Несмотря на относительно почтенный возраст, наверное немного за пятьдесят, был динамичным, подвижным, ходил мелкими, частыми шажками. Дружил с юмором, любил подшутить. Француз. Вторым в мире переплыл Ла Манш шириной около 40 км, выступал на ринге бокса в соревнованиях на звание чемпиона Европы. В дореволюционное время он был приглашен в Россию для работы в Морском кадетском корпусе. «Когда на ринге, - говорил он, - положили мой руль (нос) право на борт (у него нос был чуть свернут направо), я обратился к педагогически-инструкторскому делу. Перед выездом в Россию, рассказывал он, немного подучил русский язык, но в весьма малом объеме. «Вышел в Петербурге из Варшавского вокзала, обратился к извозчику: «Сколько стоит Васильевский остров?». Извозчик посмотрел на меня с улыбкой и ответил: «Не знаю, барин». Поняв, что не то спросил, я пальцем показал извозчику на карету, повторив: «Сколько Васильевский остров?». Извозчик догадался и ответил: «Пятиалтынный, барин». Я не знал тогда, - продолжал Лустало, - что это за сумма. Сказал извозчику: «Нет, дорого, полтинник дам». Извозчик ответил: «Премного благодарен, барин». Поднял в карету мой багаж и помог в ней занять место. Слушая его подробные приключения, мы конечно смеялись, а порой, просто хохотали. И вот однажды, слушая наш смех, Лустало с серьезным видом сказал: «Чего вы хохочите? Вы еще под стол пешком ходили, а я уже против русского самодержавия боролся!». Мы, приняв позу слушателей, насторожились, чтобы не создавать помех его рассказу. Он сообщил, что в дореволюционные годы в училищном бассейне обучал плаванию дочерей Николая Второго: Татьяну и Ольгу. «Плывет, барахтается и все свой зад над водой показывает. Сперва я легонько придавливал зад-то ладонью. А он, смотрю, опять на верх вылезает. Надоела мне эта канитель. Как поднимет зад, я по нему ладонью раз... еще поднимет – я раз, раз ладонью. Вот и боролся с самодержавием. По тылам бил! И вновь взрыв смеха. Замечательный был и человек и инструктор.
По взаимоотношению с курсантами, по характеру к Лустало был близок преподаватель-инструктор «морской практики» Харин Никита Дементьевич. Боцман старого флота. Вместе со своими помощниками-лаборантами Воробьевым и Грицуком, тоже боцманы старого флота, обучали нас такелажному делу, организации и обеспечению общекорабельных работ, шлюпочному делу, управлению шлюпкой под веслами и парусом в любую погоду, познанию и исполнению международного документа «Правила предупреждения столкновений судов в море (ППСС). У них обращение с нами строилось проще. Если другие педагоги называли нас только «на Вы», то эти, как правило «на Ты». «А ну-ка, батенька... А, ты как думаешь? Мы, конечно, не обижались, считали, что это сближает нас. Не злоупотребляли их простотой, не отступали от такта, не снижали уважения к ним. Боцманы, которые не принадлежат к офицерскому корпусу, это мичманы, старшие мичманы, старшины, как правило обладают специфическими боцманскими качествами: обостренной наблюдательностью, нетерпением к беспорядку, небрежности, неусердному выполнению обязанностей и заданий. Боцман – хозяин верхней палубы корабля, первый помощник старшего помощника командира по поддержанию порядка, всей внешности корабля в чистоте и порядке, кроме оружия и специальной техники. Он же, боцман, заведует якорным, швартовым хозяйством и грузоподъемными устройствами, а также корабельными шлюпками и катерами.
В 1921 году Никита Дементьевич Харин исполнял обязанности учебного корабля «».
В характере Никиты Дементьевича имелась хитринка, которой он пользовался для компрометации тех из нас – курсантов, которых недолюбливал за их эгоизм, самовосхваление, за причисление себя к всезнающим. Он каждого из нас знал «насквозь». Вот один из примеров. Все, наверное, видели в темное время красные и зеленые огоньки на бортах больших и малых, морских и речных судов. Кроме того, корабли несут огни на носу, на корме, на одной или на двух мачтах, а иногда и комбинацию из цветных и белых огней. Огни эти – не для украшения, и не только для того, чтобы «на меня не наскочил какой-нибудь корабль в темноте». Они несут ответственную службу, предупреждая столкновения судов, подсказывая их размеры, направление движения. Каждый огонь имеет свое назначение, свой сектор (угол) освещения, свое место. Красный огонь, к примеру, установлен на левом борту, зеленый – правом. Это и позволяет определять направление движения находящегося в темноте судна. Видишь красный огонь и понимаешь, что судно идет к тебе левым бортом, пересекая твой курс слева направо. Видите зеленый огонь, познаете, что судно пересекает ваш курс слева направо. Видите оба огня – красный и зеленый – значит корабль или судно идет встречным курсом на вас. Словом, по корабельным огням можно определить: стоит судно на якоре или находится в движении и в каком направлении, идет вам навстречу или вы догоняете его, тихоходное или быстроходное судно, свободно в своем маневре или чем-то стеснено, тащит на буксире баржу, плоты, рыболовный трал и т.п.
Предусмотрены , включаемые кораблями при бедствии, аварии. Некоторые сигналы подаются гудками: один короткий гудок – поворачиваю направо, два – налево, три – даю или имею задний ход. Суда, идущие в тумане, подают через короткие интервалы относительно продолжительные гудки, а в интервалах – удары в рынду – в корабельный колокол. Все это изложено в ППСС. Однажды Никита Дементьевич вызвал к доске одного из «всезнающих» и спросил: «Кто несет два малых, горизонтально расположенных красных огня, а ниже их и между ними – один большой белый огонь»». Все мы, сидевшие за столом учебного кабинета, ломали мозги в поисках ответа на вопрос. Перебирали все известные нам комбинации корабельных огней. Но ответа не находили. Стоявший у доски краснел и белел. И тоже, видимо, не находил ответа. Поскольку, однако, его всезнающая натура не позволяла признаться: «Не знаю» - он пустился, как говорится, наугад, авось попаду в точку! Не подумал, что тем самым он утверждал недостаточное свое знание ППСС. Никита Дементьевич, видя, что в аудитории тишина, а отвечающий не желает признаться в незнании ответа, заговорил сам: – Что же ты, батенька, ППСС - то нетвердо знаешь? Я же не спросил, какой корабль несет такую комбинацию огней, а спросил, кто несет. И, сделав небольшую паузу, ответил: «Пятерка!». Трамвай 5-го маршрута, кстати проходящего вблизи училища по Большому проспекту. Поди не раз, – продолжал Никита Дементьевич – боясь опоздать с неявкой в училище после увольнения в город, нервозно всматривался в ленинградскую темноту, ожидая на трамвайной остановке двух красненьких отличительных огней, что на углах трамвайной крыши, а внизу между ними – большой белый осветительный огонь. Несколько секунд в аудитории стояла тишина. А затем – дружный громкий смех. Не смеялся лишь «всезнающий».
