Фронт, став ещё осенью стабильным, удерживался прочно, крупных событий на нём не происходило. Но следовало быть готовыми ко всему, в том числе и к уличным боям. Городская территория была разделена на секторы обороны. Свои участки на запасных внутригородских рубежах имели и моряки зимовавших в Ленинграде корабельных соединений. Основной участок сухопутной обороны, закреплённый за нашей бригадой, включал пространство между мостами Республиканским (Дворцовым) и Большеохтинским. Кроме того, подводники отвечали за два участка в районах Малой Невы, Средней и Большой Невки. На основном участке, выходившем к Неве, соседями бригады были: справа — сухопутные формирования эскадры, слева — отряда гидрографических судов. Весь личный состав подводных лодок и плавбаз расписали по ротам и батальонам.
Укрытие памятника Петру Первому. Ленинград, осень 1941 года
К тому времени, когда я перебрался в Ленинград, эта боевая организация была уже отработана, моряки успели в какой-то мере познакомиться с тактикой боя в городе. Запомнилось, как на учении, которое я увидел, подводники сноровисто, словно у себя на корабле, занимали места в дотах, оборудованных у площади Декабристов, где стоял укрытый защитной коробкой памятник Петру, как примерялись, откуда удобнее метать гранаты. Такие учения проводились регулярно. Кто думал ещё недавно, что, может быть, придётся вступить в бой здесь, в историческом центре Ленинграда? Да и тогда представлялось маловероятным, что может до этого дойти. Но если бы дошло, если бы фашисты прорвались где-то в город, уверен, — и это не принесло бы им победы, их штурм захлебнулся бы на ленинградских площадях и улицах, завоевать которые они бы не смогли! За запасной рубеж в секторе между Республиканским и Большеохтинским мостами персонально отвечал командир бригады, за позиции у Большой и Средней Невки — командиры двух дивизионов. Был создан внутрибригадный штаб сухопутной обороны, который возглавлял флагманский минёр бригады капитан 3-го ранга Стефан Иосифович Иодковский, ставший главным организатором подготовки личного состава к возможным боям в городе. Напомню, что наш флагмин пришёл на флот из армии, был в своё время начальником штаба стрелкового батальона. В планах обороны города была учтена каждая корабельная пушка. Даже подводные лодки мы старались, где это представлялось возможным, расставлять на Неве так, чтобы их орудиями простреливались определённые улицы и проезды.
Маскировка подводных лодок и плавбаз
Осенью до ледостава можно было менять стоянки кораблей, что помогало уберегать их от ударов с воздуха, да и от огневых налётов по данным авиаразведки. Теперь на Неве, скованной льдом, это стало весьма затруднительным. Поэтому ещё большее внимание уделялось маскировке кораблей. Появилась в штабе бригады даже должность флагманского маскировщика. Её исполнял по совместительству помощник флагманского механика инженер капитан 3-го ранга Б.Д.Андрюк, мой сослуживец ещё по Дальнему Востоку. Он прошёл краткосрочные курсы, организованные штабом флота на одном из кораблей, где осваивались приёмы противовоздушной маскировки. К обучению маскировщиков привлекли и специалистов из Академии художеств. Они знали, какой эффект может дать сочетание различных красок.
Флагманский маскировщик бригады Б.Д.Андрюк
Камуфляжная покраска корабельных бортов и надстроек применялась с самого начала войны. Теперь, на время длительной стоянки, к этому многое прибавилось.
Плавбаза подводных лодок «Иртыш» в замаскированном виде стоит у набережной Невы около Летнего сада. Ленинград, осень 1941 года
Пошла в ход продукция сетевязальной фабрики Рыбфлота, но сетей для всех кораблей не хватало. Из изделий гардинно-тюлевой фабрики кроили и сшивали (с помощью её же работниц) разной формы и цвета полотнища, которые закреплялись на тросах. Старые доски из разбитых домов позволяли придать иной подлодке сходство с речной баржой или вообще слить её с береговой чертой. Помощники командиров и боцманы, ведавшие маскировкой на каждом корабле, вносили в это дело много изобретательности.
Крейсерская подводная лодка К-51 замаскирована сетями
Помогал и снег, который, в нарушение всех прежних корабельных правил, не сметали ни с палуб и надстроек, ни даже с орудий. Где снег плохо держался, наносили пятна известью, смешанной с белилами. Лётчики, барражировавшие над Ленинградом, сообщали: разглядеть подводные лодки трудно даже там, где стоит их несколько рядом. Это подтверждалось и тем, что под прицельную бомбёжку наши подлодки, да и плавбазы, пока не попадали.
Подводная лодка Л-21 для маскировки покрыта белой краской. Ленинград, зима 1942 года
На лодках, стоявших в Ленинграде, в начале зимы ещё оставались заложенные в критические сентябрьские дни заряды взрывчатки. Считалось, что убирать их рано. Неприятный «балласт» чем-нибудь прикрывали, чтобы не мозолил глаза. К Новому году взрывчатки на кораблях уже не было, и это означало для всех, что положение Ленинграда стало более прочным. Рассредоточение лодок не позволяло обеспечить многие из них паром. На тех, которые не отапливались, корпус и магистрали обрастали колючей заиндевелой «шубой». В промёрзших отсеках тускло светились самые экономичные лампочки (по одной в каждом). Вахта, одетая в полушубки и валенки, чувствовала себя почти так же, как в заснеженном окопе. А в центральном посту стоял армейский полевой телефон, — прямая связь со штабом. Всё это я узнал и увидел в первые дни после возвращения в Ленинград.
На ПЛ С-13 с помощью досок и брезента изменена конфигурация ограждения рубки. Ленинград, зима 1942 года
Назначен начальником штаба бригады
Отсюда мы с Е гипко немногим больше полугода назад отправились в Либаву. Т еперь казалось, что это было бесконечно давно. А чем мне надлежит заниматься в Ленинграде, определилось сразу же после того, как я доложил командиру бригады обо всех обстоятельствах плавания К-51. Неудача с её выводом в море воспринималась уже спокойно, благо лодка цела. Дав мне указания о подготовке отчёта для Военного совета, Александр Владимирович Трипольский сказал: — А теперь, Лев Андреевич, занимай свою прежнюю каюту на «Иртыше» и считай себя с сего часа исполняющим обязанности начальника штаба. Пока исполняющим обязанности, — добавил он с нажимом на «пока». Я не успел спросить: «А Ивановский?». Комбриг продолжил: — Ивановский будет исполнять обязанности заместителя командира бригады. После объединения бригад такая должность по штату положена, вот мы её и заполним. О распределении обязанностей между вами Николай Степанович расскажет тебе сам. Вышло так, что, будучи уже четвёртый месяц заместителем капитана 1-го ранга Ивановского в штабе объединённой бригады, я за это время ни разу не виделся с начальником штаба, только разговаривал из Кронштадта по телефону. Отправившись к нему на «Полярную звезду», вообще затруднялся точно вспомнить, когда встречался в последний раз с бывшим своим командиром в дивизионе тихоокеанских «Ленинцев», где служба его внезапно прервалась в тридцать седьмом году и, к счастью, смогла возобновиться после полной реабилитации в сороковом. Зная требовательность Николая Степановича, представился ему с подчёркнутой официальностью. Разговор начался в строго служебном тоне, но сам собою перешёл на более товарищеский. Ивановский вспомнил нашу командирскую молодость, Владивосток, не те тяжкие обстоятельства, в которые там незаслуженно попал, а хорошее, которого было немало, — освоение новых кораблей, интересные походы... Но мы быстро вернулись к делам сегодняшним. Ивановский сообщил, что комбриг возложил на него ответственность за всё, связанное с участием бригады в сухопутной внутригородской обороне. Оставался он и начальником не расформированных пока команд, созданных на случай выполнения «спецзадания», — уничтожения определённых объектов в городе при прорыве врага. Из того, что непосредственно касалось лодок, замкомбрига должен был вместе с флагманским инженер-механиком ведать общими вопросами организации ремонта, решать их в штабе флота, техотделе и на заводах. Вся остальная штабная работа переходила ко мне. Неотложных дел накопилось много. Помимо всего прочего, я считал безотлагательным для себя детальное личное ознакомление с состоянием дивизионов и лодок, входивших раньше в другие бригады, обстоятельное знакомство с теми командирами, которых пока мало знал. Командование бригады размещалось тогда разбросанно: комбриг на «Смольном», Ивановский — на «Полярной звезде», я на «Иртыше». По нескольким плавбазам, стоявшим у разных набережных, были расселены и работники штаба. Это создавало определённые неудобства, однако имело тот же смысл, что и рассредоточение по Неве подлодок. Главное, не попасть всем под одну бомбу. Позже мы собрались все вместе, но уже на берегу.
Средняя подводная лодка пятой серии типа «Щука»
Глава шестая
ЧТОБЫ ЗАВТВА СНОВА В ПОХОД
Боевая задача — отремонтировать все подводные лодки
У меня в каюте, в динамике, подключённом к городской трансляционной сети, непрерывно тикал памятный всем, пережившим блокаду, ленинградский метроном. Если он умолкал, это предвещало объявление воздушной тревоги. Мерный стук метронома подтверждал ленинградцам: фронт держится, город в наших руках. А морякам на скованных льдом кораблях он напоминал, что мы неотделимы от осаждённого города, что у нас одна с ним судьба, и пока не можем плавать, должны быть готовы вступить в бой за него на суше. Но нельзя было и зимой не думать о будущей кампании на море, о новых боевых походах. Зима на Балтике — время ремонта кораблей. В том году ремонт требовался необычно большой из-за полученных кораблями боевых повреждений. Условия для него сложились самые неблагоприятные. Обычно подводные лодки ремонтировались в Ленинграде на тех заводах, которые их построили. Там имелись и необходимое оборудование, и замечательные, потомственные мастера-корабелы. Они крепко выручали нас и в первое военное лето. У заводских причалов, включая Кронштадтский морзавод, а также предприятия Таллина, перебывало более полусотни подлодок, нуждавшихся в срочном ремонте, и нередко довольно серьёзные повреждения устранялись за четыре-пять суток. В те же месяцы четыре лодки вышли из капитального ремонта, начатого ещё до войны, и четыре новые подводные лодки были достроены. Но с заводов постепенно вывозилось в тыл наиболее ценное оборудование, эвакуировались и лучшие специалисты. А сколько их ушло защищать родной город! Тогда я не знал цифр, которые могу привести сейчас. Из 16 артиллерийско- пулемётных батальонов ленинградского Народного ополчения семь были укомплектованы судостроителями, а всего с верфей ушло в ополчение, в истребительные батальоны, в партизаны, 17 тысяч добровольцев. Те же, кого оставляли на заводах, выполняли много заданий, не связанных с флотом. Судостроители изготовляли бронеколпаки для дотов, трубы для ладожского нефтепровода, мины, детали для танков, оснащали бронепоезда.
