название для пьесы, наконец, было найдено образное и точное «Раскинулось море широко». Через двадцать два дня, 7 ноября сорок второго года в осажденном Ленинграде, вопреки недоеданию, обстрелам, пронизывающему холоду, возникло ощущение праздника. Радио транслировало приказы, музыку. Но одним из главных признаков торжества стали расклеенные по городу синие афиши с изображенным на них силуэтом военного корабля и крупными буквами название спектакля. Премьера началась в пять часов пополудни. Обстрел по городу в тот день велся яростный, но кто на это обращал внимание, премьера состоялась, шквал оваций громче всяких канонад. «Этот спектакль интересен той своеобразной особенностью, – писал тогда в «Правде» летописец и хроникер блокадного искусства Николай Тихонов, – что представляет картины не прошлого, не вчерашнего, а сегодняшнего дня города. Казалось бы, что средствами почти развлекательного характера трудно передать рассказ о защитниках Ленинграда, казалось бы, что сама мысль отразить героические черты моряков в куплетах и песенках, во всей шумной непрерывной пестроте музыкального комедийного спектакля не может иметь успех. И, однако, это не так. Ленинградский великий оптимизм живет в каждом жителе – защитнике города, и чувство меры, правильно приложенное к комедии, дало возможность написать, а артистам сыграть музыкальную комедию. Герои стали героями, злодеи раскрылись во всей своей черноте, картины борьбы не принижены танцами и песнями, и зритель оставляет театр бодрым, веселым, уверенным».
Героическая 900-дневная оборона Ленинград – одна из ярчайших страниц истории Великой Отечественной войны. В дни блокады работало радио, через все преграды на большую землю звучал взволнованный женский голос, исполненный колдовской мужественности, Ольги Бергольц.
« … Я говорю с тобой под свист снарядов, Угрюмым заревом озарена. Я говорю с тобой из Ленинграда, Страна моя, печальная страна…»
Волшебный голос сказочницы Марии Петровой ждали и дети и взрослые. Фронтовые репортажи вел молодой фронтовой корреспондент Л.Маграчев с улиц, из цехов. В бомбоубежище Кировского завода для рабочих читал свою новую поэму «Киров с нами» Николай Тихонов. Звучал метроном – пульс жизни города.
В центре Лазарь Маграчев.
Работал Блокадный театр оперы и балета – основатель Надежда Львовна Вельтер, автор-постановщик литератутно-музыкальной композиции «Кармен», которая дала толчок к созданию этого театра.
Надежда Львовна Вельтер – автор-постановщик композиции «КАРМЕН», руководитель хора "Первой Конной Армии Буденного", рассказывает нам историю своего театра.
В январе 1943 года было прорвано вражеское кольцо, приближался великий перелом в ходе войны. Начал работать еще один театр – «Городской драматический» в помещении Пассажа, а в закаленном Театре музыкальной комедии готовилась одна из труднейших классических оперетт – «Летучая мышь». Театр нёс миссию выживания, веру в слабеющие силы всех ленинградцев. А если танцует Нина Васильевна Пельцер, выпрыгнув из мужских валенок – подаренных ей начальником трамвайной службы тов. Сорока, после её просьбы: «Спасите мои ноги!», – на промёрзлую сцену, значит – Город живёт, и стоять будет! Не зря ее танцы сравнивали с разорвавшейся бомбой – столько силы и энергии несла эта несгибаемая маленькая, тоненькая женщина. Через сорок лет, на этом вечере, Народная артистка Нина Васильевна Пельцер перетанцевала солистов ансамбля Ленинградского военного округа.
Н.В.Пельцер и солисты ансамбля Ленинградского военного округа.
Сколько приятных воспоминаний было в этом зале при встрече Всеволода Борисовича Азарова, одного из авторов этого спектакля.
Всеволод Борисович Азаров.
Горячо приветствовали прототипа героя спектакля лейтенанта Кедрова – первого кавалера ордена Александра Невского, командира звена катеров Чернышева Игоря Петровича.
