В 1914 году меня определили на обучение в церковно-приходскую школу при коровницкой церкви Иоанна Златоуста.
В какой-то летний день пришла к матери с заказом дочь местного попа Малиновского – девушка лет 13-16, гимназистка, была учительницей церковно-приходской школы. Я сидел на кухне за столом и писал в тетрадке буквы, палочки, крючочки по заданию Веры. Рядом лежал букварь. Учительница посмотрела на мое письмо, заставила прочитать в букваре несколько слов. Похвалила. А мать, пользуясь, видимо, случаем, сказала: «Взяли бы, барышня, парнишку-то в свою школу». И та ответила: «Хорошо, приводите». С осени 1914 года я начал обучаться в церковно-приходской школе. Возникновение в России школ при церковных приходах историки относят к XI веку. Школы были призваны «обучать людей грамоте чести (счету) и пети и писати». «Пети» нас не обучали. В феодальной и капиталистической России церковь оказывала огромное влияние на постановку образования и просвещения. Сдерживала, мешала развитию светского образования. Даже в последней четверти XIX столетия директор училищ ярославских губерний предписывал: «ученики долженствуют всегда иметь страх божий,… книг не принадлежащих к наукам преподаваемым, вовсе не читать; да и книг, относящихся предметам учения, исключая только священное писание, не иначе могут читать, как испросив наперед письменное повеление у инспектора».
А читая «священное писание», ученики познавали, к примеру, как некий , просидевший чуть ли не неделю «во чреве кита», выбрался из него, конечно же, с «божьей помощью» здоровым и невредимым, за что и был причислен «к лику святых». А «» был тоже причислен «к лику святых» за то, что во имя спасения утопавших запросто ходил босым по любым водным поверхностям с неограниченной скоростью, поспевая повсюду, где только оказывался утопавший. Познавали и способности сын божьего – Христа, который сумел, в частности, накормить одной буханкой хлеба пять тысяч человек. И такая, с позволения сказать, «наука» распространялась церковниками среди неграмотного народа на полном серьезе. Конечно, объективный процесс общественного развития, расширение познания в области естественных, реальных процессов, утверждавших материалистические основы природы, вынуждали пересматривать состояние и содержание образования, осуществлять реформы в интересах повышения роли светского образования. Однако проходило все это медленно, с сопротивлением церкви и государства, с преследованием носителей прогрессивной мысли. Как раз об этом и указывает выше приведенное предписание директора училищ ярославской губернии.
Показательный пример в подтверждение сказанного мы находим также и в более позднее время, в период 1914-1917 гг., т.е. в годы моего обучения в церковно-приходской школе, находим в книге «Записки учителя», изданной в 1949 году в Ярославле. В квартиру Головина, проживавшего на площади церковно-приходской школы, в которой он был учителем, зашел местный священник (поп). Он увидел портрет А.Н.Толстого, схватил его и с возмущением и истерикой разорвал пополам, сказав при этом: «Такое безобразие! И где же? В квартире учителя, недалеко от икон Спасителя. Да знаете ли вы, что за это уволить можно? Читайте, сударь, не всех этих пушкиных и толстых, а историю православной церкви!». На страже данного требования и вообще режима работы нашей школы бдительно стояла сторожиха нашей школы тетя Лиза – довольно тучная, сказал бы, «бабистая» особа с крутыми нравами, в духе ретивого полицейского, проживавшая в помещении школы (небольшой, деревянный, рубленый, двухэтажный дом, стоявший в церковном дворе). Каждое утро она проверяла содержание наших узелков, в которых мы носили книжки, тетради, учебные принадлежности. Особенно внимательна она была к третьеклассникам, некоторые из которых, увлекаясь чтением Конан-Дойля, носили в узелках с тетрадками нетолстые печатные брошюрки – отдельные выпуски по главам произведений этого автора (о сыщике Шерлок Холмсе, в частности). Брошюрка в таких случаях отбиралась, а «контрабандист» получал увесистый подзатыльник от тети Лизы. Главным предметом, так сказать, «профилирующим» был «», его ветхий и новый заветы и одновременно церковно-славянский язык, чтение Евангелия и псалмов Давида, отдельных притч. Преподавал это лично коровницкий поп «отец Михаил» Малиновский.
.
Хотя и не «шарообразный», но довольно плотный, даже, сказал бы, здоровый мужчина, лет пятидесяти с малым хвостиком, невысокого роста. Я и сейчас зрительно представляю его: карие глаза, широкий нос, густая черная борода с заметной проседью, такая же густая черная шевелюра, сзади подстриженная чуть ниже плеч; в черной поповской рясе (вроде длинного широкого платья) с широкими рукавами (раструбом к кистям рук), на груди металлический, крупного размера, крест, повешенный на шею металлической цепочкой. Словом, был черным в прямом и переносном смысле. Сам облик его наводил на нас «страх божий». Как прихожане, так и мы называли его « Отец Михаил», иногда «батюшка». Он имел привычку загибать нижнюю кромку своей лопаты-бороды и держать ее губами. И так ходить между рядами парт, наблюдая за учениками и выслушивая ответы на свои вопросы или проверяя выполнение домашнего задания. К ученикам, замеченным в каком-то недозволенном поведении, наш «пастырь» не стеснялся применять линейку, постоянно лежавшую на видном месте стола учителя, - «инструмент внушения». Нашей учительницей была, упоминавшаяся ранее, дочь «Отца Михаила» - 16-17 летняя гимназистка, которую мы называли Антониной Михайловной. Она обучала нас чтению, письму, счету, была с нами обходительной, доброй, внимательной, но при «достойном» случае баловников, шалунов, непослушных ставила в угол спиной к классу. Не знаю, в порядке ли поощрения за прилежание (а я действительно учился с интересом), или для получения «производственной практики», меня, обучавшегося в третьем классе (школа была с трехлетним обучением), вместе с другими учениками определили для прислуживания в церкви в часы богослужения, переносить, переставлять подсвечники, раздувать кадило и подавать его, в соответствующий момент, попу или дьякону, помогать тому и другому облачаться (одеваться) каждому из них в церковное одеяние, соответствующее «занимаемой должности», выполнять другие дела, входящие в обеспечение той или иной церковной церемонии.