Служащие, рабочие и студенты уходят на передовую. Ленинград, осень 1941 года
В начале 1942 года заводы Ленинграда, вместе взятые, могли поставить непосредственно на ремонт боевых кораблей лишь около 500 рабочих и бригадиров. Причём большая часть их направлялась на надводные корабли. Огромные усилия прилагались для возвращения в строй крейсера «Максим Горький» и повреждённых эсминцев. Всё это означало: ремонтировать подводные лодки надо в основном собственными силами. Личный состав и раньше участвовал в зимней переборке механизмов, и это помогало осваивать технику. Но теперь нужно было не участвовать, а взять на себя главный объём работ, используя заводское оборудование и наставническую помощь специалистов-корабелов. Специальное решение, определявшее ремонт кораблей и подготовку их к летней кампании, как главную задачу Краснознамённого Балтийского флота на ближайшее время, принял в январе 1942 года Военный совет Ленинградского фронта. В решении был пункт, обязывавший командиров сухопутных соединений вернуть в бригаду подводных лодок специалистов, находившихся на фронте.
Оставшиеся в городе рабочие патрулируют улицы города. Ленинград, начало зимы 1941 года
Но вернуться смогли не все, кто ушёл с кораблей в самые грозные для Ленинграда дни, и не только потому, что многих уже не было в живых. Не отпустили наших добровольцев, сражавшихся в морской пехоте на Ораниенбаумском плацдарме. И когда мы начинали развёртывать ремонт, весь личный состав выходил ещё на учения, тренировки и в дозоры на внутригородских оборонительных рубежах.
Женщины изготавливают артиллерийские снаряды. Ленинград в блокаде, зима 1942 года
Только несколько позже, когда обстановка позволила освободить подводников от боевой вахты и учений на площадях и набережных, в ремонте смогло каждый день участвовать около 1500 краснофлотцев и старшин.
Мотористы подводной лодки Щ-309 ремонтируют дизель. Работами руководит инженер-механик В.Аверьянов. Ленинград, зима 1942 года
Заводских рабочих было занято на лодках в несколько раз меньше. Но каждым кадровым корабелом дорожили, как никогда. Помогали таким мастерам, чем могли, делились остатками того, что сэкономили в боевых походах. Некоторых рабочих устраивали жить вместе с моряками на плавбазах. Это сберегало людям силы. Тут были редкостные в блокадном Ленинграде блага: в кубриках поддерживалась сносная температура, горел свет.
Отличившихся при ремонте кораблей матросов, старшин и рабочих награждали грамотами
Чтобы дать представление о связанных с ремонтом трудностях, надо ещё сказать, что территории главных судостроительных предприятий относились к тем местам города, которые чаще других подвергались артобстрелу и бомбёжкам (от них и спасали, вывозя оборудование). Многие цеха знаменитых заводов были разрушены или опустели. И всё-таки эти заводы служили опорной базой ремонта. Больше того, под огнём, при острой нехватке материалов, действующих станков и рабочих рук, продолжалась достройка нескольких подводных лодок, заложенных до войны. 3 января в Ленинграде начали увеличивать продовольственные нормы. Это сделала возможным ладожская Дорога Жизни. Но хлебная прибавка в полтораста-двести граммов не могла спасти тех, у кого дистрофия зашла далеко, и люди продолжали умирать от голода. С палубы «Иртыша» было видно, как по набережной везут и везут умерших на маленьких саночках. Некоторые рабочие были настолько слабы, что не удержались бы на вертикальном трапе, и их проносили через люки подводных лодок на руках. Работать они могли только сидя, но при отличном знании техники много значили даже их советы.
Корабли Балтийского флота ведут артиллерийский огонь с Невы по вражеским позициям. Ленинград, январь 1942 года. Картина художника Я.Д.Ромаса
Чтобы не так обжигал руки стылый металл, в центральных постах и концевых отсеках, где есть люки, сооружали печурки из обложенных кирпичом бочек с выведенной наружу трубой. Топили их углём, когда он был, а чаще досками, и в отсеках становилось веселее. Труднее было обогреть цеха заводов, где краснофлотцы, имевшие необходимые навыки, становились к уцелевшим станкам и вытачивали необходимые детали. Много такого, что никогда не делалось раньше, изготовляли моряки-умельцы в небольших механических мастерских на плавбазах. Непосредственными организаторами ремонта, как всегда, были штабные и корабельные инженеры-механики. Флагманского механика бригады Н.Ф.Буйволова подводило здоровье, и его вскоре сменил инженер капитан 2-го ранга Е.А.Веселовский. Тот самый, который так много сделал для освоения первых подлодок Тихоокеанского флота. Случайно выяснилось, что он, добившись перевода на действующий флот, служит, не помню уж в какой должности, на Ладоге. Знавшие Евгения Александровича убедили комбрига попросить начальство, чтобы его переназначили к нам, и это явилось настоящей находкой для бригады. Именно такой флагмех, как Веселовский, с его энергией и глубоким знанием техники, с его умением преодолевать все препятствия, нужен был в сложившейся обстановке. Он напористо вошёл в ремонтную страду, быстро завоевал авторитет на кораблях и на заводах.
Флагманский механик бригады Евгений Александрович Веселовский
Но и помощники у флагмеха были прекрасные: два штатных в штабе бригады инженеры капитаны 3-го ранга Б.Д.Андрюк и Н.Н.Голенбаков и опытные дивизионные инженер-механики капитаны 3-го ранга И.Р.Рамазанов, И.П.Шеленин, Н.И.Мамонтов, А.К.Козловский, инженер капитан-лейтенант М.Ф.Вайнштейн.
Ремонт, сопряжённый подчас с просто невероятными трудностями, сурово испытывал каждого командира электромеханической боевой части на лодках. Отлично показали себя в этих условиях инженер капитан 3-го ранга Г.А.Сафонов на С-9, инженер капитан-лейтенант В.Е.Корж на С-13, инженер капитан-лейтенант М.А.Крастелёв на Л-3 и многие другие. Усилиями инженер-механиков, их изобретательностью в огромной мере обеспечивалась в ту тяжкую зиму возможность вывести наши подводные корабли весной в море. Флагмех был единственным из флагманских специалистов, имевшим в своём распоряжении автомашину. Этот пикап использовался главным образом для перевозки ремонтируемых механизмов с лодок на заводы и обратно. А то, что в машину не помещалось, везли, иногда через полгорода, на санях, в которые впрягались краснофлотцы. Бывали и экстренные выезды, когда корпус какой-нибудь подлодки пробивали осколки бомбы или снаряда. К месту происшествия мчались сам Веселовский и его помощник по обеспечению живучести кораблей Борис Дмитриевич Андрюк с бригадной аварийной группой. В её состав входили водолазы, как «тяжёлые», работавшие в скафандрах, так и «лёгкие», обученные всем возможным способам заделки пробоин.
Спуск водолаза для осмотра винтов подводной лодки. Ленинград, зима 1942 года
Лучшим водолазом считался у нас мичман Юркевич. Славились своим мастерством также водолазные старшины Иван Бойченко, Афанасий Райский. Тот факт, что корабль мог получить боевые повреждения не в море, а в любой день и час стоянки в базе в пору ремонта, был одной из грозных примет блокадной зимы. И каждый раз после таких случаев заново вставал вопрос: сможет ли такая-то подлодка воевать в нынешнем году?
Командир электромеханической боевой части подводной лодки С-13 Виктор Емельянович Корж
Очередной, пятый по счету, выпуск 2-го Высшего Военно-Морского училища подводного плавания состоялся 5 декабря 1958 г. Выпускников в курсантской форме (с погонами мичманов и в офицерских фуражках) построили во дворе учебного корпуса. Зачитали Приказ Министра Обороны СССР № 03024, подписанный 2 декабря 1958 г. в Москве. Всю процедуру вручения лейтенантских погон, дипломов и кортиков помню очень плохо. Судя по сохранившемуся снимку, на котором кто-то запечатлел момент моего переодевания в офицерскую шинель, нам было предоставлено время для этого. В руках у меня курсантская шинель с мичманскими погонами, честно отслужившая положенный срок.
Надпись на обороте: «5 декабря 1958 г.»
Снова построенные во дворе, уже в лейтенантской форме, мы выслушали Приказ о назначении выпускников по флотам, а некоторых – в конкретные воинские части. Своей фамилии я в этом приказе не услышал. Как выяснилось чуть позже, не только я один. Через некоторое время группу лейтенантов пригласили в какой-то кабинет и объяснили, что мы будем служить на «новой технике» и место службы будет указано в Командировочном предписании. Тогда я не обратил внимания на то, что в этой группе оказались все окончившие училище с медалью, кроме меня и Саши Четырбока. Это были Э.Ковтун, Л.Слотинцев, Г.Хорошилов, В.Соколов, А.Лаурайтис и др. Сразу после этой беседы я вышел из училища и отправился домой, чтобы предупредить Лару о торжественном обеде в нашей курсантской столовой, на который мы приглашены. Именно по этой причине меня нет на групповой фотографии выпускников, где в центре К.А.Безпальчев. Константин Александрович пришел поздравить своих питомцев, хотя к этому времени был на пенсии уже полтора-два года (с 1956 г.)
Пятый выпуск 2-го ВВМУПП. В центре – контр-адмирал К.А.Безпальчев, начальник училища в 1954-1956 гг. Фото 05.12.1958 г. Рига.
Состоявшийся в назначенное время торжественный обед по случаю очередного выпуска офицеров произвел довольно унылое впечатление. В связи с очередной антиалкогольной компанией мы были предупреждены, что запрещается приносить даже шампанское. По разным причинам, и по этой в том числе, многие просто не пришли на это мероприятие. Из командования и преподавательского состава никого не помню, кроме заместителя начальника 1-го факультета по политчасти капитана 2 ранга Зелина.
Последний курсантский обед. За столом справа налево: лейтенант Валерий Лавров, Лариса Лаврова, капитан 2 ранга Зелин, лейтенант Александр Четырбок.
После обеда сфотографировались в фойе нашей столовой у великолепной модели крейсера «Киров», который запомнился нам с первой практики.
На следующий день у нас была запланирована встреча в узком кругу в ресторане «Астория», который располагался на 3 этаже одного из самых больших универмагов в Риге. Об этом вечере на всю жизнь остались светлые и теплые воспоминания. Соседями по столику была очаровательная пара – Инна и Геннадий Голубец.
Подпись на обороте: «Ларочке и Валерику от Инны и Геннадия Голубец. Г.Рига. 04.03.1959 г.»
За столиком рядом располагались Таня и Эдик Парамоновы. К сожалению, фотографии этой пары у меня нет. Но есть фотография Эдика с надписью на обороте, которая греет меня до сих пор.
«Грозе морей» от будущего штурмана. Пусть крепнет дружба на страх «вероятному противнику». Или проще – Валерке от Эдда Парамонова в память об училищных годах. 28.07.1958 г. Riga.
У каждого из нас хранится выпускная фотография. Так как лейтенантские тужурки для каждого еще не были готовы, а фотографии должны были быть сделаны заранее, то всех снимали в одной и той же тужурке. Но у каждого свое лицо, свой характер и своя судьба.