С утра матросы надели обмундирование первого срока, офицеры — мундиры. Соединение праздновало свою годовщину. В этот день в кают-компании на столе под иллюминаторами лежал толстый альбом в красном кожаном переплете. Это была история соединения. Пожелтевшие газеты и листовки военного времени, наклеенные на листы плотного картона, рассказывали о поединках катерников с торпедоносцами, подводными лодками, кораблями, торпедными катерами, об их прорывах во вражеские порты! «Кто не знает дерзкого набега катеров капитана третьего ранга Рындина и капитан-лейтенанта Гурамишвили на порт, занятый противником? Катерники ворвались в порт днем, торпедировали тяжело груженые транспорты, вдребезги разнесли причал и благополучно вернулись в базу». «Так же дерзко, отважно и умело действовал экипаж катера под командованием старшего лейтенанта Русьева. Войдя ночью в занятый противником порт и ошвартовавшись у причала, катерники высадили десант автоматчиков. Гитлеровцы приняли катер за свой. Им и в голову не пришло, что моряки-черноморцы могут отважиться на такую дерзость». «Высокой доблестью отличался старшина второй статьи Фокий Павлович Сомов. Когда его катер тонул, старшина отдал свой спасательный пояс раненому командиру и помог ему продержаться на воде, пока не подоспела помощь. Честь и слава моряку, спасшему своего офицера!»
Фокий Павлович, нарядный, торжественный, прогуливался по палубе. К обеду приехал командующий, плотный, подвижной адмирал. Стремительно вошел он в кают-компанию, снял фуражку, провел рукой по темным, без седины, волосам. Поздравив всех с праздником и вспомнив о днях войны, он посоветовал офицерам брать пример с трех героев, не успокоившихся на достигнутом, а продолжавших учиться. — Они окончили академию и снова с нами, обогащенные новыми знаниями. Результаты налицо — вы все знаете итоги последних учений. Отличились соединения, которыми командуют Рындин и Гурамишвили. Они шли на разумный риск в боях Отечественной войны, — продолжал адмирал, — и сочетали его с отвагой, мастерством, бесстрашием, мужеством, дерзостью. Все это плюс трезвый и смелый расчет сочетается у них с великолепным знанием дела, с экспериментированием, с осуществлением смелой мечты. Они глядят вперед, в будущее. За то, чтобы ваше соединение шло вперед и вперед, за гвардию Черноморского флота! Захлопали пробки, Фрол, попробовав в первый раз в жизни шампанского, поперхнулся. — Курсанты? — заметил нас адмирал. — Так точно, наши воспитанники, приехали в отпуск, — доложил отец. — Что-то очень знакомые лица, — прищурился адмирал. — Позвольте, да я с вами уже один раз пил шампанское! — улыбнулся он мне. — Помните? Когда Рындину, Гурамишвили и Русьеву правительство присвоило звание Героя. Сын? — спросил отца адмирал. — Так точно, сын. — Вырос. Форменный стал моряк. А другой — Живцов? — Так точно, Живцов, товарищ адмирал! — Начинали службу на катере? — В нашем гвардейском соединении...
— Ветеран, значит, — похвалил адмирал. — Так точно, товарищ адмирал, я на Черном море родился и службу на «Че-еф» начинал, — расцвел «ветеран». — Ну что ж, желаю отлично кончить училище. Берите пример с отцов и со старших товарищей. После обеда на «Дельфин» пришло много гостей. Приехал Серго с Клавдией Дмитриевной. Она мне на этот раз показалась менее неприятной, чем тогда, в Ленинграде. Расспрашивала об Антонине, беседовала со мной об училище. Пришел и бывший командир соединения, который отправлял меня и Фрола в Нахимовское. Теперь он был в адмиральских погонах, грузный, с чисто выбритой головой, чуть постаревший. Он сразу узнал и меня, и Фрола, стал расспрашивать, где мы были на практике. Все эти годы он не забывал нас. «Вы — наши катерники», — напоминал он в письмах. Теперь он работал уже в штабе флота. — А ведь мы еще с вами встретимся и, надеюсь, поплаваем вместе! — сказал он уверенно. Отец показывал гостям катера и корабль, был радушным и гостеприимным хозяином, но я чувствовал, что ему невесело. Молодая женщина в желтом платье, с пышно взбитыми светлыми волосами, сестра одного капитана первого ранга, за ужином сидела рядом с отцом, но он был рассеян и отвечал, по-видимому, невпопад. Быть может, и он, как и я, вспоминал тот, тоже праздничный вечер, когда мы пошли с ним на Корабельную, в маленький белый , где жила тогда мама...