Вспоминаются и другие педагоги. Каждый из них имел какую-то «отметину. А обобщая, надо сказать, что все они были люди высочайшей квалификации в области своей специальности, высокой культуры, с доброжелательным, безотказным, заботливым отношением к курсантам, всегда готовые помочь нам овладеть учебными дисциплинами, дать консультацию, разъяснить непонятное в любое внеурочное время. Когда мы собирались в училище, чтобы отметить очередную годовщину нашего выпуска, то всегда вспоминали наших учителей, инструкторов, лаборантов, и, в частности, таких лаборантов, как Воробьева и Грицука – кабинета морской практики. Дядю Яшу Осипова – кабинета минно-торпедного оружия, Фролова Сергея Ивановича - «магнитного бога» кабинета компасной девиации, отличавшегося большой округлой черной бородой. Они строили отношения с нами проще, на ты, как отцы с сыновьями. Наши различия в возрасте вполне позволяли таким отношениям. Они, так же как педагоги, были высоко квалифицированными людьми, с благосклонностью и вниманием к курсантам.
Дальние походы.
После мая месяца все курсы уходили для прохождения летней практики: первый общий курс – в береговой Петергофский лагерь, второй специальный курс – делился на группы и уходил для практики на боевые корабли, другие курсы – на учебные корабли, кроме выпускного курса. Выпуски из училища производились в июне месяце. Выпускной курс на практику не уходил. В 1928 году мой первый специальный курс плавал на крейсере «Аврора». Большинству его состава набора 1927 года впервые предстояло знакомство с военным кораблем, с капризами и нравом моря.
Л.К.Бекренев - курсант ВМУ. 1927 год.
Виталий: Отец употребляет жаргон моряков, которые практически не используют слово «ходили» по отношению к себе на корабле. Настоящий моряк редко скажет о себе, что он ходил по морям. Он скажет: «Да, я плавал». Но, про сами корабли употребляют слово «ходят».
В тот 1928 год крейсер «Аврора» ходил в и обратно с заходом в норвежские порты Осло и Берген. Организация и программа практики на крейсере оставались такими же, как и при плавании в 1925 году. Прогулки по городу проходили тоже тем же порядком. Приятным событием оказался визит Александры Михайловны Коллонтай на крейсер, пребывавшей в Осло в качестве посла Советского союза. Кстати сказать, первая в мире женщина-посол. Александра Михайловна вышла из буржуазной семьи. Но с 1915 года связала себя с ленинской партией большевиков, участвовала в революции в Петрограде. В годы Гражданской войны – комиссар в ряде действующих частей. С 1920 года – заведующая женским отделом ЦК КПСС. С 1923 года – на дипломатической работе – посол в Мексике, Норвегии, Швеции.
Выступление посла СССР в Норвегии А.М.Коллонтай.
Коллонтай выступила на митинге личного состава крейсера. Александра Михайловна говорила о том, что визиты советских кораблей в иностранные порты – это свидетельство возрастания международного авторитета СССР. С каждым годом увеличивается число государств, заключивших мирные договоры и установившие дипломатические и торговые отношения с Советским Союзом. Говорила о положительных отзывах Норвежской и Шведской прессы о поведении советских матросов и курсантов крейсера «Аврора» и учебного корабля «Комсомолец» дважды побывавших в норвежском Бергене (1924 и 1925 гг.) и шведском Гетеборге (1925 г.). А это, - говорила она, - показывает рост количества граждан иностранных государств, лояльно и даже дружески настроенных к нашему народу, включая ученых, бизнесменов, интеллигенцию, не говоря уже о рабочем классе. Она рассказывала о своей работе с В.И.Лениным, дала характеристику международному положению и закончила фразой: «Будьте начеку, товарищи!». Пожелала экипажу успехов в боевой и политической подготовке и счастливого плавания. Александра Михайловна была второй раз на крейсере. В тот первый раз она выполняла государственное поручение и вручала ордена Красного Знамени ряду слушателей Военно-морского училища, совершившим подвиг летом 1924 года, предотвратив взрыв огромной мощности большого количества морских мин, хранившихся на форту «» вблизи большого кронштадского рейда, на котором стояли на якорях крупные корабли.
(оставшиеся в живых), совершившие на форту "Император Павел" 19-20 июля 1923 года. Слева направо: К.Сокольский, В.Полещук, Ф.Седельников, Н.Морылев, А.Евсеев.
Коллонтай посетила кубрики крейсера (жилые помещения), беседовала с краснофлотцами и курсантами. Командование отряда кораблей угостило ее флотским обедом. Помнится простой, но вылившийся в забавный эпизод случай. Проходя по верхней палубе крейсера, приблизились к хлеборезке. Увидев буханки только что выпеченного черного хлеба, Александра Михайловна, глубоко вдохнув приятного запаха и сложив перед собой ладони рук, умиленно и растягивая слова, спросила с явным стеснением: «Боже! Черный хлеб! Не позволите ли мне взять буханочку с собой в посольство?! Мы давно не видели нашего российского черного хлеба. Скандинавы не выпекают его». Авроровцы отнесли в ее автомобиль мешок, наверное, с десяток буханок. В 1930 году наш курс проходил практику на форту Красная горка, знакомясь с артиллерией береговой обороны и организацией службы, затем – в отряде морской авиации с теми же задачами, плюс «рулежки» (управление самолетом по водной поверхности при взлете), затем – двухнедельная практика на эскадренных миноносцах и, наконец, вновь на крейсере «Аврора» совершили поход до Архангельска и обратно. Заходили в норвежский порт Кристиансанн (в проливе Скагеррак) и в столицу Дании Копенгаген. Кристиансанн – небольшой, довольно уютный городок, расположенный в горной зеленой местности. Какими-либо особенностями, уникальными объектами, насколько мне помнится, не отмечен. Однако об одном эпизоде не могу не сказать.