Выпуск 2-го ВВМУПП 1958 г. (штурманский факультет)
Выпуск 2-го ВВМУПП 1958 г. (минно-торпедный факультет)
Из Ленинграда прибыли ещё две лодки, — последние, как тогда представлялось, которые сможем послать в море в эту кампанию. В Кронштадте им оставалось принять боезапас и окончательно изготовиться к походу. Одна из лодок М-98, командир — капитан-лейтенант И.И.Беззубиков, имела задачей препятствовать перевозкам противника между Таллином и Хельсинки. «Малютка» шла уже в третий боевой поход, командир и экипаж по праву считались опытными. Другой лодкой была Л-2, вышедшая из капитального ремонта и ещё не участвовавшая в боевых действиях. С её командиром капитан-лейтенантом А.П.Чебановым я встретился впервые. Как недоставало нам подводных минзагов, которых после гибели «Калева» стало ещё меньше, уже говорилось. Поэтому вступление в строй минного заградителя дальнего действия, имевшего также и шесть торпедных аппаратов с солидным запасом торпед, было событием радостным. После ремонта экипаж Л-2 в ускоренном порядке отработал необходимые учебные задачи. На мощную подлодку, способную достигать любой части Балтики, возлагались большие надежды. В своём первом боевом походе она должна была выставить мины в Данцигской бухте, а затем искать цели для торпедных атак на тыловых коммуникациях противника.
Командир подводной лодки М-98 Иван Иванович Беззубиков
За долгую службу на подлодках типа «Л» на Тихом океане я оценил их надёжность и возможности. Приятно было удостовериться, что капитан-лейтенант Чебанов отлично знает свой корабль и подготовлен в тактическом отношении, что экипаж у него, судя по всему, сплочённый, службу несёт чётко. Мы с Александром Петровичем Чебановым оказались земляками, он тоже был из питерской рабочей семьи. И на флот пришёл тоже по комсомольской путёвке, только на семь лет позже. Хорошее впечатление производил и молодой комиссар лодки политрук И.А.Гребенёв. Но никто на лодке, в том числе и командир, ещё не воевал. За двое суток стоянки Л-2 в Кронштадте я постарался подетальнее познакомить командира и военкома с обстановкой в море, и особенно в Финском заливе, как она представлялась по имевшимся данным. Когда знакомился с командным составом лодки, выяснилось, что представившийся мне лейтенант А.А.Лебедев из штурманской боевой части — это поэт Алексей Лебедев, стихи которого, проникнутые романтикой морской службы, знали и любили многие на флоте. В том году он окончил военно-морское училище, был назначен на Л-2 командиром рулевой группы, иначе говоря, младшим штурманом, и вот шёл, как и его товарищи, в свой первый боевой поход.
Командир подводной лодки Л-2 Александр Петрович Чебанов
Отряд кораблей, следовавший на Ханко, к которому присоединялись «Ленинец» и «Малютка», уходил с Большого Кронштадтского рейда поздно вечером 13 ноября. Проводив лодки в гавани, я пошёл на рейд на катере, чтобы окончательно договориться с командованием отряда о порядке движения. Корабли уже готовились сниматься с якорей, от тёмных силуэтов эсминцев доносился шум машинных вентиляторов. Мы подошли к трапу флагмана отряда — эсминца «Суровый», и минуту спустя я был в каюте командира корабля капитана 3-го ранга М.Х.Устинова, а для меня просто Максима Устинова, однокурсника по военно-морскому училищу. Там же находился командир дивизиона капитан 2-го ранга А.И.Заяц, тоже давнишний знакомый: он учился на старшем курсе, но мы постоянно встречались в училищном бассейне, будучи оба инструкторами по плаванию. Устинов и Заяц были в ватниках, тёплых брюках и кирзовых сапогах, — приготовились надолго, скорее всего, на весь поход, подняться на мостик. Уточнив всё, что следовало, я побывал на обеих подлодках, дал последние указания командирам. Отряд начал движение. Ночь выдалась непроглядно тёмная и ветреная, пошёл холодный дождь пополам со снегом. Нельзя было не думать о том, как осложняет такая погода и без того трудное форсирование Финского залива. Но, возвращаясь с рейда, я не мог представить, какая трагедия разыграется в заливе через сутки с небольшим. Благополучно дойдя до Гогланда, корабли соединились с другими, вышедшими из Кронштадта раньше. Следующей ночью объединенный отряд двинулся дальше под командованием начальника штаба балтийской эскадры капитана 2-го ранга В.М.Нарыкова.
Флотский поэт Алексей Лебедев — выпускник Высшего военно-морского училища имени М.В.Фрунзе
Погода всё ухудшалась, на море штормило, налетавшие снежные заряды сводили видимость на нет. В таких условиях корабли, не дойдя ещё до меридиана Таллина, наткнулись близ острова Кэри на неизвестное нам минное заграждение, поставленное немцами, как потом выяснилось, десять дней назад. Оно состояло из новейших гальваноударных мин с 300-килограммовыми зарядами, снабжённых особым противотральным устройством, которое взрывало мину при соприкосновении корабля или трала не только с ней самой, но и с её минрепом, — тросом, удерживающим мину на якоре. Первым подорвался и затонул катер-охотник из охранения. Затем — тральщик. Отряд пытался сойти с минного поля, и некоторым кораблям это удалось. Но при повороте на новый курс задел мину и подорвался «Суровый», а ещё через две минуты то же самое произошло с Л-2. Эсминец и подлодка лишились хода, однако остались на плаву. На кораблях взялись устранять повреждения, боролись с поступавшей в отсеки водой. Подводная лодка находилась почти рядом с эсминцем, а под воздействием ветра и волны их корпуса сблизились настолько, что стало возможным подать на эсминец сходни. Командир Л-2 хотел переправить на эсминец имевшихся на лодке раненых. Но сходни не удержались, и на корму «Сурового» успели перебраться лишь три закреплявших их подводника. А затем последовал новый взрыв. Вероятно, волной нанесло плавающую мину. Оба корабля затонули. С эсминца успели снять часть команды, включая и трёх оказавшихся на нём подводников. А с подлодки, затонувшей очень быстро, — никого. Ещё раньше погибла М-98. С других кораблей видели, как «Малютка» совершила маневр погружения. Можно предположить, что капитан-лейтенант Беззубиков решил выходить из заграждения на глубине, оставляя мины у себя над головой. Такой приём обсуждался в то время среди командиров-подводников и представлялся вполне осуществимым. Те контактные мины, которые были нам известны, не взрывались от того, что лодка касалась минрепа. Но здесь стояли мины, взрывавшиеся и от этого. Почти сразу после погружения «Малютки» произошёл сильный подводный взрыв, и на этом месте взметнулся столб воды. Никаких всплывших предметов в темноте не заметили, однако сомнений в гибели «Малютки» быть не могло. Первые известия обо всём этом дошли до меня через Ленинград. Оттуда позвонил Трипольский, потрясённый радиограммой капитана 2-го ранга Нарыкова, с которой познакомили его в штабе флота. Корабли, выбравшиеся с минного поля, продолжали выполнять своё задание. Отряд Нарыкова прорвался к Ханко, принял на борт большую группу эвакуируемых бойцов и без дальнейших потерь возвратился в Кронштадт. К нам на бригаду вернулись три спасённые краснофлотца с Л-2: моторист Щербина, электрик Банков и радист Квасов, от которых стало известно, что происходило на лодке после первого взрыва. Повреждения, пришедшиеся на кормовые отсеки, были серьёзными, но подводники надеялись с ними справиться, боролись за свой корабль геройски. Аварийными работами руководили командир электромеханической боевой части инженер капитан-лейтенант Ю.В.Дудник и командир группы движения инженер-лейтенант Михаил Кожевников. Комиссар Гребенёв был там, где заделывались самые опасные пробоины. Капитан-лейтенант Чебанов оставался на мостике, следя за внешней обстановкой. На «Суровом» погиб при взрыве мины командир дивизиона А.И.Заяц. Матросы спасли тяжелораненого командира эсминца Максима Устинова. Он был эвакуирован в тыл, выжил, но продолжать корабельную службу не смог, а впоследствии стал преподавателем Академии Генерального штаба. В общих масштабах войны наши потери могли показаться кому-нибудь незначительными. Экипаж даже большой подводной лодки меньше роты, а «Малютки» — меньше взвода. Но это были наши люди, моряки-подводники, а вместе с людьми гибли и корабли, терять которые для моряков так же тяжело, как самых близких товарищей. И всё труднее было рассчитывать на восполнение этих потерь в ходе войны, даже имея за спиной Ленинград с его судостроительными заводами. Блокада резко ограничивала их возможности.
Бригада перебазировалась в Ленинград
Однако потеря Л-2 и М-98 не была причиной того, что вскоре после этого командир бригады с согласия командования флота решил отозвать в базу Щ-309 и Щ-311, находившиеся на дальних позициях. Вернуть эти подлодки в базу заставили ударившие во второй половине ноября сильные морозы, которые сковывали восточную часть Финского залива всё более крепким льдом. Ледовая обстановка осложнилась настолько, что тральщики и сторожевые катера не смогли, как обычно, выйти навстречу возвращавшимся подлодкам, и они шли без охранения. Чтобы льдом не повредило корпус и гребные винты, местами пришлось идти в позиционном положении, то есть полупогруженными, имея над водой только рубки. Поход Щ-309 оказался в боевом отношении безрезультатным. За проведённые на позиции дни подводники не встретили противника. А поход Щ-311 примечателен тем, что её командир Пётр Антонович Сидоренко первым на Балтике применил для поражения морской цели лодочную артиллерию. Он ввёл её в действие после того, как не попал в атакованный ночью транспорт торпедой. Артиллерия на «Щуках» скромная — две «сорокапятки». Потопить их огнём более или менее крупное судно трудно. Однако несколькими попаданиями снарядов транспорт «Эстиранд» был повреждён и выбросился на мель. Через несколько дней обе «Щуки» ушли из Кронштадта на зимовку в Ленинград. Путь им прокладывал ледокол. Такие переходы совершались теперь ночью, но всё равно редко удавалось провести их скрытно. Враг сидел рядом, в Петергофе и Стрельне. Заметив движение на рейдах, он, освещая фарватеры и трассу Морского канала ракетами и прожекторами, начинал артобстрел. Наша артиллерия открывала огонь на подавление неприятельской. В такой обстановке и шли корабли, преодолевая скопления битого льда. Напряжённые минуты пережил на переходе экипаж «Лембита», попав в артиллерийскую «вилку». Потом Матиясевич шутил, что немцы ему помогли: снаряд, упавший впереди лодки, разбил мешавшую ей льдину.
Подводная лодка ведёт артиллерийскую стрельбу по транспорту
Проводка в Ленинград подлодок и плавбаз, доставившая много тревог, обошлась всё же без потерь.