Я вошел первым. «Что случилось, Никита?» — спросила она дрогнувшим голосом. — «Мама, папе присвоили звание Героя». «Юрий! — позвала она. — Иди скорей, я тебя расцелую!» А теперь никто не ждал нас на Корабельной... Спустился вечер. «Дельфин» весь осветился. Начались танцы на палубе. Развевающиеся платья были похожи на крылья трепещущих бабочек. Все танцевали — Серго, Лаптев, Русьев, все, кроме отца. Женщина с светлыми волосами что-то рассказывала ему. Они подошли к фальшборту; она все болтала; лицо отца стало страдальческим, и он сказал: — Прошу прошения, мне надо идти. Откозырнув, он ушел вниз. Мне захотелось найти его, сказать что-нибудь, я не знал — что. В кают-компании его не было. Я нашел его в каюте. Дверь была приотворена. Он сидел у стола, подперев рукой голову, и обернулся на мой легкий стук. — А, Кит! Входи и затвори дверь. Садись. Мы молчали. Сверху приглушенно доносилась музыка, за открытыми иллюминаторами плескалась вода.
— Чего бы я не дал, лишь бы она была жива! — взглянул отец на портрет. — Ох, тяжело, Никита! Если б ты только знал, Кит, как мне тяжело! Наверху стали бить склянки. Отец вздохнул: — Пора к гостям. Я ведь все же — хозяин. Иди ты вперед, Никита. И я поднялся по трапу, туда, где все танцевали и все сверкало веселыми праздничными огнями...
* * *
Отец и Андрей Филиппович сдержали свои обещания. Мы ходили на торпедные стрельбы. При командах «торпеды товсь!», «пли!» мне казалось, что передо мной настоящий вражеский транспорт, который во что бы то ни стало следует потопить. Наступил день отъезда. Андрей Филиппович сказал, что командование соединения нами довольно. — Мы убеждены, что и на старших курсах вы не ударите лицом в грязь, и будем надеяться, что именно в наше соединение придете служить, — сказал он, прощаясь. — Я, наверное, буду тогда совсем стариком, — горько усмехнулся он, взглянув в зеркало. Прощаться с отцом было тяжело. Я знал, что теперь его не скоро увижу. Мы как-то особенно за этот месяц сдружились, по ночам вели долгие разговоры, и я вслушивался в советы отца и запоминал их. На прощанье он пожелал мне успехов. А я твердо решил, что, даже когда окончу училище, я всегда буду советоваться с отцом.
Поезд уходил поздно вечером. сверкал россыпью разноцветных огней. Тополя отбрасывали на залитую лунным светом платформу синие тени. Уезжать не хотелось. Фрол был мрачен, угрюм; лишь поезд тронулся, он погасил в купе свет и стал смотреть в темноту. Поезд ускорил ход — и вскоре за окнами промелькнули манящие огни кораблей... Встреча с отцом, катера, Фокий Павлович, Антонина — все осталось далеко позади...