Ох, и насмотрелся же я на свершения церковных «». Вспоминая сейчас о них, считаю термин «таинство» избран совершенно правильно, потому что открыто, явно, показывать закулисные «фокусы» попов нельзя, оттолкнешь верующих. Вся церковная «святость» построена на обмане. Я мог бы это иллюстрировать примерами, но мне просто жаль моего времени для изложения, да и места в тетради. Елизавета Евграфовна, наблюдавшая, как ее младшее чадо, одетое в длинный, не по росту, парчовый балахон (по церковному стихарь) и с чумазым носом от раздувания угля в кадило, участвует в обеспечении богослужения, была, что называется, на девятом небе. Месяца три или четыре я прислуживал в церкви. Закончил - с началом весны 1917 года, с окончанием церковно-приходской школы. На этом моя учеба оборвалась. Мать попыталась в 1917 году устроить меня на обучение в городское начальное училище. Ей кто-то сказал, что после февральской революции такие училища стали открыты для детей всех сословий. После похода в училище она рассказывала Тоне, как ее допрашивали там: кто она, где и кто ее муж, какие средства существования и т.п. А потом сказали ей: «Поздновато пришли, уже местов нету». Так что в августе 1917 года еще действовало предписание председателя школьной комиссии Ярославской губернии: «Отказать в приеме в городские училища железнодорожным служащим и фабричным». Продолжил я обучение лишь осенью 1918 года уже в средней советской школе, которая была создана на базе того же начального училища, в которое меня не допустили. Училище называлось Градовским, по имени владельца, находилось на Большой Федоровской улице (ныне Емельяна Ярославского) (переименована в Большую Федоровскую. - Евгений Бекренев) в закоторосльной части города. От механической мастерской, в которой мы проживали, школа отстояла километрах в трех.
Ярославская Губернская Пролетарская Школа. 1919 г. 7-й слева с корнетом - Л.К.Бекренев.
Учитывая, видимо, трехлетнее образование, полученное в церковно-приходской школе, меня определили в четвертый класс первой ступени. Были школы начальные, были школы первой и второй ступени, последние и назывались средними школами. Первая ступень 1-4 класса, вторая 5-9 классы. 10-й класс был введен позднее. Конечно, для меня все здесь было новым: и преподаватели, каждый из которых преподавал «свою» дисциплину, и учебные дисциплины, и организация обучения, и школьные порядки, не говоря уже о девятиклассной численности училища. Впервые тогда завел свой персональный «документ» - Расписание уроков. Учителями были те же самые лица, которые работали в том же городском училище. Данный фактор нашел свое выражение, особенно в преподавании гуманитарных дисциплин, под влиянием, конечно, возникшей в стране, внутренней политической обстановки: социалистическая революция, гражданская война; школа отделена от церкви, церковь отделена от государства. В преподавании это выразилось в том, что при рассказе нам, например, о Солнце, о Луне, о Земле, уже не говорилось о том, что «мир сотворен богом», которому, кстати сказать, потребовалось для этого всего лишь , о чем говорил нам «Отец Михаил» в церковно-приходской школе, и новые мои преподаватели – ученикам прежнего начального училища.
Нам говорили о войне Древнего Египта, о фараонах, их завоеваниях. Но ни слова не говорили о восстаниях рабов. В нашей стране свершилась победоносная социалистическая революция. Шла Гражданская война. Наверное, можно было бы, с учетом нашего детского ума и разумения, рассказать нам: зачем, почему, по каким причинам произошли данные события, кто тут прав, кто виноват?! Ни слова! Мы от рабочих, на берегу Волги невольно «подслушивая» их разговоры, познавали ответы на такие вопросы. Поэтому-то и кричали «Бей буржуев!». Неграмотный сторож, старик дядя Митя, меня просветил в какой-то части по вопросам такого рода. А школьные преподаватели молчали! Дело в том, что то были преподаватели старой, дореволюционной школы, люди, так сказать, «промежуточного» класса – интеллигенция. Шла Гражданская война. Еще нельзя было сказать, чья возьмет: революция или контрреволюция. Тем более, что и в нашей стране и на Западе находились «пророки», кричавшие: «Дни большевиков сочтены». «Так не лучше ли подождать, помолчать?», - могли рассуждать упомянутые педагоги, чтобы не оказаться в опале ни у «красных» ни у «белых». Запомнился и такой тип педагога, как Федор Иванович Шитов, обучавший нас рисованию: лет немногим более сорока, упитанный щеголь, отличавшийся изысканными манерами и позами, с прилизанными бриолином волосами. Помню и суть его вступительного слова при первой нашей встрече. – «Представьте себе, - говорил он, - что все вы, не знающие французского языка, оказались в Париже. Останетесь голодными! А умея рисовать, будете сыты. Войдете в ресторан, нарисуете курицу, и вам подадут румяную, жареную курицу. Нарисуете рака – подадут красных вареных раков, столь вкусных с пивом».
С фотографий одинаковой наивной улыбкой улыбалась Людочка — то на фоне «Длинного Херманна», то кормя голубей, усевшихся ей на шляпу и на плечи, то на берегу пустынного моря.
— Ну как, тебе нравится? Вот, держи, милый, эта лучше всех, закажем рамку, и ты поставишь в своей каюте. Чтобы я все время была с тобой. А! Машина! — взглянула она в окно и, поправив у зеркала кудри, кинулась в кухню. — Герда, Герда, накрывайте на стол на троих! Да, да, я привезла там закуски из Таллина! Не беспокойтесь, Герда, я сама отворю... Вошел кинооператор, поджарый, очень немолодой, с пергаментной кожей и большим носом, элегантно одетый, Он поправил галстук, постарался улыбнуться и представился Коркину: — Витвицкий. С тоской в сердце Коркин пожал его влажную руку. Он стал понимать, что то, о чем он думал — было единственной в жизни ошибкой — не кончилось, и ошибки будут нанизываться одна на другую; она не образумилась. Даже ожидая ребенка. Они сидели за круглым столом и пили коньяк и ликер, принесенный Витвицким, и ели икру и угря, купленных в Таллине Людочкой, и Витвицкий, играя усталыми и потасканными глазами, утверждал, что жена Коркина — чудо и таких жен мужья мало ценят, а Людочка хохотала и соглашалась, что, действительно, мужья жен не умеют ценить. И Витвицкий стал навязывать Коркину свою дружбу; Коркину претило лицемерие человека, который только и думает, как бы отнять у него жену, а может быть, уже отнял, и Коркин лаконично отвечал «да» и «нет» и сделал вид, что не слышал предложения гостя выпить на ты. А тот убеждал, что Людочке надо, безусловно, сниматься в кино, очень жаль, что он снимает лишь хронику, уж он-то снял бы ее так, что она была бы советской , выпил весь коньяк и ликер, съел всю икру и всего и уже в открытую любовался Людочкой — она и в самом деле была хороша.