Оценка кампании 1941 года
Так, в блокированных врагом базах, при затруднённости передвижения кораблей даже между Кронштадтом и Ленинградом, заканчивали мы на исходе ноября летне-осеннюю кампанию сорок первого года, начатую июньскими походами из Либавы и Усть-Двинска. Осенние походы, трудные уже по погодным условиям (людей изнуряли затяжные штормы, холод и сырость в отсеках), и подчас дорого нам обходившиеся, не сняли общей неудовлетворённости результатами боевых действий лодок. Правда, тогдашние наши сведения о том, сколько неприятельских кораблей и судов подорвалось на выставленных подводниками минах, были ещё неполными. Но торпедные атаки этого периода прибавили к итоговому боевому счёту бригады немного. Можно было, конечно, сказать себе, что само присутствие советских подводных лодок на коммуникациях противника осложняло для него снабжение морем группы армий «Север» и войск в Финляндии, а также доставку стратегического сырья из Швеции. Действия подводников, надо полагать, сыграли свою роль и в том, что гитлеровское командование ни разу не использовало надводные корабли (даже эсминцы) для обстрела наших баз или для поддержки сухопутных войск на побережье. Но это было плохим утешением. Оставалось фактом, что урон, который удалось нанести врагу в кампанию первого года войны, не соответствовал боевым возможностям, заложенным в наших подводных кораблях. Давала себя знать недостаточная наша подготовленность действовать в тех, конечно же, очень сложных условиях, какие складывались в море. Принцип «учиться тому, что нужно на войне» был провозглашён, однако в должной мере не был реализован в довоенной боевой подготовке. Не всё было продуманным в самой организации боевого использования и обеспечения подводных лодок. Слабым местом оказалось их взаимодействие с другими силами флота. Словом, из первой военной кампании балтийским подводникам предстояло извлечь серьёзные уроки. Это, мне кажется, сознавали все. Были среди командиров и «горячие головы», которым хотелось верить, что можно кое-что поправить не в следующую кампанию, до которой было далеко, а ещё теперь, немедленно. Они искали возможностей продолжать активные боевые действия в море наперекор природе и календарю. Об одной такой попытке, в своём роде поучительной, вероятно, есть смысл рассказать.
Дерзновенная идея В.А.Егорова
Той осенью в Ленинграде была закончена постройка ещё двух крейсерских подводных лодок типа «К». Несколько таких лодок ушли раньше на Север и уже действовали в заполярных океанских просторах, для которых они и предназначались. Перевести на Северный флот две новые «Катюши» (так стали называть их моряки) было теперь невозможно, и их включили в состав балтийской бригады.
Крейсерская подводная лодка К-52
Лодки типа «К» были крупнее и быстроходнее всех других, какими располагал наш флот в то время, имели наибольшую дальность плавания, мощное торпедное, артиллерийское и минное вооружение. По своим тактико-техническим данным они относились к сильнейшим подводным кораблям в мире. Германия подобных лодок тогда не имела. И вот возникла заманчивая идея — вывести такой подводный крейсер в незамерзающую часть Балтики, где у немцев и зимой должны были продолжаться интенсивные морские перевозки. Лодка принимала на борт 24 торпеды, а штатный запас снарядов (400 штук для двух 100-миллиметровых орудий и 1100 снарядов для двух сорокапяток) мог быть увеличен. Как показывали расчёты, топлива и прочих запасов можно было разместить столько, что их хватило бы не меньше, чем на 130 суток. Иначе говоря, наш рейдер, способный при надводной скорости свыше 22 узлов (около 40 километров в час) быстро переходить из одного района моря в другой, угрожал бы коммуникациям противника до самой весны. Выдвинул эту идею капитан 2-го ранга В.А.Егоров, опытный подводник, смелый и очень инициативный человек, повоевавший, как уже говорилось, в Испании. Командуя дивизионом «Щук», Егоров не имел прямого отношения к вступавшим в строй подводным крейсерам. Но он выразил готовность вступить, если ему это доверят, в командование одной из подлодок типа «К» и вести её в длительное зимнее плавание.
Автор проекта крейсерской подводной лодки, её главный конструктор и строитель Михаил Алексеевич Рудницкий
Воспользовавшись представившимся случаем, Егоров доложил своё предложение лично командующему флотом. Предложение понравилось и было одобрено. В бригаду оно вернулось в виде приказания готовить к боевому походу подводную лодку К-52. Капитан 2-го ранга Егоров был назначен на этот поход её командиром, а прежний командир временно переводился на должность помощника. Адмиралтейский завод, где строилась лодка, произвёл на ней под руководством конструктора подводных крейсеров М.А.Рудницкого некоторые дополнительные работы. Были расширены артпогреба, увеличены ёмкости для запаса пресной воды, одна из балластных цистерн приспособлена для заполнения дизельным топливом. Ещё раз проверили надёжность всего оборудования. Экипаж прошёл тщательное медицинское обследование. Находясь тогда в Кронштадте, я был мало осведомлён о подготовке этого похода. Но вот дошло неприятное известие: при испытаниях дооборудованной лодки на Неве (больше проводить их было негде) подводный крейсер нанесло течением на мостовые быки, и он получил повреждения. Устранение их требовало времени. Казалось, идея Егорова отпадает сама собою: посылать в зимнее крейсерство нечего. Что от этой идеи всё-таки не отказались, узнал лишь тогда, когда к её осуществлению привлекли меня. Шёл уже декабрь, очень суровый в том году. Льдом была скована значительная часть Финского залива, включая район остававшихся в наших руках островов. Причём из системы островных аванпостов и опорных пунктов на пути к открытому морю выпали Гогланд и Большой Тютерс. Признав невозможным оборонять их при замёрзшем заливе, Военный совет флота решил снять оттуда наши гарнизоны. 18 декабря комбриг по телефону приказал мне немедленно прибыть в Ленинград, сообщив при этом, что Ивановский заболел. Я понял, что вызывают, чтобы заменить начальника штаба. До Горской на северном берегу Невской губы доехал на санях с матросом за кучера. Автотранспорт на лёд ещё не выпускали, а на берегу ждала ленинградская штабная машина. Трипольский предупредил, что будет на плавбазе «Полярная звезда», стоявшей у Дворцовой набережной. Вообще-то он, став командиром бригады, продолжал жить в своей прежней комдивской каюте на «Смольном», а на «Полярку», где размещалась бригадная медсанслужба, временно переселился, как выяснилось, потому что тоже был болен. Совестливый Александр Владимирович, кажется, чувствовал себя неловко оттого, что я застал его в постели. А может быть, не только поэтому. Он вызвал меня из Кронштадта, чтобы дать совершенно для меня неожиданное поручение. Тут только я узнал, что вместо повреждённой К-52 подготовлен к походу другой подводный крейсер К-51. Строительство этой подводной лодки закончилось немного позже, она прошла лишь заводские швартовные испытания, а ходовых не проходила, и передавалась флоту с необычной оговоркой — «для временного использования», то есть с последующим возвращением на завод для «возможной доводки». Но дооборудовать лодку для приёма добавочных запасов успели. На неё перевели с К-52 инженера-механика А.П.Барсукова с группой лучших старшин. Как и при первом варианте, командиром корабля шёл капитан 2-го ранга Егоров, а его помощником — прежний командир подлодки капитан-лейтенант А. В. Лепёшкин. Штурману помогал флагманский штурман капитан-лейтенант М.С.Солдатов.
Флагманский штурман дивизиона М.С.Солдатов
Кратко сообщив обо всём этом, Трипольский объявил: — Выход назначен на двадцать три ноль-ноль сегодня. Твоя, Лев Андреевич, задача, — довести лодку до Лавенсари, произвести там вывеску, удостовериться, что лодка может идти дальше, и проводить её за кромку льда, за Гогланд. В общем, отправляйся на завод и возглавь всю эту операцию. С Лавенсари возвращайся не в Кронштадт, а сюда. Было уже восемь вечера. До выхода — три часа, и не время, даже при наших добрых товарищеских отношениях с Трипольским, высказывать возникавшие у меня опасения. Чувствовалось, он и так настроен тревожно, и, может быть, сожалел, что вовремя не возразил старшим начальникам. Если бы К-52 ушла в море, не пройдя всех положенных испытаний и не сдав начальных учебных задач, сомнений в успехе похода было бы много. С К-51 дело обстояло ещё хуже. Шутка сказать: от заводского причала прямо в боевой поход, да ещё какой! Ходовые испытания предстояло как-то совместить с переходом до Лавенсари. Но переход-то сквозь льды. Только там, у Лавенсари, представлялось возможным произвести вывеску лодки, то есть проверить соответствие её объёмного водоизмещения в подводном положении спецификационной нагрузке.
Экспедиция на Лавенсари
Не задавая лишних вопросов, я заверил комбрига: всё, что будет от меня зависеть, сделаю. Заехал на «Иртыш», стоявший напротив Летнего сада, переоделся в приготовленные хозяйственниками полушубок и бурки, наскоро перекусил и поспешил на Адмиралтейский завод. В пути старался осмыслить полученное задание. О походе, к которому я только что оказался причастным, следовало полагать, знали и в Наркомате ВМФ, и выше. Потому и непросто было отменить одобренное «наверху» решение. Не смог пойти один корабль, должен быть подготовлен другой, это логично. Е сли очень повезёт, говорил я себе, пожалуй, может, что-то и получится. Но отделаться от сомнений было трудно. Лодка стояла у причала в замёрзшем заводском «ковше». Команда заканчивала погрузку походного запаса продовольствия. Отсеки загромождались ящиками, мешками, бочками. Люди спешили, и не сразу каждая вещь находила своё место. Да и вообще нелегко было разместить сверхнормативный груз, — провиант для 65 человек на три с половиной месяца. Экипаж уже много дней не вылезал из авральных работ, но люди выглядели бодрыми. Нельзя было не заметить их воодушевлённости. Ведь собрались крейсировать на Балтике всю зиму! И уже представляли, конечно, как появятся там, где немцы считали невозможным присутствие в эту пору каких-либо наших кораблей, как ошеломят врага внезапностью своих первых атак. Владимир Алексеевич Егоров, затеявший этот дерзкий поход, держался уверенно, и это передавалось его подчинённым. На борту находился главный конструктор инженер-капитан 1-го ранга М.А.Рудницкий. В тех обстоятельствах было просто необходимо, чтобы он проводил лодку до Лавенсари, посмотрел её на ходу, обеспечил и проконтролировал вывеску. Шла до Лавенсари и группа заводских специалистов, — мало ли какие неполадки могли возникнуть на корабле, впервые выходящем в плавание. Здесь же был К.Ф.Терлецкий, теперь главный строитель подлодок типа «К» на этом заводе. Он строил ещё первые «Декабристы», во Владивостоке сдавал флоту «Ленинец», которым довелось командовать мне... В море Терлецкого сейчас не брали, и ему, всегда беспокойному, разумеется, тревожно было отпускать своё детище не в испытательный, как полагалось, а сразу в боевой поход. Проводить К-51 прибыл вице-адмирал Трибуц и дивизионный комиссар Н.К.Смирнов. Не спеша обошли отсеки. Разговаривая с подводниками, они не могли не почувствовать их боевую настроенность. Но командующий всё же спрашивал и просил ответить откровенно, не хочет ли кто-нибудь остаться в базе, заменить, мол, ещё не поздно, добровольцы на других лодках найдутся. И нашлись бы немедленно. Но заменять никого не требовалось. Я вообще не припомню такого случая, когда кто-либо в нашей бригаде искал возможность уклониться от участия в боевом походе по состоянию здоровья или иным причинам. Нередко краснофлотцы, старшины и командиры старались скрыть недомогания, из-за которых их могли оставить в базе. После гибели какой-нибудь лодки, тяжело всеми переживаемой, экипажи тех, чей выход был на очереди, готовились выполнить свой воинский долг с неколебимой твёрдостью духа. И вряд ли кого-то на К-51 смущало, что их подлодка, прорвавшись в открытое море, долгие месяцы будет там единственным советским кораблём, отрезанным от своих баз льдами, и может оказаться в крайне тяжёлом положении, если получит серьёзные повреждения. Для проводки лодки до Кронштадта был выделен в качестве ледокола турбоэлектроход «Вячеслав Молотов», очень крепкое, голландской постройки судно, не раз совершавшее транспортные рейсы на Ханко. Турбоэлектроход раскрошил лёд в заводском «ковше», и громадная подлодка (от носа до кормы — почти сто метров) двинулась за ним по Неве, а затем — по Морскому каналу.