Николай Египко, Михаил Иванов и Леонид Бекренев с королевским гвардейцем. Осло, 1930 год
— А Антонину побоку, значит? Та-ак,— говорит мрачно Фрол.— Ты ей давно не писал? . — Давно. — Трусоват у меня дружок,— заключает Фрол.— Ты что же, собираешься жениться на Лайне? — Не знаю. — Ах, ты еще не знаешь? — вскипает Фрол.— А я думал, ты уже твердо решил. Значит, Антонина все еще существует в твоем мятущемся сердце. Быстро не выкорчуешь. Еще бы! Ты помнишь? Когда твоя мать умерла, Антонина мигом к тебе прилетела. Утешать. Верный друг. Такие встречаются редко... — Фрол, молчи! — Отец твой без вести когда пропадал, она знала об этом, а ты и понятия не имел, так она тебе ничего не сказала. А совсем девчонкой была. У нее уже тогда было чуткое сердце. — Молчи!
— Когда прощались в Тбилиси у дяди Мираба, уезжали в училище, помнишь, какие у вас были лица? Расставаться-то нелегко было, видно... Ну, скажи ты мне, идол ты твердокаменный: любил ты ее или нет? — Фрол, ну что ты понимаешь в любви? — А ты? Ты понимаешь, по-твоему? Ну, скажи-ка мне, отвечай, что такое любовь?
Что такое любовь? Человек боится взглянуть на себя в зеркало: его обезобразило на войне. Его не радуют ни цветы, ни солнце. Его сердце — пусто. Он не хочет, чтобы она, та, которую он оставил, уходя на войну, ахнула и закрыла руками лицо. Пусть она его помнит тем, каким он был раньше. Еще больше боится он жалости. Он выписывается из госпиталя и поселяется вдали от родного города. Он исчезает для нее навсегда, сживается с мыслью, что больше ее никогда не увидит. Он умер для нее. Она думает, он — погиб. Проходит много дней и ночей. Он живет одиноко, затворником. У него нет ни друзей, ни жены. Ранним утром кто-то стучится в дверь. Он открывает. Она... Она не ахает и не закрывает глаза. Она берет его голову в руки и покрывает поцелуями ставшее незнакомым, обезображенное лицо...
...Другой случай. Она молода и красива. Они любят друг друга. Их разлучила война. Она не получила штабной бумажки, жен превращающей во вдов. Ей не сказали, что он пал в бою смертью храбрых. Как-то странно на нее стали поглядывать люди. Кто-то бросил жестокое слово «предатель». «Если его взяли в плен,—говорит она твердо, — то он добровольно не сдался». Паршивенько ухмыляются эти странные люди. Один — пожилой — говорит: «Знаете, что? Вы красивы и молоды. Мое имя ничем не запятнано. Я отдаю вам себя, свое положение, свое имя». Она отвечает: «Мое имя тоже ничем не запятнано». «Но вы носите его имя». — «И он тоже ничем не запятнал своего имени». — «Ну, знаете...» — «Знаю. Да, знаю и буду знать всю свою жизнь». Кисло ухмыльнувшись, пожилой человечишко с незапятнанным именем уходит от нее — навсегда. Подруги считают ее ненормальной: «В твоем возрасте нелегко найти подходящего. Девчонки, красивые — и тем нелегко пристроиться». Она не хочет пристраиваться. С ней — его фотография. Ей не надо другого. В шкафу — бутылка его коньяку: он вернется; она его ждет. Годы бегут. Другие долго не ждали: нашли новых мужей. Сроки все истекли. Жизнь уходит. Значит, так вся она до конца и пройдет е одиночестве? Люди переезжают с места на место. Она остается в покосившемся домике на окраине. Он вернется, он должен вернуться в свой дом! Вокруг вырастают десятиэтажные здания. Ее домик огорожен забором. Послезавтра и его, наконец, снесут. Если он все же вернется, напрасно он будет искать свет в своих окнах. Она собирает вещи. Его сорочки, галстук, который она ему подарила. Может быть, позвать нынче соседей и распить бутылку его коньяку — на прощанье? Она достает бутылку. Кто-то стучит в окно. Неужели послышалось?
Так всегда стучал он: раз, еще два раза и раз. Она замирает. Опять стучат: раз, два раза и раз. Не веря и веря, она открывает дверь. Он — не тот молодой человек, который вышел отсюда в жаркое июльское утро сорок первого года. Седые виски, лицо в морщинах. Но это он, он! Три раза бежал он из плена, был вдохновителем бунта в лагере смертников. Он чудом уцелел от расстрела; был партизаном у наших друзей, боровшихся за одно с нами общее дело. ...Вера в любимого человека — любовь. Еще один случай. Некрасивая и не очень уже молодая, она выходила в госпитале ослепшего красивого парня. Несколько месяцев она была ему и матерью, и сестрой, и сиделкой. Главный врач говорил ей: «Ну, и силища же сидит в вас, моя милая. Двужильная вы, не иначе двужильная». И тогда ее доброе и невыразительное лицо освещала улыбка, и главный врач удивлялся: «Смотри, пожалуйста. Да вы ведь — красавица». Но пропадала улыбка — и исчезала с ней красота. Через несколько месяцев красивый парень прозрел. Первая, кого он увидел, была не она, а бойкая сестра Симочка, фаворитка завхоза и фельдшера. Он влюбился в Симочку с первого взгляда (можно влюбиться с первого взгляда даже после многомесячной слепоты). Ей льстило, что ее, беззаботную Симочку, любит настоящий герой. Но он скоро выпишется и вернется на флот, а она останется. Кто знает, что может случиться? Предлагает ей выйти за него замуж. Но для того, чтобы выйти за кого-нибудь замуж, у нее ух как много времени впереди!