А Коркину лезли в голову мысли, что так будет продолжаться всю жизнь, и всю жизнь его будут обманывать, и за спиной его будут посмеиваться даже товарищи. Он вспоминал утверждение Щеголькова, что офицер не может жить двумя жизнями и быть волевым человеком на корабле и размазней — дома. Но если он раньше ругнулся бы: «Ах ты, змей на хвосте!» — то теперь его охватило полное равнодушие, и он терпеливо ждал, когда же Витвицкий уйдет. Но Витвицкнй поднялся не скоро, долго лобзал ручку Людочке, попытался расцеловаться с Коркиным, но Коркин отстранился, и оператор чмокнул лишь воздух и ушел, обещав зайти завтра. Коркин знал, что завтра он уйдет в море и этот селадон останется с Людой вдвоем, и по всему видно, что Люде нравится этот «дядька» в светлом шелковом галстуке и в модных ботинках, и она даже не замечает, что он потаскун и ей годится в отцы. Когда за Витвицким захлопнулась дверь, Люда, возбужденная от выпитого ликера и от близости чужого, неприятного Коркину человека, вошедшего к нему в дом, обняла Коркина: — Пойдем баиньки, милый? В первый раз в жизни Коркин не вздрогнул от прикосновения теплых рук, локона, пухлых губ. Он задал вопрос: — А что ты купила Василию Васильевичу? — Какому Василию Васильевичу? — переспросила она. — Нашему. — Ах, Василию Васильевичу? — протянула Люда, словно только что поняла. — Знаешь, Васенька, у нас не будет никакого Василия Васильевича. — Как не будет? — Очень просто. Я слишком еще молода, чтобы возиться с пеленками... Он вскочил:
— Что ты с ним ? Она стояла перед ним, перепуганная его резким выкриком. В первый раз в жизни он кричал на нее, ее тихий, смирный Вася, который никогда и пикнуть не смел. — Что ты с ним сделала, я тебя спрашиваю? — Он схватил ее за руки. — Вася, пусти, ты мне руки ломаешь. — Так вот, значит, зачем ты ездила в Таллин... — догадался он. — Подлая... Подлая... — В конце концов ты не смеешь!..— взвизгнула Люда. — Молчи! Ты думаешь, я слеп, как летучая мышь? Думаешь, все стерплю? Все? Ошибаешься! Я был таким идиотом. Но флот мне дороже тебя. Ты сама подрубила тот сук, на котором держалась... — Васенька, что с тобой? — Ее испугали слова, вернее — тон, каким они были сказаны. Коркин подошел к шкафу и в душе сам удивляясь своей решимости, выбросил на постель все ее платья. Принес чемодан, раскрыл: Укладывайся и уезжай. — Ты рехнулся! — Пока не устроишься на работу или не найдешь другого, как я, дурака, буду посылать тебе половину... — Нет, ты с ума сошел! Герда! Герда!
— Вот что, Герда, — сказал Коркин вбежавшей хозяйке, — Людмила . А я оставляю квартиру. Вот деньги. За своими вещами я зайду завтра. Он выбросил из бумажника деньги, нахлобучил фуражку и вышел на дождь.
В городе произошло незначительное событие, которое почему-то долго потом вспоминали: в театре, во время антракта, в фойе лейтенант Коркин подошел к Норе Мыльниковой и сказал ей — все слышали: — Вы — гадюка. — Сумасшедший психопат, — передернула плечами Нора. Одни утверждали, что лейтенант Коркин пьян, другие — что он не пьет вовсе... Вскоре распространился слух, что Коркин развелся с горячо любимой женой. — О, это страшный тиран, он ей руки выламывал, ревновал, как мавр... Я сама видела синяки, — говорила Нора подругам. И они с опаской поглядывали на тихого Коркина и жалели Людочку, которую в Ленинград провожал сам Витвицкнй — он собирался попутно снять «ленинградский сюжет».
Фрол не только переживал. Он негодовал. Его воспитали в боях; он видел, как приемный отец его Русьев, и боцман Фокий Павлович Сомов, и все остальные матросы жизнь готовы были отдать за товарища. Истекали кровью — и все же дрались. Умирали, но не покидали друга в беде. — Все происходит потому, что многие самоуспокоились, вот, как Мыльников: «Никто в мирное время к нам не полезет». Воспитывать боевой дух не умеем! — горячо говорил Фрол Никите, забежав к нему вечером. — Я вчера на бильярде играл с командиром сторожевика, пограничником (одну — я у него, а три — он у меня), ну, так он мне рассказывал: чуть не в каждый дозор то шхуну, то катер захлопают; проверят документы — всегда окажется, что рыбаки эти или туристы, хотя люди и заграничные, а родились в этих местах. Смекаешь? — Смекаю. — Вот тебе и никто не полезет. Лезут! И не с тортом и не с букетом цветочков. Прошин, тот лейтенант, их штрафует да выпроваживает вежливенько. А я бы их — за решетку! — ударил Фрол кулаком по столу, чуть не сломав свою любимую трубку. — Пограничники пограничниками, но и мы — не зевай. Матросов воспитай, как положено. Ходи в море в шторм, в снег, в туман, траль в туман — вчера в туманище тралили, учи воевать. Да и сам расти. Если ты каким из училища вышел, да таким на год, на два останешься — хрен тебе, офицеру, цена. Правильно я говорю? Никита подтвердил: — Правильно.
— Нам все кажется, что раз мы с тобой войну повидали и хорошо ее помним, то и все о ней так же помнят, как мы. А ведь есть нынче много таких, что войны и не нюхали. Зеленые. Я вот спрашиваю своих: что вы знаете о тех, что на берегу похоронены? Помалкивают. А вы знаете, говорю, что они один за другим погибали, а ни на шаг не отошли? Нет, не знали, выходит. Разыскал я газеты, где все было подробно описано. Читают. Глаза загорелись; цветов в магазине купили. Я спрашиваю: а о Никонове слыхали, друзья? Мнутся. Нелюбознательный, говорю, вы народ. А ведь он воевал тоже в здешних местах. Я еще курсантом из Таллина съездил под Кейлу. Видел дуб, к которому немцы колючей проволокой его привязали; под тем дубом был костер разведен — до сих пор там трава не растет. Сама земля возмущается. Пытали его и живого сожгли, а ни слова от него не добились. Что ж, по-вашему, был он из другого теста замешан, чем вы? Горьковчанин, с «Красного Сормова», рабочий паренек, как вот вы... Да что ходить далеко? На наших тральцах мало минеров-героев? Богатство у нас под руками, а мы по лености своей им не пользуемся. Возьми, моего Румянцева. Мы с ним поцапались поначалу, а теперь подружились. Я, говорит, хоть командую и артиллеристами и минерами, а минеры больше мне по душе. Говорят про профессию эту, что она и трудная и опасная. Это верно. Зато на ней, говорит, быстрее возмужаешь. Уж больно близко, говорит, вокруг нас курносая бродит — куда ближе, чем на четыре шага... Я думаю, бродит: выловишь мину незнакомого образца да шаг за шагом ее разбираешь. Подорвешься на девятнадцатой гайке — другой твою ошибку учтет, да дойдет до тридцатой. Третий, глядишь, весь секрет и раскроет... Аж дух замирает!