Турбоэлектроход «Вячеслав Молотов»
Было близко к полуночи — самое тёмное время. А трассу канала прикрывала ещё и дымовая завеса. Но немцы всё-таки заметили силуэт турбоэлектрохода, или, может быть, засекли его по шуму машин. В крупное судно упёрлись лучи сразу нескольких прожекторов, вокруг начали ложиться снаряды. Наша артиллерия мгновенно открыла ответный огонь. Проводку лодки специально обеспечивала группа батарей. — У вас есть убитые или раненые? — запросил кто-то через мегафон с кормы турбоэлектрохода. — У нас есть... На лодке потерь и повреждений не было. Возможно, немцы её и не видели, — целились в «Молотов». Резко увеличив ход, турбоэлектроход начал отрываться от лодки, но лёд был взломан хорошо и не задерживал её движения. Только раз пришлось остановить дизеля, когда наползшие на корпус льдины сорвали со стопора якорь. Егоров удалил с мостика ходовую вахту, а мы с ним встали за стальную тумбу перископа. Боцман сумел выбрать якорь за считанные минуты. K-51 дошла до Кронштадта невредимой. Следующим вечером, погрузив торпеды и снаряды, пошли дальше. Т еперь путь лодке прокладывал знаменитый «Ермак», старейший из действовавших тогда ледоколов. Е го вёл столь же знаменитый капитан М.Я.Сорокин, моряк с богатейшей биографией, штурман «Авроры» в Цусимском сражении. Ныне имя капитана Сорокина носит один из новых мощных ледоколов. На «Ермак», от которого зависело главное, перешёл и я. Мы с Сорокиным и взятыми на ледокол флагманскими штурманами нашей бригады и ОВРа капитанами 3-го ранга Чаловым и Экманом составили штаб проводки и сообща решали возникавшие вопросы.
Командир ледокола «Ермак» капитан дальнего плавания М.Я.Сорокин
Погода выдалась — хуже некуда. Слепили снежные заряды. А ветер, пока дошли до Большого Кронштадтского рейда, усилился до шести баллов. Михаил Я ковлевич Сорокин предвидел торошение и подвижки льда, опасные для корпуса подлодки. Опасно было и уклониться от фарватера: рядом наши оборонительные минные заграждения. Это при полном отсутствии ориентиров. По настоянию Сорокина отправили командующему флотом радиограмму за двумя нашими подписями. Просили разрешить задержаться на рейде до улучшения погоды. В ответ получили светограмму от командира ОВРа: «Вам приказано следовать по назначению». Не буду слишком подробно рассказывать, как шли дальше. Егоров старался держать лодку поближе к корме ледокола, но её всё чаще зажимало льдом. Лёд громоздился на надстройку, охватывал ограждение рубки. Время от времени лодка останавливалась, и «Ермаку» приходилось возвращаться, чтобы освободить её от наседающего льда. Это маневрирование производилось на довольно узком фарватере между минными заграждениями. А осадка у «Ермака» десять метров. Чуть ошибёшься, и все мины, как говорится, «были бы наши»...
Ночью 19–20 декабря «Ермак» прокладывал путь во льдах подводной лодке К-51
От этого уберегли искусство штурманов и точность путевых карт. Но на Лавенсари К-51 пришла со сломанными стойками антенн, с повреждённым поворотным устройством носового орудия. Эти и другие повреждения были с грехом пополам устранены заводскими специалистами и самими подводниками, когда добрались до бухты Норе-Капелахт, — обычного места стоянки подводных лодок у этого острова.
В науке «на ура» не возьмёшь
Приступили к пробным погружениям и вывеске подлодки. Делать это приходилось ночью. В самой бухте не хватало глубины, а пригодное для погружений место за её пределами просматривалось с островов, занятых противником. С наступлением темноты «Ермак» выводил туда лодку, разбивал во льду достаточных размеров майну, разгонял работой винтов мелкие льдины, и К-5I шла на погружение. Это повторялось из ночи в ночь, — лодку никак не удавалось удифферентовать. При 25-метровой глубине этого района корма утыкалась в грунт, когда форштевень был ещё над водой. Конструктор корабля М.А.Рудницкий, многоопытный командир электромеханической боевой части А.П.Барсуков (впоследствии — начальник кафедры Военно-морского инженерного училища, профессор) и инициатор похода В.А.Егоров, предпринимали всё мыслимое, чтобы выровнять лодку, обеспечить ей возможность нормально погружаться. С лодки выгрузили половину артбоезапаса и другие грузы, но и после этого нормальная нагрузка была превышена на 20 тонн. Ни манипулирование водяным балластом, ни перераспределение грузов внутри корабля, не помогали. Постепенно все пришли к выводу, что для устранения неполадок нужно выгружать твёрдый балласт из килевой коробки. А такая работа выполнима лишь на заводе. После того, как лодка, проведённая через тяжёлые льды, уже почти дошла до чистой воды, её экипажу, настроившемуся на дерзкое, небывалое зимнее крейсерство, нелегко было примириться с тем, что оно не состоится. Но всё-таки пришлось радировать командованию флота: «Удифферентовать лодку в море оказалось невозможным». На это немедленно последовал приказ возвращаться в Ленинград. Возвращение, что и говорить, было бесславным. Утешало лишь одно: новая подлодка серьёзно не пострадала. Наверное, нам уместно было бы сказать себе: «Всё к лучшему». А боевые дела, для которых строился подводный крейсер, от него не ушли, и о них я ещё скажу. Обратный переход дался легче. Ветер утих, льды так не нажимали. Повезло и в Морском канале: под обстрел не попали. Через девять суток после выхода, 27 декабря, К-51 вернулась на скованную льдом Неву. Нужно ли резюмировать эту историю с благополучным, в общем, концом? В ней проявились смелость оперативной мысли, стремление действовать активно, боевой порыв и самоотверженность балтийцев. Но говорила эта история и о том, как необходимо ещё нам учиться воевать, расчётливее используя то, чем располагаем, трезво оценивая обстановку. Слов нет, обстоятельства войны подчас заставляли, когда не было иного выхода, пренебрегать усвоенными в мирное время правилами, действовать «не по науке» и не по уставу. Однако иногда кому-нибудь начинало казаться, что «на ура» можно взять чуть ли не всё. В данном случае, воле людей обязан подчиниться только что построенный корабль, не прошедший испытаний. Причём в условиях, когда крайней необходимости вводить его в действие вовсе не было. Ведь мы уже хорошо знали: воевать предстоит долго.
Базирование подводных лодок в блокированном Ленинграде
Наступил новый, 1942 год, которому никто в Ленинграде не устраивал торжественных встреч. Он грозил стать самым тяжким и страшным в истории моего родного города. Сохранившиеся в памяти лишения времён Гражданской войны, тот голод, от которого мать увозила нас из Питера, не шли ни в какое сравнение с происходившим теперь.
Эвакуация жителей из повреждённых при бомбёжке домов. Ленинград в блокаде, январь 1942 года
Не сумев взять Ленинград штурмом (но, очевидно, не отказываясь от намерений штурмовать его вновь), гитлеровцы делали пока ставку на удушение его петлёй блокады. Город методически обстреливался вражеской артиллерией и голодал. В Кронштадте все знали, как ленинградцам раз за разом снижались продуктовые нормы. Небольшое население Кронштадта, как и экипажи базировавшихся там кораблей, до поры до времени обеспечивались несколько лучше за счёт запасов морской крепости. С 20 ноября произошло пятое снижение скудного пайка. Рабочим выдавалось теперь 250 граммов хлеба, всем остальным — 125. Ничего больше население по карточкам не получало. Хлеб был с разными примесями, суррогатный. Такой же хлеб получал флот. Корабли, закончившие плавание, переводились на тыловой блокадный паёк, поскольку они не находились на переднем крае. Каждому из нас полагалось хлеба 300 граммов, масла 5 граммов, сахара 10 граммов. Но на кораблях давали ещё жидкий суп из рыбных консервов, немного чечевичной или перловой каши, приправленной неочищенным тёмно-зелёным растительным маслом. Т от же обед, с общего камбуза, подавался и в кают-компании, где вестовые, соблюдая традицию, поддерживали принятую на кораблях немного торжественную сервировку. Точно отвешенная порция хлеба лежала у каждого прибора на особой тарелочке, и все старались немного оставить, чтобы съесть в каюте на ночь. Иногда выдавали по сухарю, — из тех остатков хлеба, которые в благополучное время не выбрасывали, а сушили и берегли хозяйственники наших баз. В те дни, когда я находился у Лавенсари на К-51, Ленинград перестал получать электричество от последней из обслуживавших его электростанций: кончились запасы угля. На улицах стали вырастать снежные сугробы.
Плавбаза «Полярная звезда» и подводные лодки стоят у набережной Невы около Эрмитажа. Ленинград в блокаде, 1942 год
Темнело рано, и тогда холодный, неосвещённый город казался пустым. Т о там, то тут разрывались немецкие снаряды. С открытых мест вспышки разрывов были видны далеко. Рвались на улицах и бомбы. Часто возникали пожары, и огонь бушевал долго. Некому и нечем было тушить. Но Ленинград, сдавленный блокадой, голодом и стужей, жил. Составной частью его жизни была жизнь кораблей, которых в ту зиму, как я уже говорил, стояло в черте города необычно много. Раньше корабли, которым было определено здесь зимовать, подключались к городской электросети, чтобы не гонять свои машины. Теперь же корабли по особому расписанию питали электроэнергией, а также и паром, те или иные объекты в городе, прежде всего — госпитали. В это расписание были включены все наши плавбазы. Их котельные установки своими силами приспособили для работы вместо угля на мазуте, запасом которого мы располагали. С борта «Смольного» протянули через набережную кабель к Адмиралтейскому заводу, где в мастерских изготавливались корпуса для гранат-лимонок, ремонтировались катерные моторы, и продолжали работать флотские картографы. «Полярная звезда» обеспечивала светом и теплом госпиталь, развёрнутый в нижних помещениях Зимнего дворца и Эрмитажа. «Иртыш» освещал госпиталь в здании Института культуры имени Н.К.Крупской, и был готов в любой момент заменить автономную электростанцию Смольного института, — командного пункта ленинградской обороны.