Другая — та думает: почему она не хорошенькая, как, Симочка? Она втайне мечтала о нем; она чувствовала, что не может без него жить. Он — ласков с ней, называет ее милой и дорогой, но ни разу он не сказал ей, как Симочке на прогулке: «Надень рукавички, а то замерзнут твои маленькие славные ручки»... Он не вспомнил о тех руках, которые бережно поправляли подушку, давали ему пить и есть, отгоняли мух, гладили его волосы и слепые глаза. Почти накануне выписки ему становится хуже. Главный врач сердится: «Нервная система — никуда не годится. Не пойму, что его взволновало. Черт знает что!» Тогда любящая женщина идет вечером к Симочке. Симочка перед сном старательно завивает кудряшки. Любящая женщина говорит: — Не мучай ты больше его. Ты нужна ему. Неужели не понимаешь — нужна! И лучше его тебе никогда не найти. Поезжай с ним, живи и постарайся исправиться, не огорчай его, Сима... В душе она думает: «Ты глупа, легкомысленна — и не дай бог, чтобы он это понял». Она приходит в свою крохотную голую комнатку, ничком ложится на койку, прикрытую тощим тюфяком, головой зарывается в подушку, набитую колючей соломой, и старается плакать так тихо, чтобы ее слез не услышали за тонкой стеной.
Никита встретил Фрола через несколько дней. — Я написал ей,— бросил Фрол на ходу, — Кому? — Антонине. — Зачем? Что ты ей написал? — Чтобы поскорее приезжала. — Ну, знаешь, Фрол, это просто... (подлость, хочет сказать Никита, но вспоминает Супрунова, который обозвал «подлым другом» Глобу). Я бы просил тебя не мешаться в чужие дела. — В чужие? — удивляется искренне Фрол. — С каких это пор дела товарища стали чужими? Не по-флотски ты поступаешь, Кит. А впрочем, живи, как умеешь. Пока... И Фрол уходит вдоль моря. Никита остается один. Северный ветер гонит рыжую воду в глубь бухты. Сегодня не видно камней. Они скрыты волнами. Чайки, сердито вереща, летают над головой — злятся, что им негде присесть. «Живи, как умеешь»,— сказал ему Фрол. «Ну что ж? Буду жить, как умею. Не с тобой же советоваться, как жить. Друг мне тоже! Смотри, пожалуйста, написал Антонине! Это подло с его стороны! Да, просто подло! А почему же я сам ей не написал? — вдруг осенило его.— Или я ее все еще...?» Он задумывается. На душе нелегко... «Пусть живет, как умеет,— в свою очередь злится Фрол на Никиту.— Для тебя я старался — и вот, !»
Он чуть ли не в первый раз взялся за ручку, чтобы написать не работу к экзамену... Он терпеть не мог писать писем. Разбрызгивая чернила, злясь, перепачкавшись, он писал решительные слова: она должна бросить все там у себя к самой чертовой бабушке и приехать, приехать, приехать, если Никита ей дорог. Иначе у нее этого ненормального отберут. Пораздумав, что бы еще написать, вспомнил Лайне. Обругать ее, облегчить свою душу? Честность не позволяет. Если бы Лайне была вертихвостка и дрянь, он бы не постеснялся назвать ее вертихвосткой и дрянью. Но кривить душой он не привык. К сожалению, Лайне и умная, и хорошая, и талантливая, и лицом хороша. И Фрол написал Антонине, что с Никитой он еще разберется. «Никита — нынче не просто Никита, он — офицер флота, а офицерское слово крепко, как камень — гранит. Он давал тебе слово? Давал. Сам мне не раз говорил. И ты вообще вполне заслужила, чтобы тебя не разменивали. Даже на самых хороших. Да. Он ополоумел, а ты не будь дурой. Приезжай. Приезжай». Он заклеил конверт и размашисто написал: «. Крым. Антонине... «Чуть было не написал «Рындиной», перечеркнул, переправил: «Гурамишвили». И сверху крупно: «Авиапочтой». — Еще разбираться тут с вами, чертями,— ворчит он сердито, швыряя камушки в воду. — Нет, разберусь! Ты не просто Никита, ты — офицер и моряк. Ты должен морально быть чистым! И я тебя не оставлю в покое, злись ты, не злись!
Письмо Фрола ранило Антонину в самое сердце. Она вчитывалась в каждое слово. Может быть, это шутка? Нет, Фрол не станет шутить. Фрол зря не любит писать, даже Стэлле не пишет. Размашистые слова залиты жирными чернильными кляксами. Значит, писал и сердился. Фрол — он суровый друг; Никиту он не щадит. И не скрывает жестокой правды. Уж если даже Фрол говорит, что та, другая, хороша, красива, умна и у нее с Никитой общие интересы — значит, так оно и есть. Не приходится сомневаться. Антонина еще и еще перечитывает каждую строчку. Когда отец получил телеграмму о гибели матери, он не поверил: «Не может быть! Телеграф перепутал». Ему все казалось, что перепутаны телеграммы, придет поправка. Поправки не пришло. И Фрол не пришлет поправки. Сегодня день рождения Никиты, и она поднималась на гору, на телеграф, чтобы поздравить его. А Никита — он не нуждается в ее поздравлении. Разве можно насильно привязать к себе человека? «Приезжай», пишет Фрол. Чего ради ехать? Чтобы услышать от Никиты, что он разлюбил? Она плачет, плачет долго и безутешно, уронив на стол голову. Потом, уже поздно вечером, берет листок бумаги. «Я вижу, тебе лучше с ней. Она красива, добра, талантлива и она тебя любит. Я останусь навсегда твоим верным другом...» Нелегко заставить себя думать так.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Начальником и комиссаром училища стал Алексей Николаевич Татаринов – коммунист с 1917 года, участник Гражданской войны, активный борец за установление Советской власти. На кораблях не служил, в старом флоте проходил службу в береговых частях. Я не могу характеризовать деятельность Алексея Николаевича в области учебного процесса. Не могу потому, что курс мой был выпускным. Обучались мы под его командованием всего 4 месяца. Что же касается поддержания дисциплины, то он проявил себя весьма односторонне. За малейший, увиденный им проступок, если даже он совершен по незнанию, ошибке, неопытности, что, как правило имело место на начальных годах обучения, следовало строжайшее наказание, и чаще других – арест с содержанием на гауптвахте. Такой стиль был не в пользу его авторитета. Им нередко наказывались дисциплинированные курсанты за допущенную малозначащую ошибку. Бывали у Алексея Николаевича действия, компрометирующие его как комиссара. Помнится эпизод. Коммунисты училища собрались в зале на собрание. Ожидают прихода комиссара. Вошел Алексей Николаевич, сделал несколько шагов по залу и спросил: «Кто здесь старший?». Сидевшие в зале первоначально не знали какого «старшего» требует начальник. Молчали. А один из них ответил: «Наверное, секретарь парторганизации!». Алексей Николаевич, уставив свой взор на секретаря, спросил: «Почему не подается команда: «Встать! Смирно! – когда входит начальник училища?». Хотя с недоумением, но ответил секретарь: «Здесь же собрались коммунисты на свое собрание!». «Вижу, - ответил начальник, но когда я вошел в зал, собрание еще не было открыто!». Зал, как говорится, застыл в молчании. Но секретарь все же ответил: «Да. Мы задержались с открытием собрания, т.к. ожидали вас. Вы же сказали мне, что придете на собрание». На следующий день бюро парторганизации пригласило Алексея Николаевича на свое заседание и «разъяснило» ему его ошибочное поведение на собрании, а заодно и в пользовании дисциплинарными правами. Сказали также, что атмосферу, созданную им в училище, курсанты называют «татарским игом». Как у него пошли дела дальше, не знаю.