Румянцев мне про одного старшину рассказывал, забыл, как фамилия. Тот в войну, понимаешь, забрался ночью на немецкое минное поле да давай вешки вглубь загонять. Ну, наутро и началось представление — свои на своих подорвались! Вот уж не скажешь про того старшину, что у него заячья душа. Богатство такие факты, Кит? — Богатство... — Вот то-то и есть. А сколько их, Кит! Повсюду рассыпаны. Постучался рассыльный с «Триста третьего»: командир просит на корабль штурмана. — Есть. Доложите, сейчас приду. — Мой-то Василий Федотыч, как скинул ярмо да рассчитал свою Секлетею — другим человеком стал. А то — дома «чепе», на корабле тоже «чепе», разве это жизнь? Ну, бывай здоров, Кит!
Через час «Триста третий» выходит в море. Клубится густой туман. Где-то в тумане бродит сторожевик пограничников. Где-то в тумане скользит шхуна, похожая на корабль-призрак, пробираясь к запретным для нее берегам. Они должны неминуемо встретиться. Это — судьба. На «Триста третьем» перезванивают колокола громкого боя, и все стремительно разбегаются по боевым постам. Стоя рядом с Коркиным, Фрол так зычно командует: «Трал поставить!» — что его услышали бы на юте и без корабельного репродуктора. Через срез кормы, знакомо шурша, кабель сползает в море. Трал ставят без шума и суеты.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Брат Николай, рожденья 1898 года, был мобилизован в царскую армию в самом конце 1916 года или в самом начале 1917 года, находился на фронте. С образованием Красной Армии стал красноармейцем, участвовал в гражданской войне, под конец которой вошел в число административно-начальствующего состава, окончив соответствующие курсы. В 1921 году вместе с женой приехали в Ярославль. Николай получил назначение на службу на артиллерийских складах. В Ярославле родились у них две дочери. В 1926 году, демобилизовавшись из армии, Николай с семьей выехал в Ленинград и проживал временно вместе с родителями жены. Первоначально он устроился на административно-хозяйственную работу в управлении строительства Волховской электростанции – первой электростанции, возводимой по ленинскому плану электрификации страны. Затем в органах алюминиевой промышленности, а в последние его трудовые годы – в системе органов управления цветной металлургией, в частности, по сбору в Ленинградской и ближайших к ней областей вторичного цветного металла. Обучаясь в Военно-морском училище, я посещал Николая почти каждую неделю. После училища встреча была в 1938 году, когда я возвращался через Ленинград из Испании. Следующие наши встречи были в 1942-1943 годах в блокированном Ленинграде, когда я находился на службе в штабе Балтийского флота. Нашел Николая в больнице. Страдал дистрофией, был весь слаб. Но постепенно, когда по «дороге жизни», проложенной по Ладожскому озеру, пошло снабжение Ленинграда с «Большой земли», он поправился и приступил к работе начальником конторы «Вторцветмета».
Фото из фонда Бийского краеведческого музея.
С началом войны его семья из Ленинграда была эвакуирована. С этой должности Николай и вышел на пенсию. Я был обижен на Николая. Вся его семья жила какой-то замкнутой жизнью. Такой тон был задан Татьяной Григорьевной, женой Николая. А последний – не нашел воли преодолеть мещанство своей супруги. У них родились две дочери: Людмила в 1922 году, Нина в 1924 или в 1925 году. Обе с золотыми медалями закончили среднюю школу и Ленинградский университет. По этому или другому обстоятельству, Татьяна Григорьевна для воспитания своих дочерей избрала метод «высшего света». Резко ограничивала их в общении с молодежью того же Ленинградского университета, участие в общественной работе. Действовала так, чтобы мужьями дочерей были только лица с общественным положением. Остальные не допускались. А Николай был сторонним наблюдателем. В итоге – старшая дочь вышла замуж, как говорится, «в возрасте» за человека значительно моложе себя. Младшая дочь так замуж и не выходила. Сейчас ей более 60 лет. Работала юристом. Ну,.. – это их внутреннее дело и не по этому поводу возникла у меня обида на Николая, которая накапливалась во мне годами.
Николай. Брат Л.К.Бекренева. 1898-1984. Похоронен в Ленинграде.
Вот ее составляющие: – Он знал степень беспокойства и озабоченности Елизаветы Евграфовны о жизни ее детей. И тем не менее, он, после выезда из Ярославля в 1926 году, ни разу не навестил мать, сестер, чтобы справиться о состоянии их здоровья или просто, хотя бы повидаться. Мать лишь однажды в 1920-х годах ездила к ним в Ленинград. – Он знал, что после войны в Ленинграде в Высшем училище обучается его племянник, сын Веры, Лешка Сорокин. И тем не менее, за 4 года, пока учился Лешка, он ни разу не навестил его. А когда Лешка сам пошел к ним и назвал себя, то Татьяна Григорьевна, не открывая входной двери, коротко ответила: «Принять не могу» (термин-то какой!). И не приняла.
Алексей Михайлович Сорокин, племянник Л.К.Бекренева, рожд. 1926 года. Сын сестры Веры. Фото 1948 года.
– И Николай и Татьяна Григорьевна знали, что в Нахимовском училище и в Высшем военно-морском училище имени М.В.Фрунзе учатся три моих сына. И ни одного их них за все годы обучения не навестили и к себе не позвали, не поинтересовались... – В январе 1956 года скончалась наша мать. Оба они были своевременно оповещены об этом событии. Ни один не приехал в Ярославль, чтобы похоронить Елизавету Евграфовну. В 1973 году скончалась Тоня, в 1979 – Вера, в 1981 – Раиса. Николай ни одну из них не проводил в последний путь. Откуда, чем вызвано его такое неоправданно пренебрежительное отношение к матери, к сестрам?! Для этого не было никаких оснований. Простить такое отношение я не мог, о чем и высказал при личной встрече, тем более, что сам предмет встречи вывел меня из равновесия. – Сейчас уже не помню года, но после кончины Елизаветы Евграфовны, приехала к нам, в Москву Людмила – старшая дочь Николая. «Дядя Леня!, - рассказывала она, – в войсковой части, в которой служит Юра (ее муж, морской офицер, работал в береговой части), освобождаются две должности: обе престижные, более высокой категории и с большим денежным окладом... - поторопись с ходатайством о назначении Юры на одну из этих должностей». Меня взбудоражило. Я встал, закурил (чтобы «не сорваться»), зашагал по комнате. Остановился и спросил: «От кого тебе известно о том, о чем сейчас поведала мне? – От Юры, - последовал ответ, - он еще сказал.... Ответ еще более усилил мой гнев. «Если и решу ходатайствовать, сказал я, - то не о том, чего вы добиваетесь... опасного , доверять сведения, разглашать...».