мне был знаком по практике после 3-го курса. На стажировку я был расписан на другую бригаду, в которой были большие подводные лодки 611-го проекта. Наверное, это был понедельник, так как экипажа до обеда на лодке не было. От причала я поднялся на сопку и в казарме легко нашел кубрики, где размещался личный состав, и каюты офицеров ПЛ «Б-74». Каюта с табличкой «Командир» была закрыта, в каюте старпома никого не было, и только в каюте офицеров слышались голоса и какие-то веселые хлопоты. Увидев, что все присутствующие были старшими лейтенантами, я выбрал самого высокого худощавого офицера и представился ему: «Товарищ старший лейтенант, мичман Лавров прибыл для прохождения стажировки». Оказалось, что я интуитивно выбрал своего начальника и наставника – штурмана ПЛ «Б-74» Дороховского Александра Николаевича. Меня поразила не просто его доброжелательность, но и совершенно искренняя радость по случаю моего появления. Причину этого я узнал чуть позднее: командир рулевой группы (младший штурман) лейтенант Генри Токарев был отпущен в Ленинград по семейным обстоятельствам, замены ему не было, а через 2-3 дня лодке предстоял выход в море для участия в учениях. Причина хорошего настроения компании была еще проще – собирались выпить перед обедом. На столе стояли два графина, нехитрая закуска из «доппайка» и кружки. Меня усадили за стол. Минер старший лейтенант Моселов, плеснув мне в кружку, спросил: «Ну, ты, мичман, как? Не разбавляешь?». Я тупо кивнул в ответ, хотя спирта никогда до этого не пил и не знал, что его нужно разбавлять водой. «Ну, будем…» – все выдохнули, но не пили, а смотрели на меня. Я тоже выдохнул и опрокинул кружку в рот. Вдохнуть я уже не смог. С вытаращенными глазами начал искать, чем запить. И, справедливо полагая, что во втором графине должна быть вода, плеснул из него в свою кружку. Я жестоко ошибся – там тоже был спирт! На помощь пришел мой начальник Дороховский, протянувший мне кружку с водой и ободривший словами: «Молодец, мичман Гуго!». Я до сих пор не знаю, кто такой Гуго, но всю стажировку он звал меня только так – «Мичман Гуго», и мне это не казалось обидным. В береговой столовой мне понравилось абсолютно все: и то, что я сидел за офицерским столиком, и борщ, и макароны по-флотски, тем более компот. Но, несмотря на хорошую закуску, выпитый спирт продолжал действовать. Очевидно, поэтому с возвращением в каюту Александр Николаевич сказал: «Вот твоя койка. Спи до ужина. После ужина сходим на лодку». После ужина мы действительно пошли на лодку. Дороховский вызвал в Центральный дежурного по кораблю мичмана-сверхсрочника и о чем-то поговорил с ним. Потом открыл небольшую, но уютную штурманскую рубку. На прокладочном столе лежал рулон карт и приличная стопка Навигационных извещений мореплавателям (НАВИМов). «Днем работать не дадут, – сказал Александр Николаевич, – поэтому, чем больше успеешь сделать за ночь, тем лучше. Для отдыха – диван, укрыться можно моей канадкой. Задача ясна?». За ночь я успел сделать всю корректуру и еще час-полтора поспать до завтрака. Побрился электробритвой, найденной в рубке, позавтракал с вахтой и, вполне довольный собой, вышел на построение к подъему Военно-морского флага.
В 7.50 с причала поднялся на палубу командир «Б-74» капитан 2 ранга Петр Зенченко, высокий, широкоплечий. Его встретил рапортом старпом, тоже капитан 2-го ранга, Н.И.Натненков. Старпом был полной противоположностью командиру – маленький, кривоногий с восточным разрезом глаз. Рядом они смотрелись довольно забавно. Командир скомандовал: «Вольно!», пожал руку старпому и стал так же здороваться с офицерами. Я стоял на левом фланге офицерского строя. Чувство, которое я испытывал, трудно передать словами. Наиболее удачно это сделал великолепный писатель-маринист Леонид Сергеевич Соболев в своем романе «Капитальный ремонт» (см. Воениздат. М. 1964 г. стр. 65-70). Когда моя ладошка утонула в широкой командирской длани, я представился: «Мичман-стажер Лавров, дублирую командира рулевой группы». Командир вопросительно взглянул на старпома. На помощь старпому пришел штурман: «Мичман вчера поздно прибыл, и я хотел доложить о нем после подъема флага». Командир встал перед строем личного состава и поздоровался с матросами и старшинами. Команда дружно и лихо ответила на его приветствие. П.Зенченко занял место на правом фланге построившегося экипажа. Наступила минута тишины, предшествующая подъему Военно-морского флага.
Зенченко Петр Трофимович. - Римашевский А.А., Йолтуховский В.М. Знаменитые люди Балтийского флота. С-Пб, Фирма Алина, 2013.
Я приведу лишь небольшую цитату из упомянутого выше романа Соболева: «… на флоте нет бессмысленных традиций, все оправдано и прекрасно. Двести лет назад [сейчас уже 300! – В.Н.] установлено это минутное молчание перед началом флотского дня, и в нем – глубокий смысл. Когда корабль в дальнем плавании; когда не видать даже чужих берегов; когда день встает из-за океана неизвестным, враждебным и коварным; когда океан так велик, что родные села и города со всем, что в них осталось самого дорогого, заполнены выпуклостью земного шара, – тогда эта минута отдается полно и благоговейно самому себе, богу и семьям. Безмолвная тишина раскрывает простые морские сердца, люди вспоминают своих близких, люди без слов и молитв (даже слегка стыдясь) обращаются к всевышнему, ибо беды, которые таит в себе море, неисчерпаемы… Кто в море не бывал, тот богу не маливался!..». Подобные мысли приходили в голову и мне на этой торжественной церемонии, которая повторялась за период службы в плавсоставе несколько тысяч раз, даже с учетом того, что на подводных лодках в море флаг поднимается без всяких построений, а в подводном положении, естественно, не поднимается вообще. Но то, о чем я подумал тогда, на палубе «Б-74», во время подъема флага, стало законом на всю оставшуюся жизнь. Я поклялся сам себе не брать в рот спирта ни в чистом, ни в разведенном виде. Это не означало отказ от спиртного вообще. Я пил сухое вино, шампанское, хороший коньяк, но спирт – больше никогда в жизни.
Через несколько дней лодка вышла в море. На маршруте развертывания шли в светлое время под РДП, в темное – в надводном положении. Таким образом, почти всегда была возможность контролировать свое место по радиомаякам, расположенным на побережье Норвегии, и по американской системе «Лоран-С». Убедившись в том, что я уверенно использую радиопеленгатор и специальные карты, позволяющие определять место по системе «Лоран», Дороховский доверил мне самостоятельное несение штурманской вахты. Вечером, накануне начала учений, Александр Николаевич принес в рубку секретную синьку, на которой были нанесены районы и исходные точки маневрирования подводных лодок. Кроме того, на синьке была нанесена условная точка, так называемый «уравнитель». Штаб управлял движением «уравнителя», а мы выстраивали свое маневрирование относительно его на удалении 12,5 миль к югу. Таким образом, между соседними подводными лодками выдерживалась дистанция порядка 25 миль (250 кабельтовых), и при гидроакустических станциях того времени соседние лодки не могли слышать друг друга, но при этом могли контролировать широкую полосу Норвежского моря. Штурман дал мне координаты, по которым я тщательно нанес точку на путевой карте, и сказал: «К шести часам выведи ПЛ в эту точку, а я должен выспаться перед началом учений». Ночью, часа в три, подвсплыли на сеанс связи. Я уточнил наше место. Невязка была небольшая, но, следуя прежним курсом, мы не попадали в назначенную мне точку. Необходимо было подкорректировать курс. Я доложил об этом вахтенному офицеру, и курс изменили на 50. В 5.50, когда я уже готовился к сдаче вахты, в центральный поступил доклад акустиков: «Шум винтов по пеленгу… Предположительно, наша подводная лодка. По интенсивности шумов – дистанция небольшая». В ту же минуту в центральном появился командир. Его лобастая голова нависла над моим плечом: «Штурман, где мы?». Я циркулем указал точку и назвал координаты, которые только что записал в Навигационный журнал. Естественно, это были координаты, названные мне штурманом. «Лево на борт. Три мотора – средний вперед. Боцман, погружаться на глубину … метров» – скомандовал командир. Когда приказания были выполнены, командир снова повернулся ко мне. Увидев его налитые кровью глаза и сжатый кулак огромной величины, я спрятал голову за клапан аварийной захлопки цистерны главного балласта левого борта, который был в штурманской рубке. И тут раздался голос старшего лейтенанта Дороховского, стоявшего в дверях рубки: «Товарищ командир, мичман не виноват! Это я дал ему вместо точки начала нашего развертывания координаты «уравнителя».
Как я выбрался из штурманской рубки, не помню. Какой разговор у них состоялся, естественно, не знаю. Но на всю жизнь врезался в память пример офицерской чести и достоинства Александра Николаевича Дороховского. Который мог просто промолчать или, что еще хуже, обвинить во всем мальчишку, которому все равно ничего не будет. Как оказалась вблизи точки уравнителя еще одна лодка завесы, осталось не выясненным. А вот что из этого могло получиться, представить не трудно. Устроившись в гиропосту на матрасе, принесенном штурманским электриком, я поспал пару часов. По сигналу «Боевая тревога» пришел в рубку и стал, параллельно со штурманом, определять элементы движения обнаруженной акустиками цели, используя планшет. За две-три недели плавания никаких нареканий в мой адрес не было. Когда возвратились в Полярный, я уже вполне освоился на лодке. Поскольку питался в кают-компании старшинского состава, перезнакомился со всеми старшинами команд, которые охотно помогали мне в изучении устройства подводной лодки. На входе в Кольский залив нас встретил туман. Штурман находился внизу, использовал для определения места РЛС. Я – на мостике пытался разглядеть в бинокль и запеленговать скрытые туманом навигационные ориентиры. Почти прямо по курсу (курсовой 2-50 левого борта) в пеленгатор обнаружил плавающий предмет. И тут же раздался взволнованный голос сигнальщика: «Прямо по носу – мина!». Пока отрабатывали моторами и гасили инерцию, уже все находящиеся на мостике в разрыве полосы тумана увидели черный рогатый шар – эхо закончившейся 13 лет назад Великой Отечественной войны. Командир дал радио оперативному дежурному и сразу же получили ответ: «Находиться поблизости от обнаруженной мины. Тральщик уже выходит».