В связи с деятельностью Татаринова вспоминаются беседы с Я.В.Волковым. Он говорил, что нарушение дисциплины, независимо от его вида и причин, нельзя оставлять без соответствующего воздействия на нарушителя. Невнимание к проступкам, нетребовательность, говорил он, не только не помогает избавленью от пороков, а наоборот – портит человека, воспитывает в нем вседозволенность. В то же время, продолжал он, наказание, меру воздействия следует применять осторожно, умело, чтобы провинившийся понял справедливость меры наказания. Иначе – озлобится. Выбору меры воздействия помогает знание провинившегося: его характера, поведения, отношения к военной службе, к познанию учебных дисциплин и, конечно, причины, которая обусловила нарушение дисциплины, и его последствия. Среди молодежи, призванной на военную службу, включая и курсантов военных заведений, бывают, говорил Волков, «угловатые», без выправки, «неорганизованные», не приученные к порядку, к аккуратности, непослушные. Приходят и другие, продолжал он, - со статной фигурой, с гордо поднятой головой, с хорошо «подвешенным языком». По всему видно, что парень избалован вседозволенностью, излишней родительской лаской, из таких нередко вырастают зазнайки, себялюбы, невыдержанные, заносчивые, ставящие себя выше всех других. Такие озлобляются не только за наложение на них взыскания, но и за элементарное, сделанное им справедливое замечание. Яков Васильевич привел пример, когда, по жалобе такого вот сынка, в училище пришла любящая его мамаша и предъявила претензии к командованию: «Я отдала вам сына она бучение, но не на воспитание, чем займусь я сама без вашей помощи, говорила мамочка на повышенных тонах. А он, оказывается, превращен вами в подметало, истопника, в мойщика полов и помещений. Чему же вы его обучаете?». Так что, говорил Яков Васильевич, с разными характерами, целями и представлениями о флотской службе приходит молодежь. И чтобы правильно избрать формы и способы воспитания отношения к флотской службе, командир должен к каждому из них «подобрать персональный ключик», пользоваться дифференцированным подходом. Устав запрещает жаловаться, говорил Волков, на строгость примененного взыскания. Однако недопустимо злоупотребление данным положением. В противном случае можно привить ложное представление о военной службе. Дисциплинарными правами, подчеркивал Волков, надо пользоваться разумно, педагогично.
Волков Николай Васильевич, комиссар училища с 1926 по 1929 г.
Такой именно политики и тактики в интересах укрепления дисциплины и должного воспитания курсантов Алексею Николаевичу, видимо, недоставало. Требовательность, взыскательность к курсантам, тем более при наличии шести рот, конечно, были необходимы. Однако, не с огульным, а с индивидуальном подходом к каждому. Незабываемые педагогические кадры. За шесть лет обучения целая когорта их прошла передо мной. И от каждого остался в моей памяти какой-то признак. То были высокообразованные, культурные педагоги с большим стажем. Среди них были участники морских сражений. Борис Павлович Хлюстин, к примеру, преподавал разделы кораблевождения (штурманское дело). Он участвовал в переходе второй Тихоокеанской эскадры весной 1905 года из Балтийского моря во Владивосток вокруг Африки, будучи штурманом броненосца. В мае того же года эскадра встретилась с японской эскадрой на подходе к Цусимскому проливу. Завязалось сражение, в котором русская эскадра потерпела поражение. На левом запястье Борис Павлович носил довольно массивный золотой браслет, а его грудь и оба предплечья были татуированы цветной тушью с изображениями тропической экзотики. Это делалось в память о дальних плаваниях и пребывании в таких местах.
Преподаватель корабельной механики Дуваленский носил продетое через левое ухо небольшое золотое колечко. Михаил Михайлович Беспятов учил нас тоже штурманскому делу. По возрасту был старше других педагогов. Имел большую (лопатой) седую бороду. Седая была и голова. На уроках ничем не отвлекался от предмета, не допускал отвлечения и нас от предмета. На малейшую помеху: говор, шепот, шорох он молча склонял голову под учительский стол, стоявший перед ним, и ожидал конца помехи. Значение данного жеста передавалось курсантам из поколения в поколения: «Какой балбес мешает мне вести урок?». Иван Николаевич Дмитриев, тот самый, что в 1925 году был флагманским штурманом на крейсере «Аврора» при походе в Мурманск и обратно. У него была привычка, в частности, пользоваться при показе на классной доске математического преобразования, ненужной фразой, засоряющей речь: «Вот это, да… как его…?». Он говорил, показывая преобразования: Если возьмем, в это, да, как его…». И еще была у него привычка, выполняемая быстро, полагая, видимо, незаметной, облизывать мел с пальцев.