Глава шестая. ОПЯТЬ В ЛЕНИНГРАДЕ
И вот — мы снова в училище, только поднялись этажом выше, на второй курс. Товарищи вернулись из отпуска. Бубенцов рассказывал:
— Приезжаю я в . Моряк там — редкость, до моря от Сум, как говорится, три дня скачи, не доскачешь. Все оглядываются, и мне все кажется, что каждый смотрит на меня с укоризной. Подхожу я к своему домику, вечер уже, значит, думаю, дома мать, а постучать не решаюсь. Но не стоять же весь вечер на улице. Постучал! «Кто там?» — слышу знакомый голос. «Я, мама, я!» — «Аркаша? Милый ты мой, родной!» Выбежала, обнимает, целует, ведет в комнату. «Целый год я тебя не видала, дай рассмотрю получше!» Усаживает за стол, хлопочет, достает что-то из печки... а меня так и подмывает сказать: «Мама, я очень виноват перед тобою, но теперь могу смотреть тебе в глаза, не стыдясь. Вот хочу все это сказать — и никак не могу решиться. И вдруг она поняла: подходит ко мне, прижимает к груди: «Я, — говорит, — все знаю, сынок, твои товарищи мне все хорошее о тебе написали. Ну, а чего я не знаю, я сердцем чувствую! Можешь не говорить, Аркаша, себя больше не мучить. Об одном я прошу: живи ты так, как твой отец жил». Тут мы, Никита, с нею всплакнули, — хороший он был, мой отец, а после она уже больше ни разу мне ни о чем не напоминала. И ты знаешь, когда меня не было в Сумах, она по вечерам никуда не ходила, а приехал я — каждый день спрашивает: «Может, пройдемся, Аркашенька?» И идем мы с ней на бульвар или в театр, она идет рядом, маленькая, в очках, все ей кланяются, ее в Сумах все знают. А она, чувствую, мною гордится: «Сын, мол, какой у меня: курсант, моряк, будущий офицер!» Ну, каким бы я был дураком, Кит, если бы до того докатился, что меня бы из училища выгнали! — Да, Аркадий, счастье твое, что этого не случилось! Илюша угощал яблоками: — Покушай, пожалуйста. Он их привез целых два чемодана. — У нас в — жизнь, как в раю.
— А ты рай разве видел? — Так я же тебе говорю: хочешь рай посмотреть — поезжай в Зестафони! Яблоки, груши, персики — всего много! Отец товарищей с флота привез, как мы их угощали! А потом в Тбилиси я ездил с отцом к двоюродному брату. Ты знаешь его, Шалико, который в балете танцует. Каждый вечер ходили в театр. И брат, понимаешь, каждый вечер страдал от любви: в «Лебедином озере» — сплошное страдание, в «Жизели» — тоже сплошное страдание, и в «Сердце гор» — тоже. А в жизни — все наоборот: он жену любит, она его тоже, и оба то и дело смеются. Да, ты знаешь, — вдруг вспомнил Илюша, — я у Протасова в гостях был. — У старшины? — У него! Иду по проспекту Руставели, а Протасов — навстречу, да не один, а с женой. Узнал, понимаешь, к себе потащил! Целый вечер мы всех вас вспоминали. А когда я собрался уже уходить, Протасов достает из комода коробку тбилисских «Темпов». «Передайте, говорит, Фролу Живцову. Теперь ему, поди, курить разрешают. Напомните, говорит, как я у него отобрал эти «Темпы». Ну, и обозлился Живцов тогда на меня!» Илюша вытащил из кармана коробку и протянул Фролу. — Держи, дорогой. — Чудеса! — удивился Фрол. — Кит, а ведь нам с тобой здорово влетело тогда. К адмиралу водили... Ты помнишь? — Ну, еще бы не помнить! — Ай, да Протасов! До сих пор сохранил...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Почему не пустили к присяжным специалиста по отравляющим веществам, моряка, писателя, корреспондента «Новой» Александра Покровского 29.03.2013
В Тихоокеанском флотском суде во Владивостоке подходит к концу второй судебный процесс по делу об аварии на подлодке «Нерпа». В ноябре 2008-го во время заводских ходовых испытаний во втором отсеке лодки несанкционированно сработала противопожарная система ЛОХ. В отсек поступил огнегаситель, который, как выяснилось уже после трагедии, на две трети состоял из ядовитого вещества — тетрахлорэтилена. 20 человек погибли. Около тридцати членов экипажа и сдаточной команды получили отравления различной степени. Причинно-следственная связь между воздействием ядовитого огнегасителя и смертью людей очевидна для всех, кто делал попытку разобраться в этой ситуации. Но Следственный комитет уже через сутки назначил виновным за эту трагедию матроса Гробова. По версии следствия, он СЛУЧАЙНО правильно ввел неизвестный ему алгоритм 12-значной команды на запуск системы ЛОХ и активировал нажатием клавиши «+».