– Примерно через 4-5 дней приезжает Николай. Поскольку приезд его, после длительного перерыва, был для меня неожиданным, я заподозрил цель его появления. Что бы не тянуть, как говорится, лямку, спросил его о цели приезда.... «Я тебя очень прошу за Юру, вопрос срочный!». И тут я не сдержался. Два обстоятельства придали мне «волю» выговаривать брату, который старше меня на 9 лет. Во-первых, он даже слова не сказал о своем желании повидаться со мной, с нашими сестрами, с моей семьей. Во-вторых, я понял, что он приехал не ко мне, а к моему положению, воинскому званию... решать свои корыстные цели, обходя действующие законы и инструкции, обходным путем, через заборную щель... «А сейчас ты меня хочешь превратить в «толкача» своего зятя, которого, кстати, я совершенно не знаю. Почему ты не приехал проводить в последний путь свою мать?». В ответ он молчал. Мне показалось (или мне хотелось этого видеть), что глаза его увлажнились. Николай скончался в 1984 году на 87-ом году жизни. От всей нашей большой семьи в живых остался только я, единственный. Однако здравствует ее разросшееся потомство с различной родственной принадлежностью к Елизавете Евграфовне (см. дерево).
Все последующее повествование пойдет обо мне – младшем сыне Елизаветы Евграфовны.
Глава IV. Коровницкие годы.
Первое, что осело в моей памяти из внешнего мира (за пределами квартиры) были звуки деревянной, звали ее, ночного сторожа, ходившего по переулкам слободы в темное время суток.
Конструкция ее простая: полый, замкнутый ящичек из «звонкого» дерева с рукояткой и шариком (тоже из дерева), прикрепленным к ящику сыромятным ремешком с другой от рукоятки стороны. Сторож качает за рукоятку вверх-вниз ящичек, шарик ударяется по верхней и нижней его поверхностям и издает звуки, далеко слышимые в ночной тишине. Те звуки не то, что успокаивали меня, призывая к беззаботному сну, а, наоборот, тревожили, чем-то невидимым пугали. Кстати, вспоминая сейчас те звуки, задаюсь вопросом: какая цель преследовалась охраной такого рода? Конечно, сторож мог прийти на помощь, услышав, например, крики: «Караул» или «Помогите» человека, оказавшегося в опасной ситуации. Да и то, вряд ли, так как сторожами-то были, по-современному сказать, пенсионеры, безоружные старики. Он не мог задержать преступника, не упредить преступление. Услышав звуки колотушки, тем более, если они, звуки, приближались, преступник (и) мог (ли) притаиться в темноте, с удалением звуков, продолжать свое черное дело. Таким образом, звуки его колотушки, разносимые по переулкам слободы, можно приравнять к сигналу для всех жителей: «Не спите, братцы, по ночам, если не хотите быть обкраденными!». В этом смысле можно видеть пользу сторожевой службы. Но как бы там ни было, звуки колотушек ночных сторожей тех далеких лет разносились по всей Руси. Из первых внешних (уличных) людских обликов запомнился больше всех облик околоточного Борисова – начальника полицейского участка слободы: высокий, широкоплечий, плотный, с лицом, рассеченным розовато-фиолетовыми прожилками, с густыми черными бровями и усами, в черной фуражке с большой «серебряной» бляхой, в черном длинноватом мундире с кручеными красными погонами и с красным кантом обшлагов мундира, в широких черных брюках (шароварах) заправленных в сапоги с напуском на голенища. Словом, похожим на «тараканища»
Взрослые пугали нас Борисовым, если наши шалости принимали нежелательный характер или масштаб, тут же раздавался женский голос: «А вон, за углом-то, Борисов стоит, сейчас придет и в тюрьму вас посадит». И действовало. А когда сами мы видели Борисова, мгновенно разбегались. Играли мы «в прятки», «в салочки»; переходя в 6-8 летний возраст, добавляли - «в бабки», «в лапту», «в чижика». С этого времени мы днями проводили время на берегу Волги, зимой и летом. Иногда совершали летом и осенью походы в недалекие от слободы подлесок и лесной массив.
Да – мы непозволительно инертны. Да – нам не достает амбициозности и драйва. Правда, однако, и в том, что безжалостный остракизм, которому не устает подвергать женщину современное общество, в особенности его мужская часть, остается серьезным препятствием на ее пути вверх по карьерной лестнице. По молодости Светлана Николаевна пыталась бороться, но ее «побороли». Она ожесточилась на мужчин. Однажды прочитала и взяла себе на вооружение советы психолога Андриен Мендел: «Действуй так, будто ты все знаешь. Обращайся за помощью к мужчинам только в самом крайнем случае. Не уставай рекламировать собственные достижения. Найди «ахиллесову пяту» конкурента, но не дай проиграть ему слишком явно. Изображай усердие и ни за что не признавай своих ошибок. Блефуй изо всех сил! И ты будешь на высоте – вот увидишь». Удивительно, но очень скоро отношение к ней переменилось. Она почувствовала себя на равных с мужчинами. С ней начали считаться. Она стала продвигаться по служебной лестнице, как шутил Бернард Шоу: «На служебной лестнице стойте справа, не мешайте идущим вниз». Она не мешала, иногда даже помогала. Жизнь заиграла яркими красками. Светлана Николаевна защитила кандидатскую диссертацию по проблеме обнаружения подводных лодок в дальней зоне гидроакустической освещенности. У нее было два изобретения и несколько научных трудов в соавторстве с коллегами. Ее материальное положение стабилизировалось. Все, вроде бы, хорошо. Не везло с мужчинами, с этими вечными самцами. Хотя как сказать! Они занимали в ее жизни, как и должно быть, второстепенное место. Она была строга с ними. Она выбирала, она решала и позволяла им сближаться с ней. Как откровенно призналась одна артистка на Каннском кинофестивале: «Я переспала со всеми мужчинами, с которыми хотела!» Это было и ее кредо. В молодости, когда надо было решать – либо карьера, либо семья, она выбрала семью. И ошиблась!!! Через два года все распалось. Муж мерзавец, крутил «романы» не таясь, ни от нее, ни от коллег по работе. Как она страдала. Их ребенок родился мертвым. Сама она после родовой горячки еле-еле вернулась к жизни. Врачи сказали, что стать матерью она не сможет. Светлана Николаевна потеряла смысл жизни. Озлобилась. Вся ушла в работу. Научная работа, карьера стали целью ее жизни. Иногда «мелькали» мужчины, те, которых она выбирала. Несколько встреч и «гуд бай, май лав, гуд бай». Когда возникала потребность, она снова начинала «охоту» и, как правило, всегда побеждала. Ей нравилась такое «хобби». Охота в крови у каждой женщины. Теперь она хотела попробовать свои силы на таком экземпляре, как Андрей Николаевич Ильин. Первый шаг сделан, она познакомилась с ним и поняла, что произвела впечатление. Что будет дальше?! «Он будет мой! Когда я захочу!»