Иван Николаевич Дмитриев, контр-адмирал, старший преподаватель кафедры навигации.
Борис Францевич Винтер – педагог артиллерийского дела. Слыл спасителем крейсера «Аврора». Этот эпизод, кстати сказать, показан в кинофильме «Разлом», созданный по одноименному роману Бориса Лавренева. В октябрьские события 1917 года Винтер служил артиллеристом на крейсере «Аврора». Старшина, дежуривший по артиллерийским погребам, проверяя показания температуры и влажности воздуха, услышал в одном из погребов звуки заведенных часов. Немедленно доложил Винтеру. Последним был обнаружен взрыватель с часовым механизмом (иногда называют «адской машинкой»), который взрывается в поставленные в нем часы и минуты. Иначе говоря, был обнаружен детонатор для возбуждения взрыва снарядов, хранящихся в погребе. Если бы это произошло, то «Аврора» и часть экипажа погибли бы. Взорвались бы снаряды не только одного, но и других погребов. Так была сорвана попытка врагов революции - погубить «Аврору». Эта попытка все же «наказала» Винтера. Находясь в своей каюте, Винтер решил обезвредить «адскую машинку», но допустил какую-то ошибку. «Машинка» взорвалась у него в руках, оставив его без нескольких пальцев. Вспоминается шутка, ходившая по училищу, которую назвал бы не очень-то этичной в отношении Винтера, тем более, что фон, на котором она построена, стоил нескольких десятков жизней.
В один из октябрьских вечеров 1926 года, пароход «Буревестник», перевозивший пассажиров между Ленинградом и Кронштадтом, проходя через Ленинградский порт, наскочил (при слабом освещении порта) на пирс (пристань). Поломал нос и начал погружаться под воду. Возникла паника. Одни прыгали в темноту за борт, другие, прежде чем прыгнуть, бросали за борт деревянные, довольно тяжелые предметы, включая скамейки, с тем, чтобы в воде использовать их в качестве спасательных средств. Но так бросали в темноту, то часть таких предметов падала на головы находившихся за бортом, увеличивая тем самым число жертв. По царапинам, ссадинам, синякам, обнаруженным на телах погибших, был сделан вывод, что, плавающие за бортом, погибали не только от ударов по головам различными предметами, а также из-за того, что не умеющие плавать хватались, за пловцов, помогавших им, да так, что хватали их «мертвой хваткой» за руки, за ноги, за шею, сковывая их движения. С ними вместе и погибали. Именно так, по этой причине погибли четыре курсанта нашего училища – спортсмены, умеющие хорошо плавать. Их тела оказались в синяках, царапинах, ссадинах. Всего погибло более 140 человек. Хоронили одновременно всех.
А шутка в отношении Винтера родилась так. Пятый курсант училища, находившийся на борту парохода – Робинович, высокий, худощавый, с маленькой черной, клинышком, бородкой, за которую прозвали его «Иисусом», умный парень, сильнейший шахматист училища, выплыл, не умея плавать! Более того – спас женщину. Женщина оказалась бывшей женой Винтера, с которой он состоял в разводе и выплачивал элементы. Узнав об этом, однокурсники Робиновича, говорили ему: «Ну, Иисус! Берегись. Теперь тебе обеспечена по артиллерии двойка!». Никитин, Ляскоронский, Сухомель – это три «кита», на которых держалось преподавание отделов высшей математики. Первый отличался статностью высокой фигуры, степенной походкой, безукоризненным внешним видом в штатском костюме. Ляскоронский – небольшого роста, чуть сутуловатый, казался хмурым, одевался скромненько, в заметно поношенный китель. Этих двух педагогов связывала многолетняя дружба. Их называли «фанатики от математики». В виде доброжелательной шутки говорили, что после окончания занятий, они частенько из училища уходили вместе. Их домашние маршруты в значительной части совпадали. Двигаясь вместе, они якобы продолжали давно начатый между ними спор о поиске способа решения какой-то еще не решенной задачи высшей математики. В пылу противоречий и чтобы доказать свою правоту и уличить в ошибке оппонента, подходили якобы к водосточным трубам домов и мелом расписывали свои выкладки – доказательства. Вот почему шутили, у Ляскоронского правый карман измазан мелом. Конечно, то была шутка. Но выдумана она с благородной целью, чтобы показать одержимость этих замечательных педагогов проблемами высшей математики тех лет.
А третий из упомянутых педагогов – Сухомель – такой же симпатичный, уважаемый учитель, буквально влюбленный в свой предмет, в «теоретическую механику». Тоже невысокого роста, в хороших уже годах, с белой (седой), но довольно пышной головой, и тем не менее весьма подвижный, всегда с хорошим настроением приходил в класс, при удобном случае прибегал к уместному юмору. Показывая, например, математические преобразования на классной доске, он иногда останавливался и говорил: «Здесь, – он показывал один математический узел, – механик бьет по правой щеке математика, а вот здесь, – показывал другой математически узел, – математик с размахом и чувствительно бьет механика по его левой щеке!». Александр Александрович Мохначев – сугубо гражданский человек, педагог Ленинградского университета с дореволюционным стажем, доступный, общительный, не лишенный умного юмора, пользовался большим уважением. Его, казалось бы, сухой, скучный предмет, преподаваемый нам на общеобразовательных курсах «Экономическая география», он, применяя образные, житейские, похожие на шутку, приемы, вплоть до поэтических форм, умел обратить в интересный рассказ, помогавший нам запоминать без особого напряжения содержание его лекций, предмета в целом. «Представьте себе французского буржуа!» – говорил он. Он спит в пижаме из японского шелка. Бреется бритвой из немецкой стали. Утром пьет бразильский кофе. Ходит в костюме из английской шерсти. Курит гаванские сигары. На десерт употребляет марокканские апельсины. Ездит на американском автомобиле с покрышками на колесах из малайского каучука... и так далее, вплоть до бельгийской электротехники и саксонского фарфора. А в заключении глубоко вздохнет и с умиленной улыбкой выдохнет со словами: «Ах, как приятно в вечер майский на веранде чай китайский, ром ямайский распивать!». Правда, для нас – провинциальных парней не все называемые предметы были понятны. Я, например, впервые услышал такие слова, как пижама, десерт, ром, веранда, не представляя, что это за «штучки». В таких случаях преподаватели не отказывались для нас быть «переводчиками». Нельзя не вспомнить педагога – инструктора Лустало ( к сожалению забыл имя), обучавшего нас плавать, прыжкам в воду, боксу, фехтованию.