Передав опасную тральщику, мы вошли в Екатерининскую гавань и ошвартовались у родного причала. Перед строем экипажа командир объявил сигнальщику (фамилию память не сохранила) десять суток отпуска с выездом на родину. Позднее, приказом Командующего флотом он был награжден ценным подарком – именными часами. Так закончилась морская часть моей корабельной стажировки, хотя было еще несколько непродолжительных выходов в море. Далее, не знаю, по плану или по какой-то экстренной необходимости, лодка должна была стать в док в Росте. По штурманской части в этом тоже была необходимость, так как на одном из выходов затек вибратор эхолота, заменить который можно было только в доке. Штурман дал мне «ценные указания», а сам в Росту не пошел: то ли выходил в море на другой лодке, то ли оставался за флагманского штурмана А.Бурсевича. Как знак величайшего доверия воспринял я то, что командир не стал брать на переход хотя бы командира группы с другой лодки. К переходу по Кольскому заливу я подготовился основательно: наизусть знал все рекомендованные курсы и створы, наметил себе поворотные пеленги, «подсветил» на карте минимально допустимые дистанции при подходе к острову Сальный и другим опасным местам. На переходе большую часть времени я находился на мостике, четко докладывал время до поворота и время поворота на новый курс. После поворотов спускался вниз, делал отметки на карте, запись в Навигационном журнале и снова поднимался на мостик. Хотя никакой необходимости в этом не было, так как погода была хорошая, и командир прекрасно все видел сам. Но то, что я пунктуально выполняю все требования руководящих документов, ему понравилось. Видимо, поэтому он довольно спокойно реагировал, когда я допустил серьезный промах после постановки лодки в док. Дело было так. Я поехал в Гидрографический отдел в Североморск, чтобы оформить замену вибратора эхолота. Заявку приняли, но вибратор надо было менять вместе с кабелем, протянутым от него в штурманскую рубку. Меня спросили, сколько нужно кабеля, предупредив, что кабель дорогой и лишнего запрашивать нельзя. Я честно ответил, что не знаю, но, наверное, как на всех лодках этого проекта. Потом подсунули подписать какую-то бумажку, что я и сделал, не читая. Через несколько дней специалисты Гидрографического отдела появились в доке, где стояла «Б-74». Протянули кабель и обнаружили, что не хватает 40-50 сантиметров. Разразился скандал, так как наращивать этот кабель было нельзя. Пошли к командиру. Потрясали подписанной мной бумагой, требуя составить акт, где были бы указаны виновник и сумма, которую с меня надо было удержать. Командир вызвал меня и спросил, сколько я получаю. Я ответил: «Сто двадцать пять рублей». После реформы 1962 года это стало равно 12 руб. 50 коп. Все кончилось ничем. Вибратор с кабелем поменяли. А я на всю жизнь запомнил, что прежде чем подписывать, надо внимательно читать любой документ. Стажировка подходила к концу. Я обратился к своему непосредственному начальнику штурману А.Н.Дороховскому с просьбой отпустить меня пораньше. Просьба была услышана, тем более что на корабле наконец-то появился штатный командир рулевой группы лейтенант Г.Токарев.
Токарев Генри Николаевич в 1952 г. был переведен из Саратовского подготовительного училища в Ленинградское нахимовское, которое закончил в 1953 г.
Аттестация за стажировку, утвержденная командиром ПЛ «» капитаном 2 ранга П.Зенченко, была чуть ли не самой лучшей среди многочисленных аттестаций и представлений, написанных на меня за 38-летнюю службу. Кроме того, командир обещал оформить на меня запрос и через кадровые органы направить его в училище. Планировался я на должность командира рулевой группы вместо Токарева. Учитывая, что я женат, пообещали даже комнату в старом Полярном. С такими радужными планами и чувством большой благодарности экипажу я уходил с подводной лодки «Б-74».
Но вернёмся в сентябрь сорок первого, когда всё это было далеко-далеко. Новый командир бригады не радовался своему неожиданному назначению, но я всё-таки поздравил его.
Командир бригады подводных лодок Александр Владимирович Трипольский
Герой Советского Союза Александр Владимирович Трипольский был отличным командиром подводной лодки, прекрасно справлялся с обязанностями командира дивизиона. Человек известный на флоте, да и в стране, как все тогдашние Герои Советского Союза, которых было совсем немного. Он пользовался в бригаде большим уважением. К сильным сторонам Трипольского относились его организаторские способности, тактичность, умение правильно строить отношения со всеми категориями личного состава. Но достаточного военно-морского образования ему не удалось получить. Легко ли, окончив лишь краткосрочные курсы комсостава, возглавлять крупное соединение, где есть командиры кораблей с академическими дипломами? Трипольский это сознавал. Не сомневаюсь, он не принял бы назначения, если бы оно зависело от его согласия. Но приказ должен был выполнять. С тронувшей меня прямотой Александр Владимирович сказал, что очень рассчитывает на мою помощь и поддержку. Первый практический вопрос, который мы тогда же обсудили, был о том, кому вместо Трипольского командовать 1-м дивизионом. Решили, что лучшая кандидатура — капитан 2-го ранга Евгений Гаврилович Юнаков. После тяжёлого ранения в августе, когда подорвался тральщик, на котором Юнаков выводил лодки в устье залива, он категорически воспротивился эвакуации на Большую землю, лечился в Кронштадтском госпитале, и только что был признан годным для дальнейшей службы в подплаве. Командование флота согласилось с этой кандидатурой, назначение состоялось.
Командир 1-го дивизиона подводных лодок Е.Г.Юнаков
В том году раньше обычного зарядили осенние штормы. Они часто срывали с якорей мины, — и немецкие, и наши, которые могло занести волнами куда угодно. Возросшая опасность столкновения с плавающей миной прибавлялась ко всем прежним, а главной трудностью для лодок оставалось форсирование в подводном положении западной части Финского залива. Но не могло быть уверенности, что там, где одна подлодка прошла сегодня, пройдёт другая завтра. А экипаж, прорвавшийся в открытое море, знал, что возвратиться будет не легче. Каждый поход рассчитывался не только на полный нормативный срок автономности лодок данного типа, но и на превышение его, для чего принимались увеличенные запасы топлива и всего остального. Возвращение раньше срока считалось возможным лишь по двум причинам: если израсходовали торпеды и при получении таких повреждений, которые нельзя устранить в море.
Победы и потери рядом
10 октября вышли из Кронштадта сразу две «Щуки» и одна лодка типа «С» с тем, чтобы вместе с надёжным эскортом, дойти до Лавенсари. Оттуда лодки должны были уже поодиночке, в разное время, выводиться катерами на Гогландский плёс, где у каждой начинался самостоятельный боевой поход. «Щуки» Щ-322 и Щ-323 были из дивизиона капитана 2-го ранга В.А.Егорова. Первой командовал капитан 3-го ранга В.А.Ермилов, второй — капитан-лейтенант Ф.И.Иванцов. Иванцов был старше по командирскому стажу, имел опыт зимних походов финской кампании. Несколько смущало нас с комбригом лишь то, что, как выяснилось перед самым выходом (раньше, к досаде нашей, не знали, — эта лодка была тогда в другой бригаде), Иванцов недавно перенёс серьёзное желудочное заболевание. Здоровье командира много значит для боеспособности корабля. Капитан-лейтенант, правда, уверял, что чувствует себя хорошо. Комдив Егоров вызвался пойти с Иванцовым до Лавенсари и, если окажется нужным, остаться на его лодке на весь поход. Трипольский с этим согласился.
Командир подводной лодки Щ-322 Виктор Андреевич Ермилов
Третьей в той группе была С-8 капитан-лейтенанта И.Я.Брауна, — одна из лодок, которые в сентябре намечалось послать на прорыв через проливы. Как обычно, каждой подлодке надлежало донести о выходе из залива особым условным сигналом. От Щ-323 сигнал был принят. Две другие лодки в эфир не вышли. Напрасно надеялись в штабе, что чей-то сигнал «не прошёл», как сигнал со «Щуки» Вишневского три недели назад. Что произошло со Щ-322 и С-8 после того, как каждая из них, миновав Гогланд, ушла под воду на глазах у сопровождавших их до точки погружения катерников, мы так и не узнали. Судьбы ещё двух подводных кораблей стали тайнами Балтики. Оставалось считать, что обе лодки подорвались на минах, не выйдя из Финского залива. Перед глазами ещё долго возникали лица товарищей, навсегда оставшихся в море. И мы с Александром Владимировичем Трипольским не раз вместе перебирали всё предшествовавшее исчезновению двух лодок. Готовность их к боевому походу проверялась обстоятельно.
Командир подводной лодки С-8 Илья Яковлевич Браун
На предпоходном инструктаже, который комбриг проводил вместе со мною, командиры кораблей показали понимание своих задач и хорошее знание обстановки. В районе Лавенсари–Гогланд какой-то особой активности противника не наблюдалось. Словом, ничто не подсказывало более конкретных объяснений случившегося. Мы были уверены, что экипаж «Щуки», который возглавляли капитан 3-го ранга Виктор Андреевич Ермилов и старший политрук Фёдор Петрович Козлов, а также моряки капитан-лейтенанта Ильи Яковлевича Брауна и политрука Александра Васильевича Степанова, с честью выполнили воинский долг до конца. Трипольский с почти отеческим чувством вспоминал Брауна, своего подчинённого в 1-м дивизионе. Там он служил ещё недавно старпомом и в самом начале войны вступил в командование кораблём. Срок автономности Щ-322 и С-8 истёк 20 ноября, но объявить моряков погибшими, отдать это приказом, мы тогда не имели права, поскольку факт гибели этих подводных лодок, их место и обстоятельства не были установлены. Пока полагалось считать корабли и их личный состав пропавшими без вести...
Успехи Щ-323
А «Щука» капитан-лейтенанта Фёдора Ивановича Иванцова (комдив Егоров на ней в море не пошёл, удостоверившись, что за здоровье командира можно не опасаться) благополучно достигла назначенной ей позиции на подходах к Либаве и Виндаве и действовала там целый месяц. 3a это время она выходила в эфир только три раза и каждый раз Иванцов доносил о боевых успехах. Сперва, уже на третьи сутки после выхода из Финского залива, о потоплении в ночной надводной атаке крупного танкера, потом об уничтожении в разное время двух транспортов. Результаты всех своих атак подводники видели собственными глазами, и во всех трёх случаях обошлось без преследования лодки вражескими кораблями. Отрываться от противника стало легче, — это, пожалуй, единственное, в чём помогала нам непогожая осень с её длинными тёмными ночами.