Ни отпечатков пальцев Гробова, ни свидетелей, которые видели, как Гробов оперировал монитором на отсечном пункте управления, нет. Есть лишь «признательные показания» Гробова, полученные под давлением сотрудников ФСБ. Это те самые сотрудники, которые профукали погрузку ядовитого огнегасителя на подведомственный им стратегический объект — атомную подводную лодку.
Уже первый поверхностный анализ ситуации выявил исключительно быстрое токсическое поражение людей в отравленном отсеке — картина, далекая от изученной практики поражения подводников чистым фреоном, которым и должны были быть заполнены резервуары противопожарной системы на «Нерпе».
Материалы по факту поставки ядовитого огнегасителя на подводный корабль, предназначенный на экспорт в Индию, были выделены следствием в отдельное уголовное дело и сброшены балластом на сотрудников ГУВД Комсомольска-на-Амуре (в этом городе находится завод, на котором строили лодку). Судьба уголовного дела не известна. Но почему милиционеры должны были расследовать это дело, если диверсия — подследственность ФСБ? Ответ на этот вопрос и есть главная загадка дела «Нерпы».
Уже четыре с половиной года Следственный комитет и военная прокуратура пытаются возложить уголовную ответственность за аварию на «Нерпе» на стрелочников: командира экипажа Дмитрия Лаврентьева и матроса Дмитрия Гробова. Первая попытка окончилась неудачно. В 2011 году суд присяжных полностью оправдал подсудимых. Более того, первым же ответом на вопросы суда присяжные, по сути, признали версию следствия о первопричине трагедии несостоятельной и фантастической.
…Лаврентьева и Гробова судят повторно. Мы внимательно следили за этим судом, но молчали. Именно активное освещение первого судебного процесса в СМИ стало главным основанием для отмены вердикта присяжных. Помимо других абсурдных оснований поводом для отмены оправдательного приговора послужил тот факт, что командир Лаврентьев приходил на суд в военной форме и тем самым давил на психику присяжных. С тех пор командир Лаврентьев ходит в суд в гражданской одежде.
22 марта по надуманному основанию в судебный процесс не был допущен наш обозреватель, знаменитый писатель, подводник и химик по образованию Александр Покровский.
Нам не очевидно, каким будет вердикт присяжных, но нам очевидно, что сторона обвинения не заинтересована в предоставлении на суд присяжных объективных обстоятельств трагедии. Более того, представители обвинения постоянно выступают в СМИ, пропагандируя свою абсурдную версию, противоречащую математике, логике и здравому смыслу.
Мы отменяем свой мораторий на молчание, потому что в такой ситуации молчание становится пособничеством.
Елена МИЛАШИНА
Александр ПОКРОВСКИЙ:
Я приехал во Владивосток, чтобы выступить в суде в качестве специалиста, приглашенного стороной защиты. 22 марта, ровно в 9 часов 30 минут местного времени я был в суде. В этот день должны заслушивать свидетелей защиты — их двое — флагманский химик и механик.
Сначала в зал приглашают свидетелей — они дают подписку о неразглашении.
Потом приглашают меня. В зале суда нет присяжных — пока только судья, стороны защиты и обвинения просто меня выслушают, зададут вопросы, а потом уже судья решит, можно ли мне выступать перед присяжными.
Первый вопрос судьи — меня просят представиться. Я называю себя, говорю, что по основной своей специальности я радиохимик, «химия радиоактивных изотопов» — так написано в моем дипломе. Кроме того, я подготовлен как специалист по оружию массового поражения, боевым отравляющим и химическим веществам, способам защиты о них.