7. Андрей Николаевич после первого посещения корабля понял, там надо срочно навести порядок в работе межведомственных комиссий. «Нет единого руководства. Надо брать власть в свои руки!» По своему опыту он знал, что вся работа комиссий на корабле, должна идти по согласованному и утвержденному плану. «Работа без плана, это работа впустую!» Вместе со Светланой Николаевной он решительно направился к командиру и как представитель полигона попросил назначить на завтра на 16 часов заседание всех руководителей ведомственных комиссий. Командир, не отрывая глаз от Светланы Николаевны, заверил, что все будет исполнено, и даже он сам будет присутствовать там с командирами боевых частей. «Итак, все мосты сожжены! Отступать некуда. Полный вперед!» На другой день за пять минут до начала заседания Андрей Николаевич в форме капитана 1 ранга со всеми регалиями и значками прибыл в кают-компанию тральщика «Железняков». Все от неожиданности встали и молча с удивленными лицами уставились на него. «Здравствуйте, коллеги. Садитесь». Не давая времени опомниться, он решительно приказал разработать единый план проведения комплексных испытаний корабля за 20 ходовых дней. Каждой комиссии надо заранее расписать, что будет проверяться на выходе в море в конкретный ходовой день. Он спокойно объяснил, что на переходе в район испытаний механики могут проверять ходовую часть корабля. При прибытии в район, пока идет подготовка к минно-тральным работам, можно проверить системы радиосвязи и взаимодействие с вертолетом. Если возникает вынужденная пауза из-за пролета разведывательного спутника, можно отработать проверки артиллерийской установки и т.д. «Время на разработку, рассмотрение и утверждение плана двое суток. Только после этого руководство Феодосийского полигона начнет планировать выходы корабля в море на испытания». Андрей Николаевич встал и последней фразой поставил точку на своем выступлении: «Командиру корабля представить согласованный план начальнику полигона на утверждение в указанный срок. До свидания». Выходя, он увидел восхищенные глаза Светланы Николаевны. Женщины любят решительных мужчин. Когда за ним закрылась дверь, многие спрашивали: «Кто это? Кто это?» Андрей Николаевич по своему большому опыту работы с людьми знал, что выполнять приказания всегда легче, чем принимать решения. Более того, люди любят, когда ими командуют. И, действительно, план разработали, утвердили, все успокоились, и работа пошла полным ходом.
8. Андрей Николаевич Ильин сидел в глубокой задумчивости за пультом оператора гидроакустической станции. Только что закончился очередной по программе день испытаний станции в море в реальных условиях юго-восточнее мыса Фиолент.
Реальные условия создавались на полигоне искусственно. Корабль прибывал в заданную точку. Минеры производили трудоемкую работу по постановке практической мины на заданной глубине. Измерялась глубина моря в месте постановки. Потом шли сложные расчеты, какой длины должен быть минреп, чтобы мина была установлена на нужной глубине. Готовился сигнальный буй, который фиксирует на поверхности моря место установки мины. В это время корабль качает, тросы и минреп запутываются. Несколько раз приходилось вынимать мину с якорем из воды и распутывать все тросовое хозяйство. Наконец, через несколько часов нервно-паралитической работы мина занимала необходимое положение, все облегченно вздыхали, и комиссия по испытаниям гидроакустической станции начинала работать. Корабль производил согласно морскому заданию сложное маневрирование, гидроакустическая станция проверялась в работе на различных режимах. Были, естественно, небольшие сбои в работе, которые тут же устранялись инженерами-разработчиками, но в целом, станция показывала высокие тактико-технические характеристики. Андрей Николаевич спокойно размышлял: «Сегодня пятый день работы в море. Проверки технических возможностей гидроакустической станции «Кабарга А3» завершаются. Максимальная и минимальная дальности обнаружения мины, разрешающая способность по пеленгу и дистанции – все соответствует требованиям тактико-технического задания. Светлана Николаевна рассчитала вероятностные характеристики, члены комиссии начертили графики, составили таблицы – все как требуется согласно программе испытаний. Первый этап испытаний в море можно завершать. Станция хорошая! Впереди самое трудное, как она будет работать в комплексе с оружием на уничтожение обнаруженной мины? Посмотрим, что день грядущий нам готовит?» Андрей Николаевич вздохнул. Его изматывал такой нудный режим работы, поскольку минеры опять несколько часов будут поднимать на борт свою «дорогую мину». Светлана Николаевна наблюдала за Андреем Николаевичем. Она уже изучила его за время совместной работы. Он все больше нравился ей. Прежде всего, тем, что у него не было «комчванства». Он был прост и доступен. Немногословен и решителен. В нем чувствовалась мужская сила и уверенность. Но … за все время совместной работы он никак не высказал своего отношения к ней. Он ее, как бы, не замечал. Это ее раздражало. И даже иногда бесило, ибо кругом было много мужчин, которые «таяли» от общения с ней. Вместе с несколькими разработчиками станции из таганрогского института она подошла к Андрею Николаевичу, и они дружно пригласили его вечером после возвращения корабля с моря «на фуршет» по случаю успешного завершения первой части испытаний станции. Тем более, что впереди два выходных дня. Ее глаза излучали такую доброжелательность, что невозможно было отказать, и Андрей Николаевич согласился. «Буду», – сказал он просто. На фуршете все пошло по ее сценарию. После третьего или пятого тоста Светлана Николаевна изобразила, что ей не по себе, видимо, мол, сказалась усталость, и что она хочет вернуться в гостиницу, в свой номер. Все мужчины были в самом разгаре веселья, и, как-то никто резко не изъявил желания проводить ее. И тогда Андрей Николаевич, сказав, что он самый старший и ему тоже пора уходить, предложил проводить Светлану Николаевну, тем более, что ему по пути. Все дружно зааплодировали, что так хорошо разрешилась проблема. И даже не заметили радостной улыбки «больной». «Да, капкан захлопнулся!», - радовалась «дочь Талейрана». «Теперь он мой!»