Командир подводной лодки Щ-323 Фёдор Иванович Иванцов
Подробности атак Щ-323, во многом поучительных, стали известны после того, как лодка вернулась в базу, успешно преодолев и на обратном пути все возникавшие перед ней преграды. Этот боевой поход явился самым результативным в кампанию 1941 года. Атаки Иванцова разбирались при участии командиров и комиссаров всех подлодок, находившихся тогда в Кронштадте. Высокую оценку получила работа молодого военкома «Щуки» старшего политрука А. Ф. Круглова. Отличившихся членов экипажа ждали ордена и медали (а их на том этапе войны ещё редко удостаивались даже подводники). Два месяца спустя Президиум Верховного Совета СССР наградил орденом Красного Знамени саму подводную лодку Щ-323. Первой на Балтике за Великую Отечественную войну она стала Краснознамённой. И одной из двух первых во всём Военно-Морском Флоте одновременно с североморской Д-3. Добавлю, что осенний поход Щ-323 явился первой серьёзной проверкой новой тактики боевого использования подводных лодок, когда вместо прежней, довольно ограниченной позиции, рассчитанной не столько на активный поиск целей для атак, сколько на выжидание их появления, каждой лодке назначался более обширный район действий протяжённостью в десятки миль. Мы продолжали называть его позицией, но это уже была позиция совсем иного рода, а действия лодки приближались к крейсерству. Штаб помогал подлодке в поиске целей. Не выходя в эфир сама, она каждую ночь получала от нас сводку разведданных, относящихся к данному району моря.
Командир подводной лодки Щ-323 Ф. И. Иванцов у Краснознамённого флага. Кронштадт, весна 1942 года
Капитан-лейтенант Иванцов показал, чего может достигнуть на укрупнённой позиции инициативный командир, настойчиво ищущий встречи с противником. Подтверждалось, что система таких позиций позволяет создавать для врага напряжённость в перевозках на больших пространствах, даже при ограниченном числе выведенных в море подлодок.
М-97 подорвала транспорт
Пока «Щука» Иванцова действовала в своём районе, в боевые походы отправлялись другие лодки. Не все они посылались за пределы Финского залива. Командованию флота требовалось выяснить, как используют немцы захваченный Таллин, что держат там. Если для подводной лодки было возможно скрытное проникновение на Таллинский рейд, то наибольшие шансы на успех имела «Малютка», а её двух торпед (задание не сводилось только к разведке) хватило бы, чтобы поразить самые крупные из судов, которые могли быть обнаружены в гавани. Командир дивизиона «Малюток» Н. К. Мохов предложил для этого неординарного похода лодку старшего лейтенанта А.И.Мыльникова М-97. Штаб поддержал это предложение. Замечу, что в период службы у меня не было «любимчиков», однако, признаюсь, Мыльникову я очень симпатизировал. У этого приветливого, красивого парня был подлинно русский характер — дружелюбный, общительный.
Командир подводной лодки М-97 Александр Иванович Мыльников
Проведённая 17 октября обычным порядком до Лавенсари «Малютка» подзарядила там батарею и направилась к Таллину. Мыльникову удалось пристроиться к следовавшему туда же немецкому судну и вместе с ним войти на рейд через разведённое боновое заграждение. Это было на исходе дня, при ограниченной уже видимости, и лодка легла до утра на грунт. Подвсплыв на рассвете под перископ, командир осмотрелся. Среди стоявших на якорях судов самым крупным был транспорт грузоподъёмностью около пяти тысяч тонн. Его и потопил Мыльников, выпустив торпеду с дистанции пять кабельтовых (чуть больше 900 метров). На рейде, по-видимому, не поняли, отчего взорвался транспорт, — подлодку никто не преследовал. Сберегая вторую торпеду для какой-нибудь цели покрупнее остававшихся на рейде, «Малютка» благополучно ушла, вновь улучив момент, когда были разведены ворота в бонах.
У командиров редкая минута отдыха и размышлений. Впереди сидит А.И.Мыльников. Выше сидят слева направо: И.М.Вишневский, Г.А.Гольдберг, Е.Г.Юнаков, Н.С.Ивановский
Подходящая цель подвернулась скоро: навстречу шёл транспорт. Но на сей раз атака не удалась, с транспорта заметили след торпеды, и он успел уклониться. Однако в целом непродолжительный поход М-97 следовало считать успешным. Её победа на Таллинском рейде открыла боевой счёт «Малюток» на Балтике. Экипаж Мыльникова доказал, что подводные лодки этого типа, боевые возможности которых подчас вызывали сомнение, способны топить врага там, куда другим подлодкам пройти трудно.
Лисин бьёт артиллерией по берегу
Довольно редкое для подводников задание выполнял в конце октября и в ноябре экипаж капитан-лейтенанта С.П.Лисина. У флотской разведки накапливались сведения об эшелонах противника, задерживавшихся на пути к фронту на железнодорожных станциях близ побережья Нарвского залива. В том же районе были разведаны другие цели для огневых налётов с моря. Однако вывести в Нарвский залив, например, эсминец, стало настолько рискованным, что практически это отпадало. Для подлодок же тот район оставался доступным. А на «эске» как-никак 100-миллиметровое орудие, соответствующее главному калибру старых эсминцев. С-7, посланная в Нарвский залив по приказанию командующего флотом, приняла двойной артиллерийский боезапас, — больше 400 снарядов. Цели должен был указывать разведотдел флота. Производить огневые налёты планировалось ночью, а на день ложиться на грунт. Через двое суток после выхода лодки из Кронштадта её артогнём были накрыты составы на одной железнодорожной станции, ещё через день — на другой, потом — военные склады под Нарвой (взрывы на них и пожар видели с моря сами подводники). Предполагалось, что С-7 вернётся на базу к годовщине Октября. Но на лодке ещё оставались снаряды. Лисина запросили, как у него с остальными запасами. Командир ответил, что топливо есть, и лодку оставили на позиции ещё на десять дней.
Стрельба подводной лодки по берегу из 100-мм орудия
В Купеческую гавань С-7 вошла, кроша форштевнем ранний ледок. Только после её возвращения выяснилось, что на лодке было трудно с пресной водой, которую, должно быть, не очень экономили в начале похода. Когда поступил приказ задержаться в Нарвском заливе, питьевую воду стали выдавать по жёсткой норме, а в суп добавляли морскую воду.
«Калев» и «Лембит»
В конце октября был готов снова выйти в море подводный минзаг «Калев». На нём устранили полученные при переходе из Таллина повреждения, а у командира корабля Б.А.Нырова зажили раны. На этот поход капитан-лейтенант Ныров получил дополнительное задание от штаба флота, о котором не должен был знать никто на других подлодках.
Командир подводной лодки «Калев» Борис Алексеевич Ныров
Командиру было приказано иметь на борту всё необходимое для высадки небольшой разведгруппы со снаряжением в одной бухточке западнее Таллина. Перед выходом лодки на неё незаметно провели двух мужчин и женщину, вероятно, радистку. Их имён нам знать не полагалось. В составленную для «Калева» таблицу условных радиосигналов сигнал о высадке разведгруппы не включался, чтобы не показывать присутствия лодки в этом районе. Разведчики должны были выйти на связь сами. Через некоторое время из штаба флота сообщили: с ними всё в порядке. Впоследствии мне рассказали, что эта группа успешно действовала во вражеском тылу вплоть до освобождения Таллина. А что ещё смог сделать в том походе экипаж Нырова, мы не узнали: «Калев» не вышел в эфир ни разу... Есть лишь косвенные данные о вероятных месте и времени гибели этой подводной лодки западнее острова Нарген между 30 октября и 1 ноября 1941 года. Перечитываю список экипажа, ушедшего на «Калеве» в последнее его плавание. Тридцать восемь имён! Командир Б.А.Ныров, которому только что исполнилось 30 лет. Комиссар Ф.А.Бондарев. Неутомимый инженер-механик Н.А.Напитухин, много сделавший для того, чтобы быстрее завершить предпоходный ремонт. Боцман Трифонов, переведённый недавно с «Малюток». Командир отделения трюмных Посевкин, спасшийся вместе с Египко при гибели С-5 и очень стремившийся снова попасть на плавающую подлодку... Пятнадцать коммунистов, двадцать один комсомолец, двое беспартийных. Но оба подали заявления с просьбой принять их в члены ВЛКСМ, которые комсомольское бюро не успело обсудить до выхода в море...
Командир подводной лодки «Лембит» Алексей Михайлович Матиясевич
Два новых боевых похода совершил той осенью собрат «Калева» — «Лембит». Один был в основном разведывательным, — выяснялась обстановка в районе Нарвского залива. Задание на другой поход, закончившийся уже в ноябре, было предельно конкретным — заминировать фарватер в проливе Бьёрке-Зунд, который мог служить противнику выходом из шхер на наши фарватеры, связывавшие Кронштадт с островами. Задачу эту «Лембит» выполнил, и ещё до ледостава мы узнали, что в Бьёрке-Зунд подорвались два неприятельских судна. В эти походы лодку уже самостоятельно водил капитан-лейтенант А.М.Матиясевич. В последнем походе заболевшего штурмана «Лембита» заменял флагштурман бригады В.П.Чалов. Послать именно его я решил потому, что для успеха минной постановки требовалось обеспечить высокую точность кораблевождения при весьма неблагоприятной погоде и погашенных маяках. В осенних походах «Лембита», как и в последнем плавании «Калева», уже не участвовали ветераны этих подлодок — старшины эстонцы. Они отбыли к месту формирования национальной эстонской части Красной Армии.
Щ-309 и Щ-311 прорвались в Балтику
Кронштадтские гавани постепенно пустели: большая часть кораблей переводилась на зиму в Ленинград. Боевые повреждения, полученные многими из них, могли быть устранены только на ленинградских заводах. К тому же там, рассредоточенные на Неве, они были менее уязвимы с воздуха, чем в гаванях Кронштадта. Вслед за кораблями передислоцировались в Ленинград Военный совет и Штаб флота. Кронштадтский морзавод не мог обеспечить зимний ремонт также и всех подводных лодок. Большинство их нуждалось в среднем ремонте, то есть промежуточном по объёму и сложности работ между текущим и капитальным. Поэтому и командованию нашей бригады было определено находиться зимой в Ленинграде. В ночь на 4 ноября туда ушли плавбазы «Смольный» и «Иртыш», отбыли комбриг А.В.Трипольский и большинство штабистов. Мне было приказано оставаться до завершения кампании в Кронштадте с несколькими специалистами штаба. Мы перешли в штабное здание на береговой базе с оборудованным в подвале командным пунктом. В ноябре началась эвакуация 25-тысячного гарнизона Ханко. Этот форпост балтийцев стойко держался и после захвата врагом островов Моонзунда, но удерживать Ханко, когда скуёт льдом окружающие базу шхеры, стало бы невозможно. Походы за перебрасываемыми в Ленинград ханковцами были в то время самыми дальними плаваниями надводных кораблей. Им придавалось сильное охранение, и к отрядам, следовавшим на Ханко, стали присоединять выводимые для действий в море подлодки.
Командир подводной лодки Щ-311 Пётр Антонович Сидоренко
Так были проведены в начале ноября Щ-309 капитан-лейтенанта И.С.Кабо и Краснознамённая (за финскую кампанию) Щ-311, которой командовал капитан-лейтенант П.А.Сидоренко. Дойдя с ханковским конвоем до меридиана Хельсинки, подлодки направились в назначенные им районы на западе и северо-западе Балтики.
Командир подводной лодки Щ-309 Исаак Соломонович Кабо
От обеих этих «Щук» уже поступили радиосигналы о выходе из Финского залива.
