Москва не перестает убеждать нас в том, что фундаментальная проблема современности — проблема войны и мира. К счастью, между великими державами доминирует мир. Мы живем в эпоху дипломатии, и все же дипломатии, проявляющей большое уважение к тому, что русские называют соотношением сил, в том числе — вооруженных сил. Между позициями сдерживания и противосдерживания лежит возможность применения силы, которую сверхдержавы не спешат списывать со счетов.
Будучи более прогрессивной страной в технологическом плане, США диктуют тенденции развития вариантов ядерной стратегии большую часть послевоенного периода. Мы стали первыми, кто ввел концепцию тотальной ядерной войны. Когда в конце 1960-х годов наша воображаемая монополия на межконтинентальное стратегическое оружие рухнула, мы стали первыми в развитии концепции гибкого реагирования, хотя и не изучили досконально все ее возможности. Наше особое внимание заслужили только низшая ступень эскалационной лестницы — война с применением обычных видов оружия – и высшая – концепция гарантированного уничтожения военно-экономических потенциалов. На промежуточных этапах, то есть в области развития тактического ЯО, евростратегического направления и межконтинентального контрсилового противодействия, наблюдались значительные пробелы. Из моего доклада станет ясно, что я сделал такой вывод не ради критики стратегического развития Америки в 1960-х годах – в конце концов, наша стратегия основывалась на методах гибкого реагирования, и тогда Москва не предпринимала никаких шагов к развитию промежуточных вариантов, требующих развернутого ответа. Все изменилось в 1970-х. История последних десяти лет показывает, что если мы намереваемся быстро и эффективно реагировать на новые ядерные варианты Советского Союза, нам необходимо постоянно быть в курсе, что делает и куда движется СССР – чтобы скоординировать наши действия по времени. И, на мой взгляд, в этом плане мы не преуспеваем.
В 1970-х годах Москва, несомненно, перехватила инициативу развития. Заявления Советов и сроки инноваций в доктринах свидетельствуют о том, что стратегия развития Советов реализовывалась ступенчато – так называемыми пятилетками. Очевидная цель таковых – раз в пять лет приходить к новой, независимой стратегической альтернативе. В первую половину 1960-х годов Москва, очевидно, понимала, что у нее есть единственный вариант – глобальная ядерная война. К 1965-1966 годам появилась альтернатива: локальная война с применением обычных видов оружия – основа дипломатии силы стран третьего мира. К 1970-1971 годам советские заявления стали указывать на наличие ограниченного межконтинентального ядерного варианта, подразумевающего нанесение ударов по военным объектам в начале конфликта и воздержание от уничтожения экономических. Наконец, к 1975-1976 году появились свидетельства того, что Москва приступила к развитию евростратегического контрсилового варианта. Именно он может стать единственной жизнеспособной независимой инициативой, если, конечно, советские ракетные комплексы будут базироваться не на территории СССР, а в Восточной Европе. А характер советских дискуссий подозрительно намекает на то, что план был именно таков изначально.
Вернемся к сегодняшнему дню. Если наша оценка эволюции советской оборонной доктрины верна, мы вполне обоснованно можем предположить наличие у русских долгосрочной стратегии развития, предусматривающей систематичное, методичное приобретение всего спектра методов гибкого реагирования, которые будут использоваться поочередно. Рассмотрим последовательность этого развития. Если исключить из поля зрения локальную войну, фактор третьего мира во второй половине 1960-х годов и сосредоточиться только на подготовке русских к коалиционной войне, налицо движение с верхушки эскалационной лестницы вниз. Простейшим шагом будет первый – глобальная ядерная война, преимущество которой в защите главных приоритетов. Затем следует технологически более сложный вариант, т.е. межконтинентальное контрсиловое противодействие, а за ним идет ступень всеобъемлющего евростратегического варианта. Таково схематическое изображение очевидных угроз. Если подобный курс будет продолжен, в рамках последующих пятилетних планов мы увидим приверженность русских вначале к тактической ядерной войне, а затем – полный переход к конвенциональной войне. Хотя мой вывод расходится с мнением большей части западных аналитиков, ни один из указанных вариантов конфликта на данный момент не разработан в Советском Союзе до такой степени, чтобы быть независимым. С середины 1960-х годов в советской стратегии наблюдается тенденция к увеличению длительности обоих видов конфликта в рамках так называемой поэтапной войны, которая неизбежно дорастет до стратегического уровня. Доктрина текущей пятилетки предполагает начало конфликта – стратегическую операцию, продолжительностью, скажем, в 30 суток с применением обычных видов вооружения. Продолжение конфликта – вторую стратегическую операцию или даже кампанию с переходом в тактическую ядерную фазу. И можно только предполагать, не будет ли следующим шагом русских планирование полномасштабной войны с последовательным (а не одновременным) применением всех видов оружия. Такой поэтапный подход, который Советы демонстрировали в развитии вооруженных сил, скорее всего, был обусловлен экономическими трудностями, ограничивавшими одновременную эволюцию всех областей обороны. Со временем Москва не отказалась от этого; из-за тех же экономических и технологических барьеров она вынуждена была искать преимущества такого подхода.