9. Они медленно шли по , одной из лучших в Европе, как говорили специалисты, и черноморские волны, мягкие и нежные, что-то шептали им, пряча свои головы в прибрежную гальку. Тонкий аромат цветущей белой акации пьянил слегка затуманенную голову. Легкий бриз с моря, откуда-то из Византии, наполнял все тело неведомыми желаниями. Светлана Николаевна, опираясь на руку Андрея Николаевича, и прижимаясь плечом, вдруг засмеялась: «А теперь я хочу шампанского!» Глаза ее радостно блестели и очень много обещали. От нее хорошо пахло какими-то французскими духами. Андрей Николаевич вспомнил печальную фразу Александра Сергеевича Пушкина: «И может быть, на мой закат печальный, блеснет любовь улыбкою прощальной…» и понял, что он на краю пропасти. Он взял себя в руки и мягко, уже многозначительно подыгрывая своей пассии, сказал: «Пойдемте ко мне. У меня все есть!» А потом вдруг добавил: «Жена тоже любит шампанское. Наше крымское, из галицинских подвалов Нового Света. Особенно, мускатное. Она будет рада гостям». Светлана Николаевна замерла, словно наткнулась на невидимую преграду, и тихо сказала: «Я думала, вы проводите меня в номер гостиницы, и мы там выпьем шампанского». «Да, я провожу вас до гостиницы, но подниматься в номер не буду, чтобы не возбуждать лишних разговоров. Это ни к чему!» – решительно и жестко сказал Андрей Николаевич. «Почему вы так строги к себе? Неужели я вам нисколько не нравлюсь? Наоборот, я вижу, что я в вашем вкусе! Женщина вас приглашает, что не так часто бывает. К чему отказываться?» – с некоторым вызовом бросила фразу Светлана Николаевна. «Вы роковая женщина! Да, я уверен, стоит вам поманить, и многие пойдут за вами. Вспомните притчу о Сократе: «Одна женщина, не слишком строгого поведения, сказала ему: «Что ты здесь ходишь со своими учениками, хвастаешься…Достаточно мне только поманить пальцем, и они побегут за мной. И тебя бросят». Он ответил: «Возможно. Потому что ты зовешь их идти с собой вниз, что очень легко. Я же зову их идти со мною вверх, что очень трудно». У вас, Светлана Николаевна, врожденный талант нравиться мужчинам. Они летят к вам, как мотыльки на огонь и «погибают». Вы мне напоминаете роковую женщину Марию Будберг, она же Закревская, она же Бенкендорф.
Да, да, литературного секретаря и гражданскую жену Алексея Максимовича Горького, которую представляя, великий писатель говорил: «Это моя жена, но не хочет выходить за меня замуж!» Эта женщина одновременно была «женой» другого великого писателя – Герберта Уэллса, любила и была «в отношениях» с Робертом Брюсом Локкартом, «общалась» с чекистом Петерсом, заместителем Ф.Э.Дзержинского, и.., пожалуй, достаточно! Роковые женщины были, есть и будут в истории человечества: Лиля Брик для Маяковского В.В., Полина Виардо для И.С.Тургенева, Ремарк и Марлен Дитрих, и даже Наталья Николаевна Гончарова у А.С.Пушкина. Я знаю, чем обычно кончаются встречи с такими женщинами. Теперь по опыту своей жизни считаю правилом: если ты настоящий мужчина, найди в себе силы и во время остановись. В таких связях и романах не бывает «хэппи энда» – счастливого конца. За несколько минут удовольствия приходится платить дорогой ценой. Мы же не животные, мы люди! У нас есть чувства, мы страдаем и переживаем. Правильно сказал известный писатель: «Хотеть лечь с кем-то в постель – не самое важное, может куда важней проснуться вместе утром и приготовить друг другу чай?» Я для вас буду сто первый вздыхатель, всего лишь, в вашем бесконечном списке побед. Мне приятно, что вы сегодня остановили свой выбор на мне. И только. Я так понимаю, что «любовь – это когда хочешь с кем-то переживать все четыре времени года. Когда хочешь бежать с кем-то от весенней грозы под усыпанную цветами сирень, а летом собирать ягоды и купаться в реке. Осенью вместе варить варенье и заклеивать окна от холода. Зимой – помогать пережить насморк и долгие вечера, а когда станет холодно – вместе топить печь…» Когда хочется просто положить руку на плечо и сказать: «Посмотри, какой идет снег!» В этот момент они подошли к гостинице. Андрей Николаевич поцеловал руку Светлане Николаевне и, с горькой улыбкой, глядя в ее бездонные глаза, сказал: «Честь имею!», развернулся и решительно, не оглядываясь, пошел в соседний бар. «Подводные – 50 граммов не помешают!» «Увы, рыбка сорвалась с крючка!», – Светлана Николаевна, раздавленная и униженная, сидела у себя в номере и повторяла эту нелепую фразу. «Сорвалось. Но что же, воспользуемся принципом рыбака – не клюнуло, еще раз забросим!» С этой легкой мыслью она разделась и легла в постель: «Еще не вечер», – как говорил Высоцкий. Ах, как хочется отомстить этому праведнику!». Но спала она как-то плохо. «Может быть, я все-таки ошибаюсь в мужчинах», – вдруг спохватилась она среди ночи. «Видимо, среди них есть и нормальные, как Андрей Николаевич! Мне б такого!»
10. «Боевая тревога!» Весь экипаж тральщика «» занял места по боевому расписанию. Все напряжены и собраны. Начался очень важный этап испытаний – поиск и уничтожение мины. Андрей Николаевич впился глазами в экран. Много всевозможных засветок и только одна из них – «наша мина». Опытный испытатель Андрей Николаевич, меняя режимы работы передатчика, «отстроился» от большинства помех. Остались самые сильные отражения. «Вот это мина», – показал он членам комиссии отметку с правой стороны экрана. Светлана Николаевна проверила показания приборов. Да, по всем данным это, действительно, мина. «Мина обнаружена. Пеленг …, дистанция…, глубина установки мины …». Командир корабля доклад принял. «Выдать целеуказание в комплекс на уничтожение мины!» «Есть!», - ответил Андрей Николаевич и нажал кнопку «ЦУ». «Целеуказание выдано!» «Целеуказание принято», – сообщили из боевого поста «оружейники», подготовив самоходный снаряд-торпеду. «Пли!», – скомандовал командир и впервые в истории торпеда, винтами спереди, пошла в сторону обнаруженной мины. На экране гидроакустической станции видно как движется самоходный снаряд. Вот он подошел к мине, начал делать вокруг нее сложную циркуляцию, из кормовой части снаряда вышел трос с учебно-боевым зарядом – пиропатроном. Трос обмотался вокруг минрепа и пиропатрон остался на нем. Самоходный прибор развернулся и пошел в сторону тральщика. В боевых условиях осталось бы только подорвать пиропатрон, и мина всплывет на поверхность моря, где ее уничтожат оружейно-пулеметным .