Фрол вскипел: — Уполномочил! И я, и он — мы оба убеждены, что матрос на военной службе должен быть не певцом-отличником, срывающим аплодисменты, а в первую очередь отличным специалистом, на которого мы можем положиться... Да! Нам с ними в бой идти! (Фрол горячился все больше.) Может быть, лейтенанты Коркин и Живцов и срывают несколько выступлений, о которых упомянула бы флотская газета, но они не имеют права подрывать боевую подготовку своего корабля. И Румянцев к ним присоединяется. Вполне.
. Введен в 1957 году приказом министра обороны СССР Г.К.Жукова.
— Все сказали? — спросил Ложкин злым голосом. — Все. Фрол круто повернулся и пошел к выходу. Бурлак молча выслушал доклад Ложкина. По Ложкину выходило, что Живцов — враг самодеятельности. Он разваливает самодеятельность на «Триста третьем», противодействует активности масс. (Ложкин умолчал о том, что Живцов ссылался на Коркина и Румянцева.) Бурлак удивился: Живцов, выступавший вместе с матросами на празднике флота, вдруг превратился в ярого противника самодеятельности? А Ложкин уже подложил ему под руку несколько страничек, аккуратно перепечатанных на машинке. «Статью накатал, ай да Ложкин»,— подумал Бурлак, увидев название: «Важнейшему делу — палки в колеса». Заглянул в конец — подписи не было. — Это чья же статья? — спросил он. — Ваша, — ответил Ложкин и пояснил: — Авторитетнее будет удар, товарищ капитан второго ранга. — А ну оставьте, я посмотрю, что я написал. Бурлак отпустил Ложкина.
— Ого! — сказал он, прочтя первые строчки статьи.— Дело выходит серьезное. И он углубился в чтение. На другой день Фрола вызвали к Бурлаку. «Ложкин опередил»,— догадался он. Ложкина на месте не было. Другой инструктор политотдела сказал, что начальник у себя в кабинете. К Бурлаку Фрол входил с твердым намерением повторить ему все, что сказал вчера Ложкину. — Товарищ капитан второго ранга, лейтенант Живцов по вашему приказанию прибыл,— отрапортовал он. Бурлак оглядел Фрола с головы до ног. — Мне на вас жаловались,— сказал он сухо.— Срываете важные мероприятия, вступаете в спор с инструктором... — Товарищ капитан второго ранга... — Я вас не понимаю, лейтенант Живцов,— перебил он Фрола тоном, не терпящим возражений. — Я вас не понимаю, Живцов, почему вы раньше не обратились ко мне? Моя ошибка... да, моя ошибка,— повторил он веско,— что я вовремя не унял увлекающегося и очень молодого товарища. То, что люди на «Триста третьем» становятся отличниками боевой подготовки, один за другим подтягиваются и хотят свою специальность знать так, чтобы весь корабль стал отличным,— это огромное дело. Самодеятельность — великолепная вещь, и очень хорошо, что вы, Живцов, офицер, в ней участвуете вместе с матросами. Но когда самодеятельность начинает угрожать успеху боевой подготовки... пусть мы трижды выйдем на первое место во флотском масштабе — нашей самодеятельности грош цена! Судя по докладу лейтенанта Ложкина, это великолепно понимаете и вы, лейтенант Живцов, и командир «Триста третьего». Бурлак улыбнулся, от раздражения и следа не осталось.
— Поединок с Ложкиным закончен со счетом один ноль в нашу пользу!—доложил Фрол Коркину, придя на корабль.
В дни юбилеев выпускники Тбилисского, Рижского и Ленинградского, Санкт-Петербургского нахимовских училищ торжественным маршем по проходят по Петроградской набережной. А дружат, встречаются, помогают друг другу повседневно.
Существуют ли узы теснее морского товарищества? Оно вошло в кровь и в плоть моряков. Уже в детстве Никиту и Фрола связывало «нахимовское» товарищество. Много основных жизненных правил они вынесли из нахимовского: «жить по правде», выслушивать ее, если даже она горька, как полынь; не кривить душой, жить так же честно, как жили их отцы-моряки, их воспитатели-коммунисты... Фрол идет на «Триста пятый» к Никите. Чайки плавают на спокойной воде и полощут носы. Никиту Фрол застает за столом. — О воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий! И паки ото сна восстав, читай усиленно устав! Потеешь? Ничего, попотей. Правда, другой потеет, а толку мало. — Это что же, намек? — вскинулся Никита. — Нет, просто к слову пришлось, убежден, что твой «Триста пятый» не подкачает. Второе место займет. — А первое кто? — Разумеется, мы. — Ты? — Сомневаешься?
— Ну, это мы еще поглядим. — Посмотрим, посмотрим, — раскуривает Фрол трубку.— Кит, ты расположен потолковать по душам? — По душам? — Я хочу разобраться в твоей личной жизни. — Фролушка, она вся у тебя на виду! — Так же, как и моя — у тебя. И ты много раз осуждал мои неосмотрительные поступки. — К чему предисловия? Говори прямо. — В лоб? — В лоб. — Отлично, скажу. Ты сбиваешься с правильного курса, Никита. — В чем? — Ты франтить стал, как лейтенант Ляпунов. Сшил себе опереточную фуражку. Зачем? Чтобы кому-то понравиться.