В течение 10 лет, с 1976 по 1986 год, я служил на атомных подводных лодках Северного флота, где был специалистом, начальником химической службы — специалистом по радиационной безопасности, средствам регенерации, газового анализа, средствам очистки воздуха помещений подводной лодки от вредных примесей.
С 1986 по 1991 год я служил в 1-м ЦНИИ ВМФ в качестве младшего, а затем и старшего научного сотрудника, специалиста по средствам регенерации и очистки помещений подводных лодок. Кроме того, я обобщал опыт боевых походов, а также участвовал в разработке требований радиационной и химической безопасности помещений проектировавшихся и строящихся подводных лодок, анализе аварий и аварийных происшествий на ВМФ в рамках своей специальности.
По версии следствия, поступивший во второй отсек огнегаситель в количестве 260 литров моментально вытеснил весь кислород и люди погибли от асфиксии. То есть от удушения. А не от отравления ядовитым тетрахлорэтиленом, присутствие которого в составе огнегасителя, по версии следствия, не имело никаких последствий для людей во втором отсеке.
Адвокаты подсудимых задают мне вопросы первыми.
Что такое система ЛОХ?
Я отвечаю, что ЛОХ — лодочная объемная химическая, затем я очень бегло рассказываю устройство и размещение ЛОХ на лодке. Я рассказываю принцип действия системы ЛОХ. Адвокат удовлетворен и задает вопрос: знаю ли я, что такое тетрахлорэтилен. Я отвечаю, что это непредельный углеводород 1-го или 2-го класса опасности. Меня просят уточнить. Я отвечаю, что тетрахлорэтилен по документам Минздрава относится ко 2-му классу опасности во всех средах, но недавно, с 2007 года, ведомство главного санитарного врача России господина Онищенко отнесло его к 1-му классу опасности в водной среде. Это означает, что ни при каких обстоятельствах он не должен появляться в помещениях корабля или подводной лодки, потому что, согласно руководящим документам ВМФ, нахождение на кораблях химических веществ 1–2-го класса опасности запрещено. Отнесение же его к 3-му классу опасности касается работ с ним на открытом воздухе, а не в замкнутых объемах. Тут меня прерывает судья и говорит, что это все я скажу при присяжных.
У защиты есть еще вопрос: что такое гипоксия? Гипоксия — это кислородное голодание. Первые признаки его могут появляться у человека при нахождении его в помещении с содержанием кислорода 15–16%. Они выражаются в учащенном дыхании.
При 10% кислорода неподготовленный, но здоровый человек способен выполнять в течение часа даже тяжелую работу — в этом случае организм справляется, увеличивая частоту дыхания. При 7,5% может наблюдаться так называемая горная болезнь — на фоне учащенного дыхания потемнение в глазах, слабость, может наступить потеря сознания.
Тут судья меня еще раз прервал, сказав, что расписывать подробно не надо.
Наступило время задавать вопросы стороне обвинения.
Первый вопрос: знаю ли я, что своим заявлением о 1-м классе опасности тетрахлорэтилена я ставлю под сомнение экспертизу, проведенную в ходе следствия? Я ответил, что об экспертизе я ничего не знаю, а то, что тетрахлорэтилен отнесен к 1-му классу опасности в водной среде и ко 2-му классу опасности в воздухе помещений, — так эти данные давно находятся в открытом доступе. Существует также «Корабельная токсикология» под редакцией Потемкина, где, в частности, написано, что пары тетрахлорэтилена производят такое же действие на организм человека в замкнутых помещениях, как чистый хлор или синильная кислота.
И тут меня спросили: выступал ли я в СМИ по поводу «Нерпы»?
Я ответил, что выступал и не раз. Я — подводник! Но какое это имеет значение, если я еще и специалист по отравляющим веществам и способам защиты от них?
Тогда прокуроры попросили меня дать определение фреону.