Получилось! Ура! Все бросились обниматься и целоваться. Светлане Николаевне удалось сорвать рабочий поцелуй у Андрея Николаевича. Не больше, а жаль! Члены государственной комиссии планировали повторить эксперимент еще два-три раза, но внезапно разыгравшийся шторм прервал испытания. Свирепый северный ветер вырвался из восточных отрогов Крымских гор, и почти мгновенно море стало «горбатым». К удивлению команды корабля на горизонте показались тонкими нитями три на глазах родившихся смерча. Они мощно набирали силу и приближались. В бинокль было видно, что творится в месте их соприкосновения с водой. Командир принял решение: «Учебную мину оставить в море, кораблю укрыться в ближайшей бухте в районе Судака. Испытания будут продолжены после того, как закончится шторм». Пока в течение двух часов мчались, уходя от шторма, до точки якорной стоянки, все укачались – и матросы, и члены комиссии. Андрей Николаевич, опытный моряк, перенес качку спокойно. Вместе с командиром они выбрали удобное место для постановки корабля на якорь с учетом грунта и глубины места. В дикой, безлюдной бухте не качало. Северный ветер не смог сюда прорваться. Экипаж пришел в себя. А здесь как раз подошло время ужинать. Все хотели есть после изнурительной морской болезни. Поэтому поступившая команда «Приготовиться к ужину!» вызвала всеобщий восторг и ликование. Пока команда корабля ужинала, Андрей Николаевич спустился в гидроакустическую рубку и запросил разрешение на включение станции «Кабарга А3». «Добро» было получено, и он продолжил разрабатывать «Инструкцию вахтенному гидроакустику по эксплуатации станции на различных режимах работы». Это входило в обязанности государственной комиссии. Когда он уже в третий раз осматривал акваторию бухты, записывая свои действия для будущих флотских операторов, его внимание вновь привлекла мощная отметка на пределе дальности действия гидролокатора. Что бы это могло быть? Он тщательно использовал все возможности станции, чтобы классифицировать цель. Через полчаса напряженной работы он, весь мокрый от волнения и переживания, признался сам себе: «Мина. Боевая мина. Находится в боевом положении!» Стараясь не выдавать волнения, он доложил вахтенному офицеру: «Командир и члены комиссии приглашаются в гидроакустическую рубку». Когда все собрались, Андрей Николаевич показал на экране опасную отметку. После небольшого обсуждения члены комиссии пришли к заключению: «Да, с очень большой степенью вероятности эта отметка может быть миной».
А далее, военная машина закрутилась, и ее уже было не остановить. Командир корабля дал шифровку оперативному дежурному флота. Тот срочно доложил ее содержание командующему флотом. От него информация пошла в Москву. В Москве большие адмиралы посовещались, изучили обстановку вокруг безымянной бухты и приказали: «Тральщику «Железняков». Мину уничтожить в бухте, соблюдая все меры осторожности!» Обрастая по пути ценными указаниями, приказание из Москвы вернулось на корабль. Последняя фраза в нем не очень понравилась командиру: «Если …, то будете сняты с должности и назначены с понижением». Командир надвинул фуражку на глаза и скомандовал: «Боевая тревога!»
11. В гидроакустической рубке полумрак, светится только экран станции и лампочки контрольных приборов. Все напряжены. Тишина, только мерно работает кондиционер охлаждения станции. Андрей Николаевич, не отрываясь, следит за отметкой от мины. Поступает команда: «Выдать целеуказание!» Он производит необходимые манипуляции и докладывает: «Целеуказание выдано!» На экране видно, как самоходный прибор начал движение к мине. Вот он производит сложное маневрирование, и боевой пиропатрон цепляется за минреп. Пиропатрон «сработал» и мина начала медленное движение на поверхность моря. Все замерли. И вдруг по громкоговорящей трансляции прозвучало: «Говорит командир. Вижу мину! Боевому расчету с оружием наверх!» Ура! Все бросились поздравлять Андрея Николаевича. То, ради чего был создан тральщик «Железняков», сработало в реальных боевых условиях. Корабль отошел на безопасное расстояние, и матросы по команде начали стрелять на поражение по еле видимой на поверхности моря мине. Морская мина, в отличие от сухопутной, содержит в себе до тонны взрывчатого вещества. Она способна пустить на дно любой корабль. Поэтому взрыв, хотя и ожидаемый, оказался настолько мощным и страшным, что от взрывной волны содрогнулся весь корабль и побилась посуда в кают-компании, а два матроса получили травмы, так что корабельный врач тоже оказался при деле. Черное огромное облако прошло рядом с кораблем и нехотя растаяло в прибрежных скалах. Все на корабле реально убедились, как опасны и страшны морские мины. Но вот, благодаря им, морякам тральщика «Железняков», одной из них стало меньше.
12. Охотник за минами, тральщик «Железняков» впервые после завершения государственных испытаний выходит из базы для участия в учениях Черноморского флота. Ласковые волны Феодосийского залива нежно покачивают корабль. Какая игра красок: яркое солнце, синее море, голубое небо, четкая линия горизонта, и белоснежные чайки. Справа остаются бухта Коктебель и мощные отроги древнего Кара-Дага. До чего красивы хребты и ущелья этой «Черной горы»! Сотни лет они встречают и провожают корабли, посещающие порт Феодосия, самый древний в нашей стране, ему свыше 25 веков. Чего только не видели эти берега – и Екатерину Вторую с Потемкиным, и Ушакова, и Нахимова, и феодосийский десант 1941 года, и новые корабли второй половины 20 века. И самый новый из них – охотник за минами «Железняков». Андреевский флаг гордо развивается на фок-мачте. Настроение командира и экипажа прекрасное – корабль новый, аппаратура самая современная, учебно-боевые задачи, поставленные перед кораблем по плану учения, грандиозные! Вместе с ними радуются оставшиеся на берегу члены государственной комиссии. Работа закончена. Все протоколы и акт подписаны. Вчера документы были представлены командующему флотом, он их утвердил, и материалы испытаний пошли в Москву с рекомендацией «Принять на вооружение». Это высший пилотаж любых испытаний. Значит, многолетняя работа сотен инженеров и десятков научно-технических предприятий проведена не зря. Все члены комиссии довольны, кроме Светланы Николаевны. Сорвался ее план покорить Андрея Николаевича. Впервые за последние годы она не достигла цели. Правильно, видимо, говорят, раз на раз не приходится. Она успокаивала себя этим. Но спокойствия не наступало: «Где-то я ошиблась в мужчинах. Среди них есть все-таки настоящие Люди! Раньше, такие как Андрей Николаевич, мне не попадались, а жаль. Я бы по-другому построила свою жизнь». А корабль тем временем дал полный ход и, разрезая форштевнем морские волны, которые начали грозно раскачивать судно, все дальше удаляется в просторы Черного моря. «Счастливого плавания тебе, охотник за минами «Железняков»!
P.S. От автора.
За первые годы моей службы на Флоте, в период 1956-1964 годов, было обнаружено и уничтожено 157 сорванных штормами с якорей «плавающих» мин. Позже, с 1964 по 1971 годы, только в морской зоне Ленинграда уничтожено 19 «плавающих» и выброшенных на берег морских мин. С началом Великой Отечественной войны уничтожение мин велось постоянно, но в период войны их было уничтожено только около 5%. Основной объем операций боевого траления был выполнен в послевоенный период. В период после 9 мая 1945 года при боевом тралении на минах подорвались 29 наших тральщиков. 17 из них затонули вместе с экипажами. Боевая служба морских минеров опасна, а в глубинах моря непредсказуема как в военное, так и в мирное время. И сегодня не исключена возможность обнаружения этих опасных находок - скрытых водой посланников прошедшей войны.
Капитан 1 ранга Касатонов В.Ф. Фото 1989 года. Брест. Июль 2013 года.