Бывали и такие фуражки:
— Фрол, я бы тебя попросил... — Погоди... Кителек и тужурку заказывал, попросил ваты под плечи набить! Для чего? Тоже чтобы кого-то привлечь своей статной фигурой... — Фрол... — Молчи! Будь она вертихвостка и дрянь, вроде Коркиной или Норы Мыльниковой, я бы ничего не сказал. Пусть бы после расхлебывала, когда ее герой побежит от нее петушком. Но Лайне — дело другое. Она серьезная девушка, она всерьез верит, что ты ее любишь и на ней женишься. А таких, как Лайне, мой друг, не обманывают! — Ты что, стал знатоком женщин, Фрол? — Нет. Но я вижу: она в тебя влюблена. Больше скажу: она тебя любит. От меня не укроетесь. Выслушай, возражать будешь после! Ты разлюбил Антонину? Молчание. — Молчишь? Нет ответа. — Значит, правильно. Ну что ж? Возьми бумагу, конверт, напиши ей честное, мотивированное письмо. Я тебя, мол, вполне разлюбил и не хочу вводить в заблуждение. Почему ей не пишешь? — Ну почему-почему... — Боишься? А давно ли ты собирался, как говорит Щегольков, прожить с ней сорок лет или больше? Но перебазировался на Лайне... Мне понятно: у вас — общие интересы, вы оба — художники. Ты, разумеется, не сказал Лайне, что существует в Крыму Антонина. Молчишь? Значит, и в этом не ошибаюсь. Лайне, думая, что ты совершенно свободен, привыкает к тебе все больше и больше, и наступит момент, когда ты ей будешь необходим на всю жизнь. Ты сознательно собираешься причинить хорошей девушке горе. Значит, ты сам, выходит, не человек. — Фрол!
Один из симптомов - провалы в памяти, которые порой очень значительны...
— Погоди. Допускаю другое. , Ты раздвоился между Антониной и Лайне и не знаешь,, кому из них отдать предпочтение, потому что обе — хорошие, больше скажу — исключительные; ты то и дело прикидываешь, кого же ты больше любишь; вначале тебе кажется, что одну, а потом начинает казаться — другую; ты запутываешься окончательно, начинаешь лгать и той и другой до тех пор, пока перед Лайне и Антониной не раскроется горькая правда. И опять выходит, что ты, Никита, дрянь человек! — Ну, знаешь, Фрол... — Погоди! Я хочу быть твердо уверенным, что мой друг, с которым я укрывался когда-то одной шинелью, дорожит своей честью и не станет прохвостом... Не думаю, что ты хочешь уподобиться Ляпунову, который представляет в субботу невесту блондинку, в воскресенье знакомит с невестой брюнеткой, а посереди недели я встречаю его с невестой неопределенной расцветки. Эх, Никита, Никита! А еще собираешься получать партийный билет! Да ты знаешь, что это значит? Это значит, ты должен сделать в душе большую приборку, переворошить ее, душу, и весь мусор вымести за борт, чтобы душа была чистой, как корабль перед смотром... — Перед смотром? Зарапортовался, Фрол! Корабль всегда должен блистать чистотой. — Да,— соглашается Фрол.— И душа твоя — тоже. Знаешь, Никита,— Фрол кладет руку на плечо друга, смотрит ему в глаза суровым дружеским взглядом, — поступи-ка ты, милый, по-флотски. «Поступить по-флотски» на языке Фрола значит поступить .
— Попомни, Никита: когда-нибудь крепко поблагодаришь меня за сегодняшний разговор... Скажи-ка ты Лайне, пока не поздно, чтобы надежд на тебя не питала. Сможешь? Никита молчит. — Или силенок не хватит? Так кого же ты, черт тебя подери, выбираешь?—начинает терять терпение Фрол. — Лайне,— опустив голову, едва слышно отвечает допрашиваемый.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Ежегодно на морях и крупных водоемах России проводятся соревнования по морскому многоборью. Морские многоборцы – это настоящие морские витязи. Отлично плавать, метко стрелять, мощно грести в шлюпке, быстро бегать по пересеченной местности и, наконец, искусно вести яхту в любую погоду – вот такими качествами должен обладать многоборец! По уже сложившейся традиции лучшие спортсмены собираются в Москве, на берегу озера Белое, в Косино, в Косинском морском клубе, который гостеприимно предоставляет свою базу для проведения всероссийских соревнований, а также судейскую команду клуба. 11 августа на базе Косинского морского клуба завершился трехдневный Чемпионат России по морскому многоборью среди ветеранов. Спортсмены из Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода, Москвы, городов Ленинградской и Московской областей и многих других городов России - многоборцы, возраст которых в диапазоне от 30 до 80 лет, оспаривали звание призеров и чемпионов страны в морском многоборье. В номинации «Абсолютный чемпион России» в очередной раз победили А.В.Иваненко и О.Б.Сапрыкина из Санкт-Петербурга. А в командном зачете первыми стали спортсмены из Нижнего Новгорода. Успешно выступили ветераны Косинского морского клуба, г. Москва: И.И.Веремеева завоевала бронзовую медаль среди женщин. Награждение ветеранов проходило в праздничной обстановке в присутствии многочисленных зрителей и болельщиков. Морской клуб (командор клуба Михаил Шадрин) проделал огромную работу по подготовке и проведению Чемпионата России, за что все спортсмены, судьи и зрители выражают большую благодарность и пожелание Морскому клубу – «Семь футов под килем!». Москвичи! В Косинском морском клубе начался набор в команду ветеранов-многоборцев для участия в Чемпионате России 2014 года. Морской клуб бесплатно предоставляет плавсредства и другое спортивное имущество для тренировок ветеранам спорта любого возраста, а также семейным командам. В этом году начнутся занятия по гребле на каноэ и байдарках.
Ю. Щеглов, трехкратный, абсолютный Чемпион СССР, заслуженный тренер России.
Нахимовцы и суворовцы!
Предлагаю создать свои ветеранские команды по морскому многоборью, начать тренировки и выступить на следующий год на Чемпионате России. Записываться можно в нашем Нахимовском клубе. В морское многоборье входят: плавание 50 м, бег 1000 м, парус - в личном зачете на швертботе типа "Кадет", в командном - на четырехвесельной шлюпке - парус и гребля (команда 3 человека, 2 гребут, один - на руле), стрельба из пневматического пистолета. Судя по тому, как гребли на День ВМФ, у нас есть все шансы стать победителями!