Таковы вкратце мои тезисы. Далее представляется важным детализировать и документировать эволюцию советской стратегической мысли, и предложить меры, которые в связи с этим может предпринять Запад. Но прежде чем я продолжу - одно последнее замечание.
При оценке американской и советской доктрин нас часто предостерегают от ощущения зеркальности между ними – мол, в стратегической культуре русских есть кардинальные отличия, обусловленные марксизмом-ленинизмом. В свою очередь также хочу предостеречь от зеркального отображения, однако источник опасности я вижу в другом – в возможной потере различий между потенциалами обеих стран в развитии тех или иных стратегических вариантов. Я не утверждаю, что выбор или отказ от таковых вариантов совершенно объективен; в таком однородном обществе, каким СССР является даже в постсталинскую эпоху, влияние идеологии всепроникающее. И все же влияние потенциалов на выбор вариантов настолько сильно, что почти полностью подавляет воздействие идеологии. Естественно, что потенциал появляется не сам по себе вследствие некой скрытой технологической логики; нет, как правило, сознательные решения принимаются с целью разработки и производства определенных вооружений, при этом учитываются конкретные политические и стратегические цели. Это, конечно, допускает определенную возможность влияния ценностей, но все же в марксизме-ленинизме трудно найти черты, которые могут заставить Москву пренебречь ядерными вариантами. Эти варианты сводятся к использованию имеющихся технологий при различных политических и военных обстоятельствах, достижение целей различного уровня посредством различных же затрат, соразмерение этих затрат и усилий с ожидаемой эффективностью. Вся история советского государства основывалась на продвижении и защите малых интересов наравне с крупными, использовании ограниченных или относительно неограниченных средств с учетом стратегической ситуации и ценности стоящих перед государством задач.
И далеко не случайно, что русские, похоже, согласны с такой оценкой. Ленинизм всегда твердил, что пролетарское государство обладает равными возможностями с капиталистическим, не оставляя им, тем не менее, никаких лазеек. Одним из главнейших идейных прорывов постсталинской эпохи стало как раз понимание того, что, хотя социалистическое и капиталистическое общества управляются двумя различными и несовместимыми комплексами социальных норм, оба, тем не менее, исповедуют одно и то же понимание войны и в случае вооруженного противоборства применяют одни и те же стратегии: капиталистическое и социалистическое общества имеют похожее вооружение, и его характер является важным фактором при определении методов, используемых в вооруженном конфликте. Поскольку вооруженная борьба является объектом военной науки, это значит, что военное дело и военное искусство капиталистического и социалистического государств имеют общие основы. Также это указывает на общие корни так называемых военно-технического и военно-стратегического аспекта доктрин. Основное внимание марксизм-ленинизм уделяет социально-политическому аспекту, который определяет область применения силы. Однако военно-стратегическая сторона доктрины указывает, как именно применяется эта сила и, следовательно, черпает сведения из военной науки, которая по своей сути свободна от идеологии и основывается в первую очередь на конкретике. Советские военные могут реализовывать свои стратегии с блеском, героизмом и высоким чувством долга, но это не изменит характер методов ведения войны.
Важно, однако, подчеркнуть, что, пока советские теоретики выступают однозначно против сравнения доктрин, на практике они поступаются своими же принципами. Они сопоставляют их повсеместно, искажая западную стратегию так, чтобы она согласовывалась с советской. Это не случайный, а целенаправленный процесс, призванный служить интересам пропаганды и скрытого представления информации. Отрицая какие бы то ни было пробелы в потенциале советского государства, описывая действия СССР как ответные меры на инициативы Запада, эта пропаганда взращивает в обществе оптимизм. Советские работники пера при работе с определенными больными темами используют реальные или вымышленные намерения Запада в качестве заменителя собственных. Признание факта существования этого приема абсолютно необходимо для понимания сути советской печати, поскольку в военной сфере неважных проблем практически нет.
Важное
.jpg)