Я ответил, что это ингибитор. То есть фреон замедляет реакцию горения, но никоим образом не влияет на содержание кислорода в помещении. НЕ ВЫТЕСНЯЕТ КИСЛОРОД, потому что ингибитор, поступая в область возгорания, вступает с продуктами горения во взаимодействие, результатом которого является образование негорючих соединений, которые препятствуют подходу молекул кислорода к точке горения, замедляют движение этих молекул и тем самым прерывают цепную реакцию горения. Иными словами, ингибитор — это такое «одеяло», набрасываемое на очаг возгорания.
И тут мне прокурор Мамот говорит: «Но вы же сами говорили в СМИ, что фреон вытесняет кислород!» И добавил, что существует запись моего выступления, где я это утверждаю. Однако в ответ на мое требование предоставить эту «запись» прокурор отказался это сделать.
Мне было предложено выйти, поскольку они будут совещаться. Я вышел. А потом вышел адвокат и сказал мне, что мою кандидатуру в качестве специалиста отвела сторона обвинения, поскольку я уже высказывался в СМИ и не могу быть объективным.
Жаль, что мне не удалось выступить на суде перед присяжными.
А то я объяснил бы им на конкретных примерах, что поступление 260 литров смеси фреона и тетрахлорэтилена в соотношении одна треть к двум третям во 2-й отсек подводной лодки «Нерпа» объемом 1467 кубометров — это все равно что в стакан объемом 200 мл капнуть одну капельку настойки валерьянки на спирту. Причем для пущей достоверности надо разделить эту капельку еще и на три. И все бы увидели, как быстро капелька, ничего не вытесняя, падает на дно стакана. И при этом какая-то часть содержимого этой капельки испарится и можно приблизиться и понюхать — из стакана запахнет валерьянкой. Спирт, как и фреон (и бензин), относится к 4-му классу опасности и от этого вдоха из стакана никто не пострадает. Но вот если все эти манипуляции проделать с капелькой тетрахлорэтилена, а потом понюхать из стакана, то человек получит поражение хлорсодержащими, возможно и смертельное, от одного только вдоха по схеме: токсический шок (кома), потеря сознания, падение, развитие отека легких, смерть.
То есть в отсеках АПЛ «Нерпа», после подачи в атмосферу отсека смеси из фреона и тетрахлорэтилена, наблюдалось: выпадение этой смеси в виде дождя, после орошения людей с головы до ног отправившегося прямиком потоком на палубу и в трюм, а также образование аэрозоля из части этой смеси, гонявшегося какое-то время за мечущимися людьми и оседавшего на них и на поверхностях отсека, и еще были пары фреона и тетрахлорэтилена, во что частично обратилась эта смесь.
Количество же обращенного в пар вещества смеси ни в коей мере не превысила бы цифры в 10% от поступившей в отсек из системы ЛОХ жидкости.
Таким образом, «вытеснение всего кислорода» не могло произойти ни при каких обстоятельствах.
Поражение же людей произошло от попадания их «под душ» из жидкого фреона и тетрахлорэтилена, который действовал на кожу и через кожу, на слизистые, на органы дыхания и через рот. Кроме того, на них действовала смесь из фреона и тетрахлорэтилена, испарявшаяся с одежды, промокшей под этим душем, и еще за ними гонялся аэрозоль, поражавший их вместе с парами еще раз через органы дыхания, кожу, слизистые.
По сути, во 2-м отсеке АПЛ «Нерпа» мы имели герметичную камеру для воздействия на людей таким отравляющим веществом, как тетрахлорэтилен, действующим на фоне фреона 114В2, что только усугубляет воздействие на человека тетрахлорэтилена — это вам скажет любой токсиколог.
А тетрахлорэтилен в данных условиях вполне может рассматриваться как действующий в условиях водной среды — то есть как вещество 1-го класса опасности. То есть он не только вполне сопоставим по воздействию с чистым хлором и синильной кислотой (2-й класс опасности), но и превосходит их. По сути, мы имели газовую атаку времен Первой мировой войны.
У людей из 2-го отсека «Нерпы» не было шансов. И спаслись они, потеряв 20 человек, только чудом.
Вот это я и должен был донести до присяжных, но, увы, — меня до них не допустили.
.jpg)
